VedinAlexey

– Про метагород? –  улыбнулся Александр, приглядевшись. – Ага.  

– И что думаешь?

– Автор пытается собрать из своих мыслей Франкенштейна. Ну, какой-то монстр у него точно получился.

– Оно нам надо – вот вопрос?

– Тема номера «Карнавал реализмов»: с этой точки зрения статью никуда не приткнуть. Слишком она… э-э-э… абстрактна? Можно сунуть в спецраздел, попытаться натянуть на theory fiction. Но не знаю…

– Да, вот и я не знаю…

***

Значит дело не совсем в общем месте прежнего обитания, хотя оно и служит фундаментом. Дело ещё и в памяти. В памяти, привязанной к тем самым «родным» местам с помощью чувств. Это что-то сродни ностальгии, только не по времени, а по месту. Получается, что существует некий виртуальный «метагород», сотканный из воспоминаний о местах, с которыми сложилась эмоциональная связь?

Пожалуй, составляющих куда больше. Во-первых, чтобы произошёл факт узнавания в схожем месте, само место, как уже ясно, должно напоминать другое. Это работает благодаря архитектурному коду и вложенной в него идеологии «борьбы с излишествами». Так и рождались районы близнецы, рассыпанные по республиками бывшего СССР. Житель Алматы с удивлением почувствует себя дома в одном из дворов Новосибирска. Турист из Омска вновь окажется на родной улице, пройдясь по спальному району Махачкалы. Питерский таксист обнаружит себя в родном дворике, оказавшись в гостях у родственников в Баку.

Во-вторых – время. Само время стирает различия. Износ, разрушения, следы эксплуатации и намеренного, или случайного, членовредительства – всё это набрасывает поверх одного кода (архитектурного) другие (темпоральный, вандалистский, культурный), парадоксальным образом разбавляя места до узнаваемости.

В-третьих – свойства памяти. Память изменчива, расплывчата, трудноуловима. Память не ячейки с открытым доступом, память – сеть, ризома. Память бесконечно (в пределах жизни одного человека) связана внутри себя, бесконечно динамична, бесконечно неустойчива. Она подменяет места, стороны, звуки, вкусы и запахи, подменяет чувства и мысли, добавляя к действительности некий фильтр, искажающий реальное, что позволяет в разном видеть одно. Но верно и обратное.

Это не исчерпывающий список, но хорошее подспорье, чтобы ответить на вопрос: где же находится этот персональный (с маленькой буквы) метагород? Или, что ещё важнее, где находится (с большой буквы) Метагород как главная собирательная структура – конечный эйдос.

***

– Напомни, кто автор? – спросил главный редактор.

Александр, державший планшет, вернулся в начало статьи, где были указаны данные автора.

– Какой-то С.Б.Потеряев.

– Кафедра? Университет?

– В строке про образование написал «необразован».

– М-м-м. А в графе город – «Метагород»? – улыбнулся главный редактор.

– Не-а. Санкт-Петербург.

– Радует, что он знает, где находится.

***

Начну с индивидуального метагорода. Вышеназванные составляющие удобно ложатся на привычную со школьных времён трёхосную систему.

Первая ось – культуральная, вторая – темпоральная, третья – мнестическая (ось памяти). Конечно, есть ещё (есть ли?) некоторое реальное, к которому все они отсылают, но это тема для другого разговора. Оси на рисунке взаимно перпендикулярны в пространственном смысле, но нельзя забывать об их глубоко генетической связи, которая на схеме не отражена. Так вот, на пересечении значений этих осей будут возникать эти точки узнавания, каждая из которых и будет являться входом в этот самый метагород. И чем больше времени живёт человек, чем плотнее становится культурный код, чем ненадёжнее память, тем больше точек на графике возникнет. Предполагаю, что в итоге это будет выглядеть как некая воронка, всё шире раскрывающая горло по мере удаления от центра – нуля. Это и есть структура метагорода. Структура – как нечто сотканное из отношений разных планов бытия. Индивидуального бытия, в данном случае.

А где же искать Метагород? Где найти тот самый прообраз доиндивидуальных улиц, вневременных переулков, номадически ускользающих тропинок?

Здесь на помощь может прийти всё геометрия. Некоторые помнят, как можно изобразить четырёхмерный куб примитивным образом. На всякий случай я напомню: необходимо нарисовать два трёхмерных куба на каком-то расстоянии друг от друга, а затем соединить вершины одного куба с соответствующими вершинами второго. Получится замерший четырехмерный куб.

Теперь вернёмся к Метагороду. Конечно, он будет составлен из множества всех персональных метагородов. Проще всего его представить, по аналогии с четырёхмерным кубом, в виде соединения соответствующих точек на всех графиках-воронках. При этом не совсем ясно, как привести эти графики к одному масштабу, но это уже вопрос чисто технического характера, который можно раскрыть в другом месте.

Так что же мы получим в итоге? В итоге у нас образуется некая сеть, туго натянутая между всеми персональными воронками; сеть, каждая точка которой ведёт к раскрытию целого индивидуального метагорода. Равнозначная сеть без центра, сеть, где каждый элемент легко найдёт дорогу к любому другому элементу. Настоящая ризома! Это и будет Метагород. Как уже должно быть ясно, у него нет определённой позиции в мире вещественном, в мире «реальном». Его место(-а) скользит(-ят) в мире отношений, в мире структур. Метагород – это гиперобъект.

***

– Я хочу сунуть это в спецраздел.

– Ты тут шеф.

Александр заблокировал планшет и протянул главреду.

– Тем более там опять прислали что-то про Нолана. Сколько уже можно этого бедолагу мусолить.

– А мне нравится его «Тёмный рыцарь».

– Да, но шлют-то всё про «Начало» и «Довод». Эта игра с пространством и временем до сих пор не даёт людям покоя. Ну ведь уже всё об этом сказали. Разве нет?

Александр пожал плечами.

– Давай озаглавим это «экспериментальная проза» и пошлём нахрен Нолана?

– Как я уже сказал, ты тут шеф.

***

Из этой горы теории следует один практический вопрос. А может ли человек, изредка имеющий доступ к метагороду личному, попасть в Метагород? Здесь я скажу своё спекулятивное «да!». Кажется, может. Ключевое слово «кажется», а не «может». Почему так? Потому что, как уже было ясно из примера с графиком и воронкой, чтобы забраться хотя бы в собственный метагород, необходимо отказаться от привычного понимания времени и пространства. Чтобы забраться на уровень выше (глубже?), необходимо отказаться от любого понимания времени и пространства. Вырвать, несмотря на скупые слёзы Канта, эти трансцендентальные бредни. Но и это ещё не всё. Следующим этапом будет отказ от Я, отказ от интенционального вектора разума. Последним сознательным решением на этом пути будет деперсонализация и дереализация как средства побега. И вот тогда что-то – уже нельзя будет сказать, «кто-то», – окажется в Метагороде. Думается мне, что сознательно такой путь пройти нельзя. Туда ведут лишь болезни (деменция), травмы (черепно-мозговые), зависимости (преимущественно химические) и прочие вещи, способные поколебать физиологический фильтр мира. И даже если кто-то и окунётся с головой в путину отношений Метагорода и сможет затем выбраться наружу, вряд ли он сможет об этом рассказать. Ведь никакого «Я» там никогда не было. Улицы Метагорода пусты и безлюдны, но в то же время они полны призраков.

***

Александр вышел из здания редакции ближе к полуночи. Улица перед ним открывалась островками фонарного света. Прохлада ночи приятно окружила голову. Далёкий шум машин напоминал звук наката волн на каменистый берег. Александр поджёг сигарету и двинулся в сторону дома.

– Эй, дружище! – услышал он из ближайшего переулка. – Найдётся закурить?

– Последняя, – не оборачиваясь, ответил Александр и ускорил шаг.

– Погоди, я тебя ещё спросить хочу. Стой!

Тьма позади Александра ожила. Несколько фигур отделились от чёрного ядра подворотни и двинулись за ним.

– Погоди-ка, дружище!

Александр побежал. Неподалёку находился круглосуточный магазин. Если преследователи не отстанут, то в магазине может найтись охранник или кто-то, кто вызовет полицию.

– Да куда ты чешешь, а? Куда чешешь?! – кричали ему вслед.

Александр свернул за угол. До круглосуточного магазина оставалось всего ничего. Он уже видел горящую вывеску 24/7. Ещё чуть-чуть и всё. Ещё чуть-чуть…

Раздался шум. Что-то полетело в его сторону. Гулкий удар – Александр полетел лицом вниз, не успев выставить руки. Вокруг звенели осколки стекла. Второй удар, от которого перед глазами поползли цветные пятна, будто лопнул цветной соборный витраж.

А затем весь мир превратился в калейдоскоп: дома, дороги, фонари, заборы, окна, всё двигалось, менялось, перетекало одно в другое. Никаких больше преследователей. Вообще никого вокруг. Только пустота бесконечного узнавания. Не помня себя, он знал, что бывал тут когда-то. Он всё это видел раньше. Но где?

Ярослав пригляделся к крупному телу Василисы. Широкая бесформенная грудь, большая складка под животом, крупные ноги с крохотными пальчиками. Её близкий вид вызвал в нём отвращение. Наблюдая за ними из тени, она казалась ему привлекательной, даже соблазнительной, но теперь: потная, жаркая, непременно липкая – ничего похожего на влечение он не испытывал.

Но вот Феня.

Обнажённое тело сына охотника так и дышало здоровьем: крепкие плечи, плотно собранное туловище, квадратная грудь, ноги – дубовые стволы. Ярослав не заметил, как товарищ его детства стал мужчиной, когда он сам навсегда остался сухим калекой. Тут и появилась ненависть. Вышла наружу, как сам Ярослав вышел тени.

Княжич снял с пояса плеть и развернул. Заострённый металлический кончик цокнул о деревянный пол. Княжич замахнулся, целясь по лицу Фени, но не устоял на больной ноге и повалился, да ещё и так, что оказался лицом точно перед срамным местом Василисы. Дёргаясь и перебирая здоровой рукой и ногой, он постарался встать, но, запутался в складках своей одежды и не смог даже сесть. 

– Твари! – ругался он, размахивая рукой с плетью, ударяя то по лицу Василисы, то по Фене. – Твари…

Ярослав испугался, что сейчас на шум зайдёт старик слуга и увидит его здесь, на полу, возле голой черни. Жалкий таракан с перебитыми лапами, да ещё в княжьих одеждах, что никак не может подняться, – таким он себя видел со стороны.

– Ну и пусть увидит. Пусть увидит!

Княжич начал размахивать плетью, лёжа между телами. Через несколько ударов по сторонам полетела кровь, а вместо хлёсткого щелчка послышались влажные шлепки.

– Смотрите же! Смотрите! – кричал он в истерике.

На шум действительно явился старик.

– Да что же это, да что же? – испуганно причитая двинулся он к княжичу.

– Смотрите! – всё не унимался Ярослав, даже когда руки старика потянули его вверх.

– Да чего же, ведь прибьёшь Фенечку… – бормотал старик.

– Прибью, прибью! – прорычал княжич. – А ты стой рядом и держи. Держи, я сказал!

Старик встал позади княжича, прихватил того за ворот одежды и закрыл глаза. Закрыть бы ещё уши, да нечем, и старик слышал, как с каждым ударом плети из Фени и Василисы уходила жизнь.

Вдруг Ярослав замер. Плётка упала на пол. Больная нога натянулось тугой тетивой, здоровая же задрожала, выстукивая каблуком дрожащую песнь.

– Припадок, батюшки! – сообразил старик и потащил Ярослава прочь из залы. – Эй, на помощь! Помогите княжича снести в покои!

Силами нескольких человек Ярослава перетащили в покои и позвали за лекарем. Когда лекарь зашёл в комнату, княжич неподвижно лежал в кровати, изредка подёргивая стопой и пальцами на правой руке. Лицо больного выражало полнейшее безразличие. Из-под полуоткрытых век устало смотрели тёмно-карие глаза.

– Оставить теперь можно. Больше ничего не будет. Огонь только уберите и воздуха больше дайте. Окно пошире и на ночь оставить. – Так распорядился лекарь и пошёл прочь.

– Ещё не всё, – старик слуга придержал лекаря за локоть. – Там двое лежат. Она совсем уже плоха, а Фенечка, кажется, выдержит. Погляди, а?

Лекарь прошёл в залу, где застал уже мёртвую Василису: княжич рассек той шею, и кровь залила грудь и лицо, будто бы кто-то бросил сверху красный платок. А вот Феню лекарь осмотрел внимательно. Даже поднёс свечу к ранам, глядя на свежие разрезы кожи.

– Выдержит. Давайте его ко мне…

Ярослав пришёл в себя ночью. Ему показалось, что кто-то лежит с ним рядом в кровати и гладит его по левой – мёртвой –стороне. Он резко обернулся, но никого не обнаружил. Оглядев комнату, он выдохнул – никого. Из открытого окна в комнату косо падал свет луны. Со двора доносились тихие голоса.

Княжич приподнялся и на одной ноге, придерживаясь за изголовье кровати добрался до окна. На дворе в тени забора виднелись две фигуры. Старик слуга, а с ним кто-то ещё, кажется, один из дворовых рабочих. Последний заканчивал бросать землю лопатой.

Ярослав приглядывался к темноте соображая, что они делают. Тут его осенило. Феня! Он ведь отхлестал его так, как никого раньше. И Василисе досталось. Перегнул он палку что ли? Нет, быть не может.

На миг он ощутил вину, но только на миг. А если и да? Если и перегнул. И чёрт с ними! Да, чёрт с ними. Они точно смеялись над ним, смеялись над его телом. А теперь кто будет смеяться? Кто?

Пока он так мыслил, старик с рабочим ушли со двора. Безымянная могила осталась лежать мрачным пятном в чёрной тени забора. Ядовито-жёлтая луна неслышно двигалась по небосводу глазом невидимого хищника, искривляя тени на земле. Но тут каждый предмет во дворе: старая телега, лавка, колодец, брошенные рабочими инструменты – всё отбросило вторую тень. Не такую чёрную, а будто чуть серебристую, прозрачную – и живую. Эти тени вились и клубились, будто сплетённые из змей.

Ярослав посмотрел наверх и замер. По небосводу, будто гонясь за луной, неслась звезда. Крупнее всех остальных она походила на золотое ядро с красным ореолом. Косой дугой она пронеслась над лесом и вонзилась за горизонт, осветив на мгновение даже небо. Пол под ногами Ярослава слабо дрогнул. Оживились криком дворовые псы. Неспокойно заржали в конюшне лошади. Витиеватые тени, оставленные звездой, пару мгновений ютились возле предметов, а затем бросились все в одно место. К могиле под забором.

Ярослав отстранился от окна, когда увидел, как зашевелились комки земли. Он потерял равновесие и упал, крепко приложившись затылком об пол.

– Господи, помоги, – прошептал он, услышав снаружи женский смех. – Господи помоги! – уже прокричал он, когда донёсся скрежет чего-то острого о деревянную стену княжьего дома.

Тут в открытом окне показалась фигура. Похожая на убитую Василису, только вся чёрная, с идущим от неё не то дымом, не то паром. На месте крохотных глаз – два горящих уголька. Существо забралось на подоконник и село на манер лягушки, расставив ноги и оперевшись на руки.

– Ну здравствуй, княжич… 

6

Недолго длилось его одиночество среди холмов. Через несколько месяцев отшельничества его землянку нашли охотники. Они шли по следам раненого оленя, да только зверь, видать, обхитрил мужиков. Разогретые охотой, они остановились у входа в землянку.

– Эгей! Есть хто? – прокричал старший из охотников.

Он осторожно выглянул, щурясь от яркого солнечного света.

– Ба, ты хто такой? – спросил старший, глядя в сумрак убежища.

Он решил, что больше ни с кем не будет говорить – он сам выбрал такое наказание. Деревенская девушка не смогла назвать его имени, не смогла указать, где его найти. Вот и он больше никому ничего не скажет. В память о той крови, что осталась на руках разбитых горем стариков.

– Нусь? Чего молчишь?

Он ничего не ответил. Только сердито буркнул и замахал руками, чтобы те убирались, точно назойливые мухи от тарелки с едой.

– Чудной чтоль? – спросил младший охотник, сплюнув в сторону.

– Аль блаженный, а? – старший сунул голову вглубь убежища, чтобы разглядеть получше обросшее лицо отшельника, но тут же бросился в сторону, уворачиваясь от клочка земли. – Эй! Ну-ка брось это!

Снова ком земли полетел в старшего охотника, но тот ловко увернулся.

– Тьфу, дурак! – закричал младший, поймав лицом большую часть снаряда. – Пошли отсюда! Пусть сидит себе, крот подземный!

Только надолго его не оставили. Тут же пошла молва о блаженном в холмах. Подземельник – так его окрестили охотники. Младший же вообще стал рассказывать, что с тех пор, как в него землёй запустили, так его кошмары ночные оставили. И люди поверили. Потянулись из ближайшей деревни. Сначала по одному, затем семьями, а потом и вовсе по несколько дворов разом. Несли с собой еду и питье в благодарность. Ждали, чтобы он комом земли швырнул, да с тем оставили бы их беды да болезни. И он кидал. Но это мало кому помогало. Привели к нему раз девочку немую. Он в её отца такой ком кинул – с камнем в сердцевине – что тот еле оклемался. Сам отец больше не ходил, зато немая дочь продолжала ходить, несмотря на запрет.

За несколько лет слава Подземельника поутихла, тем более, когда молодой охотник обмолвился, что кошмаров то у него и не было. Он сказал это ради пары монет, что брал вместе со старшим за то, чтоб довести страждущих до землянки блаженного.

А немая девочка, уже ставшая девушкой, продолжала ходить. Он не знал её имени, а она не могла спросить его. Так и сидели, бывало, день напролёт молча, рядом друг с другом. Он не хотел говорить, а она не могла. Лишь оба тяжело вздыхали.

Однажды весной, когда река подмыла берег, землянка его провалилась под землю. Он бы ушёл вместе с ней, если бы в тот момент не гулял по другому холму с немой. Но потеря дома его нисколько не огорчила. Он бросил всего один хмурый взгляд на прежнее жилище, пыль от которого ещё не улеглась, и двинулся дальше в холмы, выбирая новое место. О новом доме Подземника знала только немая девушка, но она умела хранить тайны. А спустя ещё несколько лет о нём и вовсе забыли, тем более что в деревне неподалёку родилась собака о двух головах, что по слухам ночами тихонько поскуливала молитвы за здравие.

Большего он и не мог желать. Укромное место вдали от людских глаз, да молчаливая спутница, что врождённой немотой будто передавала ему Божье одобрение на собственное отшельничество.

И так жизнь его шла благим забытьем, пока однажды ночь он не проснулся от грохота, что сотряс землю. Подземник перепугался и выбрался из землянки, боясь, что и та собралась уйти под землю, однако дело было в другом. Соседний холм сиял светом. Что-то на его вершине горело с яростью тысячи костров – Подземник смотрел сквозь щели меж пальцев, соображая, что же это творится. И также внезапно, как всё началось, свет пропал. Рассеялся в воздухе усталым призраком, оставив после себя лишь золотые пылинки, медленно оседающие вниз.

Подземник подождал немного, прислушиваясь и приглядываясь к вершине соседнего холма, затем осторожно взобрался наверх. В самой середине вершины появилась воронка, а на её дне лежало нечто, окутанное тёплым свечением, точно святой лик на иконе. Повинуясь ещё не совсем ясному желанию, Подземник спустился вниз по склону воронки и прошёл сквозь ореол.

Он едва не заговорил, когда перед ним открылась сердцевина того, что сотворило эту воронку. В следующий миг вся эта буря слов и мыслей оборвалась, ведь он никак не мог вместить увиденное в голове. Что же сказать о том, чего нельзя понять?! Откуда это явилось? Что это вообще такое?!

Перед ним лежало существо, прикрытое, будто плащом, шестью крыльями из золотых перьев с узорами, похожими на глаза. Крылья скрывали, точно скорлупа, ядро, состоящее из… И вот тут он боялся осознать свою правоту. Существо внутри оболочки из крыльев напоминало ему тех стариков, что сплелись вокруг убитой дочери. Убитой по его вине. Только он не мог вычленить, кто и где. Всё сливалось, один образ заканчивался другим без перехода. Осмыслить увиденное Подземник не мог, но существо точно было живым: крылья едва заметно шевелились, и то, что они скрывали также изредка подрагивало, точно беззвучно всхлипывая. И стоя вблизи он вновь ощутил – острее, чем в тот самый миг шесть лет назад – свою вину. Свою ответственность.

Он закрыл лицо руками и побежал в землянку, где забился в самый дальний угол. Он не выходил наружу несколько дней. Он не ел и не спал, а только плакал и стонал, разрывая пальцами землю, будто старался выкопать яму поглубже, чтобы закопаться живьём.

Немая девушка приходила в эти дни. Он слышал, как она стояла у входа в землянку и стучала по деревянным подпоркам своими тонкими пальчиками – так она просила его выйти. Сначала он хотел выйти, остановить её, удержать, чтобы она не ходила на тот холм. Не видела его греха. Но страх приковал Подземника к земле и не дал двинуться. И она ушла. Он не знал, ходила ли она на холм. А если и ходила, то, что видела? То же ли самое? Или она видела там свой грех?

Да какой же у неё может быть грех, тут же спохватился он. Нет. Это существо… оно упало с неба из-за него. Это знак! Но о чём он?

Подземник выбрался наружу. Серая пелена рваными клочьями ползла по небу, бурля тёмными прожилками, обещая скорый дождь. Где-то вдали дважды разлилась синева молний, но звук так и не долетел. Он взбирался на холм, глядя наверх, будто ожидал увидеть среди размытых узоров облаков ответы на вопросы, которые задал он сам себе.

Когда показался край воронки, он остановился. Не вернуться ли ему назад? А ещё лучше, не пора ли пойти дальше. Ещё дальше от людей, ещё дальше от себя.

Нет. Раз в таком глухом углу его сумели найти люди, сумело найти нечто, упавшее с неба, то дальше идти некуда. Надо столкнуться с уготованным. Надо решиться на шаг. Но шаг куда?

Существо на дне воронки изменилось. Крылья высохли, сжались, покрылись острыми углами, стали похожими на паучьи лапы, и никаких больше узоров, похожих на глаза. Фигуры внутри клетки из крыльев слились до однообразия и уменьшились в несколько раз. Они чем-то напомнили ему свернувшегося клубком младенца-переростка.

– Эгей! – послышался далёкий крик. – Принимай гостей!

7

– Кто ты, тварь? – княжич хотел сказать грозно, но голос его пискляво дрогнул, выдавая страх.

Тварь, что сидела на подоконнике, гнусно хихикнула и спрыгнула на пол. Быстрая, как рысь, она в миг оказалась точно над лежащем на полу Ярославом. Она придавила его крупным телом, застыла пухлой чёрной мордой точно над его бледным лицом. Два раскалённых уголька напротив тёмно-карих глаз.

– Я княжий сын, я…

– Не напугаешь. Знаю я, кто ты, – перебила тварь, – а вот ты меня не знаешь, хоть я и живу с тобой бок о бок с того самого дня. – Тварь ткнула острым пальцем в изогнутую черепушку княжича.

– Кто… кто ты? – морщась, спросил Ярослав. Изо рта твари пахло чем-то болотным, ядовитым. – Ты бес? Диавол?

– Я твоя самая верная тень, твоя самая тёмная ярость! Я те пятна крови на твоём полу. Я тот ночной кошмар, о котором ты молчишь.

Княжич зажмурился и отвернулся. Тварь назвала себя кошмаром? Так это, может быть, лишь сон. Одно из тех дурных видений, что преследовали его холодными ночами. Вот что это? Ну так надо всего лишь проснуться и…

Княжич ощутил, как тело его освободилось. Он судорожно задышал, поверив, что стоит ему открыть глаза, как он окажется в своей постели. Один. Совершенно один.

– Хе-хе-хе… – послышался голос.

Открыв глаза, Ярослав обнаружил тварь на потолке. Она лежала там, чуть расставив руки и ноги в стороны, отражая точное его положение. Глаза задорно горели красным. Дым от неё стелился по потолку, и казалось, что это растекается чёрное тело.

– Готов, княжич?

– К че… к чему? – запинаясь от страха, спросил он.

– Лови! – задорно бросила тварь и сорвалась с потолка.

Ярослав очнулся от звука голосов: то переговаривались лекарь и старик слуга. Сначала он слышал их точно издалека. Не открывая глаз, он весь обратился в слух, но его интересовали не голоса. Что-то новое появилось в мире, что тихим гулом, отмечало своё присутствие. Что же это такое?

Это то, что упало с неба.

– Кто здесь?! – Ярослав открыл глаза и приподнялся на лежанке.

– Тише княжич, свои. Всё будет хорошо, – лекарь хотел положить руку на плечо Ярославу, но остановился.

Нет, княжич, не все свои. В мир явилось то, чего здесь быть не должно. И ты должен это найти. Найти и изгнать в небытие!

– Тень?! Это ты?

– Бредит? – тихо спросил старик лекаря.

А тень продолжала: Я, я… А тебе стоит поторопиться. Эта штука, упавшая с неба, она притягивает к себе других. Её могу спрятать, сокрыть, нельзя этого допустить. Поэтому проси коня побыстрее, меч поострее – и в путь.

– Ты сошла с ума?! Какой путь, я же…

Княжич осёкся. Старик-слуга отпрыгнул от удивления, лекарь насупился и сжал кулаки. Обе руки Ярослава застыли в воздухе в негодующем жесте. Княжич медленно двинул левой рукой. Та охотно зашевелилась. Пальцы заходили туда-сюда, будто желая во что-то вцепиться.

– Как же это так? Почему?

Пока я с тобой – ты силён. И будешь силён, если найдёшь небесного гостя.

– Да что же это за гость?

Для меня он враг. А значит, и для тебя тоже. Не медли, княжич. В путь!

Внутренний порыв толкнул Ярослава с кровати. Он упёрся обеими ногами в пол и встал.

– Боже мой… – тихо сказал старик-слуга.

Бог тут не при чем, ответила тень в голове Ярослава.

Княжича охватила волна веселья. Глядя на сильные ноги и руки, он внезапно захохотал. Да так яростно, что старик забился в угол и начал креститься, лекарь же отошёл поближе к своему столу, где у него лежал наготове нож, которым он подрезал ветошь.

– Коня мне! – выпалил Ярослав, глядя вокруг бешеными глазами. – Самого быстрого!

В тот же миг он выбежал из комнаты, продолжая громко требовать коня. Старик и лекарь переглянулись.

– Ты видал? У него глаз один в тени горит светом красным… Одержим наш княжич?

Лекарь сдержанно хмыкнул, глядя в сторону двери.

Тут зашевелилась шторка в дальнем – тёмном – конце комнаты. Из-за шторки вышел перевязанный Феня.

– Княжич в путь собирается… – прохрипел он, жмурясь от боли в теле. – Так и мне пора.

– Рано встал, разойдутся швы – скупо заметил Лекарь.

– Бог с ними…

Когда Феня дошёл до двора, Княжич уже сидел в седле, окружённый удивлённым людом. Дворовые охали и ахали, кто-то даже смеялся, вторя тому яростному смеху, что не отпускал Ярослава. Ему подали меч. Княжич схватил его и несколько раз рассёк воздух. Затем кончиком меча поддел шапку ближайшего мужика, подбросил в воздух и разрезал пополам. Всё это левой – некогда мёртвой рукой.

Люди захлопали, принимая это за чудо.

Будет время показать удаль. Пора, княжич…

Он поднял коня на дыбы, распугав народ, и поскакал к воротам. Люди побежали следом, но очень быстро вернулись во двор, не в силах долго преследовать удалого коня.

Люди были так заняты разговорами о внезапно зашевелившемся княжиче, что никто не заметил, как скоро за Ярославом выехал ещё один всадник. Он скакал медленнее. Сидел неуверенно, морщился от боли в раскрытых ранах. Длинный охотничий лук нетерпеливо постукивал о седло, как стучат пальцами по столу в ожидании чего-то.

8

Подземник обернулся на голос. Со стороны леса к нему двигались двое: немая девушка, а за ней, обнажив меч, двигался мужчина. Он подталкивал её в спину, а девушка шла, опустив голову, худые бледные руки прижаты к груди.

Кто это такой? Зачем он сюда пришёл? За мной?

Подземник снова посмотрел на существо на дне воронки: оно больше не казалось живым. За считанный миг крылья истончились до прозрачности, а нечто в середине стало походить на самый обыкновенный камень.

Он спустился с холма и осторожно пошёл навстречу неизвестному. Чего же ему надо?

– У тебя есть кое-что! Кое-что, упавшее с неба! – словно прочитав его мысли, говорил человек. – Отдай мне, и с девушкой ничего не случиться.

Только с девушкой? Значит, его судьба уже решена этим человеком? Да, кто же он такой…

Неизвестный с девушкой подошли уже совсем близко. Молодой юноша. Богатая дорожная одежда, легкая шапка, расшитый пояс, сапоги, отличный меч. Человек был не из простых, не из разбойников. Лицо его Подземник не узнавал, хотя в глазах незнакомца он угадывал не просто ненависть, а ликующую ярость. Особенно в правом глазу, в котором скакали огненные блики.

– Вижу, не признаешь… – несколько обиженно сказал незнакомец и стянул шапку. – А так?

Череп справа был примят. Волосы в том месте росли хуже, но под ними чётко угадывалась глубокая ямка.

Подземник округлил глаза. Так княжич выжил, а значит хотя бы этой крови нет не его руках. Лишь на миг он испытал облегчение. На долю мгновения, но этого хватило, чтобы княжич заметил.

– Тебе смешно, а? Смешно?!

Княжич схватил девушку за косу, рывком подтащил к себе и приставил меч к белой шее.

– Чего не улыбаешься, а? Ну же, посмейся ещё!

Подземник насупился и выставил руки перед собой, как делают перед разбушевавшимся зверем.

– Давай сюда то, что упало с неба, и я отпущу её. Потом займусь тобой. Живее!

Немая девушка беззвучно дышала, ища глазами Подземника, но страх закрыл от неё мир застывшими слезами.

– Давай! Живо! – княжич снова дёрнул немую за косу, на шее её выступила алая полоса.

Подземник кивнул, развернулся и пошёл обратно на холм. Спустившись в воронку, он осторожно просунул дрожащие руки меж высохших крыльев и извлёк то, что стало похожим на самый обычный камень. Разве что, чуть тёплый и…

Земля под копытами его коня будет усеяна костьми! Зло, тобою открытое, должно тобой и закрыться! Затвори врата, изгони тени, очисти землю!

Голос этот прозвучал в голове Подземника громогласным эхо. Все слова были сказаны одновременно, но так, что он всё понял. Образ неба, охваченного огнём, под которым движется всадник с горящим глазом, не оставлял сомнений. Он знал, что нужно сделать. Только вот девушка… Ещё одна кровь на его руках? Нет, так больше нельзя…

– Неси сюда, живее!

Подземник выбрался из воронки и медленно двинулся с холма.

– Это оно? Это то самое? – говорил княжич с кем-то. – Хорошо, как скажешь. Да, я сделаю это… А потом ты… Да, да, да!

Тут что-то пронзило воздух. Крохотная тощая тень взвилась в воздух со стороны леса, на миг застыла у неба и с нарастающим скорым свистом устремилась к княжичу. Ярослав поймал настороженный взгляд Подземника и обернулся. В тот же миг стрела вонзилась ему точно в глаз.

– А-а-а! Тварь! Как ты… А?!

Княжич взвыл от боли и отпустил девушку. Она бросилась к Подземнику, но тот замотал головой и указал в сторону леса. Она вопросительно посмотрела, но тот снова указал в сторону сосен, откуда прилетела стрела.

Девушка побежала прочь. Ярослав же упал на колени и следом растянулся на земле, тяжело дыша и постанывая. Стрела вошла глубоко в череп, оставив снаружи лишь немного перьев.

Подземник держал в руках окаменелое нечто и ждал. Что же теперь делать? Ярослав ведь вот-вот умрёт. Зачем он теперь с этим камнем в руках? Кто-то справился за него, омыл руки кровью.

Ярослав захрипел пуще прежнего. Но вместо того, чтобы испустить последний вздох, он стал подниматься. Из головы его, помимо струи крови из глаза, тянулся чёрный дым. Тело взмыло в воздух, будто огромная невидимая рука потянула его за шкирку. Его подняло так высоко, что ноги оторвались от земли, но затем, стопы княжича опустились на траву. Его развернуло. Голова безвольно перевалилась с одного бока на другой. Один его глаз безжизненно смотрел в землю, но другой – горящий огнём – смотрел точно на Подземника.

– Отдай! – проговорил Ярослав сразу двумя голосами: своим и вторым – хриплым, загробным голосом. – Отдай мне!

В следующий миг княжич бросился вперёд. Подземник занёс руки над головой, зажмурив глаза.

Теперь! Бей! – кричали голоса.

Он опустил руки, не раскрывая глаз. Ощутил удар, послышался хруст и хриплый стон. Что-то упало в траву у его ног.

Подземник раскрыл глаза. Перед ним лежал княжич, вторая половина головы его была разбита. На траву вывалился мозг, из дыры в черепе шёл чёрный дым, что расползался меж травяных стеблей густым червячным варевом. Огненный глаз же продолжал следить за Подземником. Он не моргал, но шевелился в орбите, презрительно рассматривая противника.

Закончи! Закончи! – скандировали голоса.

Подземник вновь поднял руки над головой и обрушил ношу точно на голову Ярослава. Вместе с тем, как окончательно разбилась голова княжича, разбилось и нечто, упавшее с неба. Поднялся столб света, рассеяв чёрный мрак, что стелился по земле. Подземник закрыл глаза руками, отвернулся, но даже так свет пробивался через его веки. Когда боль в глазах казалась нестерпимой, всё кончилось. Размозжённая голова княжича тонула в траве. Левая рука скрутилась рогаликом. Левая нога безвольно завернулась носком внутрь.

Подземник простоял над телом какое-то время, затем поднял княжича на руки и отнёс его в воронку, оставшуюся от небесного гостя.

Пошёл дождь. Подземник бросил последний взгляд на тело на дне ямы. Княжич лежал на боку, неестественно подогнув ноги, в левую его, сжатую ладонь, собирались белые капли.

Без вещей, как есть, он двинулся в сторону леса. Дойдя до стены деревьев, он различил голоса. Вскоре его окликнули.

– Эй! Мужик! Ты столб света видел?

Сквозь лес двигались воины. Коней они вели под уздцы.

– Ну так, что, видел? – спросили его, подойдя ближе. – Князь поглядеть желает.

– Видел, – ответил он, улыбнувшись.

– Князь! – обернувшись, крикнул воин. – Он видел, откуда свет шёл!

Вперёд выступил человек в богатом доспехе. Сердитый взгляд знакомых тёмно-карих глаз пробежал по Подземнику.

– Поклонись перед князем Алексеем! – воин собрался ткнуть простолюдина рукояткой меча, но князь остановил.

– Отведешь, – скупо бросил Алексей. – Как звать тебя?

Он широко улыбнулся.

– Серафим.

Она перевернулась на живот и пристально посмотрела на него бледно-голубыми глазами.

– А я хочу знать!

Тяжёлый вздох.

– Я себя помню вот с таких, – он чуть приподнял руку над тёплым песком, покрывающем берег реки, на котором темнели разводы от их тел. – И никогда никакого дома не было. Всегда был бродягой. Вечно куда-то шёл. Хотя…

– Что?

– Ещё чаще я от кого-то бежал.

– От кого? – она испуганно приподнялась на локтях.

Он бросил взгляд на её груди и открыто улыбнулся.

– Мало ли плохих людей на свете? – спросил он, глядя на капли на её коже, что медленно двигались вниз.

– И сейчас бежишь?

– Сейчас лежу. – Он подмигнул и обхватил её тяжёлой рукой.

– Больно! Дурак, пусти! – кряхтя и жмурясь, завизжала она.

– А ты будешь ещё вопросы задавать?

– Если захочу – буду.

– Ух какая! – Он снова подмигнул. – Забрать тебя с собой в бега, а?

– Не пойду.

– А если не спрошу? На плечо закину и потащу. Думаешь не смогу?

– Долго не пронесёшь. Сил не хватит! – с вызовом бросила она.

– Мне-то сил не хватит?!

Он сел и огляделся. Неподалёку лежал пузатый камень: гладкий с одной стороны, разбитый и кривой – с другой.

– Ну, гляди, – он вновь подмигнул и двинулся к камню.

Втянув ноздрями воздух, раскрыв грудь, он вцепился в камень и поднял над собой на вытянутые руки.

– Ну? – спросил он тяжело дыша.

– А покраснел-то, – засмеялась она. – Смотри, спину не сломай!

Он бросил взгляд в сторону.

– Видишь кусты? Спорим, докину.

Она села и оглянулась.

– Ну, коль докинешь – побежим.

Камень на миг взлетел к солнцу, но, будто осознав свою земную участь, тяжёлым духом устремился вниз. Затрещали ветки. Зашумели листья.

– Силён? – довольный собой спросил он.

Её ответ перебил крик из куста. Показался испуганный мальчишка.

– На помощь! Убили! Напомо-о-ощь! – взвыл он и бросился прочь.

Оба проследили за убегающим мальчишкой. Тот бежал через кусты и высокую траву, не оглядываясь.

– Матерь Божья! – сказала она, поднимаясь и в спешке набрасывая одежду. – Матерь Божья, помоги…

Он стоял неподвижно только грудь тяжело двигалась да ноздри раздувались, гоняя воздух.

Она добежала до куста и вскрикнула, но тут же опомнилась и закрыла обеими руками рот.

– Это княжий сын! – испуганно сказала она, глядя на что-то за кустом. – Ты княжича убил!

Казалось, он двинулся в сторону куста. Потупив взор, он двигался медленно, что-то соображая. Дойдя до своей одежды, остановился, поднял рубаху, натянул широкие дырявые штаны и выпрямился, глядя в сторону куста.

– Что делать-то? Что делать, Господи? – она смотрела то на него, то на тело в кустах. – И ведь мальчишка видел! Этот сын княжьего охотника. Он ведь нас видел. Знает, где нас найти!

– Меня не найдут.

Она выпрямилась от удивления. Ведь и правда, она даже имени его не знала. Несколько раз спрашивала, но он только отшучивался. Говорил, что имя его заколдовано. Говорил, что оно несчастья приносит тому, кто его знает.

Пока она думала, он двинулся по берегу в сторону леса. Он не хотел смотреть на то, что лежало в кустах. Будто бы смерть мальчишки произойдёт на самом деле только тогда, когда он на это посмотрит. А пока не видел, так Бог его знает, что там случилось. Может и есть мальчишка, а может и нет.

– Ты куда? А я? А мне что делать?! – кричала она.

Он остановился и оглянулся. Во взгляде его больше не было прежней игривой нежности. Только страх.

– Иди за мной, если хочешь… – сказал он и, не мешкая, двинулся дальше.

Он знал, что она не пойдёт. У неё был дом, семья – огромный якорь, что держал её здесь, в этом городище у реки. Не оборачиваясь, он прислушался, не приближаются ли босые ножки. Вместо этого, он услышал, как шуршит, разрываясь о кусты, сарафан.

Он быстро добрался до леса. Старые сосны и тощие берёзы встретили его и укрыли от посторонних глаз. Он прошёл вглубь, затем остановился и сел меж змеящихся у земли корней. Солнце светило на него сквозь ветви деревьев, разбрасывая вокруг тени, похожие на путину.

И снова в бегах. Видимо, таков план Божий, такова его судьба – быть вечным беглецом. Вечно озирающимся, вечно прислушивающимся к ночным шорохам. Его удел жить за чужими заборами, выпрашивая крохи еды. Но если бы только это. Его не так тяготила собственная участь, сколько беда, которую он мог навлечь на эту девушку, что была с ним последние дни. Только сейчас он понял. Она не просто не пошла с ним, она обрекла себя, а может быть, и всю семью.

Он припомнил что наполночь, откуда он пришёл, лес бугрился высокими холмами, откуда он и разглядел городище.

Добравшись до нужного места, он лег на землю. Оттуда он разглядел её двор. Во дворе находилось четверо всадников и мальчишка – тот самый, что выбежал из куста. Один из всадников спешился и скрылся под крышей дома. Мгновение спустя спешились и остальные. Они все двинулись к дому. Спустя ещё пару мгновений они выволокли во двор девушку вместе со стариками-родителями.

Ему хотелось отвернуться. Вина скручивала тело, призывая двинуться поскорее подальше, чтобы не видеть. Чтобы забыть. Но что-то ещё держало его взор.

Старики лежали на коленях и изредка поднимали головы и руки к небу, уповая больше на Бога, чем на мужчин, что пришли вершить суд. Один из них отвел в сторону девушку и подозвал мальчишку. Последний что-то сказал, и девушка получила удар по лицу. Она рухнула, но её тут же подняли за руку и придавили к забору. Она указала в сторону реки.

– Скажи им всё, что знаешь, скажи всё… – тихо говорил он, хоть и понимал, что его стараньями она ничего не могла сказать, кроме того, что между ними было в последние дни. Но он всё повторял: – Скажи всё, скажи…

Девушка опять указала в сторону реки. Мужчина вновь ударил её, но больше не поднял. Он подошёл к коню. Достал что-то небольшое, блестящее на солнце из седельной сумки. Вернулся к несчастной приподнял её голову за волосы, и что-то сверкнуло у неё под шеей. Она рухнула и уже не поднялась.

Двор опустел. Один из всадников подсадил мальчишку к себе на седло, и они двинулись к берегу. Обезумевшие старики ползли на четвереньках к неподвижному девичьему телу, будто придавленные чем-то тяжёлым или запряжённые в неподъёмный груз.

Он поднялся, держась за грубое тело сосны. Голова кружилась от увиденного. Он всё надеялся, что вот-вот девушка поднимется. Вот сейчас старики возьмут её под руки и отведут в дом, но они так и лежали втроём на земле, сплетённые в клубок из горя, страданий и смерти.

В это мгновение всадники показались по левую руку. Четыре фигуры скакали по берегу в сторону леса.

Он поднялся и побежал прочь. Бежал почти вслепую, ведь перед глазами застыло существо, составленное из трёх тел, терзаемое муками по его вине.

2

Когда княжича нашли, он дышал слабо, почти незаметно. Череп его был помят на правую половину, будто подбитый глиняный горшок, и запачкан кровью вперемешку с грязью. Его осторожно погрузили в телегу и отвезли к отцу в большой дом. Несмотря на заверения княжьего лекаря, княжич пережил ночь. Пережил и следующий день. Изредка он открывал затуманенные глаза, но миг спустя они уплывали за веки – и начинались судороги. Отец и старший брат молились у кровати несчастного каждый раз, как спина молодого княжича выгибалась дугой. Руки и ноги его сворачивало в калачи, пальцы трещали в тугом напряжении. Так по десятку раз за день.

Через неделю судороги стали отступать. Получалось напоить больного с ложки. Ещё через неделю он мог вяло жевать кашу и бессвязно мямлить. Сутками напролёт за ним ухаживали слуги: кормили, одевали, смывали с груди рвоту, которой иногда заканчивалась трапеза, садили и катали по комнате в специально смастерённом деревянном кресле на колёсах. Хоть с чужой помощью, но княжич жил.

Через несколько месяцев, когда он уже сам мог держать деревянную ложку и полупустую чашку, оказалось, что его левая сторона почти не слушается. Он едва шевелил плечом, – от этого острым углом под рубахой ходила лопатка, – и чуть подрагивал бедром, но стоило попытаться его поставить на обе ноги, как левое колено летело вперёд, а сам княжич падал на пол.

Ещё через пару месяцев его всё-таки поставили. Для ноги соорудили опору: несколько сосновых досок, что держали ногу прямой от стопы до бедра. Встать с коляски сам он не мог, но, если поставить – стоял, точно вкопанный. Стоило попытаться сделать шаг – снова летел вниз, будто никогда и не ходил. К тому времени вокруг него вечно суетился приставленный князем сын охотника. Тот самый, что был в тот день вместе с княжичем. Князь решил, что так тот отработает своё позорное бегство, хотя именно оно и позволило найти княжича вовремя.

За год княжич овладел правой рукой как прежде. Правая нога окрепла достаточно, чтобы как следует ударить зазевавшегося слугу или пнуть упавшую на пол чашку, но вот левая сторона отказывалась повиноваться. Да, он научился делать несколько шагов, но всё это вело к жуткой боли в скрюченных пальцах левой ноги, так что княжич перемещался только в коляске. Рука же и вовсе согнулась в локте и кисти, точно у нищего, просящего милости.

Когда разум пришёл в порядок, ему стало тяжелее всего. Ведь, пока он пребывал в полудрёме, он не мог осознать, что половина его тела обратилась в истукан, а как только осознал, так в сердце его поселилась злоба: злоба на всех вокруг, что без труда могли встать с кровати, снять с себя бельё, взбежать по лестнице или спрыгнуть с крыльца. Твари! Тупые твари! И отец, и брат с этим их жалким сочувствием, за которым скрывалась брезгливая неприязнь. Все они твари…

Шли годы. Княжич исправна растил внутри себя ненависть ко всему живому. За шесть лет он сменилось несколько десятков слуг. Большую часть из них он отхлестал до полусмерти. Конечно, сам он бы с этим не справился. Держал несчастных окрепший за это время сын охотника.

– Ты бы поостыл, Ярослав… – говорил он, держа за вывернутые руки очередного слугу. Никто из слуг не мог обращаться к княжичу вот так просто по имени.

– Ещё дышит, собака… Ещё дышит…

И княжич продолжал хлестать слугу своей длинной плетью со стальным кончиком до тех пор, пока пол перед ним не покрывался красными пятнами, будто поле маковыми бутонами. Затем, тяжело дыша, он откидывался в кресле, ронял плеть на пол и закрывал лицо правой рукой. Сын охотника быстро утаскивал слугу прочь. Либо к лекарю, если бедняга ещё дышал, либо на задний двор, откуда тело свозили в яму неподалёку.

– Феня! Феня! – кричал, придя в себя Ярослав. – Кати на улицу! Воздуха надо!

И Феня бежал к княжичу, старательно оттирая кровь на руках о тёмные штаны.

В один из таких дней, когда Феня выкатил Ярослава на крыльцо, подышать холодным воздухом, княжич, переведя дух, крепко задумался. Сын охотника даже решил, что тот уснул с открытыми глазами или сковала чудная судорога, но побеспокоить боялся – так и стоял молча чуть позади, придерживая коляску у края ступеней.

– Помнишь, как в кустах у берега лежали? – заговорил княжич, глядя всё также прямо перед собой.

– Угу.

– Не последний раз, а все другие.

– И другие помню.

Княжич на время замолчал. В голове его вертелись мысли, от которых он попеременно то хмурился, глядя на покалеченное тело, то улыбался, смотря вдаль.

– Хочу снова это видеть.

– Девок шоль? – открыто спросил Феня.

– Девок. И как их… И как берут девку…

– Да разве же теперь получится так? На руках мне тебя что ли снести в кусты? Да и мы не те уж, чтоб по кустам прятаться да подглядывать.

– А у тебя есть девка? – после недолгого молчания спросил Ярослав.

– Ну… – неопределённо ответил Феня.

– Так есть или нет?

– Есть.

– И что ты, уже был с ней?

– Ну…

– Что ты нукаешь?! – вспылил княжич, ударив здоровой рукой по подлокотнику. – Ты мне как есть говори! Брал уже её?

– Ну… То есть… Брал, будто…

– Будто бы?! – Ярослав обернулся. Лицо его искривилось в злобе, в глазах горел недобрый огонь от заходящего солнца. Княжич терял терпение.

– Брал, брал, – сдался сын охотника, опасаясь, как бы на этот раз его не схватили за руки и не поставили на колени.

Княжич опустил глаза. Казалось, он внезапно потерял интерес к разговору, что обрадовало Феню. Он прекрасно помнил эти игры с подглядываниями за местными девками, что прятались вдоль берега от родительских глаз со своими любимыми. Но теперь, когда Феня сам был любим местной девушкой, – дочерью гончара, –заниматься подобным ему совсем не хотелось.

– Веди в дом, – сухо сказал Ярослав.

Феня выдохнул и покатил коляску.

– До завтра, – сказал сын охотника, уложив княжича в постель.

– До завтра. Эй, погоди! – окрикнул Ярослав, когда Феня почти закрыл дверь в его покои. – Завтра с девкой приходи.

– Зачем это? – забеспокоился Феня.

– Я так хочу.

– Но зачем?

– Мне попросить брата?

Старый князь в тот год погиб в походе против степных кочевников и вместо него дела принял старший сын – Алексей. Последний славился природной грубостью и строгостью характера. Немногословный и дикий он с малых лет ходил вместе с дружиной, и в день смерти отца лично отсёк голову кочевнику, чья стрела поразила отца в сердце. Гибель князя-отца на его руках раскалила добела и без того горячее сердце.

Хоть Феня знал, что Алексей был в далёком походе с дружиной, всё же побоялся перечить.

– Приведу… – сказал он и закрыл дверь. 

3

Всадники настигли его у крутого обрыва. Несколько раз ему удавалось сбить их со следа, но каждый раз они находили его вновь. Мальчишка. Тот, самый, что выбежал из кустов, куда влетел камень, этот самый мальчишка кричал своим писклявым голосом из седла одного из всадников.

– Вон он! Вон!

Внизу шумела, разбиваясь о каменные столбы, река. Солнце клонилось к горизонту, и лучи его не проникали в узкую глотку ущелья, поэтому казалось, что это не вода там шумит, а пенится и взбивается серой дымкой сама тьма.

– Вон стоит! Вон! – визжал мальчишка, но он был больше не нужен. Сбросив ход, всадник скинул крикуна на землю и погнал быстрее, чтобы догнать товарищей, что уже обнажили мечи, настигая добычу.

– Стоять, сукин сын! Не вздумай! – кричали ему издалека, подозревая следующий – отчаянный – шаг.

Он бросил испуганный взгляд назад, затем снова посмотрел вниз – на чёрное тело реки, что бугрилось изломами и ревело воронками, разбиваясь о торчащие тут и там каменные рёбра. Судьба его была практически решена. Позади смерть непременная. Впереди же был пусть небольшой, но шанс: выжить в этой пучине тяжелых вод и каменных жерновов.

Он сделал шаг.

– Сто… – послышался крик одного из преследователей, но шум реки заполнил всё вокруг.

Всего несколько мгновений и его подхватил поток. Тут же бросило в сторону, крепко ударив спиной о грубый камень. Тот воздух, что он успел набрать наверху, оставил грудь, точно что-то ненужное – избыток прежней жизни. Лишь на миг его голова показалась над водой, он попытался вдохнуть, но спину скрутило от боли, и изо рта вырвался слабый стон. Будто бы влекомый подводными тварями он резко пошёл ко дну, где его развернуло несколько раз, причём так быстро, что понять, где верх, а где низ стало невозможно. Ещё несколько камней поприветствовали его ударами по плечам и коленям. Холод реки лишь немного сглаживал побои бездушных костоломов.

В какой-то момент голова его снова оказалась на поверхности, на этот раз он смог хорошенько вдохнуть, готовясь к новой схватке, но река больше не потянула вниз. Точно наигравшийся с добычей хищник, она успокоилась и мирно расположилась в тени, дав ему передышку.

Ненадолго.

Течение увлекло его за поворот, где перед ним развернулись пороги: безразличные каменные затылки омывались белыми космами пены, и лишь в одном месте он разглядел спокойный ход воды. Двигая замерзшими руками и ногами, он старался сместиться правее, но течение упрямо тянуло налево – в самую гущу смертельного танца реки.

Конечности свело. Он больше не чувствовал, как гребёт, да и вообще перестал понимать, есть ли у него руки и ноги: не оторвало ли их ударом об очередной камень. Отчаяние и бессилие накрыло его новой волной, поверх той, – настоящей, – что запихала его глубоко под воду.

Когда он вынырнул, оказалось, что его сместило правее, откуда уже можно было постараться догрести до берега. Неужели? Вот он конец его пытке! Он обернулся, чтобы разглядеть, далеко ли остались пороги. И в тот же миг в голову ему влетело свалившееся в реку бревно. Тело подхватило течением и двинуло налево, туда, где шум воды походил на истовый рёв грешников.

Очнулся он на каменистом берегу. Кругом ночь. Луна сверкала осколками на мокрых от брызг камнях, перекат реки тихо и угрюмо ворчал позади. Где-то дальше в высоких прибрежных зарослях переговаривались лягушки.

Он приподнялся и осмотрелся. От места, куда его выбросило, начинался пологий подъём. Сначала он пополз на четвереньках, затем, ощутив остатки сил, поднялся и побрёл. Несколько раз его качнуло в сторону, будто в память о реке, что унесла его прочь от смерти. Он вспомнил этот чёрный кипучий водоворот, вспомнил и тех четверых с мечами, что почти схватили его. Вспомнил и девушку во дворе, накрытую стариками родителями. Могла ли она выжить? Могла, останься он там, не убеги он, девушка была бы жива. Ведь виноват он. Он швырнул тот камень в княжьего сына. Только он и виноват. Но остаться он не мог. А она бы выжила, скажи она преследователям, кто он, откуда, куда он пошёл. Но ведь бедняжка ничего о нём не знала. Он ей ничего о себе не сказал, и ей нечего было сказать своему убийце.

Выбравшись на холм, он упал в траву. Он всё думал о девушке, что и рада была бы спасти свою жизнь, да только он не дал ей такой возможности. Она не знала даже его имени. Она молчала не от любви, а потому, что он ничего ей не дал взамен утех на берегу. Он забрал у неё слишком много. Забрал и ушёл. Он и прежде уходил: убегал десятки раз, но никогда не оставлял за собой крови.

Это последнее бегство, решил он. Так больше нельзя. Старики, закрывшие руками, неподвижное тело девушки, стояли у него перед глазами. Хоть он и смотрел на это издалека, но душа его сплелась воедино с чем-то, что родилось в тот миг на крестьянском дворе.

Оглядевшись, он обнаружил себя среди высоких холмов, окружённых стеной соснового частокола. Укромный уголок, зажатый между рекой и лесом. Отличное место для отшельника. Отличное место для грешника с кровью на руках. Отличное место, чтобы мир забыл о нём.

4

Феня привел её. Василиса была невысокая и крепкая девушка с крошечными испуганными глазками, что как-то нелепо близко уселись на круглом личике.

Старик слуга – единственный, кроме самого Фени, приближённый Ярослава – встретил сына охотника у покоев княжича.

– Просил проводить, – сказал старик, кивая, точно соглашаясь сам с собой. – Сюда идёмте.

Феня проследовал в ту часть дома, что прежде занимал князь, а теперь его старший сын – Алексей. Несмотря на светлый вечер на дворе, в доме были темно: все ставни были закрыты, точно готовилось какое-то таинство. Старик шаркал где-то впереди, изредка покашливая, будто проговаривая слова на неизвестном языке. Он провёл пару в комнату, освещённую небольшим количеством свечей, расставленных на большом дубовом столе.

– Сюда извольте… – сказал он, выставив дрожащую руку в сторону стола. – Ярослав велел угощаться.

Миг спустя старик растворился во тьме за закрытой дверью.

Стол был накрыт, точно для приёма гостей. Блюда с птицей, рыбой, пирогами с говядиной и луком, тут же каравай с сахаром. И один большой кувшин. Феня подошёл поближе и понюхал. Ставленый мёд из вишни. Его любимый! Это что, Княжич решил отблагодарить за службу? Феня испугался, что ничего доброго не случиться, когда Ярослав велел привести Василису, даже подумывал на миг о том, чтобы сбежать вместе с ней, а тут вот что! Стол, еда, питьё! Всё для них!

Но одно смущало его. Он посмотрел исподлобья на другой конец комнаты. Феня бывал тут и раньше: он привозил в коляске Ярослава на собрания князя с дружиной и советом. Князь думал, что Ярославу полезно будет послушать, хоть он ничего и не может сделать. Так вот зала это была просторная – два десятка шагов в длину, десять в ширину. Сейчас же свечи освещали лишь крохотную её часть. Что было на том конце – тьма не выдавала. И что, если там сам Ярослав? Сидит и смотрит, как…

– Фенечка, это для нас что ли? – прервала его мысли Василиса. Крохотные глазки её смотрели на ароматные яства. – За что же это?

Феня снова посмотрел на другой конец залы, будто ожидая знака. Но темнота осталась нема.

– Выходит так, Василиса. Садись тогда, что ли…

Он смотрел, как она с аппетитом принялась за пирог, облизывая после каждого кусочка свои пухлые пальчики. Его же никак не отпускала мысль о княжиче, что может следить за ними. Зачем ему это могло понадобиться? Чего он хочет, чего ждёт?

Феня бросил один взгляд на кувшин. Второй. На третий раз следом за взглядом к кувшину потянулась рука. Он налил немного в чашку и пригубил. Во рту широким облаком разлился медово-вишнёвый аромат. Единственный раз Феня попробовал такой мёд с подачки умершего князя – и сразу полюбил. Ничего лучше он в жизни не пробовал, а ведь однажды он пробовал с разрешения Ярослава редьку в патоке – даже она не могла сравниться с этим напитком. Но что-то было не так. Откуда-то, в самом конце, когда горьковато-сладкая гуща после доброго глотка уходила в желудок, являлся кисловатый вкус, от которого, чем больше он пил – тем более явно, во рту начинало щипать.

Окружённый медовый хмелем Феня сдался. Сначала осторожно, а затем развязно он брал еду обеими руками и впивался в неё, точно не евши несколько дней.

Василиса посмеивалась над Феней, щуря маленькие глазки.

– Так вкусно тебе? Ты дышать не забывай.

Сквозь медовый туман Феня сообразил, что Василисе тоже стоит налить ставленый вишнёвый мёд. Ну, когда и где она ещё такое попробует? Он налил ей в чашку и неловко двинул, разлив чуть-чуть на стол. Тёмно-красное пятно поползло по скатерти. Феня замер. На миг ему показалось, что он смотрит на кровяное пятно от какого-то несчастного, исполосованного плетью Ярослава.

– Ты что, Фенечка? – ласково спросила Василиса, успевшая попробовать мёд. Губы её налились глубоким цветом напитка.

Феня не сразу сообразил, где он находится и что делает. Откуда здесь еда? Почему он с Василисой? Тьма на другом конце залы дрогнула, Фене померещился отблеск чьих-то жадных глаз, но тут мысли его окончательно спутались. Лишь образ пухлых от вишнёвого цвета губ Василисы стоял перед глазами. Недолго думая, он отодвинул еду, наспех вытер руки о штаны и кинулся на девушку.

– Дурак! –смеялась она, игриво отстраняясь. – Чего делаешь? Не тут же! Ну! Кто зайдёт, увидит…

– Всё равно, – прорычал он, не веря своим же словам. – Пусть видят, коль хотят.

Феня бросил сердитый взгляд в темноту, где ему снова померещились два крохотных огонька. Но тут сквозь бредовый круговорот мыслей пробилась одна – прошла иглой до расстроенного разума. А если что-то было в мёде? Что-то не то? Но мысль эта захлебнулась в пьяном поцелуе Василисы.

– Можешь посидеть в коридоре, – виновато говорит Слава, – тут стул есть.

– Э–э–э... – медлит Саша, – не знаю. Раз мама болеет...

– Нет, нет! Давай, заходи. Ну, только в коридоре посидим. В комнату нельзя, там мама.

– Хорошо. – Слава проходит в тёмную прихожую.

У стены чернеет тяжелый, будто вросший в стену, пол и потолок, шкаф. Рядом кривоногая тумбочка с покосившейся дверцей. На ней пузатый телефон с барабаном. У стены напротив вешалка и деревянный стул. Когда-то у него была спинка, от которой остались лишь неровные зубья креплений.

– Сюда? – Саша показывает на стул?

Слава кивает, отодвигает телефон и запрыгивает на тумбочку, отчего та жалостливо скрипит, еще сильнее скосив дверцу.

В прихожей темно. Сильно пахнет лекарствами и испражнениями. Саша ёрзает на стуле, стараясь сесть так, чтобы деревянные зубчики не впивались в ягодицы.

– У вас света нет? – интересуется Саша, чтобы прервать молчание.

– Есть. Просто маме ярко. Ей больно от света.

Саша думает о вампирах. Ведь маму Славы никто не видит днем, но, возможно, её можно увидеть ночью: крадущуюся за жертвой во тьме клёнов. Это бы объяснило боязнь света. Саша улыбается, представив тучную вампиршу, что бежит с одышкой за поздним прохожим.

– Что? – спрашивает Слава, услышав смешок.

– Ничего, просто вспомнил шутку.

– Какую?

– Это школьная, ты не поймёшь.

Слава пожимает плечами.

– Хочешь есть? – спрашивает хозяин.

Саша понимает, что тревога не давала ему ощутить что–либо еще. Но теперь, сидя в укромной тьме чужой квартиры, он ощутил и голод, и усталость.

– Можно, да.

– Хочешь сосиску?

Саша кивает, но жест его остаётся невидим в траурной тьме.

– Хочешь? – переспрашивает Слава.

– Давай.

Слава уходит на кухню. С треском открывается морозильник. Слава возвращается и протягивает холодную мясную палочку.

– Я сварить не смогу. В кастрюле мамина еда. Но можно и так есть, – добавляет он. – Я уже пробовал. Будто фруктовый лёд, только мясной...

Саша не хочет замороженную сосиску, но ему неловко отказаться. Он берёт холодный брусок, кусает и с хрустом начинает жевать.

– Ну как?

– Нормально. Есть можно, – говорит Саша, а сам думает: но только один раз – не больше.

Тут из глубины квартиры доносится голос. Тяжелый и надсадный, будто зверь рычит из бочки.

– Слава–а–а! Слава–а–а!

Слава чуть вжимает голову в плечи, затем смотрит на закрытую дверь в комнату. Но не идёт.

– Тебя же зовут, – говорит Саша.

– Не меня, – отвечает Слава, не объясняя, какого еще Славу могут призывать в этой квартире.

Саша дальше грызёт мясную сосульку. За это время глаза привыкают к темноте коридора. Он различает в углу у двери обрюзгший пакет.

– Это мусор?

– Ага, – кивает Слава.

– Хочешь прихвачу, как пойду?

Слава молчит, затем мотает головой.

– Я лучше сам. Прогуляюсь заодно.

Разговор не идёт. Саша чувствует свою чужеродность. А еще чувствует тяжелую тайну болезни Славиной мамы. Он тут точно не к месту.

Вдруг Слава оживает.

– У тебя же есть комп?

– Есть. Не сильно хороший, конечно.

– Хочешь у меня диски взять?

– Насовсем?

– Может и так. Мы компьютер продали. Деньги маме нужны. Так что, посмотришь?

– Давай! – воодушевился Саша.

Слава осторожно приоткрывает дверь и пропадает в соседней комнате. В прихожую успевает просочиться запах пота и чего-то пряно–сладкого, будто забродившее яблоко. Саша прячет остатки замороженной сосиски в рюкзак.

Пару минут ничего не происходит. Саша смотрит в сторону кухни, откуда через закрытые шторы, как через ситце, льется тусклый свет. Полосы его застревают на старых обоях, состаривая их еще сильнее. На стене висит фотография. Свет падает только на лицо Славы, отчего кажется, что за плечи его обнимает сама тьма.

Открылась дверь. Какая-то женщина выходит в коридор из комнаты, держа в руке увесистый вонючий кулёк. Держит она его на расстоянии вытянутой руки, отчего зловонный шлейф обретает очертания сферы с радиусом в длину конечности женщины.

– Здравствуйте, – Саша подскакивает от неожиданности.

– Драсьте, – роняет женщина, подходит к пакету с мусором и сбрасывает туда кулёк. Тот с отвратительным звуком падает на дно. Затем женщина скрывается в ванной и выходит оттуда с тазиком, полным воды, а ещё губкой и каким-то белым тюбиком.

Саша провожает её взглядом, и тут из комнаты появляется Слава. Он несёт картонную коробку, звонко брякающую изнутри пластиковыми саркофагами дисков.

– А это кто? – тихо спрашивает Саша, указывая на закрывающуюся дверь.

– Она помогает с мамой. Вот, – Слава протягивает коробку, – бери любые.

– Можно несколько?

– Можно.

Саша снова садится на стул. Больно задевает деревянную иголку и садится на самый край. Достаёт упаковки и читает знакомые названия.

– Эта у меня есть, эта тоже. Эту комп не потянет. А это что?

Саша держит в руках коробку. На обложке воин в доспехах, вооружённый секирой, противостоит гигантскому пауку. В сетчатых глазах твари горят десятки огней.

– Пиратский «Моровинд», – говорит Слава. – У меня не устанавливается.

Саша смотрит дальше и на миг замирает на картинке с сексуальной вампиршей: красные волосы, обтягивающий костюм и два клинка в руках. Смешанные чувства влечения и неуместности этого желания щекочут внизу живота.

– Хорошая игра, – комментирует Слава. – Я дважды прошел. Бери.

Саша смотрит на блеск костюма в облегающих местах, и уже готовится достать упаковку из коробки, когда громко звонит будильник.

– Пять часов. Маме надо дать лекарства, – спокойно говорит Слава, уходит на кухню, затем скрывается в соседней комнате.

Саша убирает диск, а когда выходит Слава, уже стоит у выхода.

– Ты пошел?

– Да.

– Игру взял?

– Нет. Я вряд ли смогу поиграть в ближайшее время.

– Потом поиграешь.

– Я лучше еще раз приду. Можно?

– Конечно, только в комнату нельзя будет. А тут посидеть можно, – бодро говорит Славка. – Давай я с тобой выйду. Вынесу мусор

Мальчики молча выходят во двор. Саша провожает Славу до мусорных баков. У разинувших пасть контейнеров на них лениво смотрят бродячие собаки, вяло помахивая хвостами. Когда возвращаются к подъезду Славы, тот говорит:

– Ну ты заходи ещё. Посидим в коридоре, – повторяет он, – а, может, уже можно будет в комнату зайти...

– Хорошо, пока.

Мальчики жмут руки и расходятся по подъездам. Прежде чем зайти в свой, Саша достаёт из рюкзака подтаявшую сосиску и бросает её в кусты. Туда тут же семенит дворняга, что бродит неподалёку, подозревая лакомство. Саша же смотрит на окно. Из форточки вылетает новая струя дыма и ползет по стене дома, сливаясь с серым цементным швом.

5

Он медленно поднимается. Отстраненно разглядывает надписи на стенах, за которые однажды получил от матери. Получил ни за что: рисовал это Дима, – старшеклассник, живущий неподалеку, – однако получил за это Саша. Маразматичная бабка со второго этажа видела в дверной глазок, как Саша смеялся, читая "Ваша киска сдохнет от Вискас. Дохлый кот – мало забот". Она позвонила его матери и сказала, что это Саша изрисовал старые, как эта бабка, стены. Мать не разбиралась. Мать била. Она выучила, что Саша во всем виноват – никаких сомнений.

Мальчик доходит до двери. Достаёт ключ и пару мгновений решает, заходить ли. А куда деваться? Заходит. Дома горько пахнет сигаретами. Сумка матери висит на ручке в туалет. Одна туфля в углу, вторая – посредине коридора.

Саша снимает рюкзак и тихо кладет на пол, сам не знает, зачем осторожничает, ведь дома ему точно не скрыться. Открывает шкаф, прислушиваясь и оглядываясь на кухню. У него появляется последняя надежда, что мать напьётся и уснёт, уронив голову на стол, как бывало пару раз.

Саша решает дать матери еще время, чтобы напиться до беспамятства, и бежит в ванную.

– Александр! – слышит он с кухни.

– Я в душ, мам! – отвечает он, стараясь не выдать волнение. – Физра последней была.

Саша закрывает дверь и моется. Долго и тщательно. На два раза. Даже чистит зубы, лишь бы не показаться раньше времени. Затем решает высушить голову феном и почистить уши палочками. Глядя на огненно–рыжую серу на ватной головке понимает, что мусорка на кухне. А там показываться нельзя. Решает пока спрятать палочки в боковой карман рюкзака.

Саша выходит из ванной и столбенеет. Рюкзака нет. Или он оставил его за дверью? Ничего. Нигде в коридоре нет проклятого рюкзака. А в нем дневник!

Саша пробирается в комнату. Надевает домашнюю одежду и слышит:

– Александр! – надрывно вопит мать. – Сюда, бегом!

Саша идет на кухню. Идет и дрожит всем телом. Позвоночник отказывается держать спину, ноги ослабли. Мальчик тяжело дышит и смотрит в пол, оказавшись перед матерью.

Она сидит за кухонным столом, сложив на липкую скатерть тяжелую грудь. Широкие как у гориллы руки умиротворенно сложены одна на другую. На лице застыла тошнотворная и торжествующая улыбка. Чуть раскосые глаза из-за алкоголя смотрят совсем в разные стороны. Взгляд затуманен. Она глядит куда-то за спину Саши. Помимо пустой консервной банки с окурками, допитой бутылки водки, пустого стакана и тарелки с чем-то кроваво-красным, на столе лежит тетрадь с домашней работой по математике. Рядом, разинув зубчатую пасть, лежит его рюкзак.

Саша думает, что тетрадь пуста, но тут же осекается и проваливается куда-то внутрь себя. На всю страницу он видит рисунок, о котором успел забыть. И подпись:

"ОЛЬКА СУКА"

По несчастливому стечению обстоятельств, маму Саши зовут Олей.

– Это не про тебя, мам! Не про тебя! – Саша буквально кричит, когда мать начинает подниматься.

Она наваливается тяжеленными руками на стол. Стол скрипит и прогибается. Мать отталкивается и с трудом выпрямляет спину. На лбу появляется испарина. Глаза её гуляют. Улыбка же высечена на лице и никуда не двигается.

– А кто, сукин ты сын?! Кто эта Олька и почему она сука? – мать выходит из-за стола и двигается к Саше.

– Куаныш Ормековна. Это она Олька! Это её мы так называем!

Мать застывает. Покачнувшись, опирается рукой на стол. Чуть морщит лоб, соображая.

Саша вжимается спиной в холодильник и ждёт.

– Во–о–от оно что…

Мать подходит совсем близко, прихватив со стола тетрадь. Сворачивает тетрадь в рулон и со всей силы бьёт Сашу по голове. Боли нет, но горечь обиды вперемешку со страхом оставляет жгучие невидимые следы, что всю жизнь будут о себе напоминать. Он уворачивается, чуть отводя голову в стороны, ощущая себя заблудшей мошкой, что хотят прибить газетой.

– Олька сука?! Олька, да?! Это ты, – говорит, тяжело дыша мать, запуская по Саше новый удар, – ты и такие же идиоты, как ты! Это вы суки! Житья от вас нет! Тупицы!

Мать последний раз бьёт Сашу, бросает тетрадь на пол, затем хватает мальчика за волосы и со всей силы бьёт затылком о холодильник.

Саша плачет. Он цепляется за толстую и влажную руку матери, а та орёт:

– Руки убрал, говнюк! – и бьёт ещё раз. Затем отпускает волосы сына и, пошатываясь, бредёт в зал. – Закрой форточку, тварина! – говорит она напоследок, прижав руку к сердцу.

Пошла ты, думает Саша, пошли все вы!

По пути в зал мать несколько раз спотыкается, и Саша надеется, что она упадёт и разобьёт голову.

Из соседней комнаты доносится грохот. Что-то разбивается на осколки. Саша заглядывает в комнату. Мать лежит, растянувшись, на полу. Из руки торчат осколки разбитой вазы. Тут же рядом лежат искусственные хризантемы.

– Сашенька… – стонет мать, – помоги подняться...

Саша делает вид, что не слышит, хотя грохот падения донёсся до всех соседей. Под стоны матери мальчик уходит в свою комнату и закрывает дверь. Чтобы заглушить хриплые звуки пьяного бегемота он надевает наушники и садиться за компьютер.

Отвлечься от беспомощной туши всё не выходит. Пройдя несколько гонок, он всё–таки возвращается в комнату.

Мать шумно дышит. Слишком быстро для спящего человека. Руки всё также раскинуты в стороны. В правом предплечье торчат сияющие в закатном солнце осколки вазы. На ковре под рукой алое пятно крови. Тут Саша замечает ещё одно пятно, разлитое под головой матери. Он обходит безразмерное тело и кричит. Лоб матери покрыт кровью: из треугольной раны над правым глазом вяло сочится багровая гуща. Мальчик смотрит на журнальный стол и видит сбитый край.

– Мам! – Саша садится рядом и осторожно трогает её за плечи. – Ма–а–ам! – зовёт он.

Глазами оглушенной рыбы мать смотрит из–под полуприкрытых век. Пухлые губы свисают огромными мясными каплями. По щеке, разложенной дряблой подушкой, бежит смесь слюны с едой.

– Ма–а–ам! – Саша толкает её сильнее.

Дыхание её чуть сбивается. Хрип прерывается, губы вяло шевелятся.

Саша бежит к телефону. С трудом вспоминает номер скорой. Мысли путаются. Это он виноват? Она ведь просила помочь! Надо было статься с ней!

– Скорая.

– Помогите, маме плохо! Она упала и…

– Спокойно. Какой адрес?

Дальше всё как в тумане. Саша старается перевернуть мать, но ему не хватает сил. Затем носится в поисках таблеток, но ничего не соображает, глядя на эти длинные названия. Когда прибывает скорая, оказывается, что они тоже не могут вынести мать из квартиры. На вызов приехали две девушки. Саша бежит по соседям и находит троих мужчин. Один – изрядно выпивший, но оттого ещё больше готовый помочь. Мать кое–как переваливают на плотный плед и стаскивают в машину скорой помощи. Скорой нужны документы, и Саша бежит в квартиру и передаёт врачу сумку матери.

– Есть кому с тобой посидеть? – спрашивает врач.

– Да, – врёт Саша, – куда вы её повезёте?

– В первую городскую, которая за спорткомплексом.

Машина со скрипом трогается, набирает ход в узком проезде между машин и с криком сирены выезжает на проезжую часть. Тут Саша оглядывает двор. На балконах полно людей. Все смотрят вслед за машиной, затем оборачиваются на него.

– Чего уставились?! – орёт он, но голос срывается. Саша бежит в подъезд, взлетает на этаж и запирается на все замки, какие есть.

Пару минут стоит в коридоре, затем возвращается в свою комнату, где на экране горит сообщение: «Повторим гонку?»

Саша тупо смотрит на экран монитора, затем со злостью бросается к системному блоку и бьёт кулаком по кнопке выключения. Компьютер гудит, но ничего не происходит. Тогда Саша ныряет под стол и вырывает все провода из переходника, даже провод от настольно лампы.

Становится трагично тихо. В соседней квартире гудит кран. На одном из балконов переговариваются курильщики. Но в самой квартире тишина. Саша давно такого не слышал. Он проходит в зал, где лежала мать. На ковре темнеют два пятна. Саша садится возле большего и тычет в пятно пальцем. Ковёр мерзко хлюпает. Мальчик забирается на кресло и смотрит на пятна оттуда. Они, как и пятно от паука в дневнике, напоминают ему карту неизвестной страны. Целых две карты на ковре. Может, это два острова, на которых живут кровожадные воители с секирами?

Его отвлекает звонок. Саша подходит к телефону, снимает трубку.

– Алло.

– Стрельников? Куаныш Ормековна. Позови маму, – чеканят на том конце.

– Её нет.

– Когда будет?

– Не знаю. Она в больнице.

Молчание на том конце. Саша тоже молчит.

– Когда придёт?

– Не знаю. Скорая увезла её минут десять назад.

Саша смотрит на часы, с удивлением отмечает, что прошло уже сорок минут с тех пор.

– Врешь? – коротко спрашивает математичка.

– Нет.

– Так ты один дома?

– Да.

Учительница кладёт трубку. Саша ещё пару секунд слушает гудки и кладёт со звоном трубку на базу. Затем поднимает и резко бросает обратно. В последний раз поднимает трубку и обрушивает на рожки телефона. Звон и хруст заставляют Сашу остановиться.

– Тебе какое дело, один я или нет, тварь ты старая! Пизда сморщенная! Пошла ты нахуй! Сука ты, Олька! – проорал Саша в пустоту.

6

Что же теперь делать? Ехать за матерью? Звонить деду в деревню? Оба варианты кажутся плохими: мать наверняка оперируют или что-то еще – Саше там не место. Дед тоже не приедет: за пределы деревни дед выходил в последний раз в пылу белой горячки. Полиция привезла его потом обратно совершенно голого, со следами укусов диких животных. Местные его потом называли "Маугли" или "Дикий дед". Да и зачем ему звонить? Дед скажет, что это Саша довел мать. И будет прав. Будет же? Если бы Саша не нарисовал тот рисунок, мать бы спокойно допила водку и завалилась спать до утра. На звонок Ольки она бы не ответила. Но Саша нарисовал. И нарисовал не на пустом месте. Куаныш Ормековна устроила показательное унижение мальчика перед половиной класса. Заставила писать огрызком мела. А еще ударила его. Рисунок – меньшее, что она заслужила.

Саша представляет, как берёт из пинала циркуль и всаживает долговязой математичке прямо в висок. Игла небольшая, не убъёт. Ему этого и не надо. Хотя можно даже не бить, просто приставить к тощей шее, чтобы напугать. Саша хочет видеть испуг в глазах той, что сама внушает страх. Можно даже пару раз затем дать ей по рукам. Как она ему. Только кулаком, чтоб больнее.

Что-то щёлкает на кухне. Мысль о насилии над Олькой замирает. Что если кто-то пробрался в квартиру, пока он был с врачами из скорой? Он ведь не закрывал дверь, пока бегал туда–сюда.

Саша берёт в коридоре широкую и тяжелую ложку для обуви. Будто с мачете в руках, он идёт на кухню. В холодильнике и тумбах не спрятаться, а вот за шторкой...

Саша со всей силы бьет наотмашь по продольным складкам. Гулко звенит батарея – единственное, что скрывает штора.

Снова громкий щелчок.

Саша оборачивается, выставив перед собой оружие. На столе еще раз трещит пластиковая бутылка с окурками.

– Тупая бутылка! – Саша бьет по сосуду. Тот отлетает, разбрызгивая грязную воду на стену.

Внезапно мальчик понимает, что остался один. Нет, он и раньше понял, что остался один, и некому его защитить, но теперь он понял, что остался один – и некому его отчитать, некому бить.

– И ты пошла отсюда! – говорит он железной ложке и бросает, точно копьё, в тёмный коридор. Ложка бьется об шкаф и истерично дребезжит, задевая каждую ручку.

Саша достаёт с полки нож. Несколько раз машет им, нарезая воздух на крупные мясистые части. Затем пробует другой – чуть длиннее. Отмечает, что ручка у ножа вся исцарапана и неприятно лежит в ладони.

Сделав со вторым ножом пару выпадов, он возвращает и его на место. Тянется к верхней полке, припоминая грозный голос матери:

– Не лезь, куда не просят!

Саша на миг замирает, оглядывается по сторонам, затем открывает дверцу и достаёт с верхней полки тесак. Настоящий топор для рубки мяса. Отлично лежит в руке. Тяжеленное тело топора блестит, ловя свет пробудившихся дворовых фонарей, что любопытными мордами заглядывают в окна.

– Не лезь куда не просят! – слышит он эхо.

– А ты останови... – говорит он и с размаху рубит голову невидимого противника.

Саша ходит по квартире и машет тесаком, будто мясник, разминающийся перед кровавой сменой. С таким оружием Саше не страшны трусливые воры, что прячутся за шторками.

Вдоволь намахавшись, Саша садится за компьютер, пристроив тесак рядом. Мальчик тычет кнопку запуска, но компьютер упрямо молчит. Тогда Саша возвращает все провода на место, и электрическая кровь вновь бежит по синтетическим артериям.

Он играет несколько часов подряд. Разъезжает на гоночной машине по виртуальному ночному городу, пока на реальный город тяжелой грудью не наваливается настоящая дремучая ночь. Саша отмечает тьму, подступившую к окнам, но и не думает идти спать. Голова гудит, поперхнувшись непонятными чувствами. Он бесцельно катается среди колоний полигонов до двенадцати ночи.

Когда поднимается со стула, в глазах резко темнеет. Переждав, когда стая мушек уляжется, Саша идёт на балкон. Над городом застыло звёздное море. Саша вглядывается в россыпь дырочек, заполненных блестящей пудрой, силясь различить среди них медведей, лебедя, рака, скорпиона. Ничего, лишь точки на карте бездонной глубины, безразличной к мечтам о своём покорении. А сколько там должно обитать тварей, думает Саша. Какого хочешь размера, с самым безумным количеством глаз и конечностей, а может, вовсе без них. Существа бесплотные, неосязаемые, невидимые. Призраки и духи могут населять тот далёкий край, что отсюда даже не виден.

Мальчик тяжело вздыхает, ощутив себя самым маленьким существом на земле. Одиноким и беззащитным пред безумными ужасами, что ютятся в межзвёздной пустоте. Слышал бы он сейчас пьяный храп матери, ему было бы спокойнее.

Тут Саша замечает тень, скользнувшую под фонарём на другом конце двора. Она похожа на огромную борзую, насколько успевает сообразить мальчик. И пусть он видел её лишь миг, чувство неестественности существа успевает застрять в мозгу мальчика. Саша падает на колени, прячась за пластиковым щитком балконного ограждения. Смотрит в щель между перилами, стараясь различить, куда делось существо.

Возле одного из подъездов дома напротив загорается огонёк. Кто-то курит под козырьком. Пока человек курит, пространство вдоль дома безжизненно, но как только захлопывается подъездная дверь, от тёмного пятна кустов выделяется вытянутая клякса. Резким прыжком она пересекает дорогу, уставленную машинами, скачет по теням на детской площадке, мастерски избегая взора фонарей. Пересекает весь двор и замирает, прячась под машиной.

Саша видит торчащую из–под машины тощую конечность. Существо замирает. Из-за угла дома показывается автомобиль. Копейка, бухтя на кочках, пересекает двор. В какой-то момент тусклые фары освещают пространство под машиной-убежищем и Саша различает блеск двух крохотных глаз. Копейка, сердито ворча двигателем, сворачивает к гаражам и замолкает. Как только существо оказывается в тени, оно перескакивает к дому Сашки и пропадает под балконами.

Мальчик чуть высовывает голову и замечает, как дрожат кусты. Слышится слабый рык. Затем скулёж. Из куста выбегает бродячая собака, оставляя за собой тёмный след на асфальте. Собака бежит и воет на ходу от страха. Из кустов же выпрыгивает существо и цепляется за первый балкон.

Саша бежит к тесаку. Хватает холодное оружие и на миг замирает, прислушиваясь ко звукам снаружи. Слышится громкий скрежет. Существо взбирается по балконам.

Мальчик закрывает балконную дверь и ныряет за штору, держа у груди тесак, точно оберег. Пару секунд Саша не дышит. Не дышит и не думает. Затем, будто соскальзывает в яму, осознавая своё положение. Он один. По балконам лезет неизвестная тварь, а он, вместо того чтобы бежать и просить помощи, готовит твари ловушку. Безумец!

Воздух в лёгких заполняется углекислой горечью. Саша шумно выдыхает, тут же старается дышать тихо и прислушивается. Сжимает тесак так сильно, что сводит пальцы. С балкона доносится шум. Что-то скребётся по двери. Тихо дрожит стекло, слабо брякает о колечко носик шпингалета.

Саша чуть поворачивается к щели между шторой и стеной, откуда виднеется полоса наружного мира. На балконе находится высокая и тощая тень. Не сумев отворить дверь, существо отходит в сторону и затихает.

Через пару мгновений доносится шум с кухни. Форточка! Саша не закрыл форточку! Неужели такое большое существо сможет пробраться через…

Что-то падает с кухонного стола. Затем доносится звук мнущегося под тяжестью пластика: видимо, существо наступило на бутылку с окурками.

На Сашу набрасывается страх – такой, что не пошевелиться. Мальчику остаётся лишь следить за звуками. Он слышит, как шуршит бумага. Кажется, существо обнаружило на полу тетрадь.

Мальчик не может поверить, что слышит дальше. Хриплый смешок. Существо смеётся, обнаружив что-то в тетради. Но там ведь ничего нет, кроме идиотского рисунка.

Саша выглядывает из-за шторки. Свет уличного фонаря, что пробивается через кухонное окно, встречает на пути тощую сутулую фигуру, выбивая из неё тень на стену коридора. Сашкины мысли путаются. Тень эта сильно напоминает силуэт сушёной математички. Этой дальней родственницы самых мерзких из членистоногих. Но это же не может быть она?! Ерунда. Это что-то другое…

Тетрадка отправляется на пол, тень опускается туда же и движется дальше – в коридор. Затем открываются дверь в ванную и туалет. Слышно, как существо шумно затягивает воздух в ноздри.

Саша снова прячется за шторку. Существо перебегает в спальню. Шумно стучит лапами. Рыщет там, гремя мебелью. Опять громкий вдох, переходящий в несколько коротких, точно принюхивается собака.

Короткой перебежкой существо добирается в зал. Саша видит очертания через штору. На фоне темноты комнаты возникла тьма более глубокая и насыщенная. Существо перебирает лапами и замирает на середине комнаты. Припадает так низко, что сливается с ковром. Следующий звук не сразу добирается до сознания мальчика. Оно что, лижет ковёр? Там же кровь!

Существо причмокивает и вновь принюхивается. Сердито скребёт лапой по ковру, с рыком бросается в спальню, шумит там какое-то время и возвращается обратно. Снова замирает у пятна и слизывать кровь.

Вдруг на улице начинают выть бродячие собаки. Существо задирает голову, настороженно оглядывается и возвращается к пятнам на ковре.

Саша чуть отодвигает шторку. Видит сутулую спину. Длинные тощие ноги. На существе нет одежды. Кожа существа пепельно–серая. Остистые отростки позвонков топорщатся зубчиками шестерёнок. Спина заканчивается увесистым горбом, скрывающим голову.

Саша решает, что лучшего момента ему не представится. Он тихо выбирается из-за шторы. Не дыша, подбирается к существу сзади. В нос ему ударяет запах бензина и лимона.

Мальчик со всей силы бьёт существо точно в горб. Топор с визгом влетает в грубую ткань. Существо чуть оседает, дёргается в сторону. Саша наносит второй удар в область правого плеча. Существо визжит, хрипит. Бросается на кресло, с тесаком, застрявшим в костях. Переваливается и скачет на кухню.

Саша слышит грохот. Затем разбивается стекло. Что-то громко падает на землю под окнами.

Мальчик выскакивает на балкон. Смотрит вниз, но только и видит, как вдоль дома, ковыляет уродливое пятно. Уже не такое быстрое. Кажется, бежит на трёх конечностях. А за ним по пятам, с лаем и охотничьим визгом, следует стая собак. Одна из них прихрамывает на переднюю лапу. Существо бросается за угол дома, свора пропадает там же. Какое-то время ещё слышны лай и рык, но спустя пару минут, всё затихает.

7

Половину ночи Саша места себе не находит. Блуждает из комнаты в комнату, от окна к окну, вглядывается замершие тени ночного двора, ожидая, что одна из них вот-вот оживёт и ринется к его балкону. Но ничто не шевелится, ничто не нападет, всё вокруг мертво.

Ближе к четырём утра Саша все–таки засыпает, сидя в кресле, прижатый усталостью и истощённый невозможным.

Будильник упрямо кричит о наступлении нового дня. Саша смотрит по сторонам, соображая, где он. Это его квартира, да, но откуда здесь столько багровых пятен? Два из них он узнаёт – это следы матери, но откуда другие? Чёрная дорожка тянется через другое кресло на кухню и заканчивается у разбитого окна.

Саша наливает чай, поглядывая на следы безумной ночи, будто бы это было не с ним.

Через десять минут он выходит в школу, обходит дом, поглядывая на переломанные кусты вдоль первого этажа. Часть растений покрыта крупными тёмными пятнами.

Мальчик сворачивает за угол. Солнце как раз освещает небольшой пустырь. В траве спокойно дремлет стая бродячих собак. Неподалёку от них находится что-то отдалённо напоминающее человеческое тело. Из костно–мясного бугра торчит тесак.

Одна из собак приподнимает голову и глядит на Сашу чёрными заспанными бусинками. Не видя в мальчишке угрозы, собака разевает пасть, высунув длинный язык. Затем поднимается на лапы и, прихрамывая, перебирается на другое место, где сворачивается клубком и тут же засыпает.

Саша доходит до школы. Совершенно не замечает, как проходят первые три урока. Он ни с кем не говорит, по счастливой случайности его не вызывают к доске.

Во время урока русского языка в класс заходят полицейский вместе с директором. Они забирают ненадолго Виктора Анисимовича, затем возвращаются вместе и останавливаются возле доски.

Саша следит за полицейским, а тот внимательно вглядывается в лица учеников. Саша ждёт, что его сейчас выведут из класса и уже готовится встать, когда озадаченный учитель русского языка спрашивает:

– Ребят, а кто у вас вел информатику?

Саша выдыхает, и внимание его тут же растворяется среди облаков за окном.

– Николай Иванович! – отзывается Виталя.

– А Андрей Муратович вёл когда-нибудь?

– Нет! – отвечает всё тот же Виталя.

– А может кто-то общался с ним или…

Саша не слушает. Это не за ним, а значит – всё равно, о чем там вяло брюзжит Виктор Анисимович. Главный тихоня класса – Артём Милов –  выходит следом за директором и полицейским, но Саша этого не замечает.

Четвертый урок – математика. Класс собирается вместе. Проходит перемена. Вместе со звонком в класс заходит тишина. Все смотрят на дверь, ведущую в коридор.

– Она не придёт, – говорит Саша, глядя на чёрную гладь доски.

Одноклассники смотрят на него, как на безумца. Он и правда похож: бледный, потрёпанный, чуть покачивается на стуле, глядя в одну точку перед собой.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает кто-то.

В этот момент заходит молодая девушка. В бежевых брюках и свитере. Светлые волосы собраны в аккуратный хвост. В руке у неё классный журнал.

– Дети, меня зовут Наталья Алексеевна. Я какое-то время буду заменять вашу учительницу…

– А что с Куаныш Ормековной? – спрашивает Виталя.

– Завуч пытается разобраться. Уверена, что скоро мы всё узнаем. Давайте займёмся математикой.

Девушка улыбается и оглядывает класс. Затем раскрывает журнал и морщит брови.

– Ого. Стрельников Саша, это кто?

Класс оборачивается на мальчика.

– А что это у тебя две двойки? – искренне интересуется Наталья Алексеевна.

– Он не сделал домашнюю работу и…

– Я не тебя спросила, – осекает учительница Виталю. Тот ёрзает на стуле, но замолкает. – Саша, в чём было дело? Ты в чем-то не разобрался?

Кажется, разобрался, думает он. Прошлой ночью.

– Давай попробуем вместе, – говорит учительница, – выходи к доске.

Саша нехотя бредёт меж рядов. Берёт мелок и пишет, что ему говорят.

– Ну, попробуй решить.

Саша бездумно смотрит на буквы, спаренные с цифрами. Слёзы подступают к глазам. Сил их сдержать нет. Когда показывается первая капля на щеке, Наталья Алексеевна подходит к мальчику. Тот резко отстраняется, но учительница просто берёт второй мелок.

– Всё хорошо, – говорит она тихо. – Давай вместе. Смотри, попробуем перенести эту часть сюда…

Саша следит, как она нежной рукой выводит красивые цифры, слушает её спокойный голос. И слёзы бегут сами собой.

Эхо звонка не успевает впитаться в выцветшие школьные стены, как в класс заходит тёмная и тощая фигура. Куаныш Ормековна прижимает сухой рукой к торчащим под блузкой рёбрам классный журнал. Свободная рука у неё тоже прижата к телу и согнута в локте, будто клешня богомола. Указательный палец замер у рта. Звучащие миг назад голоса одноклассников гибнут в мрачном взгляде математички. Она пару секунд смотрит на детей из–под чёрной чёлки, прикрывающей затемненные очки, и проходит к учительскому столу. Бросает журнал и, не садясь, перебирает длинными пальцами тетради с домашней работой. Вновь поднимает глаза, смотрит точно на Сашу.

– Стрельников! – Она называет его по фамилии, как и всегда. Других называет и по имени, особенно двух любимцев: Женю и Виталю.

Саша нервно сглатывает, хотя рот его совершенно сухой.

– Тетрадь?

– Забыл дома...

– Но ты, конечно, все решил, да?

Саша осторожно кивает, пытаясь распознать, где припрятан капкан.

– Дневник, – она тычет бледным указательным пальцем в край своего стола. – Или ты и его забыл?

Ничего он не забыл. Девственно чистая домашняя тетрадь лежит в рюкзаке. Просто его одноклассник, добродушный и улыбчивый Илья Кривоносов, что всегда давал Саше списать домашнюю работу, последнюю неделю не появлялся в школе. Говорили, что у него проблемы со здоровьем, и он лежит без сознания в детской больнице. Мальчишке не повезло: он заболел, когда остался дома один – родители в тот день уехали на дачу, а потому помощь он получил очень поздно. Говорили, что врачи ещё борются за его жизнь.

Пока Саша несёт дневник, в спину ему летят сдавленные смешки. Вообще одноклассники у него не злые, но в 407 кабинете сочувствия не найти, будто сам воздух в классе на двенадцать парт выдавливает из людей всё хорошее.

Это всё она, думает Саша. Она портит всё вокруг.

Мальчик смотрит исподлобья на Куаныш Ормековну. Выдерживает только секунду её ответного взгляда из-за затемненных стекол. В её черных глазах кипит густая и вязкая злоба. Саша разворачивается и хочет вернуться на место.

– Стоять.

Сердце на секунду замирает, затем отчаянно бьётся о рёбра, как дикая птица в прутья клетки.

– Бери мел. Записывай.

Она диктует быстро, чеканит слова, точно забивает гвозди. Саша бросается к мелку, вонзает острый край в бескрайнюю гладь доски. Мелок рассыпается в руках. Он бросается к другому, но остался только розовый. Саша на память дописывает уравнение. Розовый мелок ужасно громко скрипит по доске, выцарапывая символы. Закончив, Саша оборачивается на класс. Одноклассники смотрят то на него, то на учительницу.

Куаныш Ормековна стоит лицом к окну. Саша видит её сутулую спину и согнутую в горб шею. Одна рука её безжизненно висит вдоль тела, вторя согнута в локте. Наверняка, думает Саша, она держит палец возле рта. Он вспоминает высохшего паука, что посмертно застрял в своей паутине на первом этаже в подъезде. Лапки его вытянулись вдоль тельца, вопреки обычному сворачиванию в бутон. Вот и она со своими вытянутыми тощими голенями, торчащими из–под фиолетовой юбки, с вжатой в тело головой напоминает ему членистоногое, лишь прикидывающееся человеком.

Она оборачивается в тот же миг, будто слышит мысли Саши. Смотрит молча, прижав указательный палец к сухим и тонким губам. Рот её приоткрыт. Саше кажется, что оттуда вот-вот выползет сонная муха.

– Это еще что?

– Мелок сломался. Был только розовый.

Она достаёт из стола коробку с новыми мелками, открывает и ставит поверх Сашиного дневника. Он видит, как по обложке с известным португальским футболистом рассыпается белая известковая пыль.

– Бери новый.

Куаныш Ормековна упирается указательным пальцем в стол возле коробочки. В этот момент перст её походит скорее на иглу, чем на часть человеческого тела. Начни стол под её пальцем вращаться из приоткрытого рта учительницы, точно из жерла граммофона, зазвучала бы музыка, сотканная из стонов детей, прошедших через то, что проходит Саша.

Мальчик тянется к коробочке. Достает оттуда мелок и роняет на пол. Тот разбивается пополам и укатывается двумя частями под ближайшую парту. Виталя – один из любимчиков, что сидит за первой партой, – ныряет услужливой золотой рыбкой вниз и достает оба фрагмента Сашиной оплошности.

– Спасибо, Виталя. Положи в коробку.

Мальчик заботливо кладет мелки на место.

Саша вновь протягивает руку к коробочке, но тут же получает хлесткий удар тощей кистью учительницы.

Руку обжигает. Саша отходит назад и непонимающе смотрит на учительницу. Та бесстрастно глядит на него через теневую завесу очков.

– Бери мел.

– Я и хотел, – отвечает Саша, потирая руку. Слезы блестят мелкими бусами в уголках глаз. Он сильно кусает нижнюю губу, и боль заглушает обиду.

– Так бери, – говорит учительница.

Саша вновь тянется к коробочке, но уже издалека, ожидая подвоха. Только пальцы его подтягиваются к посыпанному меловой пудрой краю, как по кисти вновь прилетает удар.

– Не этот, идиот! На полу! – Она протягивает тощий палец куда-то в сторону.

Саша оборачивается: на полу у ножки ближайшей парты лежит крохотный осколок мела, похожий больше на сорванный ноготь, чем на инструмент для письма.

Он подбирает свидетельство своей оплошности и буквально вонзает его в доску, и пишет, пишет. Сам не знает, что. Пишет, лишь бы что-то делать, а не стоять под взглядом Куаныш Ормековны. Саша чувствует себя букашкой в сети членистоногого хищника.

Он пишет и слышит тихие смешки одноклассников. Старается писать все быстрее, отчего мелок рассыпается окончательно, оставляя на пальцах лишь призрачный след. Саша вновь берёт розовый мелок. Продолжает царапать что-то, сочетая буквы и цифры, какие только приходят в голову. Слезы больше не держатся в глазах. Стекают по лицу горячими струями. Что-то бежит из носа.

– Стой!

Но он не останавливается. Все царапает, вдавливая со всей силы розовый кончик, желая лишь одного: чтобы весь мир вокруг раскололся вместе с этим сраным мелком, сраной доской, сраной математикой, сраной Куаныш Ормековной.

– Я сказала, стой!

Она хватает его за руку. Резко дёргает в сторону. Мелок со скрипом чертит кривую и отправляется в свободный полёт.

– Что ты написал?

Она стоит близко. Голова чуть наклонена. Сухое и безжизненное лицо, вяло подрагивает. Из приоткрытого рта пахнет кислятиной. А ещё духи: Саша никогда не нюхал настолько яркого и неприятного запаха. Будто кто-то смешал бензин с лимоном.

– Не знаю, – глотая слёзы, говорит он.

– Это было в домашней работе. Ты же её делал? – в голосе слышна издёвка.

– Нет.

– Что?

– Ничего я не делал! – кричит Саша.

Она отпускает его руку, но лицо её – тусклое, как пластиковая маска, – все еще возле лица мальчика.

– Врун, бездельник, и плакса, – заключает она. – Садись.

Саша бежит на место и обрушивается на парту, закрыв лицо руками. Учительница царапает что-то в его дневнике.

– Передайте этому… – говорит она, вяло протягивая дневник в пустоту.  

Саша думает только о том, чтобы эта тварь сдохла. Чтобы все они сдохли. Все, кто видел этот позор.

– Позвоню твоей матери. Пусть думает, что делать с таким тупицей. Нечего делать тебе в этой школе. Тебе в общеобразовательную надо, там таких как ты полно.

Кто-то протягивает дневник. Саша хватает его, подскакивает с места и со всей силы запускает в открытое окно. Дневник, расправив страницы-крылья, с шелестом вылетает наружу.

Миг тишины.

Куаныш Ормековна смотрит в окно, затем говорит, не оборачиваясь.

– Пошел вон, Стрельников.

Саша хватает рюкзак. Тот цепляется лямкой за спинку стула. Саша тянет, гремя и ругаясь. Стул цепляется за крючок на ножке парты. Мебельный конгломерат беспощадно путается, все растягивая Сашин позор. Надрываясь, мальчик срывает лямку рюкзака и выбегает прочь из кабинета, хлопнув от всей души дверью. Он слышит, как падает на пол известка, отвалившаяся от стены. Но ему все равно. Он хочет оказаться подальше от звериного логова.

2

До перемены целых полчаса. Саша сбегает по лестнице на первый этаж. Прячется от любопытных глаз в укромном коридоре возле учительского туалета. В этом крыле всегда прохладно, темно и пахнет сигаретами.

Эта сука может позвонить матери, думает Саша. Она и правда может. Такая не будет пугать зря.

Мать и так поколачивает Сашу после каждого собрания. Теперь будет новый повод.

– Каждый раз одно и то же: Коваленко молодец, Петров молодец, даже Юльку Орехову похвалили. А про тебя знаешь, что сказали?! Что нам стоит ещё раз подумать, не поменять ли школу! Как же ты меня бесишь! – Говорит мать и обрушивает на голову Саши увесистую руку. Громко и звонко. Затем ещё и ещё, пока не собьёт дыхание. У матери больное сердце: она хватается за огромную грудь, страдальчески закрывает глаза и тяжело вздыхает.

– Смотри, до чего мать довёл…

Саша смотрит в окно, откуда виднеется его дом. Тяжеловесная пятиэтажка на семь подъездов разлеглась ленивой гусеницей среди россыпи гаражей и покрывшихся первой зеленью клёнов.

Собственно, именно благодаря близости к дому, он и попал в эту школу. Никаких склонностей к математике и физике, а это специализация школы, у него нет. Мать любит рассказывать, как он покорил какую-то приёмную комиссию. Покорил тем, что смог объяснить, как наступает день и ночь. Якобы из-за какой-то энциклопедии о космосе, которую ему подарили на выпускной из детского сада.

– А теперь что, а теперь вот. Всех хвалят, а тебя только ругают… – обычно так завершает свою речь мать.

Саша не помнит никакой приёмной комиссии. Есть ли они вообще в школах? И как можно проверить склонность к математике у тех, кто складывает лишь кубики в пирамидку, а делит только пачку сухариков по принципу «друг–враг».

Саша пытался как-то найти эту энциклопедию, но ничего.

– Потерял, ротозей… – говорит мать, вздыхая. Ради такого руку она не поднимает.

Но сегодня, если Куаныш Ормековна позвонит, она поднимет – и не раз. А потом долго будет сидеть с закрытыми глазами и тяжело дышать. Тогда Саша принесёт ей лекарства. А она ударит его ещё раз и скажет, что хоть на что-то он годится. Сможет работать санитаром.

Саша начинает думать. Что если прямо сейчас решить домашнюю работу и подрисовать себе оценку. Сказать матери, что после уроков задержался и всё–всё решил. А звонила математичка ещё до того, как Саша пришёл на отработку.

Саша воодушевляется. Это может сработать. Он достаёт тетрадь и учебник, раскладывает всё это на подоконнике, прикрывшись от коридора пыльной и старой шторой. Затем тянется за дневником, чтобы посмотреть номера заданий и вспоминает, что дневник-то лежит где-то под окнами школы.

Он перелистывает страницы учебника, в надежде узнать уравнение, которое писал на доске, но ничего не выходит. Это как искать китайский символ среди японских, когда всю жизнь видел лишь русские буквы – и те в букваре. Саша со злостью захлопывает учебник. Затем понимает, что Куаныш Ормековна может позвонить и после работы, когда сам Саша уже будет дома. Тогда за обман его будут бить ещё сильнее.

Саша достаёт ручку и рисует в тетради огромного паука с женским лицом. Лицо получается похожим на рваный блин, тот, что первым покидает сковороду. Но очки и чёлка у него хорошо получаются. Затем ниже он пишет:

«ОЛЬКА СУКА»

Вся параллель называла Куаныш Ормековну «Олькой», с лёгкой подачи весельчака Дюши Троеглазова из параллельного класса. Он же придумал  её первое прозвище – «Орк».

Саша отстраняется от рисунка и невесело хмыкает. Возвращается к ручке и подрисовывает крохотную мушку в углу, оплетённую паутиной.

Громко брякает дверь туалета.  Саша выбирается из–под шторы и пристально вглядывается в конец коридора. Почему-то ему кажется, что это Куаныш Ормековна выйдет сейчас из туалета, держа чёртов палец возле чёртового угла рта.

Но это не она. Учитель информатики Андрей Муратович запирает туалет на ключ, поправляет свитер и идёт по коридору. Он замечает замершего с тетрадью в руке Сашу. Широкие усы информатика подпрыгивают, глаза чуть щурятся, как у доброго кота.

– Прогуливаешь? – подмигивает он.

Саша молча кивает. Затем опомнившись, говорит:

– Меня выгнали.

Андрей Муратович останавливается. Смотрит вдаль.

– Раиса Дмитриевна?

– Нет.

– Ну не Василий Васильевич, же?

– Нет.  Куаныш…  – он не успевает договорить. Андрей Муратович хмурится и машет рукой в бездонную пустоту коридора.

– Всё ясно.

Андрей Муратович молчит какое-то время, смотрит с прищуром в дальний конец коридора, точно ожидает разглядеть номер приближающегося поезда. Затем закатывает рукав и смотрит на старенькие часы с ремешком из потрескавшейся кожи.

– Ещё пятнадцать минут до конца урока, да?

Саша кивает.

– Хочешь чаю?

Предложение настолько необычное, что Саша не сразу находится.

– Мне нельзя, наверное…

– Кто сказал?

Саша пожимает плечами. Андрей Муратович подмигивает и жестом говорит идти за ним.

Информатик достаёт из кармана связку ключей и открывает дверь в кабинет под номером «134». Внутри темно. Все шторки закрыты. По периметру стоят десять тощих парт с компьютерами. Экраны пузатых мониторов горят рябящей синевой. По некоторым из них летают из угла в угол, точно неприкаянные духи, значки «Windows».

Саша не был в этом кабинете. Его уроки проходят в другом крыле – у Коли Пирата. Так зовут одноглазого учителя информатики и физики. Говорят, глаз он потерял, когда сам был школьником. В драке он получил железным прутом, отчего глаз лопнул. Обидчик попал в детскую колонию. Был в школе и ещё один слух: говорили, что Коля Пират дождался, пока напавший на него выйдет из колонии и замочил обидчика в одном из тёмных дворов. Вбил ему железный прут в глаз. Проверить это никто не мог, однако ореол насилия и смерти вокруг одноглазого информатика гарантировал отличную дисциплину.

– Пойдём со мной.

Андрей Муратович указывает на дверь, ведущую в небольшую комнату. Внутри темно, как в гробу. Саша вдруг понимает, что ни от кого из учителей, никогда в жизни, не получал ничего хорошего. С чего бы этому произойти сейчас? Наверняка Андрей Муратович включит свет, и Саша увидит кучу пыточных инструментов, колющего оружия или чего-то подобного.

Щелкает выключатель. Перед Сашей появляется крохотная комнатка с небольшим круглым столиком, накрытым клеёнкой в клеточку. На столике чайник, банка растворимого кофе, чуть помятая пачка с чайными пакетиками, по–собачьи высунувшими свои одинаковые языки. Под столом тихо гудит карликовый холодильник. У стены за столиком находится открытый шкаф, заставленный учебниками, справочниками. В углу у стены стоит коробка с VHS–кассетами, промаркированными по номерам.

Андрей Муратович замечает взгляд Саши и закрывает коробку, склеив два картонных уха отошедшей полосой скотча.

– Люблю смотреть кино на даче, – говорит он, словно оправдываясь. – Вот хочу увезти ещё несколько фильмов.

Саша кивает.

– Чай, кофе?

– Чай. Кофе мне нельзя.

– Тебе многое нельзя, я так смотрю.

– Мама не разрешает, – сознается Саша, хотя сама мама хлещет, что угодно.

– А мы ей не скажем, – подмигивает Андрей Муратович. Он трогает чайник тыльной стороной руки. Затем нажимает кнопку. Через полминуты перед Сашей стоит стаканчик, наполненный горячей и чёрной жижей.

– Молока?

Саша пожимает плечами.

– Думаю, будет лучше с молоком, – заключает Андрей Муратович.

Учитель открывает холодильник и вынимает оттуда пакет, поставленный в пластиковый кувшин кислотно–зелёного цвета. Когда по чёрной жиже расплывается холодная белизна, Саша пробует и морщится.

– Сахара нет, – пожимает плечами Андрей Муратович, – прости. Так за что тебя Олька прогнала?

Саша не верит ушам. Он, конечно, знает, что учителям известны собственные прозвища, но чтобы вот так, при самих учениках!

– Откуда вы знаете?

– Кличку? Айдар Радмирович рассказал – физрук. Откуда он узнал – не знаю. Так, что ты ей сделал? Готов спорить, сущую ерунду.

– Не сделал домашнюю.

– И всё?

– Ещё не решил пример.

Саша не заметил, как начал тереть руку, на которой остались небольшие ссадины от удара математички.

– Это она сделала?

– Да, – сознаётся Саша и тут же спохватывается, – только не говорите ей, что я сдал её! Не говорите, прошу!

– Не буду. Я с ней вообще не разговариваю. Даже по работе. У неё тут, честно сказать, нет друзей.

– Она потому такая… злая, – заключает Саша.

– Или наоборот, – задумчиво говорит, Андрей Муратович, – может, друзей нет от злости и желчи что, льётся из неё. Когда оказываюсь с ней рядом, в дрожь бросает.

Саша делает ещё глоток кофе. Горьковатая жижа с молочными нотками заполняет рот и скатывается по пищеводу.

Андрей Муратович прихлёбывает из своей кружки. Когда он пьёт, усы смешно подтягиваются к глазам. 

– Она тебя ещё куда-то била? – спрашивает Андрей Муратович.

– Нет. Только сюда.

– Точно? – утоняет учитель. – Давай-ка проверим.

Андрей Муратович поднимается и обходит Сашу со спины. Кладёт руку мальчику на шею. Саше кажется, что тот его не осматривает, а просто гладит шершавой ладонью.

– Тут не болит?

– Она только по руке ударила.

– Ты мог не запомнить, – говорил Андрей Муратович и кладёт обе руки Саше на плечи, затем крепко сжимает. – А ты крепкий мальчик, да?

Саша молчит. Не знает, как реагировать на касания взрослого мужчины.

– Ты чего весь сжался?

Саша молчит. Он так и держит стакан с кофе в сантиметре от стола. Замер, точно замороженный.

Информатик обходит Сашу и садиться перед ним.

– Вроде всё цело, – говорит он и кладёт руку саше на колено. Зачем-то сжимает и ведёт чуть выше. Останавливается на середине бедра и смотрит Саше в глаза. Смотрит всё с тем же прищуром, усы его застыли в прыжке. Информатик улыбается, облизывает нижнюю губу.

Саша чуть отстраняется. Вжимается в спинку стула. Андрей Муратович кладёт вторую руку на другое колено. Добрый прищур пропадает. Усы наваливаются на губы.

– Видишь ли, – говорит информатик глядя мальчику прямо в глаза, – зло ведь сидит в каждом из нас. Где-то внутри. Как нефть между пластами земли течёт чёрной рекой, так и злые намерения двигаются где-то в недрах души. Кто-то роет землю, ставит башни и даёт этому злу выйти на волю в… – Андрей Муратович косится на коробку с кассетами, – в переработанном виде. У кого-то эти подсознательные течения настолько глубоки, что могут никогда не выйти наружу, такие всю жизнь лишь пачкаются о зло других, не понимая откуда берётся эта дрожь в теле. А кто-то сам является чистым злом. Удовольствие для таких – твоё страдание. Они не прикрывают черноту души. Они, может быть, ею гордятся. Выставляют напоказ. Любуются теми страданиями, что привносят в мир. Да, есть и такие. Ты ведь и сам понимаешь, о ком я? Что с ними делать – вот вопрос. Необходимо ли это зло миру? Что оно уравновешивает? Ответа у меня нет. Не думаю, что у кого-то он есть.

– Больно… – сдавленно говорит Саша.

Андрей Муратович смотрит на свои пальцы, что впились в бёдра мальчика. Затем смотрит в глаза Саши. Ещё миг лицо учителя совершенно серьёзно. Затем вновь появляется добрый прищур, точно кто-то нажал на переключатель, где-то в черепной коробке информатика.

– Всё в порядке, – говорит Андрей Муратович, убирая руки с колен мальчика. – С тобой всё в порядке. С телом, – уточняет он. – У тебя замечательное тело. Здоровое и крепкое. – Он опять проводит языком по нижней губе, но уже не так откровенно. Лишь на секунду кончик языка показывается из–под усов. – Уверен с тобой всё будет хорошо.

Гремит звонок. Саша вздрагивает, совершенно забыв, где вообще находится, – настолько непривычным было случившееся. Он смотрит в нерешительности на информатика.

– Беги, – говорит он, – перемена!

Саша хватает рюкзак и выбегает из комнаты. В последний миг учитель кричит ему вдогонку:

– Если зло не управляемо, с ним можно бороться! С ним нужно бороться!

3

В коридоре Саша вспоминает о дневнике. Перемена между пятым и шестым уроком длится каких-то пять минут, поэтому он быстро бежит на улицу, оббегает школу вокруг и находит дневник в кустах шиповника. Обложка чуть изодралась. Несколько страниц порвались. Лицо футболиста на обложке всё ещё торжествующее.

Саша бежит обратно. В кабинет физики он влетает одновременно со звонком. Он даже рад, что вся перемена ушла на беготню. Не пришлось общаться с одноклассниками. Выслушивать смешки, подколы, а главное – мнимое сочувствие. Особенно от жополиза Витали.

– Ого! – встречает его учительница физики. – Весь класс с математики, а ты с физкультуры?

Саша смотрит на помятую форму. В зеркале у входа видит, что лицо его красное, волосы потрёпаны.

– Нет, я…

– Шучу я, садись. Давайте сразу запишем домашнее задание, а то вас в конце не заставишь. На доске написаны темы, которые…

Саша садится, раскрывает дневник на нужной неделе, где его по глазам бьют две остроглавые двойки. И эта подпись: куча петель, будто на массовом повешении. Последняя петля закручивается в бесконечную воронку.

Саша вглядывается в жуткую подпись и не сразу замечает ожившее пятно в уголке дневника. Пятно плавно ползёт вниз, затем смещается и двигается по строке, отведённой уроку географии. Саша переводит взгляд и дёргается в сторону. Паук! Видимо, сидел на дневнике, когда Саша подобрал его с земли.

Членистоногое двигается избранным путём. Перебирается через ложбинку в середине дневника и ковыляет по дню сегодняшнему. Останавливается возле алой метки Куаныш Ормековны, точно изучая, или признавая родные узоры.

Саша осторожно приподнимает другую сторону дневника, ещё миг смотрит на паука, что замер у красной полосы.

– Прежде чем перейти к лабораторной работе, давайте вспомним какие линзы мы знае…

Речь учительницы прерывается громким хлопком.

– Господи! Саша! – она гулко дышит, держа руку на груди. – Ты сдурел?! Зачем так пугать?!

Саша глупо смотрит на учительницу, соображая, как она могла увидеть паука? Потом до него доходит, что не паук, а звук его гибели напугал физичку.

– Простите, я просто убил паука.

Одноклассники хихикают.

– Так, – берёт себя в руки физичка, – давайте немного посерьёзнее, хорошо? Шестой урок, я всё понимаю, но надо потерпеть и пойдёте домой.

– У нас ещё физра! – сообщает всезнающий Виталя.

– Ну, вот. Немного поработаете и пойдёте играть.

– У нас сегодня нормативы!

– Виталя, давай мы уже займёмся…

Саша не слушает. Он смотрит на лапку, торчащую из дневника. Конечность слабо подрагивает в предсмертном танце. Рядом на парте лежит ещё одна – безжизненно свёрнутая в петлю.

Со злом нужно бороться, слышит Саша голос учителя информатики.

Он открывает дневник, перелистывает. Искомый разворот слипся. Саша разлепляет страницы и видит желтовато–зелёное пятно вокруг серой массы из раздавленного брюшка и вытянутых, точно в прыжке лапок. Пятно закрывает собой красную воронку подписи. Вторая часть пятна осталась на другой странице, накрыв слово «география». Саша думает, что пятно очень похоже на карту неизвестной земли. Быть может, родины таких вот пауков. Может и Куаныш Ормековна родом оттуда? Не зря ведь ему все время мерещится её паучья сущность.

Физика проходит быстро. Физкультура ещё быстрее. Саша сдаёт нормативы без проблем.

– Ничего мне не говори, про «отлично» по физкультуре, – скажет мать после собрания, потому эти «пятёрки» для него ничего не значат.

С одноклассниками он не прощается. После физкультуры Саша хватает школьную форму, запихивает в рюкзак и идёт домой в спортивной одежде. Идёт один.

Прохладный ветер гонит пыль со школьного стадиона. Мимо Саши проезжают машины: родители едут за детьми. Саша вспоминает рассказы матери, что когда-то и у его отца была машина. Именно на ней он уехал из города, когда мальчику было чуть больше года. Больше ни машину, ни отца никто не видел.

Саша идёт дальше через гаражи, обходит стороной стаю бродячих собак, раздобывших что-то в мусорном баке, и сворачивает во двор. Идёт, угрюмо свесив голову, соображая, что же делать? Олька точно позвонит. Эта гадина, обязательно позвонит. Что будет дальше? Есть два пути. Если мать пришла с работы и окунулась в домашние дела – его ждёт лишь пара усталых подзатыльников и немного криков. Но если мать пришла и стала пить, то тут может случиться что угодно.

В прошлый раз, когда мать напилась, ей позвонил завуч, и рассказал об участии Саши в избиении прохожего, он не ходил в школу неделю. Мать передала классному руководителю, что Саша болен. На самом деле она не хотела, чтобы в школе видели побои, оставленные ею. Конечно, ни в каком избиении Саша не участвовал. По пути домой до него с одноклассником Ильёй – тем, что лежит в больнице, – докопался какой-то алкаш. Саша послал того на три буквы, а Илья замешкался. Почуяв страх, алкаш вцепился в рюкзак Ильи. Саша же, недолго думая, ударил пьяницу по затылку подобранным с земли камнем. Тот потерял сознание, а когда очнулся, побрёл в школу и сказал, что его избила группа школьников, из которых он запомнил, вот совпадение, только Сашу.

Мальчик издалека смотрит на окна четвёртого этажа. Он знает в каком состоянии будет мать к его приходу. Если на балконе висит мокрое бельё или мать, забравшись на табуретку, трёт окна на кухне – сильных побоев не будет. Если же из приоткрытого окна форточки летит сигаретный дым…

Саша отходит чуть в сторону, чтобы лучше видеть форточку. Тут же из неё вылетает сизая струйка и растворяется в прохладном весеннем небе.

Мальчик стоит под окнами, не решаясь зайти в подъезд. Чувствует себя обреченным, что сам должен пойти к палачу. А если не домой, то куда? Сашин дед – мамин отец – живёт в деревне, но там убежища не найти. Дед частенько рассказывал, что он советовал матери придушить Сашу, раз уж та не сделала аборт. Видно же, что растёт чёрти что! Он говорил это после бутылки самогона. На трезвую голову он вообще ни с кем не разговаривал.

Есть у Сашки приятель по двору – Слава. Мальчик живёт в соседнем подъезде. Раньше они часто играли вместе во дворе, но потом у Славы заболела мама и тот перестал выходить. Может, переждать у него? Дать матери время остыть? Саша сворачивает в соседний подъезд. Взбегает на пятый этаж, на поворотах цепляясь рукой за кривые перила, и вдавливает палец в пятачок звонка. Из-за серой железной двери слышится звук бегущих пяток.

– Кто?

– Стрельник! – Называет Саша дворовое прозвище. – Слав, можно к тебе?

Все смотрели на высокий холм поверх кленовых зарослей, за которыми пролегали железнодорожные пути.

Вдалеке послышался сердитый крик поезда. Звонко заколотило железо. Еще через пару мгновений за кустами промчалась густая и тяжелая тень состава. Мальчишки поглядели на главаря.

– Пошли.

Пробираясь к путям, заполучив пару новых трофеев-ссадин. Кто-то брезгливо пнул использованный шприц. Кто-то подобрал с влажной земли монетку.

– Погодите! – крикнул самый щуплый – Никита.

Он отвернулся. Струя с шумом побежала по листьям, лужица на земле вспенилась. Еще несколько человек присоединилось. Остальные молча глядели по сторонам, будто охраняя приятелей, как беззащитных паломников.

Взобрались по насыпи и прошлись по рельсам, кто, идя по ним, как по канату, а кто, прыгая по шпалам, точно по щербатому навесному мосту над обрывом.

Спустились на другую сторону насыпи, обогнули два ряда заброшенных гаражей и оказались у подножия холма. Ветрянка – так они его звали за россыпи ярко-зелёной растительности по чёрному телу.

За десять они взобрались на вершину. Солнце раскаленным ядром тянулось к горам вдалеке. Мальчишки оглянулись на сухие и тощие тени, что торчали из их спин – немые свидетели грядущей трагедии.

По ту сторону холма разбросало десяток домов. Когда-то их было около сотни, но после пожара, что случился больше двадцати лет назад, в поселении осталось всего десять, и лишь несколько обитаемых.

– Пацаны... – Начал Андрей, но замолчал, поймав на себе взгляд Вани.

– Зассал?

– Нет. Просто поздно уже...

– Так уходи. Андрей молча оглянулся назад, затем снова посмотрел на Ваню и помотал головой.

– Кто хочет, уходите. – Ваня оглядел мальчишек. Именно этим составом они рыскали по окрестным подвалам в поисках плотоядного мальчика. Именной это бандой они искали человеческие кости, что, по слухам, остались от математички-оборотня на ночлежке бродячих собак. Страх вел их за одну руку, другой они держались друг за друга.

– Мы далеко зашли, пацаны. Дальше всех! Если белая стая существует – мы найдем её первыми.

Они побежали вниз по склону, улюлюкая, точно первобытное племя. Бежали, сломя голову, бежали, не замечая старых покрышек, ржавых до гнили останков какого-то хлама, бежали мимо выбеленных солнцем и ветром костей. Коровий череп глядел на них острыми краями пустых глазниц, из носовой пещерки, поводя языком за мальчишками, проследила змея.

Сбежали вниз и замерли возле первого дома. Деревянная стена окрасилась плесенью. В складках дерева росли колонии грибов, навострившие шляпки-антенны. Мальчишки переглянулись. Дышат тяжело, глаза горят азартом, на лицах несмелые улыбки.

– Эй вы, там! – Раздался голос. Хриплый, будто сорванный уже в сотый раз. Голос вечного спорщика с богами. – Я видел, как вы неслись по холму! Лучше бы вам тем же духом бежать обратно!

Ваня стоял ближе всех к углу дома. Он высунул голову и резким черепашьим движением спрятался обратно за край.

– Дед какой-то идет, – объявил он.

– Что делаем? Бежим обратно? Врассыпную?

Ваня молча наклонился к земле и поднял отслоившийся от сырости кусок бревна.

– Ты чего?!

Ваня прижал палец к губам, затем схватился за кусок покрепче.

– Эй, эй! Не надо! – Андрей схватился за деревяшку. – Не надо так!

Ваня молча дернулся. Попытался освободить корягу, но Андрей не пускал.

– Отдай.

– Нет.

Послышались шаркающие шаги, и из-за угла показалась фигура. Старик в дубленке, лицо высушенное. Рот скрыт желтой бородой. На голове кепка с изжеванным козырьком. На локте сложенное пополам ружье с прикладом, перевязанным изолентой.

– Прибить хотели? – спросил он, глядя на мальчишек.

В затылок ему влетел камень. Старик качнулся. Глаза его закатились. По косой дуге он рухнул на стену, попытался схватиться руками, однако пальцы лишь скользнули по старому дереву. Старик рухнул на спину, прохрипел что-то и затих.

Мальчишки вытаращили глаза на Тимура. Новенький в их банде, он всего несколько месяцев назад объявился во дворе. Один из самых бесстрашных мальчишек. Именно он первым кинулся в драку с подвыпившими мужиками, что забрели не в свой двор. И именно он теперь обошёл деревянный дом, чтобы приложить камнем старика с ружьём. Конец формы

– Он погиб? – с ужасом спросил Андрей.

Тимур хмурил брови, разглядывая плод своих стараний. Старик казался теперь ряженым манекеном. Одна нога чуть завёрнута внутрь. Кисть неестественно подогнута в манерном жесте. На губах застыла слюна. Из правого уха застенчиво выглядывал кровяной червячок.

Ваня склонился над стариком. Приложил ухо ко рту и поднял указательный палец.

Все замерли и замолчали. Никто не ожидал, что приключение приведёт их к убийству.

– Дышит. Всё нормально. – Сказал, поднявшись и оттряхнув колени, Ваня.

– У него кровь из уха. – Указал Андрей.

– И что?

– Ему бы скорую… в больницу…

– Нехер было к нам с ружьём идти.

Андрей хотел что-то ещё сказать, но Ваня махнул, чтобы мальчишки следовали за ним. Проходя мимо Тимура, главарь положил тому руку на плечо.

– Красава! – сказал он мальчишке и бросил короткий взгляд на старика под стеной. – Не парься за него. Очухается.

Мальчишки пошли по едва заметной в наступивших сумерках тропке.

– Мне так и не рассказали, – сказал Тимур, нагнав Ваню.

– Чего?

– Что за стая такая?

– Спроси Кирю, это его история.

Чуть полноватый, красный от волнения, Кирилл расслышал своё имя и подошёл к говорившим.

– Что за стая? – повторил Тимур.

– А, это я от друга бати слышал. Он дальнобой и катается по области. Он рассказал, что когда возвращался ночью в город, случайно сбил то ли оленя, то ли чё. Дорога была пустая и он остановился, чтобы посмотреть. А когда вышел из машины с фонариком, то на дороге нашёл след из крови. Животного не было. Он пошёл по следу и увидел, как труп зверя в кусты тащат дети. Мальчики и девочки. Сами белые, а глаза красные. А ещё рот и руки тоже в чем-то красном. И почему-то голые. Это вон на той трассе было, – Кирилл ткнул пальцем за холм, – которая к озёрам ведёт.

– А почему решили, что эта стая здесь обитает?

Тут вступил Ваня.

– Мы и не знаем точно. Проверим. Эй, фонари доставайте!

Мальчишки остановились. Двое, что несли рюкзаки, Миша с Ринатом, скинули ношу на землю. Хищно рявкнули молнии.

– Сколько фонарей?

– Три.

– Ножей?

– Ножи для всех.

– Тогда разделимся. Некоторые дома горелые, некоторые целы. Я пойду с Тимуром и Кирей. Дюша с Никитой. Миха с Ринатом. Всем по ножу и один фонарь на группу.

За пару мгновений мальчишки расхватали фонари и ножи. Среди семи ножей лишь один был охотничьим. Он достался Ване. Остальные разобрали кухонные.

– Мы начнем оттуда, – Ваня указал направо. – Дюша с Никитой идите вперед, а вы слева. Что-то найдёте, сами не лезьте. Зовите остальных. Пошли.

Мальчишки скрылись в сумерках, точно в тумане. Лучи фонарей скользили по мертвому и горелому дереву беспокойными душами. Андрей и Никита заглянули в первые развалины. Поваленные чёрные брёвна, треснутой кожей шрамы от огня. От крыши нет и следа, будто унесло колдовским смерчем. Следы жизни лишь в помятой железной утвари. Носик чайника глядел на мальчишек циклопическим оком.

– Пошли дальше? – спросил Андрей.

Никита кивнул.

Дошли до следующего дома. Он был целее предыдущего. В окнах грязные стёкла. Кривая дверь. Верхняя петля растянута, болты покачиваются в гнёздах, точно стариковские зубы. Андрей поглядел в широкую щель. Посветил туда фонарём. Внутри пусто. Виднеется несколько комнат, заполненных тяжелым духом погибшего времени.

– Что там? – спросил Никита.

– Пусто.

Они немного отошли, когда Андрей заметил ещё одно окно. Крохотный прямоугольник стекла почти утоплен в земле. Андрей повёл лучом вдоль стены, но в последний миг выключил фонарь.

– Ты чего?

– Просто.

– Дай гляну!

– Нечего тут смотреть.

– Дай говорю!

Никита вырвал фонарь из рук Андрея и вонзился колонной света в окно у самой земли. Никита подошёл ближе. Вздрогнул.

– Ни-ху… – прошептал он, – Дюша… смотри…

– Не хочу.

– Дюша…

Андрей неохотно приблизился к окну. На пару секунд ему стало холодно. Тело сковало, будто в суставы вбили гвозди. Ему было страшно, но он не мог оторваться он зрелища. Луч фонаря скользил по голым белоснежным телам, застывшим в безмятежном сне. Дети и подростки лежали на земле, в окружении костей, черепов, обрывков одежды, ошмётков шкур. Кожа существ казалась серебряной и такой тонкой, что под ней виднелись, будто карты неведомых земель, синие ветви сосудов. Тут луч двинулся по чему-то большому и округлому. Из темноты подземного жилища явилась огромная бледная матрона, едва прикрытая каким-то ковром. Груди её распластались в стороны, широкие соски блюдца напоминали два алых солнца. Громадные руки лежали по бокам, а на их сгибах покоилось ещё несколько белых чад.

– Потуши.

– Это же они…

– Потуши!

– Мы наши их первыми!

– Я сказал, гаси!

Андрей вырвал фонарь. Но тот успел скользнуть по лицу подземной матери. Широкие вислые щёки. Разбухший нос. Уши с гигантскими мочками. И глаза. Веки её были полуприкрыты. Из-под них глядели две красных точки.

Андрей нажал на кнопку. Тьма набросилась на мальчишек, но ещё пару секунд оба видели две огненные точки в глубине подземной комнаты.

– Пошли к нашим! – Никита подскочил и побежал обратно, не дожидаясь Андрея.

– Стой! Стой!

Никита оббежал горелое жилище и побежал на луч другого фонаря.

– Эй! Эй! Мы нашли!

Мальчишки потянулись из разрухи деревянных домов осторожными призраками.

– Они там, они…

Никита обернулся. Остальные тоже слышали звук и повернулись на шум. Что-то, покашливая, гудело. За домами показались красные и синие всполохи. По земле меж строений скользнули два желтых пятна.

Андрей в этот момент присоединился к ребятам.

– Что это?

– Не знаю…

Из-за ближайшего дома показался полицейский уазик. Машина остановилась, наставив на мальчишек голодные глазища. Красно-синие брови переливались в гипнотическом танце. Открылись двери. Позади огней возникли две фигуры.

– Сюда подошли!

Мальчишки не шевелились.

– Я кому сказал! – прокричала фигура.

– Гасите фонари… – тихо сказал Ваня.

Мальчишки переглянулись. Три жёлтых глаза погасли.

– Сюда подошли! – повторила фигура.

– Врассыпную на счёт три… – тихо сказал Ваня.

– Я до трёх сосчитаю и стрелять начну, слышите?!

– Раз… два… три… – отсчитали сразу два голоса.

– Бежим! – скомандовал Ваня и мальчишки рассыпались веером от полицейской машины. Бежали, не включая фонарей. Бежали, спотыкаясь и падая, царапаясь и ударяясь, матерясь и плача.

Добрались до холма, а оттуда наверх, и сразу вниз – на другую сторону. Приближающийся поезд их не остановил. Они бежали со всех ног и пересекли пути за пару мгновений до того, как пронеслась громадная железная гусеница. Оказавшись в кустах, они попадали на землю.

– Все тут? – тяжело дыша, спросил Ваня.

Мальчишки подали голоса. Все, кроме одного.

– Где Дюша?

Они дождались, когда поезд проедет в свой тёмный край. Оглядели пустынный холм. Ветер пробежал, потрепав травяные загривки. Шесть пар глаз глядели на устремлённую в чёрное небо вершину холма.

Андрея схватили у самого подножья. Он споткнулся о трубу и крепко приложился головой об камень. Подняться не вышло. Он ощутил, как его подхватили с двух сторон и потащили в обратную сторону.

Мальчишка вновь оказался перед желтыми глазами уазика. Голова его кружилась. Он видел перед собой только ноги полицейских. Пыльные туфли и тёмно-синие штаны.

– Ну и какого хера вы тут забыли?

Андрей шмыгнул носом. По горлу прокатился железный вкус крови.

– Эй, я тебя спрашиваю! – полицейский толкнул Андрея туфлёй.

– Гуляли…

– Как же, гуляли…

На свет вышел старик с ружьём.

– Как ты их пустил?

– Меня по башке приложили! Только очухался. Саранча поганая, тьфу!

Старик сплюнул к ногам Андрея.

– Бать, бухал что ли?

– Не бухал!

– А как тебя стайка пиздюков уделала?

– Тебе бы по башке дали со спины, я бы поглядел.

– Ладно. Малой! Ты спишь?!

Андрей не спал. После падения у него сильно кружилась голова. Свет задорно мерцал бензиновыми пятнами. Голоса раздавались со всех сторон и дробились на осколки, затем собирались и били его по вискам колокольным эхо.

– Малой, поднимайся давай.

Его снова взяли под руки и куда-то повели.

– Бать. Ты стареешь.

– А кто не стареет?

– Они могли увидеть что-то.

Старик хмыкнул.

– Эй, малой. Видел что-нибудь?

Андрей помотал головой. От этого движения мир подхватила карусель и понесла вокруг, то набирая, то снижая скорость.

– Это хорошо.

Они дошли до какого-то дома. Забрякали ключи. Перезвон железных капель у самого уха мальчика. Со стоном и скрежетом открылась дверь. Перед Андреем возникла тёмная лестница, ведущая куда-то вниз. И только в этот момент он осознал, что за мрачная глотка открылась перед ним.

– Нет, нет! – Он крутанулся, но его тут же схватили за плечи. Один из полицейских опустился перед ним на колено. Лицо мужчины было белоснежным. Глаза – две кровавые точки. Второй стоял позади. Тоже в форме, однако черты лица его казались дикими – животными.

– Не бойся, – сказал тот, что присел перед мальчиком, – скоро всё кончится.

Толчок. Андрей сорвался с первой ступени и полетел вниз, ударяясь то головой, то спиной, то коленями с локтями. Отбив всё, что можно, он рухнул на пыльный пол. Дверь сердито прорычала и закрылась. Мальчик огляделся. Часть помещения освещал косой луч от машинной фары, что пробивался через окно под потолком. Этот отвоёванный у тьмы квадрат был усыпан костями и другими останками.

Снаружи послышался звон колокольчика. Андрей попытался встать, но ноги его не слушались. Голова кружилась больше прежнего. Удалось встать на четвереньки. И тогда появилась она: серебристые длинные волосы, белая кожа, лицо совсем бесхитростное. Небольшое сухое тельце, но в этом не было болезненности – лишь стройность хищника. Лунная принцесса, вкусившая плоть.

Девочка потёрла глаза и потянулась, встав на цыпочки. Она зевнула с кошачьим звуком, широко раскрыв рот.

Машина тронулась. Свет фар пополз по полу, на пару секунд показав Андрею комнату по ту сторону тьмы. Несколько десятков горящих глаз следили за ним, медленно перемещаясь в пространстве, точно духи в тумане. И только матрона не шевелилась. Она скучающе смотрела на мир из-под прикрытых век. Будто она всё это уже видела.

Тут к небу поднялся столб огня и дыма. Испуганно заржали кони, и ещё один ржал где-то вдалеке.

– Прости, приятель… – Дато запрыгнул в козлы и тронулся дальше. Он бросил ещё один взгляд назад. Материнской дрон направился к источнику света, а следом за ним, переливаясь красными всполохами, двинулся и рой.

Примерно через десять секунд Дато услышал несколько взрывов. Даже не взрывы, а хлопки, как от петард из далёкого детства.

Обернувшись, он увидел, как возле земли снуют, будто обезумевшие светлячки, дроны саранчи, а в паре метров над ними завис материнский дрон. Где-то там погиб конь мюридов.

Дато поторопил коней, а сам следил за происходящим позади. Погас сигнальный огонь. Видимо, дроны разодрали устройство в клочья. Огненный глаз материнского дрона подскочил в небо. И двинулся за Дато.

Он накинул капюшон. Сделал глубокий вдох и заговорил:

– Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени – не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.

Он проговорил заученный текст лишь раз, когда вокруг поднялся шум железных тварей. Дроны окружили телегу. Но они не мешали пути, не нападали. Какое-то время они ждали команды материнского дрона, что, Дато будто чуял его теменем, висел в этот момент где-то наверху. Сотня глаз и сотня ушей в тот момент следила за ним, слушала…

– Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…

Дато повторил текст во второй раз. Он смотрел в одну точку – где-то на границе чуть светлеющего горизонта. А дроны не отпускали. Кружили вокруг. Иногда пролетали так близко, что задевали капюшон. Парочка залетела в рукава робы, потолкалась там, точно мухи в банке, и вылетела наружу.

– Господь – Пастырь мой…

Третий, четвёртый, пятый… Дато твердил текст столько раз, что слова потеряли какой-либо смысл. Ему не удалось войти в транс, но в какой-то момент чувство нереальности мира вокруг накрыло с головой. И дронам этого хватило. Когда сознание Дато вновь укрепилось в окружающем мире, он услышал, как отступает хор железных крыльев.

Ещё какое-то время он двигался прямо, лишь когда единственным звуком вокруг стал скрип телеги и мерное сопение коней, Дато обернулся. На небе ему попалась лишь одна красная точка – это был Марс.

Жалко коня. По сути, жертва эта была никому не нужна. Саранча так и так погналась за Дато, так за что пострадало животное? Хотя, успокаивал он себя, может, не выиграй он хоть немного времени, не сумел бы взять себя в руки и прочитать текст.

Дато всё не решался назвать это молитвой, ведь по сути он ничего не вкладывал в произношение слов. Текст этот он выучил скорее из-за его красоты. К тому же именно эти слова спасли одного из Мастеров – Хоруса. Единственного Мастера, что был удостоен этого звания не за технические знания, а за богословские. Именно он спасся от дронов, впав в полуэкстатическое забытье за чтением молитвы. Именно он обучил подмастерьев спасительным молитвам. Хорус предпринял несколько попыток объяснить феномен, однако свой труд он так и не завершил, а спустя пару месяцев и вовсе ушёл из горной обители Мастеров и поселился в старом монастыре. Машинам не было дела до старика аскета, решившего возродить традицию исихазма на развалинах мира. А вот Мастерам Хорус был нужен. К нему и держал путь Дато.

До старых монастырских стен у подножья широкого горного хребта Дато добрался к следующему вечеру. В пути ему попалась лишь стая собак, что с любопытством бежала за ним несколько километров.

Первый человек – бородатый мужчина с лысой головой, в грязном монашеском одеянии – попался ему уже у ворот монастыря, а точнее – у арки, оставшейся на месте давно сгнивших ставней.

– Я к Хорусу.

Мужик осмотрел Дато, поглядел с подозрением на телегу.

– А там что? – спросил страж, указав на кузов.

– Скажу Хорусу. Позови его.

Мужик не собирался никого звать. Он смотрел на Дато пристально, точно старался узнать в нём кого-то.

– Скажи, что я от Мастеров.

Последнее прозвучало как пароль. Мужик широко раскрыл глаза. Проморгался, будто от песка, и потопал внутрь.

Дато спрыгнул на землю и прошёл через арку.

Внутренний двор монастыря зарос травой. Несколько мёртвых ив, наполовину утопленные в землю остатки грузового автомобиля, через которые, будто через рёбра скелета, росла зелень. Полуразрушенная кирпичная постройка, рядом ещё одна, – из необработанного горного камня, промазанного чем-то клейким, – совсем свежая. За всем этим возвышался монастырь. Он почти сливался с горой позади, и, казалось, сам был вытесан из единого камня. Главное здание монастыря представляло вписанный в квадрат крест с полукруглыми апсидами на концах. Тёмные синевато-серые стены во вьющихся виноградными лозами трещинах, чёрные узкие окна напоминали змеиные зрачки.

За осмотром монастыря, Дато не обратил внимание, как вдоль стены к нему двинулись две фигуры.

– Правда от Мастеров? – Спросил голубоглазый старик. Всё в нём выдавало возраст: сутулость, легкая дрожь в руках, морщины, лучами секущие, лицо. Но только не глаза. Волнами в них сверкало море жизни.

– Хорус, – Дато искренне улыбнулся, – я Дато, помнишь меня?

– А-а-а, – старик растянул узкие губы в улыбке, – подмастерье!

– Теперь наставник.

– Поздравляю, Дато. И скорблю. Стало быть, прежний наставник нас оставил.

Хорус перекрестился и что-то прошептал под нос.

– Его жертва не напрасна, но… Об этом можно потом. Вот.

Дато протянул Хорусу листок. К этому моменту двор заполнился десятком подростков. Дато приметил среди них двух рыжих близнецов.

– Ага. Этот софист Платон решил поиграть в шпиона? Ну что же, давайте посмотрим. Степан, – обратился Хорус к стражу пустых ворот, – проводи Дато в комнаты. Пусть отдохнёт с пути. И телегу закатите во двор. Я приду к тебе, – Хорус снова улыбнулся Дато, – когда разгадаю загадку.

– Хорус! – Оживлённо позвал Дато. – По пути сюда я встретил стаю саранчи. Твои слова спасли меня.

Хорус смущённо улыбнулся.

– Господь – Пастырь мой, – начал Дато.

– Ах, – рассмеялся Хорус, – это не мои слова. Это слова царя Давида.

Дато проводили в пустую келью. Там он снял робу, раскрутил фиксаторы примитивного экзоскелета, удовлетворительно хмыкнул, оглядев конструкцию. Гвоздомёт он спрятал под подушку, набитую сеном. Через пару минут ему принесли тёплую кашу из смеси бобов и перетёртых злаков. Оставшись в одиночестве, он задумался, пережёвывая теплую и пресную гущу.

Часть плана была ему известна. Дато должен добраться до одного из очагов саранчи. Не той крохотной стаи, что во множестве пересекают небо пустошей, а до одного из скоплений, формирующего Море Саранчи, что как раз расположено за горами, примыкающими к монастырю.

Чтобы добраться, ему понадобится обновлённый падальщик. Дато займёт в нем место оператора. И пусть Платон и не сказал напрямую, что нужно от Хоруса, но бывший подмастерье догадался. Ядро падальщика займёт кто-то из аскетов Хоруса. Может, он сам? Такое ядро сделает железного Франкенштейна невидимым для других машин. Самозамкнутое молитвой сознание – идеальный щит. Так Дато проберётся к Морю. Найдёт некий очаг: гигантского материнского дрона или какую-то сборочную станцию? В общем, найдёт что-то, откуда должен будет забрать технологию с помощью клешни экстрактора. Обновлённый падальщик был её лишён, однако мастера собрали из неё отдельное орудие, наподобие посоха с клешней на конце. Добытую из Моря технологию Дато должен принести в убежище.

Возможно, Мастера поймут, как отключить дронов и падальщиков. Или нет. Тогда они придумают новый план, безумнее и рискованнее этого.

В тот день к Дато никто не пришёл. Перепрятав гвоздомёт под кровать, Дато развалился и уснул до самого утра. Не разбудили его голоса монастырских мальчишек, что с интересом разглядывали его через приоткрытую дверь. Ржание возовых коней, перегоняемых подальше от ворот, тоже осталось за границей слуха.

Когда он проснулся, Хорус стоял в его келье. Старик с беспокойством смотрел во двор через узкое окно.

– Хорус?

Старик медленно обернулся и протянул Дато листок с текстом:

«Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать его

Тот кто просит с верою, ни мало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа

Не все ли они суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение?

Итак умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего.

Путь жизни мудрого вверх, чтобы уклониться от преисподней внизу»

– Мне всё это не нравится, – угрюмо сказал Хорус, – но я обещал Мастерам. Обещал перед уходом, что если им нужна будет помощь… если они будут уверены…

Дато молча сел.

– С тобой отправится один из моих воспитанников. Его зовут Марк. Запомни его имя, Дато. Марк – твой ангел хранитель.

Дато сдержанно кивнул.

– Пошли, – Хорус позвал Дато жестом.

Оказавшись во дворе, Дато опешил. Каким-то образом падальщика удалось поднять. Одна из секций – та, что находилась в животе твари – была закрыта. Значит, Марк уже на месте, решил Дато. Подле великана лежал посох-экстрактор.

– Пойдёшь вдоль гор, на север. Через пару километров выйдешь на тропу, что поведёт в ущелье. Там ты найдёшь мобильную станцию.

Так вот, что это был за рисунок! Дато слышал историю о Мастере из другого убежища, что соорудил передвижное укрытие, напоминающее улитку. Гусеничная основа от какого-то вездехода, бокс в форме приплюснутой с боков полусферы и вышка с ретрансляторами на носу машины. С помощью создаваемых помех, станции удалось покинуть убежище и скрыться в горах, однако саранча наведалась в убежище, откуда эта станция выехала. Дато вновь вспомнил трупы, усыпанные дронами.

– Я думал, эта штуковина уехала за Море, – сказал Дато, прийдя в себя.

– Так и было. А затем вернулась. Только без человека. Видимо, с ним что-то случилось по ту сторону, а он смог каким-то образом направить её обратно. Мы там ничего не трогали. Насколько мне известно саранча и падальщики – тоже. Технологии должны быть на месте.

Дато кивнул. Говорить больше нечего. Он опустил ноги в пространство оператора, нашёл руками шлем с проводами и зафиксировал на голове. Прежде чем разместиться в тесной кабине оператора, посмотрел на небо.

За ним закрыли защитную панель, а на спину взгромоздилась усилием десятка рук солнечная батарея – щит. Когда последняя встала на место, дрожь пробежала по голове Дато. Что-то произошло. Он был первым человеком, который попал в тело падальщика осознанно, а не был пожран голодающей машиной. Мастера лишь предполагали, что его ждёт, но ничего не знали наверняка.

Тут по телу прошлась густая волна. Будто бы все чувство обострились разом, родив при этом новое, доселе неощутимое, с трудом выразимое. Казалось, что тело раздули до невероятных размеров. Дато ещё не мог понять, открыты ли его глаза или нет. Он не ощущал собственных движений. Хотя, нет. Вот руки чуть пошевелились, затем ноги. Невероятное тяжелые конечности едва двигались.

Наконец появилось изображение. Дато казалось, что он взлетает. Земля перед ним стала отдаляться, а затем он увидел и монастырь, и горный массив позади. Дато обернулся. Как-то очень медленно и всем телом. Шея не двигалась вообще.

Дато выставил руки – не свои, а две тяжеленные металлические конечности. Затем обернулся, посмотрел на людей вокруг, что пятились от него.

– Голиаф… – тихо сказал Хорус.

На лицах окружающих Дато видел опасение, страх, интерес. Мальчишка – один из рыжих близнецов – медленно приблизился к падальщику. Протянул руку и осторожно коснулся живота металлического корпуса. Внезапно Дато ощутил тепло, но оно принадлежало не ему. Где-то на краю сознания он ощущал нечто схожее с волнами тропического моря, нечто убаюкивающее, какое-то первородное спокойствие. Где-то в глубине этого моря находился Марк, а может, он и был всем этим морем.

Вдруг удар. Ещё один и ещё. Дато не ощутил никакой боли. Он не мог быстро перемещаться между чувствами, а потому пару мгновений он настраивался на зрение. Когда явился внешний мир, Дато увидел, как от него оттаскивают рыжего мальчишку. Тот вырывался и плакал.

К корпусу падальщика подошёл Хорус, а за ним ещё трое мужчин, что несли посох-экстрактор. Старик приложил руку к колену машины.

–  С Богом…

4

Дато не сразу привык к новому телу. Первые сто метров он преодолел за десять минут, зато дальше всё пошло как по маслу. Падальщик в общем-то никогда не был быстрым, однако Дато удалось выжать максимум из металлических ног.

За следующие двадцать минут он сумел добраться до указанной Хорусом тропы. Свернул в ущелье, где после получаса поисков, нашёл наконец ту самую улитку. Машина уткнулась носом в небольшой разлом породы. Башня, увешанная гроздями приборов, криво смотрела назад. Корпус же был почти цел, если не считать нескольких вмятин. Люк обнаружился с другой стороны.

Дато подумал, что можно выбраться из падальщика, однако тут же осознал, что ничего не получится. Он больше не ощущал себя человеком внутри машины, он и был машиной. Как же можно выйти из собственного тела? Тогда Дато отложил посох-экстрактор, одной рукой взялся за гусеничное основание улитки, другой – за корпус. И осторожно, насколько мог, потянул в разные стороны. Он не ощущал собственной силы, однако старался делать это медленно, чтобы не повредить внутренности мобильной станции.

С треском и скрежетом корпус отделился от основания. Дато перевернул полусферу и положил рядом. Перед ним развернулись органы машины. Куча разноцветных проводов, несколько панелей, покрытых сыпью кнопок и рычагов, пара мутных от грязи и пыли экранов. Два крупных, скорее всего топливных, бака с торчащими будто хоботы шлангами.

Глядя на хаос техноутробы, Дато не знал, за что браться. В любом случае, ему был нужен посох экстрактор. Стоило Дато взять устройство, как в его мозгу – или мозге машины – что-то зашевелилось. Инстинктивно, полубессознательным действием Дато направил экстрактор точно к одной из панелей. Посох завибрировал. Из конца клешни показался пучок дёргающихся проводов, будто колония червей. Они оплели панель и, раздвигая пластик, устремились вглубь. Из другого конца экстрактора, за который Дато держался рукой, также поползли синтетические сосуды. Они прошли под защитным слоем метала на руке и вплелись в провода падальщика.

Дато будто ударило током. Информация, извлечённая из улитки, разлилась по мозгу, словно сжатый до размера одной секунды сон, что на самом деле длился не одну ночь. Дато увидел Море Саранчи будто бы сверху, в виде карты. Увидел водовороты и завихрения из дронов, Море формирующие. Одно из завихрений находилось недалеко, по другую сторону ущелья. Он ясно увидел, что формировало центр воронки.

Через несколько часов Дато – или скорее падальщик Дато под присмотром ангела-хранителя Марка – оказался на той стороне ущелья. Перед глазами сенсорами развернулось широкое плато. Небольшие группы дронов саранчи пролетали мимо уже на подходах к выходу из ущелья, однако такого их числа как в небе над плато Дато никогда не видел.

Тысячи тысяч – и этого мало. Легион!

Небо едва виднелось через волнообразное роящееся тело гиперстаи. Основная масса дронов обитала в высоте, но в одном месте – в паре сотен метров от выхода из ущелья – широкий и чёрный канат из крохотных металлических тел опускался к земле.

Недолго думая, Дато двинулся точно к основанию воронки. Дроны не реагировали на его присутствие, ведомые сигналами из центра, они то плавно пересекали небо, то вспыхивали резкими манёврами, меняя слои занимаемого пространства.

Приближаясь к основанию воронки, Дато попалось несколько человеческих останков: отбеленные ветром кости соседствовали с ещё узнаваемыми, хоть и сильно разложившимися телами, неподалеку лежали лохмотья одежд – белые одеяния дервишей халифата. Никаких следов взорвавшихся дронов, никаких следов повреждений на телах. Лишь следы синтеза с машинами. На разлагающихся телах, точно инфекционные бляшки, виднелись участки электроники.

Чем ближе Дато подходил к воронке, тем отчётливее проступала фигура позади кружащихся дронов. Человеческая тень медленно кружилась вокруг своей оси, то прикладывая кисти к плечам, то разводя руки, словно антенны, вверх и в стороны. И дроны повиновались этому движению. Гиперстая жила танцем человека, заключённого в сердце воронки.

Подойдя вплотную, Дато протянул руку, и дроны, точно вода, огибающая камень в реке, двинулись в обход, образуя небольшие завихрения. Тогда Дато протянул внутрь посох-экстрактор. Снова провода поползли по руке, добавляя нечто к сознанию Дато, будто расширяя его в новый предел. По ту сторону воронки провода достигли кружащего человека.

Дато увидел всё. Увидел всю жизнь Мастера, что был инженером на оборонном заводе. Увидел каждый его день после Большой Катастрофы. Увидел, как тот собирал станцию-улитку, как двигался в ней к Морю Саранчи. Как собирал информацию о дронах и как он узнал об истреблении убежища. Увидел, как отчаявшийся Мастер принял решение слиться с разумом машин. На этом моменте сознание Мастера закончилось. То, что Дато ощутил дальше, было гибридом. Синтезированным разумом.

Дато стало страшно, от ощутимого холода машинной рациональности. Однако море спокойствия, что разливалось вокруг его сознания, благодаря ангелу-хранителю Марку, отвратило надвигающийся ужас.

Платон предупреждал, что, оказавшись в Море Саранчи, Дато придётся импровизировать. Возможно, посох-экстрактор извлечет информацию по управлению роем. Дато вернётся в убежище в горах, где Мастера попробуют извлечь из этого пользу. И к этому момент падальщик окончательно иссушит тело Марка.

Дато помедлил. Был ведь ещё один вариант.

5

Дато двигался к монастырю. Сознание его дробилось на тысячи мелких частиц. Будто бы ядро Я обрело собственные спутники на орбите ментального. Одинокий падальщик двигался по каменным землям, а за ним двигалось чёрное облако саранчи.

Находясь в нескольких километрах от места, Дато уже знал о группе всадников, что прибыла в монастырь. Мюриды шейха Али, должно быть, не смогли связаться с разведчиками и послали за теми группу побольше. А те добрались до монастыря, где пытались узнать хоть что-то о товарищах.

Одиночные дроны саранчи высланные вперёд передавали Дато и звук и картинку. Мюриды отвели в сторону нескольких мальчишек. У одного из них был гвоздомёт Дато, у другого – рыжего – прибор ночного видения.

Воины шейха Али допытывались у мальчишек о том, откуда взялся прибор. Один из бородачей ударил по лицу мальчишку. Хорус кинулся к мальчику, но получил удар коленом в живот и рухнул на землю.

Дато ускорил шаг.

– Где ты взял это?! – Мюрид тряс устройством перед лицом мальчишки.

– Нашёл.

– Где нашёл? Где?! У кого это было?!

Хорус хотел вступиться, но его снова ударили ногой в живот. Мальчишка испуганно посмотрел на настоятеля. Мюрид перехватил этот взгляд. Обнажил шашку и подошёл к старику. Рывком за седые волосы он приподнял голову настоятеля и занёс оружие над головой.

– Где ты это взял? – повторил вопрос мюрид. По лезвию скользнул яркий лучик.

Мальчишка посмотрел на оглушённого болью старика, посмотрел на лезвие. Затем перевёл взгляд на небо, будто ища поддержки.

А небо над головой бурлило. Тёмные разводы, полосы, пятна, будто кто-то провёл по чистому холсту перепачканной углём рукой.

Потерявший терпение мюрид занёс оружие повыше и набрал воздуха для удара, но его остановил крик товарища. А точнее свист, завершившийся криком. Один из мюридов упал на землю, держась за плечо. Тот, что возомнил себя палачом, завертелся в поисках нападавшего, но все вокруг него смотрели наверх. Тогда и он поднял голову.

Небо почернело за считанные секунды. Над монастырём горело несколько алых звёзд, обозначавших группы материнских дронов.

– Ма ша Аллах... – сказал один из мюридов, и небо обрушилось на двор.

Люди падали, ползли в стороны, слышались крики и стоны. Некоторые дроны взрывались, довершая начатое собратьями. Вспышки, гром, плотоядное жужжание железных крыльев. Клочья земли летели в стороны. Мюриды закрывали головы руками, но дроны пробивали и руки, и черепа навылет.

Всё закончилось также быстро, как и началось. Обитатели монастыря остались невредимы, лишь напуганы.

Из незваных гостей выжил только мюрид, принявший роль палача. Он поднялся, потрясённо оглядел разбросанные тела товарищей, попытался найти глазами шашку и уже хотел броситься к найденному оружию, но ощутил короткий удар в спину. Затем ещё один и ещё. Дроны врезались в него, но не с целью пробить насквозь – слишком слабо они били. Мюрид понял, что они подталкивают его к выходу из ворот. Он поднял руки, будто сдаётся в плен, и, повинуясь толчками дронов, двинулся к выходу со двора.

– Я вернусь, Ма ша Аллах… – крикнул он назад, глядя через плечо на поднимающегося Хоруса.  – Шейх Али вас не оставит…

Только он ступил за ворота, как в голову ему вцепилась рука падальщика. Мюрида оторвало от земли. Он закричал. Через миг его мотануло в сторону. Люди по ту сторону увидели, как с кирпичной стены упала крошка. Крик прекратился.

Монастырские замерли в ожидании того, что появится в воротах.

Дроны саранчи, что курсировали над двором взмыли повыше и тихо тронулись прочь.

– Вон, смотрите!

В воротах показался рыжий юноша. Он пробыл в падальщике не так долго, однако успел осунуться, будто похудел на десяток килограмм. Юноша сделал несколько шагов, держась за стену, а когда та кончилась, он оступился и упал на четвереньки. Люди, включая брата близнеца, бросились на помощь. Хорус же прошёл мимо и остановился в пустых воротах.

От монастыря удалялась чёрная туча саранчи, а под ней одиноким великаном двигался падальщик. Дроны пропускали единственный пучок света, что падал точно на солнечную батарею в спине машины.

– Нужно ему помочь, – громко сказал Хорус.

Люди отвлеклись от мальчишки.

Хорус сделал шаг за стены, и тут же в небе загорелось несколько красных точек. Часть облака отделилась и широкой дугой пролетела над головой настоятеля.

– Он не хочет помощи? – удивился Хорус.

– Там внутри, есть ещё один, – заговорил Рыжий мальчишка. – Старик, сросшийся с машиной. Теперь он в ядре. Дато тоже сольётся с машиной…

– Откуда ты это знаешь? – спросили его.

– Когда я был внутри, я видел его мысли. Мы были едины… Я, он и машина… Дато знает, что его не вытащить без помощи снаружи. Но он думает, если его достанут – саранча нападёт. И все погибнут.

– Так куда он идёт? – спросил Платон, глядя на удаляющееся чёрное облако.

– Пытается увести их подальше и уничтожить…

***

Дато шёл столько, сколько позволял разум. Контроль над машиной слабел, сознание расплывалось, периодически в него вплетались чужие мысли, чужие фразы, чужие команды.

Дато хотел уйти подальше от людей. Куда-нибудь глубоко в пустошь. По пути он старался столкнуть друг с другом как можно больше дронов, чтобы стая сожрала саму себя. Однако сознание машины было против и ощутимо ему мешало, делая движения вязкими и тяжёлыми. Тело падальщика будто только тогда обрело свой истинный вес. Команды до дронов доходили через раз, но Дато удалось-таки проредить стаю на треть.

– Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, – заговорил он про себя, силясь дистанцироваться от разума машины.

Падальщик двигался всё тяжелее. Дато крутил молитву по кругу сколько мог. Но и этот рубеж был взят. Проговаривая её в последний раз, Дато уже не столько говорил, сколько следил за тем, как перед разумом двигаются строки:

– Set <Lord> = <my shepherd>;

– Set <lack> = 0;

– Find <green pastures> – Error!

SyntaxError: invalid syntax

– Find <quiet waters> – Error!

SyntaxError: invalid syntax

Break.

– Set <Lord> = <my shepherd>;

– Set <lack> = 0;

Break.

Remove consciousness operator <Дато>;

Clear <Дато>;

3…

2…

1…

Complete!

Падальщик замер, затем медленно повернулся вокруг своей оси, разведя руки вверх и в стороны, словно антенны. Дроны саранчи закружили воронку вокруг корпуса машины, образуя тело вихря. По небу разлетелась чёрная рябь. Машина двинулась в танце дервиша, ведомая гибридом сознания человека и машины. И не было в ней больше никого, кто отозвался бы на имя Дато.