VedinAlexey

Новоселье закончилось около двенадцати ночи. Гости, гудящей, подвыпившей толпой, рассаживались по жёлто-чёрным машинам такси, махали на прощанье хозяину, посылали воздушные поцелуи и со смехом укатывали в темноту, мелькая напоследок двумя воспалёнными глазами-габаритами.

Андрей глубоко вдохнул холодный воздух, прислушался к тишине, но вместо ожидаемого беззвучья в ушах эхом роились музыка и голоса, что последние четыре часа клубились под потолком его новой квартиры. Он достал сигарету, в очередной раз отбросив назойливый комментарий своего лечащего врача, о том, что ему с его болезнью сердца нельзя пить даже разбавленный кофе, не то что курить. Доктор сказал это лишь единожды, но то ли человек в белом владел какой-то методикой гипноза, то ли знал пару техник НЛП - эти слова каждый раз зудели в голове, стоило Андрею достать очередную, уже двадцать пятую за день, бело-желтую трубочку, набитую душистым табаком. Знакомо чиркнуло колёсико зажигалки, короткая вспышка, глубокий вдох, в небо вылетела тонкая струя и растворилась в ночной прохладе.

Андрей прислонился к стене у подъезда и так простоял, тихо покуривая, пока от сигареты не остался один фильтр. Щелчком он отправил окурок в корзину, затем смял пустую пачку сигарет и отправил её туда же и неуверенной походкой, – Андрей, конечно же пил вместе с гостями, - держась рукой всё за ту же стену, отправился домой.

Квартира его находилась на двадцать четвёртом этаже новенького ЖК «Фатум». Вызывая лифт, он каждый раз думал, не дай бог он когда-нибудь сломается и мне придётся переться наверх. Лучше уж поживу в хостеле, пока его не починят. Он бы так и сделал. С тех пор как у него нашли эту болезнь сердца, название которой он мог повторить только читая по бумажке или со страницы «Википедии», со споротом, которого и так почти не было, он завязал совсем. Зато Андрей пристрастился к алкоголю и сигаретам, что, конечно же, губило его сильнее спорта, но хотя бы приносило временное удовольствие – так он себя утешал.

Ослабленный бездействием, отравленный веселящими и бодрящими ядами, он стоял перед дверью лифта и смотрел как на табло число «24» улетает наверх, а снизу вновь всплывает «число 24». Как лифт оказался на «24», если последние, кто им пользовались, были сам Андрей с гостями? Кто-то из них в шутку запустил лифт обратно? Несмешно, подумал он и подошёл ко второму (грузовому) лифту. С силой, точно от этого зависела скорость прибытия кабины, нажал красную кнопку и отошёл к стене напротив. Андрей закрыл глаза и прижался затылком к холодной стене. Приятное онемение пробежало по шее и ушло вниз, вызвав волну мурашек. Андрей прислушался к этому чувству, пока последний нежный укол не скрылся в конечностях, разлив по телу приятную бодрость. Когда чувство пропало, он заметил, что шум в ушах рассеялся. А еще заметил, что лифт так и не загудел.

Он открыл глаза. Теперь оба экрана над дверями лифтов бесконечно крутили «24». Будто какой-то порочный однорукий бандит, только не с тремя ячейками, а с…

Не успел он довести сравнение до логического конца, как из-за угла раздался старомодный ДЗЫНЬ!

Тут есть ещё лифт?

Андрей пошел дальше по коридору. Эта область прежде была завалена строительным мусором, он не заметил, когда её очистили. Он прошел вперед, свернул за угол и оказался перед двустворчатой дверью: из белого гладкого материала, похожего на мрамор, но с золотыми прожилками, в котором можно было разглядеть своё размытое и удивлённое отражение. Не было никаких ручек, кнопок, рычагов – ничего, что позволило бы совладать с устройством.

Андрей уже хотел пойти назад, как створки с тихим механическим гулом поползли в стороны. Из кабины наружу просочился приятный, чуть желтоватый свет. Кабина внутри была обставлена как комната ожидания в дорогом косметологическом салоне. В углу стояло небольшое кресло с позолоченным ножками в виде львиных лап. На белой обшивке разместились певчие птицы. Рядом на круглом журнальном столике, сделанном из того же мрамора с золотыми прожилками, лежала книга в мягкой обложке. Освещал кабину старомодный торшер с белым абажуром, усыпанным теми же птицами, что и кресло. В лифте пахло лавандой и чем-то ещё: отдалённо знакомым и хорошо забытым.

Андрей вошел в кабину. Автоматически занёс руку налево, туда, где обычно находилась панель с кнопками, но уткнулся в мрамор. Видимо, лифт ещё недоделан, подумал Андрей и уже сделал шаг к выходу, когда мраморные створки снова сошлись вместе.

Лифт тронулся. То ли от избытка алкоголя в крови, то ли от головокружительного аромата лаванды и чего-то ещё, то ли от всего вместе Андрею показалось, что лифт едет не вверх, а вперёд. Его пошатнуло, ноги подкосились. Андрей полетел назад - точно в кресло со львиными лапами. Кабина заметно дрожала, точно автомобиль, заехавший на брусчатку. Но чем дольше лифт двигался, тем слабее была вибрация кабины. Спустя двадцать секунд, лифт спокойно гудел и катил по-прежнему вперёд.

Никаких опознавательных знаков, хоть как-то объясняющих поведение лифта, он не обнаружил. Никакой инструкции, никаких указателей, никаких надписей. Только мрамор, торшер, да книга. Может, в ней ответ? Андрей взял книгу. На обложке жизнерадостная пожилая женщина сидела на скамейке в парке в окружении людей, чьи лица заволокло туманом. Вместо названия он увидел две даты: «11.04.1946 – 02.07.2022».

Андрей открыл книгу, просмотрел пару страниц, зажмурил глаза и открыл снова. Перелистнул еще несколько страниц, но это не внесло ясности. Буквы, настолько мелкие, что их прочитать невозможно без мощного увеличения, сливались в тончайшие цепочки, идущие не слева-направо, а отовсюду во все стороны. Буквально паутина из слов, в которую попали другие слова, предложения и целые абзацы. Что за причудливый способ повествования? Андрей открыл последнюю страницу, тут же закрыл книгу и положил обратно на стол: ему показалось, что слова возникают у него на глазах.

Пытаясь соединить увиденное в нечто рационально-осмысленное, он пропустил момент, когда лифт остановился. Двери чуть дрогнули и покатились в стороны, сверкнув золотыми прожилками. По ту сторону лифта стоял человек: около пятидесяти лет, аккуратно зачёсанный, в старомодном чёрном костюме, в белых перчатках, глаза его скрывались за непроницаемыми очками, кажется, выполненными из того же материала, что и прожилки в стенах лифта.

– Добрый вечер, как добрались? – сказал человек и протянул руку, точно помогал даме выйти из машины.

Андрей пожал руку человеку.

– Хорошо, а куда я, собственно, добрался?

Андрей сделал шаг из лифта и огляделся по сторонам. Кабина замерла посреди огромной комнаты. Огромной настолько, что на пьяный глаз туда поместилась бы половина футбольного поля. Над кабиной не было никаких тросов, блоков, хоть чего-нибудь, что могло заставить кабину лифта переместиться в пространстве, но это случилось. Андрей оказался посреди неизвестно чего. Комната подобного размера явно не могла оказаться в ЖК «Фатум». Но где же тогда он?

– Где я? – повторил вопрос Андрей.

– В конце пути, дорогой гость. Тут заканчиваются все пыльные дороги и начинаются дороги иные – дороги, по которым бродит свет людской. Прошу, идёмте за мной.

Человек в чёрном развернулся и пошёл от кабинки, заложив руки за спину. Андрей пошёл следом. Стены комнаты, пол, потолок – всё состояло из того же мрамора, пронизанного золотом, только здесь прожилки выглядели куда больше. Если в лифте они были не толще провода для зарядки телефона, то здесь прожилки местами разбухали до метра, а то и двух. К тому же они пульсировали. Тут и там, по разным золотоносным артериями пробегали вспышки света, они возникали в случайных, как Андрею казалось, местах пролетали по золотым ручьям и терялись в узлах, где сливались сразу несколько таких путей.

Человек в чёрном двигался, точно маленький ребёнок, который боялся наступить на трещину в асфальте. Хоть Андрея и не предупредили о каких-то правилах, он решил двигаться точно также. Ловкости немолодого лакея можно было позавидовать. Пару раз Андрей начинал терять равновесие, но каким-то чудом вновь ловил баланс, на третий раз – как это водится – чуда не случилось. Он упал, задев правой рукой крупный золотой ручей.

Человек в чёрном обернулся.

– Всё в порядке, я просто… – Андрей не договорил. Глаза его потеряли опору в пространстве и устремились в далёкое ничто.

В тот миг сквозь золотую толщу, накрытой рукой Андрея, пронеслась вспышка. Она уколола точно в середину ладони, впилась в руку и взвилась вверх до плеча, нырнула в шею и разлилась по голове. И если в первый миг, пока вспышка добиралась до мозга, она ощущалась каким-то зудящим теплом, то уже голова, как призма раскладывает солнечный луч, разложила это на полный спектр человеческих чувств, что разом захлестнули сознание Андрея. Эмоции переливались и бурлили, сливались и разлагались, роились и рассеивались, пока человек в чёрном не подошел и не коснулся Андрея в области затылка – там, где голова переходит в шею. Дикое стадо эмоций пропало, оставив в голове кучу свободного места. Казалось, вспышка растянула мозг и теперь тот тихо сдувался, как воздушный шар.

Андрей рыдал и смеялся, сжимал конечности, сворачивался эмбрионом и раскрывался, готовый объять мир. Хотелось всего и сразу, но в то же время ничего не хотелось. Когда эмоциональная буря пошла на спад, а зрение снова стало вычленять детали окружения, он увидел, как человек в черном, сняв перчатку с правой руки, держа кисть зажатой в кулак, опустился на одно колено возле одной из золотых артерий. Он раскрыл руку, пучок света тихо скользнул вниз с ладони и помчался дальше по золотому пути ему одному известному.

– Что это было? Что за чертовщина? – спросил Андрей, глядя на лакея, натягивающего белую перчатку.

– Вы поймали чей-то свет, но не переживайте, я отправил его дальше.

– Какой ещё свет? Где я нахожусь?

– Я уже сказал вам….

– Да какие, к чёрту пыльные дороги, какой к чёрту свет? Так, шутка затянулась. Везите меня обратно!

Андрей повернулся и замер: кабина пропала. Он стоял посредине гигантского и пустого мраморного куба, с пульсирующими золотыми прожилками.

– Что же вы так кричите? – раздался женский голос.

– Да потому что… – начал Андрей, обратившись к голосу, но запнулся стоило обернуться.

Всего за несколько секунд пространство позади него переменилось. Откуда-то взялся широкий книжный шкаф из красного дерева, столик – такой же как в лифте, ваза с цветами, каких Андрей в жизни не видел: высокие с бутонами похожими на рептильи головы, даже глаза у них моргали! И диван. Длинный и широкий с мягкой спинкой и подлокотниками, белый, покрытый птицами, как и кресло и абажур в лифте. На диване лежала женщина. Невероятно полная и бледная, в чёрном вечернем платье явно ей не по размеру, в широкой фиолетовой шляпе с золотым бантом сбоку. Радужки её глаз также были фиолетовыми, а вместо зияющей черноты зрачков на Андрея смотрели пульсирующие, точно крохотные коллапсирующие звезды, ядрышки. Позади дивана стоял лакей, вытянув руки вдоль тела.

– Потому что… – повторил Андрей слова, что рудиментарным эхом звучали в голове, но больше ничего сказать не смог.

– Конечно, обстановка для вас непривычная, - начала женщина, вальяжно приподняв пухлую белую кисть. – Но разве это повод для крика, разве это повод для суеты? Все закончилось, верно? – спросила она Андрея, точно он понимал о чём речь. – Теперь можно успокоиться.

– Что закончилось? Что вообще происходит?

– Какой нетерпеливый, – сказала женщина и улыбнулась.

Она скинула ноги на пол и легко перешла в сидячее положение, слишком легко для человека такой массы. Лакей обошел диван и поставил столик между ней и Андреем.

– Садитесь, – сказала она и махнула рукой.

Андрей обернулся, и то ли от алкоголя, что так и гулял по сосудам, то ли от этого её взмаха повалился назад в кресло, что возникло у него за спиной. Копия того, что было в лифте – возможно, это было именно оно.

– Вашу руку, – сказала она.

– Зачем?

– Вы хотели быстрее. Так, будьте любезны, сделайте, как я прошу.

Андрей покосился на лакея, с недоверием посмотрел на женщину в платье, что сияла на него золотым взглядом.

– Хорошо, – сказал он и положил руку на стол.

–Ладонью вверх, – сказала она.

Андрей перевернул руку. Женщина положила сверху свою ладонь и резко одернула.

– Что ты наделал? – спросил женщина.

– Я ничего… – начал Андрей, но тут заговорил лакей.

– В чём дело, госпожа?

– Кого ты привёл?

– Я, привёл того, кто сам пришёл. Как и всегда.

Женщина пристально посмотрела на Андрея, перевела грозный взгляд на лакея.

– Я знала, что ты слеп, но не знала, что туп.

– Госпожа…

– Найди его книгу. Быстро!

– Она ведь в лифте, госпожа…

– Ты уверен, что там его книга? – спросила женщина тоном, не оставляющим места для раздумий.

– Сию минуту, – лакей кивнул головой и повернулся к шкафу. Он выставил обе руки, точно щупы и пару мгновений бродил ими по однообразным корешкам, после чего достал одну.

– Открой последнюю страницу, живее!

Лакей так и сделал. Он провёл пальцами по странице, лицо его переменилось, вместо строгой церемониальной почтительности на лице появилась вина.

– Боже… Я допустил ошибку, – сказал лакей, опустив книгу.

– Ещё какую, - согласилась госпожа и перевела взгляд на Андрея. – Вы не вовремя. Прошу прощения за эту нелепую ошибку. Вас сейчас проводят.

– Было бы хорошо, но кто вы такие? Что это за место?

– Конечно, конечно. Ответы на вопросы… всему своё время. И вам тоже, молодой человек. Вам пора, - женщина махнула пухлой рукой.

– Погодите, я… - Андрей не договорил.

Лакей каким-то образом оказался позади, хотя ещё миг назад он стоял между книжным шкафом и диваном, виновато опустив голову. Слуга дёрнул Андрея за плечо. Того развернуло больше нужного, и он вновь оказался лицом к госпоже. Точнее к тому месту, где она была прежде. Перед ним распростёрлась чистая мраморная пустота.

– А где? А как? – Андрей выплёвывал невразумительные вопросы.

– Всему своё время, – повторил лакей, ещё раз повернул к себе Андрея, затем толкнул его в грудь.

Андрей пролетел несколько метров и рухнул точно в кресло с ножками-лапами. В глазах чуть потемнело, он зажмурился, открыл глаза снова. Увидел удаляющегося лакея. Зажмурил глаза опять. Раскрыл и увидел перед собой закрывающиеся мраморные двери, что резво сияли золотыми сосудами. Потом его вдавило в кресло, точно лифт сорвался с места гоночным болидом. На пару мгновений Андрею стало тяжело дышать, спустя ещё пару секунд грудь отказалась принять хотя бы кроткий вдох. В глазах вновь потемнело. Прежде, чем густое беспамятье поглотило разум, Андрей увидел, как двери мраморного лифта открылись и его беспомощное тело вылетело прочь, точно цирковой артист из пушки.

Его разбудили голоса.

– Этот что ли? – говорил один голос, мужской.

– Нет, сказали там бабуля. Серафима Петровна, – сказал женский голос.

– Эй, ты не Серафима? – спросил первый голос у Андрея.

Он ещё не открыл глаза, зато ощутил дыхание говорящего. Пахло кофе и сигаретами. Андрею тоже захотелось курить. Он открыл глаза и сел, прижавшись головой к стене.

– О! – удивился мужчина. – Ожил.

– Я и не умирал, – сказал Андрей и зажал руками голову, что норовила взорваться от боли.

– Нет? А выглядишь ты так, будто вчера тебя неплохо так убило, – сказал мужчина и рассмеялся.

Раздался короткий сигнал.

– Пошли, лифт приехал, – сказала девушка.

Андрей открыл глаза. То были двое сотрудников скорой помощи в синей форме, с оранжевым чемоданчиком. У девушки на шее висел стетоскоп.

Пока они заходили в лифт, Андрей постучал себя по карманам и, не найдя пачки сигарет, крикнул мужчине в след:

– Погоди! Угости сигаретой.

– Курить – здоровью вредить, – сказал тот, улыбаясь.

– Да ладно тебе…

– Вот тебе и ладно, – сказал мужчина, но в последний миг бросил между закрывающимися дверьми спасительную сигарету.

Андрей поймал её, схлопнув ладони, и зажмурился от эха, что разлетелось по подъезду. Проверил сигарету - целёхонька. Вышел на крыльцо, отметив желтую машину скорой помощи у подъезда. Боковая дверь в салон была открыта: внутри тихо переговаривались двое крупных парней. Андрей вновь исполнил ритуальный танец курильщика с похлопыванием карманов, нашёл-таки зажигалку и закурил. Выпустив дым в утреннее небо, он стал складывать паззлы, на которые разлетелась его память. Вечеринка – была, проводы гостей – тоже. Он вышел на улицу, закурил, как сейчас – все это было. Затем лифт. Он вызвал оба лифта, но ни один не приехал. Тогда он пошёл дальше по коридору, туда, где прежде лежал строительный мусор. Вот это надо проверить. Андрей затянулся в последний раз, хотел уже выпустить сизую струйку, когда из салона «газели» скорой помощи выбежали двое парней, за собой они выкатили кушетку и побежали в сторону подъезда. Всё ещё не выдыхая Андрей открыл им дверь в подъезд, а затем, проводив взглядом, выпустил сигаретный дух на волю.

Они забежали в грузовой лифт, гремя каталкой. Спустя пару мгновений стало тихо. Андрей бросил окурок в урну. Вернулся в подъезд. Нажал на кнопку лифта, замер, глядя на табло: «20» сменилось на «19», затем на «18». Пока кабина возвращалась вниз, он прошел дальше по коридору и свернул за угол. Замер, пытаясь осознать увиденное: весь коридор по-прежнему занимал строительный мусор. Массивные мешки с неиспользованными материалами. Доски, поломанные кафельные плитки, пустые вёдра из-под краски. Он не мог пройти ночью мимо такой горы мусора, не заметив. Не могли это нанести и за ночь. Стало быть…

– Привиделось, – заключил Андрей.

Раздался сигнал. С тихим скрежетом открылись двери лифта. Послышались голоса. Андрей вернулся на площадку с лифтами. Из грузового лифта вышли те двое, что застали его пробуждение, за ними следом шли двое с каталкой. В каталке лежала женщина. В следующий миг каталка чуть подскочила, выскакивая из лифта. Голова женщины упала на бок. Андрей увидел лицо. Истощённое, почти высохшее, измученное точащим изнутри изъяном. До боли знакомое. Будто бы он с ней виделся совсем недавно, только она выглядела здоровее и…

Он вспомнил плетущиеся узоры из букв в книге из видения. Вспомнил обложку. Это она, та жизнерадостная пожилая дама со скамейки в парке. Теперь она лежала в каталке, её затаскивали по пандусу в машину скорой помощи. Андрей ничего не понимал в медицине, но увиденное во сне (во сне ли?) оставило внутри неизгладимый след, оставило чёткое осознание того, что эта женщина умрёт. И станет светом. А он останется здесь, приближая сигаретами и алкоголем день, когда вновь откроются мраморные двери, но уже для него – и больше никаких ошибок. Андрей увидит на столе книгу со своим портретом, книгу, где узоры из слов на последней странице сплетутся в финальный вздох, в слабый удар сердца, что пустит последнюю алую волну по телу. Но его время еще не пришло. Да, всему своё время.

Прежде чем доводчик закрыл подъездную дверь, Андрею в глаза ударил солнечный блик, то ли от бокового зеркала отъезжающей машины скорой помощи, то ли откуда-то ещё...

I

Тут было больше деревьев, когда я уезжал. Пятнадцать лет назад дорогу вдоль дома изумрудными арками закрывали клены, подъезды прятались в колючих и прохладных тенях черноствольных вязов, а окна первого этажа почти лежали на кучерявых, точно обросшее баранье стадо, кустах, в которых мы - дворовый мальчишки - с таким удовольствием прятались. Забавно, что и теперь я помню расположение этих древесных фантомов – призраков флоры – намного лучше, чем лица тех, с кем мы по этим самым деревьям взбирались, обдирали колени и падали, перебивая дыхание. Сейчас двор прибрали, причесали, кастрировали. Лишили его того сказочного запустенья, волшебной ауры синеватых теней, что опускались на двор под вечер. Больше нет той широкой ветви клена у третьего подъезда, что выдерживала сразу четверых мальчишек, больше нет той яблони, чья податливая ветвь могла тебя немного подбросить, стоило за неё схватиться покрепче, пропал и этот уродливый тополиный пень, что кровоточил неизвестной зеленоватой слизью. Больше нет той двуствольной березы, расщепление которой так походило на трон сказочного короля. Остались только окультуренные клумбы под окнами первого этажа, да скромные вязы у подъездов, на которые, видимо, так и не поднялась рука управителя.

Я стоял у двери в подъезд. В тот самый подъезд, по лестнице которого я взбегал тысячи раз, где я сотни раз катался по перилам, минуя ту часть, где торчала шляпка зловредного гвоздя. Кажется, я услышал эхо собственных быстрых шагов за, чуть покосившейся, зеленой деревянной дверью. Не помню, стояла ли она когда-нибудь ровно.

Открыл и услышал приветливый скрип, тот, что когда-то встречал меня со школы и провожал на секцию по плаванию. Скрип, который я никогда не замечал, но теперь понял, что он въелся в мои уши, как хорошо знакомая песня, что вечно звучала рядом, но в которую ты ни разу не вслушивался.

Внутри тянуло холодом. Чудесный подъездный мороз, что спасал от полуденной летней жары и теперь выручил меня. На улице градусов столько же, сколько мне лет – чуть больше тридцати. Оглядел стены, лишенные старых рисунков цветными фломастерами, что рассказывали, какой музыкальный жанр сопоставим с калом, какой музыкальный исполнитель жив, кто из обитателей подъезда «лох», кто «бох», а кто просто «давалка». На потолке больше не было черных следов от запущенных туда спичек. Все стерильно, все как надо. Самое то, чтобы выбежать из подъезда, не зацепившись ни за что глазами. Подъезд стал бобслейной трассой для спешащего разума. Быстрее, быстрее, быстрее!

Но я не спешил. Я взял трехнедельный отпуск, чтобы продать родительскую квартиру. Приехал в город сегодня утром, снял номер в гостинице и вот к 12 дня приехал сюда. В то место, где я провел самые беззаботные годы, полные сказочных фантазий и безграничных мечт.

Вдохнув еще раз прохладу, переполненную запахами новых жильцов, я хотел пойти наверх и уже занёс ногу над первой ступенью, но замер. Под ногой лежало нечто, что больно кольнуло иглой по памяти. По спине пробежал холодок. И хоть сознание еще не вынуло из самого дальнего и потаённого кармана нужное воспоминание, тело уже всё поняло. Тело не хотело идти дальше. Реакциям бей или беги оно предпочло в тот миг – замри и не дыши. Медленно убрав ногу назад, я наклонился и поднял с пола пластиковую тарелочку. Посмотрел пару секунд на содержимое, пытаясь придумать, зачем кому-то было класть это в тарелку. Содержимое же в точности повторяло то, что когда-то оставлял в тарелке у подвала и я. Событие же это так сильно вытиснилось из памяти, что теперь с болью пробивало себе дорогу обратно под яркие лучи сознания.

Сел на ступеньку. Тарелку держал в руках, бродя по ней взглядом, пытаясь как-то оправдать увиденное. Не хотелось верить, что кто-то решил повторить содеянное мной почти двадцать лет назад. А даже если и так, если кто-то решил провести ритуал, где он нашел «рецепт», откуда он взял инструкцию? Я вырвал ту страницу из книги и смыл в школьном туалете. Неужели описание ритуала было и в других книгах? Хотя чего же я удивляюсь. Я нашел ритуал на тринадцатой странице «Графа Монте-Кристо». Написанный карандашом, неаккуратным почерком, втиснутый на поля, он мог бы запросто увернуться от моего внимания, ведь почти все книги школьной библиотеки пестрили различными инструкциями и советами о том куда и кому идти. Но глаз зацепился за первую строку: «О Плотоядном».

Все. Рыбка на крючке. Кто бы смог увернуться от такого манящего названия? А в десять лет? Вот и я не смог. Прочитал довольно простое описание ритуала: положит в тарелку кусок красного мяса размером с ладонь, полить его столовой ложкой молока, чайной ложкой красного вина, посыпать щепоткой соли, сигаретным пеплом, оставить возле подвала. Ждать до утра.

Показал это всем одноклассникам. Из-за сомнамбулизма мама не отпускала меня в детские лагеря, но по рассказам тогдашних друзей я понял, что летний лагерь – настоящая кладезь подобных вещей, но нет. Никто ничего не слышал о «Плотоядном». Я услышал лишь несколько острот о том, какая «плоть» там имеется в виду и как её надо «есть».

Но круг моего общения не ограничивался одноклассниками. Во дворе было полно ребят моего возраста, которые учились в других окрестных школах. К ним я пришел с тем же вопросом, и получил такой же ответ. Никто не знал ничего о «Плотоядном». Однако один мальчишка – самый разумный, как мне казалось тогда, - предложил просто сделать то, что там написано и посмотреть, что будет. Естественно, сделать все должен был тот, кто нашел описание ритуала. Я пытался сказать, что мне негде взять сигаретный пепел на что тут же получил в пользование сигарету от одного из мальчишек: он воровал сигареты у папы и продавал по одной одноклассникам. Эту он выделил бесплатно, ведь ему, как и всем, было интересно, что же это за «Плотоядный». После нескольких попыток передать титул церемониймейстера, я все же согласился под угрозой стать «лохом и девкой» в случае отказа.

Тем же вечером все было исполнено. Тарелку я оставил у подвала под батареей, чтобы никто её не заметил. Однако мама заметила пропажу солидного куска говядины и сигаретный запах, исходящий от меня, ведь я не придумал ничего лучше для добычи сигаретного пепла, чем скурить сигарету прямо на балконе, где к тому же сохло постиранное утром постельное белье.

Субботу – следующий день – я провел дома, вручную перестирывая постельное белье, слушая в перерывах популярные лекции от мамы о вреде курения, а заодно алкоголя и наркотиков. Помимо этого, я выслушал, что нет ничего хорошего в том, чтобы подкармливать бродячих собак, а ведь именно для этого я и украл из морозилки кусок говядины, как я сказал маме.

– Что это с тобой случилось? – спрашивала она, качая головой. – Вот выдал, а!

В воскресенье мама отменила наказание. Меня выпустили во двор после обеда, но, прежде чем вынырнуть в этот тёплый весенний день из карательного заточения в душной квартире, я посмотрел под батарею у подвала. Подъездный холод мне показался в тот миг еще холоднее. Тарелка была пуста. Мало ли, подумал я. Мясо могла съесть кошка тети Веры со второго этажа. А может это мальчишки со двора забрали ингредиенты для ритуала, чтобы создать видимость успеха. В любом случае, у кошки я выспросить ничего не мог, а мальчишки сказали, что не знали даже, что я в тот же день что-то оставил в подъезде. Тогда я им не поверил.

II

Через день явился он. Точно из ниоткуда. В выцветших обносках, лишенных логотипов, в рваных резиновых тапках на босу ногу, причем ступни его были черными, точно он когда-то опустил их в мазут. Остальная кожа казалась серой, точно пыльной, волосы были длинными и седыми. Его легко бы приняли за карлика старика, если бы не глаза полные детской любознательности и азарта молодости. Глаза, кстати, были желтыми. Он держался подальше от нас, все сидел у подъезда и иногда прятался в кустах. Мы тоже сторонились грязного мальчика, что забрёл в наш двор. Проходимцев тут было полно: кто-то приезжал к родственникам, кто-то приходил из соседних дворов, а еще неподалёку находился интернат, откуда также забредали ребята не самой опрятной наружности. Появление седоволосого мальчика мы не сразу связали с ритуалом.

Он появлялся каждый вечер. Никто не видел, откуда он приходил и куда девался с наступлением темноты, однако день за днем, седоволосый мальчик появлялся у моего подъезда, где просто сидел, обняв руками колени, и глядел на наши игры. В какой-то момент мы попытались позвать чудаковатого новичка, но в ответ на приглашение, он лишь тряхнул головой и снова опустил подбородок на колени, но теперь продолжил сидеть, улыбаясь. Что интересно, взрослые, что проходили мимо подъезда, кажется, его вообще не замечали.

Привыкнув к молчаливому наблюдателю, мы стали с ним здороваться, но издалека: простыми криками «привет», на что тот поднимал голову, кивал и снова принимал привычную позу. Настоящее изваяние из паутины, пыли и мазута.

Однажды мы предприняли попытку заговорить с ним, но подойти близко побаивались, а издалека он не отвечал ни на один из наших вопросов. Мы спрашивали, как его зовут, но седоволосый только кивал либо мотал головой. Тогда кто-то решил, что он не говорит по-русски. Мы тут же привлекли парней казахов, татарина, даже немца, но пыльный мальчишка никому не ответил и слова. Только кивал и улыбался, обнажая слишком уж острые зубы.

На этом мы оставили его в покое и только тихо строили между собой догадки о том, откуда же он взялся.

III

Это было то самое время, когда к нам повадились ходить ребята из соседнего района. «Рыночные», как мы их называли. Большинство из этой банды были известны мне лишь под кличками: Шмидт, Лимонад, Лорд и прочие. Настоящих имен я не знал, однако знал всех в лицо, знал и то, что лучше перед этими самыми лицами не оказываться.

В один из вечеров мы слишком поздно заметили их приближение. Ретироваться поздно: «Рыночные» уже шли через двор, шли прямиком к нам. Мы замерли, точно парализованное стадо, не зная, куда деваться.

Все началось безобидно, как это часто бывает. Они поздоровались со всеми по очереди. Кому-то тут же предъявили за то, что не подобает здороваться одной рукой, тут же выдвинув версию о том, что случилось со второй. Собственно, именно это и дало начало - так они вычислили жертву. Зацепившись за неправильное рукопожатие, они стали выяснять, кто из старших «держит» наш двор. Мы не нашли, что им ответить, ведь никто отродясь наш двор не держал. «Рыночным» это было и нужно. Зеленый свет. Тут же они стали объяснять, кто и сколько должен приготовить им к концу недели. Когда же очередь дошла до меня, я услышал, что должен приготовить «два листа». Я ничего не отвечал, а только смотрел себе под ноги. Мой ступор «рыночные» восприняли как отказ. И когда один из них уже решил привести меня в чувство ударом в ухо, между нами возник он. Тот самый пыльный мальчик.

«Рыночный» – а именно Шмидт – замер с занесённой рукой.

– Ты кто? – спросил он пыльного мальчика.

Тот молча сверлил Шмидта желтыми глазами.

– Эй! Я с тобой говорю!

Послышался тихий рык. Точно кто-то из ребят припрятал в кармане крохотного питбуля. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что рычит именно этот чумазый седоволосый мальчишка.

– Харэ, идиот, отойди, – сказал Шмидт и положил тому руку на плечо.

Звериным прыжком седоволосый сиганул на Шмидта и вцепился зубами в шею, попутно вырывая у того клочки волос.

– Херачь их! – крикнул Лимонад.

Началась полнейшая неразбериха. Я побежал в свой подъезд. За считанные секунды оказался на четвертом этаже, забежал в квартиру и замер, ожидая звуков погони, но в подъезде было тихо. Тогда я дополз (сам не знаю, зачем я полз) до окна на кухне и выглянул, прикрывшись шторкой. Пусто. Только на середине игровой площадки виднелось тёмное пятно – кровь Шмидта.

IV

В назначенный день, когда я должен был принести Шмидту обозначенные два «листа», я остался дома и каждые полчаса подбегал к окну, в надежде, что двор так и останется пуст, что «рыночные» оставили нас в покое.

Они явились к восьми часам. Тогда во дворе гуляла только парочка смельчаков. «Рыночные» окружили их и что-то долго выспрашивали, но не били. В какой-то момент парни с моего двора указали на подъезд. На мой подъезд. Я тут же отошел от окна и спрятался в глубине комнаты. Никак не мог взять в голову, зачем им понадобился именно я. Мне казалось, что если им и стоит кого-то искать, то не меня, а этого пыльного мальчика. Тогда я подумал, что может те двое указали именно на него. Из окна я не видел, что творилось под козырьком подъезда, был ли там седоволосый или нет. Я снова подобрался к окну и посмотрел во двор. «Рыночные» всей толпой шли прямиком к моему подъезду. Впереди шёл Шмидт, с перевязанной шеей и в кепке.

Я побежал ко входной двери в квартиру и замер у глазка. Слышал какой-то шум на первом этаже. Послышались животный рёв, крики, кричали сразу несколько человек. Стали открывать двери соседи и смотреть вниз, через лестничные пролёты. Затем крики затихли. Кто-то побежал из подъезда. Я кинулся к окну и увидел, что через двор бежало несколько человек, намного меньше, чем зашло в подъезд. Шмидта среди них не было.

Через час мама вернулась из магазина. Я спросил её, все ли хорошо на первом этаже. Она сказала, что кроме необычного запаха – да, все, как всегда. И вообще, если мне так интересно, что внизу, то я могу сходить сам, а заодно вынести мусор. Убедившись, что во дворе никого, кроме наших ребят нет, я отправился вниз.

На первом этаже я не нашел никаких следов драки, однако какой-то необычный запах, действительно, застрял в этих темных и холодных углах.

Выйдя во двор, обнаружил, что все наши также вышли гулять и, собравшись в кучу, что-то бурно обсуждали. Я выбросил мешок с мусором и присоединился. Причем, спрашивать стали именно меня:

- Что случилось? Где Шмидт с Лимонадом? Почему остальные так убежали? Куда делся седоволосый?

Сказать мне на это было нечего. Хоть всё случилось в моём подъезде – я ничего не знал, а свидетели этого действа пустились наутёк и не могли нам поведать об увиденном.

Решили проверит мой подъезд ещё раз, поискать следы таинственного происшествия. Ничего нового никто найти не смог, только отметили этот странный запах, который один из мальчишек назвал запахом крови. Когда мы спросили, откуда он знает, тот сказал, что так пахло в деревне, в сарае, где дед свиней разделывал. Но ни одного следа крови мы не нашли. Тогда кто-то предложил слазить в сам подвал. Он никак не освещался, а забраться туда можно было с большим трудом, протиснувшись между прутьями, ведь сам подвал держали на замке. Тут же решили, что раз подъезд мой, то и лезть, соответственно, должен я. Я предложил выбрать несчастного через считалку, и после непродолжительного спора со мной согласилось большинство.

Нас отвлёк звук полицейской сирены, что раздался вдалеке. Очень быстро мы поняли, что машина заехала к нам во двор. К моему подъезду.

Выбежали и тут же увидели бело-синий УАЗик, из которого вышли двое полицейских, а за ними один из «рыночных», перепуганный и заплаканный. Он хотел пойти за полицейскими, но только увидел мой подъезд, как развернулся и снова скрылся в машине, громко хлопнув дверью. Из подъезда же донеслись звуки ударов. Один из мальчишек подглядел — это полицейский пытался сорвать замок с двери в подвал. Заметив слежку, другой полицейский рявкнул на нас. Все отошли подальше, предвкушая недоброе.

Через полчаса у подъезда стояло несколько полицейских машин и машина скорой помощи. Мы сидели неподалёку и следили за входившими и выходившими людьми. Обычно те, кто выходили становились мрачными и либо курили в сторонке, либо тихо сидели на ближайшей скамейке, держась за голову. Затем из подъезда стали доставать мешки чёрного цвета. Их все сгрузили в одну машину, после чего один из полицейских направился к нам. Он спрашивал, что мы видели, спрашивал кто и где живет, узнав, что я из того же подъезда стал расспрашивать меня особенно внимательно, да только было видно, что он сам не может уложить в голове случившееся, а потому не понимает, что спрашивать.

Вечером, когда я играл в компьютер, я слышал, как мама говорила по телефону с одной из своих подруг. Она тихонько всхлипывала, говорила полушёпотом, что только подтолкнуло меня к тому, чтобы подслушать её разговор.

- В голове не укладывается, - говорила он, - просто разорвали. Как куклы… Лида с первого этажа сказала, что из подвала достали больше десятка пакетов с их… Боже… даже говорит страшно… Вроде как там было трое. Три головы, нашли… Конечности не все…

Так мы и узнали, что в подвале моего подъезда неизвестно кто разорвал на части трех мальчишек: Шмидта, Лимонада и еще одного «рыночного», чего имени или прозвища я не знал. Полицейские долго ходили к жильцам моего подъезда. Долго расспрашивали, но это ни к чему не привело. Однажды, когда ко мне в квартиру в очередной раз постучался человек в форме, я решил рассказать ему о ритуале, что сотворил, на что мне сказали, что сейчас не до этих глупостей.

V

Глупости. Вот они снова у меня в руках. Тарелка со всем необходимым для ритуала. Ну раз содержимое ещё здесь – ритуал не окончен. Ничего страшного ещё не случилось.

Взял тарелку, вышел во двор и выбросил содержимое в ближайшую мусорку. За мной наблюдали местные мальчишки, что пришли на смену на эти площадки. Пыль от их беготни ещё не осела, и они стояли молча среди пыльного тумана. Смотрели на меня с молчаливым осуждением.

- Я знаю, что вы хотите, - сказал я им. – Добром это не кончится.

Один из мальчишек, видимо главный, плюнул на земли и пнул мяч в сторону от меня и побежал, остальные побежали за ним.

Половину ночи я провёл в уборке квартиры, предаваясь воспоминаниям о тех уголках, в которых строил замки из подушек, отбывал наказание за проступки, дрался с невидимыми противниками и пытался зацепиться за стену, будучи уверенным, что рано или поздно смогу на неё вскарабкаться. Уснул я на диване, погруженный в знакомые запахи тихой и далёкой жизни с высоким небом и изумрудно-синими тенями двора.

Первые потенциальные покупатели обещали прийти на просмотр вечером следующего дня, они попросили встретить их у подъезда, чтобы им не блуждать. Я вышел немного раньше, за тридцать минут до их приезда, чтобы еще немного погрузиться в воспоминания, глядя на знакомые силуэты, черты и полутона, что не смогли полностью скрыть за время моего отсутствия. Детство законсервировалось в трещинах асфальта, в старой краске домов, в заколоченных балконах, откуда давным-давно никто не смотрит на двор.

Мальчишки, которых я вчера обидел, а может и разозлил, своей выходкой, встретили меня подозрительными взглядами, но очень скоро перестали обращать внимание на странного мужика, что сидел на скамейке и глупо улыбался, глядя куда-то поверх их голов на одному ему видимые знаки.

Солнце только что опустилось за дом, укутав мир серой пеленой. Из обволакивающей и тёплой ностальгии меня буквально выбили баскетбольным мячом, что влетел мне в грудь и тут же упал на траву. Мальчишки состроили виноватые лица, ожидая, что мяч к ним после такой выходки уже не вернётся.

Я подобрал мяч, вышел на середину площадки, прицелился в кольцо и бросил. С приятным «фу-у-ух» мяч пролетел через кольцо, растрепав видавшие виды сетку. Я ожидал, что после такого мальчишки хотя бы выскажут мне каплю уважения, но они даже не смотрели в мою сторону. Они вертели головами оглядываясь, смотрели то на один подъезд, то на второй, перешёптываясь между собой. Я огляделся, но ничего не увидел.

Мальчишки неуверенно заулыбались, я слышал, как они спрашивали друг друга: «Получилось?», «Это они и есть?»

- Эй, куда вы смотрите? – спросил я их, подозревая неладное. – Что там?

Все обернулись на мой подъезд. Тот мальчишка, которого я определил главарём снова плюнул на землю и сказал:

- Если бы не этот, - кивнул он в мою сторону, - было бы на одного больше.

В тот же миг я услышал рой хищный голосов, рык десятка невидимых тварей. А со стороны моего подъезда доносилось трагичное молчание свидетелей деяний Плотоядного, что был призван однажды.

Я жду тебя, мой мальчик. Жду, прижавшись к мокрой от дождя кирпичной стене. Прячусь за железным контейнером, от которого пахнет разлагающейся органикой: прячусь тут от огней машины военного патруля, что проезжает мимо. Ты оставил меня в этом переулке, чтобы я мог нырнуть обратно в люк, если почую опасность, нырнуть туда, откуда мы недавно выбрались. Дождь, кажется, вот-вот пропитает мою одежду, и придавит ослабевшее тело к земле. Тут негде спрятать мои старые кости, от вездесущей влаги, мой мальчик, кроме той дыры из которой мы только что выбрались, да этого контейнера, но там, кажется, кто-то уже нашел последнее пристанище.

Как всегда, ты появляешься вовремя. Выбегаешь из подворотни через дорогу, проследив за последней синей вспышкой патрульной машины. Подходишь ко мне и спрашиваешь, не замёрз ли я, глядя на дрожь в руках. Но это другая дрожь, мой мальчик, – пальцы готовятся сыграть последнюю композицию на костяных клавишах, слушателями которой будут трущобы, подарившие мне тебя. Не грусти и не протестуй. Знаю, ты не любишь, когда я так говорю, но дай же старику посмеяться над скорой смертью, мой бесхитростный мальчик.

Ты ведешь меня через дорогу, испещренную морщинами, – следами страшных погромов, в которых бесследно исчезли твои родители. Ты говоришь, что патруль вернётся сюда лишь через час. И я тебе верю. Последние годы, ты был моими глазами и руками в этом краю голодного каменного забвения. Ты хорошо знаешь эти улицы, что стали стираться из моей памяти. Ты слышишь дыхание серо-красных развалин, что смотрят на свинцовое небо пустыми глазницами. Ты знаешь все крысиные тропы, знаешь каждую кроличью нору, что настолько же глубока, насколько и безумна. Ты умеешь оставаться незаметным среди бесчисленных подземных толп, среди хищных банд, что развелись тут в последние годы. Ты частичка этого мира, живая и хищная. Ты прекрасен, мой милый мальчик. Прошу, не смущайся моих слов, лучше достань датчик и прислушайся к этому треску. Это пение механических цикад тем громче, чем мы ближе к Здоровяку.

Как же ты упустил его, мой мальчик? Что же ты наделал? Нет, я уже не злюсь. Но я все ещё недоумеваю, как ты мог забыть закрыть дверь в самый важный момент? Усталость? Да, это я могу понять. Ты много работал последнее время. Жду не дождусь, когда же ты покажешь мне плод твоих стараний – то, ради чего ты предпринимаешь такие долгие вылазки в трущобы. Но все же, мой мальчик, открытая дверь? Такая глупость и такие страшные последствия… Ты смотришь на меня своими наивными глазами, мой бесхитростный мальчик. Конечно, я тебя прощаю.

Ты говоришь, что ещё ничего не случилось и мы всё ещё можем найти Здоровяка. И я тебе верю. Датчик трещит все сильнее, доказывая твою правоту. Ты ведёшь меня к одному из самых старых притонов. Два пятиэтажных корпуса, в которых раньше жили студенты военной академии, ныне служат убежищем для сотен алчущих не знаний, но забытия. Говоришь, что Здоровяк прячется в одном из корпусов, датчик же больше не трещит, а истерически пищит, куда ни направь.

Здоровяк вернулся туда, откуда мы его забрали, говоришь ты. Конечно. Стоило ему на секунду почуять волю, как он тут же поспешил обратно в эти сырые коридоры, заполненные синтетическим ядом, гнилостным запахом и грёзами, кипящими в огнях дешёвых разноцветных газовых зажигалок. Обратно, в этот уют неведенья, в эти катакомбы, куда больше не наведывается время, в коридоры, заполненные густой тоской по несбыточному.

Ты подводишь меня ко входу и просишь подождать. Раньше я бы принял это за дерзость, но теперь, когда я слаб, я понимаю, что ты заботишься обо мне, мой милый мальчик. Ты выключаешь датчик и прячешь его в карман. Да, у Здоровяка отменный слух благодаря моим препаратам. Он точно услышит этот писк. Ты достаешь пистолет, и надеваешь на него самодельный глушитель. Зачем он тебе мой мальчик? Ты собираешься убить Здоровяка? Убить не только мой, но НАШ шедевр? Ты говоришь, что в этих притонах теперь полно разных душегубов. И я тебе верю. В этом мире все меняется слишком быстро: улицы мутируют под едким дождём ничуть не хуже, чем люди, их населяющие. Я слишком долго не был в подлунном мире, мой мальчик. Я тебе верю. Ты показываешь мне другой пистолет, заряженный капсулой со стабилизатором клеточного роста и с пустой ячейкой под капсулу с «Альфой». Теперь я спокоен, мой мальчик. Да, в нужный момент я дам тебе «Альфу», но не сейчас. Нет, не уговаривай. Ты сам знаешь, что этот препарат я всегда держу при себе – так велика его сила.

Ты заглядываешь в пустой дверной проём, смотришь в темноту, примечаешь силуэты людей-кукол, что лежат обездвиженные наркотиками по углам, сидят в проходах, опустив бездумные – а может безумные до паралича - головы. Ты говоришь, что можно идти. И я иду за тобой. Иду сквозь широкий коридор, некогда уставленный мебелью, а теперь заваленный телами – живыми и полуживыми. В глубине здания темно, и ты включаешь фонарик, держишь его точно под пистолетом, готовый выстрелить в любого, кто помешает нам вернуть Здоровяка. Этот бледный кружок света выделяет среди пыли, мусора и неподвижных тел бледно-розовые сгустки. Кажется, что они и пенятся, и тлеют одновременно. Да, мой мальчик, тело Здоровяка начало меняться. Совсем скоро он преобразится до неузнаваемости, но ты это и сам знаешь. Не раз ты видел тех несчастных, что не получили вовремя дозу стабилизатора. Участь их незавидна. Тебе все еще снятся кошмары с кричащими сгустками бурлящей органики? Да, ты прав. Они стали жертвами нашей благородной цели. Но ты так и не сказал, снятся ли они тебе?

Мы проходим насквозь первый этаж, встречая тут и там, на стенах, на разбитых и выломанных дверных косяках следы Здоровяка. Он метался по комнатам, пытался найти что-то. Может быть, тот самый тёмный угол, из которого мы его забрали? Ту мрачную железобетонную утробу, в которой он хотел переродится бесплотным духом, оставив свое тело. Мы ведь потому и выбрали его в тот день, мой мальчик: его тело – оно уникально. Врождённая способность организма Здоровяка бороться с токсинами впечатляет до сих пор. Он вытерпел субмаксимальные дозы почти всех моих препаратов. Уникум. Такой же, как и ты, мой мальчик. Твой ум и его тело – вот рецепт совершенного человека. Вот та химера, что способна изменить мир будущего. Я знаю, что не увижу рассвета, знаменующего рождение сверхчеловека. Это также бесспорно, как и то, что ты станешь его творцом.

Ты замираешь возле аварийного выхода. Что привлекло твоё внимание, мой мальчик? А, вижу. Неужели та доза препарата подавляющего либидо недостаточна? Да, мальчик стремится стать мужчиной. Придется мне рассчитать заново дозу твоих лекарств. Но должен сказать, что даже сквозь фильтр из препаратов, что очистили мой мозг от прежних зависимостей, я вижу, что эта особа довольно красива. Да, ты прав. Возможно, она даже очень красива, учитывая в каком месте мы её нашли. Подснежник среди холодного пепла ядерной зимы.

Ты спрашиваешь, можем ли мы её исцелить? Может быть, мой мальчик. Но зачем? Я даже не уверен, что она жива. Ты хочешь проверить её пульс? Пожалуйста. Нитевидный? Ничего удивительного: жизни всех, кого мы тут видим, держаться на таких вот пульсирующих алых нитях. Кроме, конечно, Здоровяка. Его тело сейчас похоже на двигатель, что работает на всех оборотах, и вот-вот перегреется, без нашей с тобой помощи. Надо быстрее найти его, мой мальчик. Я вижу сожаление в твоих глазах. Ты что-то чувствуешь к этой особе? Уж ни к ней ли ты наведывался, под предлогом научных изысканий. Знаешь… даже будь у меня ампулы две «Альфы», мне было бы жаль тратить ампулу на такую как она. Ты сам знаешь, что у меня с собой всего одна ампула, мой мальчик, и она для Здоровяка. Молчишь? Злишься? Мне это не нравится - как только вернёмся, я увеличу дозу твоих препаратов.

Ты оборачиваешься на звук. Да, я тоже это слышал. Ты выключаешь фонарь и крадешься вдоль стены, переступая через тела, что бесформенными грудами возвышаются в озёрах лунного света, проникающего сквозь пустые окна. Я иду за тобой. Звук доносится со второго этажа. Лестница усыпана пустыми и смятыми консервными банками. Ты обходишь ловушки с кошачьей ловкостью, мне же приходится ступать вдвойне осторожно, ведь я уже не так ловок, мой мальчик.

На втором этаже вы перебегаем в первую пустую комнату, откуда просматривается весь коридор. Ты тоже слышишь этот смех? Это не Здоровяк. «Гиены», мой мальчик. Я знаю, как ты их ненавидишь. Но если у них Здоровяк, что если они поймали его и теперь потрошат в надежде на то, что за его органы они получат больше обычного? Стоит подобраться к ним осторожно, но ты и сам это понимаешь. Ты отдаешь мне пистолет с глушителем, но я знаю, что мне он не понадобится. Знаю также хорошо, как и то, что эти отбросы тебе неровня. Я вижу, как блестит клинок трофейного армейского ножа в твоих руках. Кажется, холодным блеском вторят и твои глаза, мой мальчик. Ты говоришь мне, чтобы я спрятался за перегородкой, а сам продолжаешь следить за коридором, в котором показались «гиены».

Ты говоришь, что их четверо, каждый несёт по мешку. На головах горят фонари. Этот их смех при дыхании, который на самом деле является следствием деформации гортани от постоянного ношения ларингофильтра, становится все ближе. Как только они подходят достаточно близко, ты бросаешься на них. Эффект неожиданности работает на тебя. Ближайшую «гиену» ты убиваешь анатомически точным ударом в сердце. Пока остальные пытаются сориентироваться в узком коридоре, ты ранишь в горло второго потрошителя, тот прижимается к стене и скатывается по ней, держась за горло. Он больше не смеется, а глухо клокочет кровавыми брызгами. В скачущих лучах ламп ты уворачиваешься от размашистых ударов паникующих «гиен», но кажется один удар все-таки достигает тебя, ты шумно выдохнул, на миг ушел в сторону и вот один за другим фонари «гиен» падают на землю и освещают алые лужи, растекающиеся по холодному и грязному полу.

Отдохни, мой мальчик. Сделай глубокий вдох. Ты все сделал правильно. С хирургической точностью и хладнокровием. Ты ранен? Дай осмотрю тебя. Нет – это чужая кровь. Вот, вытри лицо. Хотя, позволь я, ты так только сильнее измажешься. Ну вот. Теперь лучше. Как ты? Возьми мою флягу – попей. Я пока посмотрю, что они несли в мешках.

Нет, мой мальчик. Это не Здоровяк. Органы обычного размера. Тут легкие и печень. В другом пакете почки и, кажется, сердце. Они так и не научились правильно вырезать органы. А вот тут мозг. Смотри, тут киста в правом желудочке. А вот это кажется… да, ты прав, что-то злокачественное. Ты только посмотри на эти бугры. Очень похоже на орехи. За такой мозг много бы не дали. Плохой улов, что скажешь? Думаю, у этих парней день в целом не задался. Рад, что ты смеешься, мой мальчик. Значит, ты пришел в себя. Пистолет? Конечно, возьми. Видишь, я даже не снял его с предохранителя – так я в тебе уверен.

Ты спрашиваешь, что такое «орехи», мой мальчик? Это нечто съедобное и твёрдое. Нет, ни один эрзац из тех, что нам доступны, не похож на орехи. Остались ли они еще где-то в подлунной мире? Может быть, а может и нет.

На шум, поднятый дракой, никто не приходит. Корпус снова погрузился в токсическую дрёму. Ты снова идёшь впереди, держа перед собой пистолет с фонариком. Что скажешь, мой мальчик? Кажется, Здоровяка здесь нет, хотя вокруг полно следов его распадающегося тела. Ты достаешь датчик и вопросительно смотришь на меня? Хочешь рискнуть? Время поджимает, мой мальчик. Думаю, риск того стоит.

Ты нажимаешь на кнопку и выкручиваешь рукоятку. Датчик протяжно пищит, ты уводишь его чуть в сторону в направлении одной из комнат и он срывается на визг. Ты выключаешь датчик и направляешься туда. Не забудь, мой мальчик, мы должны вернуть Здоровяка живым, иначе все наши труды будут напрасными. Да, держи второй пистолет наготове.

Ты заходишь в комнату. Зовешь меня. Здоровяка нет, зато на полу мы находим растерзанного бедолагу. Это не «гиены», точно. Кажется, его разорвал крупный зверь. Внутренности несчастного больше походят на кашу из костей и мяса. Здоровяк пытается компенсировать распад тела путём каннибализма. Интересно, правда? Но это и настораживает. Видимо, даже его уникальное тело не способно слишком долго сдерживать распад тканей без стабилизатора клеточного роста. Нам стоит поторопиться, мой мальчик, пока нам ещё есть, что спасать.

Ты выходишь на балкон и зовешь меня. Тонкий луч твоего фонаря находит в окне соседнего корпуса большую мясистую фигуру, похожую на гориллу, которую ни то побрили и облили кипятком, ни то сняли шкуру. Вот и Здоровяк. Мышцы его клубятся на глазах, раздуваются пузырями и лопаются. Хорошо, что мы не разозлили его сигналом нашего датчика, мой мальчик. Он сидит к нам спиной и пожирает очередную неподвижную сомнамбулу. Как думаешь, он умер прежде, чем Здоровяк до него добрался? Мы бежим на первый этаж, уже не обращая внимания на осторожность. Надо как можно быстрее стабилизировать Здоровяка.

Ты спускаешься быстрее меня и бежишь по коридору к аварийному выходу. Да, так мы быстрее доберёмся до второго корпуса. Но почему ты замер, мой мальчик? И зачем ты поднял руки? Да, теперь и я увидел их, а они увидели меня. Военный патруль. Двое солдат. Может, их привлекли «гиены»? Может, они видели Здоровяка, когда он пробегал по двору притона? Не надо мальчик, брось пистолет. Делай, как они говорят. Я не переживу потери сразу двух моих шедевров. В лучах фонарей, прикреплённых к их винтовкам, я вижу твое тело. Прекрасное и юное, рождённое среди таких же пустых коридоров, заполненных медленной галлюцинаторной смертью. Они говорят нам подойти поближе. Послушаемся их. Тебя они не знают, мой мальчик, не бойся. А вот моё лицо может быть им знакомо, кажется, пару месяцев назад награду за мою голову увеличили ещё вдвое. Видишь, тот слева, кажется, узнал меня. Вот он уже тянется к рации, чтобы запросить для нас спецтранспорт. Как же она пищит, эта его рация. Ужасный звук. Режет уши, правда, мой мальчик? Вижу в твоих глаза смятение. Да, мы подумали об одном.

Слышишь, что-то упало на втором этаже? Они хотят знать, кто там? Скажи им мальчик. Скажи им, что там их смерть. Солдат снова тянется к рации, но теперь он хочет вызвать подкрепление. И опять переговорное устройство взвыло на языке радиоволн, что так раздражал чувствительный слуховой аппарат Здоровяка. Тяжелый топот звучит над нашими головами. Солдаты пятятся назад, в надежде успеть занять позиции снаружи, но Здоровяк обрушивается на них из окна второго этажа всей своей кипящей массой, погребая под собой. Его тело уже не имеет строгой формы, оно меняется на глазах, разрастается кучей псевдоподий, лжеконечностей, что тут же распадаются, растекаются бледно-розовой массой.

Не медли, мой мальчик. Действуй, пока Здоровяк отвлечён. Что же ты стоишь? Почему не стреляешь?! Ты обречённо смотришь на разбитую капсулу с клеточным стабилизатором, что разбилась от того удара «гиены», единственного удара, что ты пропустил. У нас больше нет шанса вернуть Здоровяка. Теперь мы должны спасать не его, а себя самих. Ты хватаешь пистолет с глушителем, но Здоровяк уже здесь. Он сбивает тебя с ног, точно нелепую помеху. Он бежит ко мне, спешит к создателю. Теперь выбора нет: нужно стрелять ему в голову, мой мальчик, иначе с ним не справиться.

Но ты не успеваешь. Удар Здоровяка сбивает меня с ног. Я влетаю в стену, слышу, как что-то громко лопается, трещат кости. Я больше не могу пошевелиться. Здоровяк берёт меня, как игрушку и тащит к своей уродливой морде. Мой мальчик, ты приходишь на помощь слишком поздно. Голова здоровяка вздрагивает, затем ещё и ещё, а коридор позади него несколько раз зажигается короткими вспышками. Безумный взгляд здоровяка тускнеет. Затем голова вздрагивает в последний раз, гипертрофированный от бесконтрольного роста глаз Здоровяка разлетается - последняя пуля проходит насквозь. Она летит мимо, забрызгав моё лицо фонтаном из кусочков дроблёной кости, крови и мозга. Здоровяк выпускает меня из огромных рук, мы падаем на пол.

Ты убираешь с меня массивную руку мутанта. Осматриваешь моё тело. Что такое, мой мальчик? Перелом шеи? Сущий пустяк, ведь у нас есть «Альфа», да, мой мальчик? Возьми ампулу, заряди в пистолет и выстрели в меня. Этого хватит, чтобы стимулировать заживление. Да, вот в этом кармане. Не медли, же, мой мальчик. Куда ты смотришь? Я ведь тут, прямо у твоих ног. Лежу также, как ты лежал некогда у ног моих. Ослабленный, уязвимый, распростёрся среди долины смертной тени. Куда ты уходишь? Что в той комнате, мой мальчик? Ах, кажется, понял. Ну вот, ты несешь её на руках. Ампула в пистолете пуста. Ты решил потратить «Альфу» на неё? Предпочёл меня ей? Как же я это упустил. Кажется, понимаю…

Побег Здоровяка не был случайностью, да, мой мальчик? Ты это спланировал? И даже стычка с «гиенами» не нарушила твой план. Теперь ты несёшь её на руках, точно невесту и даже не смотришь назад, точно меня тут и нет. Точно человек, подаривший тебе жизнь, сотворивший твоё будущее, не лежит на холодном полу с перебитым позвоночником. Ты прекрасно знаешь, что без «Альфы» жизнь покинет мое тело быстрее, чем ты успеешь вынести свою избранницу под холодные и тяжелые капли дождя.

Обернись хоть на миг, чтобы я мог запомнить твои глаза!

Хитрый, хитрый мальчик…

Мы в нашем городке привыкли к берущимся из ниоткуда чудесным лавкам, крохотным магазинчикам, размещенным в старых фургонах, пёстрым палаткам, в которых за пару монет можно узнать будущее, если на то хватит отваги. Все дело в том, где находился наш городок: с одной стороны горный перевал, за которым начинаются совсем другие края, с другой пустошь, которой заканчивается край наш - последний островок на пути смелых и безумных торговцев чудесами, что тянутся щуплыми и ветхими караванами к заветным горам, за которыми они хотят найти то, что давно не водится в нашей сухой, изможденной солнцем и ветрами долине. То, что не встретишь в жилищах местных обитателей, что не увидишь в детских глазах. Таких мы провожали тоскливыми взглядами, иногда давали им еду в дорогу, уповая на то, что хоть кто-то из них доберётся туда, откуда не приходят письма, откуда не передают приветы.

Теперь не вспомню, кто первый заметил эту диковинную повозку, что двигалась от горного перевала. Кто бы первым её не увидел, весь городок тут же покинул жилища, оставив двери открытыми. Старики смотрели из окон, дети бежали навстречу повозке, а взрослые собрались на площади у старого, давным-давно не работающего фонтана. Я тоже стоял там, слушал опасения одних и ликования других. Старый охотник вынес винтовку, сказал, что надо приказать незнакомцу обойти город стороной, ведь никто и никогда не держал путь от горного перевала. Городской староста – мэра у нас отродясь не было, то ли из-за малочисленности городка, то ли из-за его отдалённости – настаивал, что надо привести незнакомца в город, ведь никто и никогда не шел со стороны горного перевала. На радостях он приказал седлать почтовую лошадь. Мне пришлось его огорчить. Последняя наша лошадь сдохла пару дней назад, о чем я как ветеринар уведомил его незамедлительно.

— Ах, да… действительно…

Незнакомец тем временем заезжал в город. За ним по пятам бежали местные дети, припрыгивая, заглядывая в лицо, пытаясь что-то спросить, перебивая друг друга и сбивая с ног. Они выглядели как безумные крошечные бесы, которых лишили перепончатых крыльев. Казалось, пыль, которую они поднимали с дороги, скрывала их крохотные копытца.

Повозка незнакомца жалобно скрипела под грузом из небольших деревянных ящиков, каждый из которых мог бы вместить предмет, размером не превышающий бутылку вина. Ящиков было несколько десятков, кто-то предположил, что их там было около сотни, некоторые сказали, что их там ровно столько, сколько нас в этом городке.

Мы разошлись в стороны, и повозка остановилась точно у фонтана. Человек спрыгнул с козлов, подошёл к фонтану и посмотрел на пересохшее дно источника. Он долго смотрел на него о чём-то думая, а мы смотрели на него. На его диковинные туфли из кожи неизвестного нам зверя, причём на каждом носке сохранился ни то зуб того самого животного, ни то рог, размером с детский мизинец. На зелёные брюки в клеточку, что были ему великоваты, ведь он их всё время подтягивал. Рукава рыжего пиджака его были закатаны. То ли незнакомец некогда был больше, чем в тот миг, когда мы его встретили, то ли одежду он снял с какого-то бедолаги, что погиб где-то в пути. За первую версию тут же выступил староста городка, за вторую старый охотник.

— Уверяю вас, что одежда принадлежит мне, как и эта лошадь, – он указал рукой на усталого скакуна, – как и эта телега и то, что в ней находится. И прежде, чем вы получите то, что я вам привез, будьте так добры, принесите усталому путнику и его коню воды.

Дети сорвались с мест и побежали к своим домам наперегонки, чтобы отличиться перед незнакомцем.

— Славные у вас дети, – сказал он, – только, кажется, не все мне тут рады.

— Это точно, – сказал охотник и плюнул на землю. – Мы тут не жалуем незнакомцев с той стороны.

— С какой это с той?

Все обернулись на горный перевал, что зиял глубоким расколом среди угрюмых неприступных скал.

— А-а-а, – протянул незнакомец и сел на край фонтана, – кажется, понимаю. Да, добраться к вам не так просто. Видимо, я первый за долгое время, кто одолел этот путь.

— И потому мы так рады вашему прибытию, – сказал староста.

— Говори за себя, – сказал охотник и отошел чуть в сторону, а вместе с ним отошла группа горожан, разделявшая его недоверие.

Еще одна группа осталась возле городского старосты. Я же оказался среди неопределившихся, что стояли тут и там, и не торопились принимать чью-либо сторону.

Тут снова набежали дети, стали протягивать незнакомцу глиняные чашки с холодной водой, которую мы – жители городка – набирали в небольшом и единственном источнике за городом.

– Чудесно, чудесно, – сказал незнакомец, осушив подряд три чашки. – А теперь налейте-ка в мою шляпку, да не скупитесь. Это для моего друга, – сказал он и подмигнул коню. Тот, кажется, понял и заржал.

– Кто-нибудь хочет напоить моего коня, пока я поговорю со взрослыми? – спросил незнакомец.

От желающих не было отбоя. Он выбрал самого крепкого мальчика и сказал, что теперь он несет ответственность за его шляпу.

– Так откуда вы прибыли? – спросил староста, когда детишки обступили коня, оставив незнакомца в покое.

– Как уже верно заметил человек с ружьём, я прибыл с той стороны.

– Конечно, конечно, но откуда именно? Из какого города, деревни или другого поселения?

– А что вы вообще знаете о городах той стороны? – спросил незнакомец сразу всех собравшихся.

– В общем-то ничего, – сказал староста.

– И не хотим, – сказал охотник.

– Слышала, там полно чудаков, – сказала одна женщина, что владела единственным кабаком в городке.

– Неужели?

– Так я слышала.

– Ну, чудак я или нет – решать вам, а только я здесь по деловому вопросу. Видите ли, я занимаюсь цветами. Да, теми, что принято дарить прекрасным дамам. Цветами занимались еще мои дед с отцом, ныне покойные, хотя я давно не проверял их могилы, но кажется мне, что некоторым вещам, таким как смерть, довериться можно.

Он сделал паузу, чтобы вызвать ещё больший интерес к своим словам.

– Огненные крамолиты. Именно эти цветы я и привез в ваш славный городок…

– Не нужны нам твои… – начал охотник, как его перебили.

– Закрой ты уже свой беззубый рот, старик! Продолжайте, уважаемый…

– Плут. Такая вот у меня чудная фамилия. И отец и дед мои тоже носили такую фамилию.

– Продолжайте, господин Плут, – вступил староста, – зачем же вы привезли нам ваши цветы?

– Дело всё в том, что в моих краях цветы сыскали достаточную популярность. Можно сказать, что они целиком заняли нишу, приготовленную для них Богом или кем-то там ещё – сказал господин Плут и неопределённо покрутил рукой. – А потому я решил, что стоит отправиться в новые края, для покорения новых земель, что ещё не видели огненных крамолитов.

– Цветы? – переспросил староста. – Только и всего?

– Вам этого мало? – удивился господин Плут.

– Нет, не поймите неправильно, но вы первый, кто прибыл с той стороны и… цветы… всего только цветы?

– О, не просто цветы. Стоило разве пробираться через жуткие горные тропы, только для того, что показать дорогой публике какие-то обыкновенные цветы.

– Не стоило, – сказал кто-то.

– Вот именно! Огненные крамолиты – не просто цветы. Это нечто большее, чем цветы. Они уникальны.

– В чём же их уникальность?

– Они забирают пороки, возвращают человека в его первозданно-чистое состояние. Они…

– Богохульник! – закричал охотник и вскинул ружье, но его тут же остановил староста, закрыв собой господина Плута. – С дороги!

– Нет!

– Пропадите вы оба!

Охотник прикрыл один глаз, приложился к стволу, какой-то миг думал, затем с рывком убрал винтовку за спину, громко выругался и пошел прочь, а за ним и часть горожан.

Плут быстро сосчитал их, и тихо сказал.

– Минус двадцать…

– Что, простите?

– Я говорю минус двадцать. Двадцать человек не хотят воспользоваться моими услугами, двадцать несчастных отказываются от дара огненных крамолитов, двадцать обречённых останутся жить прежнюю жизнь.

Тут все обернулись вслед уходящей группе во главе с охотником.

– Как же они забирают пороки? – спросил кто-то, когда недовольные гостем скрылись.

– О, это до конца неизвестно даже мне. Сама суть явления скрыта от глаз. Однако стоит всего лишь провести одну ночь с таким вот цветком, – тут господин Плут подошёл к телеге и открыл один из ящиков, явив толпе цветок, похожий на алую розу, но не с шипами на стебле, а с тонкими и длинными выростами, точно щупальцами. Бутон же, казалось, состоял из всего одного лепестка, бесконечно закрученного внутрь, причём внутренняя сторона лепестка бледно светилось теплым розовым оттенком, когда наружная часть – кричала кроваво-красным.

Конечно, диковинный цветок прежде всего поразил женщин, именно они первыми согласились приютить у себя такого красавца у кровати. Скупые мужья спросили, сколько это будет стоить, ведь денег-то у них совсем нет.

– Абсолютно бесплатно. Можете лишь замолвить словечко на ближайшей ярмарке, что есть вот такой-вот господин Плут с вот такими вот цветами, – сказал чужестранец, подмигнув нескольким дамам.

Те благосклонно захихикали.

– Бесплатно? – приободрились мужчины.

– Совершенно! Прошу, – господин Плут отошёл в сторону, выставив руку в приглашающем жесте.

Люди подходили к телеге и брали по коробке. Сначала несмело, затем уверенно, а в конце и вовсе нагло, забирая сразу по несколько цветов в одни руки.

– Берите, берите, – говорил господин Плут, – тут на всех хватит. А вы что же?

– У меня аллергия на цветы, – признался я.

– О, эти цветы особенные, они совершенно безопасны.

– Не хочется проверять, благодарю.

Он поджал губы и опустил глаза, но напускная грусть тут же пропала, когда он увидел пустую телегу.

– А теперь выслушайте меня, друзья, ибо после такого доверия к плодам моего труда я не могу назвать вас иначе. Друзья, сегодня ночью, вы, как я и сказал, вернётесь в своё первозданное – догреховное – состояние. Вы очиститесь от скверны подлунного мира, что ржавчиной покрыла ваши души. От вас нужно лишь оставить в своих спальнях по одному цветку на ночь, а рано утром я зайду за тем, что останется.

– Они пропадут? – спросили его.

– Какое-то время они будут цвести, но быстро завянут – таков их удел. Да, еще одно: прошу вас, дорогие друзья, как я уже сказал, мне от вас ничего не нужно, кроме доброго слова, но я бы хотел получить обратно свои коробки. А потому, оставьте двери открытыми, чтобы я мог войти в ваши жилища и, как я уже сказал, забрать то, что останется. Не беспокойтесь, я не возьму лишнего, не возьму чужого. Дело в том, что после ночи с огненным крамолитом человек может проспать очень долго, а я вынужден выехать затемно. Да, завтра я возвращаюсь обратно за горный перевал. Чтобы вы были спокойны, кто угодно может пройти со мной утром, чтобы убедиться, что я не взял лишнего. Например, вы.

Он указал на меня.

– Человек с аллергией. Сможете ли вы встать завтра утром, чтобы удостовериться, что я не взял чужого.

– Это лишнее, – сказал староста.

– Я настаиваю.

– Хорошо, – сказал я, – так будет лучше. Я пройдусь с вами утром.

– Вот и славно, а теперь, где я могу переночевать? Горячая еда и тёплая постель – что ещё нужно усталому путнику?

Горожане разбрелись по домам, гость устроился на ночлег в старой гостинице, я же еще немного побродил по опустевшим улицам и также устроился на ночлег, когда синеватый туман с предгорья подобрался к городку.

Разбудил меня стук в дверь. Накинув одежду, спустился и обнаружил на пороге господина Плута. Он стоял, глядя в темноту моего дома, через открытую входную дверь. Кажется, я её закрывал.

– Проснулись? – спросил он.

Я кивнул, накинул плащ и вышел к нему.

– Это не займёт много времени, – сказал господин Плут. – Вернётесь в постель ещё затемно.

Удивительно, но каждый дом, к которому мы подходили, встречал господина Плута открытой дверью. Не припомню, чтобы мои соседи славились доверием, однако тут весь город охватило слепое повиновение просьбе торговца, прибывшего из-за гор. Господин Плут заглянул в ближайший дом, легонько толкнул дверь пальцем и та, хоть и со скрипом, отворилась. Он заглянул в дом, шагнул в темноту, я уже хотел пойти следом, но из темноты жилища донеслось:

– Не стоит вам заходить. Огненный крамолит за ночь расцвел. Аромат кругом такой, что… лучше вам не заходить. Я мигом! – сказал господин Плут совсем не понижая голоса. Видимо, сон, нагоняемый его цветами взаправду так глубок.

Миг спустя он показался с деревянной коробочкой.

– Вам помочь? – спросил я, но тот помотал головой и показал пальцем мне за спину. До сих пор не понимаю, как я мог упустить, что ко мне сзади подошёл его конь, запряженный в телегу. Ни ржания, ни скрипа колёс в предрассветной гипнотической тишине я не услышал.

– Вы что? – спросил он, глядя на меня.

– Давно конь ходит за нами? – спросил я.

Господин Плут рассмеялся от всей души и, ничего не ответив, прошел к следующему жилищу. И так от дома к дому. Каждый раз он говорил, что цветок расцвел и мне не следует заходить, каждый раз на поиск коробочки он тратил меньше минуты. Спустя какой-то час, может даже меньше, телега его наполнилась ящиками, и мистер Плут сказал, что я могу возвращаться домой. Дорогу из города он найдёт сам.

На том мы и простились, я побрёл к дому, он же двинулся в сторону горной гряды, что чёрным пятном зияла на фоне ещё усыпанного звездами, но уже чуть поредевшего мрака ночи. И не успел я дойти до дома, как услышал гром. И пока эхо разносило звук над головой, я успел понять, что небо чистое и никакого грома быть не могло. Выстрел прорезал предрассветную тишину, пронзил сонный дух, что висел над городом. Я побежал на звук, кажется, он донёсся с той стороны, куда двинулся господин Плут. Туда же побежали и горожане из тех, кто вчера не принял дар иноземного торговца, но их было не так много. Около пяти человек. Остальных мы встретили за городом. Телега стояла посреди дороги, ящики же лежали на земле, лошадь отвязали, и она ушла немного в сторону, туда, где трава была зеленее. Вокруг телеги стояли те, кто вчера приняли сторону охотника. Он сам сидел на коленях, возле одного из ящиков, держа ружье на коленях.

Я подбежал ближе и увидел в стороне тело господина Плута. Голова его лопнула от точного выстрела, но крови в такой темноте было не разглядеть. Он стал похож на недоделанное пугало, что кто-то бросил у дороги, позабыв закрепить поверх мешковатого каркаса тыквенную голову.

– Что тут случилось? – спросил я.

Мне никто не ответил. Я обошел толпу, склонился над охотником. Перед ним, помимо ружья, лежала одна из коробок. Крышка лежала в стороне. В коробке, вместо ожидаемого цветка, лежало нечто похожее на человеческий плод по размеру, только не гладкий и одутловатый, какими мы являемся на свет, а тощий и высушенный, сморщенный плод.

– Что это? Кто это? – спросил я.

Рядом лежали ещё несколько вскрытых коробок, в каждой лежало по такому же существу с незначительным индивидуальными отличиями, у одного волосы были чуть длиннее, у другого была борода. В них с трудом узнавались соседи и знакомые.

– Это всё они? – спросил я, глядя на выложенные кругом коробочки, что теперь походили на крошечные гробы.

Никто не ответил, да и не было нужды. Всё и так ясно. До обеда мы похоронили их прямо в этих продолговатых коробках в поле неподалёку от места смерти господина Плута. Тело самого торговца сожгли вместе с телегой. А месяц спустя, после затяжных дождей, пришлось сжечь и всё поле, когда на нём взошли огненные цветки с нежно розовым нутром и щупальцами вместо шипов. На этом закончилась история нашего городка на границе между пустошью и горным перевалом.

В конце концов психотерапевт сдался. На последнем приёме, он протянул визитку с номером телефона, однако на этой серой квадратной карточке не было ни названия учреждения, ни минимального описания того, что меня ждёт, согласись я набрать этот номер. На обратной стороне визитки расположился рисунок чёрного дерева, с ветвей которого свисало нечто, похожее на гигантские плоды или коконы.

На вопрос, что это такое, психиатр только сказал, что проблема моего мировосприятия находится за пределами доступных ему средств, а потому решение, или как он сказал выход, следует искать где-то там. Говоря там, он посмотрел на визитку.

Из кабинета я вышел потерянный или скорее обречённый. Эти визиты были для меня последним окном в мир человеческого общения, которое теперь закрылось, выбросив напоследок невнятную визитку с номер телефона и изображением жуткого дерева.

Я брел домой по улицам, знакомым до отвращения. Отвращение же это только усиливалось от того, что все это казалось мне ненастоящим. Декорациями для умственно отсталого существа, что неспособно отличить подлинную реальность от мимикрии под нормальный мир. Нормальность, да где же она? В этих ли бетонных скворечниках, в этих трещинах асфальта, в этом мусоре под ногами, в этих толчках в спину, смачных плевках, летящих отовсюду окурках.

Лишь иногда я встречал такой же протест, что застыл в моих мыслях. Я видел его в граффити на стенах развалин, видел в глазах бездомных безумцев, видел в окнах больниц, которых так много кругом, но кому, скажите, они способны помочь?

Я прибегал к разным источникам познания мира: самым официальным и самым порицаемым, общедоступным и сокровенно-тайным, до белизны новым и черным от разложения и старости. Но ничего не помогало. Никакое объяснения мира не казалось мне достаточным. Ни одна из догм церкви, ни одна статья об открытиях из мира мельчайших частиц, ни одно слово любого из просветителей, никто из философов – ничего из этого не укладывалось в рельеф моего мироощущения. Ничто не заполняло эту пустоту, эту оторванность от всего вокруг, от «здесь и сейчас». В любом месте я ощущал себя куклой, игрушкой, ведомой примитивными стимулами из самого основания пирамиды потребностей. Все мои действия подчинены некоторым базовым функциям любого живого существа, которые невозможно взломать, чтобы не расстаться при этом с жизнью. Такова, видимо моя судьба. Такова судьба всех вокруг, да только им все равно. Им наплевать на то, что воля их нисходит неизвестно откуда, да и их ли эта воля вообще. Неужели я один обладаю достаточным уровнем самосозерцания, рефлексии, чтобы спросить, что вокруг творится? Но этого недостаточно. Я задаю вопрос, стоя перед микрофоном в пустом зале, где никто и никогда не устанавливал освещения, дверь в который забыли открыть. Но красную ленту, как и положено, перерезали золотыми ножницами под аплодисменты тех, кто никогда и ни за что не согласился бы войты в этот зал, чтобы столкнуться лицом к лицу с тем вопросом, что ставит под сомнение саму суть существования каждого из нас.

Когда я сказал, что в зале некого нет, я слукавил. Один человек в зале был – мой психотерапевт. Однако он испарился, точно бредовая иллюзия, оставив после себя эту серую визитку.

Дойдя до своей душной коморки в коммунальной квартире, отгородившись от пьяного бормотания соседа скрипучей деревянной дверью, я забылся на какое-то время, глядя на завернувшиеся и рваные края обоев с цветами, - очередная пародия на пародию, создаваемая моим мозгом. Когда этиловый скоморох наконец угомонился, я вышел из комнаты и замер у черной коробки на стене. В руке я держал тот самый листок с выходом.

Конечно, выходов было полно. Взять хотя бы окно в моей комнате, достаточно высокое, а жил я восьмом этаже, для совершения последнего поступка, последнего акта неповиновения, который, кажется, единственный, может быть, противен тому порядку, что пронизывает каждую органическую сущность, ползущую, летящую, бегущую под луной. Еще ножи на кухне - достаточно острые для подобного жеста финального самоотречения; газовая плита могла бы помочь мне забрать с собой еще несколько безвольных манекенов, что день за днём сжигали себя изнутри этиловым спиртом.

Я отогнал эти мысли, решив, что пока есть ещё шанс на исцеление без гибели сознания - стоит попытаться. Прокрутил на телефоне шесть цифр, указанных на визитке. После трех гудков ответили:

— Говорите.

— Мой психотерапевт дал этот номер.

— Очень хорошо, ваше имя?

— А это имеет значение? Куда я вообще позвонил? С кем я говорю?

— Разве же ваши вопросы имеют значение? – иронизировал голос. – Разве хоть что-то имеет значение?

Я вздохнул и хотел уже положить трубку, как мне сказали:

— Запишите адрес, – сказал оператор и продиктовал название улицы, - будьте там сегодня в девять вечера.

— Зачем?

—Там вы получите ответ на свой вопрос.

— На какой из них? У меня полно вопросов…

— Разве? – опять иронично спросил оператор. – Не опаздывайте.

Послышались короткие с хрипотцой гудки, я повесил трубку и вернулся в комнату. Лег на кровать, уставился в потолок, пронизанный паутинкой трещин, с кусками отвалившейся штукатурки, зелёно-чёрными от плесени уголками и единственной, висящей на тощем проводе, перегоревшей лампочкой. Из любопытства протянул руку в сторону и нажал на выключатель. Щелк, щелк, щелк. Ничего. Перевернулся на живот и перевернул визитку, что так и держал в руке. Еще раз посмотрел на дерево, на то, что свисало с ветвей. После пристального изучения своеобразные плоды напомнили мне висящих вверх ногами людей, завернутых в причудливые коконы. Еще раз про себя повторил адрес, названный оператором. Кажется, это не так далеко от моего нынешнего жилища.

Послышался шорканье тапок по деревянному полу. Несколько хрустящих щелчков, донёсся запах дешевых сигарет: соседка курила в форточку на кухне. Она включила радио, что стояло на холодильнике, откуда полилась густая и грустная музыка, которую производят в поистине промышленных масштабах во всех уголках нашей страны. Соседка стала тихо подпевать страдающей певице, изредка перебивая радио надсадным кашлем с мокротой, которую она тут же отправляла за пределы квартиры сквозь всю ту же форточку, куда следом устремлялся сизый сигаретный дым, что растворялся без следа на сером полотне наступающего вечера.

Когда тяжелая серая дымка, знаменующая гибель дня, заволокла всё за моим окном, я посмотрел на настенные часы. В сумерках угадывалось положение кошачьих лапок в положении половины девятого. Я встал с кровати, накинул куртку и вышел из комнаты. Радио на кухне все еще сопело о каких-то трагедиях личного характера, что непременно должны были зацепиться за покалеченные души слушателей. В кухонное окно глухо ударили первые капли дождя, выбив затем звонкую дробь об подоконник. Я накинул капюшон и вышел из квартиры. Разглядывая иероглифы в лифте, добрался до первого этажа. Прошел мимо мирно спящего у батареи бездомного и вышел в неприветливый вечер, что готовился дать мне единственный ответ на все мои вопросы.

Теми же омерзительными улицами я шёл к назначенному часу в назначенное место. Нет, конечно, улицы были другими, но все такими же безлико мерзкими, до отвращения одинаковыми, бесцеремонно убогими. Пустыми, как и те, кого я встречал по пути. Уставшие, обречённые, замкнутые в примитивном колесе желаний и страхов, - эти бедняги шли, потупив голову, скрывая лица от безразличного неба, будто бы ему на самом деле есть до них дело. Стаи бездомных собак, ютившиеся в уголках дворов, глядели на меня бездумными чёрными бусинками, провожали острыми худыми мордами, а затем снова опускали носы в землю, вынюхивая что-нибудь, что поможет им прожить ещё один день. Такой же бесцельный, как предыдущий.

Я добрался до указанного адреса ровно к девяти часам. Моей целью было небольшое кирпичное здание, первый этаж которого занимали гаражи, а второй этаж какая-то безымянная контора. Тут же напротив стояла скамейка, на которой сидели четыре человека: двое мужчин среднего возраста и такого же класса; старик в потёртом костюме, мода на который закончилась ещё в прошлом веке; молодая девушка с кислотно-зелёным рюкзаком и синими волосами. Места на скамейке как раз хватало ещё на одного человека - я сел рядом. Воздух связывало церемониальное молчание, хотя все чувствовали, что собрались с одной целью. Видимо, имея одни и те же вопросы к мирозданию, мы понимали, что соседи по лавке также не имеют ответов, раз их занесло в эту часть города равно чуждую каждому из нас.

Открылась гаражная дверь самого левого бокса, в сгустившейся темноте нас ослепили фары машины, что с тихим гулом и шелестом гравия выехала из кирпичного стойла и замерла точно перед лавкой. Это был чёрный фургон с тонированными стёклами и без номеров. Точнее, номера были, но не привычный госномер: на переднюю и заднюю металлические пластины нанесли телефонный номер безымянной организации. Дверь фургона открылась, показался человек в черной робе и каком-то гибриде мотоциклетного и тактического шлемов на голове. Он спрыгнул на землю и молча изобразил приглашающий жест. Первой встала девушка с синими волосами, затем поднялись остальные. По очереди, безропотно, безвольно, как и положено людям наших взглядов на свободу воли, мы разместились внутри салона, после чего человек в черном тоже запрыгнул внутрь и сел на одинарное сидение, обращенное к нам лицом.

Окна оказались тонированными и с внутренней стороны, так что мы не могли видеть, куда нас везут, однако по движениям машины я догадался, что мы выехали на трассу, уводящую подальше от города. Человек в чёрном всю дорогу сидел неподвижно, точно манекен. Лишь один раз, когда старик засунул руку во внутренний карман пиджака, он резким движением направил руки к поясу, где, видимо, прятал оружие, но тут же вернул их на колени, когда старик достал пузырёк с красно-белыми капсулами и привычным движением забросил одну прямиком в рот. Немного погодя человек в шлеме протянул каждому из нас по большому конверту. Внутри мы нашли листок и ручку. Я не стал читать текст, ведь забрать у меня было нечего, кроме жизни, владение которой я сам готов был поставить под сомнение. Однако один из среднеклассников вычитал что-то, с чем был не согласен. Мужчина в черном пару раз постучал кулаком по перегородке, отделявшей салон от водителя, машина замерла. Наш немой проводник открыл дверь фургона и указал рукой на чёрный квадрат, ведущий в мир наступившей ночи.

— Погодите, — сказал среднеклассник, — я только хотел прояснить…

Мужчина в черном одним движением подался вперёд, схватил непонятливого за шиворот и вытолкал прочь, тут же захлопнув дверь. Мы сложили подписанные листы в конверт и вернули их обратно. Машина двинулась дальше.

Спустя полчаса безмолвия и легкой тряски фургон замер. Первым поднялся мужчина в чёрном, он открыл дверь и выпрыгнул наружу. Затем стали выбрались остальные. Нас привезли в большой ангар, лишенный окон. Что удивительно, под ногами у нас была земля, поросшая редкой сухой травой. Кругом стояли прожектора, позади которых угадывались железные плетёные конструкции, поддерживающие потолок ангара.

Девушка с синими волосами присвистнула. Мы все повернули голову и также издали звуки удивления, каждый на свой манер. Старик даже схватился за сердце. В самой середине ангара стояло дерево. Диаметр основания на первый взгляд составлял больше десяти метров. Ствол уходил так высоко наверх, что терялся под неосвещённым потолком. Из-за стоящих по периметру прожекторов казалось, что крыши у ангара и вовсе нет, а потому верхушка дерева беспрепятственно уходила ввысь, пронзая небесную тьму, что к тому времени сгустилась над нашими головами.

Человек в черном пошёл по направлению к дереву, мы последовали за ним. При нашем приближении, из-за дерева вышли пятеро. Четверо носили облачение схожее с нашим проводником. Пятый облачился в деловой костюм, к воротнику которого пришили капюшон.

— Приветствую вас, - сказал он, разведя руки в стороны.

Мы стояли достаточно близко, чтобы можно было увидеть причудливые браслеты на его руках: запястья обвивали черные цепочки из крупных звеньев, с которых свисали белоснежные фигурки. Кажется, это были игрушечные человеческие скелеты. Когда человек в капюшоне взмахнул руками, те звонко разлетелись, а затем также весело ударились друг о друга, треща и побрякивая, предвкушая предстоящее веселье.

- Сегодня вам предстоит церемония, суть которой – есть суть самой жизни человеческой.

Разными путями вы оказались на пороге нашей службы, разными путями вы пришли к одной проблеме. Всех вас волнует, ваша судьба. В конце концов – именно этот вопрос вас волнует. Но, как сказал классик: эта, сокрушившая стольких людей, пустыня безбрежна и требует широты души, но в то же время он невероятно пуста. Она бесчувственна, бесплодна. Её сокровенная суть – камень. Хорошие слова, но дают ли они что-то кроме сочувственного отклика в ваших измученных сердцах? Не думаю, иначе вас бы здесь не было. Вы хотите ощутить это безразличие на себе. Ощутить всеми чувствами, что доступны человеку. Затем вы здесь. Последнее разочарование!

Человек в капюшоне поднял руки кверху и откуда-то из поднебесной темноты вниз спустились четыре троса с мешковидными расширениями.

— Прошу, -̶̶  указал он на упавшие с неба предметы, - ваш билет в пустыню. Увидите, насколько она на самом деле пуста…

И снова первой пошла синеволосая. Мы прошли следом.

— Устраивайтесь, -̶̶ сказал человек в капюшоне.

Каждый лёг в предназначенный ему чехол, после чего тот плотно застегнули и утянули – так, что стало трудно дышать.

— Прощайте, -̶̶  сказал человек в капюшоне, когда все приготовления были закончены, - ведь, когда мы увидимся в следующий раз, это будете не вы.

Он вновь поднял руки кверху, тросы бесшумно натянулись и потащили нас ввысь сквозь пустое тело ангара, вдоль чёрного ствола, что, казалось, не имел вершины.

Спустя пару мгновений я оказался подвешен вверх ногами на такой высоте, откуда люди внизу выглядели игрушечными, точно те скелеты на браслете у человека в капюшоне. Погасли прожекторы, тьма за один укус пожрала все вокруг. Кровь стала приливать к голове, отчего та стала тяжелая и тугая. Я подумал, что костные швы черепа вот-вот разойдутся, и то немногое, что сохраняло жизнь внутри моего тела покинет его раз и навсегда, оросив подножие этого могучего дерева. Непроглядная тьма стала сгущаться сильнее. Точно кто-то стал осторожно перемешивать чёрную гладь, разлитую перед глазами. Затем тут и там, по разным полям зрения стали вспыхивать огни. Сначала слабо и скромно, но с каждым следующим появлением они все росли и распускались. Потом тьма расступилась, или же скорее окрасилась самыми смелыми красками, что боролись между собой за моё внимание. Откуда-то подул ветер. Мой кокон качнулся вперёд. Затем назад. Послышался гул, точно где-то заработал двигатель самолёта. Моё вместилище закачалось все сильнее, начало вращаться вокруг собственной оси. Сквозь красочные галлюцинации, к которым я к тому времени привык, стали проступать вспышки, что отпечатывались в глазах золотыми трещинами. Казалось, кто-то бросил камень в тот аквариум, что защищал человеческий разум от всего безумия, что окружало нас. Бросил снаружи, пытаясь вытащить меня, показать, что там…

Не знаю, то ли включили прожектора под потолком, то ли каким-то образом зрение научилось использовать световые фантазмы моего страдающего рассудка в качестве источника света, но я ясно различил как неподалёку колеблются ещё три кокона. Они также болтались вперед и назад, ведомые движением неизвестной природы. Я видел их каждый раз, как моё зрение разрывалось золотыми трещинами, которых с каждой секундой становилось всё больше. А затем все погасло. В одну секунду. Точно ничего и не было. На какой-то миг я потерял самого себя. Даже не так. Некому было терять меня. Никто не мог ничего ощутить. Тело в коконе было просто телом. Безвольно замершим в этом нелепом положении. Живой мумией, подвешенной вниз головой. Я пропал. И в тот момент, когда личность моя растворилась, явилось оно.

До сих пор не знаю, что это было. Ожившая метафора, бредовый титан, хтоническая суть человеческой судьбы. Ответа у меня нет.

После того, как краски пропали, а вместе с ними и я сам, на какой-то краткий миг возник образ. Тело моё все ещё находилось вверх ногами. Рядом за такие же тросы были подвешены ещё три тела, которые, думаю, в тот миг также лишились своих Я. Наши тела в коконах болтались на запястье исполинского существа. Существо же это было похоже на огромного человека, только высушенного какой-то неведомой болезнью. Вместо пор, кожа его была изрыта полосами, похожими на кору дуба. Прожилки же сочились красным соком, что был гуще крови, отдалённо похожим на смолу. Голова его скрывалась за копной сухих волос, больше похожих на вымерший лес. Существо шло сквозь туманное пространство, что искривлялось вокруг в угоду неведомому повелителю. С каждым шагом он взмахивал рукой, и мы в своих телесных темницах вторили этому движению, раскачиваясь то вперёд, то назад. И как только остатки разума смогли зацепиться за этот образ, сравнить все величие неведомого держателя человеческих тел с той толикой самосознания, что еще теплилась в переполненной кровью голове, я услышал крик.

– Хватит, прекратите! – кричал старик. – Я не выдержу! Хватит!

Существо же продолжало идти, невзирая на мольбы. А больше вокруг не было никого, кто бы мог помочь. Остальные молчали. Я тоже молчал.

Как только способность к осознанию вернулась, откуда-то снизу подул ветер, а миг спустя тросы опустили на землю. Нас тут же освободили от тугих пут, и оставили на земле. Люди в шлемах окружили старика. Затем его подняли за конечности и унесли в сторону. Кажется, он не дышал. Пока я приходил в себя синеволосая подскочила с земли и стала кричать что-то невразумительное. К ней подошёл один из людей в шлемах, взял её за руки, но та ударила его в промежность и побежала в сторону, за прожекторы, которые к тому времени снова включили. Она громко смеялась, отрешённо, самозабвенно, безумно. Её настигли уже за прожекторами. Послышался звонкий хлопок, что разнёсся эхом по ангару, звук разбитого стекла, погас один из прожекторов. Больше она не смеялась. Больше ни звука.

Я сел и взялся за голову, которая к тому времени заметно потеряла в весе: кровь снова бежала по телу по привычным путям. Ко мне подошёл человек в капюшоне.

– Что вы видели?

– Не знаю, - честно сказал я.

– Это замечательно. Значит, с вами проблем не будет, - сказал он и положил руку мне на плечо.

Из рукава его пиджака выпали те самые скелеты, которых я видел прежде.

– Что это за браслет? – спросил я.

– Он вам что-то напоминает?

Я посмотрел наверх и рассказал, что, кажется, я только что точно также висел на браслете у кого-то…

– Не пытайтесь дать ему имя, - сказал человек в капюшоне. – Любое имя будет лишено смысла, равно как и любая попытка анализа случившегося. Но скажите, стало ли вам легче? Получили ли вы то последнее разочарование, о котором я говорил?

– Не знаю… я пока ничего не понимаю…

– И не поймёте. Никогда не поймёте. В этом и кроется ответ, - сказал человек и похлопал меня по плечу, после чего встал и направился прочь.

Меня подняли люди в шлемах и отвели к фургону. Обратно в город отвезли двоих. Меня и среднеклассника. Старик, кажется, умер ещё до того, как нас опустили. Куда дели синеволосую я не знал, и не хотел знать.

Нас привезли туда же, откуда забрали. И вот я вновь шёл домой знакомыми улицами, но больше не испытывал к ним отвращения. Теперь я был рад этим шатким и ветхим декорациям, что берегли мой разум от того безумия, что скрывалось за тонкой полупрозрачной ширмой, за которой некто неведомый шёл вперёд сквозь туманное ничто, а мы были лишь скелетами на его браслете.

1

С последней встречи с братом прошло два года. Обычно он возникал неожиданно на пороге моей квартиры в совершенно неприличное время – ночью, чтобы посвятить меня в очередную городскую легенду, которую он нашёл занимательной и, самое главное, реалистичной, ну или хотя бы не лишенной какого-то рационального корня, засевшего глубоко в асфальте жилых районов. Но в этот раз он написал мне сообщение: адрес и время.

Конечно, я знал бар «Сафари». Не лучшее место для деловой или романтической встречи, но самое то для параноидального полушёпота под треск выдохшихся динамиков, в окружении сизого сигаретного дыма. Брат ждал меня за столиком в углу. Он глядел в окно, зажав пальцами давно потухший окурок. На столе стояли три пустые бутылки из-под сидра – пиво брат не пил.

– Давно не виделись, – сказал я, сев напротив.

– Считаешь?

– Два года, думаю, это можно назвать давно.

– Не знал, что ты теперь носишь очки, – сказал он, бросив на меня взгляд.

– Работа за компьютером делает своё дело.

Брат пожал плечами и снова повернулся к окну. Он смотрел куда-то наверх. Глаза его вырисовывали зигзаги.

– Что там?

– Ничего. А может что-то. В этом и дело…

Я понял, что вот-вот услышу очередную городскую байку, а потому подозвал официанта, попросил себе пива – сидр я не пил. Когда я сделал глоток, брат спросил:

– Начну?

– Вперёд.

– Помнишь ли ты сказки, которые нам рассказывал отец?

– Какие-то помню, какие-то – нет. О чём речь?

– Топ-топ-топ идёт… – начал брат, отбивая ладонью по столу каждое топ, отчего пустые бутылки из-под сидра зазвенели колокольчиками.

– Магот, - закончил я и тоже ударил ладонью по столу. – Забавная шутка. Почему ты вспомнил об этом?

– Что если я скажу тебе, братец, что это вовсе не забавная шутка, как ты выразился, а самая настоящая проблема, с которой я не так давно столкнулся.

Я подумал, что брат в очередной раз бросил препараты, которые ему назначил психиатр, но сказал я, что готов выслушать.

Топ-топ-топ! идёт Магот! — это шуточная игра, которую придумал наш отец, зарабатывавший на жизнь написанием детских ужастиков. Видимо, то была одна из нереализованных на бумаге страшилок, которая осела в нашей квартире в виде причудливой игры. Она начиналась одинаково: отец сидел за письменным столом, а мы с братом осторожно подходили к нему сзади, сознательно шурша ногами по ковру. Он до самого последнего делал вид, что не слышит, а потом громко хлопал по столу приговаривая ту самую фразу. Затем вскакивал и шел за нами, нарочито высоко задирая колени, чтобы дать побольше времени скрыться. Тот, кого он находил первым ощущал, как на его голову опускается тяжелая отцовская ладонь, после чего он как бы начинал вкручивать голову тебе в шею. Очень слабо, никакой злобы в этом действии не было. После чего первый попавшийся звал на помощь второго. Второй накидывался на Магота-отца сзади, обвивался вокруг шеи, чем и усмирял невоплощенного обитателя детских ужастиков. Однажды мы попросили отца нарисовать нам этого Магота. Получилось что-то среднее между мамонтом и динозавром. Зубастый слон, покрытый не шерстью, но чешуёй. Отец сказал, что это существо настолько же огромно, насколько и незаметно. Оно вечно скрывается от взора за высокими домами, его невозможно услышать, можно лишь шестым чувством уловить взгляд рептильего глаза на своём затылке.

— Именно это я ощущаю последние недели. Сверлящий рептилий взгляд. А началось всё совсем странно. В общем, я видел отца.

Это, конечно, враньё. Мы оба видели отца в последний раз десять лет назад. Две пачки сигарет в день сделали своё дело. Он иссох буквально за полгода. До сих пор помню его маленькое высушенное тело, обложенное цветами.

– Я не сошел с ума, – продолжил брат. – На самом деле видел. Конечно, я не дурак, я тоже помню это сморщенное тельце, помню. К сожалению. Но недавно я увидел его в прежнем облике. Увидел, сидящим за столом, работающим за стареньким компьютером. Это было в одном из недостроенных домов близь старого переезда. Ты наверняка помнишь эти пустотелые памятники коррупции на окраине. Не буду говорить, что меня туда занесло, – это история не так интересна, как то, что случилось в одной из пустых комнат дома под номером «11». Я поднялся на пятый этаж и зашел в первую квартиру справа.

Как у нас в детстве, подумал я.

– Как у нас в детстве, – сказал брат. – Как ты понимаешь, дверей в квартирах нет, равно как и ничего из внутренностей – пустой каркас, бездушный короб. Разве что иногда попадались граффити на стенах, да строительный мусор. Так было и в той самой квартире, кроме одной комнаты – самой дальней. Из неё струилось тёплое облако света. Такое знакомо-домашнее, уютное, понимаешь?

Я тоже помнил настольную лампу отца. Её свет действительно обливал пространство спокойствием и уютом.

– Вижу, что понимаешь. Я несколько минут не решался заглянуть внутрь. Мешал и запах, зависший, казалось, под самым носом. Горьковато-кислый запах, сверлящий нос. Ты даже сейчас поморщился, а я ведь не сказал, чем там пахло.

Я на самом деле сморщил нос, более того, захотелось его как следует прочистить.

– Отцовские сигареты, да. Это были они. После такого озарения стоять на пороге я не мог. Точно какой-то вор я прокрался вдоль стены, чтобы не спугнуть чудное видение, и заглянул за угол. В комнате без обоев, без ковров, стоял стол, на столе старый компьютер, справа от монитора лампа, что излучала сияние детства, за монитором сидел отец. Чуть сутулый, с лысеющим затылком, легкой сединой по краям, с вечным дымом от сигареты, что струился и уходил к потолку, а оттуда разливался по всей комнате.

Тут брат обратил внимание на свой окурок, поджег его и продолжил говорить, зажав сигареты между указательным и средним пальцами.

– Как в детстве, крадучись, я подбирался к отцу, или к тому, что приняло его облик. Когда осталось несколько шагов, я услышал знакомое: топ-топ-топ идёт Магот.

Брат замолчал, отвернулся к окну и снова взор заскакал слева-направо в поднебесной сери осеннего неба.

– Что же было дальше?

– Я побежал. Прочь из дома.

– Почему?

– Разве не такие правила игры?

– Ты испугался.

– А ты бы не испугался?

– Видения порой выглядят реальными, ты сам знаешь, что…

– Это не видение.

– А что тогда? Мы оба были на похоронах.

– Я потому и сказал, что это, возможно, не отец, а что-то, что приняло его форму.

– Что же?

– Не знаю. Это сейчас не главная проблема.

– Нет? – спросил я, допив пиво и заказав ещё одну бутылку.

– Нет. Проблема в том, что со мной из здания вышел Магот. Та самая тварь, полумамонт-полурептилия. И теперь она вечно плетётся за мной, я чувствую её позади себя каждый раз, как выхожу на улицу, лишь в помещении я ощущаю себя хоть в какой-то безопасности. Но даже тут я ожидаю увидеть зелёную чешуйчатую морду с бивнями и рептильими глазами, что глядят на меня из-за соседней многоэтажки или через отражение в темных окнах бизнес-центра.

– Приятного, конечно, мало, - сказал я, - но ты знаешь мой ответ.

– Я разве задавал вопрос?

– Думал, вот-вот задашь.

– И что за вопрос, по-твоему, я приготовил?

– Что делать?

Брат рассмеялся. Он ударил по столу ладонью, бутылки повалились на пол и с гулким рокотом покатились прочь.

Чудак, подумал я.

– Вот чудак, – сказал брат. – Я знаю, что делать: нужно сыграть с ним.

– С отцом?

– С Маготом!

2

Все-таки он мой брат. Порой безумный, асоциальный, но брат. Родственные узы значат для меня чуть больше, чем это принято в наше время, где действует правило трёх НИ и одного НЕ: никто никому ничего не должен. Настоящая мантра современного здорового общества. Но мой брат не здоров, возможно отчасти не здоров и я, ведь всё ещё лелею надежду, что однажды он вернётся на путь, который мы начали вместе. Он взял академический отпуск на втором курсе и так из него и не вышел, все дальше и дальше углубляясь в недра городских переулков полных лукавого шёпота, тихих стонов, плетущих истории о невероятном среди безнадёжно-вероятного. Может, теперь с помощью детской игры, затеянной еще нашим отцом, он хочет выйти из круговорота жутких историй, что составляют мифологию окраин и множат уродливый пантеон. Может, он впервые протянул мне руку, будучи по самое запястье в непрозрачном омуте, может, это его мольба? Сыграй со мной, помоги выиграть, ведь ты тоже знаешь правила. Ты тоже знаешь. Он слишком гордый, чтобы сказать напрямую. И я такой же. Потому, когда он назвал мне точный адрес недостроенного человечника, я пообещал наведаться туда в ближайшее время.

На следующий день сразу после работы я заказал такси на указанный адрес. Таксист спросил, куда конкретно мне нужно, ожидая, что мне необходимо попасть в один из автосервисов, что рассыпались у подножья недостроенного и заброшенного ипотечного рая. Косым и хмурым взглядом он встретил моё уверенное:

- Именно к тому дому мне и нужно.

Спонтанные притоны, бордели и ночлежки - что еще может возникнуть в незаселённом доме. Держу пари, таксист разрывался между первым и вторым: что еще могло привести мужчину в деловом костюме с портфелем наперевес в застройщиком забытое место? Конечно, не детская забава, что померещилась его больному брату в холодном и пыльном лабиринте серых стен.

Расплатившись с таксистом, я вышел из машины и пошёл вдоль бордового забора из профнастила, что окольцевал нужный мне дом. Найдя брешь, – примятый к земле лепесток забора, точно что-то тяжелое на него повалилось, – я пробрался на территорию. Справа от здания стоял вагончик для рабочих, он когда-то был ярко жёлтым, с красной крышей, устремленной к красному же солнцу, но теперь он походил на позабытую великаном в пыли игрушку. На всякий случай я постучал в двери вагона, откуда-то сверху мне на рукав упала горстка песка, точно какое-то ритуальное посвящение – или приветствие. Отряхнувшись, я направился ко входу в дом. Никаких дверей, только серые стены, торчащие из них электрические волоски да круглоротые канализационные трубы, что змеями вились у подножья этих самых стен. Прошёл через узкий коридор к лестнице: лифт, конечно, не работал, да и был ли он вообще в этом чёрном пищеводе не ожившего гиганта - неизвестно. Поглядел наверх сквозь узкую щель меду пролётами, которая делилась лестничными перилами, рассекалась и группировалась обесцвеченным и упорядоченным узором супрематизма. Вздохнул, ощущая тоску безликих стен, и пошел наверх.

Пятый этаж. Одна и та же высота, что тогда, что теперь. Раньше я преодолевал её за пару вдохов, перепрыгивая через несколько ступеней, вырывался вперёд, подтягивая себя руками за перила, вылетел, точно камень, пущенный из рогатки. Теперь шел, вслушиваясь в глухое и плоское эхо моих шагов, что слабо чеканилось где-то наверху и неохотно возвращалось обратно, спотыкаясь о застывшие безжизненные преграды. Наконец, пятый этаж. Первая квартира справа. Тусклый вечерний свет падал в коридор, освещая путь мелким частицам пыли, что волочили неорганическую жизнь в круговороте взлётов и падений среди воздушных потоков. По полу скользили вытянутые сумеречно-синим светом оконные проёмы. Вот тут справа, в подобной квартире, была наша с братом комната. Слева родительская спальня. Я прошёл дальше, отметив, что и туалет, и кухня заняли то же место, что им отведено в моей памяти. А вот тут отцовский кабинет. Я замер у стены, глядя на тихи желтый свет, разлитый по полу, точно масло, готовое вспыхнуть. Свет этот лился из отцовской комнаты. Не синеватый - цвет умирающего дня, а золотой – цвет неувядающего человеческого разума. Нечто иррациональное зашевелилось внутри, нечто позабытое. Азарт, предвосхищение, ожидание какой-то забавы. Так я стоял когда-то, глядя из темноты коридора, как работал отец, как он держался руками за голову, вымучивая очередной кошмар, достаточно жуткий и достаточно одолимый для детского разума. Затем подходил мой брат, предлагал поохотиться на Магота. Я соглашался.

Сделал несколько шагов вперёд. Комната-побратим, комната-неродившийся близнец раскрылась передом мной немым бестелесным фантомом, имеющим лишь контуры, лишённым очеловеченной сути. Золотистый живой свет струился от макушки заходящего солнца, что в траурно сияло над изумрудными шпилями, окружающих город сосен. Из окна виднелся, поросший невысоким сорняком, пустырь, что так и не развился в детскую площадку, а за ним начинался один из проспектов, по которому вытягивалась граница приближающейся ночи. Простоял так, пока весь проспект не укрылся прозрачной густой пеленой, пока солнце не бросило последний луч, что отразился от окон далёкой многоэтажки, заставив меня на миг прищуриться. Ещё раз оглядел бетонный куб, где брат увидел призрака родителя, с тяжелым вздохом выпустил из легких дух ностальгии и пошел к выходу. Обернувшись в последний миг, я увидел вспышку, короткую вспышку из той самой комнаты, точно вспыхнула зажигалка. Побежал назад, ощущая знакомый едкий запах, впитывающийся в одежду, мебель, сами стены. Заглянул внутрь – ничего. Только изумрудные шпили за окном, да сизая мгла, заливающая пустую комнату.

Пока спускался вниз, написал брату сообщение: «Был там. Ничего».

Нажав кнопку отравить, краем уха зацепил причудливый звук эха, точно кто-то вторил моим шагам своими: тяжеловесными, вычурными. Вновь поглядел наверх сквозь узкую лестничную спираль, а оттуда на меня глядело бестелесное ничто, смеющееся над моим воспалённым воображением, раздражённым ностальгией по далёким временам.

Телефон завибрировал. Брат ответил.

«Совсем ничего?»

3

Договорились о второй встрече. Это на брата не похоже: одна встреча в год-два – вот его максимум семейного общения. На этот раз о встрече договорились в ресторанчике «Клевер». Конечно, это заведение я тоже знал. Именно здесь отец любил отмечать день рождения. Когда-то в «Клевере» была детская зона с бассейном из шариков, плетёной лестничной стенкой и пластиковой, грозящейся развалиться от любого неловкого движения, разноцветной горкой. Но это было тогда, теперь же детскую зону убрали, поставили ещё четыре угрюмых столика. За тем, что в самом углу меня ждал брат. На столе вновь стояло несколько пустых бутылок сидра.

– Никак не могу понять, – начал брат, когда я сел напротив. – Почему ты ничего увидел?

– Потому что там ничего нет. Твои видения, они…

– Можешь не стараться. У нас разное отношение к видениям, – сказал брат очертив в воздухе кавычки двумя указательными и средними пальцами.

– И в чем разница? – спросил я, подозвав официанта.

– Ты считаешь, что есть реальный мир вокруг, – брат обвёл рукой зал «Клевера», точно он и был квинтэссенцией материального мира, – мир, полный всякого физического, осязаемого барахла. Не всегда осязаемого напрямую человеком, иногда осязаемый с помощью наших эрзац-органов – приборов, датчиков, анализаторов. Этих железяк разной степени сложности, низводящих окружающий мир до нолей и единиц, которые человек радостно разворачивает… – брат задумался, подбирая слово, – трансформирует в миф, помпезно называемый реальностью. А есть то, что никак нельзя оценить и уловить, есть нечто, что заперто в человеческой голове, как сейчас принято считать, – тут брат ткнул себя указательным пальцем в висок, — это нечто, именуемое сознанием, выделывает такие причудливые фокусы, что люди могли бы подивиться, но у сознания есть лишь один зритель – оно само. Зеркало, что смотрит само на себя. Сознание через слова и действия выходит в мир, но почему-то этому нашему органу – а я считаю сознание именно органом – доверия меньше, чем самому примитивному термометру, барометру и прочей ерунде. Так вот, дорогой брат, разница в том, что ты думаешь, сознание – это следствие реальности, а я знаю, что всё совсем наоборот. Именно сознание формирует реальность, именно оно первично по отношению к миру. И то, что я вижу, слышу и ощущаю, ничуть не менее реально, чем электромагнитное излучение от какого-нибудь телевизора, которое ты также не можешь увидеть, как и мои видения. И забери уже своё чертово пиво, – сказал брат и отвернулся к окну.

Всё это время рядом стоял официант, с выпученными глазами он слушал речь брата, точно вдохновлённый адепт только что зародившейся секты.

– Спасибо, – сказал я официанту и взял у того с подноса кружку.

– Вам нужно что-то ещё? – спросил он, не сводя глаз с брата.

– Нет, спасибо, – ответил я.

Официант не шевелился.

– Спасибо, ничего не нужно! – повторил я громче.

Бедняга проморгался, опустил смущённые глаза и быстрым шагом отправился в глубину зала.

– Не думал обзавестись культом? – спросил я брата.

– А что, может однажды, – пожал тот плечами, – но уже не при жизни.

– Почему?

Брат не ответил, он смотрел в окно, смотрел на крыши ближайших домов.

– Ты что-то видишь?

– Магота нельзя увидеть, помнишь?

– Но можно почувствовать, верно?

– Верно. Странно, – брат перевёл на меня взгляд, – я думал, что в тебе тоже есть что-то что позволит увидеть. Мы же близнецы. Как же так? – Взгляд его превратился во взгляд исследователя. – Неужели внешняя среда сделала это с нами?

– Что?

– Безвозвратно разделила наши миры. Я думал, однажды ты вернёшься на путь, который мы начали вместе. Помнишь, как мы жили в этих мирах, что возникали перед глазами, стоило нам заговорить. Мы творили целые вселенные, полные живых-для-нас существ. Мы их видели. Мы их слышали.

– Мы притворялись.

– Что?! – он отпрянул от стола. – Притворялись? Они были реальнее всего на свете. Они были реальнее нас!

– Послушай, я тоже помню эти игры, помню, правда. А ещё я помню, что даже тогда я притворялся. Да, не смотри на меня так. Уже тогда я понимал, что это лишь игры. Лишь фантазии, вымыслы, которые рассеются стоит нам отвлечься или выдумать другую игру.

– Нет, нет, нет… – брат судорожно замотал головой. – Это совсем не так. Это не… ты врешь… Зачем ты врешь?

– Не вру. Вовсе не вру, все так и было. Детские фантазии должны были остаться там, а ты принёс их во взрослый мир. В мир, где им нет места в тех формах, что ты для них приготовил. Отец тоже был фантазёром, и он нашёл выход для фантазий. Может и тебе стоит попробовать писать, что скажешь?

– Ты правда так думаешь? – брат улыбнулся.

– Да, мне кажется…

– Ты думаешь, эта чушь, что ты тут говоришь, что-то изменит?

– Я просто хочу помочь.

– Помочь? Ставя под сомнение мир, что лежит перед моими глазами?

– Ты смотришь на мир через очки. Испорченные, искажающие действительность.

– Да? Так посмотри, – брат провел перед лицом рукой, – никаких очков. А это что у тебя?

Глаза его в тот момент сверкали безумным весельем, в них искрился азарт умалишённого. Он склонился над столом, протянул руку и снял с меня очки. Затем встал, бросил на стол пару смятых купюр и пошел прочь. С моими очками.

Я опешил от такой выходки. Когда я выбежал за ним на улицу, брат пропал. А через пару минут пришло сообщение:

«Завтра. 11 дом, пятый этаж - там найдешь свои глаза»

4

Вновь такси привезло меня к указанному дому. Вновь подозрительный взгляд водителя проводил меня вдоль бордового забора из профнастила. Дом встретил знакомым холодом десятка пустых окон, пыльным сквозняком подъезда, гулким траурным эхом собственных шагов по ступенькам. Пустой трафарет – подобие квартиры из детства – снова встретил расстеленными по полу коврами из предзакатного солнечного света. Конечно, если брат и оставил тут очки, то в псевдокомнате псевдоотца. Прошел в нее, в окне все также виднелись далёкие сосны, в которых тонул краснеющий, будто гневающийся на приближающуюся ночь, огненный шар. Очки лежали на подоконнике, точнее на нижней части квадратной дыры, что так и не обросла рамой. Поднял их и посмотрел на стекла в лучах солнца. Достал из кармана платок, стряхнул пыль и поместил очки на привычное место. Затем замер, глядя на пустырь под окнами дома. Через пустырь наискосок шли следы: размером примерно два на два метра, круглые, плоские. Будто бы через пустырь несли какие-то колонны, которые периодически ставили на землю. В одном из таких следов лежала тёмная фигура. Без очков я бы не определил, что это за пятно. Но я был в очках.

Спустился так быстро, что пару раз чуть не навернулся. Оббежал дом, кинулся к пустырю, разрывая брюки о сухой колючий сорняк, бежал к одному из круглых следов. Бросился на колени перед примятой травой, перед телом брата. Он лежал, раскинув руки и ноги, точно пытался нарисовать ангела в сухой траве. Голова его смотрела в мою сторону, глаза налиты кровью, посредине лба красный разлом, из которого виделась розовая мякоть мозга. Из ноздрей тянулись застывшие алые кровяные змейки. Грудная клетка его стала широкой и плоской, точно его придавило чем-то тяжелым. Будто бы что-то упало на него. Но что, чёрт возьми, могло упасть на брата посреди пустыря? Что это за следы вокруг? Единственный ответ прозвучал в голове жутким приветом из детства - голосом отца.

Я снял очки. Из глаз побежали слёзы.

Они спрашивают его, глядя на меня. Спрашивают из темноты зала, откуда-то издалека, откуда-то сверху. За лучами прожекторов мне их не видно, зато они меня видят прекрасно. Эти седые волосы, эту аккуратную бороду, клетчатый пиджак и старые джинсы. Они видят мои руки, мои кисти, что я держу также, как держал он. Скрестив пальцы, обводя большими пальцами вокруг друг друга. Левую ногу я подогнул под стул, а правую чуть вытянул вперед, поставив на пятку и слегка покачивая носком из стороны в сторону: он делал точно также, когда сидел перед моей клеткой. Они хотят услышать от меня парочку историй, и я рассказываю им те байки, что он сам записал в дневнике. Они довольны, они смеются. Женщина неподалёку, ведущая, смотрит на меня, точно на идола. Смотрит внимательно, но не видит отличий между мной и им. Ничего не видит – обожание слепит. Она задает глупые вопросы, я даю такие же глупые ответы. Тут меня спрашивают про «Гуманомофрию». Незаконченный роман о существах, так умело имитирующих человека. Кто-то из темноты зала спрашивает, собираюсь ли я его закончить. Я говорю, нет. Тогда он спрашивает, откуда взялась идея. Я говорю, что придумал это, глядя на бабочек в своём саду. Кажется, он сам это писал в своём дневнике: «кора внезапно ожила, поплыла перед глазами, а затем кусочек её откололся, но вместо того, чтобы упасть в траву, полетел прочь, унося с собой это чудесное иллюзорное чувство обманчивой реальности», а затем добавил «посмотреть: мимикрия».

Человек в зале доволен ответом. Благодарит меня, думая, что благодарит его. На этом время подходит к концу, это был последний вопрос. Влюблённая жрица сего представления говорит, что настало время автограф-сессии. Слышу скрип сидений, слышу робкие голоса, смущенный шёпот. Его действительно обожали многие. Кажется, он был неплохим человеком. Даже немного жаль.

На свет выходят первые читатели. Несут его последний завершенный роман. «Великий лжец». Я подписываю первые страницы, желая всем успехов. Кажется, кто-то из них чувствует запах, что идёт от меня. Я ведь давно принял эту форму, конечно, запах становится все заметнее. Кажется, пора возвращаться. Перестаю писать пожелания, оставляю только кривую линию, благо его подпись совсем простая. Когда-то она была сложнее, судя по документам, что я нашел у него дома, но теперь, когда за вечер приходилось подписать сотню своих же книг, он её низвёл до простого раздражённо-нервного зигзага.

Последние обожатели морщили брови и зажимали носы. Даже влюблённая жрица отошла подальше, хоть и не утратила блаженного выражения лица. Надо заканчивать.

Ухожу со цены, прохожу мимо пустых гримёрок, иду к пожарному выходу, который оставили открытым именно для меня. Точнее для него. Водитель уже стоит у выхода из переулка позади театра. Открывает мне дверь, воротит нос.

Я прошу его ехать побыстрее, говорю, что у меня еще дела. Обманываю, дело у меня одно, но очень срочное. Поддерживать облик все труднее, чувствую, как оболочка расходится и мой настоящий запах рвётся наружу, раздражая человеческий нюх. Водитель просит открыть окно, я разрешаю.

Через пять минут машина тормозит у гостиницы. Водитель спешит выйти, чтобы открыть мне дверь, но я останавливаю его и выпрыгиваю из машины сам. Взбегаю по лестнице, спешу через холл к лифту, пытаясь достать ключ из кармана пиджака, но тот зацепился за нитку внутри и все никак не даётся. Забегаю в лифт, там стоит женщина с крохотной собакой на руках. Дверь закрывается, собака начинает рычать. Женщина отворачивается к зеркалу, чтобы не ощущать запах, но от него уже никуда не деться. Собака брызжет слюной, пытается вырваться из рук хозяйки. Да, зверь меня чувствует. Не его, а именно меня. Выдергиваю ключ из кармана, кусок ткани вырывается с хрустом, отчего не так слышно, как разошлась кожа на спине. Запах становится все сильнее - женщина начинает кашлять.

Звонок. Открывается дверь лифта, я выбегаю, держа ключ наготове. Прежде, чем закрываются двери, собака вырывается из рук хозяйки и бежит за мной. Кожа тем временем трещит. Я останавливаюсь у двери, пытаюсь вставить ключ в замок, но руки не слушаются, кожа стягивает мышцы, не даёт нормально шевелиться. Собака лает позади у самых ног. От лица отслаиваются крупные куски стариковской кожи и падают на пол. Собака пытается укусить меня за ногу. Я поворачиваюсь и наклоняюсь точно к ней, показываю настоящее лицо. Собака бежит обратно к лифту, зажимается в уголке у двери, прижав морду к прозрачной и гладкой поверхности. Она скулит.

Наконец, дверь открыта. Подобрав куски кожи с пола, захожу в номер. Снимаю одежду, вытряхиваю из неё то, что успело отойти с концами. Одежду аккуратно складываю на кровати, остатки кожи собираю и уношу в ванную комнату. Водоворот забирает следы моего пребывания в канализацию. В ванной лежит он - распухший, готовый подарить жизнь нашим с ним отпрыскам. Он еще дышит, но уже часто и слабо – его конец близок. Стряхнув последние остатки слоящейся на глазах кожи, я выхожу в спальню, смотрю на вечерний город, лежащий под ночным небом. Открываю окно, предвкушая полёт. Вдыхаю запахи гипнотической тишины.

Слышу шуршание из ванной комнаты. Слышу хруст костей. Заглядываю внутрь. Его тело разошлось на две части, точно переспелый плод, вокруг копошатся крохотные существа – наши с ним дети. Он больше не дышит, он теперь пища для своих же детей. Очень быстро они добираются до костей. А затем обгладывают и их, оставляя только костную пыль, которую я смываю со стен ванны струёй холодной воды.

Они растут на глазах и уже превышают размером ту самую собачку, что бежала за мной по коридору. Я зову их за собой. Они пока не понимают слов, но чувствуют теплоту голоса, чувствуют, что я их не обижу. Мы выходим в спальню, встаём перед открытым окном. Они все стоят чуть позади, задрав кверху мордочки. Они учатся, пытаются понять мир через меня. Я раскрываю перепончатые крылья, закрывая ими окно. Они смотрят и делают то же самое, но их крылья еще совсем небольшие, они тянутся ими во все стороны, пытаясь достичь моих размеров. Не спешите, скоро и вы станете большими.

Я делаю шаг вперед, взмахиваю крыльями и подпрыгиваю в воздухе, парю напротив окна, призывая их за собой. Они следят крохотными красными глазками, обнажают клыки, рычат, кусая воздух. Я начинаю махать крыльями сильнее, они делают также. Вот первый прыгает из окна, взвизгнув, он ловит поток воздуха и начинает летать вокруг меня. Также поступают и остальные.

В окне соседнего номера загорается свет. У окна появляется фигура. Что он видит? Рой неведомых существ, вылетевших из окна. Разве кто-нибудь ему поверит?

Мы улетаем в ночь, оставив человека у окна наедине с кошмаром, что будет мучить его, пока не взойдёт противное нам солнце.