Витя с трудом поднялся с кровати. Голова привычно кружилась, хотелось лежать без движения, но он собрался с силами. Похороны его давнего студенческого друга проходили на каком-то заштатном кладбище. Вроде бы перед смертью все равны, но географию и деньги не обманешь. Поэтому к малообеспеченным людям, неудобно размещающимся на вечный покой, приходит до неприличия мало людей как на сами похороны, так и потом на годовщины. (Пока писал, представил себе телевизионную рекламу нового погоста, который пытается маркетинговыми методами перейти из сегмента в сегмент, предлагает покупать места заранее, можно даже в ипотеку, заманивает перспективой большой или большей посещаемости. Подумаю об этом.)
Так вот, Витиного друга Борю хоронили именно неудобно. Если не на машине, то на метро час и потом еще маршрутка минут сорок.
Маршрутка, идущая на кладбище. В них почему-то практически никто не разговаривает громко по телефону. Да и водители почему-то вежливее, чем в обычных. Ну либо нам так кажется.
Витин водитель буркнул: «Кто же сюда ездить-то будет…».
На улице было уже морозно и пока бесснежно. Витька даже как-то вдруг стал поживее себя чувствовать. Редко выходил последнее время надолго, а тут такая прогулка. Гостей пришло немного, хотя Боре было всего-то сорок девять, обычно в таком возрасте если отчаливаешь, живы многие, поэтому похороны многолюдны, но не в этот раз. Холодно, далеко, бедно. Витя почти всех вспомнил, его узнал, правда, далеко не каждый, жизнь в последний год Витю потрепала, и те, кто видел его лет десять назад последний раз, просто не поняли, что за мужик стоит рядом с Бориной семьей. Одет дорого, выглядит плохо. Даже Мишка, их общий с Борей друг по институту, не сразу понял, кто с ним поздоровался.
— Привет, Миш.
— Добрый… Вить, ты, что ли? Бля… ну ты худой…
Вдаваться в подробности Витьке не хотелось. Он дежурно пошутил:
— На диету сел.
— Ну да, это сейчас модно. Я тоже недавно с детокса. Как жизнь?
— Неплохо. Твоя? Думал, не доедешь.
— Ну, всё-таки одногруппники. Всегда думал, кто будет первый, никогда бы не поверил, что Борька.
Витя тоже не мог поверить, что Боря умер. Он вспомнил последний разговор со своим другом. Прошло всего четыре дня, а ему казалось — вообще пара часов. Вот Боря уже спит. Хорошо, кстати, его подготовили. Молодцы. Как будто просто прилег на диване. Не хватает бутылки пива, Борька всегда засыпал с ним, когда смотрел Лигу чемпионов.
Последний раз они встретились в хосписе.
— Ну как ты? А кстати, ты почему здесь уже? Я так понимаю, можно было бы дома пока…
— Можно, но я тут договорился, приняли пораньше. Подготовлюсь, так сказать, прочувствую атмосферу, мне так лучше, если честно.
— Своих не хочешь мучить, да?..
— Да… Они как посмотрят, так мне… Я тут, знаешь, стал мастером успокоения близких и друзей по поводу своего ухода. Иногда мне кажется, это у них рак, а не у меня. Надеюсь, тебя успокаивать не надо, ты всегда был непробиваемый.
— Я и не собирался тут страдать и тебе сочувствовать, особенно когда медсестру увидел.
— Ты еще мой обед не видел! Честно скажу, я не помню, когда настолько размеренно жил последний раз, сплю по часам, ем тоже по часам.
— Может, поменяемся местами?
— Ой, не-е-е, меня твоя Маринка в гроб за три дня вгонит, а тут мне врачи целых два месяца дали.
— Всего два…
— Ну да. Не разбежишься. Но у меня план по сериалам есть, которые я так и не посмотрел, литературу тоже хочу подтянуть, а то мало ли на том свете библиотека, как в отеле.
— С авторами зато лично пообщаешься, это интереснее.
Мужчины засмеялись.
— Да мне надо организационно много что закрыть, если серьезно. Сдаю, блять, жизненный, так сказать, отчет. Вдруг выяснилось, что земля на даче оформлена криво, с акционерами кое-какие неясности есть, плюс у Серёги вопрос с поступлением, короче, у меня тут расписано всё по минутам до самого конца, хотя могу, конечно, умереть раньше срока. На том свете скажут «недоношенный». Ну, надеюсь, выходят уж как-нибудь.
— Это смешно, это я запишу. Может, тебе помочь чем? Ты говори.
— Нет, вот это смешно, а не то, что мертвец недоношенный. Поможет он. Ты мне, конечно, как брат, но мы оба знаем, что если ты начнешь моими делами заниматься, то я и без земли останусь, и без бизнеса. Просто в гости заходи. Хотя нет, будет минутка, этому мудаку Ширину дай в ебало, только не убей.
— Это запросто. Он и правда скот редкий, у самого руки чешутся. Убил бы. Но поберегу твое тамошнее спокойствие.
— Мое?
— Ну представь, я Ширина убью, и получится, вы там сразу с ним увидитесь. То есть мы с тобой хрен знает когда, а ты с ним сразу. И мне обидно, и тебе неприятно.
— Лейкин, ты не ссы, я тебя сразу там увижу, умру — зачекинюсь, как молодежь говорит, и сразу ты следом за мной.
— Почему? Думаешь, я тоже…
— Нет конечно, я уверен, ты еще сто лет проживешь, но пойми, там так всё устроено, что время течет по-другому. Здесь года — там секунды, как в космосе. Сколько бы ты ни прожил, я тебя сразу увижу, даже соскучиться не успею, и меня там… ну, к примеру, баба Тома тоже не ждала все эти годы, по её времени я почти сразу за ней приду.
— Ни хрена себе… Это кто это тебе сказал? Или прочел где?
— Прочел в книжке одной, как ты понимаешь, я тут в этой теме поднатаскался.
— Ну, кстати, очень даже может быть… Подожди, тогда следующий вопрос, а как же ты меня узнаешь, я же старый буду?
— Лейкин, там не идиоты сидят, я тебя увижу таким, каким видел в последний раз. Это тоже такой фокус, не понял, как устроено, но толково. Вот, допустим, бабу Тому я увижу там старой, а она меня — таким, каким я был десять лет назад, когда она умерла. А ее мама бабу Тому увидит девушкой молодой. Так что ты хоть пол поменяй, прибудешь ко мне мужиком, да еще относительно молодым. Бороду только сбрей.
— Бороду… э-э-ээх… а мне нравится.
— Бриться тебе лень, придурок. Я же знаю.
— Ну да…
— У тебя-то как?
— Да… хотел сказать, по сравнению с тобой не так плохо.
— Всегда говорил: юмор — не твое. Так что плохого?
— Да в целом всё хорошо, но Ксюха… знаешь, что-то с ней не так.
— Что случилось? Здоровье? Может, чем помочь?
— Нет, что ты! Со здоровьем всё хорошо, но у нее почти нет друзей, парня тоже нет, ходит на лекции, возвращается — сидит дома либо бродит одна по городу, ну, иногда на какой-нибудь день рождения свалит… Ну что это такое, восемнадцать лет, гуляй не хочу, и ведь не страшненькая.
— Я бы даже сказал, красивая. Странно, конечно. Ну, а интересуется чем-то?
— Да не то чтобы я знаю, как ни спросишь, всё вроде в порядке, подрабатывает, кстати, вечерами официанткой, но всё равно.
— Может, в религию ударилась?
— Вроде нет, хотя она всё время про Восток читает, но там скорее философия, ты бы с ней нашел общий язык. Думал её даже с собой взять, но она бы изревелась здесь, мне кажется, она вообще-то чересчур впечатлительная, если честно.
— Чересчур, Лейкин, не бывает, ну и не всем же быть такими бревнами, как ты.
— Это точно. И с Маринкой у них тоже не очень. Я с Ксюхой пытаюсь сам говорить, но она на меня так смотрит, как будто это я ребенок и это я ничего не понимаю. Вот я, конечно, выступил, приехал к другу в хоспис и нагрузил…
— А ты не помнишь, как ты ко мне на сборы приехал и сожрал всё, что мне мама привезла?! Так что не переживай, всех дел не переделаешь в моей ситуации, с Ксюхой повидаюсь, надеюсь, реветь не будет.
— Спасибо, Витёк… Эх, какой ты всё-таки человек…
— Обычный. Ладно, мне сейчас кое-что делать будут, поезжай, созвонимся, увидимся!
— Спасибо, старик. Ну, ты тут… даже не знаю, что сказать.
— Ну, скажи «не скучай». Точно не ошибешься.
— Тебя в рай за иронию уже обязаны брать. На связи! Пока!
Боря вышел из хосписа, поехал домой, зашел к Ксюхе, она слушала какую-то музыку, решил прилечь и потом уже рассказать про дядю Витю. Он проспал до вечера, утром нужно было бежать на работу, в офисе Боре стало плохо, и через полчаса он умер. Внезапная остановка сердца.
Когда Вите сообщили, он долго не мог прийти в себя. Боря убежал на тот свет раньше. Молодой, здоровый Боря умер, а Витя в хосписе еще нет. Интересное у Бога понимание иронии, Ремарк бы оценил.
«Встречу его с дурацкой бородой, значит… Эх, Борька, Борька…» — Витя смотрел на лежащего в гробу друга. После похорон Витя подошел к Ксюхе.
— Дядя Витя… спасибо, что пришли… он вас так любил, – Ксюша заплакала, но быстро остановилась, замялась и как-то аккуратно, но с большой любовью сказала: — Я всё… всё про вас знаю, поэтому как дела не спрашиваю, папа мне сказал, что вы в хосписе.
Обычно все произносили это слово через паузу, уводили глаза, а Ксюха сказала всё спокойно.
— Это да… не самое веселое место… Зато время есть подготовиться, все дела в порядок привести.
— Да… папа вот не успел… Хотя он бы их еще больше запутал…
Слезы снова скопились на зрачках. Именно недостатки, какие-то дурацкие, раздражающие нас при жизни привычки мы потом вспоминаем десятилетиями как самое дорогое, что было в любимом человеке.
— Это точно, — Витя улыбнулся и обнял Ксюшу. — Ты расскажи, как твоя жизнь лучше?
— Все хорошо, дядь Вить, учусь, работаю.
— Слушай, я врать не буду, папа мне сказал, что очень за тебя переживает, ну… точнее, переживал. Что ты всё время одна… Уж насколько он носорог, а чуть слезу не пустил. Даже попросил меня с тобой встретиться. Получается, последняя просьба, сама понимаешь, не выполнить не имеем права, — Витька усмехнулся.
— Надо же… не думала, что папа вообще об этом думал… а я, представляете, давно хотела именно с вами поговорить.
— Давай, может, завтра? Только, если тебе не сложно, ты ко мне приезжай, место, конечно, не лучшее, хотя люди все хорошие… Но пообещай, что без слез, мы твои проблемы решаем, а не мои, договорились?
— Конечно! Конечно! Обещаю, плакать не буду!
Ксюха была очень трогательная и какая-то, очевидно, неудобная для сегодняшнего мира. Казалось, ни мир, ни она не знали, что делать друг с другом. Одета очень просто, практически без косметики, одна серёжка, браслеты индийские, телефон треснутый. Она хорошо отучилась в школе, легко поступила в Университет, зачем-то на исторический, родителям так и сказала — чтобы от лекций получать хотя бы радость. Со сверстниками отношения были ровными, даже приветливыми, она много раз пыталась влиться в компании, но прислушивалась к беседам и понимала, что ей там тяжело. А еще у нее было незлое и радостное лицо.
Незлое и радостное лицо сегодня очень большая роскошь. Люди настолько боятся завтрашнего дня, что на всякий случай встречают его готовыми к битве. Отсюда и злые лица. Конечно, у каждого из нас в гардеробе есть несколько добрых масок, и иногда мы в них ходим целый день, но как только расслабляемся, сразу же становимся мрачными и агрессивными, ну или просто несчастными, тут уж как у кого с силами на данную минуту.
Витька завтрашнего дня уже не боялся по понятным причинам, и его лицо постепенно потеряло привычное выражение превентивной агрессии, ну а ходить несчастным он не мог себе позволить в силу характера. Не хотел никого оглушать своим диагнозом. Лицо у него стало добрым и счастливым, как и у Ксюши.
Лица Вити и Ксюхи встретились. На следующий день Ксюха приехала в хоспис.
Долго разговаривали. Ксюха о своей жизни, будущей. Витя о своей — прошедшей и немного о будущей. Правда, Вите казалось, что это Ксюша ему объясняет, как всё устроено, а не он ей, и вообще, он стал сомневаться, кто кому нужен был больше в этот момент… Один их диалог Витя вспоминал до самого конца. Они вдруг стали обсуждать тему о своих и чужих.
— Дядь Вить, свой человек — это же так просто. Всё дело в счастье и несчастье. Свой человек — это тот, которого делает счастливым и несчастным то, что делает счастливым и несчастным тебя. У меня тут недавно парень наклевывался, нам даже какое-то время вместе интересно было, а потом у него кроссовки модные украли, он на них долго копил, «Адидас» какой-то особый. Так вот он, когда их сперли, чуть не заплакал, сказал, что теперь три месяца никуда ходить не будет, чтобы другие такие же купить, на еде экономить собирался. Я ему их подарила, у меня было кое-что отложено. Никогда его таким счастливым не видела. И сразу ясно стало — чужой. Он, кстати, сам всё понял, даже деньги потом вернул. Хотя, наверное, я его просто не полюбила, иначе радовалась бы только тому, что он счастлив.
— Интересно… Мне всегда казалось, люди так похожи в том, что их делает счастливыми.
— Не похожи, иначе не было бы столько несчастных людей среди тех, кто получил всё, к чему стремился. И расходятся люди тоже поэтому. Один к одному счастью идет, а другой к другому. Они друг другу не свои.
— А у тебя своих много?
— Вы первый.
Ксюха сказала это легко, без женского кокетства или романтического подтекста.
— Вы вот сказали, что счастливы снег вдыхать. И я тоже. Вы не думайте, я в вас не влюбилась, просто так вот получилось, что мы познакомились, когда вы…
На этот раз она остановилась, не сказала всё сразу, Витя это заметил.
— Да говори уж — умираю.
— Уходите. Вы просто уходите, но вы сейчас особенный.
Вите защемило внутри из-за фразы про своего, у него этих своих тоже было не так уж и много, а тут перед самым концом встретить еще одну. Ему стало грустно, и он решил отшутиться:
— Ну да, ухожу, даже убегаю, а то папаша там твой один скучает, но скоро увидимся!
Витька посмотрел на Ксюху, и его сердце сжалось. От страха.
— Ксюш, что ты так смотришь… Думаешь… думаешь, мы там не встретимся? Думаешь, там нет ничего? — в голосе Витьки впервые за долгое время звучала безнадежность. А вдруг Ксюха знает что-то, чего не знает он. Вдруг его там никто не ждет. Ксюха сразу закачала головой и с каким-то особым теплом и опять же без всякой патетики стала рассказывать. Как рассказывают другу о просмотренном хорошем кино, легко и немного торопливо:
— Ну конечно есть, точнее, только ТАМ и есть, сюда мы просто вышли из дома ненадолго, а теперь возвращаемся домой с прогулки, а может, всё еще проще. Вы там утром глаза откроете и подумаете: ничего себе, мне тут целая жизнь приснилась! И пойдете на свою небесную работу, скидывать на землю снег с облаков.
— Хорошую ты мне работу нашла…
— Думаете, есть лучше? Что-то лучшее, чем скидывать снег с облаков?
Голос Ксюхи стал другим, каким-то сверхъестественно объемным, обволакивающим, заливающим всё вокруг, как шум сильного ветра в ночном лесу. Витя начал терять чувство пространства, комната исчезла, остались только её глаза, в которых появилось какое-то бесконечное и безмятежное море неземной любви, зовущее Витю к себе.
У него пересохло в горле. Он прошептал:
— Думаю, нет.
Витька всё понял про Ксюху. Он понял зачем, а точнее за кем она пришла. Эта невозможная, но такая простая мысль совершенно не укладывалась в его голове, и чтобы хоть как-то удержаться на ногах, он попытался вернуться в реальный разговор:
— А я, кстати, очень люблю снег чистить, успокаивает. Представляешь, один раз чистил снег на даче перед домом, браслет нашел. Всех соседей опросил, никто не сознался. Я его себе оставил. Оказался старинный. Не понимаю, как он там оказался.
Ксюха улыбнулась. Она поняла, что дядя Витя обо всём догадался, тоже вернулась в реальность и задорно ответила:
— Ну, значит, надо ему было к вам попасть, вот он в снегу и ждал, — и потом вдруг добавила: — Дядь Вить, извините, а не могли бы вы мне его оставить на память, а я потом, если у вас внучка будет, ей передам. Я не потеряю. А пока буду носить и думать о вас, когда идет снег, мало ли, это вы там лопатой машете…
— Подарю, конечно! Внучка… может, и будет внучка.
Вите стало совсем тепло, он успокоился и окончательно поверил, что скоро будет дома. Каждую ночь ему снилось, что он сбрасывает снег с облаков и потом идет к себе. Витя даже расстраивался, когда просыпался в палате.
А потом он закончил все дела и…
На следующий день пошел снег. Много снега. Машины врезались друг в друга, пешеходы падали, все ругали городские власти, и только Ксюха смотрела в ночное небо, смотрела на браслет, улыбалась и говорила:
«Ну хватит, дядь Вить, ну хватит…».
Автор: А. Цыпкин
