-Думает, что раз она устала, ей всё позволено!
Моя злобная реплика вызвала в палатке бурю. Казалось, что она вот-вот лишит нас нашего скромного крова. Она выпрыгнула из палатки и ушла в лес.
-Как же! – процедил сквозь зубы я. – Побегу я её искать и утешать. Гуляющему, ложка на окошке. Пусть спит натощак! За свои психи нужно нести ответственность.
Когда мы доели ужин, она вернулась с букетом цветов и выпила остатки минералки. Промочив свое горлышко, она начала вечерний свой концерт.
-Вы знаете, что сегодня самая короткая ночь в году? В прошлом году мы этой ночью пили пиво и делали шашлыки с Андреем. Он был таким милым, кормил меня шашлычком с руки. А вы тупые и жестокие животные! Садо-мазохисты! Вы специально издеваетесь надо мной, но я вам этого не позволю! Семейство уродов! Вы никогда не будете счастливы потому, что не умеете жить, как нормальные люди…
Ксения еще пыталась с ней дискутировать. Я же обдумывал, как отделаться от этой размазни-кокетки повежливее. Хотя зачем мне была эта вежливость в лесу близ дороги?
-Пошли спать! Завтра надо подняться пораньше, чтоб съехать с шоссе, пока не поднимется ветер.
В палатке Катя долго ворочалась и пихалась, задавшись целью не давать мне заснуть до рассвета, но Ксения на неё нарычала, и она притихла. Подняться пораньше нам опять не удалось. Пока мы просушили запотевшую изнанку палатки, пока позавтракали, Солнце уже высоко поднялось над лесом. Задул суховей с Юга. Вытянуть Катю из палатки стоило немалых нервов. Она брыкалась и рычала, будто пытаясь задержать нас как можно дольше. От завтрака она отказалась. И в ярости изорвала пачку, в которой больше не было сигарет. Когда мы выбрались на дорогу, пейзаж перед глазами плавился от жары, а ветер кидал в глаза мелкую пыль.
-До станции доедем вместе, - сказал я Кате, которая уселась на скамейке автобусной остановки. – Тут совсем не далеко, километров пять. Вставай! Поехали быстрее, мы и так уже потеряли по твоей милости много времени, а ты будто специально тормозишь!
-Пошли вы! Уроды! Ненавижу вас! Вы хотите меня убить оба!
-Поехали! – оборвала её триаду Ксения и сделала в её сторону пару решительных шагов.
-Никуда я не поеду с такими гадами, как вы! У меня нет сил! Я хочу пить! Я останусь здесь и умру!
-Вот тебе деньги на билет. Тут еще и на еду и воду хватит. Станцию будешь сама искать. На этом всё! Прощай любимая!
-Идите в жопу, уроды! – крикнула она нам на прощание, показывая средние пальцы.
Ксения не любила быстро крутить, она только давила на педали на малых оборотах, и не желала менять тактику. Против ветра её манера езды была просто самоубийством. Потому она часто слезала с велосипеда и шла пешком. Она ехала на моем велосипеде. Её ранец я привязал на руль, чтоб ей было удобней, но двадцать км до съезда с шоссе мы преодолели за два с половиной часа. Я думал, что она сдастся, но она молча вставала снова и снова и упорно двигалась вперед. Только к полудню мы круто повернули на Восток, испытывая несказанное облегчение. Дорога шла сквозь дремучие леса, в которых дуновения ветра совсем не ощущались. В попавшемся на дороге сельмаге я не нашел ничего съедобнее маринованной и обжаренной селедки и вермишели быстрого приготовления. Купленную там плитку шоколада мы с трудом разгрызли, почти бесплатная минеральная вода имела какой-то странный кисловатый привкус. Ксения к моему удивлению с аппетитом съела и селедку, и Роллтон, и старательно грызла твердокаменный шоколад.
-Помнишь, как ты спросила маму: «Что я эту колбасу грызть буду?»?
-Я бы сейчас с удовольствием погрызла докторскую колбасу. Никогда не думала, что гадкая селедка может быть такой вкусной и Роллтон тоже.
-Там были еще макароны на развес. Такие, как в советское время. Может, даже, оставшиеся с тех времен. Стратегические запасы, наверное. Я их варил, один раз, постоянно помешивая, на маленьком огне, даже масла в воду добавил, и они всё равно слиплись. Вера их где-то на базаре покупала, они дешевые…
-Как думаешь, Катька уже дома?
-Черт её знает… Она же ненормальная. Может, шляется еще где-то. Велосипед, наверное, выкинула. Может и рюкзак с моими кожаными штанами и спальным мешком тоже. Штаны жалко. Столько денег за них когда-то отдал! Блин, когда связываешься с истеричками, попадаешь в идиотские ситуации. Вернусь домой, а там её мамаша начнет предъявлять претензии, мол заманил моего дебильного ребенка в дикую глушь и там бросил на произвол судьбы, а у неё там отобрали дядин ценный велосипед, и изнасиловали отморозки какие-то. Может, она встретит какого-то человека, безумно в него влюбится, уедет с ним. Все она делает безумно потому, что ума у неё нет, и совести тоже, и бесчувственная, как бревно…
Дорога поддавалась легко. Холмов не было, асфальт был положен недавно. В лесах у дороги мы видели косуль, мчащихся по кущам быстрее, чем мы ехали по асфальту. На обочине в изобилии валялись раздавленные ёжики и белки. Одного из них еще свежего пыталась унести в лес лиса, но мы её спугнули. Мы ехали молча, молча отдыхали. К вечеру небо затянуло облаками, ветер утих. Часто попадались брошенные крестьянские избы, прогнившие, с проваленными крышами. Места казались вымершими. Следы пребывания человека уродливо выглядели на фоне природы. К полуночи мы въехали в город среднего размера с населением больше двадцати тысяч. Я предложил объехать его по шоссе, но Ксения захотела посетить это очаг культуры и взялась сама ориентироваться в спящем человеческом муравейнике по крохотному плану города на обратной стороне карты. Это кончилось тем, что мы заблудились среди блочных пятиэтажек. Одни прохожие пугливо убегали, когда мы к ним приближались, другие, пьяные и агрессивные нас обращали в бегство. Выяснить у местного населения, куда нам следует ехать, не получалось. Когда мы оказались на перекрестке двух указанных на плане улиц, Ксения свалилась в обморок. Она подошла к стене и медленно осела на корточки, закрыв глаза. Я побрызгал ей водой в лицо и дал пожевать мюсли. Мы торопились и потому не устраивали большого перекура и не подкрепились основательно.
-Давай пройдемся пешком, пока ты отойдешь.
-Да не, всё в порядке. Я, просто, есть очень захотела. Дай шоколадку. И поехали быстрее из этого города в лес, а то я засыпаю уже.
Едва выехав за город, мы разбили палатку на отгороженном от дороги плотным кустарником лугу, между стогов сена. Наскоро попив чаю, мы улеглись и моментально заснули. За тот день мы проехали больше ста пятидесяти километров. До цели оставалось пятьдесят. Под конец дня я даже начал надеяться, что к полуночи мы, может, и доберемся до конечного пункта. Я не очень устал, но Ксения выложилась полностью, достигла предела своих возможностей.
На следующий день дело спорилось хуже. Дорога стала узкой и извилистой на ней появились целые караваны мчащихся грузовых машин. Ветер изменил направление и начал мешать нам ехать. Но главной проблемой были холмы, на которые Ксения предпочитала восходить пешком. Жара сильно раскалила асфальт. Хотелось спрятаться в тень или залезть в прохладную воду. Первый обед мы устроили на заброшенном кладбище. Ели рис с колбасой, сидя на чьем-то замшелом надгробии. Оно было мягким от мха, как плюшевый диван. Ржавые кресты, сваренные из труб, стояли тесно и не были православными. По углам небольшого кладбища были столбики, сложенные из гранитных голышей, между ними были натянуты массивные цепи. Вековые липы раскинули над кладбищем свои ветви, храня его от зноя и ежегодно осыпая могилы своей мертвой листвой. Даже в солнечную погоду в том месте царила скорбная атмосфера. Рядом на лугу паслась корова. Она мычала, глядя на нас.
-Эта корова похожа на Покемона. Взгляд такой же и мычит точно так же, как он, выражение лица абсолютно совпадает и уровень развития одинаковый. Разница только в назначении. Покемон – это та же корова, только приспособленная размазывать все, что ему скажут шпателем по стенам. Как-то раз он сильно оголодал в велопоходе, а жрать было совсем нечего, не было денег, а до дома километров пятьдесят. Так он ел листья с березы без помощи рук. Так же, как эта тупая корова. Из-за него я теперь коров не люблю.
-Почему ты все время общаешься со всякими гоблинами и покемонами? – спросила у меня Ксения в сотый раз.
-Ты же сама знаешь, что я не ищу легких путей. Если общение лёгкое и безоблачное, то впоследствии практически нечего вспомнить. Допустим, мы отправились бы в это путешествие без Кати и на машине. Каких-то три часа дремы в кресле и всё. И нет ничего, о чем стоило бы вспомнить. Мы пишем свою жизнь, как книгу и самое худшее из мучений, это, когда эту книгу скучно читать не то, что постороннему человеку, но даже и самому автору. С развитием общества его монады испытывают все меньше ощущений, в их жизнях случается всё меньше того, о чем стоило бы вспоминать. Потому они все больше употребляют чужих впечатлений и ощущений, лежа перед телевизором. В сущности, творчество, искусство является переваренными и переработанными ощущениями, впечатлениями, чувствами, мыслями. Это некие оксиды жизни, то есть кал. И большинство современных людей питаются исключительно копро. То есть они употребляют только чужие ощущения, всячески ограждая себя от получения собственных в своей жизни. Виртуальный секс, закон и порядок на улице, томагочи вместо детей, роботы, выполняющие всю тяжелую работу. Я в депо видел мужика, который туда пришел работать, как только окончил школу и доработал до пенсии. Жил он в трех шагах от рабочего места, на котором он всю жизнь крутил одни и те же гайки. В центр он поехал только тогда, когда нужно было поменять паспорт и это путешествие повергло его в такой глубокий шок, что он потом беспробудно пил неделю. Он даже ходил очень плохо потому, что на рабочем месте стоял, а дома лежал и сидел. Очень многих писателей неинтересно читать потому, что они жили в изоляции от реальных ощущений и только пользовались отрыжкой чужих. Чтение их книг и просмотр их фильмов, это уже копрофагия в квадрате…
-Ты за обедом не мог лучшей темы для разговора найти?
-А ты не могла предложить лучшего места для обеда?
В середине дня нас примерно полчаса пытался намочить дождь. А часа в четыре вечера мы въехали, наконец, на холм, с которого далеко видна равнина, в которой располагалась деревня, заселенная в основном Островскими.
Пришлось съездить на другой конец деревни, чтобы взять у Юркиных родственников ключи от его квартиры. Открыв дверь, я увидел на пороге человека отдаленно напоминавшего Наполеоновича, который назвался его именем ,но не узнавал меня. Включив в коридоре свет, я увидел, что лицо Юры изуродовано до неузнаваемости. На лбу вмятина размером с кулак. Глаза на разном уровне. Нос сильно искривлен и, будто укорочен. Один из глаз был безжизненным и неподвижным. По всей голове тянулись шрамы. Передвигался он совсем плохо, мало что помнил и плохо воспринимал то, что ему говорят. Это был некий человек – овощ, радовавшийся без причины. В квартире был ужасающий бардак. Кошка гадила, где попало, а хозяин не обращал внимания на её экскременты. Он давно говорил мне, что после одной из травм не чувствует запахов. Раньше он, хоть по требованию частых гостей, проветривал квартиру. Теперь же в ней стояла отвратительная вонь от застоявшегося сигаретного дыма. К ужину я сварил суп, в котором Юрка безразлично ковырялся, говоря разную околесицу. Я долго допытывался, что с ним произошло, по отрывочным репликам понял, что полгода назад он поехал в санаторий у моря, а на обратном пути заехал к брату, с которым они сильно напились, а очнулся он уже в реанимации.
Странно, но я почему-то не чувствовал к нему жалости или сострадания. Я был убежден, в том, что рано или поздно это должно было случиться. Он был магнитом для разных неприятностей или наоборот, он постоянно искал их. Утром мы с Ксенией немного пошлялись по деревне пешком, читали объявления на заборах возвещавшие о том, что продается коза, цыплята, свиньи и корова. Продавали так же и предметы домашнего обихода, сельскохозяйственный инвентарь и мопед. Сообщалось о том, что по субботам работает общественная баня. Мужчины парились с полудня до трех, а женщины с трех до пяти. Правильно, чтоб мужики в бане надолго не засиделись.
Рано утром к Юрке приехал его друг детства, которого я видел впервые, но много слышал о нем. Он так же был удивлен состоянием Наполеоновича и так же, как я не мог добиться от него вразумительных ответов на вопросы. С его другом я как-то не нашел общего языка, да, признаться, и не искал. Мы с Ксенией дожидались поезда, гуляя по населенному пункту, в котором не было абсолютно ничего примечательного. Каждый прохожий почему-то с нами здоровался. Крепкая старуха вела под уздцы лошадь, впряженную в телегу нагруженную пьяными до бесчувствия мужиками, которых она развозила по домам.
Ксения села на поезд, а я двинулся в обратный путь на своем велосипеде. За три часа я проехал то расстояние, которое мы проехали за последний день путешествия, но тут хлынул мощный ливень, под которым я ехал до двух часов ночи. Заночевал я под мостом через железную дорогу. Очень уж мне не хотелось лезть в мокрый лес и разбивать палатку под проливным дождем, который не собирался кончаться. Когда я курил после ужина по рельсам, вдруг промчался старинный паровоз, за которым катились старинные вагоны. В светящихся окнах, которых были видны люди одетые, как в конце девятнадцатого века. Поезд промчался, как галлюцинация. После пяти часов езды без передышки в темноте и под дождем, против ураганного ветра, который будто хотел выбить меня из седла, мне показалось, что я потерялся во времени. Но бетонный мост над головой напомнил мне, что я в начале двадцать первого века. Потом Ксения сказала, что видела этот паровоз на одной из станций, когда ехала на поезде. Вроде бы, кино снимали.
Утро встретило меня тем же дождем и встречным ветром. Не выспавшийся и усталый я за четыре часа проехал только сорок километров. В основном я не ехал, а сидел на крытых остановках, попивая чай, ждал, пока кончится дождь. Но он не кончался, а ветер усиливался, а когда я въехал на шоссе упирался в меня не наискось, а прямо в лоб. Еще за три часа я с трудом добрался до той станции, близ которой мы оставили Катю, и сел на поезд, понимая, что оставшиеся до дома полторы сотни километров я проеду только к утру в таких условиях, а утром мне надо на работу. Когда я ехал в поезде мне начала трезвонить Катя с маминого телефона. Выяснив, что она благополучно вернулась домой, я бросил трубку, оборвав её сумбурные излияния. Я был не в настроении слушать её оправдания, извинения, обвинения. После путешествия мне вдруг стало ясно, что я хочу ехать вперед и познавать мир, а Катя хочет валяться в постельке и, чтоб её кормили шашлычками. Мне с ней просто не по пути. У меня и у неё разный подход к жизни, разных вещей мы хотим. К чему стоять на месте и доказывать друг другу свою правоту, портя нервы, убивая время, которого нет ни у кого. С вокзала я направился домой к родителям, где залез в горячую ванну, и лежал там больше часа. В голове было прохладно и пусто. Сомнений относительно Кати больше не было.
Глава двенадцатая. Хищническая политика.
На следующий день после возвращения из путешествия, вечером, я за два рейса на велосипеде перевез все свои вещи со съемной квартиры. Только я включил телефон, как она начала на него названивать. Я несколько раз ответил на её звонки и послал её подальше, но она упорно трезвонила, ведь ей было нечем больше заняться.
-Слушай, чего тебе от меня надо? Скажи кратко и лаконично, в двух словах.
-Я хочу с тобой встретиться и поговорить.
-Ладно, в пятницу вечером я заеду на квартиру.
Она с порога накинулась на меня и полезла в штаны. Я решил, что после секса разговор будет яснее и короче и уступил ей. Удовлетворяя свою физиологию и её прихоть заодно, я обдумывал предстоящий разговор.
-Ты думаешь, что я получил удовольствие?
-Тебе разве не понравилось?
-Я очень не люблю делать кому-либо одолжения, не люблю, когда их делают мне. Сейчас я просто уступил тебе, наверное, в последний раз. Я хочу честно признаться тебе в том, что ты не удовлетворяешь меня ни в каком плане, что ты не нравишься мне внешне и внутренне. Я не держу на тебя зла, но полностью равнодушен. Я сто раз тебе говорил, что не хочу ни семьи, ни детей. Мне хорошо одному. Просто я об этом немного забыл, но ты мне напомнила. Спасибо тебе за это! Разговаривать дальше нет никакого смысла.
Хотя я ей ничего не обещал, я всё равно чувствовал себя отрицательным героем из мыльной оперы. Я осуждал себя, вместе с миллионами зрителей. Она много и долго говорила мне о своей любви, над которой я просто надругался, на повышенных тонах. Я терпеливо выслушивал эту словесную солянку, сваренную из сериалов и мелодрам. Я знал, что она не скажет ничего нового, что её слова ничего не изменят, но всё равно слушал, будто наказывал себя за то, что связался с ней. Я не отпускал сам себя, сидел и слушал. Я хотел есть, но всё равно не уходил.
Я проторчал вместе с ней на квартире все выходные, питаясь всякими вредными продуктами. Как она ни старалась, она не могла пробудить во мне даже примитивный инстинкт размножения. Нет, я не отталкивал её, не спорил с ней, только молча смотрел в окно. Тело как-то обмякло. Лень окутала меня, и я уже не спокойно выслушивал всё, что она, не умолкая, болтала. Пришла уверенность в том, что она уже не скажет ничего нового. Рядом с заводной игрушкой, я сам стал таким же. Похоже, было на то, что таким я ей понравился больше. Осталось только начать выполнять приказы её мамы, которые она могла мне передать, слегка искажая, и появилась бы еще одна ячейка общества.
-Что же с тобой случилось? – спрашивала она, наваливаясь на меня. – Почему ты больше не хочешь меня?
-У меня болит спина, нет настроения.
-Давай, я похожу по твоей спине, и тебе станет лучше!
Я посмотрел на её тучную, не смотря на то, что она сильно похудела за последнее время, фигуру и ничего не сказал. Не надо было быть ясновидящим, чтобы предсказать, что станет с моими ребрами, когда Катя начнет топтать мое туловище. Если даже ребра выдержат её семьдесят кг, то позвонки точно сместятся. Может быть, впервые за время наших отношений, она поняла меня без слов.
-Зря ты так! – загнусила она. – Это тайский массаж. Я видела по телевизору, как две девушки ходили по лежащему на животе мужчине.
-Зачем ты зря сотрясаешь воздух? Неужели не ясно, что тайские девицы весят не по семьдесят кг и, наконец, они учились делать массаж, они знают, куда и как, нужно наступать, что это целая наука, а не баловство и подвиг во имя скучного и одинокого секса!
-Почему одинокого?
-Потому, что мне одиноко, когда я с тобой. Тела наши прижаты друг к другу, как резиновые куклы, а мы, сами, находимся черт, знает где, управляем ими с помощью пульта и смотрим на них через камеру. Любовь – для нас только ружье, чтобы убить время на остановке автобуса, который везет нашу смерть…
-Ты опять начинаешь говорить мне гадости! Что тебе мешает быть сейчас со мной, хотя бы из благодарности? Я столько для тебя сделала! Я даже ходила в эту ужасную общественную баню ради тебя, и два часа смотрела на уродливые туши старых баб, чуть не откинула копыта в парилке. Я, как последняя дура, поехала с тобой и твоей сестрой в это путешествие, после которого меня мама целую неделю собирала по частям! Я должна постоянно жертвовать собой, ради твоего удовольствия, а ты не можешь даже удовлетворить меня сексуально!
-Я не могу найти тебя среди твоих несуразных подвигов, которые никому не нужны. Я еще ни разу не почувствовал, чтобы тебя что-то действительно радовало! Человек состоит из поступков, а у тебя их нет, есть только жертвы. Может ты мне или кому-то другому понравилась бы, если бы делала не то, чего от тебя ждут окружающие, а то, чего хочешь ты, ты и только ты. Все твои желания, страдания, удовольствия насквозь фальшивы, позаимствованы у общества. Ты рисуешь, чтобы угодить маме, трахаешься, чтобы угодить мужикам, живешь с мужиками, чтобы быть не хуже своих подруг и прочих баб. Ты носишь эти штаны не потому, что они тебе нравятся, а потому, что они модные, потому, что тебе их подарила мама и ей будет неприятно, если ты положишь её подарок в дальний ящик, ты влюблялась потому, что судя по сериалам, которые ты смотрела, влюбляются и женятся все, даже оловянные солдатики. Твоя жизнь - сплошное одолжение обществу. Это полный бред!
Я вскочил с дивана, схватил свой велосипед, и уехал. Я много раз повторял ей одно и то же, но до неё не доходило ни слова. Для неё речь не являлась средством обмена информацией, она не вникала в смысл сказанного. С помощью разговора она только колотила понты, то есть пыталась унизить собеседника, оказавшись правой и подчинить его своей персоне, но проблема была в том, что она не знала, что делать дальше с подчиненным человеком. Она не получала от жизни удовольствия по причине того, что не хотела ничего по настоящему.
В одну из пятниц мне позвонила Диана, просила подъехать немедленно в одну из кафешек в центре, мол, меня и Катю все только и ждут уже два часа. Толком, ничего не поняв, я приехал в кафе, где за столиком в углу, чинно попивая всякую гадость, сидели Матвеевна, Диана и еще несколько женщин с курсов.
-Это свинство! – Матвеевна поднялась со своего место, чтоб облобызаться со мной. – Я ей позвонила, она сказала, что вы будете через полчаса.
-Ты куда дел Катю, злодей? Мы всё знаем, она всё про тебя рассказала.
-Я её убил, - невозмутимо ответил я, сохраняя серьезный и мрачный вид. – Она долго и упорно ныла и её старания наконец-то увенчались успехом. Я обездвижил её тупым и тяжелым предметом, расчленил её тело, упаковал в мусорные пакеты и всю ночь раскидывал их по разным контейнерам…
-Ты только пришел, но уже достал меня своим черным юмором!
-Но не белым же юмором шутить Чернецову! Кстати, Матвеевна, на какой номер ты звонила Кате? Её мобильник уже давно лежит в ломбарде, насколько я знаю.
-Со вчерашнего дня её номер работает. Она, наверное, выкупила его.
-Я уже не живу с ней. Опять свобода! Я добросовестно терпел её маленькие странности, но теперь. В общем, я в один прекрасный момент спросил себя: Зачем мне всё это надо? И не нашел вразумительного ответа, собрал вещи и вернулся под мамину юбку.
-А как же любовь? – спросила Лариса – манерная женщина лет сорока, учительница танцев. – Мне тут столько наговорили о ваших возвышенных отношениях, о самопожертвовании ради семейного счастья. А тут такое разочарование. Я была удивлена тем, что вы, Евгений способны на такое, но теперь все встало на свои места. Я лишний раз убедилась в том, что все мужики сволочи. Рыцари, бьющиеся на турнирах за расположение прекрасных дам уже давно вымерли!
-Да их и не было! Средневековые феодалы были вечно пьяными, немытыми скотами, которые жрали руками, никогда не мылись, насиловали служанок, а дрались на турнирах, чтобы выплеснуть свою природную агрессию и самоутвердиться. Прекрасные дамы были для них не более, чем боевой трофей, красивая вещь, с которой они играли, как с куклой, заточали её в монастырь, когда она надоедала им и на горизонте появлялась новая.
-Не надо всех мерить по самому себе! Пушкин стрелялся на дуэли, защищая честь жены.
-Так он и не в средние века жил! И защищал он, прежде всего свою честь. Быть рогоносцем не очень-то приятно. Это только дворянская спесь. Дантэс его жену не изнасиловал, не оскорблял, а даже напротив. Был бы он действительно любящим мужем, он не мешал бы очередному увлечению своей жены и благородно ушел в сторонку. А он, как Отелло вознамерился продырявить каждого, с кем пофлиртовала его жена, лишь бы его кучерявую голову не украсили оленьи рога. Да он просто самовлюбленный эгоист!
-Так что же у вас с Катей случилось?
-Я не собираюсь оправдываться и плакаться в жилетку, рассказывать, какая она плохая, а я хороший. Я не нуждаюсь в одобрении окружающих, поддержке общественности. Скажу лишь то, что я в очередной раз убедился в том, что любовь невозможно вылепить своими руками, в одиночку. Плохая она была или хорошая, не имеет значения. Просто я ничего не чувствовал к ней, не получал удовольствия от общения с ней, но в течении нескольких месяцев глупо надеялся на то, что мое отношение к ней изменится, надеялся на то, что она изменится, но ни того, ни другого не произошло. А тут еще и финансовые затруднения. Она обещала ежемесячно платить половину суммы за квартиру и питание, но за несколько месяцев не внесла ни копейки…
-Я считаю, что, если мужчина живет с женщиной, то обязан полностью содержать её.
-Именно это я и делал. Но теперь понял, что Катя этого не стоит.
-Это безответственно с вашей стороны!
-По-вашему, все замужние женщины проститутки, оформившие со своими мужьями пожизненный договор. Мужья отдают им всю зарплату, а за это получают скучный секс, прибранное жилище и домашнее питание. А, чтоб этот трудовой договор было не так-то просто расторгнуть, жены рожают детей. Тоскливо всё это!
Лариса была возмущена сравнением замужних женщин с проститутками, но не вспылила. Соблюдя все приличия она, удалилась вместе с другими женщинами. Матвеевна и Диана остались. Диана начала клеймить Катю позором, и утешать меня. Она разоблачала все её симуляции нервных болезней, обличала её лень и лицемерие. Это был просто научный трактат на тему женской психологии. Матвеевне было скучно это выслушивать, потому она, выпив две сотни водки, принялась петь караоке, после чего переместилась за соседний столик. Запахло скандалом. Я ушел, не попрощавшись и во время.
Диана последовала за мной. Было уже за полночь, транспорт уже не ходил. Мы шли вдвоем по плохо освещенной улице, застроенной обветшалыми деревянными строениями в сторону вокзала и моей съемной квартиры. В тот момент я был мягок, и готов идти туда, куда дует ветер. Именно потому я не сказал ничего против, когда Диана предложила пойти на съемную квартиру и скоротать там остаток ночи. Я только сообщил ей, что я очень голоден и у меня нет с собой денег. У меня не возникло никаких подозрений, когда моя случайная спутница, напросившаяся в гости, купила в круглосуточном магазине булочек, хлеба, гусиного паштета и самого дешевого чая в бумажных пакетиках.
-Думаю, что Катя не привела туда никого и квартира пуста. Еще я сильно надеюсь, что она не прихватила мой электрочайник.
-А почему ты уехал к родителям, а не живешь тут один? За квартиру же заплачено.
-Так-то оно так. Я пытался дожить этот месяц один в этой квартире, но её постоянно осаждает Катя. Выламывает дверь, скандалит. Соседи грозятся вызвать ментов. Я устал от всего этого. И тут у меня нет компьютера, чтоб печатать свои произведения.
Съев больше половины булочек, выпив три стакана чая, в которые кидал по два пакетика, скурив четыре её сигареты потому, что у меня кончился табак, я, от нечего делать, затопил печку, и сжег в ней один из стульев. После я улегся на сложенный диван, в одежде, сделал вид, что сплю, пока Диана отлучилась из квартиры.
-Ты уже спишь? – она не нежно тормошила меня за плечо. – А где мне ложиться?
-На том диване. Пледом прикройся. Че-то холодно после дождя…
-Давай еще немного поговорим, - громко сказала она. – Я не могу заснуть в незнакомой обстановке.
-Ты же тут уже одну ночь провела, и много раз до того тут целыми днями сидела. Если говорить будем, точно до утра не заснем, а у меня завтра дела, на работу, в общем, надо сходить с утра пораньше…
-Тебе там не холодно? От окна дует, а ты совсем не укрыт.
-У меня куртка теплая. Всё в порядке. Не волнуйся.
-А мне холодно, даже под пледом. Иди ко мне, вдвоем будет теплее…
Я прекрасно понимал, что от меня требуется в данной ситуации. Я должен быть мачо или хотя бы послушным мальчиком, но не хотел быть ни тем, ни другим. Если женщина отказывает мужчине, то это в порядке вещей, мужчина, конечно, должен расстроиться по этому поводу, попытаться её уговорить, завоевать её сердце, совершая великие подвиги. Таковы стереотипы общества, правила этикета. Эпатаж «Евгения Онегина» заключается в том, что женщина объясняется мужчине в любви первая и мужчина ей отказывает, но в заключении всё становится на свои места и негодяй получает по заслугам. Пушкин говорит, что отказать влюбленной женщине большое свинство. Читая этот роман в четырнадцать лет, я сам был возмущен поступком Онегина. К нему со всей душой, а он! Девушка подарила ему самое сокровенное, самое дорогое, а он посмел жестко отвергнуть её! Он вел себя, не как мужчина, а, как капризная барышня. Но вот и мне выпало почувствовать себя на месте Онегина. Диана, правда, не требовала у меня любви до гроба, ей нужен был всего лишь секс без всяких обязательств. Только тепло моего тела. Хотя я ясно осознавал, что дай ей палец, и она возьмет всю руку, а потом и сожрет меня со всеми потрохами. Я этого боялся и потому выглядел трусом в собственных глазах. Я молчал и делал вид, что сплю и готовился к обороне и выходу из квартиры. Но решительной атаки не последовало, и я был этому искренне рад, даже мысленно поблагодарил за это женщину, которая вызывала у меня отвращение.
-Ты не мог бы дать мне номер домашнего телефона своего друга, - попросила она за завтраком. – Его мобильник почему-то отключен и я никак не могу с ним связаться.
-По-моему, у него нет уже домашнего телефона.
-Тогда дай мне его почтовый адрес, - её голос зазвучал зловеще.
-Я сейчас ему позвоню и передам тебе трубку…
-Нет, не надо…
-Что значит не надо? Я должен спросить у него разрешения перед тем, как давать его адрес.
-А без его разрешения никак?
-За кого ты меня принимаешь?
