Никто не знает меня – не знает меня НАСТОЯЩЕГО.
Для всех я такой, каким притворяться приходится.
У меня роль шута, окружающим шутки дарящего,
Но никто не спросил, что же ЗА
этой маской находится.
И никто не узнал, что за дверью, за ширмой, за внешностью,
За улыбкой простой, и за смехом, за счастьем, за радостью.
За той глупостью, что называют обычно беспечностью,
И за тем малышом, что любит одни только сладости…
Мне хотелось кричать – меня обрекли на молчание.
Им не нУжны мои ни страданья, ни страх одиночества.
А душа извелась в попытках найти понимание,
И не выразить всеми словами, как этого хочется!
И не выплакать всеми слезами, как это желается!
И не вылить чернилами жажду строкой на бумаге!
Это вечно в тебе будет черною думою мается,
Потому что в тебе нет достаточно твердой отваги.
И нет сил улыбаться, когда разрыдаться так просится,
Не закроешь глаза и не сможешь спастись от реальности.
А тем временем жизнь по крупице, по капле уносится,
А тебя заставляют сломиться под лоном банальности.
Не загнать больше в клетку порывы немого отчаянья,
Не закрыть на засов, ибо боль лишь сильней вырывается!
И не спрятаться, не усидеть под покровом молчания, -
Так обычно душа от жестокого мира спасается.
За поверхность шагнуть, протянуть другу руку спасения,
И проникнуть в другую реальность,
ту,
что настоящая,
Просто выслушать, хоть бы и молча, не высмеяв мнения…
Алчет кровь молодая излиться, потоком бурлящая!
Но, увы, не придумали в мире еще собеседника,
Для кого б оказалось чужое важней своего.
Кто бы вытащил из пустоты одиночества пленника,
Не потребовав за избавленье взамен ничего.
И по-прежнему требуют радости, смеха, веселия.
Эту маску, как шапку, носить обречен я всегда.
Отвернутся,
без жалости, без понимания,
слез сожаления.
Заточил в этот образ, как в цепи, навечно себя…
