Лена обогнула подёрнутое тонким льдом озерцо и вышла на слегка припорошенную снегом тропинку. Впереди замаячила одинокая фигура. Навстречу двигался человек. В этом не было ничего удивительного, для того он и парк, чтоб в нём гулять. Она же бродит в этой отдалённой части одна, так почему бы кому-то ещё не захотеть того же? Любой человек изредка испытывает желание побыть в одиночестве. Поэт, например. Может быть, он идёт сейчас и сочиняет что-нибудь выдающееся.
Шумит базар: стрекочет бабьими визгами, гремит мужичьими басами, грохочет колёсами самодельных тачек, стучит топорами мясников. Всё как всегда, всё как положено.
— Да отдам я, отдам, — Лёнька отходит от парня в полосатой рубахе.
Закатанные до локтя рукава рубахи парня будто нарочно демонстрируют выколотую на правом запястье комбинацию из двух карт. Человеку сведущему будет понятно, что парень игрок, а комбинация, изображённая на его руке, выигрышная, а несведущий решит, что парень — бывший сиделец.
Сёма Циберман не то чтобы сведущ в уголовных делах, просто Сёма умный и наблюдательный. Лёньку знает с малых лет. И очень хорошо знает. Можно сказать, Лёнька вырос на его глазах, так как он ни много ни мало его сосед. Не раз приходилось Семёну высказывать Гликерии недовольство поведением её сына. Но в целом жили Русановы с Циберманами мирно, делили двор, пусть и не пополам, кроме них ещё три дома на территории располагалось, но громких скандалов не было.
Увидев Лёньку, Семён обрадовался. Сам Господь послал ему соседа в столь трудный час. Трудность заключалась в следующем. Подвернулись Сёме по дешёвке арбузы. Ну как по дешёвке? Заезжий мужик продавал их по обычной базарной цене, но умный и наблюдательный Сёма сразу смекнул, что мужик торопится, и стал с ним торговаться. А торговаться Сёма умел. В результате выторговал мешок арбузов за сущие копейки. Выторговать выторговал, деньги мужику отдал, за мешок схватился и тут понял, что не потянуть ему мешок, больно тяжёлый. О том, чтобы вернуть товар, и разговора быть не могло. По такой цене арбузы у местных никогда не купишь.
Был вариант — нанять кого-нибудь из шантрапы, которая специально крутилась на рынке в надежде подзаработать. Но от рынка до дома дорога длинная, почти полгорода пройти, за копейки нести никто не станет, а за большее и смысла не было. Выторгованная экономия не просто перекрывалась затратами на доставку, хуже — цена арбуза возрастала в три раза. Вот тебе и выторговал!
Тут-то и заметил Семён Лёньку в компании незнакомого парня. Из внешнего вида незнакомца и брошенной Лёнькой фразы Циберман сделал вывод: сосед проигрался в карты какому-то уголовнику.
Выждав, пока сиделец уйдёт, Семён окликнул Лёньку.
— Здорово, Семён Израилевич! — Лёнька достал из кармана папиросы. — Чем разжился?
— Да вот арбузы купил! — Семён положил руку на мешок.
— Куда тебе столько? — спросил Лёнька, с тревогой поглядывая в ту сторону, куда пошёл парень в рубахе.
— Так они ж не портятся, пусть лежат.
Лёнька сунул в зубы папироску и вынул из кармана спичечный коробок.
— А ты чего тут? Купить чего хочешь? — решил издалека зайти Циберман.
— Да так… Дела, — уклонился от расспросов Лёнька.
— Ага, вижу я дела твои. — Семён хитро сощурил один глаз. — Мать-то знает, что ты картишками балуешься?
Горящая спичка замерла, не дотянувшись до папиросы. Лёнька помахал кистью, гася пламя.
— А тебе, дядя Сёма, что за дело? — Теперь глаз сощурил Лёнька.
— Так вижу, доигрался, — осуждающе нахмурил брови Циберман.
— Ну так это мои дела.
— Как же твои, если ты на шее у матери сидишь.
— Вообще-то, я на шее не сижу, я, между прочим, работаю — детей тренирую.
— И много ты на этой работе зарабатываешь?
— А сколько б ни было — все мои.
— Недолго, видать, они твои. — Циберман кивнул в направлении исчезнувшего парня.
Лёнька выплюнул папироску и для чего-то потряс перед ухом коробком со спичками.
— Да ты не переживай, — примирительно начал Циберман. — Не выдам. Всё-таки соседи мы, зачем сор по двору разносить. Соседи помогать друг другу должны, так ведь?
— Ну да, ну да… — Лёнька посмотрел на мешок с арбузами. — Тяжёлый мешок?
— Ох, тяжёлый, боюсь, сам не донесу. Хотел пацанов нанять, так не хотят нести, далеко, говорят, ни за какие деньги не соглашаются. Даже не знаю, что и делать. Помоги по-соседски, а? Ты же спортсмен. Вон силища у тебя какая в руках. Слышал, ценят тебя как тренера.
Грубая лесть не осталась без отклика широкой Лёнькиной души.
— А чё ж не помочь соседу.
Схватил он мешок, взвалил на плечи и понёс, а Семён Израилевич едва за ним поспевает.
— Ох и силён же ты, Лёня! — восхищается на бегу Циберман. — Девки таких любят.
— Девки-то? — переспрашивает Лёнька из-под мешка. — Да, с девками проблем нет.
— А чего ж не женишься? — пыхтит отдышкой Циберман.
— Не могу выбрать подходящую, — смеётся Лёнька. — Девки они же разные. Одна — ума башка, другая с придурью. Бывают блондинки или чёрные. А то почти лысые, ну или с волосами, как вермишель. Другие ушастые или такие горластые, что как гаркнет — обосрёшься на месте. Бывают вроде слепые с виду, а внутри глазастые и обмануть таких не получается, а бывают с ясными, как у младенца глазами, такую обманешь и совесть потом замучает. Бывают пряные…
— Это как? — задыхается, торопливо перебирая ногами, Циберман.
— А как смесь ядрёных перцев, — объясняет Лёнька, легко перебрасывая мешок, с одного плеча на другое. — Бывают стройные, а ноги-кривоноги иль опа безразмерного покроя. Бывают как алмаз — безумно дорогой, на кривой козе не подъедешь, а бывают те, которым грош цена, да так, что даром и не надо. Или вот бывают, как лишай на голове стригущий или как прыщик на носу.
— Ну ты даёшь! — тяжело тряся головой, выдохнул Семён.
Вот уж и поворот, вот уж и каштан виден, шагов двести до калитки осталось, и тут Лёнька споткнулся. Мешок с плеча прям на асфальт с глухим грохотом шмякнулся, и из него с треском вывалились арбузы.
— Что ты наделал?! — хватаясь за сердце, закричал не своим голосом Циберман. — Все побил, все до единого.
Пока еврей обходил раскатившиеся по тротуару арбузы, Лёнька отряхивал штаны.
— Да ладно тебе, дядя Семён, ну случилось, надорвался я, не выдержал, — оправдывался он, пряча в уголках губ рвущуюся наружу улыбку.
— Ах ты, змеёныш, что же ты наделал? Одни убытки с тобой. На кой чёрт ты навязался мне со своей помощью.
— Так я по-соседски помочь хотел, дядя Семён, ты же сам говорил, помогать соседям надо. Вот я и… — Лёнька наклонился и поднял самый маленький арбуз, единственный из всех, который не раскололся, а лишь слегка треснул. В трещине можно было разглядеть нежно-розовую мякоть. — Возьмите этот, он почти целый.
— Ай! — Махнул в сердцах рукой Циберман, но арбуз из рук Лёньки выдернул и пошёл домой.
Когда калитка за соседом захлопнулась, Лёнька быстро собрал потрескавшиеся арбузы в мешок и понёс его во двор с заднего хода.
Двор наполнял скрипучий визг качелей. Володька на днях соорудил их для своих детей и поставил за домом рядом со старой сливой.
Сквозь решётку ограждения Лёнька разглядел раскачивающегося на качелях Виталика — старшего Володькиного сына. Попа мальчика подпрыгивала, отрываясь от сиденья, пылающие ярким румянцем щёки раздувались от усердия, а кудряшки весело взлетали к небу. Рядом, прижавшись к стойке качелей, стояла младшая Володькина дочь — Ирочка. Она хныкала и растирала по щекам зелёные сопли.
Ножка стойки, на которую опиралась Ирочка, накренилась и съехала в образовавшуюся в земле впадину. Падая, качели протяжно взвизгнули, подбросив сиденье вверх, которое, на миг зависнув, беззвучно опустилось на голову Ирочке.
Какие же они разные. Одна с внешностью крестьянки, даже в свои «за 60» кровь с молоком, 90 килограмм чистых мышц, 2 метра роста. В остальном сочетание несочетаемого. Противоречивого. Железный характер и покладистость, сельская простота и романтичность. Смотрит в окно глазами недоенной коровы. Молчит.
Вторая с внешностью королевы. Изящная, элегантная, моложавая. Спокойное лицо, смотрит прямо в глаза. Не моргая. Не кажется ни рассерженной, ни огорчённой.
Они обе молчат. Разговорить по одной не получилось. И вдвоём — не вариант.
Такие разные, но как одно целое. Судьбе было угодно свести их, связать одним узлом.
В интернате Дора решила стать химиком. Конечно же, её интересовали отравляющие вещества, попросту яды. Яд открывал возможности, позволял достичь цели, решал проблемы, очень многие проблемы, расчищал путь к мечте.
Стрихнин в то время открыто продавался в магазинах, к нему прилагалась инструкция, но ей она уже была не нужна. Хромоножка, дед Матвей, бабушка! Теперь она точно знала дозу и частоту приёма, чтобы симптомы были похожи на сердечный приступ.
Химиком она так и не стала, но решать проблемы с помощью стрихнина научилась. Муж — совершенно чужой ей человек, вечно ноющий, вечно всем недовольный — получил по заслугам. Он не поддержал её, более того, стал препятствием на пути к осуществлению мечты и был приговорён. И поделом. Зачем вообще нужны эти озабоченные извращенцы в штанах. Особенно она ненавидела старикашек. Мусор, отработанный материал.
В их случайной встрече не было ничего случайного. Всё предопределено. Валентин Михайлович, престарелый муж Глаши, был старым знакомым Доры. Вернее, знакомым её родителей. Он был в той машине, в которой они разбились, а он выжил, хоть и остался калекой. Прыщавая Катька была его дочерью. Катька выросла и стала красавицей, да ещё и владелицей привокзального кафе, в которое и пристроила Дору.
Старикашку жалко не было, ни ей, ни Глаше. У них был план. Общий. И они легко избавились от него по уже отработанной ею схеме. Конечно же, предварительно застраховав.
Умная и предприимчивая Глаша быстро смекнула, как можно на этом зарабатывать. Поделилась планами с Дорой, которая теперь жила с ней в Катькиной квартире.
Продали квартиру и переселились в заброшенное здание дома инвалида, которое к тому времени представляло собой скорее ночлежку для бездомных, чем медицинское учреждение.
Парализованных стариков на их попечение дети сдавали охотно, тем более что отремонтированные помещения демонстрировали высокий класс обслуживания. Сдавали и забывали. План работал по отлаженной схеме чётко.
Конвейер инвалидов не знал простоя. Помогал пансионат, который хоть и приносил доход, но и затрат требовал немалых. Выбирался один из постоянных клиентов, которого благодаря усилиям заведующей столовой вдруг косил неведомый недуг. О чём ставили в известность родственников с предложением перевода из корпуса здоровых в корпус больных. Отказов почти не было. Всё работало как часы, пока собака не откапала могильник.
Они могли бы многое рассказать. Такого… О том, как встретились, как сразу почувствовали близость душ, как с первого взгляда поняли, что нужны друг другу. В тот вечер они долго сидели в парке. Весь в золотом день мерк, гас, исчезал со светом фонарей, а они всё никак не могли наговориться. Хотелось выплеснуть до конца из себя всё, о чём никому ещё никогда не говорили и не скажут, даже тем, кто еще не успел встретиться на их пути, не успел узнать. Им не надо было клясться в верности друг другу, их связывало нечто большее.
Целый год его лечили. Все и везде. Кололи обезболивающие, проводили разные процедуры и манипуляции. Когда поняли, что от традиционной медицины толку нет, перешли к альтернативной. Мануальщики мяли Лёву руками, акупунктурщики кололи иглами. Тщетно. Тело не реагировало, энергетические точки не поддавались. Последней каплей терпения стал разогревающий укол в крестец, от которого Лёва взвыл не своим голосом и обмочил простынь.
— К чёрту твоих лекарей, они меня залечат до смерти, — вскричал Лёва, после того как остеопат закрыл за собою дверь с уверениями, что через неделю больной будет как новенький.
Спустя неделю улучшений не случилось, и Иля нашла натуропат.
— Зря вы столько времени и средств потратили впустую, надо было сразу ко мне обращаться, — прогундел зачуханный, похожий скорее на бомжа, чем на знахаря мужичок. — Только витализм!.. — Мужичок потряс пальцем и горделиво вскинул подбородок.
— Да, да… — закивала головой Иля. — Мы вам верим, Виталий Иннокентьевич?
Лёва испуганно посмотрел на знахаря.
— Витализм? Это что, личное ноу-хау?
— Ну что вы, — засмущался знахарь, — хотя… Я много привнёс туда… Да. Я уже много лет практикую и постиг смысл веры…
— Веры? — Лёва оторвал голову от подушки и умоляюще посмотрел на жену.
— Веры в витализм… Да… — закивал Виталий Иннокентьевич.
Лёва обречённо уронил голову в подушку.
— Теория витализма основывается на том, что процессы в живых организмах необъяснимы с научной точки зрения и управляются особой… — Натуропат снова поднял палец и угрожающе потряс им. — Сверхъестественной энергией, называемой «жизненной силой».
— Иля, — простонал Лёва. — Не надо.
— Ну что ты, Лёвушка. Чего испугался? Виталий Иннокентьевич будет лечить тебя народными средствами.
— Зря вы потратили столько времени и средств… — затянула, усаживаясь в кресло, знакомую песню лекарка.
Лёва хотел крикнуть: «Вон!», но боль, а особенно просительный взгляд жены, не позволили ему это сделать, и он устало закрыл глаза.
Тем временем Травка начала рассказывать о методах и способах лечения. Для убедительности углубилась в историю, сопровождая углубление примерами.
— Клеопатра принимала ванны из урины, отчего её тело, по заверениям историков, обрело оттенок золота, а маски из собственных испражнений позволили лицу остаться молодым и прекрасным на долгие годы.
— Ууу… — застонал Лёва и открыл глаза.
— Не верите? Посмотрите на меня. — Лекарка вытянула шею и покрутила головой, демонстрируя, и правда, отличный розовый цвет лица и идеально чистую кожу. — Рекомендую, — посмотрела на Илю. — Два раза в неделю. Это вам в качестве бесплатной консультации. Свежее… ну вы понимаете… Тонким слоем наносите на щёки, кончик носа и лоб. Через полчаса смываете… И вы не узнаете себя в зеркале.
— Спасибо, — пролепетала Иля.
— Да, да, у вас лицо… — Травка встала и подошла к Иле поближе. Недовольно сжала тонкие губки, рассматривая её. Вдоволь насмотревшись, вернулась на место. — Проблемное у вас лицо, душенька. Запущенное. Спасать надо… и волосы.
— А что не так?
Иля испуганно провела рукой по волосам. Волосы она считала своим главным украшением. И Лёва тоже, сравнивая пышные вьющиеся кудри с морской пеной.
— Запустили, душенька, — Травка погладила свою жидкую паклю. — Агрессивная среда и все эти новомодные, дорогие шампуни очень плохо влияют на волосы. — Лекарка втянула подбородок, выпятив нижнюю губу, несколько раз кивнула головой. — Но всё поправимо, полоскание уриной и маски, всё те же маски… Я вас научу…
— Вообще-то, у нас вот… — Иля обижено кивнула на мужа. — Это ему требуется лечение.
Лекарка посмотрела на Лёву, будто впервые его увидела.
— Ну, с этим проще простого… Ежедневные лепёшки на область поясницы в течение месяца, чередуя с примочками… Сейчас я расскажу, только сначала оговорим вознаграждение.
Дождь всё-таки пошёл, правда, стремительно короткий. Налетел, погромыхал и испарился. К моменту, когда он вышел из части, дорожки успели не только просохнуть, но и покрыться новым слоем пыли.
«Вот и хорошо, что не взял», — удовлетворённо размышлял Лёва, вспоминая утренний спор с женой. — «А то бы сейчас шёл, как дурак с зонтом. Лишний груз. Зонт в руках человека в форме смотрится глупо. Словно он дождя боится. Офицер ничего не боится. Так-то!»
Лёва посмотрел на приближающийся к остановке автобус, прицениваясь — успеет ли на него, если будет идти в том же темпе. Следующий автобус подъедет в лучшем случае только через полчаса, а опаздывать на ужин не хотелось. Иля обещала сюрприз, если он не задержится на службе, а поспеет к семи, разогретую пищу Иля не признавала. Сегодня его ожидал какой-то особенный «открытый» пирог и окрошка. С окрошкой, конечно, ничего не случится, а вот пирог… Иля пригрозила, что скорее выбросит пирог в мусорку, чем подаст его остывшим.
Проведя математический расчёт, Лёва понял, что к автобусу не поспевает. Требовалось прибавить скорость, но он и так шёл довольно бодро, и прибавить, значит, побежать. А бежать он не мог. «Бегущий в мирное время полковник вызывает панику», — слова начальника курса он усвоил, и, хотя до полковника ему ещё было далеко, но позволить себе бегать в форме он не мог. Форму он уважал, потому и зонт не носил, и никакой другой предмет тоже. «Руки офицера должны быть свободны, чтобы честь отдавать», — так же приговаривал начальник курса.
Но, похоже, сегодня удача ему улыбалась. Большой жёлтый автобус подкатил к остановке и зашипел раздвижными дверями. С высокой ступеньки из салона на волю выпрыгивали люди. Когда поток выходящих закончился, к дверям засобиралась бабуля с гружённой мешком двухколёсной тележкой. Скрючившись и шаркая растоптанными башмаками, она тянула за собой тяжёлую поклажу. Доковыляв до задней двери, бабуля замешкалась. Закинув на ступеньку ногу и схватившись тощей рукой за поручень, попыталась забраться в автобус, не выпуская ручку тележки. Громко хрякнув, она сделала рывок и взобралась на ступеньку, а тяжёлый мешок съехал с тележки и остался лежать на земле.
Помочь бабуле никто не торопился. Те, у кого совесть в данный момент отдыхала, с интересом наблюдали, чем закончатся бабулькины кульбиты, остальные, глядя в сторону, делали вид, что не замечают старушечьих мучений.
Закинув пустую тележку на площадку, бабка попыталась дотянуться до мешка, и уже схватилась за его край, но не удержалась и съехала со ступеньки, повиснув на поручне, следом на неё съехала тележка и, побренчав по ступенькам, грохнулась на асфальт рядом с мешком. По времени всех этих пертурбаций хватило как раз на то, чтобы Лёва ускоренным строевым шагом дошёл до остановки.
Автобус недовольно попыхивал, бабка удручённо охала, пассажиры нервно фыркали. Разрядил обстановку молодой и сильный парень в форме. Взяв бабулю с её мешком и тележкой, он одним лёгким движением поставил всё это на площадку. Пассажиры облегчённо выдохнули и заулыбались, автобус радостно зашипел, закрывая двери, бабка благодарно похлопала Лёву по спине.
— Спасибо, сынок!
И тут случился трындец. В пояснице хрустнуло, острая боль заточкой вонзилась в основание крестца.
Через час он неподвижно лежал на диване и давил в себе рвущиеся наружу стоны. Иля кружила над ним с какими-то мазями, примочками, припарками, от которых ему становилось только хуже. Это была не просто боль, без крика он не мог повернуться на бок. Впервые в жизни Лёва был беспомощен, жалок и несчастен.
