Вместе с тем обращает на себя внимание явный недостаток специальных исследований о «холерных беспорядках» на территории Саратовской губернии. Исключением является работа немецкого ученого Ш. Визе, который скрупулезно оценил влияние слухов на холерные беспорядки в Саратове в 1892 г. [9, с. 300-318]. Английская исследовательница Шарлотта Э. Хенц в своей монографии пришла к выводу, что холерные бунты стали для саратовцев инструментом выражения недовольства властью. По её мнению, насилие, вспыхнувшее на улицах Саратова, Астрахани и Царицына, продемонстрировало отчуждение значительной части населения от государственных институтов, которые не только создали условия для распространения эпидемии, но и продемонстрировали недостаточное уважение к гражданским свободам в борьбе с эпидемией [10, с. 170].
О выступлениях крестьян в период эпидемий в соседнем с Саратовом регионе - в Самарской губернии содержится информации в коллективной монографии «История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней» [11].

Документальные материалы о социальных волнениях, связанных с эпидемиями холеры на территории губернии в XIX в., в основном содержатся в фондах Государственного архива Саратовской области, а именно:
фонд № 7 «Саратовская судебная палата Министерства юстиции. 1871-1918»,
фонд № 8 «Саратовский окружной суд Министерства юстиции. 1871-1918»,
фонд № 10 «Прокурор Саратовского окружного суда Министерства юстиции. 1871-1917» и
фонд № 55 «Помощник начальника Саратовского губернского жандармского управления в Вольском, Хвалынском и Кузнецком уездах. 1867-1917».
Отдельные сведения о бунтах 1892 г. содержатся и в опубликованных источниках. Среди них мемуары современников: воспоминания саратовского адвоката и общественного деятеля, гласного городской думы И. Я. Славина [12], саратовского губернского предводителя дворянства, земского начальника В. А. Шомпулева [13].

Различная информация о беспорядках, произошедших в «холерном» 1892 г., публиковалась в периодической печати - газете «Саратовские епархиальные ведомости» [14, с. 507]. Здесь также стоит отметить неравномерное распределение информации о холерных волнениях: наибольшее количество сведений приходится на 1892 г., из чего можно сделать вывод, что народное недовольство не распространялось на Саратовскую губернию из других регионов в предыдущие холерные эпидемии, а местное население в своих протестных настроениях не переходило к крайним насильственным мерам. Размышляя о массовых выступлениях, связанных с эпидемиями, К. С. Барабанова отмечает, что «не в каждом населенном пункте, охваченном эпидемией, население уничтожало больницы и убивало врачей или чиновников» [15, с. 1733-1744].

<...>

В Саратове крупные беспорядки начались 28 июня 1892 г.
По воспоминаниям свидетелей, рано утром на Горной улице собралось большое количество народа, который был недоволен противохолерными мероприятиями.
Не имея организатора, бунтовщики не решались на какие-либо серьёзные действия, поэтому всё ограничивалось просто недовольными возгласами и выкриками [26, л. 1].
Так продолжалось до тех пор, пока в толпе не появился человек «в жёлтой вышитой рубашке, испачканной известью».
Впоследствии в ходе допроса свидетелей выяснилось настоящее имя зачинщика беспорядков -его звали Николай Бурлаков [27, л. 15].
Именно он стал уверять собравшихся в том, что полиция схватила его и запрятала в холерную больницу, где доктора осыпали известью и заколотили живого во гроб, но ему удалось разбить его и сбежать.
Рассказывая это, незнакомец призывал «бить докторов и полицию», а также уверял, что на Верхнем базаре сам убил двух докторов и полицейского, поэтому теперь готов вести людей на холерную больницу. Речь провокатора подействовала на разгорячённую толпу, и все ринулись вслед за незнакомцем [27, л. 12-12 об.].

Около 11 утра бунтовщики оказались в районе Верхнего базара, и дойдя до пересечения улиц Александровской и Цыганской, толпа встретила постового Гусева. Нанеся ему тяжкие телесные повреждения, бунтовщики двинулись дальше, пока на их пути не встретился сын учителя А. В. Пемуров и мещанин И. И. Трейгольд. Толпа жестоко расправилась с ними и, разделившись на мелкие банды, продолжила погромы на городских улицах [26, л. 1].

В это же время одна из групп бунтовщиков разгромила квартиру саратовского полицмейстера, вторая - здание первой части, а третья вышибла окна в доме врача Бонвеча (скорее всего, имеется в виду квартира саратовского врача Бонвеча Эммануила Андреевича, которая находилась на улице Грошовой. - А. В.), а затем разгромила квартиру полицмейстера первой части. Особо бесчинствовавшая толпа направилась к временной холерной больнице, размещавшейся в доме Демидова [26, л. 1-1 об.], где бунтовщики разбили окна [27, л. 13].

Стараясь не упустить детали, писал о саратовском июньском бунте 1892 г. в своих воспоминаниях И. Я. Славин. По его словам, беспорядки начались ранним утром 29 июня на Верхнем базаре. Скорее всего, здесь ошибка памяти мемуариста - по материалам прокурора Саратовского окружного суда Министерства юстиции [26, л. 1], а также согласно заметке в газете Саратовские епархиальные ведомости № 14 за 1892 г. [14, с. 502], беспорядки начались утром 28 июня.
Воспоминания И. Я. Славина дублируют сообщения других источников о том, что отправной точкой для беспорядков послужило появление в среде базарного люда человека в саване и обсыпанного чем-то белым, который утверждал, что его пытались похоронить заживо в городском холерном бараке, но ему удалось оттуда сбежать. Мемуарист замечает, что многочисленная толпа, была и так «разогрета» многочисленными слухами о «коварствах врачей», поэтому рассказ провокатора легко убедил людей ринуться громить полицейские части, холерные бараки, больницы и квартиры врачей [12, с. 192].

Первой жертвой разъярённой толпы в тот день стал сын учителя Пемурова, подросток, ученик реального училища, лет 16-17, который был одет в штатское, но с фуражкой училища на голове. Он пытался скрыться на лесах строящегося дома, но бунтовщики его там нашли, вытащили на улицу и забили насмерть.
Затем началась травля полицейских: один, спасаясь от толпы, спрятался в доме В. Д. Вакурова, что и спасло ему жизнь, но в отместку толпа разбила все окна на верхних этажах его жилища [12, с. 192]. Одновременно с этим вторая группа бунтовщиков громила квартиры полицмейстеров и врачей. При этом сильно пострадала первая полицейская часть, в помещении которой все книги и бумаги были разорваны на мелкие кусочки и выброшены на улицу, а двери и стёкла разбиты [12, с. 192].

По мере движения к городской больнице толпа увеличивалась: к ней примыкали ночлежники, праздношатающиеся и различные криминальные элементы, пользующиеся случаем поживиться чужим имуществом. Сама толпа разделялась на банды, одна из которых погналась за студентом-медиком Свиридовым, который успел скрыться на колокольне Владимирской церкви, находящейся на углу Астраханской и Большой казачьей улиц. Толпа хотела ворваться в храм, но на встречу ей вышел молодой священник Андрей Шанский. Преградив путь бунтовщикам, он с крестом в руках обратился к толпе со словами наставления.
По началу бунтовщики грозили самому священнику расправой и требовали выдачи Свиридова, но потом ярость преследователей немного утихла, и толпа направилась дальше к городской больнице, которая уже была в руках другой группировки протестующих [12, с. 192]. Следующей своей целью толпа выбрала дом Плеханова, в котором городские власти устроили холерный барак. Здание было сожжено протестующими, но, к счастью, сами больные и медицинский персонал успели спастись [12, с. 193].

В этот трагический день Саратов примерно 5-6 часов находился во власти бунтовщиков. Все правительственные, административные и полицейские власти разбежались. К двум часам дня прибыли войска из лагеря, которые усмирили бунтовщиков. Единственной жертвой этих беспорядков стал мальчик Пемуров, не считая нескольких человек, погибших от шальных пуль во время залпов по толпе [12, с. 193].

Вскоре последовало Высочайшее повеление о предании всех бунтовщиков, или, как их прозвали, «холерников», военному суду.
Осенью того же года после проведенного следствия суду были представлены обвинительные акты.
Подсудимых оказалось свыше 150 человек.
Допрос свидетелей, которых насчитывалось более 700 человек, длился три недели. В конце судебного разбирательства был объявлен приговор, по которому около 23 подсудимых приговорили к смертной казни через повешение, 50 обвиняемым была назначена каторга, а остальных, свыше 70 человек, оправдали. Кассационных жалоб и протестов не поступало, поэтому приговор был конфирмован императором, который, снизив степень наказания, по сути помиловал осужденных к смертной казни, заменив высшую меру наказания двадцатилетней каторгой [12, с. 193]. Данный приговор был обусловлен тяжестью преступления и тем обстоятельством, что бунтовщиков судили по законам военного времени. Аналогичные приговоры и ранее выносились участникам холерных бунтов, как, например, в городе Тамбове в 1830 г., когда мещане Данила Ильин и его младший брат Евлампий Акимов, оказавшиеся причастными к «возмущению», были приговорены к наказанию плетьми и последующей каторжной ссылке сроком на 20 лет [28, с. 21].

О холерных беспорядках много писали в газете «Саратовские епархиальные ведомости». Духовенство Саратова не оставалось безучастным в отношении к народным волнениям. Так, например, 22 июня 1892 г., ещё до начала беспорядков священники старались образумить народ проповедями.
Епископ Саратовский и Царицынский Преосвященный Авраамий дал особое приказание священнослужителям «внушить притчами приходов епархии, чтобы они в случаях появления холеры где-либо в селах и деревнях Саратовской губ., прочитали и объяснили народу изданные губернским правлением правила о мерах предосторожности, направленных к предупреждению и ослаблению холеры» [14, с. 501].

А в день беспорядков, 28 июня, священники, пренебрегая опасностью, увещевали и успокаивали народ. Они обращались с проповедями, уговаривая бунтовщиков не верить ложным слухам и с миром разойтись по домам. Мало того, бывали случаи, когда священники в прямом смысле спасали людей от разъярённой толпы.
Так, 29 июня 1892 г. во время холерных беспорядков священник Андрей Васильевич Шанский укрыл от разъяренной толпы у себя в храме студента-медика Свиридова, за что был «сопричислен к ордену Св. Равноапостольного Князя Владимира IV степени» [14, с. 504].

Отправляясь на проповеди в больницы, священнослужители сами подвергались большой опасности. Так, 28 июня священник Ф. А. Тринитатский прибыл в городскую Демидовскую больницу, где должен был прочитать напутствия для больных. Спустя несколько часов Тринитатский услышал сильный шум и, выглянув в окно, увидел огромную толпу, приближавшуюся к больнице. В это время в окна полетели камни. Понимая всю серьёзность сложившейся ситуации, священник вышел во двор, где и был окружён толпой, которая требовала выдать им доктора и фельдшера [14, с. 506-507]. После его отказа угрозы посыпались уже самому Тринитатскому - в толпе оказался якобы заживо похороненный, кричавший: «Вот тот священник, который меня заживо похоронил!». Несмотря на то, что «заживо похороненный» был пьян, толпа верила ему и преследовала отца Тринитатского, крича: «Бейте его камнями!». Оглянувшись назад, священник увидел, что больница уже полыхает [14, с. 507].

После бунта в Саратове волнения перекинулись на соседние уезды и города соседних губерний. Для предупреждения крупных беспорядков в некоторых населённых пунктах губернии были размещены воинские команды.
В селах Сокуре и Корсаковке Саратовского уезда бунтующие крестьяне были наказаны розгами. Также попытки протестных выступлений наблюдались в селе Поповке, деревне Юрьевке, Неклюдовке, Сосновке и хуторе Трековка.

В связи с распространением холеры в губернии В. А. Шомпулев сделал распоряжения волостным правлениям пристально следить за ходом эпидемии и рапортовать о каждом случае заболевания холерой [13, с. 198].
Видя негативное отношение простого люда к врачебной помощи, он старался воздержаться от строгих мер, потому что смотрел на крестьян в этом случае не как на преступников, а как на неразумных детей, и такой метод общения властей с народом оказался очень эффективном - где бы не появлялся Шомпулев, крестьяне его слушали и подчинялись [13, с. 201].

Таким образом, пик социальных холерных беспорядков пришёлся именно на 1892 г., что явилось следствием нескольких причин.
Во-первых, здоровье и психологическое состояние людей было подорвано голодом предшествующего года [12, с. 31].
Во-вторых, по-прежнему не только среди простого населения, но и в профессиональных медицинских кругах еще мало понимали специфику распространения заболевания, а также причины его появления, вследствие чего легко распространялись нелепые слухи относительно холеры.
В-третьих, карантинные мероприятия наносили ощутимый ущерб хозяйственной жизни, что негативно сказывалось на благосостоянии всех слоев населения, и в первую очередь малоимущих.
Вместе с тем противоборство холере вынудило органы власти искать наиболее эффективные подходы к проведению противоэпидемических мероприятий и бороться с отсутствием санитарной грамотности среди населения губернии.

В то время медицина была практически бессильна в деле лечения холеры.
Ситуация кардинально не менялась с того времени, когда Саратовская Врачебная Управа докладывала в донесении Медицинскому Департаменту от 12 августа 1847 г.: «Лечение холеры теперь также неудачно, как было и прежде.
Общего метода нет, исключая разве назначение рвотного корня, которое было принято в самом начале болезни и останавливает дальнейшее развитие во многих случаях, но не во всяком.<...>» [29, с. 19].
Такая ситуация в области лечения холеры оставалась вплоть до конца XIX в., пока в 1892 г. В. А. Хавкиным не была изобретена вакцина против этой страшной болезни.

Википедия ру:

Влади́мир Аро́нович Ха́вкин (англ. Waldemar Haffkine, в поздние годы использовал Мордехай-Вольф (Mordecai-Wolff) в качестве второго имени; Годы жизни: (3 [15] марта 1860 года, Одесса, Российская империя — 26 октября 1930 года, Лозанна, Швейцария) — бактериолог, иммунолог и эпидемиолог[1]. Работал во Франции, Индии и Швейцарии[2].
Создатель первых вакцин против чумы и холеры[3][4].

На фото: Владимир Хавкин (Вольдемар Мордекай Вольфф Хаффкин)
Этот файл лицензирован по лицензии Creative Commons Attribution 3.0 Unported

Можно констатировать, что массовые выступления населения в период эпидемии холеры в Саратовской губернии в 1892 г. наглядно иллюстрируют, как страх и недоверие к власти и медицинским работникам приводили к трагическим последствиям.
Эксцессы социальных волнений, вызванные предрассудками, нелепыми слухами о врачах и их методах борьбы с холерой, показали хрупкость общественного спокойствия в условиях массовых эпидемий.
Это свидетельствует о том, что в кризисные моменты, когда требуется единство и взаимопомощь, человеческие эмоции и недоверие могут преобладать над здравым смыслом.
Проанализировав природу происхождения слухов и психологию толпы, Ш. Визе пришел к выводу о том, что холерные бунты в Саратове в 1892 г., несомненно, имели черты погрома. При этом решающим фактором в эскалации насилия он считает «не сложные объясняющие слухи, а те варианты, которые только указывали на недостатки и называли предполагаемых ответственных» [9, с. 315].

Социальные беспорядки в рассмотренный период не только отражали напряжённые отношения между населением и властями, но и ставили под сомнение результативность проведения медицинских мероприятий и меры властей по борьбе с эпидемиями.
Важно учитывать, что такие события служили предостережением для общества и органов управления, диктуя необходимость открытого диалога и доверительных отношений между ними.
Тяжелые последствия эпидемии холеры в 1892 г. в Саратове стали уроком, который должен был сподвигнуть к пересмотру подходов к здравоохранению и социальным программам во избежание повторения трагедий в будущем.

Источник: Варфоломеев А. Ю. «Беспощадный холерный бунт черни»: причины и характер массовых народных выступлений в Саратовской губернии в XIX веке // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: История. Международные отношения. 2025. Т. 25, вып. 2. С. 257-263. https://doi.org/10.18500/1819-4907-2025-25-2-257-263

Яркий писатель, публицист и юрист, обер-прокурор А. Ф. Кони в разговоре с императрицей Марией Федоровной о беспорядках в Хвалынске подчеркнул: «Мадам, эта дикость - результат невежества народа, который в своей жизни, полной страданий, не руководится ни церковью, ни школой»…

Эти трагические события были описаны В. Вересаевым в повести «Без дороги», вышедшей в 1895 году. О них сообщал воронежский губернатор И. Ф. Кошко в своих «Записках губернатора» в 1916 году и многие другие деятели. Наш всемирно знаменитый земляк, К. С. Петров-Водкин даже сочинил в 1905г. пьесу «В маленьком городке» из трех действий, которую предварил эпиграфом: «Люди, когда они потеряют последнюю искру веры, - задушат друг друга звериными объятьями…», а позже описал трагическую смерть Молчанова в своей повести «Хлыновск», ставшей в наши дни настольной книгой многих жителей и гостей города.

Но все известные нам свидетельства, которыми оперируют историки-краеведы, вышли гораздо позже письма, которое я предлагаю вашему вниманию. Текст его, насколько мне известно, еще нигде не публиковался. Оно написано служащим городского головы А. В. Васильева (Радищева) своему другу, студенту Троицкому по горячим следам тех событий. Как и все документы такого рода, письмо весьма субъективно, но передает волнение автора и содержит некоторые детали, которые заинтересуют местных краеведов.

"Дружище студент!

Извини меня, что так долго не отвечал на твое письмо. Поздравляю тебя с успешным окончанием курса. Доставай денег и махай прямо в Томск. Ты, наверное, слышал уже о бунте в Саратове, у нас также был таковой и последствия, как тебе, может быть, уже известно, имел печальные, а именно убит доктор Молчанов. Все корреспонденции по поводу этого бунта оказались неправдоподобными. Вследствие этого Васильев (А.В. Радищев - городской голова г. Хвалынска - Авт.) попросил меня написать как было на самом деле, что я и исполнил и отослал в "Московские ведомости".

Чтобы не составлять еще раз описание этого бунта, я напишу тебе мою корреспонденцию и попрошу тебя сделать оценку. Вот она:

«Передаваемые до сего времени в газетах сведения по поводу Хвалынского бунта оказываются более или менее несостоятельными и неправдоподобными. Я, как очевидец этого бунта, надеюсь сообщить более подробные и верные сведения.

Холера и разные санитарные мероприятия послужили только поводом к этому бунту, брожение же умов в среде хвалынских мещан началось еще с октября 1891 года.

Брожение это было вызвано желанием мещан отобрать принадлежавшие городу земли, леса и луга в свою исключительную собственность. Всю зиму мещане собирались толпами и обсуждали этот вопрос, коноводы же их напивались пьяными и угрожали городскому управлению. Городской голова Васильев (мой хозяин) не раз указывал кому следует на опасность этих сходок, но сходки продолжались. И теперь в такое ужасное время, когда свирепствует страшная болезнь, беда разразилась.

30 июня, часов в 8 вечера к городскому голове явился член управы и сказал, что в городе неспокойно, - на Московской улице (ныне ул. Советская – Авт.) собралась толпа. Городской голова тотчас же отправился к исправнику, вместе с которым явился в толпу.

На вопрос головы, чего хочет толпа, ему отвечали – уволить доктора Молчанова, не строить холерный барак, не опрыскивать дворы карболкой и не очищать их от навоза.

Васильев обещал исполнить все их требования и этим, казалось, успокоил народ, но некоторые негодяи, стоявшие позади и не слыхавшие его слов, начали кричать:

«Нечего с ним разговаривать, он вас только обманывает, - разве не он отобрал у нас все земли и вместе с Молчановым отравил все родники и бассейны – на воздух его!»

С такими возгласами и угрожающими жестами толпа стала надвигаться к голове и исправнику, но благодаря только некоторым более благоразумным, которые старались незаметно отстранить толпу, дело не приняло печального оборота. Васильев, выбрав удобный момент, бросился на близстоящего извощика (так в тексте – Авт.) и поскакал, исправника же увез на своей лошади один купец. В это время к толпе подошел пастух (Салынов - Авт.) главный подстрекатель, он рассказывал, что своими глазами видел, как Молчанов отравлял воду, увидя, что голова уехал, он закричал: «Зачем отпустили голову!» Толпа бросилась за ним, то есть за головой, но на Дворянской улице (ныне - у сквера на ул. Ленина – Авт.) внимание ее было отвлечено появлением доктора Молчанова. Пока голова и исправник находились в толпе, Молчанов был в квартире судебного пристава Боголепова, когда же ему сказали, что бежит толпа, он, не желая подвергать Боголепова какой-то неприятности, вышел на улицу и бросился бежать, но его остановили (какой-то подлец мальчишка лет 12 вцепился в него) и окружили.

Поднялись крики и ругательства, а один негодяй с криком: «Чего на него смотреть, бей!» занес руку для удара, но находящийся около Молчанова нотариус Богданов отпарировал удар, но тот бросился на него, и Богданову пришлось отретироваться.

После этого произошло что-то ужасное: Молчанов со слезами на глазах бросился к стоявшим здесь же священнику Ктаторову и миссионеру Карманову, умоляя их защитить его от разъяренной толпы, но те не в силах были усмирить эту необузданную толпу, - слов их не слушали. В Молчанова вцепились десятки рук и начали бить, кто палкой, кто камнем; затем, когда он упал, уже мертвым, над ним святотатственно надругались, топтали ногами, подбрасывали в воздух (я сам был свидетелем), стреляли из его же револьвера и т. п. После убийства Молчанова толпа бросилась к дому головы, находящемуся поблизости, (ныне здание картинной галереи – Авт.) перебила окна, рамы, сломала ворота, забор.

(Мы в это время все находились в подвальном этаже с оружием в руках и с минуты на минуту ждали смерти. Но благодаря Богу к нам вниз никто из бунтовщиков сойти не решился за исключением одного. Этого субъекта мы напугали тем, что положим его на месте, если он станет кричать, и он все время просидел с нами).

От дома головы буяны бросились к городской управе, где начали бить стекла, но скоро опомнились, так как кто-то крикнул, что это их собственность. От городской управы толпа двинулась далее; разбила дома члена управы Шикина, секретаря управы Платонова и частного поверенного Морозова. Более всех в материальном отношении пострадали Платонов и Морозов. Всё имущество их было истреблено или разграблено, не оставлено ни одной мелкой вещицы в целости. В эту ночь часть интеллигенции разбежалась из города (В том числе и я уехал с сыном Васильева и его женой за Волгу верст за 50), часть же спряталась в острог под прикрытием 11 человек солдат!! (Ты, может быть, удивляешься, но это верно).

На другой день толпа опять собралась и готовилась идти грабить, но помешала гроза, успели разбить только дом Черабаева, мещанина, и его мелочную лавку. Страшно подумать, чтобы было на третий день, если бы не подоспели войска; в этот день толпа собиралась произвести поголовный грабеж у всех богатых, разбить гостиный двор и вероятно напала бы на острог. В особенности негодяи добирались до головы за то, что он будто бы условился с англичанкой переморить народ. Крестьяне соседних сел к этому бунту отнеслись сочувственно и преследовали бежавших из города. Толпа буянов состояла из 500 человек, арестованных же всего только 45, потому что большая часть бунтовщиков разбежалась.

Сам я чуть было не попался в их руки. В то время как собралась толпа, я находился у нотариуса Соловьева и пил чай, когда же по городу поднялись крики, я вышел от него и бросился бежать домой: а почти около самого дома я видел, как били Молчанова. Впереди меня бежала баба из дворни Васильева и так как ворота были заперты, то она стала подлезать в подворотню, я за ней, а она, думая, что это лезет кто-нибудь из бунтующих, кричит: «Ай, батюшки лезут, бейте» и хотела меня ударить ногой, хорошо еще, что меня узнал дворник, а то бы я очутился меж двух огней: со двора бы меня приняли, да с улицы, так как вслед за мной подоспела к дому толпа.

В эту ночь я случайно уехал за Волгу, на другой же день опять приехал и укрывался в остроге. Всю неделю, хотя уже и были войска, мы выходили на улицу не иначе, как с оружием. Семья Васильева уехала в Липецк, сам он, как только вырвался из толпы, ускакал в свое имение, а оттуда в Сызрань, так как оставаться в имении ему было небезопасно, - крестьяне хотели его убить.

Через неделю после (этого – Авт.) я ездил в Саратов, потому что наши очень беспокоились – какой-то дурак сказал Молодцовой, что меня избили и арестовали (за что, спрашивается). Отвечай поскорее, что поделываешь, видишься ли с Егором и что он намерен предпринять. Спроси его, скоро ли он думает посылать документы, свои я еще не отправлял.

В Саратове арестовали учителя женской гимназии Воронова (вероятно, был пьян).

Ну, однако, довольно, и так расписался уж очень, рука даже устала. Желаю тебе всего хорошего. Не забывай меня, пиши. Остаюсь, твой друг А.Тихо… (угол листа оторван – Авт.)

P.S. Передай поклон своему patri и всем домашним, хотя я их и не знаю. Хотелось бы мне повидать тебя, да не знай, придется ли увидеться.

г. Хвалынск Июля 14-го дня 1892 года".

Беспощадный холерный бунт черни был предтечей куда более грозных событий, в которых счет уже шел на многие тысячи.
Могила А. М. Молчанова на городском кладбище, к сожалению, не сохранилась, так пусть будет хоть камень или крест на месте расправы над ним, о чем должны позаботиться местные власти.
Ведь его смерть стала частью российской истории и литературы, поэтому необходимо, чтобы об этой жертве врачебного долга знали и помнили.

А пьеса всемирно знаменитого художника и писателя К. С. Петрова-Водкина пока хранится в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства - Ред.) невостребованной. Я думаю, пришло время поставить ее на местной театральной сцене. Она явилась бы интересным и ярким моментом в культурной жизни не только Хвалынска, но и Балакова.

Блог Галины Панченко (Мореновой), 95 подписчиков

Письмо моего дедушки Порфирия Ивановича Птицына

https://dzen.ru/a/XUmap7wlFACvSGCR

6 августа 2019

Мои дедушка и бабушка жили в городе Хвалынске Саратовской области в двух домах от дома родителей художника Петрова-Водкина. Бабушка умерла, когда мне было 4 года, а к дедушке мы приезжали каждое лето.

Однажды я попросила его написать историю его жизни и получила вот это письмо:

"Я, твой дедушка Порфирий Иванович, родился в 1893 году 16 февраля по старому стилю в городе Хвалынске[1]. Вообще все отцы и деды – уроженцы г. Хвалынска. Время было тяжелое, смутное; была в то время холера; народ помирал; был бунт, народное недовольство в управлении быта людского[2]. И вот случилось что.

Мой отец был замешан в этом бунте и был осужден с многими другими на 25 лет каторги. Но во время ссылки, по дороге, заболел тифом и умер. И осталась моя мать вдовой с новорожденным ребенком и дедушкой Николаем Ивановичем, бабушкой Еленой…

Мой отец был кузнецом, и у дедушки была своя кузница недалеко, а их было 5 кузнецов. Ковали лошадей, ремонтировали телеги, делали железоскобяные изделия и прочее.
Дедушка, материн отец, Максим Тихонович (Жильцов) числился купцом, имел свой дом, 3 сада по ½ десятины, были крыжовник, малина, яблоки, груши. Ухаживал своей семьей. Мать моя помогала им (за) 25 к. в день. Звали ее Прасковья Максимовна (урожд. Жильцова – Птицына). Был садик у нас: 40 дерев яблонь, а за домом были вишня, часть яблонь. Трудно жилось с четверыми детями: никаких сбережений не было, отец только что выстроил дом, расплатился с долгами. Вот так и жили. Уродится вишня – хорошо – на хлеб. Отец мой служил в солдатах чуть ли не 4 года в кавалерии. Отслужился, ездил по зиме в г. Баку работать на нефтяных промыслах, заводах, а на лето бывало и приедет. В своей кузнице работает с отцом, но дедушка мало работал: старость пришла. У дедушки Николая были племянники. Одного звали Сирьпиеон. Видел я его, но я помню чуть-чуть. Как-то раз заехал к нам, но ненадолго. Он был политический, ходил по волчьему билету (т.е. по фальшивому паспорту). Мать боялась его, что он политический, но он пробыл только 1 день, и больше мы ничего о нём не знали. Мать матери, звали ее Феона Андреевна, малограмотная. Раньше грамоте учились на дому у старух. Учили по церковному славянскому. Строгость была… Били линейкой, а то и лестовкой (чётками) Были у нее сын и дочь. Сын был приказчиком в мануфактурном магазине, а дочь росла, звали ее Мария, росла, выросла, а замуж не пришлось выйти. Сватали, но не было согласия в вере, и не отдали замуж только из-за веры. Сын Огап и дочь Мария недолго жили: заболели и померли, и остались старые дедушка и бабушка.

Меня приказом перевели в Петроград. Но я проработал там месяц. Меня вытребовали на завод в г. Балаково к Мишину обратно работать контрол. 3-х" частей 2 1/2 г.
И началась Октябрьская Революц. нас расчитали куда домой.
И вот началось неведомое.
Немного хорошего было, больше всего было плохова, безработица, голодные года разрухи, производство встало.
Работал на мельнице 21 1/2 года пом. маш., моторист на маслозаводе, на лесопилке, на меломолке. Собралась артель ремонт. мастерс. 6 человек проработ. 1 1/2 года, артель распалась кто куда вот в ней мы и зделали по мотору самоделки, кто в лодки а я на молодьбу в село к крестьянам дело наладил заработ. больше ста пудов жить стало сытно. Потом ещё год работал на своем моторе, наработал капитал, купил молотил(ку) и движок посильнее 8 сил.

Но год вышел неурожайный, никто не нуждался в машинной молотьбе. Кончилась непманская политика, всё перевернулось верх дном разруха снова, недород, саботаж, хлеб крестьяне прятали. Что было у меня хлеба весь взяли, ни фунта не оставили и без копейки. Я до того хлеб сдал по твердой цене. Машину и молотилку взял Сталинский колхоз без копейки, как хош так и живи. Пришлось выехать из Хвалынска в Кашпир на стройку сланцеперегонного завода, проработал там 2 1/2 года. Получилось при пуске водопровода с Волги засорение трубы, попали щепки, кто-то плотничал щепки попали в горловину трубы, она была не закрыта, и нас монтажники, водопроводчики арестовали, сидел один месяц в Сызрани вместе с раскулаченными. Их отправили в ссылку на неожитые места, – а меня одного опрашивали и предложили работу агентом подпольным; и отпустили. Меня это возмутило, и я не стерпел обиду, подал заявлен., уволился. Назвали врагом народа, я уехал в Ульяновск (Хвалынск), проработал на мельнице 2 меся. Началась паспортизация, надо менять паспорт. Подал заявление в горисполком о восстанов. голоса. Восстановили, и я поехал молотить хлеб в село Усь-Кулатку[3]. Окончил, поступил работать в МТС в Мазу. Прораб. там зиму, подал заявл. в Союз и меня сразу уволили как лишенца. Когда получил справку и паспорт о восстановлен. голоса, поступил в МТС село Елшанку, проработал там 15 лет. Время было военное. Уволиться нельзя было военнообязанный. Заболел камнем в почке, работать не мог. Лечили – не вылечили, послали в Саратов, там дали II группу. Приехал домой, поступил сторожем на меломойку, пригласил бывший директор по полит. части. Просидел сторож. – 2 года, кажется, в трудовой книжке записано, кажется, так. Рядом работала столярная артель. Я перешёл к ним работать мотористом подороже и проработ. с год. Все артели объединили в комбинат, я стал работать инструментальщиком в шлакоблочном цехе – был он у меня на присмотре. Работал 2 года, попросили меня в столярный цех наладчиком станков. Работа не тяжёлая, здоровье укрепилось. Но года немолодые – много шума, производство увеличилось, работы стало много, и я уволился, кажется, на 68 году. Стаж был у меня более 40 лет. А когда увольнялся из МТС, я получал заработок был 50 р. в месяц. Мне в итоге подсчитали в райсобесе 45 р. пенсию. Вот так и получаю 46 р. с копейками. В МТСе много не давали зарабатывать, урезали. Сработаем 1 1/2 нормы, выпиш. за одну, война, некуда жаловаться. А вот теперь другое дело, дают зарабатывать и жить стало лучше в быту и продовольствии. Стали новые капиталисты. Иметь стали автомашины и протчее имущество. А мне тогда дали за личный труд и 3-х сильн. мотор притом всё сдал и получился шиш да ещё назвали врагом. Вот как получается. А всё это получилось. Зависть друзей, злолиходейство, что и делали зло как навтыкали палки в колеса моей жизни. Я до сих пор живу, а те злоумышленники давно подохли.

Вот так жилось, мож что и забыл, что спросить не у кого. Всё ушло в забытие времени.

Дедушка".

___________

[1] По новому стилю получилось 29 февраля, день рождения раз в четыре года.

[2] 30 июня 1892 года

[3] Усть-Кулатку

Вот как, по описанию нашего хвалынского сотрудника г-на Миронова, шло развитие этого события, ныне сделавшегося историческим.

«Вслед за первым извещением о появлении, в 1892 г., холеры в Баку, наступила в народе паника. Припоминались прежние нашествия холеры, при которых выздоравливающих было очень мало. Появившаяся народные брошюры о холере лишь усилили беспокойное состояние населения и увеличили существовавшую бестолочь. 9-го июня в городе был получен циркуляр губернатора, которым предписывалось озаботиться очисткой города.

Правительственным врачом при борьбе с холерой был назначен Молчанов, бывший до того городовым врачом, не поладивший с городом, и в особенности не пользовавшиеся расположением низшего класса населения, мелких торговцев и домохозяев, за свой взыскательный и придирчивый характер.

Благодаря этому, 15 думских гласных, по преимуществу мещан, в одном из заседаний думы, подали на Молчанова жалобу, прося уволить его от должности и за месяц до описываемого события это увольнение состоялось.

Назначение Молчанова правительственным врачом, благодаря недовольным, увеличило волнение в народе: «непременно нанялся морить нас», – стали говорить в собиравшихся толпах.
Толки и предположения еще больше усилились благодаря появлению в городе массы бурлаков, бежавших сюда из-за страха перед холерой, с низовьев Волги.
Они передавали возбуждающие рассказы о том, как в Астрахани и Саратове полиция, доктора и попы подкуплены «англичанкой» морить народ, как по улицам разъезжают особые телеги, с крышками, как совершенно здоровых людей хватают железными крючьями, бросают их в эти телеги и увозят в больницы, где кладут живыми в гроба и засыпают известкой. Толпа с жадностью слушала эти рассказы и, дополнив собственным воображением, с необычайной» быстротой переносила их с места на место.

17-го июня губернатор предписал учредить санитарную комиссию, что тотчас же и было сделано.
В состав комиссии вошли 5 врачей, полицейские и городские власти.
Двадцать второго июня, в первом заседании этой комиссии, было постановлено отнести пароходные пристани в самый конец города и здесь, для прибывающих с пароходами холерных больных, устроить особый холерный барак и обнести его изгородью. В этот же барак было решено помещать также и больных из города, если они будут не в состоянии лечиться на дому, а для перевозки их устроить, на первое время, три экипажа и держать их наготове при пожарных частях.
В то же время было постановлено разделить город на 30 участков, с санитарными попечителями во главе, при содействии их немедленно произвести очистку всего города, заготовить дезинфекционные средства и нанять особый персонал для дезинфекции в городе.
Наблюдение за проведением обще-санитарных мероприятий, а равно заведование холерным бараком было возложено на врача, Молчанова.
Отношение ко всем этим мерам со стороны населения было таково, что некоторые из горожан не только не пожелали пойти в попечители, но отказались даже расписаться на разосланных управой повестках.
До народа доходили лишь извращенные слухи о постановлениях комиссии.
Стали толковать, что и в Хвалынске «англичанка» подкупила всех, что будут заготовляться крючки, телеги и гробы с известкой и что и здесь, как в Астрахани и в Саратове, собираются морить людей.

Началась работа по очистке города, санитарное состояние которого было ужасно: грязь, нечистота и вонь на каждом шагу.
В каждом доме приходилось сталкиваться с неряшливыми хозяевами и, при невозможности останавливаться в каждом доме и разъяснять смысл и пользу требуемых мер, прибегать лишь к строгим формальным предписаниям и требовать немедленного исполнения.
Меры эти вызвали ропот, жители не хотели очищаться от накопившейся годами грязи.

– «Наши деды и отцы так жили, да не умирали, а теперь понадобилось чистоту заводить», – роптали хозяева.

Как на самое главное, было обращено внимание на водоснабжение. Осмотр бассейнов был в состоянии привести в содрогание каждого своим неряшливым содержанием. Пришлось чистить как внутри накопившиеся нечистоты, так и около самых бассейнов заравнивать и засыпать целые болота, грязи. При этом земля посыпалась известью, а бассейны забивались сверху деревянными крышками, чтобы жители не могли лазить в них с своими ведрами. Было объявлено жителям, чтобы воду для питья брали хорошо прокипяченную, отнюдь не пили сырую и, в особенности, из Волги.

Комиссия во главе с Молчановым ездила за город, к источникам водоснабжения, где тоже пришлось произвести основательную чистку. Самое же худшее пришлось увидать при осмотрах жилых помещений. Настроенные против всяких санитарных мероприятий, жители встречали комиссию неприязненно и к дезинфекции относились, как к чему-то вредному.

Опрыскивание сулемой, посыпание известью и в особенности поливание карболовой кислотой принималось за попытки травить и заражать народ.

[2025 год. Примечание. Не знаю насколько эффективны в борьбе против холеры называемые здесь сулема, известь, карболовая кислота.
Я не советую никому брать эти средства и применять их для борьбы против холеры без консультации с врачами. Для борьбы против холеры надо обращаться к медикам-специалистам ]

Немало возбуждали население и бестактные приемы санитарных деятелей.
Они оглядывали и поливали не только дворы, но запускали свои носы, что называется, и в укромные уголки.
Иногда, ради потехи, они позволяли себе опрыскивать даже находящееся в печке хлебы, заявляя с усмешкой, что скоро придет холера и заберет всех: тогда не нужно будет и хлебов печь. Уже к вечеру первого дня таких санитарных мероприятий досужие кумушки, перебегая из двора во двор, передавали разукрашенные рассказы о «тиpaнстве народа» Молчановым и санитарными попечителями.

Вечером с одного из низовых пароходов сошло несколько оборванцев – «горчишников», которые стали рассказывать, что в Астрахани и Саратове народ уже бунтует: «бьет докторов, фельдшеров, полицию и властей, сжигает больницы, вырывает из рук и спасает от смерти заколоченных в гроба и засыпанных известью людей.

Рассказы эти еще более усилили брожение.
– Надо ножами запасаться, и как только кто из докторов коснется, тому и нож в бок, – слышалось уже тогда в начинавших собираться толпах.
В одном месте, сошедший с парохода татарин уверял, что он лично участвовал при разгроме в Саратове холерных бараков и находил в гробах засыпанных известкой людей. Другой рассказчик, крестьянин Пётр Усов, приговоренный [после совершенных им злодеяний]военным судом к смертной казни через повешение, передавал, как он в Саратове, пьяный, возвращался на постоялый двор и как его схватили и привезли в больницу.

«Пока везли дорОгой, с меня куда и хмель сошел, хотел было вырваться, но два архаровца крепко держали меня за руки, попробовал было кричать, так мне живо рот заткнули. Привезли в больницу, начал я было сопротивляться, куда тут: еще с десяток подручных подскочило, живо раздели меня и бросили в ванну.
Сразу у меня разум помутился и что со мной было – не помню.
Только, когда очнулся и открыл глаза, – вижу, лежу в гробу, засыпан известкой, а кругом совсем тихо. Тут же, кроме меня, еще лежало много народу в гробах: в мертвецкой, должно, догадался я, хоронить, значить, собираются нас. Сел в гробу, оглядываюсь, как бы мне убежать, думаю? Вдруг, вижу, из гроба еще приподнимается человек, глядит на меня и спрашивает: живой ли я?
Жив, говорю.
Стали мы советоваться, как нам быть: если сейчас бежать – поймают, не жди тогда пощады. Видим, вечереет, решились спасаться, когда совсем темно станет.
А в сарае, то и дело, то в одном, то в другом месте слышим, стоны в гробах и новые гроба все подносят да, подносят.
А мы, как только заслышим шаги, так сейчас же и притворимся мёртвыми. Дождались, стемнело. Вот мы тихонько марш из сарая. Вышли, озираемся, на наше счастье никого не видно. Недалеко, видим, огород, мы туда, да ползком, по канаве, и выбрались на свет Божий. Бежим прямо к нашим, знаем, где они собрались. Вбежали, знать, все в известке, рассказали, каким чудом спаслись.
Bсе живым манером пустились собирать народ, а уж через час валом валили в барак на освобождение.
Уж и потешились наши душеньки!
Первым делом, начали с докторов – человек двадцать там их было.
Уж и живучие, скажу я вам, братцы, эти люди: ты его хватишь ножом в бок: кровища так и свищет, а он хоть бы что, стоит себе да и шабаш.
В другого таким же манером палили из пистолета – все равно, не берет, – спасибо, кто-то догадался хватить его задней осью по голове – ну, и капут!
Вторым делом, отправились освобождать больных: видимо-невидимо повытаскивали их на волю.
Потом бросились в сарай, открыли гроба, – глядим, люди засыпаны. известкой и многие из них живы и еще дышат. Стали выносить и этих, очнулись, плачут, чуть-чуть языком ворочают, а некоторых рвёт.
Видим, отрава, значить, давай отпаивать молоком – раздышались и эти. Освободивши всех, запалили потом мы больницу да которых докторов-то так живьём и спалили.
А уж потом пошли громить докторов и по Саратову.
Уж и потешились мы, всех перебили.
Задали мы им холеру да показали, как христианские душеньки англичанке продавать: теперь в Саратове ни одного доктора не осталось живого».

Многие врачи, наблюдавшие холеру, указывают на развитие галлюцинаций в ее продромальном периоде.
Очень возможно, что первоначальный источник подобных рассказов заключается в этих галлюцинациях.
При довольно распространенной вере в то, что врачи способны морить народ в больницах, галлюцинации эти легко могут принять именно такое направление.

«Жалеючи, православные, и предупреждаю вас в этом, – заключил рассказчик [Пётр Усов] своё повествование – смотрите, не давайтесь в руки: власти, всё начальство и доктора подкуплены англичанкой вас морить, – англичанка-то, вишь, хочет завладеть всем нашим царством. Не причащайтесь и у попов – они тоже подкуплены, один только apxиерей не пошел на подкуп, и его хотели уморить, сидел он уже в казаматке, да мы его освободили».

Слова рассказчика подействовали па толпу ошеломляющим образом.
Все поверили в истину рассказа, и стали советоваться, что делать? – «И нас уж продали, – заголосил народ, – строят бараки, заготовили гроба, нарыли могил, закупили известки и крючьев, что бы таскать народ».
– «А всё Молчанов… смерть ему! смерть изменникам!» – уже тогда раздавались отдельные голоса. Народ ходил толпами по улицам, и возбуждение всё возрастало.

Нелепые толки дошли до апогея под влиянием рассказов пастуха Салынова, уверявшего всех, что он собственными глазами видел, как Молчанов, голова и поверенный ходили за городом и пускали в родники мешочки с мором, от которого, будто бы, стали околевать коровы, напившись из этого родника, воды. – До поздней ночи шумел народ, издавая крики: «сжечь барак, убить Молчанова, убить голову».

Вечером, в доме аптекаря-именинника собрались гости.
Тут были многие городские власти, врачи и большинство санитарных попечителей. Разговор вертелся на тему начавшейся холеры и только что происшедших холерных бунтов в Астрахани и Саратове. Обсуждали брожение умов народа и в Хвалынске. Одни, во главе с городским головой, утверждали, что возмущение в городе с минуты на минуту готово вспыхнуть, и советовали бывшему здесь же доктору Молчанову, возможно скорее, оставить город, другие, наоборот, подсмеивались над трусостью первых и старались ободрить Молчанова, советуя не бояться уличных буянов.
В самый разгар спора Молчанов получил письмо от неизвестного автора, с сообщением, что против него составлен заговор, и если он не уедет в эту же ночь, то его могут убить.

Письмо еще более обострило спор, и, в конце концов, было решено, что Молчанову следует переговорить с исправником. Тот советовал успокоиться, говоря, что для его защиты есть полиция и войска. Вместе с тем исправник, предупрежденный о народном волнении, ежеминутно готовом перейти в бунт, впал в большую крайность: он вообразил, что, оставив постовых городовых вооруженными, легче можно будет вызвать столкновение с народом и потому распорядился, чтобы одни из них переоделись в штатские костюмы, а от других было отобрано всякое оружие. Всем солдатам строжайше было запрещено показываться на улицах и вступать в какие-либо разговоры с народом.
Наступило 30-е июня.
По утру, проводив в стадо скотину, хозяйки отправились к бассейнам, за водой, и пришли в ужас: вода была окрашена в кроваво-красный цвет и, в довершение беды, около одного из бассейнов рвало двух людей, по их словам, только что напившихся этой воды.
В извлеченных потом из некоторых колодцев мешочках был обнаружен порошок, в состав которого входил дурман (Datura Stramonium) и красящее вещество органического происхождения. В других колодцах находили какие-то загадочные пузырьки, бутылки и т. п. Очевидно, все это было делом одной и той же руки, оставшейся необнаруженной.

«Воду отравили, морят народ», – понеслось по городу, и на улицах, шумя и крича, стали появляться отдельные группы людей.
Около обеда народ шумел уже большими толпами, волнение росло и росло. К вечеру отдельные парии, слившись в одну огромную массу, до 5000 человек, двинулись к центру города. Видя начинающееся возмущение, миссионер-священник, о. Карманов, врезался в толпу и вступил с ней объяснение.
Толпа на минуту остановилась, окружила его и, мало-помалу, стала поддаваться увещеваниям. В этот момент толпе начали раздавать листки, с объявлением от Городской Управы, что барак строится для бурлаков Правительством, для городских же жителей дума постановила открыть особые больницы и кто хочет может лечиться в больницах, а нежелающие могут лечиться дома.

Вместо успокоения, объявление это только усилило волнение.

Послышались восклицания: «не надо барака, не надо больниц, нас морить хотят, зачем опрыскивать»?

– О. Карманов старался объяснить, что опрыскивание производится не ядом, а карболовой кислотой, которая не только не вредна, а, напротив, полезна, как средство, предохраняющее от заразных болезней. – Да, ведь, мы не хвораем! – ревет толпа.

А, вот и хорошо, – урезонивает о. Карманов: – правительство распорядилось и просило врачей принять меры к ограждению нас от холеры».
– А ты думаешь, Бог не убережет, так какой-нибудь Молчанов да полиция нас защитит? Будет людей-то морочить, – выступил впереди, с заявлением седой старик.

– Уйдем, ребята, нечего на него смотреть, – послышались возгласы и, оставив о. Карманова, толпа, шумя и крича, двинулась дальше по улицам.

Видя тщетность своих увещеваний, о. Карманов, как к последнему средству, решил прибегнуть к публичному молебствию и пошел за разрешением к благочинному.
Как раз, в этот момент с постройки бараков ехал Молчанов.
Он был остановлен и немедленно окружен толпой.

– Сказывай, кто приказал строить барак и копать ямы? – ревет и волнуется толпа.

– Все это я делаю по приказанию начальства, – объясняет Молчанов.

– На свою голову делаете. – Мором зачем дома опрыскиваете?

Молчанов старается что-то объяснить толпе, но крики его теряются в общем гаме. Кучер, видя, что приходится плохо, ударяет по лошади и ему удаётся выбраться из толпы, при криках: «Держи! Молчанов, Молчанов!»

– Кучер, свернув в другую улицу, подъехал к квартире судебного пристава Боголепова. Сюда же, узнав об угрожающей Молчанову опасности, вскоре прибыли и многие его знакомые. Во время разговора и колебаний, что делать, вбегает сосед и заявляет, что толпа, узнав, где Молчанов, валит сюда.

Опасность была очевидной, Решили выпустить Молчанова из задней калитки, на противоположную улицу, и одного из знакомых просили ждать на лошади, невдалеке, чтобы увезти Молчанова из города. Тем временем, городской голова и исправник, желая успокоить народ, подошли к толпе, которая их мигом окружила.
В первое время ничего нельзя было понять от поднявшегося крика: это был какой-то рев, сопровождавшийся маханием рук.

Немало прошло времени, прежде чем удалось восстановить порядок.
– Что надо? – обратился голова к народу.

Зачем продали нас англичанке?

– Как вам не стыдно верить нелепостям? – возражает голова.

– Зачем барак делают?

– Барак делаем не мы, а Правительство и не для горожан, а на случай доставки холерных с низовых пароходов.

– Врёт, врёт, – голосила толпа.

– Зачем Молчанова оставили? Мы его прогнали, подавай нам его, мы с ним разделаемся. Рев толпы мало-помалу начал совсем заглушать слова головы и исправника. Они начали теряться, обещая и барак уничтожить, и Молчанова удалить.

– Не верьте, православные, – орал очутившийся тут же пастух Салынов. – Давя он с Молчановым опять ездил за город и пускал яд в родники. У меня и то корова издохла в стаде."

– Ого-го! – ревела толпа, – не нам умирать, а вам. Чего с ними разговаривать, поднимайте их на ура, бейте!

Ярость толпы достигла, высшего возбуждения, когда из нее вышли два мужика и, потрясая в руках мешочками, из которых сочилась красная жидкость, заявили: – «Вот что даве нашли мы в бассейнах, нас рвало, насилу живы остались».
Толпа напирала больше и больше.
Вдруг, внимание всех привлёк въехавший в толпу извозчик.
Толпа расступилась и дала дорогу. Махая бумагой, он кричал: «голову надо, телеграмма от Губернатора!»

В момент водворившегося затишья, голова поспешил продвинуться к экипажу и сесть в него. Едва он это сделал, как извозчик гикнул и, опрокидывая встречных, мигом умчал голову: обман удался. – Держи, держи, ура! Бей исправника, не пускайте этого. – Исправник чувствовал, что минуты жизни его сочтены.

Вдруг толпа смолкала.

На другой стороне площади послышались крики: «Ура, Молчанов, Молчанов!»

– И мигом толпа, оставив исправника и с криком – «К Молчанову, к Молчанову!» – пустилась бежать по площади.

Исправник вскочил на случайно ехавшего извозчика и ускакал. К несчастью, о. Карманов не нашел благочинного дома, но, во имя пастырского долга решился еще раз уговорить толпу, шумевшую вдали.
ДорОгой о. Карманов встретил священника Ктаторова, и они вместе бросились к толпе, бежавшей, по пятам, за Молчановым. Его уже настиг высокого роста детина, уцепил за руку и ударил но шее. Но Молчанову удалось вырваться и он, со словами – «Батюшка, спасите!» – повалился на грудь подоспевшему в этот момент о. Ктаторову. Другой священник, о. Карманов, снял шляпу, простер к толпе руки и, защищая Молчанова спереди, встал пред толпой: – Братие, братие, – воскликнул он, – что вы делаете? Ведь это христианин, что он вам сделал? Опомнитесь!

Необходимо призвать, что, благодаря знанию и близости к народу, поведение священников было достойнее и выше, чем поведение всех остальных лиц, принимавших участие в перипетиях этого события: поведение последних было двойственным, нерешительным и неискренним. Ссылка на сан едва ли может здесь иметь какое-либо значение, так как значительная часть жителей Хвалынска состоит из раскольников.

-Воду отравил, скотина околевает, люди мрут. – Смерть ему, смерть! – ревела толпа. Народ всё плотнее и плотнее окружал священников, стараясь вырвать Молчанова.

– Бей холеру, бей жидомора, бей отравителя!» – Градом посыпались удары.

Священников отбросили.
Всё слилось в оглушительный рёв.
В воздухе мелькали сжатые кулаки, палки и камни.
Озверелые люди с бешенством били и топтали Молчанова, по временам подхватывая его на руки и с силой бросая на землю.
Вдруг раздался откуда-то произведенный выстрел.
Толпа моментально бросилась в стороны: все подумали, что это стреляют подоспевшие войска.
Несколько секунд Молчанов лежал один.
Видимо, он пришел в себя, приподнялся и, собрав последние силы, бросился было бежать. Но разбежавшийся народ скоро понял свою ошибку, в нем снова проснулся зверь и Молчанов без труда был вновь настигнут и схвачен толпою.
Начались новые побои и новые истязания.
Когда в один из следующих моментов он, полуживой, еще раз приподнялся, как бы собираясь ползти, толпа, с криками: – «жив, жив, собака, бей его!» – ещё раз, уже последний, набросилась на него и окончательно добила.

Наконец, когда Молчанов лежал уже без движения и жизнь совсем оставила его, некоторые из присутствующих, как было установлено потом судом: крестьяне Максимов, Клюкин, Салынов и Гончаров, поочередно, вскакивали на него и дико топтали ногами. В издевательствах над трупом не отставали от своих мужей и женщины-матери: забыв стыд, они ругали, били, плясали кругом Молчанова, рвали одежду и царапали тело.

Братцы, православные христиане, опомнитесь, что вы делаете? – раздался было из толпы голос кого-то, пораженного диким неистовством толпы.

– Oго-го! – заревела толпа, – защитник нашёлся, видно, заодно морить собираешься.

Бей его, бей! – и через минуту подавший голос человеколюбия лежал на земле окровавленный, умоляя палачей пустить душу на покаяние.

– Так всех будем бить, кто вздумает защищать их, – ревела толпа.
После убийства Молчанова, начался грабеж и разгром домов и, вплоть до утра, расходившаяся ватага переливалась громовым «ура» из конца в конец по городу.
Не оставили в покое убитого Молчанова и на другой день: кто подойдёт и швырнёт в него камнем, кто плюнет или обругает.
Подходили и главные палачи, бившие Молчанова, чтобы еще раз повторить свои издевательства.
Перенести его труп на квартиру никто не решался, и лишь к вечеру этого дня нашелся смельчак, сделавший это.

Магазины и лавки были заперты.
Одни лишь кабаки и трактиры широко открыли свои двери для попойки буйной толпы. Пьяные крики, дикая ругань и угрозы слышались всюду.

Город трепетал.
Из интеллигенции все, кто мог, бросили дома и бежали из города.
Tе же, кому не удалось бежать, собрались в стенах тюрьмы, вооружив себя и небольшую кучку солдат ружьями и ожидая с минуты на минуту нападения.

В таком томительном состоянии прошло двое суток.
Наконец. прибывшие войска быстро восстановили порядок, разогнав банды плетьми.

Более двух месяцев город был охраняем войсками.
Следствие выяснило, что бунт носил явный характер подстрекательства, но кто они, эти подстрекатели, осталось тайной. Привлеченные к ответственности бунтовщики, как один, не признавали себя виновными: Все шли, все бунтовали, но почему и за что, никто не мог дать объяснений. Толпа шла, как стадо баранов, руководимая неведомой силой.

Казанский военно-окружный суд, которому было передано дело, постановил 4-х человек подвергнуть смертной казни и до 60-ти человек присудил к каторжным работам и ссылке на поселение."

Источник: Русская народно-бытовая медицина : По материалам Этногр. бюро кн. В.Н. Тенишева / Д-р мед. Г. Попов. — Санкт-Петербург : тип. А.С. Суворина, 1903. — VIII, 404 с. : 25.

https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_003715960/

https://www.prlib.ru/item/442408

[2025 год. Примечание. Роман Игнатов: Не знаю насколько эффективны в борьбе против холеры называемые в книге Попова сулема, известь, карболовая кислота.
Я не советую никому брать эти средства и применять их для борьбы против холеры без консультации с врачами. Для борьбы против холеры надо обращаться к медикам-специалистам ]

Всемирная иллюстрация: еженедельный иллюстрированный журнал. 1898 год, Т.48 (1 июля - 19 дек.) С. 118.

Холера

https://bigenc.ru/c/kholera-bae734, Большая Российская энциклопедия

Холе́ра, острое инфекционное заболевание, вызываемое бактерией Vibrio cholerae при попадании в организм человека заражённых пищевых продуктов или воды, относится к категории особо опасных инфекций

<...>

В связи с тенденцией к эпидемическому распространению холера относится к карантинным болезням. Источником инфекции является человек (больной холерой или носитель холерного вибриона). Заражение возникает при попадании холерных вибрионов в желудочно-кишечный тракт человека с загрязнённой водой и пищей. Механизм заражения: фекально-оральный. Основной путь передачи заболевания: водный (употребление воды, загрязнённой человеческими фекалиями). В бытовых условиях распространению холеры также способствует прямое загрязнение пищи фекалиями, содержащими холерные вибрионы. Инкубационный период: от нескольких часов до 5 дней (чаще 1–2 дня). Заболевание встречается как у взрослых, так и у детей.

<...>

Холера – чрезвычайно заразное заболевание. Бессимптомные носители в течение 10 дней после инфицирования могут выделять бактерии вместе с фекалиями, которые, поступая в окружающую среду, потенциально могут инфицировать других людей [Клинические рекомендации (протокол лечения) оказания медицинской помощи детям, больным холерой. 2015].

<...>

Лечение и профилактика

Основным направлением в лечении является регидратация (восполнение потерь жидкости и электролитов). Лёгкие формы заболевания успешно лечат с помощью пероральных регидратационных растворов. В тяжёлых случаях, а также отдельным категориям пациентов могут потребоваться внутривенное введение солевых растворов и антибактериальная терапия. При отсутствии лечения заболевание может стать жизнеугрожающим (Recommendations for the Use of Antibiotics for the Treatment of Cholera).

В профилактике заболевания важную роль играют безопасное водоснабжение и санитария, а также надлежащая противоэпидемическая организация работы по выявлению источников инфекции. Для предупреждения распространения холеры за пределы эпидемического очага необходимы своевременные карантинные мероприятия.

Для профилактики и борьбы со вспышками болезни в регионах с высоким риском распространения холеры могут быть использованы пероральные вакцины против холеры (Холера. ВОЗ).

Богомолов Борис Павлович. Первая публикация: Большая российская энциклопедия, 2017. Актуализация: 2023.

Это мертвящее душу преступление произошло на заре века - в декабре 1901 года. О нем с гневом говорила вся Россия. Люди задавались вопросом: откуда берутся столь жестокие выродки-убийцы? К сожалению, и по сей день никто на этот вопрос не дал вразумительного ответа.

Хирург Бородулин снимал второй этаж приземистого особняка в Хамовниках по соседству с усадьбой автора «Войны и мира» Л. Н. Толстого и пивоваренным заводом.

На первом этаже особняка проживал главный пивовар Хамовнического завода по фамилии Кара.

Семья пивовара (у супругов было трое детей - две дочки и сын) очень нравилась Бородулину. И он, еще не успевший достигнуть 30-летнего рубежа, втайне мечтал посвататься к старшей дочери - высокой и с царственной осанкой Марте. Последняя училась в консерватории и брала уроки у молодого талантливого Александра Гольденвейзера.

В тот морозный декабрьский вечер доктор пил чай. Внезапно внизу раздался какой-то глухой стук, словно упало что-то тяжелое. Доктор отложил книгу, которую читал, и прислушался. Внизу все было тихо. И вдруг в дверь их квартиры кто-то начал стучать и что-то выкрикивать. Едва Наталья сняла запор, как в квартиру влетел сын пивовара - 19-летний Александр. Жидкие длинные волосы были всклочены, взгляд лихорадочно блуждал, руки дрожали. Он производил впечатление спятившего с ума. Непонятно для чего Александр поднимал над головой зажженный фонарь. Юноша лепетал что-то невразумительное. Наконец он внятно произнес:

- Доктор, господин Бородулин... Я очень прошу... Явите милость! Скорее вниз!

Бородулин пытался успокоить юношу:

- Бога ради, придите в себя, Александр! Объясните толком, что стряслось?

Александр вытаращил глаза и прошептал:

- Вы не поверите, но там, внизу, одни трупы!

- Вы не в себе! Какие трупы?

Александр схватил руку Бородулина:

- Пошли, я всех покажу вам! Мертвая мамочка, мертвые сестренки. И очень много крови.

Осмотрев потерпевших, Бородулин тяжело вздохнул, обратился к своей служанке:

- Наталья, беги в полицию!

Через несколько минут в доме появились доктор Михайлович и помощник пристава Хамовнической полицейской части Холмогоров. Это был изящный человек лет тридцати, с порывистыми движениями, весь заряженный энергией и неукротимой жаждой деятельности.

- Раненую - малютку Гедвигу - отправить в клинику университета! - коротко распорядился Холмогоров. - Она приходила в себя? - Он поднял глаза на Бородулина.

- Нет, все время пребывала в забытьи. Но несколько раз произносила имя...

- Какое? - встрепенулся Холмогоров.

- «Василий».

- Кто такой?

Александр вздохнул:

- Это наш слуга. У нас он служит недавно. Мамочка взяла его без рекомендации. Он и убил! - Юноша вновь разрыдался.

- Ясно. Следует принять меры к розыскам слуги-убийцы. Он еще не успел далеко уйти. Поскольку дело архиважное, следует телефонировать самому Лебедеву... Посторонним покинуть помещение и дожидаться моих распоряжений в прихожей.

- Господин Кара, - опять обратился полицейский к Александру, - вы, пожалуйста, останьтесь. У меня будут вопросы. И вы, господин Бородулин, вместе с вашей служанкой - как понятые.

Холмогоров начал осмотр квартиры. Первым делом направились в небольшую темную (без дневного освещения) комнатушку Василия, которая располагалась под лестницей. Вся мебель состояла из узкой железной кровати с никелированными набалдашниками, украшавшими изголовье, разломанного шкафа, где лежали старая ситцевая рубаха и залатанные порты, да стола, аккуратно застланного свисавшей краями до пола прожженной клеенкой.

Доктор Михайлович; щеголь и известный покоритель дамских сердец, даже на дела выезжавший в модных лакированных штиблетах, не снимавший с носа золотого пенсне, приподнял клеенку. Под столом валялся окровавленный массивный колун.

- Я так и знал. - Холмогоров осторожно взял в руки колун. - Кровь совсем свежая, вот и волосы прилипли.

Затихший было Александр вновь запричитал:

- Мамочка, бедная моя мамочка... За что так тебя!

Когда осматривали спальню, появился Лебедев. Тщательно осмотрев место происшествия, задумчиво покачал головой и стал допрашивать Александра. Вопросов было много. Где муж убитой? Когда последний раз видели Василия? Что известно о нем, где Василий служил прежде? Где Александр находился во время убийства? Когда последний раз до убийства видели орудие преступления - колун? Кому он принадлежит?

Александр еще раз повторил то, что рассказывал прежде Холмогорову. Его душили рыдания.

Наталья, тоже призванная Лебедевым, добавила:

- Колун пропал еще осенью.

- Именно тогда в доме появился Василий?

- Так точно, ваше благородие. Именно! Их мамаша, - она кивнула на Александра, - все приказывали найти пропажу. А пропажа-то лишь нынче объявилась! - И Наталья тихо заплакала, кружевным платочком вытирая глаза и щеки.

Вдруг сильно хлопнула входная дверь, и в комнате появился Федор Гаусман, один из пивоваров. Он с порога закричал:

- Титова Василия поймали! Убийца весь в крови.

- Где он?

- В трактире Савельева, это за углом. Мои товарищи - Винтрих и Штерцер - его охраняют. Но он и так не убежит...

- Почему?

- Очень сильно пьяный. И мы его обыскали. В кармане - две золотые монеты по десять рублей.

Лебедев кивнул Холмогорову:

- Пойдите разберитесь!

Допрос свидетелей продолжался. Дотошней других была допрошена Наталья.

Из университетской клиники прибыл доктор Михайлович. Он грустно произнес:

- Гедвига Кара, не приходя в сознание, скончалась! Вскоре явился сияющий, довольный собой Холмогоров:

- Господин Лебедев, убийца во всем сознался! Это, как я и предполагал с самого начала, слуга Василий Титов. Я его отправил в тюрьму. Зипун, забрызганный кровью, я изъял как вещественное доказательство.

- А я что говорил! - Александр Кара аж подпрыгнул от счастья. - Ух, подлый убийца!

Лебедев устало поднялся со стула, потянулся, медленно повернул голову в сторону Холмогорова и спокойно произнес:

- Распорядитесь, чтобы слугу освободили. Он не виновен. Когда протрезвеет, возьмите с него подписку о невыезде - он нам понадобится как свидетель.

- Как освободить? Да он сам мне сказал: «Ну, я убил! И что? Нельзя, что ли?» Такой гнусный циник! Я протестую, я - к прокурору...

Лебедев добродушно усмехнулся:

- Коллега, поберегите нервы. В связи с настоящим делом они вам еще ой как понадобятся. Думаю, - он посмотрел на Александра, - это злодеяние войдет в историю криминалистики.

- Почему слуга не виновен? - не унимался Холмогоров.

- Потому что, когда Наталья закрывала после пациента на замок дверь, слуги Василия в доме уже не было. Оставались трое - доктор Бородулин, Наталья Шевлякова и вот этот! - Лебедев кивнул на Александра, нервно кусавшего ногти.

- Но слуга сам признался: «Убил».

- Кого? Курицу зарезал - может быть. Но, повторяю, в доме во время убийства его не было. Хватит разговоров!

Завыл, заголосил прыщеватый юнец. Повалился в ноги Лебедеву, придурковато загундосил:

- Простите, дяденька полицейский, я больше никогда не буду. Честное слово!.. Все расскажу как на духу.

- Думаю, не будешь! - грустно покачал головой старый сыщик. - Много негодяев я видел, но такого... Эх!

Лебедев распорядился:

- Этого - в Бутырку. Допросите его сегодня же, Холмогоров. А я поеду, посплю. Нас ждет громкое дело.

СТРИХНИН для..

Даже самое пылкое воображение не сумеет предугадать причину, по которой юнец решился на лютое дело.

30 марта 1900 года, по иронии судьбы ровно за год до начала судебного процесса, ученик выпускного 7-го класса реальной гимназии Александр Кара впервые отправился на уроки танцев Александра Цармана, солиста Большого театра. Известная в Москве школа помещалась на Смоленском бульваре в доме 51. Количество учеников было строго ограничено, а плата очень высокой. Доступ сюда имели дети только весьма богатых родителей.

И вот здесь будущему убийце партнершей при вальсировании досталась 18-летняя Клавдия Смирнова. Юнец по уши влюбился в новую знакомую. Можно предположить, что начинающая кокетка весьма способствовала зарождению сей страсти. Смирнова всячески заигрывала с Александром, но вольности умело допускала лишь в той дозе, в какой они были необходимы для разжигания интриги.

Юноша не пропускал ни одной репетиции. Чтобы Смирнова во время занятий была исключительно его партнершей, подарил ей золотое кольцо с дорогим изумрудом. Подарок был благосклонно принят, и несколько уроков девица танцевала только с новым знакомым. Потом, к ревностным страданиям Александра, она все чаще становилась в пару с другими. Пришлось нести новый подарок - массивный золотой браслет. И вновь они вместе кружились в вальсе, и ухажеру было даже дозволено проводить девицу до дома - без лобзаний.

Поцелуй при прощании он получил через две недели, после очередного подношения...

Читатель уже догадался, откуда гимназист брал дорогие подарки. Конечно, из сундучка, который хранился в комнате маменьки.

Маменька, нежно влюбленная в сына, обвинила в краже кухарку и прогнала ее из дома. Потом, когда кухарка в доме уже не жила, был заподозрен в нечистоплотности племянник со стороны мужа, и ему было прямо заявлено о подозрении. Племянник разругался с родственниками и больше к ним - ни ногой. Наконец, мамаша случайно уличила сыночка в очередной краже - поплакала, поругала, грозила отцу все сказать и... простила.

Сын стал ходить на воровство в родном доме, как печенеги на Русь, - регулярно и беспощадно.

Мать пыталась прятать ценные вещи подальше, да разве от домашнего вора убережешься? Никакие запоры не помогут.

Тем временем события набирали силу. Смирнова после очередного богатого подарка стала приглашать ухажера домой. Ее отец за какие-то коммерческие махинации находился в тюрьме. Однако она говорила:

- Папаша в больнице! Когда вернется домой, я спрошу его разрешения на брак.

Отец из тюрьмы вышел. Ему было запрещено жить в столицах, и пришлось переезжать в городишко Боровок. Там у Смирновых был свой дом.

Девица по поводу этого переезда наврала с три короба да еще добавила:

- Папаша меня хочет отдать замуж не за тебя, за другого. К тому же твои родители никогда не дадут разрешения на наше супружество.

- Да, не дадут, - печально вздохнул Александр. - Отец желает, чтобы я учился в Коммерческом институте, а брак, говорит он, будет мне мешать.

- Хорошо, - девица потупила глаза. - Мы поженимся, когда они состарятся и помрут. Я буду ждать тебя. - И добавила: - Может быть, буду ждать. Ты хоть и жад-новатый, но все же мне симпатичен.

- Я - жадноватый? - подскочил Александр.

- Да что ты? Ты пока бедный. А мой жених обещал к свадьбе подарить... подарить... это, ну... бриллиантовое колье за 20 тысяч!

- Кто он, скажи?

- Не скажу! Это семейная тайна. Пока. Во время нашего обручения узнаешь. Прекрасный юноша - богатый, красивый, знатный. И щедрый! Не такой, как другие...

- А меня ты любишь?

- Я смогу полюбить только мужа. Если ты будешь моим мужем, то полюблю сильно-сильно. На всю жизнь.

Закручинился юноша, задумался. И мысль страшная пришла ему в голову.

На следующий день Александр отправился к ветеринарному врачу Блюму.

- Собака у нас стала какая-то дурная, так и норовит укусить. Хочу ее отравить. Пропишите стрихнин. Удивился доктор:

- У вас хватит характера отравить животное? Вот возьмите рецепт.

Александр решил отравить отца и мать. Но сначала действие яда он решил попробовать на собаке. Та умирала в жутких муках. Каталась, билась по земле, жалобно выла и стонала, роняя из широко разинутой пасти кровавую пену.

- Нет, если мамаша с папашей так будут крутиться на полу, то это весьма неприятно. Самому можно ума лишиться. Их надо успокоить иначе.

В тот же день он спрятал в своем кабинете под стол колун: «На всякий случай!»

И колун лежал спокойно, лежал до поры до времени. На несколько недель пришлось с родителями уехать за границу. Из Германии, Австрии, Польши Александр написал Смирновой два-три письма, вполне бессодержательных.

По приезде в Москву узнал, что Клавдия уже живет в Боровске. Жизнь, казалось, развела эту парочку навсегда. Но...

В субботу утром 13 декабря Александр Кара получил письмо из Боровска. Клавдия, видимо, держа перед собой «Полный любовный письмовник», писала: «Милый мой друг, Сашенька! Не видя тебя, я вся иссохлась в горьких слезах и зеленой тоске. Поверь, что я постоянно вижу перед собой милый твой образ. Я постоянно вспоминаю то блаженное время, когда мы были вместе. Без вас у ^хеня нету жизни. А мой папаша хотят выдать меня, горемычную, за другого. Он щедр й богат. Не знаю, что и делать мне. Приезжай скорее, поцелуй меня в уста. Твоя до гроба Клавдия С.».

«Надо ехать к ней! - сказал себе Александр. - Я удержу ее от свадьбы. Только надо сделать ей богатые подарки. С матерью и отцом пора кончать. Ни одна шельма на меня не подумает!»

И вот пришел трагический день - 15 декабря. В 12 дня Александр вместе со всей семьей обедал. Если накануне он был мрачен и молчалив, то теперь был неестественно оживлен, много говорил, пытался шутить.

Когда семья еще была в столовой, он совершил кражу 625 рублей - для тех времен громадная сумма! Тут же быстро оделся, выскочил на улицу и, не торгуясь, нанял лихача. Поехал к Театральному проезду в знаменитый магазин верхней одежды Гирша. Здесь купил богатую меховую шубу. По дороге заехал к портному Цыпленкову и забрал новый смокинг.

Не заходя домой (извозчик ждал на морозе), заглянул в дом к доктору Прибыткову. Александр знал, что доктор уехал в Петербург. В доме находилась последняя (по хронологии) любовница Александра - горничная Паша. Пробыл здесь не более двадцати минут. Отправился в универсальный магазин «Мюр и Мерилиз» на Петровке (ныне ЦУМ). Заглянул в модный ювелирный магазин Хлебникова, где купил Клавдии в подарок часики и два кольца с дорогими каменьями, себе - серебряные портсигар и спичечницу.

После этого направился домой. Свой отъезд к Смирновой Александр наметил на 26 декабря.

Александр вошел в каморку Василия, протянул ему сорок рублей и еще два золотых червонца:

- Ты давно просишься в деревню. Я с матерью договорился. Уезжай, только быстро и потихоньку. А то увидит папаша, оставит тут. Мы его потом уломаем.

- Вот уважили, вот уж спасибо, барин! - и Василий поясно поклонился. - А сколько мне гулять можно? Когда вертаться?

- Гуляй, гуляй! После Рождества вернешься.

Василий набросил на плечи тулуп, мешок за спину - и айда! Да только вот решил попрощаться с друзьями, заглянул в трактир. Тут и напился без меры.

КРОВАВАЯ РАЗВЯЗКА

В шесть вечера вся семья собралась за ужином. Родители про кражу еще ничего не знали. Затем отец вдруг куда-то уехал. Это нарушило планы убийцы. Вскоре мать закричала:

- Деньги? Ты опять, Александр, воруешь? Как не стыдно! Нет, теперь я все вынуждена сказать отцу.

- Не скажешь!

- Ради твоего блага, отец все должен знать! Ведь ты, сынок, встал на дурной путь. Ты катишься в пропасть!

У него сузились зрачки: «Да, скажет! И все мои планы рухнут. Ну, - подбодрил он себя, - будь мужчиной, действуй!»

Взяв колун, он побежал в столовую. Мать стояла спиной у серванта. С размаху Александр ударил ее. Почти не вскрикнув, она осела на пол, встретилась с глазами сына.

Странно, но Гедвига-старшая не только не потеряла сознания, она пребывала в полном рассудке. Видимо, убийца был настолько неловок, что даже свое черное дело не сумел сделать сразу до конца.

Мать удивленным тихим голосом обратилась к своему чаду:

- Сынок, за что? Ведь я тебя так любила.

Судорожно сжимая колун, Александр застыл в нерешительности, нервно переминаясь с ноги на ногу.

Мать ласково продолжала, привалившись спиной к ножке стола:

- Бедный мой, что же теперь с тобой станет?

Александр поднял колун, сделал шаг вперед и, мысленно подражая мяснику Гансу, у которого они брали мясо, опустил орудие убийства на голову матери и коротко выдохнул:

- Гх!..

Потом, уже лежащую, он ударил ее еще раз и теперь только снес верхнюю часть черепа. Мозги и кровь, разлетелись в стороны, попали Александру на штиблеты.

Он на мгновение застыл, соображая, что ему следует делать теперь, какое добро хватать, кого звать в квартиру...

И вдруг его поразило словно током: он только теперь услышал звуки музыки. Марта играла на рояле. Из ее комнаты донесся веселый голос:

- Что у вас упало?

- Как же я мог забыть? - произнес вслух Александр. - Нет, на меня положительно нашло какое-то помутнение. Я всегда такой умный, сосредоточенный и вдруг забыл, что Марта дома. Но Рубикон я уже перешел. Назад пути нет. Надо быть мужественным!

Он вошел к Марте.

Она с упоением напевала романс Сантуццы из «Сельской чести». Услыхав знакомые шаги, не оборачиваясь, восхищенно произнесла:

- Ах, Масканьи - чудный композитор! Сергей Васильевич мне обещал: «Если Пьетро приедет в Россию, я обязательно вас познакомлю с ним, Марта!» Я просто мечтаю об этом!

И она вновь запела - на итальянском языке, который основательно изучала, ибо твердо решила стать профессиональной оперной певицей.

Александр медленно подошел на расстояние вытянутой руки к Марте, не спеша поднял колун и, уже обогащенный некоторым опытом, ударил и сильно, и точно.

Брызнула кровь. Марта с легким вздохом повалилась навзничь.

Александр заметил, что брызги крови оросили ему пиджак и рубашку. Он нехорошо выругался и направился вон из комнаты.

Он был уже за порогом, когда, к своему неописуемому ужасу, услыхал за спиной сдавленный детский голос:

- Ты зачем это сделал, все расскажу дяде Васе. И маме, и папе - всем расскажу, какой ты дурной!

Александр вернулся. Он увидал младшую сестренку, которая играла в углу с большой куклой.

- Нет, скверная девчонка, - злобно выдавил из себя Александр, - ты никому ничего не скажешь!

- Как раз скажу! - азартно произнесла девочка.

- А я тебе сейчас докажу, что ты вообще уже больше ничего не скажешь!

Александр приблизился к Гедвиге.

Та, крепко прижимая к груди куклу, шагнула назад, споткнулась о что-то и упала спиной, но куклу продолжала крепко держать в объятиях.

Александр, ощутив в себе непонятный прилив какой-то звериной жестокости, стукнул обухом колуна ребенка по голове.

СЪЕДЕН НА САХАЛИНЕ

На процесс А. Кары съехались юристы со всех концов России. Сам Николай II следил за этим судом. Приближенным он говорил:

- Сейчас необыкновенно много жестокости. Это верный признак того, что наступают страшные времена и страшные события. Вы еще вспомните эти слова! Чтобы зарубить мать и сестер - нет, разум отказывается верить в такое.

Убийцу защищали крупные адвокаты - М. Ходасевич и Н. Муравьев. Эти искушенные в своем деле люди доказывали суду:

- Разве вы не видите, что наш подзащитный душевнобольной! Все его поступки говорят об этом.

Кара на суде был малословен и печально тих. Но однажды с ним произошла истерика. Это случилось, когда свидетельница Клавдия Смирнова (а ей бы впору как соучастнице разделить с Александром место на скамье подсудимых) заявилась в зал со своим мужем.

Отец поспешил вытолкнуть ее замуж за дальнего родственника, скромного немолодого чиновника, у которого не было ни кола ни двора.

Этот вертлявый господин, чувствуя, что к ним обращено внимание всего зала, оказывал молодой супруге всяческие знаки внимания.

Александр вдруг разрыдался, кричал какие-то бессвязные слова. Потом и вовсе потерял сознание.

Судебное заседание прервали на час, а мужа Клавдии попросили покинуть зал.

...Итак, суд присяжных - самый гуманный из всех судов (!) - приговорил Александра Кару к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на 12 лет.

Убийца отправился на далекий остров Сахалин. Отец не бросил сына, поломавшего ему всю жизнь, - помогал Александру материально, подбодрял письмами. Каторжанин тоже писал, жаловался на тяготы жизни. Но вот его письма перестали приходить.

Алоиз Осипович обратился в тюремное ведомство. Чиновники навели справки и официально известили, что «А. А. Кара, осужденный на 12 лет каторжных работ по статьям... пропал без вести».

Но один из чиновников проговорился, что летом 1905 года матерые преступники сманили Александра в побег. В дороге они его убили и съели. Увы, подобные истории, как знает читатель, на Сахалине не были редкостью.

Летом того же 1905 года произошла и другая трагедия. Впрочем, по порядку.

После свадьбы Клавдия быстро разочаровалась в своем муже. Он был беден, да и не стремился стать богатым. Кроме того, муж был равнодушен к самой Клавдии и вообще к домашнему очагу. Свою маленькую зарплату он торопился или пропить с дружками, или проиграть в карты.

Вот от этого человека Клавдия родила ребенка. Мальчик появился на свет недоношенным и прожил всего лишь одну неделю.

Клавдия быстро опустилась. Она располнела, одевалась небрежно, целый день могла ходить неприбранной. К ведению домашних дел она, как и ее муж, охоты не имела, да и под родительской крышей не была к тому приучена.

И то сказать: бедность к изящной жизни плохо располагает. Пока еще оставались подарки Александра Кары, в семье кое-как сводили концы с концами. Но вот все было промотано, пропито, проедено. Жизнь сделалась настоящей каторгой, хоть и без острова Сахалин. Клавдия достала большую дозу стрихнина, ушла в дровяной сарай, приперла дверь изнутри и приняла яд.

...Ее не могли отыскать целую неделю. Хоронили Клавдию в закрытом гробу, ибо ее лицо и руки сильно попортили крысы.

(В. Лавров Кровавая плаха. - М., 1992)

«Особо опасные преступники», Нина Владимировна Глобус, 1997 год.

Было назначено вскрытие, в ходе которого патологоанатом Военно-Медицинской академии обнаружил в желудке Николеньки шокирующую находку ... не меньше 0,2 грамма чистого морфия. Этой дозы было достаточно, чтобы убить взрослого мужчину, что уж говорить о субтильном юноше.

Но где Николенька мог взять морфий? Как смертельное зелье попало к студенту? В этом предстояло разобраться следователям.

23 апреля, уже после похорон Николеньки, полиция в присутствии доктора Николаева провела в доме Познанских тщательный обыск. Именно Николаев обнаружил странные кристаллы в склянке с йодистым калием, который был прописан юноше.

Тут же выяснилось, что последней скляночку брала гувернантка-француженка Маргарита Александровна Жюжан, которая вечером 17 апреля принесла лекарство воспитаннику и дала ему выпить две столовых ложки жидкости.

Полиция обнаружила в доме и немало других ядовитых веществ: студент увлекался химией. Однако морфия в шкафу Николеньки не было. Смертельное зелье обнаружилось в совсем другом месте, а именно, в комнате отца погибшего юноши, полковника Познанского.

Игнатий Николаевич вынужден был признаться, что пристрастие к морфию развилось у него после лечения ревматизма.

Казалось, дело ясное: любознательный парнишка похитил вещество из спальни отца. Однако полковник категорически отверг эту версию. По словам Игнатия Николаевича, он весь день находился в своей комнате с гостем и никуда не выходил.

Гость, вызванный в качестве свидетеля, подтвердил показания полковника, а кроме того, добавил, что в восьмом часу вечера к компании присоединилась гувернантка Маргарита Жюжан, с которой мужчины отужинали.

Таким образом, следствие пришло к выводу, что морфий из комнаты полковника мог быть похищен только до 17 апреля, таким образом, можно было предположить злой умысел в гибели юноши.

Игнатий Николаевич и его супруга "вцепились" в эту версию и стали делать громкие заявления, направленные против гувернантки Жюжан.

По словам полковника Познанского, странные события стали происходить в доме за пару недель до смерти Николеньки. Так, первого апреля гувернантка, взяв у мадам Познанской папиросу, сказала загадочную фразу:

«У вас папиросы горьки, как хина».

Тем же вечером Николай заявил, что в одной из папирос с необычайно горьким вкусом он обнаружил белый порошок. В попытке его отравить студент в присутствии матери обвинил гувернантку.

Маргарита Александровна отшутилась: Николенька-де безобразничает на первое апреля.

Немного позднее Жюжан сказала женщине по фамилии Руднева, служившей няней в доме Познанских, что едва ли эта попытка убить Колю - последняя:

«Отец Николая служит в жандармах; вероятно, многих, в теперешних обстоятельствах, арестовал; вот ему и мстят за это родственники сосланного или арестованного. Пожалуй, они Колю когда-нибудь ещё раз отравят».

Руднева возмутилась: "Сын за отца не ответчик". Француженка лишь усмехнулась на это.

Маргарите Жюжан на момент описываемых событий было 37 лет, но выглядела она немного старше своего возраста. К следственным материалам было приложено следующее описание гувернантки:

Смугловатое лицо, которому серые глаза и немного искривлённый рот придавали выражение какого-то презрения и даже злобы, мало говорили в пользу подсудимой, а необыкновенная беглость речи при постоянном жестикулировании и некоторой особенности в выговоре обличали в ней нечистокровную француженку, хотя она в совершенстве владела французским языком.

Маргарита проживала отдельно, и вечером 17 апреля, после ужина в доме Познанских, гувернантка отправилась восвояси. О гибели своего воспитанника она узнала уже на следующий день. Новость чрезвычайно разволновала мадмуазель Жюжан, она плакала, всячески выражала скорбь. Родители Коленьки позволили гувернантке взять запонки на память о студенте.

Следователь охарактеризовал Маргариту, как "пустую, фривольную и экзальтированную женщину, перешагнувшую пределы бальзаковского возраста". В Петербург француженка приехала по приглашению некоего художника, который ее обольстил, обесчестил, но так и не женился.

После многочисленных злоключений Маргарита стала гувернанткой. У Познанских Жюжан работала с августа 1873 года, то есть, с Николенькой женщина была знакома пять лет.

Следователь отметил, что Жюжан не производила впечатление человека, способного на убийство, однако, она явно была способна на глубокую привязанность к своему воспитаннику. В том числе, чувственную.

В этом направлении сыщики и стали работать.

Полковник Познанский на первом же допросе признался, что вскоре после прихода Маргариты в их дом Коля стал проявлять признаки пылкой юношеской влюбленности. Встревоженные родители перевели Маргариту в спальню младших детей, ограничив общение с Николаем. Вскоре у Коли завязалась романтическая переписка с ровесницей, и родители успокоились.

Анна, мать Коли, была еще откровеннее. Женщина выразила уверенность, что гувернантка соблазнила Николеньку:

"Она была с ним на „ты“, сидела в его комнате, говорила разные двусмысленности, принимала участие почти во всех пирушках, целовала его в присутствии посторонних, бесцеремонно обращалась с его товарищами, позволяя им при себе снимать сюртуки".

Горничная Степанида Яковлева рассказала, что видела "некие шебуршания" в комнате Николая. Участницей "шебуршаний" была Маргарита Александровна.

Допросив родителей Николая и слуг, следователь решил, что студент вполне мог быть отравлен Маргаритой Жюжан из ревности.

30 апреля 1878 года гувернантка была арестована.

В тюрьме Маргарита письменно изложила собственную версию событий. По словам Жюжан, она не была причастна к убийству, а Николай, по ее мнению, был отравлен собственной матерью.

Гувернантка отметила, что Николай на протяжении долгого времени находился в депрессии. Слова отца и матери о том, что юноша был "бодр и весел", по словам Маргариты, - откровенная ложь. Коля страдал от болей в лимфатических узлах, был мрачен, отказывался от встреч с друзьями.

Помимо прочего, Жюжан сообщила, что Николай Познанский вел дневник. И адвокат Константин Федорович Хартулари, которой взялся за это дело, дневник обнаружил.

«Смешно разочаровываться в мои годы! Чем больше живёшь, тем больше узнаёшь, тем больше видишь, что многие мысли неосуществимы, что нет никогда и ни в чём порядка. Должен ли я упрекнуть себя в чём — нибудь? Много бы я ответил на этот вопрос, если бы не боялся, что тетрадь попадёт в руки отца или кому — нибудь другому и он узнаёт преждевременно тайны моей жизни с 14 лет. Много перемен, много разочарований, многие дурные качества появились во мне. Кровь моя с этого времени приведена в движение, движение крови привело меня ко многим таким поступкам, что, при воспоминании их, холодный пот выступает на лбу.»

Последние страницы дневника были залиты тушью, восстановить их не получилось.

Во время досудебного заседания адвокат Хартулари "насел" на полковника Познанского и заставил того признаться, что дневник был испорчен матерью Николеньки.

Родители студента сообщили, что на последних страницах рассказывалось о несчастливом романе Коли с "девицей П". 18 марта "П" прислала студенту письмо, в котором потребовала "прекратить навязчивые ухаживания". Познанские испугались, что запись из дневника заставит суд поверить в самоубийство их сына.

Подозрительное поведение Познанских вынудило прокуратуру провести повторный допрос всех свидетелей и участников дела.

Выяснилось, что Жюжан знала все о сердечных делах Николая. Именно гувернантка передавала студенту письма от "девицы П".

Полковник Познанский также дополнил свои показания. Игнатий Николаевич заявил, что однажды он застал сына и Жюжан за занятием, которое больше подходило бы дому с красными фонарями.

Горничная Яковлева сообщила, что в доме все знали о происходившем между гувернанткой и хозяйским сынком.

Маргарита все обвинения отвергла наотрез. По словам Жюжан, она ни разу не перешла границы своей профессии.

"Неприличная история", - так ее называли в газетах - вызвала колоссальный интерес в обществе, поэтому на суд, начавшийся 6 ноября 1878 года в Петербурге явилась огромная толпа зевак, газетчиков и любителей "пикантных подробностей". Председателем был знаменитый юрист Анатолий Федорович Кони.

Адвокат Хартулари накануне слушаний заявил газетчикам, что "не допускает даже мысли об осуждении Жюжан". Константин Федорович был абсолютно убежден в невиновности подзащитной.

Хартулари удалось доказать, что отношения между гувернанткой и студентом были платоническими, а, следовательно, Маргарита не убивала Николеньку:

«Имея полнейшую возможность отравить покойного при первом приёме лекарства — и тем возбудить предположение, что отравление последовало от ошибки аптеки, смешавшей медикаменты… — Маргарита Жюжан даёт отраву в последнем, шестом приёме… Почему она на следующий же день … сама заявляет, что давала последний приём лекарства ? Почему не уничтожила самой склянки с лекарством, а напротив — поставила её на видном месте?… Только спокойная и чистая совесть может придать такую уверенность в себе.»

В заключительном слове адвокат выразил убежденность, что Николай совершил самоубийство после того, как "девица П" отвергла его ухаживания.

Присяжные заседатели согласились с доводами Хартулари, и оправдали Маргариту. Во время оглашения приговора Жюжан упала в обморок.

Прокуратур с решением суда не согласился: он считал Маргариту виновной. Такого же мнения придерживался и судья А.Ф. Кони.

Француженка отказалась уезжать из Петербурга. Удивительно, но скандальный процесс не мешал ей находить работу, связанную с частными уроками. Женщина скончалась в 1903 году в возрасте 66 лет.

Дорогие читатели! В издательстве АСТ официально вышла моя вторая книга. Называется она "Узницы любви: "От гарема до монастыря. Женщина в Средние века на Западе и на Востоке".

Толстенный том почти в 400 страниц с более чем шестьюдесятью рассказами о судьбах женщин в весьма суровые времена уже поступил в книжные магазины, в том числе, в "Читай-город", в "Московский Дом Книги" и в Петербургский "Буквоед".

От всей души благодарю каждого, кто купит мою книгу!

Прошу Вас подписаться на мой телеграм, там много интересных рассказов об истории, мои размышления о жизни, искусстве, книгах https://t.me/istoriazhen

Всегда ваш.

Василий Грусть.