Дедов гараж был на берегу Сылвы, у оврага, в ряду таких же гаражей. Выкрашен красной краской, но не яркой, а насыщенно красной, матовой.
Внутри пахло машинным маслом, гарью двигателя, немного картошкой из погреба — сырой, ежевичный запах — и еще дедовым куревом.
Дед аккуратно вырывал из газеты прямоугольники, они получались у него очень ровные, насыпал махорку и аккуратно скручивал цигарку, слюнявил и закручивал. А потом сминал ее пальцами с боков, как в кино про войну. Неровная, большая папиросина.
Не помню, почему именно так. А махорка, табак, что дед сам выращивал на мичуринском, хранился нарезанный в стеклянной литровой банке.
Я помню рев мотоцикла и гул ветра в лицо, когда мы мчались с дедом на мичуринский участок, так в Кунгуре называют огороды. Этот мичуринский был дальше, за Иренью, недалеко от развилки на Пермь и Суксун. Новый мичуринский (старый дед отдал моему дяде), рядом были соседи, а потом начались 90-е, соседей почти не стало, люди побросали свои участки. А смысл? РОбишь все лето, не разгибаясь, а у тебя каждый день тырят то огурцы, то капусту, а потом ночью приезжают мужики на грузовой машине, загоняют ее на твой участок и бросают в кузов весь урожай. Воровские годы. В Кунгуре, где раньше даже двери не запирались, началось такое. Жизнь накренилась, и люди заскользили с нее, как пассажиры с палубы терпящего бедствие "Титаника".
Соседи в итоге плюнули. И только дед оставался last man standing. Хотя у него унесли из сторожки даже железную койку. Дед сколотил лежанку из досок, прибил ее к полу, а дверь сделал на секретном замке. Кроме обычного ключа, нужно было специальной металлической вилкой потянуть за определенный гвоздь. Сложная система тяг и рычагов разблокировала дверь. Дед не сдавался. В вестерне дед был бы седой упрямый шериф с лицом Клинта Иствуда (или Николая Крючкова). Только вместо "кольта" и "нагана" — дубина с гвоздями.
Мне нравилось ездить на мотоцикле. На мичуринском я обычно скучал, потому что даже развлечения вроде сожрать больше гороха, огурцов, смородины, ирги, малины и щавеля вперемежку с морковью не хватает надолго (то есть, не продукты кончаются, а место в ребенке), а собирать колорадских жуков — то еще развлечение. Они, блин, противные. Ходишь по жаре и складываешь их в банку с бензином (или керосином?). У деда была керосиновая лампа в домике.
Еще разводить костер весело, особенно когда стемнеет. И печь картошку. И есть ее, выковыривая сладкую мякоть пальцами из черной толстой корки, обжигаясь и дуя на пальцы. Это настоящее развлечение.
Сколько всего было. Жизнь была полна под завязку. События, друзья, огороды, походы в кино на РМЗ и в город, поездки по грибы-ягоды и в Полетаево-Плеханово, братья и сестры, игра в прятки и в вышибалу во дворе дедова дома — толпой на толпу, до последнего бойца. Стук мяча и вопли детворы. Домино на выкрашенном голубой краской деревянном столе во дворе. Там по вечерам играли мужики, стукали громко и кричали азартно "рыба!". "А это на погоны!" и прочее. Бабы играли в лото, звенели мелочью из банок и кошельков, ставили бочонки с цифрами на карточки.
Жизнь кипела. Хорошие были вечера.
Ало-закатные.
По-настоящему круто было спать на балконе. Даже в дождь, очень круто. Только я сильно боялся двухвосток. Говорили, что они забираются, когда спишь, тебе в ухо. А там и до мозга недалеко. И я ложился на бок, крепко прижимал одно ухо к подушке, а другое закрывал одеялом. И так, слегка тревожно, засыпал. Никто не забрался. Кажется.
Ну, я надеюсь.
Хорошо спалось на балконе. Хотя под утро, когда начинало рассветать и белый туман заполнял улицы, становилось вокруг холодно, а под одеялом сладко и тепло. Лежишь с холодным носом наружу, затянувшись одеялом по макушку и сопишь в две дырочки. Как в шнорхель у подлодки.
Однажды, еще до 90х, мы ночевали на старом мичуринском, на улице у костра. Кажется, с нами был Андрей Бочкарев, мой друг. Хотя, может быть, это ложная память. Может, это был Максим, Макся, Симоныч, как я его называл, мой сродный брат. Или как дразнил — Симонис, был один такой бывший банкир в романе Пикуля "Фаворит", изготовитель фальшивых денег. "Симонис" всегда выводило Максю из себя. А еще — Рэмбонатик, потому что он был маленький, весь такой крепко сбитый, с круглой рожицей с ямочками, боевой. Крошечный Рэмбо в общем. Макся дико злился, бегал за нами с Юлькой и орал грозно. Очень смешно.
Нет, это все-таки был Андрей.
Ранее утро, на границе сумерек. Мичуринские затянуло молочной пеленой. Кусты малины плавали в тумане, верхушки ирги растворились в сыром и белом. Словно весь мир вокруг исчез, остались только мы. Зябко. Мы сонные, сидели у костра, закутавшись в одеяла, и смотрели, как бьются язычки пламени. Дед отгреб угли и поставил чайник.
Хорошо было.
