Искусство — ложь, которая делает нас
способными осознать правду.
Пабло Пикассо
Давно за Естество нам выдают Искусство,
Но свято место не бывает пусто.
В искусственном ученье Веры и Науки МУДрые мужчины
Осеменить и оживить пытаются веками мертвечину.
ИСКУСство – это ИСКУШение ложью,
Ему и небылица о Пигмалионе не поможет.
Поможет ложь в прозрении? Едва ль!
Способность правду осознать - от Естества!
15. Ум, обращаясь к зримым вещам, естественным образом мыслит их посредством чувств. Ни ум, ни естественное мышление, ни вещи и ни чувства не суть зло, ибо они – создания Божии. Что же тогда зло? Ясно, что оно есть страсть естественного мышления, которая не может существовать при [правильном] пользовании умозрениями, когда ум бодрствует.
16. Страсть есть противоестественное движение души по направлению либо к неразумной любви, либо к неразборчивой ненависти, питаемой к кому-либо из-за чего-нибудь чувственного. Например, [движение] к неразумной любви либо к явствам, либо к женщине, либо к богатству, либо к преходящей славе, либо к чему-нибудь чувственному или ради них. А [движение] к неразборчивой ненависти – также по отношению к чему-нибудь из названного или ради них.
17. Или еще: порочность есть неправильное использование мыслей, за которым следует злоупотребление вещами. Например, если это касается женщины, то правильное использование брака имеет целью деторождение. Но кто имеет в виду при этом [одно] сладострастие, тот ошибается относительно пользы [брака], считая за благо то, что не является таковым. И вступая в брак, он злоупотребляет женщиной. Подобным же образом дело обстоит и с другими вещами и мыслями.
"Главы о любви" преподобного Максима Исповедника, вторая сотица.
Преподобный снова говорит про ум, потому что там и проходит вся игра нашей жизни. Когда ум, – говорит он, занимает себя зримыми вещами, то это как ангел, который смешивается с плотью, – разве такое возможно! Ум сотворен чтобы обращаться к Богу, это его природное свойство. Когда же он занимается видимыми, материальными вещами, то мыслит посредством чувств, коль скоро умные (духовные) чувства у него атрофируются, и остаются для употребления только естественные, природные, плотские. То есть ум мыслит тогда посредством зрения, вкуса, обоняния, слуха, осязания; это как если кому-то вытащили сердце, потому что оно плохо работает, и вставили бы вместо него пластмассовое, или пластиковый желудок, или искусственные глаза.
Ум имеет свои собственные чувства, посредством которых он зрит Бога, осязает Бога. Но когда царь превращается в бродягу и скитается по весям, то вполне естественно, что он начинает мыслить посредством физических, а не умных чувств. Чтобы увидеть звезды нужен глаз для макромира, то есть телескоп. Если ты будешь пытаться увидеть их обычными глазами, которыми мы смотрим на физические предметы вокруг нас, то у тебя ничего не выйдет, ничего не увидишь. Таким же образом ты ничего не добьешься, если хочешь увидеть и растолковать вещи умом, который занят физическими предметами.
Но где же находится зло? В уме? Но ум не зло. Мыслить естественно — тоже не грех, у нас есть такое право, мыслить естественно.Также и вещи, и чувства — не суть зло. Почему же ты, святый отче, тогда ругаешь меня, что я мыслю моими плотскими очами?
Приведем пример. Я вижу как кто-то сплетничает, а потом к нему присоединяется другой, и тоже начинает сплетничать. Тогда я говорю себе: он же его совращает, надо их разделить, так он только навредит второму, ведь «худые сообщества развращают добрые нравы».Ты сразу приходишь к некоему выводу, мысли, но эта мысль естественного чувства, (простого) природного опыта. И что, разе она тем самым неверна? Кажется, будто верна, но если изучить дело в духе Божьем, то окажется, что ничего такого нет. Мы, люди, в большинстве своем думаем, что мыслим наиболее совершенным и правильным образом. Да, это всё (может быть) правильно в высшей степени, но в плане естественного, чувственного мышления. Если взглянуть на это с точки зрения Бога, дело меняется.
Все вещи могут быть рассмотрены исходя из двух способов зрения и толкования — чувственного и духовного. Последнее означает некое духовное понимание и видение вещей. Эти два способа могут совпадать, как, например, могут совпасть физический и духовный закон; но они также могут быть страшно далеки друг от друга, измерение истины может быть настолько таинственным (мистическим), настолько глубоким, что (при поверхностном взгляде) ничего не поймешь. Отсюда тот, кто мыслит некими моральными категориями, исходит из общепринятого поведения людей; но тот, кто действует по наитию, кому открывается и светит (истина) благодаря его подвижничеству, может на тот же вопрос дать противоположный ответ. А ты будешь только теряться и недоумевать: «Как, разве у нас есть две морали, две догматики, два Бога и два евангелия?» Нет, – есть только одно, но каждый видит его по-своему.
Они – суть Божии создания. Ни чувства, ни вещи, ни ум, мыслящий естественно — не являются злом. Они не греховны, так как устроены Богом. Разве плохо, если, например, я увижу что ты уже носишь очки и скажу: «поделом тебе, нечего было читать в детстве с близкого расстояния». Нет, сама мысль согласно природе (вещей) — не зло. Что же тогда зло? Очевидно, что оно есть страсть естественного мышления. И она могла бы не иметь места в употреблении умозрений, если бы ум бодрствовал.
Духовные, или умные чувства касаясь Бога, воспринимая божественную благодать, и становясь причастниками божественной энергии, дают нам духовное видение (вещей). И наоборот, чувственное знание и опыт — суть нечто внешнее, плотское, и в то же время душевное. Поэтому оно так эмоционально, так сильно и трогательно, так ощутимо.
Приведем такой пример. Некий святой выходя из своей кельи видит проходящую мимо грешную женщину. Видя ее красоту, он говорит: «Полюбуйтесь, какой красотой Бог наделил человека! Подумать только, насколько тогда прекрасен сам Бог!» Он смотрит на эту женщину не плотским, точнее, не чувственным взглядом.
Я же могу смотреть на нее, какая она красивая, и чувствовать как эта красота на меня давит. Это нечто, что потрясает мое существо, потому что мой глаз смотрит плотским чувством, а не духовным зрением. В этом случае ум не видел своими умными очами. Конечно, как говорится, «ум видит, и ум слышит»,но ум может смотреть либо своими собственными очами, либо телесными. Телесное зрение слишком чувственно, слишком восприимчиво, оно пленяет, поглощает тебя, это некая страсть, которой и поддается главным образом ум.
Итак, зло есть страсть естественного мышления, то есть тенденция, привычка ума мыслить согласно физической природе вещей. Как малое дитя привыкает ходить на четвереньках, так и ум привыкает смотреть не своими (чужими) глазами, то есть физическими, плотскими глазами, отчего он склонен видеть лишь естественные смыслы, а значит склонен вообще все время что-то мыслить.
Что, например, он мыслит? Ну, скажем, что мой посох испортился, треснул, его надо заменить, так как опираться на него опасно. Или я вижу кого-то, и думаю, что хотел сказать ему, говоря себе, что надо не забыть об этом. – Это и значит, что ум занят мыслью, склоняется к чувственным вещам.
И она (страсть) могла бы не иметь места в употреблении умозрений, если бы ум бодрствовал. Если бы ум не занимался поверхностными вещами, но постоянно бы бдел и мыслил Бога, то не имел бы вообще умозрений для употребления, то есть не полнился бы мыслями, был бы пуст, взыскуя единого только Господа Бога. Тогда Бог мог бы стать для него видимым чувствами духовного умозрения.
Следовательно, зла как такового нет. Единственное зло для нас — это когда ум привыкает мыслить по-плотски, согласно человеческой логике. Наш ум постоянно полон мыслей, одна мысль следует за другой, нас занимают проблемы и идеи, мнения и желания. Когда же человек постоянно обращен умом к Богу, то будучи ничем (другим) не заполнен, он может наполниться Богом. Так и живут святые люди.
Святой имеет Бога, и знает, что принадлежит к единой Церкви, Церкви святых. Он также знает, что грешен, что он чадо Адама, и что заново рожден от второго Адама, Христа. Мы же, напротив, заблуждаемся, когда смотрим только на одну из наших составляющих, на благодать Божию, и думаем что мы святые, не видя всего нашего остального (греховного) бремени. Святые имеют целостное видение: они видят как свою греховность, так и святость, благодать и любовь Божию, к которой они причастны.
Святые знают что они святы в том смысле, что причастны жизни святого Бога, переживают в себе полноту святого Бога и Его присутствие; но знают также, что они грешники. В этом как раз и заключается святость — не жить во грехе, зная, что грех кроется в твоих членах. Поэтому они отрицаются самих себя и становятся душистыми сосудами Св. Духа, тогда как Святой Дух, будучи Святым освящает их, и таким образом они имеют дерзновение у Господа.
Мы впадаем в самолюбие, эгоизм в том случае, когда зная о своей добродетели, мы, во-первых, забываем о своем грехе, кто мы есть, и во-вторых, приписывая самим себе то, что от Св. Духа. Мы думаем: я свят, у меня нет того или другого греха, а есть такая и другая добродетель… Эгоизм и есть ошибка в суждении мысли. Тот, кто думает, что он святой, – судит и делает выводы по-человечески, по-плотски. Но настоящий святой мыслит и судит не по-человечески, но согласно священному наитию и просвещению, поэтому и не ошибается. Отсюда святой имеет дерзновение перед Господом и говорит: «во имя Господа Иисуса Христа, востани» – и мертвый востает. В то же время он молит о своей греховности, так как знает о двойственности природы человека, что человек одновременно перстен и духовен, что он рожден от Адама и Евы, но что в него также воплотился сам Господь Христос.
Святой, конечно, может пасть, и первое его падение заключается в том, что он возвращается к самому себе, к любви к себе, к своему Я; а второе падение, более существенное, в том, чтобы ошибаться в суждении, потому что это завершение падения. То есть падение, начиная с одного, завершается другим. Когда святой возвращается к самому себе, он уже пал, орел превращается в развалину, а потом, согрешив вторым падением, подыхает. Впрочем, он может и покаяться, но тут понадобятся годы слез, стенаний и воззваний ко Господу. Великое это зло, очень великое. А то, что древние каялись единожды — было немалым делом, имело глубочайший смысл.
Толкования схиархимандрита Эмилиана (Вафидиса)
Быть и оставаться человеком.
Сегодня суббота, сижу такой довольный, расслабленный. Выспался, да. Купил пивасика хорошего, несколько литров. Читаю пикабушечку, попиваю пивас из красивого бокала, красота!
Супруга моя пошла в душ. По выходным она там проводит не менее часа. Мажется всякими своими странными штуками, и все такое...
А пивас-то уже требует выхода! И очень сильно требует!
Санузел совместный, супруга из-за двери ругается, не пускает. Что там такого может делать, чего мы за десять лет не делали?
Вариант один - раковина на кухне. Да, логически я понимаю, трубы сам делал, все это в один коллектор выходит... Но не могу (((
Разорвет меня сейчас, но, блин, не могу в раковину, как будто член на краник закрыт... ((( Как так-то?!
PS
Просто сказал жене, что если не откроет - вырву дверь. А чинить потом не буду. Впустила ))) Да и ничего там такого не делала. Бритвой моей ноги брила.Дурочка, я же нормальную бритву уже давно спрятал )))
Сегодня жители крупных городов, видевшие корову разве что на картинке в книжке, имеют возможность пить молоко хоть каждый день. Между тем, всего лишь 150 лет назад срок хранения молока исчислялся всего лишь парой дней, после чего оно скисало. Конец этому положил знаменитый французский ученый, химик и биолог, чье имя знает практически каждый хотя бы по названию процесса пастеризации — Луи Пастер.
В 1854 году 32-летний Пастер получил должность декана нового факультета естественных наук в Университете Лилля. Однако, несмотря на столь высокий пост, в душе он оставался настоящим ученым, химиком-исследователем, и его чаще видели в небольшой химической лаборатории, которую он оборудовал в мансарде, чем в офисе декана на втором этаже. Именно в лаборатории одним осенним днем его и нашел местный винодел Морис Д’Аржино. Он обратился к Пастеру с просьбой решить одну небольшую проблему из области прикладной науки: дело в том, что вина, которые пытался изготавливать Д’Аржино, быстро превращались в уксус.
Пастер заинтересовался проблемой и с энтузиазмом взялся за исследования. В то время считалось, что брожение — это чисто химический процесс, так что если соблюдать чистоту веществ и правильные пропорции, никаких проблем быть не должно. Однако что-то в этой теории было не так: вино по‑прежнему скисало. Пастер стал изучать продукты реакции, в частности винную кислоту, и обнаружил, что в растворе присутствует лишь один оптически активный L-изомер — то есть раствор поворачивал плоскость поляризации света против часовой стрелки. Из своих предыдущих исследований Пастер знал, что при химическом синтезе образуются с равной вероятностью оба изомера (такой раствор не меняет плоскость поляризации), так что он сделал вывод о биологическом происхождении веществ в вине.
Покончив с химией, Пастер взялся за биологию. Образцы дрожжей, которые он увидел в микроскоп, явно были не просто химическим веществом, а живым микроорганизмом, который и выполнял всю работу по превращению сахара в спирт. Более того, дрожжи явно состояли из нескольких штаммов. Это навело его на подозрение, что и скисание вина является биологическим процессом. В таком случае решение проблемы было бы весьма простым: дождаться полной переработки сахаров в спирт, а затем остановить процесс скисания, убив дрожжи. Самым простым способом сделать это было нагревание, но производители вина приходили в ужас от возможности столь варварского обращения с благородным напитком.
Пастер провел серию экспериментов, чтобы показать, что нагревание всего лишь до 57 °C убивает большую часть дрожжей, но не влияет на вкус. Процесс, который позднее распространили на молоко и другие напитки, назвали пастеризацией. Она и сегодня остается одним из главных методов обработки напитков в пищевой промышленности.
Пастеризация до сих пор широко применяется для обработки напитков в пищевой промышленности.
Томление и истома мои спутники давно...
В мечтаниях о тебе погрязли мысли липкой паутиной.
Я образ твой ласкаю тайными глубинами сокрытыми в душе.
По-прежнему тобой одной томимый...
Страстями и желанием наполнен разум мой.
Живу надеждой и воспоминаниями.
О той, что случай роковой в мою судьбу подкинул...
Как искусный хищник расставив сладостные сети.
Лишив спокойствия. И вскрыв давно забытых ран рубцы.
Закровоточили они опять...
И разбудили дремавшего так глубоко.
Из пепла возродился вновь дракон с горящем сердцем и душою демона.
Все сжигающего огульно без оглядки.
И возрождающего самого себя.
В пьянящем хаосе и оргиях охмелевшей музы.
И диких танцев и творческого вдохновения.
Ликует и выплескивает из горящего котла
он порванные ранее отрывки, прозы и стихотворения.
Благословение ему даровано одно.
Он пользу мне приносит без сомнения.
В душе наводит он мертвеющий порядок.
Выдирая по частицам все то, что проникало в раскрытую как бездну, душу мрачную мою.
Как вывернутые наизнанку крылья, кровавыми осколками костей и жилами.
Торчащими наружу.
Выдавливая всё внутреннее естество.
И без сомнения он радует потоком свежести.
И ветра перемен, и пьянящею свободою души от тела.
Круши сжигая все очищающим огнём.
Дави ногами и крыльями Гигант!
Разбрасывай останки!
Освободи от той неволи!
От оболочки и пустого умирающего тела.
Пусть та энергия, что накопилась.
В эфире растворится вновь!
Вернутся в лоно мироздания атомы.
И пусть все снова когда нибудь...
Вернется, возродится и все в круговороте естества однажды где-то повторится...
Записки песочного человека.
