Она очень любила, когда ее звали Верочкой. Ну, или Верой Павловной, на худой конец. А, вот фамилию свою она презирала. Богуславская. Вроде бы, звучит красиво, а на поверку – пустой звук. Уж кто-кто, а она Бога славить не собиралась. Она Его ненавидела! Всеми фибрами своей души… Виной тому была «детская психологическая травма». Именно этим Вера Павловна объясняла свое отвращение ко всему, что было связанно с религией. Нет, не так. Ко всему, что было связано с Православием! Даже сейчас, будучи уже состоявшейся женщиной, известным на всю область хирургом, она то и дело вспоминала ту страшную ночь…
Верочка забежала в дом, сняла валенки, и постаралась тихонько пройти мимо бабы Нюры. Не получилось:
— Верка, а ну иди сюда! Который день мимо икон шастаешь, лба не перекрестив?
Она услышала, как в соседней комнате мама громко вздохнула. Что она, бедная, могла сделать? Когда папа утонул, жить им стало совсем тяжело. Баба Нюра чувствовала себя полноправной хозяйкой в доме, поэтому со снохой не церемонилась. Верочке тоже доставалось, хотя, надо признать, меньше. Баба Нюра любила говорить, что «из нее еще можно вырастить толковую девку, в отличие от матери». Вот она и растила: стращала рассказами о вечных муках в аду, да заставляла молитвы наизусть учить. И, главное — по учению бабы Нюры, все, что было хорошим и интересным, оказывалось, на самом деле, грехом! Сшила ей как-то мама блузку из отреза ситца. Красивую. В красный горох! А, баба Нюра за это так на нее накричала, что мама даже заплакала:
— Да, что же я сделала такого?! Разве ж худо, если девочка в школу нарядная пойдет?
Но, баба Нюра была непреклонна:
— Ишь, что удумала! Наряжать ее, как какую-то… Ты мне девку не порть! Нарядами своими… Нечего ей выделяться среди других! А, коли у нее теперь две рубахи, так пусть другому твою обновку отдаст! Мы – Богуславские, всегда скромно жили да по Божиим законам! Слыхала, Верка? Что б завтра же отдала блузку!
— Не отдам! – прокричала Верочка.
— Ах, не отдашь?! – взвизгнула баба Нюра, — ну тогда гляди, что я с твоими горохами бесстыдными сделаю!
И она принялась рвать ее с таким остервенением, что мама даже плакать перестала.
— Вот и нет греха, — отдышавшись, пробормотала баба Нюра, — был, да весь вышел.
И тут мама, обычно молчавшая, когда речь заходила о Боге, неожиданно спросила:
— А, что такое грех, Анна Кузьминишна?
Баба Нюра глядела на нее несколько секунд, а потом раздраженно бросила:
— Наряды эти твои, да всякие непотребства – это и есть грех!
С тех пор мама больше ничего про Бога не спрашивала. Верочка тоже старалась помалкивать. Поэтому, когда проскользнуть мимо бабы Нюры не получилось, она покорно зашла в ее комнату.
— Сколько дней уже не молилась, окаянная?
— Не помню, — потупила глаза девочка.
— Не помнит она, — скривилась баба Нюра, — поди, в школу свою ходить не забываешь! Знаю, знаю, чему вас там учат… Всему, да только не главному! Давай, становись на колени, кайся, что бабку родную не слушаешь, а все со своей матерью бесстыжей по углам шепчешься. Или думала, что я совсем старая, и не слышу, как вы там хихикаете на печи?!
Верочка почувствовала, что больше не может. Не может молчать, когда ее маму – ее тихую, скромную и очень добрую мамочку вот так обижают. Она набрала в грудь побольше воздуха, сжала кулачки и твердо проговорила:
— Мама не бесстыжая, и шепчемся мы, потому что ты вечно кричишь на нас!
— Это твоя-то мамка не бесстыжая?- засмеялась баба Нюра, — еще какая бесстыжая! Вон она как лихо моего сына на себе женила! Хвостом повертела, а он и рад стараться – привел в дом лентяйку безрукую! Что она делать умеет, мамка твоя?!
— Все умеет, — прошептала Верочка, — ты ей просто ничего не разрешаешь.
Баба Нюра поднялась с колен, взяла со стола полотенце, намочила его в ведре с водой, и грозно приказала:
— Быстро на колени перед иконой становись, и кайся во всем, что сейчас мне наговорила. Не то так отхожу по спине полотенцем, что мало не покажется!
Верочке стало страшно. Так страшно, что даже голова закружилась. Что это ее так мокрое полотенце напугало? Речку с ребятами наперегонки переплывала, с крыши с подружками в стог сена прыгала, с мальчишками даже дралась – и не страшно было! А, тут испугалась… Опустилась на колени, глаза на икону подняла, и все что баба Нюра произнести велела, произнесла. Предала мать, стало быть. Встала – ноги как ватные, на душе тяжесть неподъемная. Закрылась Верочка в комнате с матерью, накрылась с головой одеялом, и зашептала:
— Господи, если Ты есть, сделай так, чтобы баба Нюра перестала нас мучать! Пусть она хоть сквозь землю провалится, только бы все это прекратилось! В школе нам говорят, что Тебя нет. Но, мне кажется, что Ты все-таки существуешь… Ну, пожалуйста, отзовись! Сделай что-нибудь! Хоть что-нибудь!
Так она и уснула — вся в слезах. А утром ничего не изменилось. Она все ждала, когда же случится чудо. Но, чудо никак не желало происходить. После школы Верочка пришла, и у мамы снова были красные глаза. Значит, опять баба Нюра ее чем-то попрекала. Верочка еще надеялась. Еще верила… А, вечером, когда баба Нюра зажгла лампаду, девочка подошла к иконе и громко произнесла:
— Нет твоего Бога, баба Нюра. Хоть до смерти своим полотенцем меня лупи, а от того, что сказала не отрекусь! И не смей меня больше заставлять молиться – все Анне Трофимовне расскажу!
Анну Трофимовну – директора сельской школы, боялись все. Даже баба Нюра. Потому что она была «идейная». А, против таких идти опасно… Анна Трофимовна строго следила, чтобы головы ее учеников никто не смел засорять «религиозными сказками». Даже деревянные крестики собственноручно с детей снимала. Но, Верочку Богуславскую она никогда не трогала. Мама ей давно уже сказала, будто они живут, как и подобает порядочным советским людям, а бабу Нюру они не слушают – что со старухи взять? Таких уже не переубедишь. Директор верила маме, и понимающе кивала головой. На вопрос же Верочки, зачем она так поступает, мама лишь кротко улыбалась:
— Она же старенькая совсем, к чему нам над ее головой коршунов собирать?
— Как же, старенькая! – возмущалась Верочка, — она тебя за человека не считает, а ты ее выгораживаешь!
Мама только грустно вздыхала, но делиться своими бедами с Анной Трофимовной все равно не желала. Так что, когда Верочка пригрозила, что расскажет обо всем директору, баба Нюра процедила сквозь зубы:
— Вырастила… Иуда ты, Верка. Змеюка подколодная. Вся в мать свою тихушницу…
Девочка все ждала, когда же ее начнут бить. Но, баба Нюра, будто ничего особенного не произошло, опустилась на колени и стала шептать свои обычные молитвы. Верочке даже показалось, что в доме запахло свободой. Оказывается, это так просто! Почему же она раньше боялась возразить бабе Нюре?..
— Мама, ты слышала? Как я ее, а?!
Верочку лихорадило. Она прижималась к маме, которая что-то вязала, и пыталась встретиться с ней глазами. Но, мама отчего-то молчала.
— Ты что, не рада? – удивилась девочка, — Она теперь точно от нас отстанет, говорю тебе!
— Дочка…
Мама, наконец, подняла глаза, и Верочка увидела, как маленькие слезинки бегут по ее лицу, оставляя после себя извилистые дорожки на изможденном лице.
— Доченька, не все, ведь, так просто…
Верочка сидела не шелохнувшись. Она всегда была уверена, что папа с мамой в Бога не верили. Они же никогда не молились, в церковь не ходили, да и вообще баба Нюра называла их «нехристями».
— Верочка, так нельзя судить о вере. По одному человеку. Понимаешь?
— Нет, — честно призналась девочка.
Мама долго вздыхала, собираясь с мыслями, но… так ничего и не объяснила ей. Не смогла. Не нашла нужных слов. А, Верочка так и запомнила на всю жизнь ту проклятую ночь – когда ее, пугая мокрым полотенцем, заставили предать родную мать, а Бог… ничего не сделал. Ничем не помог. С тех самых пор она и возненавидела, и бабу Нюру, и ее веру, и, заодно, свою фамилию. Кстати, баба Нюра после того случая, действительно, стала вести себя тише. Все реже кричала на маму, молиться уже никого не заставляла…
Верочка выросла сильным человеком. Теперь она Вера Павловна Богуславская – врач, которого обожают пациенты, подруга, на которую можно положиться, и которая никогда не предаст. Больше никогда…
— Вера Павловна, — какая же вы красавица! – влетела в ординаторскую санитарочка Марина, — И, что ж на вас не женится никто?!
Эта девчонка всегда веселила Веру. Была в ней какая-то особенная простота, от которой почему-то на сердце становилось тепло и радостно.
— Это с чего ты взяла Марина, что меня не берут? Очень даже берут! Хоть в очередь кавалеров выстраивай. Это, моя хорошая, я не хочу себя по рукам и ногам связывать. У меня впереди еще докторская диссертация! А, замуж выйдешь, и все! Пиши пропало. Вместо науки – стирай носки, вместо операций – вари борщи.
Но, Марина сдаваться не собиралась:
— Но, ведь, есть же хирурги замужние! И, ничего! На работе скальпелем орудуют, а дома борщи варят.
Вера Павловна расхохоталась:
— Значит, они многофункциональные! Я так не умею. Мне нужно что-то одно делать.
Санитарочка посмотрела на часы, и спохватилась:
— Ой, мне уже домой пора! Я к вам чего заходила? Может, вы сына соседки моей посмотрите? У мальчика была врожденная травма…
Вера кивнула:
— Конечно, посмотрю. Пусть приходят.
Марина поблагодарила ее и, потянув за ручку двери, пробормотала:
— Ничего, Вера Павловна, это вы просто любить еще не умеете… Еще, Бог даст, поймете это, и будет у вас семья. Лет-то вам — не больше сорока…
И она выскочила из ординаторской, не дожидаясь возражений. А, Вера достала из сумочки зеркало и стала изучать свое лицо. Ей, конечно, уже «очень даже» за сорок, но пока, глубоких морщин нет. Кожа выглядит свежей без всяких тональных кремов. Глаза… Глаза, пожалуй, слишком серьезные. Но, ведь, это не плохо, верно? Может быть, действительно, все еще у нее впереди?..
Она вздохнула, и убрала зеркало обратно в сумочку. В чем Марина была права, так это в том, что она не умеет любить. Доброе расположение, дружелюбие, ответственность – все это было ей присуще. Но, чтобы кого-то полюбить – такого с ней не случалось. Вера была уверена, что любить по-настоящему способны единицы. И, если уж говорить откровенно, то любовь приносит только горе. Это правда. Это истина. Это то, в чем так боятся признаться люди… Вон маму взять, к примеру. Это же святой человек! Вот кто, действительно, умел любить!
Мама любила своего, безвременно ушедшего, супруга. Любила так преданно и самоотверженно, что баба Нюра называла ее иногда «блаженной». Он утонул, когда Верочка была совсем маленькой. Но, мама жила так, будто он никуда не исчез. Она даже писала ему письма… Потом, когда их набиралось слишком много, мама сжигала их. И, каждый день она неустанно повторяла его имя. Будто он рядом, будто он живой… Она не давала Верочке забыть об отце. То и дело приговаривала: «Папа хотел, чтобы ты косу не стригла, дочка» или «Твой отец, Верочка, тоже очень любил на закаты глядеть». Но, как же нестерпимо больно ей было! И, кто сосчитает, сколько слез она пролила, вспоминая как была счастлива с мужем? Разве нужна такая любовь? Разве стоит она таких мучений?!
Мама, несомненно, любила Верочку. Она была очень кроткой, и никогда не повышала на нее голоса. Если Верочка проказничала, или делала что-то совсем уж из ряда вон выходящее, мама смотрела на нее своими огромными серыми глазами. И, было в них столько боли и тоски, что Верочке хотелось провалиться сквозь землю! Лучше бы она кричала, лучше бы даже отстегала ее хворостиной! Но, мама любила и переживала молча. Сколько же она, бедная, натерпелась из-за дочкиных проделок…
В это трудно поверить, но мама, кажется, любила даже бабу Нюру. Именно она досматривала свекровь, которая столько лет заставляла ее страдать. Вера никак не могла понять, как такое возможно. Она помнила, как они с мамой радовались, когда Вере выделили жилплощадь в городе. Пока училась, она жила в общежитии, и сердце каждый раз заходилось от боли, вспоминая, что мама осталась со склочной бабой Нюрой. Потом она ее, конечно, перевезла к себе. Но, как только соседка бабы Нюры прислала телеграмму, мама бросилась обратно в деревню. Она уехала, чтобы ухаживать за женщиной, которая, наверное, за всю свою жизнь не сказала ей ни одного доброго слова. Вера тогда плакала:
— Да что же это такое, мамочка?! Ты столько лет ее терпела, и вот, наконец, свобода…
— Что ты, доченька! Свобода – это когда обиды сердце на дно не тянут. Вот это и есть свобода. А, за меня не беспокойся! Мой долг за матерью мужа ухаживать. Ты же знаешь, папа твой всегда родителей почитал, надобно и мне свой долг отдать.
— Какой долг?!- не успокаивалась Вера, — Что ты придумываешь, мама?
— Все мы должны, Верочка… Все мы должны любить друг друга.
Да, кому же нужная такая любовь? Сколько боли от нее, сколько несчастий!
Она уехала. Больше пяти лет ей пришлось заботиться о бабе Нюре, у которой случился инсульт. И, самое грустное – мама лишь на несколько месяцев пережила свою свекровь. Сама слегла… Хоть Вера и была врачом, но помочь ей ничем не могла. Умирая, мама просила:
— Верочка, ты прости бабу Нюру. Она непростой человек… Она горя много хлебнула. Может быть, оттого и так озлоблена была. Ты прости ее, дочка. Знаешь, как она умирала? Знаешь, как каялась в последний свой час?..
Но, Верино сердце оставалось каменным. Нет. Она не желает быть такой, как мама. Она так не сможет. Не справится. Не вынесет столько боли.
— Верочка, позови ко мне батюшку. Я тоже покаяться хочу.
Она не смела ослушаться, но душа так и кричала: «Разве ей есть в чем каяться?! И, перед кем? Перед кем каяться?! Перед Богом, Который послал ей такую тяжелую судьбу? Где же Он был, когда папа тонул? Почему Он позволил бабе Нюре столько лет обижать ее? Ее – этого святого человека!»
Мама умерла, причастившись в первый и последний раз в своей жизни… Но, это ровным счетом ничего не изменило. Вера Павловна Богуславская все так же ненавидела Бога, Православие и свою фамилию.
— Скорее, Вера Павловна! – закричал кто-то из медицинских сестер, распахивая дверь, — Там мальчишку после аварии привезли! По частям собирать придется парня!
Сердце стучало ровно. Потребовалась буквально секунда, чтобы сосредоточится и почувствовать, что тело, как будто, превратилось в натянутую струну. Теперь могло произойти все что угодно: хоть пожар, хоть потоп. Она полностью контролировала каждую клеточку своего организма. Вера знала, что в ближайшие часы она не почувствует боли в спине или усталости в руках. Она даже не будет замечать, как чужие руки осторожно прикоснутся к ее лбу, чтобы убрать капли пота. Не будет ровным счетом ничего. Кроме человека на операционном столе, за которого она в ответе.
Но, в этот раз что-то пошло не так. Вдруг ей стало… жалко этого худенького мальчонку, который был еще слишком юн, чтобы умирать. Сердце предательски замерло. Лишь на мгновение. Но, этого было достаточно, чтобы Вера испугалась. Так не должно быть! Никаких чувств! Никаких эмоций! Она не может себе этого позволить! Не сейчас, только не сейчас…
— Вера Павловна?
Медсестра смотрела на нее с тревогой.
— Скальпель.
Почему голос дрогнул? Что происходит, в конце концов?!
И тут она поняла. Она вдруг явственно ощутила, что не может сделать ровным счетом ничего. Мальчик умрет. Слишком тяжелые травмы. И, даже если она простоит за этим столом несколько суток, она не сможет ничего изменить. А, ей так этого хотелось… Так отчаянно хотелось помочь ему!
— Зажим.
Она продолжала делать то, что должна была, но какое-то незнакомое чувство не давало ей полностью сосредоточиться на работе. Вдруг сознание пронзила странная мысль: «Ты знаешь, что одна не справишься». Не меньше получаса она пыталась бороться с собой, но… на кону была чужая жизнь. Стиснув зубы, Вера сказала про себя: «Помоги мне. Помоги, и я тоже что-нибудь сделаю для Тебя.
Шел третий час операции. Кажется, у нее появлялась надежда… «Пожалуйста! Помоги еще! Если выживет, я буду славить Тебя каждый раз, входя в операционную». Минуты бежали за минутами. Привычное спокойствие возвращалось к ней. Все получилось… Еще поживет мальчонка, еще побегает… — Вера Павловна, там его отец за дверью места себе не находит. — Сейчас, сейчас… Она сделала несколько глубоких вдохов, и вышла навстречу растрепанному мужчине, меряющему шагами коридор: — Все хорошо, не волнуйтесь. Операция была сложной, но теперь все позади. Мужчина посмотрел ей прямо в глаза: — Он… — Все хорошо, говорю же, — Вера радостно улыбнулась, — будет ходить! Отец мальчика прислонился спиной к стене, из его глаз потекли слезы: — У меня же кроме Мишки никого нет. Жена умерла пять лет тому назад. Мы с ним совсем одни остались. Не досмотрел я его, побоялся запрещать скутер покупать. Дурак старый, думал он на меня разозлиться за это, и из дому уйдет… Вера смотрела на него, не мигая. Она имела право все это услышать. Она имела право страдать и радоваться вместе с этим чужим человеком. И, сердце одновременно болело и ликовало. Такое странное, дивное чувство! — Я все время молился, — вытер слезы мужчина, — И за вас, доктор, тоже молился. Просил, чтобы Господь вам помогал во всем. Чтобы не оставлял вас. Слава Богу за все. Слава Богу! Она закрыла глаза и тихо прошептала: — Слава Богу.
