День и ночь Гримсхольм гудел от кузниц: их трубы изрыгали черный дым, тянущийся к небу, как дыхание дракона, а тяжелый стук молотов отзывался эхом в переулках. Там, между каменными стенами, женщины спешили с корзинами хлеба и рыбы, а мальчишки-оборванцы юркали следом, надеясь урвать кусок.

Мечи и доспехи Эрденвальда ценились не за красоту, а за надежность: их сталь, закалённая горным холодом, могла рассечь щит до основания, а кольчуги гудели под ударами копий, но не рвались. На рынках шум стоял тяжелый — меха и шерсть громоздились тюками, пахли сыростью и дымом костров, рядом в бочках хранился мед — тягучий, горьковатый от горных трав, а на прилавках трепыхалась рыба из ледяных озер. Замок короля был не украшением, а частью скалы: стены сливались с утесом, тяжелые своды держали тепло лишь огромных очагов, где поленья взрывались искрами. Гобелены в залах были не пышные — суровые, с грубой вышивкой битв, где предки держали знамена, покрытые пятнами, напоминавшими кровь. Узкие окна смотрели не на простор, а на каменные хребты, словно глаза зверя, выслеживающего добычу. Ветер выл в щелях, пах смолой и снегом, и в ясные дни с башен виднелись земли Альгарда, на которые Хротгар давно строил свои планы.

Хротгар был высоким, широкоплечим, с телом, закаленным в сражениях, как сталь в горне. Его волосы, когда-то черные, побелели инеем седины, густая борода обрамляла лицо, испещренное шрамами. Темные глаза горели огнем, в котором смешивались гордость, упрямство и скрытая тьма. На нем всегда был темно-зеленый плащ, подбитый шкурой бурого медведя, и кольчуга, он не снимал ее даже в замке. Его дубовый трон, украшенный резьбой в виде орлов, был отполирован его руками за годы тяжелых раздумий.

Он был суров, но справедлив — народ любил его за защиту, которую он давал, и боялся за гнев, который он обрушивал на врагов. Эрденвальд процветал под его рукой: сундуки полнились золотом, амбары ломились от зерна, а кузницы гудели, как сердце королевства.

Король Эрденвальда, Хротгар, еще в юности познал вкус зависти, когда Всеволод женился на сестре королевы Миреллии, прекрасной Эльзе, хотя ее прочили в жены самому Хротгару. С того дня его сердце омрачилось: братский союз Альгарда и южного королевства стал началом неприязни, и с годами она только росла. Позже Хротгар женился на дочери короля Фолькстейна, сурового Герхольда. Этот брак был союзом домов, а не сердец. Он никогда не любил жену — союз был лишь цепью, навязанной долгом. Когда она погибла при загадочных обстоятельствах, Хротгар не скорбел как муж. Смерть королевы подорвала союз с Фолькстейном, посеяла разные слухи; были и те, кто шепотом говорил: «А не сам ли Хротгар убрал жену, которую никогда не любил?»

Хротгар не опровергал домыслы. Его молчание лишь подогревало страх и уважение: никто не знал, что скрывается за его суровым лицом — равнодушие, ненависть или холодный расчет.

Особой болью стала для него весть о смерти королевы Эльзы. Ее утрата потрясла Всеволода и весь Альгард, но и в сердце Хротгара осталась зияющая рана — смесь скорби и ненависти. С годами он пытался укрепить свое положение браками сыновей. Старшего, Торвальда, он хотел женить на Диане, дочери Всеволода, но король Альгарда неизменно отвечал отказом — каждый отказ был для Хротгара будто пощечиной, подталкивавшей его зависть к ненависти.

Торвальд отличался холодным умом и рассудительностью. Он сидел рядом с отцом на советах, изучал карты и военные ходы, слушал военачальников и запоминал каждую деталь. Народ уважал его за твердый характер и умение держать слово. Младший сын, Эймунд, был иной: горячий, нетерпеливый, он жаждал битв и славы. В его горячности Хротгар видел собственную молодость.

Однако тень зависти не покидала Хротгара. Вальдхейм сиял ярче, имя Всеволода звучало громче, а венец его затмевал венец Хротгара. Зависть тлела в сердце годами, как угли, и ждала ветра, который раздует пламя.

— Хротгар… — произнес Заркун и замолк на миг, позволяя словам повиснуть в воздухе, как сладкий дым, обволакивающий разум. Король почувствовал, как его сердце сжалось — не от боли, а от тихой, манящей горечи, она разливалась по венам, словно вино, приправленное ядом желания. Тень бога зависти придвинулась ближе, ее очертания дрожали в лунном свете, пробивающемся сквозь щели ставен, и голос зазвучал вновь, еще тише, еще интимнее, будто делился секретом, предназначенным только для двоих.

— Но разве это справедливо, Хротгар? — прошептал Заркун, и в его тоне сквозила не злоба, а нежная забота, как у старого друга, который знает все твои слабости и любит тебя за них.

— Ты, с твоей силой, твоим умом, твоей верностью... Ты заслуживаешь большего.
Представь: трон, сияющий в лучах славы, где ты — первый, единственный. Эльза у твоих ног, ее глаза, полные восхищения, обращены только к тебе. А Всеволод? Он станет тенью, забытой историей, пылью под твоими сапогами. Я могу показать тебе путь, мой дорогой. Только прислушайся... только позволь зависти расцвести в твоей душе, как цветок в саду, который ждет твоей руки. Что тебе мешает? Гордость? Страх? Они — цепи, и я помогу разорвать их. Шагни ко мне, Хротгар, и возьми то, что по праву твое...

Образы вспыхнули в ночном видении: юная Эльза в белом, ее глаза сияют, а взгляд обращен только к Хротгару. Они идут рядом, рука в руке, толпы кланяются им, и песни летят в их честь.

— Даже когда смерть пришла к ней, — продолжал голос, сладкий, как вино, но горький в послевкусии, — он обрел славу в скорби. Его народ плакал вместе с ним, и даже боги, казалось, опустили головы. А твоя жена? Кто оплакивал ее? Никто. Ее смерть принесла тебе только слухи и подозрения. И снова ты остался один.

Тень обвила его сны, будто змей, окольцовывающий жертву, мягко, но неотвратимо.

— А Диана… — зашипел Заркун, его голос стал почти нежным, как колыбельная. — Ты предлагал союз, достойный царей. Но Всеволод смеялся, отказывал снова и снова. Он унижал тебя. Разве это справедливо? Разве не твой сын Торвальд должен был стать ее мужем? Разве не твои внуки должны были унаследовать Вальдхейм?

Хротгар резко проснулся, хватая ртом воздух, пропитанный утренней сыростью, но сон не отпустил его полностью, слова Заркуна проникли глубже, чем любой кинжал, — они открыли старые раны, обещая исцеление в отмщении.

Зависть росла — медленно, но неизбежно неся Хротгара к краю. Днем он правил Эрденвальдом с привычной твердостью: отдавал приказы, судил споры. Но в глазах подданных он замечал зависть — или это было его собственное отражение зависти, растущей внутри? Заркун не спал; он шептал ему во время вечернего ужина с детьми.
«Смотри, — мурлыкал его голос легким дыханием на ухо, — даже твои дети, они не уважают тебя. Но это можно изменить... Всего один вздох, один миг слабости — и ты вернешь свое. Я помогу, друг мой. Я всегда здесь, для тебя...»

Ночью Заркун вернулся. Не сразу — сначала легкий ветерок, пропитанный ароматом яблок, коснулся его кожи. Затем тень тонкой паутиной сплелась вокруг ложа, и голос, бархатный, как прикосновение любовницы в темноте, зазвучал вновь.

— Хротгар… мой верный, — прошептал Заркун, и это имя прозвучало как приглашение к пиру. — Ты боролся, я вижу. Ты пытался заглушить меня делами дня, но разве можно заглушить правду? Она жжет, как огонь в жилах, не так ли? Смотри, что я принес тебе сегодня… Видение, сладкое, как месть, которую ты заслуживаешь.

Образы нахлынули волной, теплой и манящей, а голос бога зависти продолжал:

— Всеволод на коленях, его корона в твоих руках, а глаза его полны страха — того самого страха, который он сеял в тебе годами. Народ Вальдхейма склоняется перед тобой, их голоса сливаются в хор: «Хротгар! Хротгар Великий!» Диана, прекрасная и покорная, стоит рядом с Торвальдом, и их дети — твои внуки — играют у трона, где орел Эрденвальда парит над всеми землями. А Эльза… О, Эльза возвращается в твоих снах, ее губы шепчут твое имя, не его. Она выбирает тебя заново, в этом новом мире, где нет вторых мест.

Заркун рассмеялся тихо, мелодично, как ручей в запретном саду, и тень его коснулась плеча Хротгара, холодная, но обещающая тепло.

— Что мешает тебе стать великим, вписать свое имя в легенды? — спросил он, голос сочился медом, смешанным с каплями соблазна. — Страх перед богами? Они слепы к твоим страданиям. Долг? Он — цепь, наложенная слабым королем. Протяни руку, Хротгар. Возьми мою силу. Один шаг — и зависть расцветет, как роза в крови, давая тебе всё: власть, любовь, отмщение. Разве не этого ты всегда хотел в глубине души? Шепни «да», и я сделаю это реальностью… для тебя, только для тебя.

Хротгар закрыл глаза. Его руки дрожали, как у воина перед первым боем, но сердце уже сделало выбор. Губы едва шевельнулись, и голос, хриплый от долгого молчания, вырвался в темноту:

— Да.

«Что я наделал?» — мелькнула мысль, но за ней тут же последовала другая, сладкая, как яд: «Наконец-то... наконец-то мое».

Тень вздрогнула от восторга, разрослась по стенам, заполнила зал, и тихий смех Заркуна наполнил покои.

Смех стих так же внезапно, как возник. Холод тени отступил, и на его место пришла вязкая усталость. Тяжесть век сомкнула глаза Хротгара, тело налилось свинцом. Король еще пытался удержаться, но сон, темный и глубокий, как бездонная пещера, затянул его в свои объятия.

В последний миг он успел услышать шепот, ласковый и хищный одновременно:

— Спи, мой король. Завтра начнется твое возрождение.

И Хротгар погрузился в сон без сновидений — слишком тяжелый, чтобы увидеть что-либо, слишком глубокий, чтобы проснуться прежним.


***

Утро в Гримсхольме было холодным и вязким, как недопитое вино. Туман стекал с гор в узкие улицы, обволакивал крыши и башни, скрывал силуэты людей, превращая их в бледные тени. Трубы кузниц дымили, молоты стучали, но даже привычный звон звучал приглушенно, будто сам город слушал и ждал.

Хротгар проснулся разбитым. Слово, сорвавшееся ночью с его губ, еще стояло в груди тяжелым камнем. Он пытался убедить себя, что это был сон, наваждение, но сердце знало: решение принято, пути назад нет.

И тогда он явился.

В зале совета, где пахло холодным камнем и копотью факелов, стоял человек. Никто не видел, как он вошел: ворота были закрыты, стража клялась, что чужаков не пропускала, а слуги говорили, что двери не открывались. Он словно вышел из самого тумана и осел здесь, будто всегда был частью замка.

Высокий, в тяжелом плаще из темного сукна, с лицом, теряющимся в глубине капюшона, он излучал спокойствие, от которого веяло властью. Голос его был низким, мягким, но в этой мягкости чувствовалась сила, отчего хотелось склонить голову и сдаться без боя.

— Эйвар, — назвался он.

Имя прозвучало знакомо, как эхо ночного шепота, и Хротгар понял: это тот, кому он сказал «да».

В руках странник держал дары: свертки редких специй, пахнущих дымом и горькой смолой, и клинок, чье лезвие поглощало свет. Факелы колыхнулись, словно сами потянулись к этому оружию, а затем погасли на миг, оставив зал в тревожном полумраке.

Хротгар встретился с его взглядом и увидел в тени капюшона два желтых огня — глаза как у зверя, который смотрит на добычу. В груди кольнуло, и он понял: сделка заключена.

«Это он... воплощение той тени, — подумал король, пальцы невольно сжались в кулаки. — Заркун во плоти. И я.. я позвал его сам».

— Ты сделал выбор, мой король, — будто прочитав его мысли, произнес Эйвар, и в его словах скользнула нежность, как в ночном видении: сладкая, манящая, обещающая все, что было отнято. — Теперь мир изменится... для тебя, как ты и мечтал в своих снах. Да, весь мир склонится перед твоей силой. Но это лишь начало, Хротгар. Путь открыт, и я поведу тебя по нему.

Факелы вспыхнули ярче, осветив зал золотистым пламенем, и тени на стенах протянулись к дубовому трону, дрогнули в поклоне — или в объятии? Хротгар крепче сжал подлокотники, вырезанные в виде орлов, и в этот миг ему почудилось: тени не просто танцуют — они касаются не только его, но и фигур за спиной. Торвальд, его холодный, рассудительный сын, стоял в дверях зала, сжимая свиток с картами; Эймунд, младший, с мечом на поясе, замер поодаль, хмурясь от странного холода.

Тень скользнула по ним, невидимая, но ощутимая, и Хротгар ясно понял: теперь и их судьбы связаны с этим «да». Даже если они не знают, их жизни уже принадлежат сделке, вплетены в паутину зависти, которая теперь опутывает весь Эрденвальд.

Эйвар улыбнулся — или это была усмешка в тени капюшона? — и протянул клинок. Лезвие блеснуло, отразив пламя, и в нем Хротгар увидел не свое лицо, а видение: Всеволод на коленях, корона в пыли, а позади — знамена с орлом Эрденвальда над Вальдхеймом.

— Возьми, — прошептал Эйвар, голос его стал еще ниже и тише. — Пусть этот клинок станет красным от крови твоих врагов — и путь назад закроется навсегда. Ты готов, мой верный?

Хротгар кивнул, пальцы потянулись к рукояти. Клинок лег в ладонь холодным, но жгучим — как обещание мести. В этот миг он почувствовал, как нечто ледяное и одновременно пылающее пробежало от руки Эйвара по его коже, впиваясь в плоть. В глазах потемнело, он сжал рукоять крепче, пытаясь устоять на ногах. Ощущение было таким, будто сама сущность Эйвара вливалась в него, оставляя неизгладимый отпечаток.

— Я готов, — выдохнул Хротгар, и голос его звучал уже иначе — глубже, жестче, словно принадлежал не ему.

Эйвар едва заметно склонил голову, в его взгляде мелькнуло удовлетворение.

— Тогда пусть начнется твой путь.

***

К концу недели армия Эрденвальда пересекла границу Альгарда. Войско растянулось по долинам, каждый шаг отдавался в земле тяжелым гулом, в воздухе стоял запах пота, дыма и конской шерсти. Тысячи голосов сливались в глухой ропот, барабаны задавали ритм, и вся эта масса двигалась вперед как единое целое.

Впереди — Хротгар. Доспех отражал бледный рассвет, плащ рвался в порывах ветра. Его лицо было жестким, но глаза выдавали перемену: в них пылал чужой огонь, ненасытный и страшный. Клинок, подаренный Эйваром, висел у короля на поясе, ненасытный и жаждущий крови.

По правую руку держался Торвальд, старший сын. Его кольчуга тускло поблескивала под небом, лицо оставалось неподвижным, холодным. Взгляд пронзал горизонт, а в руках он нес знамя Эрденвальда — черного орла на зеленом поле. В его хватке оно не трепетало, а реяло ровно, обещая смерть каждому, кто осмелится встать на пути.

Слева верхом двигался Эймунд, его лицо пылало: глаза горели нетерпением, рука то и дело касалась рукояти меча. Доспехи еще сияли новизной, без следов битв. Эймунд бросал взгляды на отца — в них жила преданность, но и осторожная тень сомнения. Хротгар изменился: плечи стали тяжелее, взгляд потемнел, дыхание холодело. В его глазах не просто гнев — в них пылал черный огонь, чуждый и страшный.

Лошади фыркали и косились, словно чуяли невидимого спутника, идущего рядом с войском. Воины же смотрели только вперед: для них существовали лишь звук барабанов, звон стали и силуэт их короля, сияющего во главе колонны.

Из долины донесся собачий лай, потом звон колокола у колодца — первые звуки тревоги. Женщины у амбаров подняли головы, дети бросили игры. На горизонте колыхалось море копий, зеленые и черные знамена качались на ветру. Так армия Эрденвальда подошла к приграничным поселениям, и вместе с ней пришла ночь, в которой не было места жалости.

***

Они ударили по двум деревням — Осенним Холмам и Каменному Ручью, расположенным у реки, воды которой текли между королевствами, разделяя их, как тонкая нить. Деревни были малы: дома из дерева и соломы теснились вокруг колодцев, амбары с зерном стояли у окраин, а сады, где цвели яблони, шумели листвой на ветру.

Вечер окрасил облака в багровый, словно предчувствуя кровь. Воины Эрденвальда ворвались в Осенние Холмы, как ураган, сметающий все на своем пути, факелы летели на крыши, и пламя взметнулось вверх, пожирая солому, будто голодный зверь. Огонь трещал, выбрасывая искры в небо, дым поднимался черными столбами, закрывая солнце, как саван.

Мужчины хватали топоры и вилы, их руки дрожали, но глаза горели — они вставали перед дверями, защищая свои семьи, но сталь Хротгара была быстрее, безжалостнее. Копья вонзались в груди, мечи рубили руки, кровь текла по земле, смешиваясь с грязью. Тела падали, как срубленные деревья, стоны людей тонули в реве воинов. Женщина с ребенком на руках бежала к лесу, ее длинные волосы развевались, платье цеплялось за кусты. Ее крик разорвал воздух, как нож — тишину, но стрела вонзилась в спину, пробив легкое, и она рухнула на колени, прижимая сына к груди, и его глаза остекленели от ужаса, глядя на мать, чья жизнь угасала. Старик у колодца поднял палку, его голос дрожал, моля о пощаде, но копье пронзило его грудь, кровь хлынула изо рта, и он упал, его тело сползло в грязь, а вода в ведре, что он нес, окрасилась красным, как вино.

В Каменном Ручье резня была еще страшнее. Воины Хротгара ворвались с криками, звучащими, как вой волков, их мечи рубили без разбора и старых, и малых. Амбар подожгли — факелы полетели в сухое зерно, и пламя взревело, как зверь, выпущенный из клетки, черный дым поднимался к небу зловещим столпом, дым от горящих деревень закрывал звезды. Молодой парень, чьи руки были сильны от труда в поле, бросился на воина с ножом, его лицо пылало яростью, но копье вспороло ему живот, как нож вспарывает рыбу, и он упал, хрипя, его кровь залила камни у ручья, который теперь тек красным потоком. Девочка в ужасе убегала к воде, ее босые ноги скользили по мокрой траве, но споткнулись о корень, и топор опустился на ее спину, разрубив пополам — ее крик оборвался, тело рухнуло в реку. Вода потемнела, понесла кровь вниз по течению. Мужчина с вилами бросился на всадника, но копыта лошади размозжили ему череп, его мозг смешался с грязью, а крик жены, которая видела это, оборвался, когда меч вонзился в ее шею. Дома горели, их деревянные стены трещали, а дым душил тех, кто еще дышал, их кашель тонул в реве огня.

Так завершилось первое столкновение: Осенние Холмы и Каменный Ручей исчезли в огне и перестали существовать.

Хротгар и его сыновья наблюдали за всем происходящим с вершины холма. Король глядел сурово, будто высекал в памяти картину разрушения. Его лицо не тронуло сострадание. Торвальд разделял его молчание — твердый и холодный, но младший, Эймунд, не выдержал. Его губы дрожали, он сжимал кулаки, будто хотел броситься вниз и остановить бойню, но знал — поздно. В его сердце впервые поселился страх не врагов, а того, к чему ведет их отец.

А армия не знала сомнений. Она шла дальше, и гром ее шагов перекрывал эхо погибших деревень.

Заркун смотрел на это из теней, его крылья трепетали от восторга, желтые глаза горели, как факелы в ночи. Он стоял на краю леса, его тень сливалась с дымом, поднимающимся над уничтоженными деревнями, и улыбка, тонкая и злая, исказила губы.

Это был лишь первый шаг — резня в Осенних Холмах и Каменном Ручье должна была стать искрой, которая уничтожит Альгард. Темные боги ждали этого — их план из зала теней двигался вперед, и Заркун знал: зависть Хротгара — это меч, который пронзит сердце Альгарда, откроет путь к Ловцу Душ и Арту, чья сила ждала своего часа, и даст темным богам их победу.

Мама Лики лишь покачала головой. Когда было обнародовано завещание, родственники сначала дружно на нее обиделись, думая, что это она подсуетилась ради дочки и уговорила старика на такой щедрый подарок. А потом, когда увидели музей и его содержимое, также дружно заявили, что претензий не имеют, и вообще, желание Бориса Витальевича – закон, который надо уважать. Кристина Максимовна раздраженно хмыкнула. Она была больше чем уверена – если бы этот музей приносил прибыль, а не сплошные убытки, эти блюстители закона вытянули бы из них не один пучок нервов.  

- Ладно, - проворчал отец, снова углубляясь в документы. – Некоторые задолженности я могу погасить…

- Пап, - остановила его Лика, отрываясь от окна. Она стояла там уже сорок минут, перебегая напряженным взглядом от одного темного угла к другому, сама не понимая, что пытается там увидеть. – Нужно погасить  только коммуналку. Диана предложила мне один проект, я, наверно, на него соглашусь. Возможно, музей начнет приносить хоть немного прибыли, и я смогу закрыть остальные долги.

- Даже так? – вскинул брови Анатолий Владимирович. – И что это за проект, позволь узнать?

- Ночные квесты. У нас там и тематика соответствующая. Монстры, вампиры, оборотни.

- А ты не боишься, что тебе там все экспонаты переломают? – поинтересовалась мама.

Лика неопределенно хмыкнула. По какой-то причине за экспонаты она совершенно не боялась. Вспомнив свои приключения в этом музее вместе с Дианой, девушка подумала, что бояться стоит скорее за посетителей.

- Ладно, договорились, - бодро произнес папа, направляясь к выходу. – Значит, завтра я погашу долги по коммуналке, а дальше посмотрим, как пойдет ваш проект.

- У тебя точно все нормально? – спросила мама, уже с минуту внимательно смотревшая на дочку. – Выглядишь напряженной.

- С парнем поругалась. Не парься, - беспечно махнула рукой Лика.

Проводив родителей, она рассеянно пробежала пальцами по волосам, взлохмачивая свою непокорную гриву. Ее терзало смутное беспокойство, хотелось куда-то бежать, прятаться, снова бежать. Секунду подумав, Лика вышла из квартиры. Пока она сидела с родителями, успело стемнеть, но двор многоэтажки заливало веселым светом фонарей, тени отступили далеко за пределы сквера, украшенного аккуратно подстриженными кустами. Подошва сандалий тихо шуршала по дорожкам, посыпанным гравием. Девушка бродила по скверу, не выходя за границы освещенной территории. Но спустя десять минут она почувствовала острое желание пройтись по ночным улицам. Ветер дул все сильнее, теплый, влажный, почти штормовой. Он как будто подгонял ее, звал за собой, в душистую, пахнущую дождем темноту. И Лика поддалась. Сначала робко, несмело, затем все быстрее и быстрее, она пошла вперед и очнулась, лишь когда пересекла несколько улиц. Переулок, в котором оказалась девушка, был тихим и пустынным. Домов мало, все окна затянуты мглой – здесь уже давно спали. Поежившись от нового порыва ветра, Лика поспешила покинуть это слишком темное место. И снова услышала позади себя хриплое дыхание.

- Чтоб тебя, - громко ругнулась она, чтобы придать себе хоть немного храбрости. Но стало еще страшнее. – Ладно, спокойно, Лика, спокойно.

Девушка медленно двинулась к освещенному перекрестку, мелькавшему перед ней, как спасительный маяк. Попутно она запустила руку в карман, где лежал маленький перцовый баллончик. Хоть какая-то защита. Дыхание неизвестного существа участилось, как будто оно ускорилось, чтобы приблизиться к Лике. Девушка развернулась, готовая отразить атаку, но сзади никого не оказалось. Выдохнув, она снова направилась к перекрестку, споткнулась о что-то и повалилась на землю. И услышала справа от себя приглушенное рычание. Сверкнули два красных огонька, очень похожих на чьи-то глаза. Раздался треск, глухой стук и вой, от которого заледенела кровь. Лику рвануло вверх, так, что она снова оказалась на ногах. Кто-то толкнул ее к освещенному участку улицы, девушка побежала туда, к людям, к свету, к жизни, стараясь не думать о том, что происходит позади нее. Она слышала только рычание, глухие удары и все то же хриплое дыхание, которое преследовало ее в последнее время во сне и наяву.

Девушка выскочила на пустынный тротуар, остановилась, восстанавливая дыхание. Ей совершенно не хотелось смотреть туда, откуда она только что выбежала, но присутствие немногочисленных людей и машин придало немного смелости. Правда, сколько она ни вглядывалась в сгущавшуюся между домами темноту, ничего там не увидела. Наконец, Лика направилась в свой район, стараясь держаться подальше от теней и закоулков. На душе было неспокойно, она отчетливо ощущала на себе чей-то взгляд. Раньше только в книжках о таком читала, а теперь сама испытала это чувство, когда тебя буквально прожигают взглядом. А еще она прекрасно помнила, как оказалась на ногах. Ее не просто рвануло вверх, она ощутила прикосновение двух ледяных рук, которые потом толкнули ее к выходу из переулка. Лика постояла несколько секунд, но больше не нашла в себе сил обернуться и снова направилась в сторону дома, ускоряя шаг.

***

Утром она с трудом проснулась, разбитая и измученная. Лика не помнила, как добралась до квартиры, приняла душ и легла спать, все действия она совершала на автомате. Но сон снова был настолько ярким, что после пробуждения девушка еще несколько минут лежала, упираясь взглядом в потолок и возвращая себя в реальность.

Она снова была в том же месте, только не в доме, а недалеко от него, на берегу большого темного озера, пахнувшего тиной и гнилью. Ветер качал верхушки деревьев, наклоняя их почти до земли, но возле самой Лики не ощущалось даже малейшего дуновения. В полной тишине она смотрела на воду, и все равно не заметила, как из нее высунулась худая рука, покрытая слезающей кожей и слизью. Лишь почувствовала чье-то легкое влажное прикосновение, а уже через секунду ее потащило вниз по склону к расступающейся озерной глади.

- Нет! – взвизгнула Лика, но ее голос потонул в шуме налетевшего ветра.

Она отчаянно цеплялась за чахлые прибрежные кустики, а они с корнем вырывались из земли и ползли вслед за Ликой. Ее ступни, почему-то голые, коснулись ледяной воды, миг – и она уже была в воде по колено. Неужели она так и погибнет? Лика попыталась извернуться, чтобы ударить по тащившей ее руке, но у нее ничего не вышло. Отчаянно вскрикнув, она замолотила кулаками по чавкающей грязи, покрывавшей берег озера. И тут движение остановилось. Раздался дикий, истошный вопль, пальцы, сжимавшие лодыжку Лики, разжались, она оказалась на свободе. Земля глухо застонала от чьих-то тяжелых шагов, и девушку рывком вытащили из ледяной воды. Лицо неведомого спасителя оставалось в тени, да и фигура как будто расплывалась в окружавшей их темноте. Только глаза мерцали холодным светом.

- Жива? – прозвучал насмешливый голос.

- Жива, - эхом выдохнула Лика. – Спасибо!

- Должна будешь, - хмыкнул мужчина и, развернувшись, направился в сторону дома.

- Подождите! – воскликнула девушка. – Не оставляйте меня здесь!

- Не оставайся, если не хочешь, - пожал плечами незнакомец. Но когда она направилась к нему, поднял руку, останавливая ее. – Нет, сюда тебе нельзя. Возвращайся к себе.

- Как мне это сделать? – в отчаянии воскликнула Лика. – Я даже не знаю, где я!

Мужчина тяжело вздохнул, немного подумал и повернулся к девушке. Лика шарахнулась, когда он вдруг оказался рядом с ней, так быстро, как будто телепортировался. Незнакомец одной рукой притянул ее к себе за талию, другую руку положил на ее лоб, что-то прошептал и отпустил. Распахнув глаза, Лика очнулась в своей комнате.

- И что это, интересно, было? – сказала она в пустоту.

Никогда еще ей не снились такие яркие сны. И этот мужчина, приходивший уже в который раз, казался таким знакомым… Вот только лица его она снова не разглядела. Лика прошла в ванную, привела себя в порядок и, уже полностью проснувшись, приступила к завтраку. Сегодня вечером она должна встретиться возле музея с Дианой и ее знакомым. Только чем дольше девушка думала о своем наследстве, тем больше понимала, что не хочет приводить туда людей. Закрыть бы его навсегда, и пусть стоит вместе со всеми фигурами. Или продать его к черту, чтобы не нервировал… Лика вскрикнула от острой боли, пронзившей руку. Оказывается, она так задумалась о музее, что не заметила, как выплеснула полкружки обжигающе горячего чая на запястье. М-да, теперь, наверно, неделю заживать будет.

Лика полезла в аптечку за специальными салфетками от ожогов, когда раздался звонок телефона. Неуклюже повернувшись, она задела коробку с лекарствами, и та полетела со стола, щедро рассыпая на полу все содержимое.

- Слушаю, - выдохнула Лика, кое-как добравшись до смартфона.

- Ну, слушай, слушай, - хмыкнула Диана. – Ты не забыла, что у нас сегодня вечером экскурсия по твоему музею?

- Даже если бы я забыла, ты же напомнишь, - фыркнула Лика. – За тобой заехать?

- Я сама к тебе приду, - сообщила подруга. – У меня тут съемки рядом с твоим домом, зайду к тебе и вместе поедем.

- Хорошо, - откликнулась Лика. – До встречи.

Обложив ноющую руку салфетками, девушка устроилась на диване, положила на живот ноутбук и включила свой любимый сериал. Номер сдали, так что, сегодня ее законный выходной, до вечера можно ни о чем не думать и просто наслаждаться жизнью. Чем Лика и занялась. Правда, спустя два часа, подкинувшись от особенно громкого звука в сериале, девушка поняла, что уснула, как только оказалась на диване. Тяжело вздохнув, она нажала на «стоп» и направилась на кухню. Оставшееся до прихода Дианы время Лика только и делала, что ела, отдыхала и смотрела сериалы. И поднялась, лишь когда дверной звонок зашелся беспрерывной свирелью – так могла звонить только ее подруга.

- Ты спишь, что ли? – прощебетала модель, впорхнув в обширную прихожую.

- Когда как, - хмыкнула Лика. – Чай будешь?

- Лучше воды. А ты иди, одевайся. И выбери что-нибудь симпатичное, все-таки, мы должны составить о себе хорошее впечатление, - напомнила подруга, критически оглядывая хозяйку музея.

- Да, мам, - усмехнулась Лика.

Раньше она старалась принарядиться, но потом поняла, что в красивой одежде бегать по мероприятиям с фотоаппаратом наперевес не очень-то удобно, поэтому предпочитала носить что-то стильное, но комфортное. За что постоянно получала от своей подруги-модели, щеголявшей в остромодных нарядах на высоких каблуках каждый божий день. Лика удивлялась, как она еще в спортзал каблуки не надевает.

Застыв у шкафа, девушка напряженно осматривала свой гардероб. Если она оденется неправильно, ее ждет вечер занудства от лучшей подруги. Не очень-то ей этого хочется. После долгих раздумий, она выбрала прямые черные джинсы и голубой кроп-топ. Пара браслетов и семейный кулон, который она снимала только на ночь, довершили образ. Волосы Лика решила оставить распущенными, и так постоянно их собирает, чтобы не мешали во время съемки. Подкрасив ресницы и нанеся на лицо немного пудры, она вернулась к подруге.

- Ну вот, другое дело, - довольно хмыкнула Диана. – Теперь ты похожа на человека.

Девушка, не удержавшись, фыркнула. Идиллию чуть было не нарушил выбор обуви. Когда Лика по привычке запрыгнула в кроссовки, модель отчаянно замахала руками.

- Не порть свой лук этой ужасной обувью! Надень босоножки!

- Да не хочу я их надевать, я не люблю каблуки!

- Надо, Лика, надо.

- Отстань от меня со своими каблуками, - твердо ответила Лика. – Я их не надену ни за что на свете.

После пятиминутного спора сошлись на аккуратных босоножках на танкетке. Но Лика ворчала всю дорогу до парковки и потом половину пути до музея, правда, вызвала этим лишь безудержное хихиканье Дианы, чувствовавшей себя победительницей.

До музея добрались, когда солнце клонилось к закату – человек, с которым они должны были встретиться, не мог прийти раньше. Лика с облегчением подумала о том, что долги за коммуналку погашены, так что, им хотя бы не придется бродить по музею в темноте.

Знакомый Дианы оказался очень колоритным персонажем. Невысокий коренастый мужчина в гавайской рубашке, накинутой на белоснежную футболку, в светлых брюках и солнечных очках странно смотрелся на фоне разросшегося парка и обветшалого фасада музея.

- Аллоха, красавицы! – певуче произнес он.

Лика фыркнула, с интересом рассматривая мужчину. Не похож он был на специалиста по страшным квестам. Может, Диана неправильно ему все объяснила?

- О, я знаю, о чем ты думаешь, рыженькая, - затараторил, тем временем, этот удивительный персонаж. – Где же мрачный вид, который положено напускать на себя организаторам хоррор-квестов? А это все ловушка для потребителей, - он снисходительно улыбнулся. – Они придут в наш офис, увидят меня, такого жизнерадостного, подумают, что ничего страшного на этих квестах их не ждет, а потом – БАХ! – Он заорал так, что Лика и Диана подпрыгнули, а с соседнего дерева сердито закаркали вороны. Персонаж продолжил, довольно ухмыляясь: - И они уже дрожат от ужаса.

- Как мило, - процедила Лика. – Может, пройдем в музей?

- Конечно, куколка! Мне не терпится посмотреть на ваши экспонаты.

С опаской поглядывая на странного типа, девушка открыла дверь и впустила в музей посетителей.

00:00 ОСЕНЬ

Зона никогда не отпускает. Уставший сталкер идёт сквозь дождь и туман, тяжело раненый, с артефактом в руке. Каждый шаг отдаётся болью и воспоминаниями: о вахтах, о семье, о мечтах, которые давно сгнили в серости. Впереди — лагерь, за спиной — пустота. Но сама Зона решает, кто дойдёт, а кто уже давно потерян.

19:39 ЗИМА

В Зоне метель — страшнее врага. Пятеро сталкеров оказываются заперты в заснеженном бункере, и единственное тепло им дарит артефакт «Снежинка». Но вместе с видениями дома он приносит холод и безумие. Иллюзии становятся сильнее реальности, а голод и страх превращают товарищей во врагов.

47:50 ВЕСНА В Зоне весна начинается с могил. Беглянка Лера ищет спасения — а находит сердце тайного проекта «Сад». Доктор Гарвей верит, что она станет ключом к новой жизни… или новым кошмаром.

01:12:41 ЛЕТО Зона хранит свою школу-призрак. Сталкеры Кузьмич, Кот и Белка спасаются от мутантов в заброшенной школе №7, где всё замерло на последнем звонке 1986 года. Их встречают дети, для которых будто и не прошло десятилетий.

Читают: Андрей Зверев ( группа в ВК https://vk.com/badcatisgood )

Анастасия Маликова ( cтраница на АТ https://author.today/u/malikova_anastasya )

🔞18+
🟢 Предыдущая часть
⏮️ Первая часть
🎧 На моей странице скоро выйдет аудиовариант этой серии ✅

Резкий, отчаянный дёрг – и дверца наконец поддалась, с хриплым вздохом приподнявшись из проёма. Я облегчённо выдохнул, ничего не сломав, и уже без труда откинул её на пыльный, скрипучий пол. В тот же миг из раскрытой бездны вырвался порыв сырого, подвального воздуха, обдав меня прохладой и запахом земли, сырости и чего-то очень старого. Моему взгляду открылась первая, железная ступень – грубая, широкая, она напоминала лестницу в ангаре, где работала Света. Остальное тонуло в кромешной, непроглядной тьме, хранящей свои подземные секреты.

— Ну что ты уставился? Полезай уже! — нетерпеливо гаркнул хозяин, подгоняя меня, а я смотрел на чёрную, как смоль, пасть проёма...

Там ведь было темно...

— Фонарик-то дашь? — раздался голос Галины, словно озвучивая мои собственные, только что возникшие мысли.

— Ещё и фонарь нужен? — недовольно пробухтел Виктор. Не знаю, почему у него было такое настроение. Наверное, он бы придрался к любой дальнейшей даже самой разумной просьбе, но всё же ссутулившись нехотя поплёлся за дверь в соседнюю комнату.

— Вот ворчун стал какой! Не обращай внимания. Старость до всех доберётся, — объяснила Галина, словно извиняясь за хозяина. Она потирала предплечья от холода, нисходившего из подвала, и отошла к старому серванту, всматриваясь в старые выцветшие фотографии, на которых, возможно, были люди, из прошлого, знакомые ей.

Я оглядел комнату в поисках выключателя и, найдя, щёлкнул его. На потолке вздрогнула и вспыхнула старая люстра с двумя мутными плафонами. Её свет, тусклый и желтоватый, неохотно разгонял мрак, но всё же дарил иллюзию безопасности.

Вернувшись к краю проёма, я осторожно развернулся. С легким, но острым волнением, точно ныряльщик перед погружением в прорубь, я начал спуск. Свет люстры лишь отодвинул мрак, выхватывая из него верхние ступени и часть каменного пола внизу, оставляя остальное в вязкой, непроглядной тени.

— На вот, пробуй этот, — Виктор вошёл в комнату, его рот был криво поджат, а глаза злобно прищурены. Он раздраженно бил по ладони фонарём, который, казалось, был на грани выхода из строя, то и дело мерцал, не желая служить, — Другого нет. Тебе нужен, а не мне, так что лезь давай скорее, я не хочу тут с вами до ночи стоять! — поторапливал  он меня, протягивая чёрную обтёртую штуковину, направляя его стеклянный глаз прямо в мою сторону.

Я по пояс выглядывал из прохода, упираясь одной рукой в пыльный пол, другую вытянул вперёд, чтобы взять злополучный фонарик. Внезапно свет мелькнул мне в лицо, ослепив на мгновение и заставляя мгновенно зажмуриться. От яркой резкой вспышки я едва не завалился назад, чудом удержав равновесие. Волна холодного адреналина пронзила живот, а в висках застучал пульс, отдаваясь глухой болью. Но я стиснул зубы, стараясь не подать виду. Галина Алексеевна подошла сбоку с довольной улыбкой, поглядывая на меня, как на героя близкого к победе, искренне переживая за мой успех.

— Не ослепил? Смотри, чего делаешь-то, дубина старая! — рявкнула она на старика, тот лишь в ответ ещё больше скривил и без того угрюмое лицо, явно не до конца понимая, в чём его так яростно упрекают.

В голове вспыхнула резкая мысль: я ведь мог серьёзно покалечиться, рухнув туда, на этот мерзкий каменный пол, и всё из-за этого ворчливого, неуклюжего придурка Виктора Денисовича! Все эти раздумья о поломанных костях заставили меня игнорировать идею расплатиться с ним. Я просто возьму велосипед и всё, как предлагала соседка.

Лестница круто уходила метра на четыре вниз. Я начал аккуратно спускаться, держась за шероховатые перила.

— А куда тебе торопиться-то? Если надо, так и до ночи подождёшь! — вдруг спросила Галина Алексеевна с насмешкой в голосе в тот момент, когда я ступил на горизнонтальную каменную поверхность.

Хорошо, что этот базар начался без меня. Пусть они выясняют теперь отношения сколько душе угодно, а не пичкают меня своими "бесценными" советами. Я сосредоточился на тьме, которая ждала меня внизу, погреб казался еще более обширным и пугающим. Здесь было холодно и сыро.

Я светанул фонарём по углам помещения, и передо мной открылась картина, полная тайн и заброшенности. Десятки-сотни вещей, подобно тому, что я видел у Григория, хранились у стен, накрытые пледами или коврами. Что именно таилось под ними, было загадкой. Некоторые участки пространства были заставлены высокими листами фанеры. Где-то обзору мешали две кирпичные колонны, стоящие как древние стражи. Всё это создавало большой фронт работы. Я с горечью осматривал этот хаос: ни единого намёка на искомое – ни блеска спиц, ни изгиба руля. Предстояло не просто искать, а буквально перерывать это нагромождение, надеясь наткнуться на силуэт, хоть отдаленно напоминающий велосипед.

Виктор что-то хотел сказать в ответ соседке, но вместо слов только промычал, затем всё же выдавил из себя, рыча:

— Тебе какое дело? Занят я, понятно?! — огрызнулся он, и его голос звучал напряжённо.

Я не стал вникать в накал страстей. Сейчас это было несущественно. Гораздо важнее было найти велосипед. Поднять эту махину наверх в одиночку я точно не смогу, а значит, позже мне понадобится их помощь. Пока же мне было не до их ссоры.

Я начинал дрожать от холода. Фонарь моргал, внезапно отказывался работать, то зажигался снова, то опять погасал, затрудняя мои поиски. На груди вдруг почувствовалось жжение. Этого ещё не хватало. За окном уже точно стемнело. Холодный укол предчувствия поселился в сознании, настойчиво отговаривая меня находиться здесь. Неужели к дому приближались Дмитрий с Полиной? Нужно было поторапливаться, хотя бы найти, где именно стоял велосипед, а уж потом, может, завтра, достать его.

— Не выдумывай! С ума сходишь тут в одиночестве. Так хоть в гости к тебе пришли, а ты и то не рад! — как будто из соседней комнаты доносился дальнейший разговор.

— Я не звал никого! Никого не хочу и видеть! — вновь огрызнулся Виктор, и в его словах ощущался бушующий ураган недовольства.

Схватившись за уголок ближайшего пледа, я резко сдернул его. Под ним оказались два старых стула. Облако вековой пыли взвилось к потолку, забивая дыхание, щекоча ноздри и вызывая приступ сухого кашля. За спинками стульев, у самой стены, не было ничего, что напоминало бы о велике. Пустота, обманувшая надежду. Я отступил, промаргиваясь от пыли. Что-то неважное звякнуло под ногами, упав с сидушки одного из стульев.

Тем временем сверху грызня набирала обороты, голоса взлетали до почти визга. Тоже мне нашли причину для ругани.

На фоне этой суеты прозвучал грубый мат от Виктора, голос Галины срывался в надрыв. Я громко вздохнул, чтобы успокоить себя, но амулет пульсировал на груди, уже не просто обжигая, а словно вколачивая тревогу, предостерегая о чём-то важном, что вот-вот произойдёт.

Прочистив горло и несколько раз чихнув, я возобновил поиски, невзирая на нарастающий скандал. Мелькающий луч фонарика раздражал куда сильнее. Пришлось по примеру Виктора, бушующего наверху, резко постучать по корпусу. Вроде бы помогло: источник света снова засиял. Решив, что нужно двигаться дальше, я протиснулся к колонне, отодвигая громоздкую связку черенков для лопат, которые прижимали другой плед. Уже предчувствуя неладное, я прищурился и задержал дыхание, чтобы сосредоточиться на том, что скрывалось под тканью.

И только я медленно потянул за ткань, в этот момент раздался резкий крик сверху, и дверца в погреб захлопнулась с оглушительным грохотом.

Не похоже на случайность. Я оказался в западне!

Нет-нет-нет! Я не мог допустить повторения утреннего кошмара, когда меня уже сделали пленником. Паника ледяным жгутом оплела мозг, резанула нутро так, что я тут же забыл и о велосипеде, и обо всем на свете. Я бросился к лестнице. Сверху доносились крики, теперь уже не ссора, а настоящая схватка: Галина и Виктор, казалось, вцепились друг в друга. Мой амулет пылал на груди обжигающим огнём, словно раскаленный уголь, но я и без него знал: я попал в капкан, угодил в настоящую мышеловку. Хозяин мне сразу не понравился своим поведением, его настойчивая спешка казалась подозрительной. Слишком поздно пришло осознание, что здесь что-то не так. Теперь моя жизнь висела на волоске, завися от бабульки, которая ещё недавно заступалась за меня.

Или не от неё?

— Что ты делаешь?! — глухо прозвучал надрывистый голос старика, напрягая все мои нервы. — Открой! Дура старая, отойди! Зачем захлопнула?!

— Сам уйди! Уйди прочь! — прокричала она ему в ответ, будто бы не своим голосом. Неужели там, наверху, был кто-то третий?

Доски пола над моей головой скрипели и стонали под ними, словно крутящимися в танце, вот только вряд ли у них там было так весело.

Поднявшись по лестнице, я упёрся рукой в дверцу, закрывшую погреб. Она оказалась плотно прижата, и прямо на ней разворачивалась яростная борьба. Я уже не понимал, кто из них вдруг стал моим соперником, а кто – союзником. Недавно я считал таковым Виктора, но его слова прозвучали как предостережение: это не он запер меня здесь. Тогда кто, если не Галина?

— Сдурела совсем?! Отпусти меня! — в ужасе завопил он с душераздирающим надрывом.

Что же там за бесовщина происходила? Я был как на иглах, чувствуя, как вся сцена накаляется до предела, а я до сих пор оставался отрезан от свободы.

Я пробовал открыть дверцу, толкал её изо всех сил и выжидал момент, когда они оба отойдут хотя бы на шаг в сторону. Над головой звучали какие-то стоны, хрипения, словно нечеловеческие, крики – мрачная симфония страха и паники. В рукаве у меня же был спрятан нож, но какой от него прок, пока я в западне? Шаги по полу скрипнули слева, и вдруг дверь поддалась: я поднялся на следующую ступень, полностью приподняв тяжёлое деревянное полотно.

Я не знаю, как мне удалось увернуться. Инстинкт самосохранения, дикий и слепой, заставил меня машинально отпрянуть и сесть сбоку на самый край проёма, лишь бы не оказаться снова в захлопнутом чреве погреба. Виктор Денисович пятился назад прямо к зияющей черноте лестницы, хрипя от удушения, и он не подозревал, что сейчас провалится. Мне показалось? Нет, я был уверен, что пальцы Галины Алексеевны мёртвой хваткой впились в его шею, натягивая кожу добела. Она прилипла к нему вплотную, а из её горла вырывалось булькающее, неестественное для человека хрипение, полное отвратительной влаги.

Ещё шаг, и они оба полетят в пропасть.

Мог бы я помешать их падению? Вряд ли. Всё произошло слишком быстро. Я лишь успел втянуть ноги, поджав их под себя, и вскочить на дрожащие колени. Старик ступил в пустоту. Он начал падать, заваливаясь назад, успев сделать пол-оборота, в отчаянии взмахнуть руками, хватаясь за воздух. Затем, будто марионетки, они оба с грохотом приложились о противоположную сторону проёма, и в то же мгновение скрылись от моих глаз, в следующую секунду рухнув с оглушительным хрустом костей и глухим ударом на каменный пол погреба.

Я ничего не разглядел в непроглядной тьме внизу, да и не горел желанием. Трусливый пот ударил в руки, а может, и моя челюсть начала клацать от испуга.

Сопение и стоны раздались снизу, и тревога от осознания произошедшего взмыла к горлу. Если я не скроюсь из этого проклятого дома, то стану следующим, кого бросят в эту чёрную, холодную яму.

Виктора больше не было слышно, мужской голос стих. Неужели он потерял сознание или свернул себе шею? Я, не раздумывая, захлопнул дверцу погреба, а затем бросился к выходу, всматриваясь в тьму, не зная, кто может поджидать меня снаружи, но точно зная, что в этом доме находится чудовище — упырь, зомби или нечто другое, вселившееся в старуху.

Вытащив нож из рукава, я выбежал во двор, мелькая светом заикающегося фонаря, болтавшегося на ремешке на моей кисти. Кругом царила темнота, выдавая меня. Столкновение с нежитью казалось неизбежным. Спасёт ли меня острое лезвие? Главное – самому на него не напороться в панической спешке.

Я мчался, забыв о том, где нахожусь. Страх сбивал с толку, превращая меня в напуганного зайца, за которым охотилась стая хитрых лис, готовых в любой момент настигнуть. Лишь спустя сотню шагов, когда лёгкие уже горели, в голове промелькнула острая мысль: мы ведь пришли с другой стороны. Куда я несусь?

От реки доносился запах гари — едкий и пронзающий, пробивающий сознание. Что-то загорелось прямо в деревне с приходом темноты. Лишь бы это не был мой дом.

Ключи всё ещё были при мне. Я вернусь в свою укромную хижину, где буду в безопасности. Нежить не посмеет войти без приглашения. пусть царапает стены, пусть воет у порога – я не выйду. Я продержусь до рассвета, переживу эту ночь.

Галина Алексеевна... Как же так? Кем она оказалась? Почему мой амулет, обычно безошибочно реагирующий на любую угрозу, днём молчал? Да и она заходила ко мне вечером, но не спрашивала разрешения. Вампиры так не могли. Но что, если она не полноценный вампир, а лишь свежий трутень-зомби, заражённый человек, в котором яд лишь ждёт своего часа, чтобы начать действовать? Все мои знания, почерпнутые из десятков прочитанных статей, из запутанных, противоречивых поверий о кровососах, теперь казались бесполезным хламом. Тот, кто составлял такие тексты, вряд ли когда-либо сталкивался с ними, с созданиями тьмы.

Очередная осечка света фонаря, и во мне закипела злость. К чёрту эту бесполезную игрушку! Он только раздражал своей неспособностью справляться с мраком. С яростным выдохом я швырнул его в сторону, не думая о том, что причиной могли быть старые батарейки. Но всё равно: где бы я взял новые? У Григория? Утром он крутился у Галины, а теперь... теперь она сама стала нежитью. Всё перевернулось в моём представлении. Враги окружали меня со всех сторон, и мне было некуда деваться.

В ту же сторону можно было выбросить и брелок, от которого не было пользы, но с ним я не был готов расставаться, помня, что это собственность Светы, к которой я почему-то ещё надеялся вернуться.

Очередной жилой дом возник у меня на пути. В окнах мерцал свет, зовущий, но я не решился заходить туда. Уже не имело значения, кто внутри – человек или нежить. Я продолжил свой безумный бег к собственному порогу.

Нож, крепко сжатый в руке, делал меня похожим на безумца, на дикаря, способного испугать любого обычного жителя, тем более того, кто не видел меня ранее. Однако это не добавляло мне уверенности.

Ночные хищники, вероятно, чуяли меня за километр, но почему-то позволяли безнаказанно хромать по участкам. Кровь бурлила в жилах от страха, от нечеловеческих усилий и жгучей несправедливой злости. Зачем я вообще сунулся в эту проклятую деревню? Всё из-за Бавина, Фила и Сони! Будь они все прокляты! Если меня сожрут, а потом я превращусь в упыря, первым делом вернусь и прикончу этих троих.

Но страх, что окутал меня не относился к трусости, а лишь являлся инстинктом самосохранения, обостряя чувства. Я был готов встретиться лицом к лицу с опасностью, буть то Дэн или любая другая нежить. Конечно, я не собирался позволять им забрать свою жизнь так просто.

Нет, Соня не победила. Я не оказался трусом, как она, возможно, думала. Я победил. Я оказался среди убийц, в этом аду, не имея права на поражение, и должен был остаться живым любой ценой, чтобы вернуться обратно. К Свете за деньгами! Ведь именно ради денег я припёрся сюда, рискуя всем. Но нужны ли они были мертвецу? Нет. Поэтому я выживу.

С этим клубком противоречивых мыслей я вышел к колодцу, миновав аллею раскидистых ветвей яблонь. Отсюда уже было легко найти знакомую тропу до дома, но дым, видневшийся в стороне в кроваво-оранжевом зареве пожара, заставил меня в миг поменять решение. Горел чей-то дом у реки.

Это могло быть жильё Григория, Ольги, Ирины или Борисовых. Отсюда я не мог определить, кто именно был жертвой огня, и направился в сторону пожара, надеясь, что ещё смогу хоть чем-то помочь.

Ночью всё выглядело иначе, и я с трудом различал участки, деревья и дома, которые пустовали в этой части деревни. Но чем ближе я подходил к полыхающему аду, тем яснее становилось, где я находился. Зарево виднелось в ста метрах от меня, а рядом, точно гигантские чёрные исполины, ввысь устремлялись ели. Это был дом Ирины.

Где же она сама? Эта мысль пронзила меня, как ледяной клинок.

Я побежал к огню, от боли в ноге сжимая зубы. В голове, точно сумасшедшая, билась мысль, что что-то ужасное могло произойти, а я мог бы вмешаться и спасти в чужую жизнь. Но здание полыхало, пламя жадными языками полностью охватило его, пожирая дерево, шифер, надежды. Было слишком поздно.

—  ... Жар с каждым часом одолевает всё сильнее... — вспомнились мне пророческие слова хозяйки, чья судьба теперь оставалась страшной загадкой.

Вдруг, сквозь яростный треск огня, до меня донёсся чей-то стон, пугающий и громкий, точно вырванный из самой души. Он звучал не из пламени, а откуда-то рядом. Стон раздавался уже какое-то время, но лишь сейчас, когда шок от увиденного немного отступил, я по-настоящему обратил на него внимание. Я пошёл на этот зов, продираясь сквозь густую траву.

Недалеко от пожарища, на коленях, уткнувшись лицом в землю, сидел мужчина и сотрясался от рыданий. Языки пламени, жадные и беспощадные, вырывались из адской пасти всего в десятке метров от него, обжигая воздух, но он не шелохнулся, словно оцепенел от горя или ужаса.

Это был Коля.

В ту же секунду я осознал — в дом уже не попасть. Пламя, словно хищный зверь, вгрызлось в стены, пожирая балки и стропила, возвышаясь над жилищем ведьмы. Осталась ли Ирина там, или успела выскочить, я не знал. Не понимал и того, что здесь делает сосед. Сотни вопросов, едких, как дым, забивали голову, норовя задушить здравый смысл. Бросив нож на землю, я ринулся к нему.

— Что здесь произошло?! — прокричал я, мёртвой хваткой вцепившись ему в плечо, но рёв огня поглощал мой голос, заглушая даже стоны Коли, который, казалось, уже полностью растворился в своём горе. Жар, как острые стрелы, пронзал кожу. Как он вообще держался в этом пекле?

Коля медленно повернулся, и я вздрогнул. Его лицо, распухшее и багровое от слёз, жара и невыносимого горя, изменилось до неузнаваемости, лишь отдалённо напоминая прежнего Николая. В нескольких шагах от него, зловещим намёком на происходящее, валялась пустая канистра из-под бензина.

Внезапно раздался треск, и боковая стена, словно картонная, обрушилась с оглушительным грохотом. Фонтан огня, раскалённых искр и пылающих углей с диким рёвом ринулся в нашу сторону. Я резко одёрнул Колю, оттащив его по земле подальше назад, чтобы мы с ним не погорели. Не знаю, настигло бы нас пламя, но испытывать судьбу не хотелось. Вырвавшийся горячий воздух жадно обжигал кожу, превращая каждый вдох в пытку.

Я отволок его метров на двадцать, туда, где дышать стало хоть чуть свободнее. Коля так и остался лежать на земле, закрыв лицо ладонями. Его рыдания вновь переросли в мученический крик, настолько пронзительный, будто это он сам горел там, в аду на земле.

— Что случилось?! — повторил я, опустившись рядом с ним на траву. Усталость и леденящий ужас происходящего сковали меня. Запах пожара заполнил злую ночь, сливая в себе самые дикие, противоречивые ароматы, от жуткой вони расплавленного пластика, до чего-то странно аппетитного, напоминающего костёр и печёную картошку.

— Она мертва! — промямлил он сквозь слёзы, повторяя снова и снова, — Мертва! Она умерла!

— Кто умер?! — мне пришлось почти срываться на крик, чтобы пробиться сквозь пелену его горя.

— Лида! Лида умерла! — затянул он, и его взгляд, полный бездонного отчаяния, устремился на меня.

Я вздрогнул. Все мои мысли были об Ирине, о ведьме, о её судьбе, но Коля говорил о своей жене, или кто она ему была, не знаю. Я ничего не понимал, мозг лихорадочно пытался собрать новую картину, но осколки информации не желали складываться. Для этого мне нужен был адекватный собеседник, а не растерянный от горя человек. Хотя, у него были на то причины.

— О чём ты говоришь? Почему горит дом Ирины? Что с Лидой? Она была внутри? — начал я трясти его, пытаясь вытащить ту информацию, которая застряла в нём и не могла вырваться наружу.

Он подскочил с резким гневом в глазах, и толкнул меня в плечо так сильно, что я пошатнулся, словно я был виновником происходящего.

— Умерла она, ты что не понимаешь? Смотри! Её убила эта стерва! — провопил Коля, его лицо исказилось от ярости, а взгляд полыхал бешенством, когда он рвано выбросил руку, указывая куда-то в сторону своего дома, который стоял в густом мраке ночи.

Я посмотрел туда, но в темноте не увидел ничего, кроме смутного силуэта постройки Борисовых.

— Я услышал, как хлопнула дверь. Вошёл к Лиде, а её нет, — начал он, слова вырывались сбивчиво, каждое ударение Коля выбивал с такой силой, будто пытался расколоть ими воздух, — Посмотрел в окно, а она куда-то шла. Я же не думал, что что-то не так. Потом тоже вышел и пошёл за ней. А когда я обошёл крыльцо, она уже лежала на земле. Я бросился к ней, склонился, а она... она уже не дышала! Понял? Умерла! — он снова зарыдал, закрывая половину лица дрожащей ладонью, его плечи тряслись от горя.

— Кто-то на неё напал? — резко спросил я, чтобы не дать ему увязнуть в отчаянии, стараясь заставить его продолжать.

— Ведьма Ирка! — огрызнулся Коля, его голос звучал как игла, готовая проткнуть меня, — У Лиды было разодрано горло, она захлёбывалась своей кровью, пытаясь сказать что-то, глядя на меня испуганными, широко распахнутыми глазами, понял?! — он почти кричал, его обвиняющий взгляд впился в меня, будто я нёс ответственность за произошедшее.

— Что она пыталась сказать?

— Ира... Ира... — произнёс он, напряжение уходило, но гнев оставаясь в его голосе. — Глаза выпучила на меня и повторяла имя стервы, а рукой, будто пальцем, указывала на её дом.

Он, казалось, немного пришёл в себя, рыдания утихли, сменившись холодной, кипящей злостью.

— И что дальше? — не давая ему ни секунды покоя, я вытаскивал из него каждую крупицу жуткой правды.

— Не помню точно. Страх и злость забились во мне так, что я готов был голыми руками придушить ту ведьму. У неё в окнах горел свет, но идти одному было... страшно. Я побежал к Грише. Бросил Лиду там, прямо на земле, и ушёл. Месть горела во мне, понимаешь? Может, зря? Может, надо было попытаться помочь Лиде? — он сдавленно простонал, отчаянно вымаливая ответа, будто я мог дать ему прощение или утешение.

Я лишь молча помотал головой, снова повернувшись к дому Борисовых, вглядывался в черноту, пытаясь различить очертания тела, но ночь и высокая трава поглотили всё, не оставляя и следа.

— Что случилось потом, после того как ты встретился с Гришей? Почему дом Ирины в огне? — не останавливался я, не желая отвечать на его бессмысленные вопросы.

— Я пришёл к Грише и сказал, что Лиду убила Ира, что она и есть... вампир. Я... я точно не помню, разум словно был в тумане, — он запнулся, глаза его блуждали, пытаясь зацепиться за ускользающие обрывки памяти, — Помню, что Гриша сказал что-то о бензине, а потом... мы облили её дом и подожгли, — последние слова прозвучали почти шёпотом, полный растерянности, словно он только сейчас, в этот самый миг, осознал весь ужас содеянного, но не мог повернуть время вспять. Но Гриши рядом не было. Он просто исчез.

— Вы подожгли дом Ирины?! Не зная наверняка! — взорвался я и вцепился в его грязную рубаху, загремел зубами, даже не договорив обвинений, начал неистово трясти, словно пытаясь выбить из него остатки безумия, — Лида же не сказала, что Ирина убила её, а только указала на её дом! — с этими словами я толкнул его с такой силой, что он отшатнулся и рухнул навзничь, глухо ударившись затылком о твёрдую, холодную землю, а потом схватился за голову, корча лицо.

Мой голос ревел в тишине, которую нарушали лишь потрескивания огня. Я не видел своего лица, но был уверен — в этот миг оно было искажено гримасой ярости, страшнее любой чертовщины, что пряталась в ночном лесу.

Мы только что потеряли ценного сторонника! Я был в этом уверен. Убийство соседки на руках Коли и Гриши. Ирину уже не вернуть, её дом догорал, оставляя после себя лишь пепел и пронзительный запах гари. Но нельзя допустить новых ошибок, нельзя позволить врагу одержать верх, особенно теперь, когда его влияние, казалось, расползалось, как ядовитый плющ, захватывая разум за разумом, превращая жителей в марионеток. С каждой ошибкой людей будет становиться всё меньше, а тварей — всё больше.

— Ладно-ладно... я-то что! — я сделал шаг назад, пытаясь сдержать кипящий внутри ураган, — Мне всё равно! Я и так хотел уйти, а вот вы! — указал я дрожащим пальцем на Колю, проклиная его пьяные выходки, — Вам оставаться здесь. Не знаю, что на вас нашло, но вы совершили страшное дело! Непростительное!

Николай открыл глаза, резко взглянув на меня. Это уже не был взгляд сбитого с толку пьяницы, полного испуга и сомнений, каким он был всего минуту назад. Нет. В его глазах горело холодное, нестерпимое презрение. В нём проявилось что-то новое, стальное и жёстокое, что притаилась при нашей первой встрече, когда он был пьяный, с заплывшей от сна и спиртного мордой. Теперь же это был взгляд человека, переступившего черту, принявшего свою участь и готового дать отпор.

— Пошёл ты! — его голос, ещё минуту назад дрожавший, теперь прогремел с неожиданной силой. Он резко сплюнул в мою сторону, словно хотел смыть с себя всё, что происходило, — Не знаю, что мы совершили, но тебя тут не было, когда Лиду убили! Тебя не было, когда тварь терзала её, и ты сам... сам не можешь сказать, кто это сделал!  — слова его хлестнули меня, как ледяной плетью. Это была чистая, неприкрытая правда, услышать которую я не ожидал.

Меня действительно не было рядом. Я не видел тех ужасов, что толкнули их на этот безумный шаг. Его слова, хотя и резали слух, отложились в моём сознании, осадив. Пыл отошёл в сторону, сменившись горьким послевкусием. Я потупил взгляд, сочувственно глядя на догорающий дом, на потерявшего супругу мужика. В голове пронеслись воспоминания о Галине и Викторе. Что если Ирина действительно была той, кого мы все опасались, и не просто деревенским загадочным существом, а настоящим монстром?

— Ты сам рассказал нам о вампирах, сам оказался пленником у Димы, а теперь осуждаешь, что мы уничтожили ведьму?! Так дело не пойдёт! Мы хотя бы попытались что-то сделать, а ты... проваливай, если хочешь. Дело твоё. А если останешься, то давай присоединяйся: мы остановим всю нежить, что завелась тут, в деревне, в Слухово, — сидя на земле и тяжело дыша, произнёс Николай, словно зачитывая речь, которую должен был бы читать я сам, чтобы объединить жителей против зла, — Будешь свидетелем, даю слово, что пока мы не сделаем дело, я ни капли в рот не приму!

— Хорошее обещание! — пробормотал я, не скрывая лёгкой насмешки в голосе. Пусть он докажет свои слова делом. Мне всё равно некуда деваться до рассвета, так что могу попробовать объединить усилия с ним. — И есть ли какой-то план? Как будем искать упырей, и что будем делать, когда найдём? — я вопросительно изогнул бровь, внимательно глядя на него.

Он с трудом поднялся, неуверенно оглядываясь по сторонам, и скрестил пальцы рук за своей головой.

— Лиды больше нет, —  голос Николая прозвучал глухо, надломленно, сквозь сомкнутые зубы. Затем он резко опустил руки, открывая обезумевший, но теперь совершенно трезвый взгляд, — Мне вообще больше нечего терять. Моя жизнь теперь и копейки не стоит. Что я могу, только пить и спать? Нахрен всё это! Пошли к Грише, возьмём острые ножи, верёвки, посмотрим, что ещё у него найдётся.

Я вздохнул, вытирая пот с лица и шеи, ведь на улице было настоящее пекло, усаживаясь в обычный рейсовый, явно знавший лучшие времена автобус с неожиданно сломавшимся кондиционером и потёртыми сидениями:

― Как чувствовал, что добром это не кончится. Спрашивается, кто тянул меня за язык, обещая Мишелю заехать в его родной городок на юге Франции? Разве я не клялся Лили, что обязательно вернусь домой пораньше? И как теперь объяснить вечно раздражённой женщине на последнем месяце беременности, что её мужу вдруг нестерпимо захотелось встретиться с другом, которого не видел пять лет…

Двери закрылись, и автобус на удивление плавно тронулся с места. Пассажиры, на чём свет ругая компанию и отвратительное обслуживание, с трудом открывали окна, впуская в салон жаркий, но, во всяком случае, чистый воздух, сменивший бензиновые миазмы, которыми насквозь пропахла эта доисторическая рухлядь.

Но как только шестиколёсное «недоразумение» набрало скорость, прохладный ветерок остудил наши разгорячённые лица, и настроение у всех заметно улучшилось. Особенно после того, как усатый шофёр ― типичный кареглазый южанин, поприветствовав всех на борту «старушки Лиззи», с присущим только французам юмором рассказал её увлекательную историю. Перемежая своё остроумное повествование забавными шутками и анекдотами, так что вскоре в салоне установилось ещё более тёплая, чем снаружи, атмосфера всеобщего веселья.

В общем, я и не заметил, как мы добрались в маленький провинциальный городок, где мне и предстояло провести два дня с человеком… Впрочем, что я мог сказать о Мишеле, с которым познакомился несколько лет назад на ежегодной конференции в Париже? Невысокий худощавый мужчина средних лет с пронзительными синими глазами, абсолютно не соответствовавшим субтильному телосложению басом и… роскошными рыжими бакенбардами. Да, это выглядело по меньшей мере странно, словно в современный город заглянул человек из далёкого девятнадцатого века.

Нас познакомил один из моих коллег, и уже очень скоро я был просто очарован остроумием и умением французского профессора вести беседу на любые связанные с астрономией темы. Мишель был забавным чудаком и при этом настоящим профи в области изучения гравитационных волн ― тут двое учёных, что называется, «нашли друг друга». Ведь именно этот вопрос был темой научной работы, с которой я прилетел в тот год во Францию.

Слово за слово, мы пообещали друг другу обмениваться новостями и мнениями, что потом и делали в течение пяти лет, незаметно став настоящими друзьями. В последнем сообщении, узнав, что в этом месяце я буду по делам на родине галлов, Мишель с присущим ему напором уговорил «дорогого Ника обязательно навестить «старика с бакенбардами», которыми, к слову, очень гордился.

― Ты должен непременно приехать, Никки, когда ещё увидишь настоящий персиковый сад в цвету? Посидим в тени прекрасных деревьев, выпьем потрясающего сидра ― сам в прошлом году делал! ― и поговорим о жизни. Так хочется снова встретиться с тобой и познакомить с Ниной, моей верной спутницей уже двадцать лет. К тому же, последнее время в нашем городе происходят странные вещи ― будет, что обсудить… ― писал он, и, растрогавшись, я сдался, решив навестить его, несмотря на данное Лили слово.

Автовокзал, на котором нас высадил неунывающий весельчак Франсуа, выглядел вполне современно. Выпив чашку очень приличного кофе с ароматной сдобой, ещё раз внимательно изучил присланный Мишелем подробный, ведущий к дому маршрут. Правда, начинался он в другом месте, но это меня нисколько не смутило ― подумаешь, разве можно заблудиться в небольшом приморском городке, где проживают меньше пятидесяти тысяч человек? Это же не Нью-Йорк, в конце концов…

Я понял, что сбился с пути уже через пятнадцать минут после блуждания по кривым и узким улочкам города, которых в тщательно составленном другом «путеводителе» почему-то не было. Озираясь, «путешественник» стоял перед зданием оформленного под старину магазинчика в совершенно пустом переулке, ругая себя за то, что, как нормальный человек, не взял такси:

«Давно бы уже был на месте, придурок. Достопримечательности могли и потом вместе с Мишелем посмотреть. Да, уж если с утра не повезло…»

В этот момент из дверей магазина вышла одетая в длинное чёрное платье женщина с метлой в руке. Её седые косы были уложены вокруг головы в старомодной причёске. Не обращая на меня внимания, она принялась подметать улицу, что-то недовольно бурча себе под нос. И поскольку никого больше рядом не было, смущённо закашлявшись, обратился к ней на хорошем французском:

― Добрый день, мадам! Не подскажите, как выйти на улицу…

Старушка обернулась, и слова застряли в горле, словно споткнувшись о невидимый барьер: девушка с седыми волосами была очень молода и хороша собой. Её глаза с любопытством пробежались по фигуре незнакомца, и, как показалось, разочарованно вздёрнув носик, она ответила:

― Вы не пройдёте отсюда к «Rue de l'Avenir»[1], возвращайтесь назад. Вам здесь не место.

Показалось, что незнакомка вложила в последние слова какой-то особенный смысл, которого я не понял и поэтому, помявшись, попытался спросить снова. Но именно в это мгновение до меня дошло, что она произнесла название улицы, о которой я только подумал.

Это показалось забавным, и я решительно спросил:

― Тогда, возможно, здесь есть проход к…

Она оперлась о метлу, глядя на незнакомца с явным недовольством:

― Нет, и к «Rue Pasteur»[2] через наш переулок не пройти. Не теряйте времени, Николя, пока не поздно, возвращайтесь по своим следам. Впрочем, Вы уже опоздали… ― как-то мрачно констатировала она, показав куда-то за мою спину.

Напуганный её словами, обернулся, тут же невольно попятившись: переулок, из которого я недавно вышел, быстро заполнялся голубоватым туманом. В этом странном, возникшем из ниоткуда облаке уже скрылись стены и крыши соседних домов. Более того, часть улицы, начинавшейся за «старинным» магазинчиком, тоже таяла, словно растворяясь в непонятной субстанции, с каждой секундой становившейся всё темнее и темнее.

Первой очнулась девушка, крикнув:

― Следуйте за мной, Николя, или умрёте! ― она распахнула дверь магазина и, прежде чем исчезнуть за ней, добавила, ― закройте за собой и потом бегите, не останавливаясь, что бы Вам ни привиделось во мраке…

Языки «хищного» тумана, извиваясь, уже стелились по старой брусчатке, всё ближе подбираясь к ногам, а я ещё стоял, не в состоянии даже пошевелиться. И только когда где-то рядом в надвигавшейся на мир темноте раздался громкий звериный рык, а за ним ― отчаянный, полный ужаса человеческий вопль, в несколько прыжков преодолел немаленькое расстояние, отделявшее меня от спасительной двери.

Не помню, как я её закрывал ― грохот обезумевшего сердца заполнил не только голову, но и пространство вокруг. Что-то громко хлопнуло за спиной, и узкая полоса света погасла, тогда беглец неожиданно для самого себя подумал:

«Как же хорошо, что я успел… Ведь то, что находится там, за дверью, наверное, уже поглотило наш мир».

В голове вдруг возник образ огромного многолапого зверя с колючками и зазубренными иглами вместо шерсти, зубастой пастью раздиравшего на части маленький провинциальный городок. Кровь лилась изо рта чудовища, а оно довольно щурилось, словно кот на освещённой солнцем скамейке, время от времени слизывая шершавым языком красные пузыри с чёрных губ.

В его утробном ворчании мне слышались вопли и стоны умиравших людей, их умолявшие о помощи голоса кого-то звали. И, уже не сдерживая рвотные позывы, профессор Ник Уэллс, трусливо зажав уши руками, упал на колени, чувствуя, как пол податливо изгибается, готовый вот-вот прорваться, чтобы сбросить ещё одну жертву монстру в пасть.

Ускользнув из клетки памяти, прилетел еле слышный спасительный голос девушки с седыми волосами:

― Бегите, не останавливаясь, что бы Вам ни привиделось во мраке…

Обезумев от страха, я со стоном поднялся с колен, чтобы последовать этому совету…  Но замер, не понимая, куда бежать ― повсюду был только пугающая темнота, а пол под ногами, словно издеваясь, продолжал ходить ходуном. Резкая трель мобильного сначала заставила меня истерично закричать, а затем лихорадочно ощупывать тонкий корпус в поисках заветной кнопки фонарика.

Дрожащее пятно света прорезало окружавший меня мрак, немного успокоив готовое сдаться сознание, показав, что я стою в бесконечном коридоре с огромным числом повторяющихся с обеих сторон дверей. Но в тот момент беглеца это не смутило: главное ― впереди лежал путь, по которому можно было двигаться. Тем более я не собирался открывать эти двери ― итак уже по горло был сыт кошмарами.

Первым порывом было бежать, не оглядываясь и не смотря по сторонам. И будь что будет ― должен же и этот коридор когда-нибудь закончиться. Но один взгляд вниз, туда, где должен был находиться пол, значительно поубавил моей решимости ― прямо у ног начинался огромный провал с отвесными стенами. Из его глубины раздавались отчётливое ворчание и подозрительный скрежет, словно что-то, тяжело дыша и отфыркиваясь, поднималось наверх.

Я замер, боясь пошевелиться, чувствуя, как вместе с неуверенностью растёт утихнувшая было дрожь моей неустойчивой опоры. И, стараясь подавить нараставшую панику, попытался себя уговорить:

«Спокойно, Ник, подумай как следует. Женщина в чёрном платье сказала ― беги… Зачем ей было обманывать? Если бы она хотела обречь незнакомца на смерть, могла просто оставить на улице, на растерзание страшному туману. Значит, была уверена, что отсюда можно выбраться».

Переведя дыхание, осветил фонариком расщелину ― блики заиграли на поверхности стеклянного пола, кое-где покрытого сетью пока ещё крошечных трещин. Одного взгляда на это хватило, чтобы меня затрясло. Но когда что-то с размаху ударило в стену так, что, не удержавшись, я упал, больно ударившись о невидимый угол и чуть не выронив телефон, стало очевидно ― больше медлить нельзя.

Встав, вытянул руку с фонариком так, чтобы луч света шёл только вперёд, и побежал по стеклянному настилу, повторяя вслух слова любимого детского стихотворения:

Был когда-то я знаком

С рыжим Мистером Жуком.

Познакомились мы так:

Мистер Жук, большой чудак,

Прямо, честно и открыто

Вечером упал в корыто.

Сосредоточившись на этих забавных строчках, я как мог старался игнорировать обрушившиеся на меня страшные звуки: хруст трескавшегося под весом взрослого человека пола, удары в стену неизвестной стихии, хлопанье открывавшихся и закрывавшихся дверей… А ещё крики, стоны, рёв и плач живых существ, перемежавшиеся с грохотом отбойного молотка и визгом циркулярной пилы.

Я не хотел этого слышать, а потому бежал, упрямо повторяя:

Я спросил его: "Куда Вы?

Вот так детские забавы!

Вы, наверное, хотите

Пароходом стать в корыте?"[3]

И даже когда этот хаос взорвал надрывный вопль новорождённого ребёнка, он меня не остановил ― я продолжать твердить стихи о приключениях Жука. Пока мир не расцвёл ослепительной вспышкой, заставившей «чтеца» наконец закрыть мокрые от слёз глаза, а вновь распахнув их, увидеть себя стоящим перед небольшим домом с черепичной крышей, утопающим в белоснежной пене цветущих деревьев.

Я был на месте ― табличка на стене гласила, что дом принадлежит месье Мишелю Маршаллу, профессору Сорбонны. Но после только что пережитого кошмара ноги не хотели слушаться, и вместо того чтобы сделать несколько шагов вперёд, я без сил прислонился к большому вязу, чувствуя, как его выпуклая, жёсткая кора щекочет почему-то обнажённую спину.

Хрупкая женщина с короткой стрижкой отложила грабли и, присмотревшись, всплеснув руками, закричала:

― Мишель! Скорее сюда ― кажется, с твоим другом что-то случилось…

Я прекрасно видел бегущую ко мне чету Маршалл, слышал причитания симпатичной женщины с серебристой проседью в волосах и восхитительными молодыми глазами ― вероятно, Нины, жены Мишеля.  Понимал, как волнуется, протягивая сердечные капли в прозрачном стакане добродушный чудак-профессор, уговаривая немедленно их выпить и опереться на его плечо в делавшей его похожим на фермера простой клетчатой рубашке.

Но я не мог ни ответить на их добрые слова, ни просто пошевелиться ― случившиеся со мной не отпускало… Мадам Нина, видимо, первой поняла, что происходило, уверенно сказав супругу:

― У него шок, быстрее неси саквояж! ― и когда Мишель примчался из дома с чёрным, похожим на старинный «докторским» чемоданчиком, достав шприц и ампулу, очень профессионально поставила укол.

Не скажу, что сразу, но стало легче: я, хотя и не очень уверенно, смог поздороваться и даже, осмотрев себя, пошутить, что оказанный мне в городе приём был слишком горячим, раз даже одежду подпалило…

Примерно через час, окончательно придя в себя и переодевшись в оказавшиеся слишком короткими джинсы и футболку друга, сидя за щедро накрытым столом, пил ароматный чай с плюшками, рассказывая свои удивительные приключения. Мишель и Нина слушали, не перебивая, и, честно говоря, меня слегка смутило слишком уж серьёзное выражение их лиц.

На простодушный вопрос:

― Надеюсь, Вы не прогоните бедного физика, с которым от жары случилась такая неприятность? Я раньше никогда не терял сознания ― а на этот раз, похоже, здорово приложился головой, раз привиделась подобная чушь. Хорошо, что хоть не обобрали ― документы и карточки на месте… А что касается прожжённой и рваной одежды ― ума не приложу, где меня носило. Сам виноват ― надо было ловить такси.

Мадам Нина встала, дрожащей рукой поправив шёлковое платье:

― Пойду принесу побольше закусок, а ты, Мишель, расскажи Николя всё как есть. Не надо ничего скрывать ― у него на руке есть её отметина.

Пробормотав это, она почти выбежала из комнаты, виновато опустив голову. А друг, стараясь не смотреть в мои удивлённые глаза, вместо ответа похлопал по плечу, пока я с интересом разглядывал овальный след ожога на запястье:

― Ты только не волнуйся, Ник, и особенно не забивай голову… Нина слишком верит во всю эту мистическую чепуху и местные суеверия. Представляешь, я несколько лет назад тоже ударился в ересь ― решил изучать алхимию: перечитал кучу литературы, даже оборудовал в сарае лабораторию и знаешь, к какому выводу в конце концов пришёл?

Почесал ноющий затылок:

― К какому?

― Это всё полная чушь! ― засмеялся Мишель, протирая стёкла круглых очков, и его густые рыжие бакенбарды задрожали в такт раскатам почти оперного баса.

Он достал из шкафа большую пузатую бутыль с жидкостью редкого тёмно-янтарного цвета, гордо поставив её на стол:

― Вот, ещё одно моё творение ― потрясающая настойка на двенадцати травах! Ты просто обязан попробовать…

Я улыбнулся, вертя в руках роскошный хрустальный сосуд с оригинальной крышкой в виде непонятного зверя:

― Выглядит заманчиво, Мишель… После сегодняшних потрясений, думаю, это пойдёт мне на пользу. Кстати, а как же обещанный сидр?

― Сидр? А… это… давай как-нибудь потом.

Согласно кивнул:

― Как скажешь. Кстати, помнишь, как мы напились в тот самый первый раз ― я тогда еле добрался до гостиницы.

Мишель рассмеялся, принимая из рук жены поднос с закусками и расставляя тарелки на столе:

― Ещё бы, нетрезвые идиоты тогда едва не подрались в ресторане, и двух профессоров чуть не выгнали взашей ― жаркая получилась дискуссия. Не забыл ещё, о чём шёл разговор?

Я пригубил налитую им в бокалы настойку, одобрительно хмыкнув:

― Разве такое забудешь? Что-то о погрешностях вычисления ― такая глупость… Ты же тогда чуть не мокнул меня лицом в салат за то, что «оппонент» не согласился с вескими аргументами. Какой же ты всё-таки псих, Мишель, а так и не скажешь.

Друг снова засмеялся, и мы чокнулись, опрокинув по первой. Внезапно он о чём-то вспомнил и, бормоча:

― Сейчас, сейчас ― ты должен это увидеть, ― убежал в другую комнату, а я подошёл к распахнутому окну, вдыхая аромат цветущих деревьев, и когда Мишель вернулся с книгой в руке, сказал:

― Это потрясающе! Как же тебе повезло жить в таком раю. Я и не знал, что цветы персиковых деревьев так чудесно пахнут…

Мишель, что-то сосредоточенно искавший в книге, захлопнул её:

― Да ты, профессор, смотрю совсем не разбираешься в растениях: какие ещё персики? Это же сумасшедший запах цветущих апельсинов. Нина по ним с ума сходит, а меня, если честно, выворачивает… ― и он, дурачась как мальчишка, высунул язык, закатив глаза.

Мы ещё немного повеселились, после чего друг с серьёзным лицом протянул принесённую книгу:

― Мой новый труд, только что из печати. Тебе первому показываю…

Я взял в руки пахнувший типографской краской том и, повертев, с удивлением сказал:

― Что это? Параллельные миры, серьёзно? Какая ерунда, Мишель, неужели тебе показалось мало увлечения средневековой алхимией ― переключился на фантастику?

Он молчал, но взгляд стал грустным и немного растерянным, и я смутился, тут же пойдя на попятную:

― Ради бога, прости. Видно, настойка ударила в голову ― крепкая, зараза. Не сердись, не собирался тебя обижать…

Мишель тяжело вздохнул, поднимая руку:

― Не извиняйся, я ждал чего-то подобного. Дело в том, Ник, что вот уже двадцать лет работаю над этой темой и именно по ней защитил докторскую…

Возмущённо тряхнул головой:

― Надо же… А почему до сих пор молчал, и как тебе удавалось сочетать такие абсолютные разные вещи ― разве изучение гравитационных волн не занимает всё время? Ты написал такие толковые монографии…

Он повернул стул и сел, положив руки на его спинку, негромко сказав:

― Дело в том, что я, Мишель Маршалл, профессор Сорбонны с многолетним стажем, никогда не занимался гравитационными волнами. И пять лет назад выпивал не с тобой, Никки, а другим Ником Уэллсом. Понимаешь, удачно пройдя коридор судьбы, ты попал в иную реальность… Это чужой для тебя мир, Ник. Прости за правду и постарайся мне поверить.

Я молчал, не представляя, что ответить на это заявление ― было не похоже, что Мишель шутил, и, происходи наша встреча в любой другой день, наверняка расхохотался бы очередному розыгрышу шутника-профессора. Но сегодня…

Сразу вспомнились серьёзные, полные тьмы глаза необычной женщины в чёрном, её странная фраза:

― Вам здесь не место…― мои страх и незабываемую физическую боль, через которые пришлось пройти ― этот слишком реальный сон, и сон ли?

А также кучу мелких нестыковок ― Мишель обещал другу дегустацию сидра, а оказывается, любил совсем другое, и сад из персикового превратился вдруг… Ерунда какая-то, а вот то, что друг посвятил свою жизнь изучению параллельных миров ― звучит куда серьёзнее. Не могу поверить ― мы же столько лет постоянно обсуждали только одну тему, часто ругались и даже ссорились.

Я ещё раз прочёл название книги ― «Структуры и виды параллельного пространства, разнообразие, способы создания переходов, погрешности расчётов…» Это же не может быть шуткой, да?

― Рассказывай, и как можно подробнее, что здесь происходит? Кто эта женщина и как меня занесло в этот ваш долбаный параллельный мир? И, наконец, самое главное ― как этому Нику Уэллсу, ― я ударил себя ладонью в грудь, ― вернуться домой?

Даже собственный дрожащий голос в тот момент казался молодому испуганному профессору странным. Мишель встал, но я жестом попросил его остаться на месте ― меньше всего сейчас хотелось услышать слова утешения от чужака.

Он вздохнул так, словно на его плечах лежала вся тяжесть мира, и мне стало стыдно, что я только что во всём винил пусть и незнакомого, но, судя по всему, хорошего человека. Поэтому уже более спокойно сказал:

― Прости, Мишель, это трудно принять, но я готов тебя выслушать.

Профессор кивнул, и в его глазах появились задорные искорки, так понравившиеся мне ещё при нашей первой встрече:

― На самом деле, Ник, тут столько всего переплелось ― наука и мистика, фантазии и реальность. Но я расскажу то, что знаю. Да, здесь параллельные миры давно перестали быть фантастикой, и не только я занимаюсь их изучением. Но тут тебе повезло ― Мишель Маршалл, тот, кого в народе прозвали «Мастер перехода» ― вызывает и настраивает «воронку перемещения». Сегодня ночью как раз будет благоприятное время, я возьму тебя в Институт и постараюсь, подчёркиваю ― постараюсь отправить домой. Потому что в этом деле даже микроскопическая погрешность расчёта может занести объект перемещения к чёрту на куличики, а кода «своей вселенной» ты, разумеется, не знаешь…

С трудом выдохнул:

― Звучит не слишком оптимистично.

Он ещё больше помрачнел:

― Верно, в этом вопросе мы пока только в начале пути, Ник, но я сделаю всё возможное: возьму образец крови и сравню ДНК с базой данных. Если нам очень повезёт, и «путешественники» из твоего мира уже здесь бывали ― клянусь, сегодня же верну тебя домой.

Спросил лишь для того, чтобы продолжить разговор, хотя уже догадывался, каким будет его ответ:

― А если «подобных объектов» к вам не залетало?

Профессор покраснел:

― Прости, для меня ты не «объект», а друг, пусть и из другого мира. Если образца нет, останется только полагаться на удачу, потому что наш мир не терпит «чужаков» ― такова его особенность. Происходит то, что в своём воображении ты представил монстром, пожирающим город…

Я засмеялся, но это был нервный смех обречённого:

― Ясно, ясно ― ваш грёбаный мир переварит Ника Уэллса… Ладно, Мишель, не переживай так и прости за грубость ― не каждый же день человеку подписывают смертный приговор. И сколько у меня времени?

Он снял очки и вытер слёзы рукавом, совсем как я:

― Бывает по-разному, но всегда не больше суток. Хотя с тобой всё не так просто…

Я притворно охнул:

― И в чём это «непросто» выражается?

Мишель подошёл ко мне, сев на соседний стул:

― А вот тут начинается вторая, мистическая часть рассказа. Ещё никто не попадал сюда таким способом ― помешав богине судьбы.

Я поднял бровь:

― Неужели «дамочка в чёрном» и есть…

Странный профессор, так похожий на моего друга, невесело засмеялся:

― Честно ― и сам в это не верю, но Нина ― верит. А она умнейшая женщина этой Вселенной, во всяком случае, для меня. По местным поверьям, богиня судьбы почему-то выбрала наш городок местом своего обитания. Больше того, именно сюда заносит людей, считающих, что судьба обошлась с ними несправедливо. Богиня сама решает, как ей поступить с недовольными жалобщиками, но чаще всего посылает их пробежаться по своему «коридору», давая шанс всё изменить.

Сразу вспомнилось, что пришлось там вытерпеть, неудивительно, что с языка сорвалось невольное:

― Вот же с…ка, нехорошая женщина… А меня-то за что? Я на судьбу никогда не жаловался ― дом, любимая работа, беременная жена. Господи, Лили! Надо же ей позвонить, она наверняка с ума сходит, ― схватился за сотовый, но Мишель отобрал телефон, положив его на стол.

― Знаешь, как я понял, что ты не тот Ник? Наш профессор Уэллс не смог приехать. Потому что у его жены начались роды, и сейчас счастливый папаша рядом с ней и своим чадом. Так что не стоит звонить молодым родителям и пугать их появлением двойника…

Пришлось с ним согласиться; я даже не дёрнулся, когда он заботливо похлопал «друга» по плечу. Только в этот момент до меня дошёл весь ужас происходившего ― Ника Уэллса ждала не только страшная смерть вдали от дома, но, что ещё хуже, перспектива никогда не увидеть своего сына.  А Лили будет думать, что, возможно, муж бросил их обоих.

― Не понимаю, почему я всё-таки оказался здесь? ― бормотал, снова и снова складывая бумажную салфетку треугольником, ― когда это произошло? Неужели в тот момент, когда наш самолёт попал в грозовой фронт? Или когда свернул в злосчастный переулок к этой ведьме…

Мишель отобрал салфетку, зачем-то начав её распрямлять:

― Не говорит так, Никки, а то вдруг богиня обидится. Я сам ломаю голову над вопросом, почему она выбрала именно тебя? Нина считает, что где-то во Вселенной произошёл сбой программы, возникла та самая микроскопическая погрешность, которая ломает судьбы людей. И если богиня судьбы в этом как-то виновата, она же и поможет исправить ситуацию. Это шанс, Ник. Вот что, не будем ждать вечера, поедем в Институт, надо поскорее проверить твою кровь. Уверен, нам должно повезти…

Я не запомнил дорогу, потому что не смотрел по сторонам, по-прежнему упрямо сворачивая оригами из бумаги, которую мне дала Нина, смотревшая на «путешественника» добрыми сочувствующими глазами. Даже когда в кабинет, где я ждал результатов анализа, вбежал счастливый профессор, с криком:

― Есть! Сработало, Ник! Скоро будешь дома… Сиди здесь, играйся, а я уже бегу делать расчёт!  Ты рад, дружище, скажи, рад?

Продолжая оставаться в этом странном, заторможенном состоянии, только кивнул в ответ, чувствуя, как душу заполняют тоска и страх очередной неудачи. Не знаю, сколько прошло времени, но, судя по всему ― немного. Взъерошенный Мишель, схватив меня за руку, потащил за собой в тёмную комнату, где, посадив на обычный стул, наклонился и крепко обнял:

― Давай прощаться, Ник! Я сделал что мог, пообещай… Впрочем, не надо ― когда вернёшься, постарайся забыть всё, как страшный сон, и будь счастлив, друг мой.

Выбросив из карманов множество бумажных журавликов, котов и кораблей, я крепко обнял его, шепнув в ответ непослушными губами:

― Спасибо, Мишель. Не забуду, не сомневайся… А как я пойму, что… это кончилось?

Он засмеялся:

― Не волнуйся, поймёшь. Главное, думай о доме. Кстати, ты уже решил, как назовёшь сына? Я ни на что не намекаю, но всё же…

Дверь захлопнулась, оставив меня в полной темноте. И тишине, если, конечно, не считать оглушительного грохота собственного сердца. Однако это продлилось всего лишь мгновение: мир вдруг вспыхнул яркими красками, а пыльный Нью-Йоркский воздух ― звуками вечно куда-то спешащей толпы, редкими гудками и шуршанием шин проносящихся мимо автомобилей.

Я стоял перед домом, не веря своему счастью, и только голос выбежавшей из подъезда соседки Клары меня «разбудил»:

― Наконец-то, Ник, беги домой! Кажется, у Лили начались схватки, я уже вызвала такси. Да что ты застыл ― поторопись, а я подожду машину!

Повторять не понадобилось ― будущего папочку как ветром сдуло, и через минуту я уже обнимал взволнованную жену, целуя её вспотевшие волосы, огромные глаза и пересохшие губы. Радостно шепча:

―  Держись, родная, такси уже едет, всё будет хорошо. И прости, что задержался…

Слушая её сбивчивый лепет о том, как она меня любит и как боится первых в жизни родов, я успокаивал жену, одновременно придирчиво изучая обстановку в комнате, боясь нарваться взглядом на чужую, незнакомую вещь.

― Лили, а что это за фигурка кота на столе? Не помню такую…

― Да что с тобой, Ник, вместе же покупали на воскресной ярмарке, ― ворчала любимая, уткнувшись в моё плечо.

Я радостно выдохнул, вспомнив, как сам же подарил ей этого смешного уродца:

― Слушай, а большие книги с золотым тиснением, откуда они взялись?

Лили легонько стукнула мужа кулачком в лоб:

― Издеваешься? Твой приятель принёс в прошлом месяце ― этот, как его, Роджер.

Засмеялся:

― Да точно, совсем забыл ― Родж попросил придержать у себя какое-то редкое издание. Это всё от волнения, не сердись… Малышка, так ты выбрала имя, или оставим нашего сына «безымянным» до совершеннолетия?

Часто дыша, она посмотрела на меня как на полоумного:

― Да, тяжёлый случай! Мы же договорились, Ник ― ты придумываешь имя сыну, а я ― дочке. У нас двойня, или об этом тоже забыл?

Я помогал Лили устроиться на заднем сидении такси и, садясь рядом, думал, что двое ― тоже хорошо, хотя ещё совсем недавно узи упорно показывало нам только одного ребёнка, и врач уверял, что прекрасно слышит сердцебиение мальчика. Но всякое же бывает… Буду думать так, и точка. Это лучше, чем ломать голову над чёртовой «погрешностью», которую второпях мог допустить в расчётах Мишель. Или это богиня судьбы решила надо мной пошутить, обидевшись, что в сердцах назвал её…

[1] Улица Будущего (фр.)

[2] Улица Пастера (фр.)

[3] Стихи Дж. Чиарди в переводе Р.Сэфа