april140468

Это было, как тогда в магазине. На неё сработала сигнализация, и грозный охранник попросил её вывернуть сумочку. Люди смотрели на неё осуждающе, некоторые с презрением, а одна бабулька даже прокряхтела: «А на вид приличная!».

Украденных вещей среди содержимого сумочки не оказалось. Обнаружился стикер с кодом, он был прилеплен к стенке внутреннего кармашка, на него-то и сработала сигнализация. Стикер удалили, и рамка пищать перестала, но чувствовала она себя всё равно хреново.

Кошки во сне… Где-то она это читала: кошки во сне — это враги. Кто они, её враги? Горобец, который свалил на неё всю вину и умыл руки? Петрович, который, пользуясь её отсутствием, слил спирт? Сослуживцы? Те, кто таскал, расхищал, одним словом, крал с попустительства или разрешения начальника.

Следователь дал ей возможность ознакомиться с показаниями сотрудников автопарка. Прочитав их, она побледнела, но не сказала ни слова. Сослуживцы — люди, которые приходили к ней с просьбами, улыбались, говорили комплименты… Больно. И деть бы себя… с двадцать пятого этажа… А нет его под рукой вовремя… Под ногой, как всегда, земля.

Она зашла в подъезд, в такт каждой ступеньке в голове звучали обрывки фраз следователя: «Присвоение… хищение… статья… наказание… штраф… исправительные работы… ограничение свободы…»

Ещё вчера она думала, что выбралась из ямы, оказалось, угодила в новую. Ещё вчера она думала, что начинает новую жизнь — новая оказалась хуже старой. Несчастья липли к ней словно чёрные мухи к гниющему плоду.

Она вошла в прихожую и остановилась. Глянцевый календарь на стене отсвечивал картиной Ван Гога «Побитое ветром дерево». Одинокое дерево со скрученными ветками на фоне грязно-жёлтого неба, с остатками сбитой в паклю листвы. Под сильным ветром дерево накренилось к земле, но ещё не упало, хотя весь его вид говорил об обречённости. Не хватает только ворон, вестников смерти. Бедный Ван Гог, медный Ван Гог… Сам себя из ружья для ворон… Сам себя из ружья для себя.

Элла сняла пальто, скинула ботинки и прошла в ванную. В шкафчике под раковиной она хранила средства для санобработки. Она перебрала содержимое ящика и достала коробку с надписью: «Профессиональная дезинсекция. Дихлофос Нео. Жидкость от мух и других летающих насекомых». То, что надо!

Взглянув на себя в зеркало, Элла задумчиво пригладила ёжик каштановых волос, едва отросших после химиотерапии. Затем прошла в комнату, открыла шкаф, перебрала вешалки. Вот оно, её любимое, сине-зелёное. Итальянская длина. Переоделась, накинула на шею фиолетовый шарфик, завязав на отсутствующей груди бант. Распечатав коробку, вынула из неё бутылку.

Смерть бывает красивой и объяснимо неизбежной, в отличие от счастья, мимолётного и ускользающего.

Горобец нервно постукивал карандашом по столу.

— А что ты возмущаешься? Ты материально ответственное лицо, потому с тебя и спрос.

— Так меня же не было, Василь Григорич, вы же знаете, что я никогда ни на копейку…

— Что ты меня убеждаешь? То, что тебя не было, тебя не оправдывает, а наоборот. Была бы ты на месте, ничего бы не пропало. А так… Уж извини… Я за всем уследить не могу. То одному что-то нужно, то другому, я заколебался туда-сюда бегать, вот и отдавал ключи, доверял, все ведь вроде свои.

— А спирт? Куда весь спирт делся?

— А я почём знаю? — взмахнул бровями начальник. — Выветрился… или разлил кто.

— Что же делать, Василь Григорич? Сумма-то немаленькая, да и позор какой…

— Да… — Разломав карандаш на две части, Горобец швырнул обломки в корзину для мусора. — Меня уже на допрос вызывали. Тебя тоже вызовут.

Элла побледнела.

— И?..

— Ты уж не обессудь, я сказал, что не знаю ничего. — Горобец заискивающе посмотрел на Эллу, но, натолкнувшись на холодный, пробирающий до костей взгляд, быстро отвёл глаза в сторону. — Я же, и правда, ничего не знаю. Когда оно пропало? Может, давно, ещё до твоего больничного, до того, как ты бегать по своим делам в рабочее время начала. Эх, и зачем я только тебя отпускал?

— Господи, что же это такое?! — Элла схватилась за голову.

Горобец взял следующий карандаш, повертел в руке, но ломать не стал.

— Ты это… Ивановна… Знаешь что… Давай договоримся… Возьми всё на себя.

— Не-е-е, — замотала головой Элла.

— Ну что, тебе легче будет, если мы с тобой вдвоём под статью попадём? А я тебе хорошую характеристику напишу, и поручимся всем коллективом, отмажем. Ну, на худой конец, условку тебе дадут или вообще штрафом отделаешься.

Перед ним были её голубые глаза. Вот она, бескрайняя пучина волн. Небо, солнце и ветер — всё это играло в уходящем сознании ощущением невесомости бытия. Его человеческая сущность теряла чёткие очертания, растворяясь в огромном пространстве голубого озона, и Егор понимал это, чувствовал. Сознание уходило, растворялось в голубоватой неге, мысли уносились с лёгкостью тёплого бриза, он переставал чувствовать своё физическое тело, наполняясь эйфорией свободы.

Чёрный сгусток крови, блуждая, дополз наконец до фильтра и заблокировал его.

Егор лежал без движения, едва шевеля немыми губами. Покидая плоть, он бредил, шепча на дорожку слова, которые она никогда не услышит:

— Ты — вторжение, а я — пустота. Только не смотри вниз… И в ширь… И в край… В вертикаль… По карнизу… Куда ты складываешь разбитые сердца? Закинь моё туда же.

Прибывающая кровь давила на фильтр всё сильнее. Не выдержав напора, вена взорвалась, но он успел ещё выдохнуть: «Всё, я умираю».

— Всё! — Медсестра Маша отпустила руку с остановившимся пульсом и повернулась к увлечённым спором инспектору Дубинкину и волонтёру Худикову. — Он умер!

В бескрайне голубых глазах зависли бессильные слёзы.

Кофемашина изрыгнула запах кофейных брызг. Одна кофейная чашка знает намного больше о его жизни, о его мыслях и чувствах, чем самый близкий, самый любимый человек.

Следующая порция кислоты обожгла пересохшее горло. Он сглотнул и достал телефон. Открыл сообщения. В кружочке милое лицо, голубые глаза, каштановые локоны.

В два ночи он не спал, ему было плохо, то ли от выпитого, то ли от одиночества. Хотелось кричать, выкричать накопившуюся тоску коротким сообщением: «Почему не звонишь?». Оно так и осталось без ответа.

Тыкая дрожащим пальцем, набрал: «Почему не отвечаешь? Напиши хотя бы». Затянулся, выпустил кольцо дыма, стёр «хотя бы». Отправил.

Одинокая бесцветная галочка зависла без внимания. Одинокая бесцветная галочка — иероглиф ненужности. Кому он нужен, кроме этой фарфоровой чашки? Он сделал глоток, горькая горячая жидкость обожгла внутренности и ответила резкой болью.

— М-м-м… — он схватил чашку и запустил ею в окно.

— Чего?

— Собаки лают… и голоса.

Ромка прислушался.

— Не, показалось.

— Не показалось. Вижу я плохо, зато слышу получше твоего. Точно говорю, сюда идут, с собаками.

— Ежели так, то бегом надо, в окно с той стороны вылезем и на трассу, там дальнобои подберут.

— Яму можно как-то обойти?

— Обойти не получится, тут всё кирпичом завалено, не дай бог оступишься. Да нам и не надо обходить. Здесь доска через яму перекинута. Когда перейдём, доску в яму скинем, собаки след потеряют. Давай я первый, а ты за мной.

— Да не вижу я ни черта. Куда ступать?

— Держись за меня, за футболку схватись, я тихонько идти буду.

Почувствовав сзади руку брата, Ромка сделал несколько шагов.

— Стой, — прикрикнул Пашка.

— Чего ещё?

— Надо бы ноги в мазут обмакнуть, тогда собаки на след больше не нападут.

— Точняк. — Ромка резко опустил ногу в яму, доска дёрнулась и перевернулась. Ромка полетел в яму, утаскивая за собой на дно брата.

***

— Всё, собака след потеряла.

— Как потеряла?

— Ну не знаю, до входа держала след, а дальше — всё.

Капитан Сидорцов посмотрел на сидящую у входа в здание овчарку.

— Так внутрь её заведи.

— Не идёт, упирается. — Лейтенант Жариков дёрнул поводок, собака с места не двинулась, тихо завыла.

— Чего это она? Боится?

— Сигнализирует. — Жариков погладил собаку, присел рядом, прижался щекой к собачьему уху. — Чует что-то. Внутрь надо идти.

— Та-а-ак. Собака упирается, сам говоришь: что-то чует и воет, значит, там внутри опасность, — перешёл на шёпот капитан. — Опасность она чует, Жариков.

— Так точно, товарищ капитан, — так же шёпотом ответил лейтенант. — Там они.

— Раз там, значит, надо брать. — Капитан полез в кобуру. — Я первый, тихо зайду, а ты за мной. Чёрт, темно, ничего не видно. Ну и для них тоже ведь темно?

— Осторожней, товарищ капитан, загнанные звери очень опасны.

— Ничего. Оружия у них нет, топор они на месте преступления бросили, выходит, безоружны.

— А это? — кивнул на свалку битого кирпича лейтенант и зашептал ещё тише. — Что, если они за выступом с кирпичом в руке поджидают. Стукнут вас по голове, и оружие не поможет.

— А на этот случай у меня ты есть. Понял?

— Так точно, товарищ капитан. — Пошарив вокруг себя, Жариков подобрал кирпич и зажал в руке.

— Не сдрейфишь?

— Никак нет. У меня вот, — Жариков показал кирпич. — А если на меня кто нападёт — Димон в защиту кинется.

В ответ Димон сначала фыркнул, потом тявкнул и коротко прорычал.

— Отлично. По-любому численный перевес на нашей стороне. Трое против двух.

Капитан осторожно перешагнул кирпичную свалку и заглянул в проём. Оглянулся, кивком позвал Жарикова следовать за ним, вошёл и остановился, вовремя углядев под ногами озеро чёрной жижи.

— Стой, — остановил Жарикова. — Тут мазутом залито.

— Вот почему Димон заходить не стал.

— Ну где собака не пройдёт, там капитан Сидорцов завсегда… — Сидорцов поднял было ногу, но лейтенант удержал его и бросил в жижу кирпич. Кирпич булькнул и пошёл на дно.

— Глубоко, однако, — шепнул Жариков.

— Ого, — Сидорцов отступил. — Молодец, лейтенант. Давай в обход.

— Постойте, товарищ капитан, — Жариков вытянул вперёд голову, всматриваясь в мазутное пятно. — Там что-то болтается на поверхности.

— Где?

— Да вон, — лейтенант ткнул пальцем в середину пятна. — Белеет… Рука вроде.

— Рука? — Капитан всмотрелся в то место, куда указывал лейтенант. — Да… Похоже на руку. А рядом мяч…

— Это голова, просто в мазуте. Это человек.

— Всплыл?..

— Держится за что-то…

— Эй, — крикнул капитан. — Ты живой?

— Пф-ф-ф… — донеслось еле слышно.

— Та-а-ак. — Капитан сунул пистолет в кобуру. — Вытаскивать надо. Только как? Не дотянуться до него. Эй! — крикнул капитан. — Подплыть можешь?

— Пф-ф-ф…

— Не может…

— Там на свалке кирпичей проволока валялась, можно попробовать докинуть.

— Ну давай, тащи проволоку, да побыстрей, пока в нём ещё жизнь теплится.

Нелегко тащить человека из мазута, скользкого и полуживого. Сил у Ромки хватило только на то, чтобы поднять из жижи левую руку и схватиться за проволоку, оторвать правую от доски Ромка не мог, ставшие каменными руки не разгибались, он словно сросся с доской, стал с ней единым целым.

Они так и вытащили его вместе с доской под неистовое рычание Димона.

— А где второй? — Сидорец присел рядом с телом, но даже обычного «пф-ф-ф» не прозвучало.

Отмывали Ромку соляркой, но вернуть ему обычный цвет лица не удалось. Он умер в больнице через два дня от общей интоксикации организма. В гробу он был похож на скумбрию холодного копчения — жёлтое, местами чёрное, словно подкопчённое лицо, как никогда раньше было схоже с лицом его брата, местонахождение которого он так и не выдал.

Всплывшее тело Пашки через месяц случайно обнаружил один заезжий уфолог, который в поисках следов внеземных цивилизаций бродил по здешним местам, пока не забрёл по малой нужде в котельную. Чёрное разбухшее тело с уродливым лицом уфолог принял за погибшего представителя неземной цивилизации, брошенного или захороненного по их особым обычаям, инопланетными собратьями. Высадку неземного десанта, по мнению учёного, доказывала проломленная крыша котельной и озеро мазутного топлива, а также вытоптанная вокруг трава.

Вскоре со всей страны понаехали учёные, взяли пробы мазута из ямы, старую котельную и чёрного человека сняли на видео, показали в передаче по Рен-ТВ. После передачи к котельной потянулись паломники, они растащили на сувениры не только свалку битого кирпича, но и разобрали не до конца развалившуюся кладку, после чего мэрия-таки распорядилась снести трубу и остатки «заброшки», что и было приведено в исполнение.

— Ой! — Вскрикнула Юля, отскакивая от плиты. — Вот же, зараза, бусурманская! Чуть сердце не разорвалось.

Юля гневно хлопнула полотенцем по дверце духовки.

Немного придя в себя, всё же наклонилась и заглянула в стеклянное окошко. Хороша курица, самое то, запеклась до румянца! Намотав полотенце на ручку, повариха слегка приоткрыла дверцу, осторожно выпуская горячий пар наружу, чтоб не обварить лицо. Прижав края прихватками, вынула противень и поставила на плиту.

Горячее готово! Осталось перевалить курицу на блюдо, по кругу выложить запечённый картофель и нести в зал. Или рано? Юля задумалась. Странная свадьба. Тихая, ни музыки тебе, ни криков «горько», ни пьяных споров. Словно не замуж дочь выдают, а хоронят кого. Впрочем, что так, что сяк, всё едино — провожают в последний путь. Была девка, стала жинка.

Юля подошла к двери и, приоткрыв, прильнула оплывшим глазом к щёлочке.

Ну и парочка! Невеста, конечно… на Сенчину похожа… или на Алфёрову. Миловидна, аж завидки берут! Жених… Господя! Сколько ж ему? Сорок? Аль пятьдесят? Морда кирпичом. Да её Андрюха, даж после недельной попойки милее. Нет, ни в какое сравнение. Этот хоть и здоров, как шкаф, но рыхлый какой-то, вот её Андрюха дрыщ дрыщом, но ни в жись она свово Андрюху на бегемота этого не променяет. Нет, ну это ж надо!

Юля перевела взгляд на родителей невесты и мысленно запричитала: «Ирина Сергеевна! Милая ты моя, благодетельница, теперь понятно, отчего так грустно ты говорила, когда нанимала меня кашеварить. А я-то думала… Вот и сейчас глаза на мокром месте, да и у муженька вид убитый. Глаза в стол, плачет, что ли? Вокруг губ морщины гармошкой. Надо думать — дочь красавицу за такое чудо-юдо отдать! Мечтал небось за принца, да и свадебку попышней, как полагается, в ресторане, с живой музыкой, с песнями и танцами. О-хо-хо! Вона как бывает — не позавидуешь. Хорошие люди, воспитанные, вежливые — и на тебе. Сидят с кривыми лицами. Не едят ничего. Тарелки чистые, как поставила, так и стоят, салатница возле них полная, колбаса и сыр аккуратненько веером на блюде лежат нетронутыми. Да и малочисленные гости с вымученными улыбками жуют явно без аппетита. Обидно! Она старалась, а получается, что зря. Когда ж горячее подавать? Теперича или попозжа?

Петровна снова посмотрела на невесту, которая вроде бы и улыбалась, но как-то не очень весело. Э-хе-хе! Дева ты моя, красоту-то свою зачем за такое отдаёшь? Ведь краса — это богатство, дар божий, не каждому такая даётся.

Юля прикрыла дверь и повернулась к зеркалу. Отражение не радовало — заплывшее от хронического недосыпа лицо с ещё заметным кровоподтёком под глазом. «Ну я-то ладно, терплю… я-то мордой не вышла, вот и приходится мириться с побоями мужниными, кому я така нужна. Вот если бы мне такие глаза и такие губы…».

В зеркальном отражении створка окна за её спиной дёрнулась и поехала, в кухню ворвался свежий воздух, а в раскрытом окне появился автомат. Юля замерла. Автомат приподнялся и лёг на подоконник. Петровна продолжала стоять, открыв рот, боясь развернуться и не в силах закричать. Створка отъехала, за ней вторая, и над подоконником выросла голова парня.

— Ты кто? — спросила голова.

— А ты? — Петровна повернулась.

Протиснув внутрь руки, парень схватился за подоконник, потянулся и влез в окно. Спрыгнув на пол, отряхнул форму и взял автомат.

— Ты чего здесь делаешь? — сморщил лоб парень.

— Готовлю, — изогнула бровь повариха и упёрла руки в бока. — Свадьбу обслуживаю. А ты чего? Гость, что ли?

— Ага, — парень кивнул. — Гость.

— А чё через окно тогда… или не приглашённый?

— Угадала, тётка. — Парень огляделся, потом подошёл к раковине, выкрутил кран и опустил голову. Кадык заходил ходуном.

— Кружку возьми. — Петровна схватила со стола чашку, протянула, тревожно поглядывая на автомат в руке гостя.

— И так сойдёт. — Парень закрутил кран, провёл мокрой рукой по лицу. — Сейчас отдышусь…

— Ты что, из части сбежал? — сощурилась повариха.

— Догадливая.

— Повидала разное на веку. — Петровна плюхнулась на табурет. — С оружием... Подсудное это дело, милый ты мой.

— Плевать. — Парень тоже присел на пустой табурет у окна.

— Не дождалась? — с сочувствием спросила повариха.

Парень не ответил, уложил автомат на колени.

— Оружие тебе зачем? Неужто убить её хочешь? Или его?

— Не знаю ещё, — буркнул парень. — Как пойдёт.

В раскрытое окно ворвался порыв ветра, срывая с потолка штукатурку, разнёс белыми хлопьями по кухне. Юля удивлённо подняла глаза.

— Глянь-ка, чё. Отваливается.

— Отваливается, — кивнул парень.

— Прикрой окно. — Петровна смахнула полотенцем упавшие на стол куски побелки.

Парень послушно встал, положил автомат на табурет и стал закрывать окно.

Подскочив, Юля схватила автомат и спрятала его за спину.

— Эй, тётка, ты чего это? А-ну верни. — Парень пошёл в наступление.

— А ты постой, милый, — попятилась повариха. — Не торопись. Ты свою жизнь загубить всегда успеешь. Послушай, что я тебе скажу.

— Автомат верни! — наступал парень. — Некогда мне с тобой здесь лясы точить.

— Да постой ты. Не пори горячку. — Петровна прижалась к стене, зажав за спиной автомат. — Не нужен он тебе пока. Ну чего ты добьёшься, сам подумай? Давай так сделаем. Я сейчас горячее подавать буду, подойду к твоей и шепну, чтоб сюда зашла. Тут и поговорите. Только автомат в любовных делах не помощник. Не бери грех на душу. — Петровна вытащила руку и протянула автомат. — Ну что? Договорились?

— Чего? — крикнул сквозь зубы Пашка, продолжая выкручивать ручку.

— Иди к чёрту, — спокойно произнесла Элла.

— Ща поднимусь и расцелую. — Пашка подмигнул. — Кружок только дам…

Он отпустил педаль и рванул с места, разгоняя железного коня по кругу двора.

Пашка был лихач, поздним вечером во дворе пусто и дорожка вокруг детской площадки свободна от пешеходов, но месяц назад КамАЗ сгрузил у решётчатого заграждения заказанный домоуправлением по просьбам родителей окрестных домов песок. Предполагалось, что жители этих самых домов перетаскают его в песочницу самостоятельно, но так думали в домоуправлении. Жители считали, что денег у домоуправления вполне должно хватить для найма рабочих. Пока стороны искали устраивающий обеих консенсус, куча песка, частично растасканная детьми и хозяйственными собственниками, превратилась в кучку, горка стала бугорком.

Пашка истории с песком не знал, поздно заметив насыпь, он принял единственно-правильное, на его взгляд, решение — перепрыгнуть препятствие, но не рассчитал. И получилось так, как получилось. Несущийся с рёвом мотоцикл влетел колесом в песок, подбросив седока в небо. Пашка держался за ручки крепко — не оторвёшь, в небо взлетел только Пашкин зад и тут же опустился назад, на сиденье. Возможно, всё бы закончилось благополучно. В крайнем случае свалился бы он вместе с мотоциклом в песок, но устройство «Ковровца» сыграло злую шутку. У старой модели крышка бензобака не ввинчивалась, а вставлялась. Во время удара о песок давление вытолкнуло её, и на Пашку выплеснулся фонтан бензина.

Зажатая в зубах сигарета вспыхнула ярким факелом, осветив на прощание красивое Пашкино лицо.