Серия «Прошлогоднее Рождество»

— Куда?

Куда?! Как будто больше нечего ему сказать. Как будто «куда» имело значение. Он уезжает. Уезжает! А она — «Куда?».

— В Воронеж.

— Когда вернёшься?

Да что со мной такое? Разве это те слова, которые говорят влюблённые?

Влюблённость — это просто инструмент познания и самопознания. Наверное, людей, таких как я, которые раз обожглись на этом чувстве и боятся снова окунуться в него, жалко. Чувство влюблённости должно быть, как птица Феникс.

— Возвращайся, я буду ждать.

Тишина в трубке оглушала. Надо что-то сказать, что-то важное, что-то такое, что бы его успокоило, обрадовало, вдохновило, но в голову ничего не приходит.

— Пока, — сошло лавиной.

— Пока, — застряло в горле.

Странно устроена наша память. Вдруг всплывёт фраза, где-то когда-то кем-то сказанная. Где, когда и кем - не вспомнить никогда, а саму фразу дословно: «Когда встречаешься с человеком, в которого не влюблён, то не бежишь сломя голову к телефону, сердце не замирает, когда идёшь на свидание, не вспоминаешь с дурацкой улыбкой на лице случайное прикосновение».

Я чувствую себя дрянью.

Хорошо, когда чувства взаимны. А если нет? Если вас любят страстно, а вы это вроде и позволяете и вроде тоже не совсем равнодушны, но дефицит чувств ощущаться будет. И вот вас любят со всей силы, а вас где-то глубоко гложет то, что вы не можете так искренне и страстно ответить на эту любовь. И от этого начинает развиваться чувство вины. Да что там вина, так ведь и ненавидеть потихоньку можно начать. Это довольно жестоко — когда кто-то провоцирует в вас такие чувства.

Как запутаны человеческие отношения. Как сложны.

Ирэна согнулась, что-то поправила на могиле, вздохнула, устремила взор в небо, ненадолго задержала взгляд на плывущих облаках. Ни слезинки, ни грустинки во взгляде. Переложила на колени круглую, похожую на мешочек, сумочку, растянула завязки и, вынув небольшой пузырёк, отпила содержимое. В таких пузырьках продают лекарства. От подагры, наверное.

Лена обогнула оградку и подошла к могилам. С трёх мраморных плит на неё смотрели улыбающиеся глаза Петра Арбузова. Вот таким он умер, так бы выглядел в сорок пять, а так — в шестьдесят. Мужской клан Арбузовых. Как тут не поверить в проклятие.

Зачем мальчики обижают понравившихся им девочек, дёргая за косички? Детские психологи объясняют это желанием мальчика привлечь к себе внимание. Может и так. В её жизни такое тоже было. Сначала дразнили, расстреливали из пистолетиков пульками, а потом тоскливого взгляда не отводили и записки писали: «Люблю — трамвай куплю». Но она зло помнила и не прощала. Плевать на психологов! Подобное проявление любви она уже тогда не понимала. Ибо оскорблять и делать человеку больно даже ради привлечения внимания — не есть хорошо. Тем более, если любишь! И она мстила. Открыто и больно. За что её наказывали.

В то время в их среде наказывали просто — ремень или угол. Кого-то это чему-нибудь научило? Её научило. Научило скрытности. Теперь она мстила так же больно, но так, что догадаться, откуда «прилетело», было невозможно.

Ирэна поболтала пузырёк, посмотрела на просвет. Вот и всё. Поставила пустой пузырёк рядом с могилой.

Неразлюбившие жестоки

— Ну что ж. - Лена отвела взгляд о могильной плиты. - Вы были со мной откровенны, я тоже буду откровенна с вами. Подозрения на ваш счет у меня зародились при первой встрече. Я очень чувствительна к фальши. И я её почувствовала в вас сразу. Меня смутили фото ваших родителей, вы сказали, что у вас подагра, что это болезнь наследственная и досталась вам от предков, но у ваших родителей на фото я не заметила ничего подобного, обычные руки, руки тружеников, сморщенные возрастом, но не обезображенные шишковидными наростами. И фото с вечеринки… те, что у вас в альбоме, вы на них без перчаток, хотя за минуту до этого сказали, что не появляетесь на людях без них. И вдруг на вечеринке у вас открытые руки! Мне это тоже показалось странным. Вы лгали. А значит, у вас были на то причины. Подтвердились мои подозрения, когда я рассмотрела те фото, что есть в деле. Там вы в перчатках.

— Да, да, да, — перебила Ирэна. — Когда дело было сделано, перчатки я сняла и спрятала в сумочку, травить себя на тот момент в мои планы не входило.

— Книга, которую вы поправили — Агата Кристи, том третий. Именно её вы перечитывали?

Ирэна молча улыбнулась.

— Всё это так… детали… Они не могут служить доказательством. Это не улики. Вы хорошо поработали. Никаких следов. Просто профессионал. Я не могу предъявить вам обвинение. Идя на эту встречу, я могла рассчитывать только на вашу откровенность, и если бы я воспользовалась диктофоном…

— Но вы не воспользовались. Почему?

— Не хотелось быть в числе тех, кто обманул ваше доверие. Мне нужно чистосердечное признание, я хочу, чтоб вы сами пришли и написали заявление.

Ирэна посмотрела на Лену тяжёлым взглядом, перевела глаза на могильную плиту, раскрыла сумочку и вынула сложенный вчетверо лист бумаги.

— Вот. Я здесь всё написала. И подписала. — Протянула лист.

— Сердце — любовных зелий

Зелье — вернее всех.

Женщина с колыбели

Чей-нибудь смертный грех.

В шуме ветра её голос был чуть слышен, словно она молилась, а не стихи читала. С тоской посмотрела вверх. Одинокая птица кружила над могилой. «Угу», — крикнула птица и, взмахнув крыльями, зависла в парении.

— Ах, далеко до неба!

Губы — близки во мгле…

— Бог, не суди! — Ты не был

Женщиной на земле.

Ирэна схватила рукой прядь волос, потянула… Сползший с головы парик обнажил лысый череп.

— Вы?.. — На мгновение Лена остолбенела, потом перевела глаза на пустой пузырёк возле могилы, потянулась…

— Не трогайте! — Окрик остановил протянутую руку. — Если не хотите стать такой, как я. Это доказательство. Но пусть его возьмёт тот, кому это положено. Тот, кто знает, как обращаться с ядами. Хватит с меня смертей. Пусть моя… станет последней. Она уже близко. — Ирэна тяжело поднялась. — А теперь оставьте меня одну. Прощение хочу попросить… у Пети. Если я и виновата перед кем-то, то только перед ним.

Лена прошла по вымощённой дорожке к выходу. Подойдя к калитке оградки, обернулась. У гранитной плиты на коленях стояла женщина, низко склонив лысую голову, над которой продолжала кружить одинокая птица.

Не успела Лана опомниться, как свекровь с налёту вцепилась в её шарф и дёрнула со всей силы. Неожиданно в руках этой вечно ноющей о своей немощи женщины оказалась невероятная силища. Петля на шее затянулась, и Лана стала задыхаться.

— Что ты творишь? — Карликовая санитарка вцепилась в рукав пальто Татьяны Валерьевны и повисла на ней, как капризный ребёнок на руке родителя. Ещё секунду и она вгрызлась бы в неё зубами, но свекровь, почувствовав угрозу, отпустила конец шарфа и стряхнула санитарку со своей руки.

— Тебе что надо?

— А тебе?

— Я… я… я мать. А эта дрянь отравила моего сына! — Татьяна Валерьевна грохнулась на кушетку рядом с невесткой и процедила сквозь зубы: — Ничего не получишь. Ничего! Всё Лёне перепишу.

Лана закрыла лицо руками и согнулась пополам. Долго сдерживаемые слёзы вырвались глухим стоном.

— Ничего ни тебе, ни твоему выродку…

— Перестаньте! — сквозь пальцы прошептала Лана.

— Думала, я не знаю. Я всё знаю. Андрей мне всё рассказал.

При этих словах ботаник в запотевших очках отступил на шаг назад и густо покраснел.

— Андрей?! — Лана подняла заплаканное лицо и с интересом посмотрела на деверя.

Толстяк снял запотевшие очки и принялся тереть окуляры о пухлую ладонь. Чувствуя на себе сверлящий взгляд, он неуклюже перевалился с ноги на ногу и развернулся к невестке спиной.

— Ну, я пошла, что ли? — Санитарка грозно посмотрела на сидящих на кушетке плечом к плечу женщин, подхватила ведро и направилась к выходу.

В кармане Ланы нервно завибрировал телефон, одновременно с этим распахнулась деревянная дверь реанимационного отделения, и на пороге показался врач.

— Промыли. Стало чуть лучше, пришёл в себя, но тяжёлый… Тяжелый.

— Можно к нему? — первой опомнилась Лана.

— Вы кто? — уточнил врач.

— Жена. — Лана дёрнулась в сторону двери.

— Куда… — завизжала в спину свекровь и схватила невестку за подол полушубка. — Не пускайте её доктор… Это она… Она отравила… А я — мать… Я пойду.

— Никто никуда не пойдёт, — строго предупредил врач. — Нельзя к нему, говорю же — тяжёлый. Домой идите. Весёлое Рождество выдалось, всю ночь отравленных везут. — Врач скрылся за дверью.

— Чего стала? — тяжёлый кулак впечатался Лане в спину. — Врач ясно сказал, чтоб ты шла отсюда.

— Он нам всем сказал. — Не дожидаясь ответа, Лана выбежала из фойе.

Серое, ещё не до конца проснувшееся утро встретило её на пороге больницы колючими снежинками, которые врезались в лицо с хладнокровием акупунктурщика. Взгляд неожиданно упёрся в тесно прижатые друг к другу знакомые фигуры.

— Ланка, ты уже здесь? С врачом говорила? Как они? — Стелла учащенно заморгала, стараясь сбросить налипшие на ресницы снежинки.

— Они? Ты о ком?

Стелла отступила на шаг и подозрительно прищурила глаза.

— О Крези с Аликом, конечно! Что с тобой? Они живы?

Лана растерянно посмотрела на седую от облепивших снежинок голову Стеллы и отшатнулась. Многие считали художницу некрасивой, но не она. И только сейчас с белёсой копной волос поверх съехавшего на плечи платка, бледным обветренным лицом и фразой «они живы?» Стелла показалась ей не просто некрасивой, а ужасно, ужасно страшной. Словно прообраз смерти стоял перед ней.

— Лана! — Выудив руку из подмышки подруги, Александр Матроскин схватил девушку за плечо и затряс. — Что ты молчишь?

— А причём здесь они?

— Как причём? Их же сюда привезли ночью!

— Кого?

Тревожное переглядывание друзей и повисшая минутная пауза не добавили понимания. Она вспомнила, что звонила Крези ночью, когда Пете стало плохо, но та не ответила. Не ответила. И не перезвонила. Или перезвонила? Когда вышел врач, в её кармане задребезжало. Тогда она проигнорировала звонок и потом забыла проверить, кто звонил. Лана нащупала в кармане телефон, вынула, открыла пропущенные вызовы. Ах, вот кто это! «Котик»!

За спиной раздался треск растягивающейся пружины, и послышались знакомые голоса. Лана быстро спрятала телефон обратно. Дверь размашисто зевнула, выпуская пухляша деверя и растрёпанную свекровь, и оглушительно хлопнула.

— Здравствуйте, Татьяна Валерьевна!

«Костнер» подошел к Андрею и протянул руку. — Вы тоже здесь?

Очкарик крепко сжал протянутую ладонь, обхватив при этом левой рукой локоть Александра.

— А где нам ещё быть? — покосилась в сторону Ланы Татьяна Валерьевна. — Пошли, — обернулась к толстяку, — вон такси подъехало.

— Ладно, Сань, мы пойдём. Врач всё равно к нему не пускает.

— К кому? — прозвучало в унисон и осталось без ответа.

Похоже, погода заблудилась. Серая мгла скрыла абрис такси и мгновенно замела след протектора. Вот бы навсегда. Лана сжала в руке телефон. Холодный металл напомнил — «Котик». Не сейчас.

— Я ничего не понимаю, — Стелла поёжилась и натянула на голову платок, смазывая по волосам растаявшие снежинки.

Так лучше. Теперь это снова её подруга, художница, учительница — Стелла Кёрхельберг.

— Вам кто про Петю сказал?

— Никто нам ничего про Петю не говорил.

— А здесь вы что делаете?

— Приехали узнать, как Алик с Крези себя чувствуют.

— А что с ними?

— А с Петей что?

— Не знаю, врач говорит — отравление. Еле откачали.

— Вот, — Стелла развернулась к своему спутнику. — Скажи мне спасибо, что я тебе пить не давала. Не то, что эта твоя Крези! И Алика не контролировала, и сама накачалась. И ещё хватает совести меня критиковать. «Что ты его контролируешь?» — пропищала Стелла, копируя голос Крези. — Сейчас бы рядом с ними здесь лежал.

— А я что, я ничего, — промямлил Александр, поправляя на шее шарф.

— Так они тоже здесь?!

— Ну да. Мы их сюда вчера привезли. Мы же в одной машине уезжали. По дороге им обоим стало плохо. Алика обездвиженного ещё при тебе в машину загружали. Он уже тогда ноги еле волочил и языком не ворочал, мычал только. Ты же видела.

— Видела. Но он пьяный, как обычно. А с Крези что?

— Её в машине развезло, тошнить стало, живот прихватило так, что она чуть сознание не потеряла. Сказала — везти их сюда. Ей можно верить, просто так она бы не поехала. Раз сказала везти — значит, дело хреновое. Всё-таки она какой-никакой медицинский работник.

— Таааак, — протянула Лана. — А вы как себя чувствуете?

— Да нормально мы себя чувствуем, — Матроскин погладил подбородок. — Мы приехали узнать, как у них дела, и вот тебя встретили. Про Петю не знали ничего. Он вроде немного пил.

— А остальные? Что с ними? Вы что-нибудь знаете?

— Нет. Мы же первой машиной уехали.

— Ребят, надо всех обзвонить, узнать, как они себя чувствуют. Сань, обзвонишь?

— Как скажешь. Только к Алику зайдём. Пойдёшь с нами?

— Нет. К маме поеду, по Витальке соскучилась. Вы лучше мне позвоните потом.

— О'кей.

Накануне Рождества

Последняя ночь

Этот крик уже не казался похмельным бредом. Лана встревожено вскочила, обежала кровать и склонилась над мужем. Тонкая серая струйка изо рта могла быть свидетельством чего угодно. Она мало что понимала в медицине, но сердце подсказывало — это повод для беспокойства. И повод серьёзный.

— Петя, — Лана потрясла мужа за плечо.

— Ааааа…

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Дааааа…. — простонал Петя.

— Тебя тошнит? Надо вырвать, вставай. — Лана потянула мужа за руку, но тяжёлая конечность сорвалась и, стукнувшись о деревянный каркас, повисла над полом.

— Я не могу, — еле выдавил из себя Петя. — Я не чувствую тела.

— О Боже! Наверное, водка палённая. Не надо было Алику поручать спиртное закупать, опять сэкономил гад. — Лана с тревогой посмотрела на мужа. — Ладно, лежи, я сейчас таз принесу.

Она спустилась по лестнице на первый этаж и почти влетела в ванную комнату. В синем пластиковом тазу лежал спортивный костюм Пети. Лана скомкала вещи и повернулась к корзине с грязным бельём. Краем глаза она заметила на раковине шприц. Лана бросила костюм в корзину и осторожно взяла шприц. В прозрачной колбе виднелись остатки жидкости.

— Аааа… — донёсся протяжный стон.

Лана бросила шприц в ведро с пустыми бутылками, схватила таз и побежала наверх.

Петя лежал в той же позе, подушка под ним намокла. Он казался бездыханным. В первый момент Лане показалось, что он уснул, и она испытала облегчение, но неожиданно вырвавшийся судорожный вздох напугал ещё сильнее.

— Вот таз, попробуй опустить голову.

Петя приподнял подбородок, но снова рухнул в подушку.

— Не могу. Нет сил. И живот… очень… болит.

Лана растеряно посмотрела на телефон.

Конечно, надо вызвать «Неотложку», но кто поедет за город в рождественскую ночь? Врачи тоже люди… Нет, поедут, конечно, но пока доберутся… дороги занесло. Такси и то за гостями ехать не хотело, водила тройную цену заломил. Лана взяла телефон и посмотрела в окно. Снег шёл всю ночь.

— Аааа…

Дальше тянуть нельзя. Лана набрала номер "Скорой".

Может и лучше, что её надежды не оправдались. Зато выспалась. Ведь Сочельник. Гости. А на ней весь стол.

— Есть иллюзия парения ангельского, — мужчина с лицом Кевина Костнера дочистил картофелину и плюхнул её в таз с водой.

— Скорее падения. — Кира Алексеевна Сатури скользнула критичным взглядом по скошенному силуэту ангела, выведенному Стеллой Кёрхельберг на окне белой гуашью.

— Я пробую скатиться в миниатюру, а рука-то привыкла к размашистый мазкам. — Попытка оправдаться получилась неуверенной. Стелла бросила кисть в банку с водой и принялась оттирать испачканные пальцы бумажным полотенцем.

— Тебе пора изучить боевую раскраску индейцев, — подмигнул «Костнер».

— Вы, Саша, типичный подкаблучник, — Кира скривила в усмешке рот. — Я лишь высказала своё мнение. Имею право. Воевать со мной не надо.

— А вы критикесса.

— В театре жизни только Богу и ангелам позволено быть зрителями.

— А мне нравится! — Лана протянула Стелле влажную тряпку.

— Вы что-то понимаете в живописи? — холодно отреагировала Кира.

— А вы? — парировала хозяйка.

За дверью послышался весёлый шум, и в кухню ввалился пухлый очкарик с бумажным пакетом в руках. Следом в дверях появились симпатичная молодая женщина лет 30 и невысокий мужчина в чёрных очках.

— Приветики! — Девушка стащила с головы шапочку с кошачьими ушками, поправила укладку и, обойдя таз с картошкой, чмокнула Лану в щёку. — А где Петро?

— В лес ушёл, на лыжах пробежаться.

— Давно? — Юлия Пономарёва, получившая ещё в институте за взбалмошный характер кличку «Крези», скользнула взглядом по нависшему над тазом с картошкой мужчине в тельняшке. — Вдруг волки нападут?

— Не говори ерунду, — Лана бросила обеспокоенный взгляд за окно, — он не один. Серёга с ним.

— Что-то Серёга последнее время от него не отходит. Держи. — Пухлый очкарик протянул Лане пакет.

— Что это?

— Рулька. Копчённая. По дороге на рынок заехал. — Очкарик снял запотевшие очки и поглядел близорукими глазами на таз с картошкой. — На пюре?

— Даже не знаю, — Лана пожала плечами. — Может лучше запечь?

— Конечно, запечь, — поддержала Стелла. — И празднично, и полезно.

— Запечь, запечь, — захлопала в ладоши Крези, отчего креативно выкрашенные пряди заполыхали огнём.

— Интересный колор, — в благодарность за поддержку отвесила холодный комплимент Стелла.

— Колор… — усмехнулась Кира.

— Вам не нравится? — Юля приподняла красные пряди, и все увидели, что у корней волосы жёлтые. — Моя парикмахер лауреат конкурса «Стилист года».

— Оно и видно, — Кира высокомерно отвернулась от вертлявой гостьи. — А картошку лучше запечь, это эстетичней смотрится.

— А я пюре люблю, простенько и со вкусом, — подал голос спутник Юлии, который, пожав руку мужчине в тельняшке и сняв потёртую дублёнку, присел на подоконник.

— Может вам макарон наварить? — тут же переключилась на небритого мужчину Кира.

— А что? Я вот очень даже макароны по-флотски уважаю, — поддержал друга «Костнер».

— Я не удивлена.

— А вас, Кира, вообще очень трудно чем-нибудь удивить. — Стелла подошла к Лане и заглянула в пакет.

— Вам уж точно.

Аромат подкопчённого мяса быстро заполнил кухню.

— Ой, как кушать хочется. Давайте быстрей картошку варить, — засуетилась Крези.

— Так варить или запечь?

— К рульке лучше запечь.

— А вот и нет. Пюре больше подойдёт.

— Петя пюре любит.

— И я.

— И я.

— А я нет.

— Большинство за пюре.

— Какое большинство? Нас здесь меньше половины. Ядвига с Адольфом точно запечённую выберут и Ирэна.

— Зачем вы спорите, можно ведь сделать и так, и так. Я ещё начищу.

— Правильно, — поддержала идею Лана. — А Андрей и Алик тебе помогут.

— Ну нет, я пас, — скрестил руки очкарик. — Я вообще не понимаю, почему нельзя было всё в ресторане заказать.

— Всё бы тебе в ресторане… — Алик, соскочил с подоконника, взял со стола нож, попробовал на остроту пальцем лезвие, придвинул к тазу табурет и сел рядом с другом. — Деньги некуда девать?

— А ты чего жадничаешь, вроде как в средствах не нуждаешься?

— Потому и не нуждаюсь, что умею экономить.

— Не надо вуалировать свою жадность умением разумно распределять средства, — не преминула вставить шпильку Кира.

— Почему вы так плохо обо мне думаете?

— Не льстите себе, я о вас не думаю, просто констатирую факт. — Кира многозначительно перевела взгляд на старую дублёнку, которую Алик аккуратно свернул подкладкой наружу и уложил на сиденье мягкого уголка.

— Констатирую… Вечно вы слова подбираете, будто мы на симпозиуме…

— Мне специально ничего подбирать не нужно, мой вокабулар гораздо богаче вашего.

— Вока… Чего?

— Словарный запас, недоучка.

— Нормальный у меня словарь, — обиделся Алик.

— Примитивный.

— Не будь вы, Кира, экстрасенсом, проще говоря, ведьмой, я бы вам ответил, как подобает…

— Боитесь?

— Опасаюсь. Вы ведь и проклясть можете.

— Ты потому очки не снимаешь? Боишься, что Кира тебя сглазит? — хохотнула Крези.

— Даже напрягаться не буду, — презрительно фыркнула экстрасенс, — просто подсыплю яд в картошку и дело с концом.

— Тьфу на вас! — Алик снял чёрные очки и посмотрел на Киру маленькими поросячьими глазками. — У меня больше шансов вас отравить. Вот, — погрозил Кире картофелиной. — Хорошо, что подсказали. Теперь я вас не боюсь.

— Мне всё равно. Пожалуй, оставлю вас. Хочется тишины. Пойду в гостиную, займусь сервировкой.

Так величественно, словно воспарив, подниматься из глубокого мягкого кресла умела только Кира.

«Не будь она столь ядовитой, можно было бы побеспокоиться за сердца наших мужчин», — ревниво подумала Стелла и покосилась на своего телохранителя. Минутный беспокой был напрасным. Александр Матроскин увлечённо чистил картошку с совершенно бесстрастным выражением лица.

— Вот противная баба. Зачем только её в нашу компанию привели? — проворчал Альберт, как только за Кирой закрылась дверь. Почесал мокрой рукой нос и громко чихнул. — Вот. Правда.

— Петя настоял. — Лана вывернула ручку духовки на 200 градусов, подумала и докрутила до 300. — Она ему помогает в работе и просто по жизни.

— Чем она интересно может ему помочь? Я бы, Ланка, на твоём месте насторожилась, она ведь баба красивая…

— И умная, — добавил очкарик Андрей.

— К тому же экстрасенс. Стелла права — может приворожить.

— Да ну вас, — отмахнулась Лана. — Она ему помогает с конкурентами разобраться и по здоровью тоже. Вот диету ему специальную разработала.

— Диету? — Альбер приподнял лохматую бровь. — Меня отравить грозится.

— Да шутит она, успокойся.

— А по-моему, у неё с чувством юмора проблемы.

— Зато с ней интересно, она много знает такого, о чём я даже представления не имела. А то, что она ядовита, так это просто она льстить не умеет и притворяться. Говорит правду. Такую, как есть. Не боится говорить…

— Правду? По-твоему, значит, я жадный? — возмутился Альберт.

— Я этого не говорила. Просто это её правда.

— Нет, ты скажи, ты тоже так считаешь?

— Я так не считаю, но ты же действительно прижимист. Сколько лет твоей дублёнке? Ей давно место… — Лана замялась, — сам знаешь, где.

— Но она же тёплая и ещё до конца не сносилась.

— Ну кто сейчас такие носит? — поддакнула Стелла.

— А ну вас! — Алик обижено швырнул очищенную картошку в таз.

— Отомстив отцу, вам этого показалось недостаточным? Вы и сыновей решили наказать?

— Нет. На тот момент одной смерти мне было достаточно. Директором стал Марк, и на этом могло всё кончиться, если бы… — она полезла в сумочку и вынула пузырёк. — Марк принял не только бразды правления, но и замашки отца. Раз секретарша, значит… — отпила из бутылочки, и продолжила: — Есть такая сексуальная практика, в которой асфиксия даёт дополнительные яркие ощущения в момент оргазма. Некоторым женщинам это нравится. Мне — нет.

— Марк вас душил?

— Ему нравилось мучить меня. Но его я не травила. Хотела, но боялась. Он же молодой, а молодых просто так не хоронят, им делают вскрытие.

— Значит, к его смерти вы не имеете отношения? И он остался неотмщённым.

— Как сказать, — она усмехнулась. — После очередной пытки, когда я чуть не отдала Богу душу, со мной случилась истерика. Тогда я не выдержала и рассказала ему, что это я отравила его папашу. У него был шок. Вы бы видели это лицо! А ещё я сказала, что ему тоже ежедневно подсыпаю яд в кофе, и что осталось ему жить недолго. Это была ложь, но он поверил, видимо я была убедительна. Сначала он покраснел, потом стал задыхаться. Он хватал воздух ртом, так же как я после его игрищ. Если бы в тот момент я вызвала «Скорую», то его бы спасли, но это не входило в мои планы. Вы бы знали, какой восторг я испытывала в тот момент. Смотреть, как твой мучитель умирает той смертью, к порогу которой он подводил меня столько раз сам.

— А за что вы отравили Петра?

— Петя… — она с нежностью посмотрела на чёрный обелиск, с которого улыбалось лицо младшего из клана Арбузовых. — Петя был единственным человеком, которого я любила. Он тоже меня любил.

Вдруг нежность на её лице сменилась злостью. На шее проступили розовые кляксы.

— Не верите? Думаете, как такое страшилище можно полюбить? Но я не была такой, я такой стала. Разве я могла тогда представить, как изменится моя жизнь, как это всё отразится на моём собственном здоровье… Про яд я вычитала у Кристи, и это всё, что я тогда знала о нём. Про то, как он опасен для того, кто берёт его в руки, там ничего не было. Я травила своего любовника и вместе с ним травила себя. Когда стала замечать первые изменения, было уже поздно.

— И к отравлению Петра Арбузова вы уже подошли во всеоружии. Но вы так и не ответили — за что? Вы не простили ему любовь к другой?

— Я улыбалась, делала вид, что довольна жизнью, свернула душу в мягкий калачик, но по венам бежала, бурлила страсть, вспыхивала молнией внизу живота, требовала выхода. Всё получилось даже лучше, чем я ожидала. Одной пулей удалось убить обоих.