Когда то в детсве, в "Науке и Жизни" читал рассказ "Римский парень" Пола Гэллико и тут в одном из телеграмм-канальчиков увидел это фото и аж пронзило! Это ОН!
Она повела его вниз по проходу, уставленному массивными бронзовыми фигурами и античными фресками, к круглой нише, где стояла небольшая застеклённая витрина. Под стеклом лежал потемневший, ободранный треугольный листок рукописи, похожий на старую тряпку. Томми едва удалось разглядеть на нем чёрные стёршиеся буквы.
– Вот,- сказала девушка,- фрагмент из Тертуллиана. Я переведу вам.
Глаза её светились интересом, она сосредоточенно наклонилась над стеклом и стала читать медленно, на правильном английском языке, с лёгким акцентом: ‹Сенатор Фалерн указал в своем обвинении на скандал, вызванный тем, что император (‹Тит›, – объяснила девушка) даровал жизнь Синистру, побеждённому бойцу, по причине своей любви к Ауле, сестре потерпевшего поражение гладиатора. Весь Рим,- указал он,- знал, что Синистр заслужил смерть, ибо его победил грек Фистра, малорослый, но проворный боец, который благодаря ловкости рук, живости глаз и быстроте ног не получил ни одной раны, но нанёс множество ударов своему высокому и сильному противнику. Гладиатор императора вызвал смех толпы, опозорив тем самым высокий сан. Тем не менее, император, бросив взгляд на ложе патриция Регула, где сидела девица Аула, перед лицом буйствовавшего сборища, требовавшего смерти Синистра, который лежал обессиленный, истекая кровью от многочисленных ран, знаком показал, что дарит ему жизнь. Все эти дела, объяснял Фалерн, общеизвестны были…›
Девушка замолчала и подняла голову.
– На этом кончается,- сказала она.
....
Взгляд Томми скользнул по группе мужчин и застыл на бронзовой статуе в центре зала. Обнажённый мужчина сидел на мраморном пьедестале. На руках у него были ремни, вероятно, из жёсткой бычьей кожи, скрепленные металлическими застёжками.
Голова повернута вправо, взгляд устремлён через правое плечо. Курчавые волосы и борода. Ему явно здорово досталось. Три глубокие раны зияли на правом плече, правом локте и между ремнями. Уши были расквашены и сильно разбухли. Нос от ударов скривился на одну сторону, губы отекли, а скулы вздулись от глубоких ран. У глаз были грубые рубцы, как у профессиональных боксёров; кроме того, виднелись шрамы от старых и от свежих ран.
Сухощавый мужчина с черными волосами сделал шажок в сторону Лени, но первым пришел в себя ее отец. Ои сказал по-немецки:
– Лени! Что ты здесь делаешь? Кто этот человек? Ах, да, он был в музее. Я помню. Но зачем?
Он замолчал, повернулся к остальным и сказал по-итальянски:
– Простите меня. Граф Альберини, надеюсь, вы знакомы с моей дочерью. Профессор Гульельмо, моя дочь Лени.
Лени представила Томми. Бородатый мужчина с моноклем был граф Альберини, ведавший музеями; суетливый лысоватый мужчина – Гульельмо; сухощавый с узким лицом и длинными волосами – Армандо Дзанни, ассистент Лишауэра. Лени повернулась к отцу.
– Фсё кончено, дитя моё! Граф Альберини согласился с формулировкой и доказательствами профессора Гульельмо. Известно, что братья Мандзини когда-то сделали статую бойца. Дзанни согласился с ним. Я попал в отставку. Граф оказался очень любезен. Он привез сюда профессора Гульельмо из Неаполя, чтобы предоставить мне последнюю возможность доказать свою правоту. Я не сумел.
Лени быстро повернулась к Томми и перевела ему всё, что сказал отец. Она был в отчаянии. Граф сдержанно кашлянул, а затем мягко, но недовольно сказал по-английски:
– Простите, это действительно очень частный вопрос. Молодой человек… – Он вопросительно посмотрел на Лени.
Девушка повернулась к нему и почти плача сказала:
Профессор Гульельмо снял пенсне, скосил голову набок и спросил:
– Хорошо знает античность?
– Нет! – вскричала Лени. Её молодой голос смело и вызывающе разбил тишину комнаты. – Нет, он хорошо знает жизнь!
Она внезапно повернулась к Томми и горячо заговорила:
– О, Томми, Томми! Сделай что-нибудь! Сделай так, чтоб статуя ожила. Вдохни в неё жизнь ради меня, как ты сделал в Колизее, когда оживил тот древний люд, Томми… Томми схватил её за плечи и сказал:
– Всё понял. Выше нос, малыш! Картина ясная. – Он оглянулся на группу мужчин.
– Все ли присутствующие здесь джентльмены понимают по-английски?
Мужчины наклонили головы. Дзанни ответил:
– Естественно. Как все образованные люди.
– Отлично,- сказал Томми. – Если вы чего-нибудь не поймёте, Лени растолкует. Она уже усекла мой жаргон. – Он ухмыльнулся в сторону Дзанни. – Образованию есть предел. Лени, передай этим господам, чтобы сохраняли спокойствие. Мне нужно всего пять минут, осмотрю этого малого. Может, я сумею помочь.
Он шагнул вперед и медленно подошёл к статуе, а четверо мужчин и девушка наблюдали за ним. Томми встал перед огромной глыбой – руки в карманах, голова склонена набок – и медленно заговорил сам с собой:
– Римский парень, эй! Ну и отколошматили тебя! Хо, если снять тебе баки – вылитый Паолино, когда тот сидит в раздевалке после боя с Максом Шмелингом. Ну и взбучка! А какие оловянные уши у тебя, дружок! Ты, видимо, стоял, как пень, а? Ну и работка, ну и работка!
Он начал медленно обходить статую, тщательно осматривая ее. Пальцы его ощупали все три раны с правой стороны, затем он быстро перешел па левую сторону, разглядел левую руку, присвистнул и сказал: "О-о, боковой удар!" Томми вспрыгнул на пьедестал, откуда рассмотрел и ощупал следы ударов на лице. Он снова спрыгнул на пол, встал в боксерскую стойку, посмотрел на бойца, сменил стойку и быстро обошёл его. Один раз он обратился к графу Альберини:
– Эти вмятины настоящие? Не случайные? Века под землей… Может, небрежно обращались?
– Мы не считаем, что она веками лежала под землей,- с легкой усмешкой ответил граф,- но все эти порезы и ссадины сделаны только скульптором.
– Замечательно. Это я и хотел знать. Он сделал еще один круг, попятился и в легком полупоклоне произнес:
– Спасибо, старина. Не ты первый, не ты последний, кому так расквасили уши.
Томми повернулся лицом к группе, уголком рта бросив Лени что-то вроде: "Мошенники!", а затем с артистической беззаботностью, восхитившей его самого, сказал:
– Джентльмены, что вам угодно знать об этом парне?
Первым за соломинку ухватился старый профессор Лишауэр.
– Што? Разве у вас есть што-нибудь сказать нам?
В его голосе слышалось такое отчаяние, что Томми стало стыдно за свою красивую позу, и он осёкся.
– И даже много, – мрачно ответил он – Во-первых, этот тип был левшой.
– Кем? – вежливо осведомился профессор Гульельмо.
– Левшой. Он бил левой, понимаете? Спорю, бойцы дрались с ним без особого восторга. Никто не любит драться с левшой.
Граф Альберини заинтересовался.
– Да? – спросил он. – А как вы это установили?
– Гляньте, – сказал Томми, – этого нельзя не заметить. – Он шагнул к статуе, взял карандаш из своего кармана и сказал, используя его как указку:
– Вот! Глубокий порез на правом плече. Другой – на руке ниже локтя. Еще один – на предплечье между полосками. И ни одного пореза на левом плече или руке. Нормальный боец стоит так! – Томми принял правильную стойку, левой рукой и левой ногой вперед – А этот гусь стоял так! – Он переменил положение, выставив вперед правую ногу, вытянул и согнул правую руку, а левую согнул с левой стороны.
– Понятно? – спросил он.- Все шрамы на правой руке он получил потому, что эта сторона тела находилась ближе всего к противнику.
Впервые за все это время у Лени посветлело лицо. Граф с важным видом подошёл к статуе, вставил в глаз монокль, исследовал все три вмятины поочерёдно, встал в стойку, которую ему продемонстрировал Томми, затем выпрямился, хлопнул себя по ноге и воскликнул: "Per bacco!".
– Ага! – сказал Томми.- В любом случае у этого кучерявого левый молоток мог уложить кого угодно, рука то есть. Скульптор не пропустил ничего. Смотрите, видна выпуклость в месте особого напряжения. Левой он пользовался для решающего удара. Отлично. Он даже не был настоящим бойцом. Тихой сапой работал, так вот. Ему одно требовалось – войти в близкий контакт, чтобы все силы вложить в левый, а в итоге – "бал закрыт, погасли свечи". Дошло?
Гульельмо поправил пенсне и спросил:
– А вы можете это разъяснить нам?
– Посмотрите на его уши, – сказал Томми. – У профессионального бойца никогда не будет таких ушей. Этого парня здорово отделали. Такие лодыри на десять ударов отвечают одним, а в результате – расплющенные уши, расквашенные брови. У него и мускулатура бездельника, и ноги неразвитые. Вот посмотрите, какие мускулы у него на плечах, спине и руках. У настоящего бойца с быстрой реакцией плечи худые и мускулы сужаются. Ясно? В любом случае порезы на руке за меня. Давайте, профессор, я покажу вам. Встаньте-ка сюда!
Он поставил Гульельмо в стойку. Старый профессор с удовольствием подчинился и даже попытался принять свирепый и воинственный вид. Томми встал против него, приняв стойку левши, правую руку и кулак он вытянул перед собой, а левую согнул перед грудью.
– Вот таким путём я могу держать вас на расстоянии. Но наш приятель в драке правую согнутую руку выставлял перед лицом как щит, увертываясь от противника. И именно так заработал эти порезы, ясно?
Гульельмо немного помахал руками, как это сделал бы мужчина, изображённый скульптором, затем снова тщательно осмотрел бронзовую фигуру, опять принял соответствующую позу, выпрямился, посмотрел на Альберини и сказал: "А ведь правда!"
Профессор Дзанни передернул плечами.
– Из области чистых догадок, – сказал он.
Томми кинул на него взгляд, покусал губы и заговорил снова:
– Ну, а теперь, если вам угодно, я могу кое-что рассказать о том малом, который задал взбучку нашему герою. Скульптор работал в раздевалке или на арене, сразу после боя. Далее…
Дзанни в иронической усмешке показал белые, ровные зубы.
– Одну минуту, друг мой. Откуда вы взяли, что он проиграл бой? А может, выиграл?
– Дзанни, – ответил ему Томми, – вам следовало бы читать книги. Это расширяет кругозор. Вы согласны, что скульптор работал сразу после боя?
– Если эта статуя подлинная, я бы согласился с таким утверждением. Ведь художник был настолько внимателен, что не упустил ни одной мелочи. Но это не значит, что боец не мог быть победителем.
– В таком случае скульптор был бы опять-таки настолько внимателен, что надел бы на голову победителя венок или гирлянду цветов,- ответил Томми, чарующе улыбаясь.
– Браво,- в унисон воскликнули Альберини и Гульельмо.
– Herrlich! **. – сказал профессор Лишауэр. Он подошел к Альберини и Гульельмо. В его усталых глазах затеплилась надежда.
– Благодарю вас, – сказал Томми. – Итак, продолжение следует. Тот невысокий тип, который избил нашего, видимо, был грек. Он…
Дзанни опять вмешался, издав короткий смешок:
– Нет, нет, мой друг! Теперь это уже чистейшая фантазия. У вас слишком сильное воображение.
– Всё больше за своих болеете, а, Дзанни? – сказал Томми.
– А Лени вот поняла, – предположил Томми. – Может, вы и читали книги, но не те, что следует. Есть книга, которую я рекомендую вам прочесть. Мне её дал профессор Стюард. В ней сказано, что греки никогда не били по телу. Они, как правило, били только по голове. У нашего парня больше всего следов ударов именно на голове. Но обратимся к его лобызателю. Насколько я знаю, греки были намного лучшими бойцами, чем римляне. И не делали ошибок. Малый, который избил нашего римского друга, был немного мягковат. Он дрался на велосипеде и…
Даже Лени присоединилась к хору голосов, воскликнувших:
Они стояли как загипнотизированные. Томми усмехнулся.
– Извините меня. Это выражение я ещё тебе не растолковал, Лени. Это значит, что он дрался отступая. Грек знал, что он должен держаться подальше от нашего вояки, иначе ему хана.
– Почему вы считаете его небольшим? – спросил Гульельмо.
– Догадался, – ответил Томми.- Небольшие мужчины быстры, большие – медлительны. Наш друг всё ещё жив, не так ли? Будь его противником большой и быстрый боец с мощным ударом, наш бы уже отчалил в лучший мир, а не сидел тут. Теми штучками, что у него на руках, можно запросто проломить черепок. Но грек достаточно ловок, чтоб держаться подальше, и, видимо, он пониже. Либо у него не было сильного удара, либо он боялся ближнего боя. Далее. Направление шрамов и ссадин на лице нашего приятеля доказывает, что грек или брал его в захват, или же бил сбоку. Значит, и был ниже ростом. Сравните только правую сторону лица статуи с левой. Грек, наверно, дал себя ударить сдуру пару раз правой. Но он был продувной парень, этот грек знал, как надо драться с левшой, чего наши боксеры, между прочим, и сегодня не умеют. Он крутился и кружился вокруг своей левой и правой римлянина, подальше от мертвого удара его левой и так, кружась и нажимая на задние педали, то есть отступая, он продолжал кидать в него левые хуки – гляньте, в какую сторону у него свернут шнобель, – на правое ухо и на кашу, которую он сделал из правой щеки. И, несмотря на все преимущества, он не хотел рисковать – не шёл на сближение, чтобы прикончить противника. Он выигрывал бой, так чего рисковать? Он тыкал и тыкал в кучерявого левой, пока тот не рухнул под градом ударов, от потери крови и изнеможения. Затем…
Лени внезапно схватилась за щеку и закричала. Её крик отдался эхом в высоких, пустых сводах безлюдного музея.
Глаза ее были широко раскрыты. – Фрагмент из Тертулиана! Описание… Томми! Папа!
Все заговорили одновременно, зашумели, Альберини выкрикнул: "Corpe di bacco". Гульельмо повторил снова и снова: "Si, si!…", а профессор Лишауэр: "Lleber Gott! Aber gewiss…" ***.
– Нe понял,- сказал Томми.
– Фрагмент же! – вскричала Лени.- Описание кулачного боя при Тите!
– Святые ёлки! – сказал Томми.- Я совсем забыл.
– Его имя – имя! – выкрикнул профессор Лишауэр.- Синистр! Левша. Это он. Это он перед фами Синистр – римский боец императора Тита, побеждённый маленьким греком Фистрой. Синистру была дарована жизнь, потому что император был влюблён в его сестру Аулу.
Совсем не казалось странным, что Лени и Томми обнимаются, хотя немного необычно выглядели обнимавшиеся и хлопавшие друг друга по плечам Лишауэр и Гульельмо. Вдруг Гульельмо отступил назад, откашлялся и сказал:
– С вашего позволения, граф Альберини, профессор Лишауэр, я отступаю. Я прошу прощения. Я совершил большую несправедливость, хотя намерения мои были честными. Я был не прав. Уже два года как братья Мандзини мертвы. Фрагмент найден шесть месяцев тому назад. Навряд ли братьям было известно его содержание. Я надеюсь, что вы меня простите. Я должен признаться профессору Лишауэру в своём величайшем уважении и восхищении.
