Серия «Страшные истории от Песца. Полного песца :)»

Снаружи творилось что-то несусветное. Ветер свистел и ревел, весь наш хлипкий домик трясся. Льды вокруг гудели, трещали, грохотали, визжали и стонали. Казалось, что огромные титаны дерутся, мучают друг друга и стонут от ран. Тот, кто слышал этот адский оркестр, до конца жизни не забудет страшную музыку природы. Окна наглухо залепило снегом, и свет шёл только от фонаря, стоящего на стуле посреди комнаты. Мы сидели, каждый на своей кровати. Мартинес дремал, обнимая портативную радиостанцию; Патрик ножом выцарапывал что-то на спинке кровати. А я глазел на фонарь и на тени, стараясь ни о чём не думать. На душе было гадко и муторно. Вот же я наивный дурак. Я представлял красивую героическую миссию, как мы лихо всё сделаем и всё преодолеем играючи. А вон как вышло… Крис и Джеймс уже мертвы. Снег заметает их тела, если только ветер и лёд не утащили их в море. Да, они не были моими друзьями, мы познакомились всего неделю назад, на мысе Барроу. Но они были хорошими парнями, они были морскими пехотинцами. И у них всё было впереди. Я жалел их, жалел нас, сидевших в плену гневной стихии, и представлял, как увижу в небе самолёт. На часы я нарочно не смотрел.

Не знаю, сколько прошло времени. Я задремал и даже увидел какой-то сон. Плохой, тревожный, но всё же он дал измученному телу отдых.

Когда я проснулся, то понял, что буря выдыхается. Патрик высунул голову за дверь и увидел, что снег прекратился, а ветер уже вполне терпимый. Ещё чуть-чуть, и всё утихнет. И уже светает.

Мы достали консервы, чтобы подкрепиться, и оживлённо обсуждали, кто чем займётся и куда потратит деньги, которые получит за миссию.

Вдруг снаружи раздался ужасный грохот! Громче, чем всё, что мы до этого слышали. Казалось, будто  рядом что-то взорвалось. Пол под ногами загудел, а наш домик на полозьях, хоть и был надёжно закреплён, сдвинулся с места и поехал.

— Чёртова льдина разваливается! На выход! — заорал Патрик.

Мы похватали свои вещи и бросились наружу. Вся льдина кренилась, как палуба корабля при качке, и трещала. Мы встали на более-менее ровное и целое место и стали светить фонарями, пытаясь понять, что происходит.

Буря пригнала много огромных старых льдин, и они теснили те, что уже плавали тут. Одна из них, настоящая гора, ударила нашу льдину в бок, и она начала разваливаться. Трещина, в которую провалился несчастный Крис, расширялась на глазах; тут и там появлялись новые.

У меня затряслись руки, в горле мгновенно пересохло. Сбывались худшие опасения. Страх снова заставил сердце биться так, будто оно сейчас проломит грудную клетку и выскочит. Но усилием воли я подавил этот страх. Мы справимся.

— На другую льдину! — крикнул я Патрику, и он согласно кивнул, показывая вправо, на плоскую большую льдину, которая чуть-чуть соприкасалась с нашей.

Мы побежали. Никогда в жизни я не бегал быстрее, даже когда опаздывал после весёлой самоволки к приходу злого командования. Холод обжигал и колол лёгкие, по лицу текли струйки пота. Я спотыкался об ледышки, перепрыгивал полыньи и лужи. Тяжёлый груз за спиной казался неподъёмным, но каким-то чудом я держался на ногах и бежал. Патрик тащил за собой Мартинеса, который бежать как следует из-за раны не мог.

Вдруг льдина, которую мы наметили, стала подниматься и становиться отвесно. Видимо, её подпирали снизу. Перед нами вырастала ледяная стена. С неё срывались потоки воды, сыпались мелкие обломки и снег. Мы смотрели как завороженные, как льдина поднимается всё выше, и почему-то не было сил пошевелиться и отвести взгляд. Когда отвесная стена льда доросла до высоты трёхэтажного дома, я первый очнулся от морока и дёрнул парней:

— Бежим! Нас раздавит!

— Возьми… радиста, — пропыхтел Патрик. — Потом я подхвачу.

И мы снова побежали в сторону. Мартинес виновато сопел у меня над ухом и сам, несмотря на боль и открывшуюся рану, довольно резво перебирал ногами.

Патрик отстал, и я оглянулся, ища его взглядом. И тут стоящая вертикально льдина подломилась где-то внизу и рухнула вперёд. Всей гигантской массой. Мы с Дэвидом проскочили, а Патрика прихлопнуло, как муху. Мы ещё не успели это понять, как прямо под моими ногами пошла трещина. Я заорал и перепрыгнул её. Но толку…

От удара обе льдины дробились на множество кусков. Падали в море щитовые домики станции, сминались пустые бочки. Ледяные обломки всех форм и размеров переворачивались, плыли и снова сталкивались. В этом безумном супе моря со льдом копошились мы с Мартинесом. Мы уже дважды едва не сорвались в воду, но смогли вылезти. Нужно было уйти на большую льдину, но мы никак не могли выбраться из мешанины обломков.

…Мы остановились всего-то на миг, перевести дыхание. Но в наш ледяной островок врезался другой обломок. Удар был сильный, но я устоял. А Мартинеса подвела больная нога. Он неловко упал, скатился на край… Я рванулся к нему, но не успел — тяжёлый груз за спиной перевесил, и Мартинес кувыркнулся в ледяную воду. Он вынырнул, хватая ртом воздух, и тут же скрылся. А потом вода поволокла его в сторону, в гущу ледышек. Я потерял его из виду.

Я прыгнул на соседнюю льдину, потом ещё раз, и ешё, звал его. И скоро остановился, безжалостно сказав себе, что уже нет смысла. Сколько человек проживёт в ледяной воде, да ещё и раненый? Тем более с тяжёлым грузом. Мартинес ни в какую не хотел отдать свою радиостанцию мне или Патрику. Так и утонул вместе с ней…

Перепрыгнув на льдину побольше и покрепче, я поскользнулся, упал и ударился головой и боком. И тут силы меня оставили. Я даже не стал подниматься. В бессильной ярости и горе я заколотил по льдине кулаками. Слёзы сами собой текли по щекам. Я орал проклятия льдам, ветру, морю и чёртовым советским, которые не взорвали станцию, не бросили всё в воду, а просто оставили, как есть. Если бы не это, не притащились бы мы сюда, и парни были бы живы… Я закрыл глаза, и передо мной, как живые, появились они — грубоватый Джеймс, смеющийся своим же дурацким шуткам Кристофер, умница Мартинес и лучший в мире ирландец Патрик… Я жив, но это ненадолго. Скоро холод и море возьмут своё. Не скучайте, парни. Скоро встретимся…

В голове вспыхнула боль, и я провалился в темноту.

Заметки без даты

Неприятно, знаете ли, просыпаться от того, что тебя хлопают по щекам и трясут, а под нос суют что-то вонючее. Я чувствовал чужие прикосновения, но сразу очнуться не мог. Сначала вернулась боль во всём теле, я застонал и пошевелился. Потом осознал, что мне тепло и сухо, а вокруг слышны мужские голоса. Попытался открыть глаза, но не смог — веки были тяжёлые, будто из свинца, и не поднимались.

“Я ослеп!” — как молния, ударила мысль, и веки сами собой раскрылись.

Яркий электрический свет заставил тут же зажмуриться. Но я успел увидеть несколько склонившихся надо мной силуэтов.

— Очнулся! Эй, парень! Ты кто? Как тебя зовут?

— Генри… Райт… Я — гражданин США. Где я?

— Ты на канадском траулере “Кленовый бриз”, а мы — рыбаки. Твоё счастье, Генри, что мы заметили тебя, лежащего на льдине, и выловили.

— Спасибо! Вы спасли мне жизнь.

— В точку. А как ты вообще оказался на льдине?

— Не помню, — соврал я, и мой собеседник не стал допытываться. — А куда вы плывёте?

— Домой. Везём в Ванкувер полные трюмы вкусной рыбы. Скоро будем там и сдадим тебя врачам. А пока полежи у нас в лазарете.

***

Канадцы — отличные ребята. Они спасли не только меня, но и все мои вещи, вместе с материалами с советской станции. И даже не вскрыли контейнеры, чтобы посмотреть, что там — пломбы были нетронутыми. Да и с разговорами про то, что я делал среди льдов, не приставали.

Меня положили в лучшую больницу Ванкувера, в одиночную палату. Врачи сказали, что у меня сотрясение мозга, обморожены ноги, сломано ребро и ещё россыпь мелких травм, но жизни ничего не угрожает.

На следующий день, после того как я попал в больницу, ко мне заглянула смущённая медсестра:

— Мистер Райт, как вы себя чувствуете?

— Неплохо. А что?

— К вам посетители, но если вы…

— Спасибо, милочка. Дальше мы сами. Будьте добры, оставьте нас, — и в палату, довольно бесцеремонно отодвинув девушку, вошёл высокий худощавый мужчина с военной выправкой.

А за ним - трое, похожие, как братья — высокие, крепкие, в дорогих костюмах, с серьезными лицами. Я, конечно, ждал визита людей из ЦРУ, но не думал, что так скоро. В маленькой палате сразу стало тесно. Один заглянул в шкаф, другой проверил окно, третий встал у дверей. А худощавый присел на край кровати и показал мне удостоверение.

От удивления я аж присвистнул: меня посетила большая шишка! Я попытался встать и отдать честь, но он остановил меня покровительственным жестом:

— Не стоит, Мистер Райт. Это всё-таки больница, обойдёмся без уставщины. Расскажите, как всё было. Можно без подробностей,  в общих чертах.

…Меня слушали внимательно, только иногда задавали уточняющие вопросы. А я старался говорить сдержанно и по делу. Я рассказал всё: как устроена станция, что мы делали, как погибли парни. И упомянул слова Мартинеса про инфразвук.

— Скажите, а где материалы со станции, которые удалось спасти?

— Вон, в шкафу. Я уговорил врача разрешить держать их здесь, а не в больничной камере хранения.

— Верное решение, — одобрил худощавый. — Здесь всё?

— Да, всё.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

По знаку худощавого остальные забрали контейнеры и осмотрели всю палату, включая меня самого и мою постель.

— Мы забираем материалы. А вы, Генри, выздоравливайте и возвращайтесь домой. Вы отлично послужили своей стране!

Уже в дверях худощавый обернулся и веско сказал:

— Генри, надеюсь, вы понимаете, что теперь знаете слишком много?

— Понимаю.

— Не люблю повторять очевидные вещи, но иногда всё-таки это нужно. Генри, ни одна живая душа в мире не должна ничего узнать об операции “Белая сова”. Будете молчать — с вами и вашими близкими всё будет хорошо. А болтовня обойдётся очень дорого, понимаете?

— Понимаю.

— Вот и отлично. Выздоравливайте, Генри, всего хорошего.

И они ушли.

***

Домой я вернулся только к началу лета. С людьми из ЦРУ я встречался ещё раз, и это было очень похоже на допрос: несмотря на подробный рапорт, меня долго расспрашивали и так, и эдак, пытались подловить на нестыковках. Убедившись, что я не вру, они напомнили, что операция и вся информация о ней строго засекречена, и мне лучше вообще забыть о том, что было. Я заверил, что всё понял, и буду молчать.

И на этом всё. Я не получил ни ордена, ни медали — никакой официальной награды. Деньги выдали, но вовсе не ту сумму, на которую я рассчитывал. Не получилось даже славы среди своих, мол, Генри Райт — неимоверно крутой тип, без которого не обойдётся даже ЦРУ. Большого продвижения по службе я тоже не заметил — я рос в званиях обычно, как все. Разве что на некоторые мои вольности и промахи командиры явно закрывали глаза. Не так, не так я это всё представлял…

На этом дневник заканчивается.

Октябрь 1999 года, город Мэнсфилд, штат Огайо

Последняя записка в самодельном конверте:

“Теперь, Джон, ты знаешь всё. Вот во что вляпался твой дед в молодости. Всю жизнь мне это снилось. Проклятые сны! В них я то погибал сам, то спасал парней, то снова видел тело Криса в пропасти, мозги Джеймса на стене и Мартинеса в воде. Я слышал голоса наяву. Я чуть не свихнулся.

Честное слово, твоя бабушка почти развелась со мной, потому что я замучал её криками во сне и странным поведением. А рассказать о причине я не мог… Я всю жизнь чувствовал себя виноватым перед ней. И перед женой Патрика —  я потом познакомился с ней, но не рассказал, как и где погиб её муж. Постепенно прошло, отболело… Но я ничего не забыл и хотел узнать больше о случившемся с нами. И почему выжил именно я. Представляешь, Джон, меня спасла тугоухость! Как объяснил мне один врач, из-за плохого слуха я хуже воспринимал этот самый инфразвук, и он влиял чуть меньше, чем на других. Поэтому у меня не было галлюцинаций. Такие дела. А про этот чёртов инфразвук через несколько лет после “Белой совы” вдруг заговорили все: пресса, учёные, всякие любопытные… Вроде оружие инфразвуковое пытались делать и СССР, и мы. Но дальше я не копал, это было слишком опасно. И да, я до сих пор не знаю, было ли ЦРУ в курсе, что на “Вьюге” есть такая инфразвуковая экспериментальная установка. Нам ни слова не сказали о какой-то опасности, кроме стандартных. Использовали нас как подопытных кроликов или сами не знали, не поняли? У меня нет ответа, внук… И уже не будет. Возможно, его найдёшь ты.

В этом конверте лежит стопка фото. Видишь ли, мой фотоаппарат уцелел, и я сразу спрятал его в больничном сквере — хотел сохранить фотографии, где парни живы. Да, вот такая глупая сентиментальность. Думал, что дома проявлю, распечатаю, что нужно, и отдам плёнку ЦРУ вместе с рапортом. Но я передумал. Так что ты, Джон, держишь в руках уникальные фотографии. Плёнка надёжно спрятана, на обороте написано, где. Забери её из тайника, если нужно.

Такие дела, внук… Теперь ты знаешь мою тайну. Не спеши, посоветуйся со своим приятелем из ФБР, как лучше поступить. Его зовут Фокс Малдер, если я не путаю, он был на твоём дне рождения в том году. Этот парень показался мне человеком честным и надёжным. Но решать тебе, Джон.

А я прощаюсь, мой мальчик. Теперь мне легко на сердце. И знаешь… Теперь я уверен, что когда встречу парней ТАМ, они будут рады.

Люблю тебя, Джон! Обними и поцелуй за меня всю семью.

Генри Райт.”

Справка:

Траулер — промысловое судно, используемое для добычи рыбы с помощью трала, то есть большой сети, буксируемой за судном.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

— Не смей указывать, адское отродье! Я тебе не верю!

Пока Патрик забалтывал Джеймса, я присел, якобы завязать шнурок, и перетёк правее, уходя из сектора обстрела и намечая, что делать. Свой пистолет далеко, проще руками. Я зашёл за спину Джеймсу и приготовился к броску, но замер на миг, на краткую долю секунды, подавляя острый прилив головной боли и слабости. И ровно в этот миг Джеймс оглянулся.

Его лицо перекосилось от ужаса и ярости, и он выстрелил. Но я успел рухнуть на пол и откатиться за кровать. Громыхнуло, у меня заложило уши, а Мартинес отчаянно взвыл. Пока я лихорадочно доставал из кобуры своё оружие и заряжал, раздался второй выстрел, а за ним - звук упавшего тела. Хлопнула дверь. В домик ворвался холодный ветер.

Я осторожно выглянул - Джейс удрал, а у порога валялся Патрик с залитым кровью лицом. У меня всё похолодело внутри: убит! Я бросился к нему и с огромным облегчением увидел, что пуля прошла мимо, а у командира только разбит висок — попало рукояткой пистолета.

— Радисту… Помоги, — простонал Патрик. — У меня царапина.

Борясь с головокружением и дрожью в руках, я осмотрел Мартинеса. Пуля попала в правую ногу и прошла навылет через мягкие ткани голени, не задев кости. Мартинес весь трясся, из глаз градом лились слёзы. Но, кажется, пережитый страх и боль от раны привели его в чувство: взгляд стал гораздо осмысленней, чем раньше. Я обработал рану, огляделся, нашёл на полу тот самый кусочек металла и вложил его в руку Мартинеса:

— Держи на память. Ты везунчик.

— С-с-спасибо, Генри.

Я помог ему лечь на кровать и велел укрыться одеялом. Его сейчас начнёт лихорадить. Кстати, вот тут пригодился бы техасский виски… Подобрать что ли, пусть послужит хорошему делу.

— Патрик, ты точно сам справишься?

— Да. Поймай этого кретина Фостера, Генри. А то убьётся ведь, как…

Патрик не договорил “как Кристофер”, но я понял и так. И внутренне содрогнулся, вспомнил изломанное тело в ледяной пасти.

— Никуда не денется, поймаю.

Проверив пистолет, я прислушался к звукам снаружи, потом присел и выглянул из-за открытой двери. Джеймса не было видно, но его голос доносился откуда-то справа. Я понял, что он ходит между двумя соседними домиками. Он то затейливо матерился в полный голос, то умолял оставить его в покое. Звучало бредово и очень как-то по-чужому, неестественно, бредово. Чёрт побери, всё, что творится с нами тут — бред, горячечный бред. Но мы — внутри него, и придётся с этим что-то делать. Не забывая про приказы и миссию.

Стиснув зубы и переждав новый накат тошноты и головной боли, я двинулся вперёд. Я не спешил: прятался, используя рельеф, и прислушивался. Сквозь шум ветра было слышно, как Джеймс поёт детскую песенку про утёнка, похабно коверкая слова.

Максимально тихо, стараясь, чтобы снег не хрустел под ногами, я подобрался вплотную, рывком преодолел расстояние от моего укрытия до стены и прижался к ней. Барабаны в голове и не думали утихать, и мне понадобилась пара секунд, чтобы собраться с силами. Джеймс вдруг замолк. Я напряжённо прислушался, пытаясь понять, где он.

— А-а-а-а-а! Северный чёрт!

Я аж подпрыгнул от этого внезапного вопля справа, развернулся и, не особо целясь, выстрелил. Промазал! Джеймс юркнул обратно за угол и крикнул:

— Хрен тебе, адская тварь!

— Это я, Генри Райт! Джеймс, слышишь? Успокойся, это правда я!

Конечно, я не ждал, что он вдруг одумается. Но где-то в глубине души надеялся. Я должен был попытаться! Хотя бы для того, чтобы не корить себя потом, что не попробовал.

— Сгинь, провались! Проклятая нечисть, ты сожрала их всех! Но я тебе не дамся! —  истерично завопил Джеймс и, петляя, бросился в сторону технического модуля.

Я рванул вслед и сразу стал отставать. Джеймс и так бегал быстрее, несмотря на габариты. А сейчас и ноги меня не очень слушались, и было очень скользко — мокрый снег налип на лёд, и получилось месиво, в котором одновременно и вязли, и скользили ботинки.

В голове гремели барабаны, казалось, что лёд под ногами дрожит, вибрирует в такт бешеному ритму моего сердца. Туман перед глазами рассеиваться не желал, но я усилием воли держал взгляд на Джеймсе. По уму, надо было стрелять ему по ногам, но, чёрт возьми, я не был уверен, что попаду хоть куда-то в таком состоянии и на бегу.

Кстати, а Джеймс-то чего не стреляет?

А он добежал до технического модуля и вдруг, взмахнув руками, неловко, боком рухнул в снег. Я спрятался за пустую бочку и стал ждать, что будет дальше. Это могла быть ловушка — он подманивает меня, чтобы пристрелить в упор, когда приближусь.

Но Джеймс сел и… разрыдался! Совершенно по-детски, размазывая слёзы по лицу, он трясся в рыданиях. Между всхлипами я разобрал:

— Не хочу, не хочу!.. Ледяной ад!

Смотреть на то, как здоровенный мужик бьётся в рыданиях, было и жалко, и жутко. Хотелось отвернуться, уйти. Но оставить его, как есть, нельзя: он опасен и для себя, и для нас.

Вдруг Джеймс резко затих и, будто почуяв мой взгляд, поднял голову. Я  тут же спрятался, но он наверняка успел меня заметить.

— Проклятущий север! Катись в ад! Я вам не достанусь!

Он расхохотался безумным, жутким смехом.

Грянул выстрел. Не в мою сторону, совсем нет. Вот дерьмо! Надеюсь, он не…

Но, выскочив из-за бочки, я увидел лежащего в снегу Джеймса. А на стене — розово-красные ошмётки. Техасский бык вышиб себе мозги в прямом смысле — пистолет в рот, и всё кончено.

От этого зрелища меня вырвало. Голова взорвалась изнутри болью, перед глазами замелькали цветные пятна. И меня накрыло… Волна, нет, целое цунами паники захлестнуло с головой.

Я плохо помню, что было дальше. Вроде я бежал куда-то, падал, вставал, снова падал и просил кого-то о пощаде. На какое-то время я напрочь выпал из реальности и очутился в сером кошмаре без смысла, входа и выхода. Только бьющие в голове барабаны и мозги на стене. И жуткий, невыразимый ужас, который куда-то гонит и не даёт вздохнуть.

…Очнулся я от жгучего холода в руках. Встряхнувшись, я понял, что стою на четвереньках, голыми ладонями на льду. А чуть поодаль стоит Патрик и зовёт меня по имени.

— Да, да, я… Тут. Пат, я тебя вижу. Я в порядке.

Убедившись, что я пришёл в себя, Патрик приблизился и помог мне встать.

— Джеймс Фостер застрелился. Я не успел ему помешать.

— Видел его, да. Нас теперь трое.

— Как Мартинес?

— Ничего, держится. Пока тебя не было, мы связались с базой.

— И как?! — я с надеждой уставился на него.

— Разрешили свернуть операцию. За нами прилетят утром. До этого времени мы должны собрать для ЦРУ всё, что только сумеем.

— Погоди, а почему завтра? Они успели бы и сегодня. Дни сейчас долгие, до темноты ещё несколько часов!

— Не хотят рисковать, — он досадливо пожал плечами. — Говорят, что вечером и ночью будет буря. Ещё сильнее, чем та, что была. Переждут её и утром полетят.

— Самолёты им жалко! А нас.. Что мы! Ведь арктическая буря на разваливающейся льдине — совсем не опасно, тьфу, ерунда! Подождём ещё, пустяки! — я нервно рассмеялся.

— Генри, ну хоть ты не начинай, — устало сказал Патрик. — В этом есть свой резон. В конце концов, уже скоро мы вырвемся из этого кошмара. Дотянуть бы только до утра в более-менее здравом уме.

— Уфф… Да. Слушай, Пат… Там где-то у крыльца валяется техасский виски. Кажется, пришло его время.

На лице Патрика появилось сомнение. Он подумал и с явным сожалением ответил:

— Нет, не надо. Да, звучит смешно — ирландец отказывается от виски. Но не стоит. Нас будут осматривать медики, чтобы понять, почему всем хреново и все сходят с ума. А виски испортит картину.

— Виски. Испортит. Пат, а ты точно ирландец? — улыбнулся я. — Кажется, ЦРУ подсунуло нам фальшивку.

Патрик дружески ткнул меня кулаком в плечо и рассмеялся.

…Мы все работали как проклятые, чтобы успеть до бури. Мы с Генри обшаривали оставшиеся постройки, заглядывали в каждую пустую бочку и даже сунули нос в собачью конуру. Самого пса там, конечно, не было. Надеюсь, советские полярники забрали его с собой, когда эвакуировались. Кстати, их-то, если верить обрывку записей, забрали очень быстро и не ждали лучшей погоды…

Всё найденное мы фотографировали и тащили Мартинесу. Он делал опись предметов и складывал всё в специальные водонепроницаемые контейнеры.

Ветер усиливался, то толкал в спины, то бросал в лицо снежные хлопья, а наша льдина стала как-то явно раскачиваться и скрипеть. Это испугало меня больше всего. Другую льдину искать поздно — буря вот-вот разразится. Что ж, будем выполнять задачу, молиться и надеяться на лучшее.

…Наконец остался только технический модуль. Там ещё работали самописцы, и надо было снять с них ленты. А ещё прихватить аппаратуру, которая может быть интересна ЦРУ.

— Давай притащим сюда Мартинеса, — предложил я. — Он лучше разбирается в технике, пусть посмотрит, что пригодится.

— Ты прав, Генри.

Сказано — сделано: мы вернулись с носилками, на которых возлежал, как какой-нибудь дикарский султан, Мартинес, и непрерывно шутил по этому поводу. Он вообще держался молодцом, несмотря на ранение, и даже про призраков больше не говорил. А я не спрашивал — нечего провоцировать. Хватит с нас трупов.

Глаза радиста радостно заблестели, когда он увидел советские приборы во втором модуле:

— Вот это да! Настоящая пещера с сокровищами!

— Дэвид, давай побыстрее. Глянь, что тут годится для слежения за подлодками, мы всё заберём - и назад. Буря усиливается.

— Парни, дайте несколько минут. Я не так хорош в русском, как его знает… знал Крис. Нужно разобраться.

Опираясь на нас, Мартинес с совершенно счастливым видом прыгал между столами и стеллажами, бормотал себе под нос, читая надписи на шкалах и кнопках. Он говорил, что нужно, и мы с Патриком забирали прибор, подписывали его и упаковывали. Но вот Мартинес завис над неприметной железной коробкой:

— Это странно…

— То есть?

— Вот эта шкала частот. Таких не бывает. Или я что-то не знаю, или это шифр.

— Слушай, нам некогда разгадывать загадки от комми. Берём эту штуку?

— Подожди же, Патрик! Все числа на шкале укладываются в последовательность… Дайте бумагу и карандаш, быстро!

Глаза радиста лихорадочно заблестели, а мы с Патриком переглянулись и синхронно покрутили пальцами у виска.

— Я понял, понял! — завопил Мартинес. — Так, делим это на то, а потом вот сюда. Ну точно! Это шкала от 16 до 2 Гц!

— И… Что с того?

— Инфразвук! — аж задыхаясь от распирающих его эмоций, выпалил Мартинес. — Если они изучали голос моря, то… Нет, такие приборы выглядят иначе, и зачем тогда шифровать шкалу! Это особый датчик, и он должен быть подключён именно к излучателю. У них тут работающий излучатель, и мы попали под него!

— Боже, Дэвид, не части, объясни толком.

— Инфразвук — волны слишком низкой частоты, люди их не слышат. В отличие от животных. Знаете же, что звери перед бурей или землетрясением беспокоятся и стремятся убежать? Вот, они слышат инфразвук, который нарастает перед разгулом стихии. Люди, кстати, тоже его ощущают, но хуже, конечно. Опытные моряки или жители побережий, глядя на ясное небо и тихую воду, иногда предчувствуют шторм. В общем, по инфразвуку можно предсказать природные явления.  А ещё… Я читал новые данные, из последних исследований, что у человека инфразвук вызывает панику, головокружение, тошноту, галлюцинации. Понимаете?! Где-то здесь есть работающий излучатель инфразвука! И мы попали под него! Комми проводили тут эксперименты с инфразвуком!

— Чёрт, похоже на правду, — я схватился за голову. — Но этот излучатель  не мог работать всё время. Советские сами посходили бы с ума. И этот инфразвук как-то заметили бы, правда? Хотя бы по косвенным признакам. Когда мы высадились, всё было хорошо. Нам поплохело только после обеда.

— Обед ни при чём. Стало плохо после включения электричества. Мы заодно как-то включили и эту дрянь! — Патрик в ужасе вытаращил глаза. — Господи! Мы сами себя поймали в ловушку!

Я вдохнул побольше воздуха и хорошенько, от души, выматерился. Патрик присоединился, и Мартинес тоже поддакнул.

Я не могу подобрать слова, как это назвать. Это даже не полный провал. Это что-то за гранью! И вроде никто не виноват. Кроме чёртовых комми с их экспериментами! Но они, уходя, отключили свою дрянь. А мы, не разобравшись… Боже! А Крис и Джеймс мертвы… Как страшно и как глупо.

— Где отключается эта дрянь?! — закричал Патрик. — Надо её найти!

— Некогда, буря идёт, — возразил я. — Давайте просто обесточим станцию. Печка топится углём, а утра дождёмся и так.

Мы забрали из технического модуля всё, что могли, а потом отключили питание. Станция погрузилась в темноту. Сложив на посилки Мартинеса вместе с добычей, мы вышли наружу. И тут я вспомнил, что за зданием вмёрзла в лёд какая-то железяка. Мы показали её Мартинесу, и он предположил, что это и есть излучатель инфразвука. Проклятый прибор! Из-за него уже погибли двое. Я почувствовал, как внутри разгорается ярость. До дрожи в руках хотелось вырвать его изо льда, разбить, разорвать и выбросить в море. Поквитаться за парней и за наши страдания! Но усилием воли я подавил вспышку. Сейчас мы не сможем вытащить эту штуку изо льда, да и некогда. И мы поспешили в укрытие.

Уже через двадцать минут после того, как мы отключили электричество, нам полегчало. Барабаны в моей голове утихли, тошнота почти ушла и сердце стало замедляться. Какое это, оказывается, счастье — нормальный, спокойный стук сердца! Патрик тоже порозовел и повеселел. Мартинес страдал от раны и от того, что не может покопаться в экспериментальной советской железяке, но и он бодрился.

— Вот, я был прав! — заявил он. — Нам лучше! И мы разгадали тайну советской станции — тут испытывали инфразвук.

— Завтра или даже сегодня после бури попробуем вытащить эту штуку изо льда. Но даже если не выйдет, мы уже сделали многое. ЦРУшники теперь в долгу перед нами, — прищурился Патрик.

А я промолчал. Я просто радовался, что чужой ритм ушёл из моего тела.

Финал: Операция "Белая сова". Финал

Справка:

Герц (Гц) — единица измерения частоты периодических процессов, обозначающая одно колебание или цикл в секунду. Названа в честь немецкого физика Генриха Герца.

Голос моря — природное явление, инфразвуковые волны, которые возникают над поверхностью моря при сильном ветре, когда ветер обтекает гребни волн. Распространяются на огромные расстояния и считаются признаком приближающегося шторма.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

— Бьюсь об заклад, им снится, как мы растопим чёртову льдину своими горячими ботинками.

Он приглушенно засмеялся, не обращая внимания на моё скептическое молчание. Кристофер отлично знает русский, хотя родился в Сиэтле. Его родители — эмигранты из России и много говорили с сыном на своём языке. Он вообще-то хороший парень, но постоянно несёт чушь и пытается шутить, но получается очень плохо. Это раздражает, и не только меня — лицо сидящего справа радиста Дэвида Мартинеса недовольно скривилось.

— Какие ботинки? Зачем топить льдину, по которой нам ходить? Крис, что за чушь! Помолчи хотя бы полминуты. Ты вообще умеешь молчать? — раздражённо сказал Дэвид, поправляя рукой портативную радиостанцию, закреплённую в нише для груза.

— Умею. Но зачем? Дэв, ты просто занудный нытик.

— А ты — болтливый придурок.

— Хорош, парни, — я развёл руки, отодвигая спорщиков от себя и друг от друга. — Взлетаем. Началось…

Самолёт задрожал и тронулся с места. Сначала покатился, будто нехотя, потом всё быстрее, и, подпрыгнув, оторвался от земли. База, люди на взлётно-посадочной полосе - всё стало маленьким, как игрушечным, а потом исчезло. Мы набрали высоту.

Я засмотрелся в иллюминатор. Под нами расстилались плотная пелена пушистых облаков. Они были похожи то ли на морские волны, то ли на пышную перину. У горизонта всходило солнце. Оно окрашивало и облака, и небо вокруг себя в золотые, розовые и красные тона. Красотища!

Щёлк.

Щёлк.

Щёлк.

Однообразные сухие щелчки вывели меня из задумчивости. Пока я сообразил, что слышу звук, и он раздаётся справа, проснувшийся Джеймс уже напустился на радиста:

— Какого чёрта ты щёлкаешь этой штукой?

— Привычка, — слегка обиженно и рассерженно ответил Дэвид и убрал руку с переключателей на радиостанции. — Тебе что, мешает? Здесь и так шумно.

Радист был прав: самолётные моторы громко и мерно гудели, и их гул вибрацией отдавался в мышцах и костях.

— Какая разница? Щёлканье бесит. Не делай так.

— Ладно.

Джеймс посмотрел в иллюминатор, поёжился и нервно облизнул губы:

— Эй, Крис, как думаешь, на станции можно разжиться трофеями? Ну, русские могут оставить там что-то ценное? Не для ЦРУ, а для нас.

— Не знаю. Дорогие часы, золотые кресты, цепочки и прочее — вряд ли. Это же большевики, — последнее слово Кристофер произнёс с презрением. — Может, найдётся что-то из техники. Или почтовые марки, открытки, советские деньги — их можно продать всяким чокнутым коллекционерам.

— Понял. Я очень рассчитываю вернуться с чем-нибудь ценным в кармане. Парни, вы же не будете мне мешать?

Он сказал это с улыбкой, как бы шутя, но взгляд был серьёзным и злым. По крайней мере, мне так показалось.

…Полёт затянулся: пришлось покружить над морем, пока наши пилоты уточняли у патрульной эскадрильи координаты и правили маршрут — льды ведь не стоят на месте. Но вот объявили, что снижаемся. Все засуетились и стали готовиться к высадке.

В насыщенно-синей, почти чёрной воде плавали ярко-белые льдины самых разных форм и размеров. Сверху они казались совсем плоскими, но я знал, что это не так: каждая льдина - маленький остров со своим рельефом.

— Вот она! Советская станция!

…Высадка прошла успешно. Нам сбросили запас еды и нужный инвентарь. Качнув крылом на прощание, самолёт сделал в воздухе круг и умчался.

А мы остались — пять жалких человеческих фигурок посреди льда и воды.

Патрик, командир нашей отчаянной пятёрки, построил всех в шеренгу, прокашлялся и проникновенно сказал:

— Парни! Все мы здесь — уже лучшие из лучших. Ведь наша страна выбрала нас среди многих и доверила очень важное дело. И мы не подведём!

— Так точно, сэр!

— У нас есть трое суток. За это время мы должны разбить лагерь, осмотреть станцию, отделить важное от барахла и подготовить материалы к перевозке. Через семьдесят два часа за нами прилетят. И мы вернёмся героями! Вопросы, предложения?

— Прогноз погоды, — напомнил я. — Он обещает бурю, надо поторапливаться.

— Ты прав, Райт. Пока позволяет погода, поделим льдину на квадраты, бегло осмотрим снаружи и сделаем фото. А помещения обшарим позже. Ещё вопросы? Нет? Тогда идём.

…Льдина была неправильно-овальной формы, около мили в длину и чуть больше полумили в ширину. Везде виднелись проталины и разводья, а кое-где — трещины, даже такие, что в них можно провалиться. Про их глубину страшно даже думать: отвесные, обросшие сосульками стены провала уходили в полную темноту. Выглядит жутко.

С одного края льдины явно недавно отвалился кусок, и на краю разлома ещё болтался оборванный трос. Я предположил, что откололась та часть, которую русские использовали как взлётно-посадочную полосу.

М-да, состояние льдины так себе. Дай бог, чтобы она протянула эти три дня, пока мы тут. А потом уже плевать.

Нас, конечно, инструктировали, чего ждать от советской станции. Но почему-то у меня упорно стояла в голове картинка, что там будут одни палатки и какие-нибудь ржавые железяки. Но “Вьюга” оказалась просто набита всякой техникой! Чёрт побери, тут даже был новенький трактор! Богато и расточительно живут комми, раз бросают всё подряд.

Все постройки станции были щитовыми сборными домиками на полозьях, с круглыми окошками-иллюминаторами. Жилых строений было пять, мы заглянули во все по очереди. Интерьер везде одинаковый: справа — печка, слева — умывальник, в глубине — стол, стулья и кровати. На полу — длинный узорчатый коврик-дорожка. Меня это умилило: надо же, они заботились об уюте. На стенах закреплены полки, и на них лежат книги, фотографии и разная мелочь. Кстати, в каждом домике проведено электричество, есть телефон.

Видно было, что люди уходили в спешке: на полках — бардак, постели скомканы, на полу валяются вещи, а на столе стоят недоеденные консервы. Интересно, советские правда удрали из-за разрушения льдины? Но станцию забросили больше месяца назад, а льдина ещё цела. Может, было что-то ещё, что заставило их удирать, бросив всё?..

От этой мысли стало так неуютно и холодно, что меня всего передёрнуло. Это заметил Патрик и подбодрил:

— Выше нос, Генри! Тут всё в отличном состоянии. Сейчас затопим печку и согреемся.

— А здесь, похоже, жил главный, — заметил Джеймс. — Стол с ящиками, а не простой, плакаты на стенах. Крис, что на них написано?

— “Бдительность — наше оружие”, “Мы требуем мира”, “Отчизна! Прогресса и мира звезду ты первой зажгла над землёю”.

— Фу, коммунистическая пропаганда! — скривился Джеймс. — Но эта лачуга побольше прочих, и кроватей как раз пять. Останемся тут?

— Остаёмся, — подтвердил Патрик, оглядываясь по сторонам. — И раз мы здесь, давайте всё осмотрим. Тем более тут жил начальник.

Впятером мы быстро обшарили домик сверху донизу. Но ничего интересного не обнаружилось, даже в ящиках, закрывающихся на ключ. Там были только пустые конверты и фантики от конфет. Но под столом Крис нашёл обрывок страницы то ли из дневника, то ли из журнала наблюдений. Почти всё расплылось, но несколько строчек можно было прочесть: “...эвакуация! Так жаль бросать на полпути… А мы только стали стабильно регистрировать неизвестную сейсмоактивность в глубине. Аномалию под льдиной не успеем изучить… Люди важнее всего —за нами вылетели. Наползают льды, станцию раздавит, если…”.

— Всё. Больше ничего не разобрать, — Крис умолк.

В кои веки просто так, без комментариев и дурацких шуток. Повисло тяжёлое молчание. Я будто ступнями ощутил, что под полом домика — многометровый лёд, а под ним — бездонная глубина холодного моря. И в этой глубине может таиться всё, что угодно. Даже такое, о чём мы и не подозреваем. Я вздрогнул и энергично потёр лицо руками, прогоняя дурные мысли.

— Советские полярники нашли что-то странное. И, видимо, опасное, — медленно, будто спросонья сказал Мартинес. — Жаль, нет координат, где это было.

— Уже наплевать, — решительно сказал Патрик. — Эту льдину забросили больше месяца назад, она проплыла сотни километров. Что бы там ни нашли комми, это далеко отсюда. Соберитесь парни, у нас есть дела. Мартинес, расчехляй радиостанцию и наладь связь с мысом Барроу. Фостер, приберись  и затопи печку в этой ночлежке. Райт и Хейз, вы — со мной. Нужно запустить электричество.

Погода портилась на глазах: небо быстро затягивали серые свинцовые тучи, из них сыпалась мелкая и колючая снежная крупа. Ветер усилился и дул порывами: то стихал, то резко толкал в спину. Мы дружно натянули капюшоны и подняли воротники.

Патрик показал на большую постройку, составленную из двух модулей; от неё тянутся провода к остальным домикам. Мы обошли её кругом — сзади, метрах в трёх от стены, чуть-чуть торчал верх уродливой здоровенной железяки, похожей на разобранный двигатель. Эта штука почти целиком была утоплена в лёд и намертво там вмёрзла. Наверняка она была неисправна, и мы не стали с ней возиться, только сфотографировали. А потом пошли внутрь.

Это было техническое сердце станции. В первом домике-модуле на высокой и на вид массивной пластине были закреплены два  больших дизель-генератора. У стены стояли бочонки с топливом, вполне годным. От генераторов тянулись толстые кабели под пол и к стоящим в проходе трём железным ящикам с кучей лампочек, кнопок и переключателей. А уже от ящиков тянулась паутина проводов во второй модуль. Здесь было царство научной аппаратуры: стеллажи и столы со всякими датчиками, радарами, магнитофоны с катушками плёнки. Из-под дальнего стола выглядывала большая картонная коробка.

— Проект “Ноль-ноль-У. Вариант номер пять”, — прочитал Крис на коробке. — Понятия не имею, что это значит.

— Надо сфотографировать для отчёта. Генри, пошли, подсветишь фонарём, — сказал Патрик.

Мы прошлись везде и старательно засняли всё, включая стол с разбросанными  на нём листами разлинованной бумаги.

— Это из журналов наблюдений, — пояснил Крис. — Вот тут фиксировали скорость ветра, тут описаны пробы воды. А тут… Не понимаю, плохой почерк.

— Бери всё, — распорядился Патрик. — А теперь надо включить это барахло.

Это оказалось просто: шумно чихнув, генераторы завелись. Пол дрогнул и мелко, неприятно завибрировал.

— Что-то из этих железных ящиков должно быть распределителем. Крис, найди, где эта дрянь включается.

— “Открыть водкопровод, подставить кружку”.

Мы на секунду замерли, соображая. Потом я воздел руки вверх и вопросил с укоризной:

— Боже, ну за какие грехи ты послал нам этого придурка?!

— Кристофер Хейз, не время для шуток! — гневно воскликнул Патрик.

— Простите, не сдержался. “Резервный аккумулятор”, “Усилитель датчиков”, “Общее”, “Цепь”, “Эхо”, “Энергопитание вкл/выкл”... Во, кажется, понял!

Хейз нажал несколько кнопок, взялся за рубильник и с явным усилием опустил его. Внутри одного ящика загудело, потом в остальных, и зажёгся свет. Через секунду запищало и защёлкало во втором модуле — включились какие-то приборы. Не все, но вибрация пола усилилась.

Я выглянул наружу: над дверями жилых домиков зажглись зелёные фонари, а над прочими постройками — белые. Кое-где даже включились фонари над тропинками.

— Порядок, там тоже работает, — доложил я.

— Отлично. Тогда возвращаемся. Погода становится совсем дрянь.

…Пообедав запасами из своих пайков и попив чай, заваренный на печке, мы немного отдохнули. Домик прогрелся, лампочка на потолке горела стабильно. Было даже уютно, учитывая, что мы сидим на льдине посреди моря, а снаружи бушует буря. Ветер тряс наш бедный домик и порывами бил в стены, будто огромными кулаками. Всё ревело, свистело и стонало, а если посмотреть в окно, то увидишь только снежную завесу. Даже и не сразу скажешь, что день. Но всё это бушевало снаружи, а внутри было вполне хорошо. Если бы не одно “но”: нам поплохело.

У меня кружилась голова, очертания предметов плыли, а в теле засела сильная слабость, будто с большого недосыпа или с похмелья. Подташнивало, так резко и противно, будто желудок пытался взобраться в горло. В ушах беспрестанно звенело.

Остальным было ещё хуже: Мартинес постоянно бегал к ведру и уже выблевал весь обед; Крис лежал на койке, скрючившись, его била крупная дрожь. Патрик и Джеймс более-менее держались, но и они побледнели нездоровой, аж до зелени, бледностью и покрылись испариной.

Мы внимательно проверили консервные банки, коробки и прочее — всё в порядке, ничего просроченного, упаковка целая. Но почему нам так хреново?

— Варианта два, — сказал Патрик, почёсывая затылок, — или пайки с самого начала были испорченные, и нам выдали их случайно. Или…

— Это диверсия! В ЦРУ окопались предатели и отравили еду. Чтобы мы тут сдохли и не раскрыли секретов комми, — простонал с кровати Крис.

— В ином случае я сказал бы тебе: заткнись. Но сейчас скажу: может, ты и прав. Мартинес, соедини с Барроу, нужно доложить о ситуации. Пусть проверят пайки со склада.

Шатаясь, бледный Дэвид добрёл от ведра до стул, со стоном взгромоздился на него и стал колдовать над радиостанцией.

— Никак, — удручённо сказал он через какое-то время. — Одни помехи. Пока погода не улучшится, связи не будет.

— Вот дерьмо! — выругался Патрик, и я согласно кивнул.

Ты чертовски прав, командир, всё это — дерьмо! В которое мы вляпались.

Вдруг снаружи раздался душераздирающий скрежет. Он был похож на усиленный в тысячу раз скрип ржавых дверных петель. Я выругался и зажал уши, Крис накрылся подушкой, Дэвид дёрнулся и чуть не упал со стула, а Патрик с Джеймсом выхватили ножи. За стенами раздались адские звуки: грохот, высокий потусторонний визг, а затем — низкий гул, похожий на отголосок далёкой канонады.

— Пушки… Русские пушки… Стреляют по нам… — забормотал Крис, сползая с подушкой в обнимку на пол.

— Не угадал, — усмехнулся я. — Это льды.

— Что?!

— Льды. Из-за ветра и течений огромные льдины движутся. Они сталкиваются, трутся и ломаются. Сам не верил, пока на Аляске не увидел, как они наползают на берег и друг на друга. И не услышал, какие жуткие звуки получаются.

— Проклятая Арктика! Чёртов север! Здесь всё неправильно.

— Не раскисаем, парни, — Патрик попытался бодро улыбнуться. — Всем взять аптечки и выпить таблетки. И займёмся делом, это лучшее лекарство. Садимся писать рапорт и оформлять те находки, что есть.

Так мы и сделали. Таблетки помогли слабо, хотя в аптечках лежали самые лучшие лекарства. Стало чуть полегче, и только — у меня перестало плыть в глазах и желудок уже не так лез в горло. Слабость и звон в ушах уменьшились, но остались.

Мы засели каждый над своим рапортом. В домике воцарилось молчание. Я по-настоящему увлёкся работой и ни о чём больше не думал, только мельком заметил, что буря стихает — за окнами светлело.

Не знаю, сколько времени прошло. Я уже заканчивал описание документа, когда почувствовал, что внутри растет страх. И растёт с каждой секундой. Стены будто двигались и грозили схлопнуться, как створки мышеловки. Темнота в углу шевелилась, и я был уверен, что кто-то вот-вот выскочит оттуда. В висках противно стучал странный чужой ритм. Я сжал голову руками и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Но вышло только хуже: сердце учащённо забилось, всё тело задрожало. Какой-то животный инстинкт внутри вопил: опасность, беги, спасайся! И где-то на грани восприятия… Я не уверен, что на самом деле услышал… Но… Я еле уловил то ли шёпот, то ли песню. И это было внутри моей головы.

Поражённый, я вздрогнул и посмотрел на сидящего рядом Кристофера.

Он таращился в стену круглыми от страха глазами и тихо повторял:

— Призраки… Русские призраки… Они здесь!

— Крис, что ты видишь?

— Генри, они здесь! Они ждут!

— Кто? Чего ждут?

— Призраки… Души мёртвых… Они там, за окнами… Они меня зовут!

Я нервно сглотнул вставший в горле комок. Никогда не верил во всякую паранормальную дрянь, но… Сейчас это было чертовски убедительно.

Я посмотрел на остальных: у Джеймса — злое, набрякшее лицо, как у тех парней, что ошиваются у дешёвых баров и ищут выпивки или драки. Мартинез одной рукой вцепился в стол так, что от напряжения побелели костяшки пальцев, а другой теребил туда-сюда переключатель на радиостанции. Глаза у него тоже были ошалевшие. Патрик сидел ко мне спиной, но даже так я видел, что он напряжён и готов к бою.

С кем?

С призраками станции?

— Эти места — сущий ад, — буркнул Джеймс и встал. — Пойду освежусь.

— Куда, болван? Там буря. Потеряешься и замёрзнешь.

— Командир, здесь воняет рвотой так, что я не могу дышать. Я просто постою на крыльце пять минут. Погода-то улучшается.

— Хорошо. Только с крыльца никуда!

Как только закрылась дверь, Патрик поднялся на ноги:

— Не нравится мне эта прогулка. Генри, пошли-ка, проверим.

Мы вышли наружу. И я сразу заметил две вещи. Первая: буря стихала, ветер был крепкий, но уже не валил с ног. Вторая: из-под крыльца торчала задница Джеймса, так и прося оставить на ней отпечаток ботинка. Честно, я еле сдержался. А Патрик нахмурился и сказал:

— Вылезай! Фостер, это приказ!

Задница нехотя попятилась, и из-под крыльца показался весь Джеймс. Лицо раскраснелось, глаза блестели, и от него отчётливо тянуло спиртным.

— Смир-р-рно! Генри, проверь, что там такое.

Долго искать не пришлось: в снегу были видны свежие следы — тут что-то закапывали. Я порылся и нашёл потёртый вещмещок. Он был набит соломой, а в её глубине кто-то бережно спрятал две бутылки виски — целую и пустую на треть. Злой, как чёрт, Патрик сунул их под нос Джеймсу:

— Зачем ты приволок сюда выпивку?! Как умудрился?! Отвечай!

— Это не моё.

— Хочешь сказать, это советские полярники оставили под крыльцом американский вещмешок с техасским виски?

Джеймс молчал и смотрел исподлобья. Глаза от злобы налились кровью, широкие ноздри гневно  раздувались, усиливая сходство с быком.

— Молчишь? Ну молчи, кретин. Ты понимаешь своим пустым котелком, что это пахнет трибуналом?

— Ещё и пьёшь втихушку, как школьник, — добавил я.

— Полный кретин, — вздохнул Патрик. — Как только ты пролез в морскую пехоту? Кто-то недоглядел на комиссии. Ты же ставишь под удар не только команду, но и всю страну. Тебе доверили секретную миссию, дали шанс стать героем. А ты готов всё просрать из-за глотка виски! В конце концов, почему ты не сказал: “Парни, у меня есть кое-что классное, давайте угостимся в удобное время?”. Понимаешь? Все и без ущерба для миссии!

— Провались ты к дьяволу! — завопил Джеймс, пуча глаза и брызгая слюной во все стороны. — Иди в задницу, рыжий ирландец! И ты, тупица Райт, туда же. Провалитесь вы все! Все! И эта хренова страна, которая меня загнала в долги и притащила в этот ледяной ад! Все, все вы сдохнете здесь, на радость северным чертям. Они за спиной, они уже готовят вилы! Точат ножи!

— Заткнись!

Джеймс бросился на Патрика, они сцепились и покатились с крыльца в снег. Отшвырнув вещмешок, я коршуном прыгнул на них. У Джеймса изо рта шла пена, он утратил всякий разум и только злобно выл на одной ноте. Эти звуки никто не назвал бы человеческими. Но даже в таком состоянии техасский бычок был весьма силён и ловок. Только вдвоём с Патриком мы смогли его скрутить и связать ремнями руки и ноги. Обездвиженный, он теперь жалобно подвывал, как раненый пёс. Мы заткнули ему рот перчаткой.

Тяжело дыша, мы с командиром посмотрели друга на друга. У Патрика рассечена бровь, лицо в крови; у меня синяк на всю скулу и остро болят рёбра — этот гад изловчился хорошенько пнуть меня в бок.

— Потащили его в дом, Генри.

У Криса и Мартинеса, сидящих на кровати, одинаково вытянулись от удивления лица, когда в дверь вошли побитые мы и втащили извивающегося Джеймса. Швырнув его на кровать, Патрик велел построиться и, прохаживаясь перед нашей поредевшей шеренгой, сказал:

— Парни, я знаю — всем тяжело. Вы ведь тоже чувствуете эту дрянь? Накатывает паника, страх, кажется, что кто-то смотрит в окно, хочется убежать, да? И посторонние звуки чудятся.

— Голоса, голоса!.. — это Крис. — Русские призраки!

— Я… Я видел их за окном, — дрожащим голосом добавил Мартинес.

— Что-то странное творится — факт, — продолжил Патрик. — То ли отравление виновато, то ли арктическая буря так плющит мозги. А может, комми как-то отравили льдину… Я не знаю. Но, как бы то ни было, Джеймс Фостер нарушил правила, подставил всех и поднял руку на своего командира. Поэтому он сейчас в таком хреновом виде. Хочу сказать, парни: всем тяжело, но не будьте, как кретин Фостер. У меня самого сердце бешено стучит, и я хочу удрать подальше отсюда. Но мы не на прогулке, а на важной миссии. И мы выполним её! Не позволяйте неведомой дряни выбить вас из строя! Помните: всё это глюки! Пейте таблетки, если совсем накрывает — скажите тому, кто рядом. Держимся по двое, следим друг за другом и помним о долге. У нас есть трое суток, но мы ускоримся. Предлагаю взять себя в руки и максимально быстро найти всё, что нужно ЦРУ. День длинный, мы можем долго работать, и есть электричество. Как только появится связь, сообщим всё на мыс Барроу и потребуем забрать нас раньше. Обшарим эту станцию сверху донизу и выполним приказ! А, парни?!

— Так точно!

— Мартинес, попробуй прямо сейчас. Буря стихает, может, получится.

— Есть, сэр.

Радист  встал и пошёл к столу. Он шатался, как пьяный, и Крис поддержал его и помог сесть. А потом сам мешком осел на стул рядом и согнулся в рвотных позывах над заботливо подставленной мной кастрюлей.

Мы же с Патриком достали аптечки, и я обработал ему рассечение на брови. А затем мне пришлось задрать рубашку, и Патрик проверил мои рёбра — целы, но на боку налилась здоровенная гематома. На выдохе было больно, но это ерунда, жить буду.  То ли лекарства уже переставали действовать, то ли из-за драки, но мне стало хуже. Голова уже не просто кружилась, она болела так, будто сейчас разломится пополам. Патрику, судя по всему, тоже поплохело, он съел сразу горсть таблеток.

— Нет, никак, не могу, не могу связаться с Барроу! — с истеричным надрывом взвыл Мартинес. — Ловится всякая дрянь: разговоры рыбаков, радиолюбители болтают, даже русская волна попалась. Всё, что угодно, но не база — эти никак! Ну вы только послушайте!!!

Возмущённый Дэвид выкрутил ручку и переключил на динамик. Мы услышали треск радиопомех и сквозь них бодрый русский голос: “Дорогие товарищи! Жители и гости столицы, мы рады пригласить вас на выставку, посвящённую сорокалетию…”.

Кристофер, согнувшийся над кастрюлей, вздрогнул и замер. А потом вскочил, как ужаленный. Глаза побелели и стали совершенно безумными. Он швырнул стул в стену и заорал:

— Русские идут! Призраки! Станция захвачена! Не-е-е-е-ет!

И бросился бежать, едва не высадив плечом дверь. Мы с Патриком переглянулись и ринулись вдогонку.

Крис бестолково метался в панике, визжал и орал про призраков, которые пьют его кровь. Только что у него, сволочи такой, еле сил хватало, чтобы сидеть, а сейчас вон как быстро бегает! Только хорошего в этом не было: Крис никого не узнавал, наоборот — удирал во всех ног, наверное, видя вместо нас тех самых призраков.

Он поскользнулся, упал и… кубарем покатился прямиком в большую трещину в льдине. Он отчаянно пытался остановиться, зацепиться за что-то, но бесполезно. Жуткий миг на краю, и он рухнул вниз.

— А-а-а-а-а-а! — донёсся из ледяной пасти и сразу оборвался крик.

Мы с Патриком осторожно, на животе, подползли к краю трещины и заглянули в неё. На стенах кое-где видны были сбитые сосульки — их снесло, ударяясь и отскакивая от стен, человеческое тело при падении. Внизу, в тёмно-синей темноте, вися над чёрной бездной, распластался Крис, спиной рухнувший на маленький выступ. Голову почти отрезало от шеи ледяной пластиной, не хуже, чем гильотиной. Левая нога вывернута под жутким углом, и даже сверху видно, как из штанины торчат сахарно-белые обломки кости. Вокруг тела ширилась лужа крови, она утекала вниз, в жадную чёрную бездну.

Мы отползли подальше от края, встали, сняли шапки и прочли короткую молитву. И дураку ясно, что спасать некого.

Упокой, Господи, душу несчастного Кристофера Хейза…

Обратно мы вернулись нескоро. Сначала Патрик сфотографировал тело и заставил это сделать меня. “Доказательства”, — многозначительно произнёс он. Потом мы позволили себе отдохнуть, присев на пустую бочку. Мне стало хуже: в голове беспрестанно били барабаны, сердце колотилось как бешеное и не желало замедляться. Перед глазами висела дымка, и я не мог понять, то ли у меня отказывает зрение, то ли действительно наполз туман.

Чёртов Север! Здесь всё неправильно!.. Эх, Крис. Уже покойный Кристофер Хейз, ты оказался прав, чёрт возьми!

Я посмотрел на Патрика — он побледнел ещё больше, из груди вырывались отрывистые хрипы. Челюсти сжаты, глаза прикрыты — он боролся со слабостью тела и безумием, в которое мы все проваливались. Я не слышал голосов (те звуки на грани не в счёт) и не видел ничего необычного. Но остальные… Они уверены, что видят и слышат настоящих чертей и призраков. Или в самом деле видят? И почему эта дрянь не является мне?

— Генри… Ты — следующий по званию и мой заместитель… — вдруг заговорил Патрик. — Слушай мой приказ…

— Эй, ты чего? Не вздумай вот так лечь и помереть!

— Я забочусь о деле. Если я того… сложу полномочия, ты доведёшь всё до конца. Обшарь домики, бери все бумаги, все приборы, которые похожи на акустику, все ленты из самописцев — в ЦРУ разберутся. И делай фото, много фото! Всё фиксируй — это будет твоим… нашим спасением. Обещай мне.

— Обещаю.

Он с благодарностью кивнул и простонал:

— Как же хреново, Генри! Так хреново мне не было даже в Корее. Эта проклятущая льдина… Она вся трясётся, и от этого ещё хуже.

— Да, её качает море. Хорошо ещё, что наша льдина не столкнулась с другой. Патрик, а ты слышишь или видишь что-то странное?

— Да. Кривые силуэты, то ли люди, то ли… Эти, гуманоиды из Розуэлла. Они глазеют на меня и ждут. Ждут, как птицы-падальщики. Но я ведь знаю, что такого не бывает! Я говорю себе, что их нет, я не должен в них верить. Такая чушь… Я привык доверять себе, своему чутью, а теперь убеждаю себя, что мои глаза мне врут. Это так клинит мозг… А ты, Генри? Что ты видишь?

— Ничего, — с какой-то неловкостью сказал я. — Я еле слышу что-то похожое на шёпот, и всё. И перед глазами туман стоит. Но мне тоже хреново: давит страх, очень болит голова, сердце как бешеное.

— Всё равно у тебя больше шансов закончить миссию. Не подведи, Генри.

— Не подведу, Пат. Обещаю.

Мы пожали руки и коротко обнялись. Посидев ещё минутку и собравшись с силами, мы пошли к домику. Обоих шатало, ноги не хотели слушаться. Но мы упорно шли. Я заметил, что кое-где появились новые полыньи и трещины, а старые расширились. Льдина понемногу разваливалась, и оставалось только молиться, чтобы её хватило на нас.

…Конечно, мы сглупили. Мы не прислушались к звукам внутри, не заглянули в окошко - а стоило, зная, что у всех едет крыша. Но мы этого не сделали. За что и поплатились.

Продолжение: Операция "Белая сова". Часть 3

Справка:

"...воевал в Корее" — имеется в виду Корейская война — конфликт между Северной и Южной частями Корейского полуострова с 1950 по 1953 гг. США принимали в нём участие как одна из главных сил со стороны южан. Войска США вели активные боевые действия на суше и в воздухе, обеспечивали дипломатическую и логистическую поддержку Южной Кореи.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Хозяин кабинета хотел было ответить, но тут в коридоре громкий топот. Дверь распахнулась без стука, и решительным шагом вошёл высокий крепкий мужчина. Он пригладил русые волосы, коротко подстриженные “площадкой” и раздражённо заявил:

— Надеюсь, это стоит того, чтобы выдёргивать посреди ночи из постели! А я там был не один, между прочим! И мне стоило больших трудов затащить…

— Избавьте нас от подробностей, мистер Харпер! — решительно прервал его Рэйли. — Ваши постельные пристрастия здесь всем известны, не стоит об этом. А теперь — к делу!

Харпер недовольно скривился, но промолчал, решив не заедаться с начальством из-за ерунды. Все расселись за столом и открыли папки с бумагами, которые уже подготовили для участников ночного совещания.

— Сразу с главного, — начал Рэйли. — СССР закрыл свою экспериментальную дрейфующую полярную станцию “Вьюга”. Она должна работать ещё месяц, но персонал и технику спешно эвакуировали. Официально — из-за разрушения льдины, на которой находится станция. Так это или нет, плевать. Важно, что станция заброшена, а течения и ветра пригонят её в воды Канады! Расчёты метеорологов и карты — в папках, ознакомьтесь. Так вот, мы должны высадиться на “Вьюгу”! С Канадой проблем не будет. Мы ведь давно подозреваем, что комми создали акустическую систему слежения за подводными лодками, аналогичную нашей, а то и лучше. И полярные станции явно играют важную роль. Но конкретных данных и доказательств до сей поры не было. А если в руки попадёт свеженькая станция… Советы заявляли её как экспериментально-гидрологическую, но мы же понимаем, что слова и дела — вещи разные. Мы должны организовать операцию по высадке как можно быстрее! Мы получим бесценные данные!

— Дополню, мистер Рэйли, с вашего позволения, — вступил в разговор Харпер. — Недавно мои птички в клювах принесли информацию, что Советы проводят серию неких экспериментов с необычным звуком, в том числе в Арктике. Данные разнятся, но, возможно, мы говорим об одном и том же.

В кабинете надолго повисло молчание. Кто-то читал документы в папке, кто-то подошёл к огромной карте, висящей на стене, кто-то молча рисовал на бумаге схемы. Рэйли закурил сигару и сквозь дым пристально наблюдал за остальными, в уме дописывая строчки в характеристику каждого.

Наконец заговорил худощавый военный:

— Очень заманчиво, но... Найти  на просторах Арктики эту конкретную льдину непросто, а комми вряд ли оставили нам маячки и указатели: “Лететь сюда”.

Все посмеялись, и военный продолжил:

— Насколько я понял, станцию окружают многолетние льды — даже на ледоколе не пробиться. А для вертолётов дистанция слишком велика. Остаются только парашюты и самолёт.

— Не вижу проблемы, — пожал плечами Харпер. — Это север, там всегда непросто. Но у нас полно успешных высадок в таких условиях!

— Сбросить кого-то с парашютом — не проблема. Куда сложнее его со льдины забрать.

— Но вы же разрабатывали подвесную систему “Небесный крюк” как раз для таких случаев, чтобы забирать агента в самолёт без приземления. Так давайте используем её!

— Нет-нет-нет! — возразил худощавый. — Система слишком сырая! Даже на животных ещё не пробовали. Я решительно против! Цена ошибки слишком высока. Придётся садиться на лёд, ничего не поделаешь. Нужны опытные, но авантюрные люди. Правда, подготовка операции займёт какое-то время, станет теплее, всё будет таять… Условия усложнятся ещё больше.

— Вы что, хотите ждать до новой зимы? Чем быстрее мы окажемся на станции, тем лучше. Нельзя позволить природе и комми лишить нас ценной информации!

— Нельзя, — согласился худощавый. — Но надо хорошо всё просчитать. Обратите внимание, прогноз погоды плохой, сильные ветра и метели.

— В конце апреля?

— Это Арктика, мистер Харпер! Она не прощает небрежности. Если льдина под станцией разрушается, сможем ли мы быстро вытащить своих людей?

— Вы что, верите словам советских? — вступил в разговор молчавший доселе блондин со шрамом на лице. — Всё это очень подозрительно. Я не верю, что комми вот так просто забросили станцию. Это ловушка: они ведь понимают, что мы не упустим такой шанс!

— Боже, да льдине плевать на политику!

— Мне показалось, или вы на стороне…

— ПРЕКРАТИТЬ СПОРЫ! — рявкнул Рэйли.

Тут же воцарилась тишина. Рэйли обвёл всех присутствующих долгим взглядом и веско сказал:

— Операция будет в любом случае. Назовём её “Белая сова”. Она будет в приоритете, время поджимает. Сколько у нас есть проверенных агентов с полярным опытом? Желательно со знанием русского.

— Простите, мистер Рэйли, но это излишне, — возразил Харпер. — Пилоты — да, нужны лучшие. А на льдину  можно высадить кого угодно! Ведь их задача — осмотреть станцию и приволочь сюда всё интересное. А изучать материалы будут другие люди, так?

— Да. К чему вы клоните, Харпер?

— По сути, нам нужны не суперагенты, а курьеры. Просто здоровые и преданные стране парни, а таких много. Куда больше, чем обученных, опытных и очень дорогих агентов. Этих лучше поберечь, а исполнителей найдём в любом воинском подразделении. У нас полно морпехов с парашютной подготовкой.

— Операция и так будет стоить нам тысячи и тысячи долларов. Какой смысл экономить на исполнителях? По-моему, это мелочно и слишком рискованно, — возразил блондин со шрамом.

— Экономить стоит всегда, — вольготно откинувшись на спинку стула, назидательно сказал Харпер. — Расточительство — грех, между прочим.

Блондин в ответ только иронично хмыкнул, и оба в ожидании решения посмотрели на начальство. Заместитель директора Рэйли нервно потёр виски. Было видно, что в нём борются разные чувства. В конце концов он махнул рукой и впервые за вечер улыбнулся:

— Не хочу это говорить, но вы правы, Харпер! Так и поступим. Теперь обсудим вот что…

Ночное совещание затянулось, и его участники разошлись уже на рассвете. Но они могли собой гордиться: подготовка к операции “Белая сова” уже началась и набирала обороты.

Октябрь 1999 года, город Мэнсфилд, штат Огайо

Письмо в самодельном конверте:

“Дорогой мой внук Джон! Не показывай письмо НИКОМУ, пока не прочтёшь всё, что лежит в конверте! Если ты читаешь это, значит, я уже умер или лишился разума, что почти то же самое. Никто не вечен, увы.

Ты знаешь, Джон, что я очень люблю всю семью. Но я всегда выделял тебя, ты всегда был особенным. Ты не терпел подлости и лжи даже в детстве. Помнишь, на Хэллоуин дети стучались в дом слабоумной Мэгги много раз подряд, ведь она не понимала, что уже угощала конфетами только что? Ты единственный отказался так делать и даже подрался с тем рыжим олухом, внуком соседей… Тебе, кажется, было семь лет.

Но я отвлёкся. Так вот, я могу доверять только тебе. Я хранил эту тайну всю жизнь, молчал, как рыба, больше сорока чёртовых лет. За это время из крепкого парня я стал больной старой развалиной... Эта тайна должна была умереть вместе со мной. Но теперь, когда я ложусь на операцию — вырезать проклятую опухоль в голове, а мои шансы вовсе не так хороши, как говорят доктора… Я понял, что нет, так нельзя. Люди должны узнать правду! И только ты, мой умный и смелый Джон, сможешь распорядиться этой информацией так, как надо.

Прилагаю к письму дневник. Нет, я не вёл его ТАМ, но записал всё на бумагу, как только смог. Поверь, я ничего не приврал. И ничего не забыл, ни единого звука, ни единой детали. Скорее я забуду своё имя, свою собаку и даже тебя, Джон. Но что было ТОГДА — буду помнить. Потому что это невозможно забыть.

Читай же скорее.

Любящий тебя дед, Генри Райт.”

Дневник морского пехотинца Генри Райта

16 апреля 1958 года. Вечер

Завтра особенный день в моей жизни! Я весь дрожу, как девчонка.

Если бы неделю назад кто-то сказал, что меня выберут для особо важной миссии, я рассмеялся бы этому чудаку в лицо. Ведь я — обычный парень из небогатой семьи, мне было непросто даже попасть в морскую пехоту! Служба — отличный шанс выбиться в люди, и я стараюсь, видит бог, стараюсь изо всех сил. Я не лучший, но и не худший в нашем подразделении, несмотря на так себе слух. Да, у меня есть тугоухость, из-за частых отитов в детстве. Но я давно наловчился скрывать это. Даже армейские медкомиссии до сих пор не раскрыли обман. И теперь мне втройне важно не облажаться!

Неделю назад ко мне подошёл сержант и как-то нервно сказал:

— Генри, бегом в штаб. Тебя ждут.

— Кто?

— Какие-то люди. Кажется, они из ЦРУ или похожей конторы. Ты там осторожнее.

В штабе меня ждали трое незнакомых мужчин в дорогих костюмах. Они долго расспрашивали о всяком, особенно про Аляску (я жил пару лет в Анкоридже у дяди) и в конце спросили, готов ли я постараться на благо своей страны? Как всякий хороший солдат, я расправил плечи и бодро ответил:

— Так точно, сэр!

В тот же день меня отправили сюда, на базу “Мыс Барроу”. Каждый день нас, кандидатов, то гоняли по полосе препятствий, то обливали холодной водой, то изводили парашютными тестами и работой в команде.

И вот нас осталось пятеро. Только сегодня мы узнали, в чём суть нашей миссии: высадиться на льдину и обследовать заброшенную советскую станцию. Оттуда комми, возможно, следили за нашими подлодками. Мы должны внимательно осмотреть станцию, сфотографировать и забрать всё, что представляет интерес.

За успешную операцию нам обещали внеочередные звания, хорошие деньги и негласную протекцию в службе. И, чёрт возьми, это ШАНС! Для меня, простого парня без денег и связей, это подарок небес! Спасибо, Господи, что дал мне шанс, и я не подведу.

Но как же я волнуюсь, чёрт побери! Вон, аж лицо пошло красными пятнами, и руки трясутся, прямо как у моего папаши с перепоя. Ну почему Советы запихали свою станцию так далеко на север?! А мы теперь высаживайся туда, в ветер, туман и прочие пакости арктической погоды!

Так, отставить мандраж! Надо успокоиться и готовиться к завтрашнему дню. Всё будет хорошо. В конце концов, это просто льдина и советское барахло на ней. Станция заброшена, по нам даже стрелять некому, и это, конечно, плюс. А со всем остальным справлюсь, или я не Генри Райт!

Продолжение: Операция "Белая сова". Часть 2

Справка:

Стрижка "Площадка" (англ. «flattop») — мужская стрижка, характеризуется плоской горизонтальной «платформой» на верхней части головы и короткими волосами на висках и затылке. Такую стрижку носили Терминатор и Иван Драго.

Мыс Барроу — крайняя северная точка Соединённых Штатов Америки и Аляски.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Впрочем, что рассказывать? Немного. Почуяла опасность, детей спрятала, и тут ворвались двое грабителей. Гаврилу Фомича убили, потом один стал искать детей, второй пытался её изнасиловать. Тонька его укусила, он её ударил, она потеряла сознание. Очнулась — бандиты лежат растерзанные. Что случилось, не знает. Схватила детей и побежала к людям. Одного преступника Тонька узнала — он из соседней деревни, а второго пару раз видела у завода, но кто такой, толком не знает. Вот и всё…

Тонька ничего не сказала о своём коротком, но ярком ощущении раздвоенности — посчитала это неважным и даже стыдным. Мало ли чего покажется человеку…

Но теперь, когда её оставили в покое, и она могла в тишине всё обдумать и взвесить, она всё больше понимала, что загадочная ласка — не выдумка испуганных детей и не обморочное видение. Кто-то же загрыз бандитов в запертой избе. И этот зверь как-то связан с ней самой.

Неизвестно, сколько Тонька просидела у двери. Наверное, долго. Только приближающиеся шаги вывели её из ступора. Бабка Нина подошла со свечой в руке и шёпотом спросила:

— Ты чаво сидишь-то? Даже не разулась. Болит что-то?

— Нет, просто… Не могу, сил нет, — так же шёпотом ответила девушка.

— Давай помогу.

Поставив свечу на пол, старуха села рядом на лавочку и стала снимать с внучки обувь. Тонька вяло протестовала, но та была непреклонна.

— Пойдём спать, дитятко. Натерпелась ты сегодня. Это ж надо, в такой кошмар угодить. Эх, Гаврилу Фомича жалко, — вздохнула бабка Нина.

— Ага… — откликнулась Тонька и подняла голову.

В свете свечи морщинистое бабушкино лицо вдруг показалось более молодым, а глаза, в которых отражался огонёк, стали необычными: хитрыми, добрыми и мудрыми, будто и сами знали множество тайн, и призывали поделиться своей.

И Тонька решилась сказать. Прикусив губу от волнения, она прошептала:

— Кажется, этих бандитов загрызла я.

Бабка Нина вздрогнула и нахмурилась.

— Ты?.. Как это?!

— Может, со страху показалось… Может, я с ума схожу. Но… Когда я упала в обморок, то стала лаской и их растерзала, вот! — выпалила Тонька. — Помнишь, шесть лет назад телёнок потерялся, а я его из болота вытаскивала? Тогда со мной это первый раз было, но я не поняла. А тут Мишка с Машкой сказали, что видели, как ласка мне в рот прыгнула. Она, то есть я, бандитов загрызла, кому ещё-то!

— Тс-с-с! — приложила палец к губам бабушка. — Обувайся, айда в сени. Там поговорим, а то всех разбудим.

Они вышли, и бабушка порывисто обняла внучку, прижала к себе и погладила по голове. От этой внезапной ласки Тонька удивлённо замерла.

— А я надеялась, что отведёт тебя судьба от этой напасти... А вон как вышло… Догнало тебя…

— Бабушка, я не понимаю! Я что, оборотень?

— Нет, девочка. Ты — двоедушница. Как и прабабка, то бишь моя мать.

— Что?.. Как?

Ошеломлённая Тонька вытаращилась на бабушку, будто впервые её увидела. Та только грустно усмехнулась:

— А вот так. У двоедушников по две души: обычная, человечья, и… Не знаю уж, какая она — то ли звериная, то ли колдовская. Одна спит, другая колобродит, и они друг про друга ничего толком не знают. Замечала, что ты спишь очень крепко, тяжело разбудить?

— Ну… вроде… — почесала затылок Тонька.

— Пока спишь, вторая душа может выбираться наружу и бродить по своим делам. Она ма-а-а-ахонькой мошкой или зверьком обернётся и заходит-выходит через рот. И пока она не вернулась, человек спит, как убитый. А если всё-таки его разбудить, пока вторая душа не вернулась, то он себя плохо чувствует и может заболеть. А так живёшь и не знаешь ничего про вторую душу. Иногда припомнишь что-то такое, но думаешь — приснилось.

— Но я не спала, что тогда на болоте, что сегодня!

— То-то и оно, — вздохнула бабушка. — Вторая душа обычно в спячке. Но когда ты сильно чего-то боишься или злишься, да ещё кровь у тебя идёт, вторая душа вылезает сама. Опасность вроде как чует. И бросается на всех, кто рядом - защищает тебя, ну и себя тоже.

— А я в это время в обморок падаю?

— Да. Сознание теряешь, когда она просыпается, и не очнёшься, пока она обратно не залезет.

Тонька молчала. Она и верила, и не хотела верить бабушкиным словам. Но по всему выходило, что та права.

— Двоедушество, Тонечка, в нашей семье передаётся по женской линии. Обычно от бабушки к внучке, но иногда — от матери к дочке или от прабабки — правнучке. Моя мать двоедушницей была, она мне всё рассказала. Её вторая душа куницей бегала, я своими глазами видела. Я — обычная, у меня сыновья, дочек нет. А тебе, стало быть, от прабабки подарочек достался…

— Двадцатый век на дворе! Люди на самолётах летают, радио слушают. А тут такое, из дремучих суеверий… И правда. Почему ты раньше ничего не не говорила? Я бы знала, что я такая! Я была бы готова!

— И что с того? Управлять этим нельзя. Знай ты раньше, возомнила невесть что, глупостей бы натворила. И ещё… — бабушка на миг смутилась, но потом продолжила, — я ведь думала, дура старая, что если ты не будешь знать, не будешь про это думать, то оно и не проявится, двоедушество… А вон как вышло. Прости.

Тоня и бабушка обнялись и долго стояли молча, глядя на пламя свечи. Девушка была совершенно растеряна: мало жутких событий дня, так ещё и выясняется невероятное про семью и про тебя лично!.. И бабушка, всегда такая сильная, строгая, скорая на расправу, вдруг обнимает, говорит по душам и делится тайнами. Мир точно сошёл с ума.

— Пойдём спать, Тоня, — сказала бабушка. — Утро вечера мудренее.

— Да, сейчас. Скажи только, а откуда взялось это двоедушество? Почему в нашей семье?

— Мать рассказывала, будто наша пра-пра-пра, в общем, давняя прабабка соперницу в болото заманила и утопила, а та, умирая, прокляла её, мол, и ты сама, и твои внучки и прочие двоедушницами будут. Правда то или нет, кто ж теперь узнает?..

В сенях повисла тишина. Тонька схватилась за голову, тяжело вздохнула и села на перевёрнутое вверх дном ведро. Она уставилась отрешённым взглядом на пламя свечи и застыла, не двигаясь. Бабушка сочувственно вздохнула и про себя отметила, что у Тоньки в темноте глаза блестят медно-красным — прямо как у куницы и похожих зверей, вроде ласки. Или это кажется, обманывает старческое зрение свечной огонёк?..

— А ведь вторая душа мне жизнь спасла, — подала голос Тонька. — И не только мне, близнецам тоже. Ласка убила грабителей. Если бы не она… Разве плохо: ты в опасности, бац — и появляется зверь, который всех порвёт. И ты ни при чём, ты же без сознания. Разве это проклятье? Наоборот, здорово.

— Тоня, что за мысли такие? Ты меня пугаешь. Не всё так просто. Вторая душа сама себе хозяйка. Просыпается она, когда хочет, а заступится ли за тебя — неизвестно. Мало ли что ей в голову взбредёт. Прабабку твою вторая душа не спасла… И как жить с таким? Если прознают соседи, только и жди, что избу подожгут, да вместе с тобой. А рожать как? Сейчас вон фельдшеры есть, врачи — они помогают, а душа-зверь не понял и всех загрыз. А если вторая душа навредит кому-то из семьи? Да мало ли чего. Нет, ужасно, когда в тебе что-то живёт, а ты этим не управляешь!

— Сложно как всё, — вздохнула Тонька. — Неужели нельзя со второй душой как-то договориться? Изучить её?

— Утро вечера мудренее, — повторила бабушка. — Пошли спать. Ты на ногах еле стоишь. Я тобой горжусь, Тоня. Ты — храбрая и умная девочка, и без всякой второй души.

Смущённая и растроганная Тонька уткнулась лицом бабушке в плечо. Старуха погладила её по волосам, а потом сказала привычно строго:

— Ты же понимаешь, что это всё — большая тайна? Никому и никогда не говори, что ты — двоедушница! Никто не должен знать.

— Почему?

— Потому! Проблем не оберёшься, дурища!

— Бабушка, но времена изменились! Сейчас всё по-другому. Раз вторая душа есть, её надо изучать! Не бояться её, а изучать, понимаешь? Эксперименты всякие проводить, измерять и всё такое, что по науке положено. Наука всё на пользу людям повернёт.

— Чушь! — разозлилась бабушка. — Истыкают тебя иголками, замучают, а толку чуть. И нам тут дом подожгут. Молчи, не высовывайся!

— Это неправильно! Это отсталость — всего бояться!

— Ишь, упёртая!

— Какая есть!

Обе обиженно замолчали.

— Ладно, давай так, — примирительным тоном сказала бабушка. — Я тебя отпущу на радистку учиться и денег на житьё-бытье дам, есть у меня под сундуком запасец. Учись и сама потом выберешь, что по душе — в городе остаться или в деревню вернуться.

Девушка замерла, не веря своим ушам. Неужели правда?! Её отпускают?

— Но ты за это поклянёшься, Тоня, крепко пообещаешь, что пока меньшие дети школу не закончат, ты никому ничего не расскажешь и будешь скрывать своё двоедушество. А потом… сама решишь. По рукам?

На секунду Тонька задумалась. И, решив не упускать мечту, протянула руку и поклялась так, как требовала бабушка.

…Уже засыпая, Тонька, надеясь, что вторая душа-ласка её услышит, прошептала: “Спасибо! За всё спасибо”.

Эпилог

конец весны 1949 года

В отделении милиции города Кунгура царила суета. Но не привычная рабочая суета, когда звонят телефоны, хлопают двери, снуют туда-сюда люди, а разговоры, ругань и плач сливаются в многоголосый шум. Нет, это была хлопотная суета переезда. Из старого здания, милиционеры перебирались в новое, специально для них построенное.

Коридоры опустели: убрали все стулья для посетителей и плакаты со стен. Многие кабинеты уже стояли опечатанными, но в других ещё шли сборы. Например, в кабинете №14 двое разбирали шкаф.

Молодой милиционер с погонами младшего лейтенанта, стоя на стремянке, доставал с верхних полок папки и коробки и передавал их вниз, напарнику. Лейтенант был высокий, подтянутый, гладко выбрит, черты лица мужественные и приятные — хоть агитплакат с него рисуй! Растрёпанные волосы и пыльные руки совсем не портили впечатления.

Второй милиционер, одетый в гражданское, по возрасту годился лейтенанту в отцы. Он был ниже среднего роста, но крепкий, широкоплечий, с короткой шеей, весь какой-то квадратный. Над ремнём нависало явное брюшко. Рядом с красавцем-лейтенантом он казался неуклюжим деревенским увальнем. Но живой цепкий взгляд и ловкие движения явно говорили, что это впечатление обманчиво.

— Олег, много там ещё? — спросил он. — Полдня возимся, и конца-края нет.

— Потерпи, Кирилл Сергеич, осталось чуть-чуть, — отозвался младший лейтенант, залезая чуть ли не по плечи на полку.

— Этот ворох бумаг на меня тоску нагоняет. Как там говорят: “Один переезд равен двум пожарам”?

— Точно, — донеслось из глубин шкафа. — Хм, а это я раньше не видел…

— Что там? — оживился Кирилл Сергеевич.

— Вот, смотри.

Вынырнувший из шкафа Олег протянул старшему товарищу толстый альбом. Его обложка была обтянута тканью красивого вишнёвого цвета, а на страницы наклеено много всего — альбом закрывался с трудом.

Кирилл Сергеевич протёр обложку, пролистал несколько страниц и удивлённо воскликнул:

— Ба! Вот это находка! Я думал, его давно потеряли. Или Сафаров с Алексеенко забрали, когда на пенсию ушли.

— А что за альбом? — заинтересовался Олег.

— Слезай, посмотришь.

Лейтенант спустился с лестницы и присоединился к товарищу.

На пожелтевших картонных страницах были наклеены чёрно-белые фотографии, а рядом шли аккуратные подписи: номер дела, что произошло, улики и место преступления, кто задержал. Кое-где было указано решение суда. Олег с интересом разглядывал фотографии и читал короткие строчки, за которыми виделись человеческие судьбы и превратности непростой работы милиционеров.

“Группа воров в составе 9 человек систематически занималась ограблением отдельных учащихся Ремесленного Училища №17… В ночь с 6 на 7 января этой же группой совершена кража со взломом из склада…”

“Группа в составе: Бахаревой, Пикулевой, Куляпиной, Спешиловой и Пустотиной систематически занималась рывками береток с прохожих на улицах города Кунгура. Группа арестована ОУР Упр. Милиции”.

“Бандгруппировка, возглавляемая белогвардейцем Лошкарёвым Павлом Яковлевичем, в течение 5 лет на территории Запрудского района занималась ограблением близлежащих деревень, совершала кражи колхозного хлеба, среди населения проводила к/р агитацию. Бандгруппировка арестована Кунгурским РО УНКВД”.

“Захаров Юрий Дмитриевич, будучи осужденным за разные преступления, отбывал наказание в колонии №4 г. Чусового, откуда совершил побег 27 июня. Скрывался в лесу около деревни Нижнегаровка Запрудского района, занимаясь кражами у колхозников окружающих деревень. Всего им совершено 13 краж. При задержании оказал вооружённое сопротивление, ранив двух сотрудников”.

“Спецпереселенцы Загудаев Никифор и Загудаев Яков, проживающие в пос. Медведица Запрудского района, организовали группу из спецпереселенцев в количестве 13 человек. Целью группы был уход в Омскую область для занятий кражами и грабежом. Предполагалось также добыть оружие для группы, путём ряда убийств сотрудников НКВД”.

“В ночь на 18 апреля в деревне Мухино Петровского района в своём доме были обнаружены убитыми колхозники колхоза “Красный Урал” Голубев Иван Глебович 54 года и его жена Голубева Наталья Ильинична 52 года. Убиты Голубевы путем нанесения ударов тупым предметом в область головы с раздроблением костей черепа. Принятыми оперативными мерами было установлено, что убийство Голубевых с целью ограбления совершил их родственник Митрофанов Андрей.”

— А в какие года это было? — спросил младший лейтенант.

— В начале глянь. Тут дела с тридцатого года по сорок второй.

— Понял. А что это за альбом? Для ленинской комнаты делали? Или начальству отчитывались?

— Нет, сами для себя, — улыбнулся Кирилл Сергеевич. — Работали здесь ТАКИЕ зубры, ты даже не представляешь! Ты молодой, их не застал, а жаль. Они дела раскалывали, как косточки из компота. Алексеенко, Сафаров, Шумова… Эх… Мне тогда лет было, примерно как тебе. А они в полной силе были, и сразу меня в поля потащили. А как иначе? Некогда было по книжкам учиться, только так, на живую. Погоняли меня тогда старшие товарищи, ох погоняли… В хвост и в гриву.

Кирилл Сергеевич замолчал, разгладил седеющие усы, и его лицо стало задумчиво-мечтательным. Лейтенант по-доброму, понимающе улыбнулся.

— А альбом?.. — спросил он чуть погодя.

— А, это зубры наши, когда на пенсию собирались, его сделали. Чтобы, значит, самые интересные дела вспоминать. Помню, Шумова и Сафаров спорили, какие фото брать… А почему альбом тут оказался, не знаю. Давай-ка я его заберу. Позвоню ветеранам, расскажу про находку. Обрадуются поди!..

— Дай только я до конца досмотрю, — попросил Олег.

Младший лейтенант листал чуть пожелтевшие страницы, всматривался в лица преступников и жертв, в фото улик и мест преступления и сравнивал со своим опытом. Олег Нейман в милиции был уже не новичок, но когда смотрел старые дела и слушал рассказы бывалых оперативников, остро чувствовал, что ему ещё учиться и учиться.

— Сергеич, а почему здесь так странно написано: “Закрыто в связи со смертью подозреваемого/подозреваемых и невозможностью установить объективные обстоятельства дела”?

— О, брат! Это был странный случай. Обычно-то всё как под копирку: украл, убил… И бубнят все одинаково: “Я ни при чём, начальник, довели, заставили”. А тут загадка. Меня тогда только в милицию перевели, и это было одно из моих первых дел здесь.

— Расскажи, Сергеич!

— У нас что, вечер воспоминаний? Вот ещё собирать сколько.

— Я ж не просто так спрашиваю. Мне интересно, как тогда работали. На ус мотаю, так сказать. А бумаги не убегут. Расскажи!

— Ну ладно, — улыбнулся Кирилл Сергеевич, которому был приятен интерес младшего товарища. — Помню, вызывают нас: “Дуйте в Запрудовский район, срочно! Там тройное убийство”. Ну, мы с Сафаровым поехали. А я две недели только как в милицию перевёлся. Привезли нас на место преступления. Отдельно стоящая изба — радиостанция завкома. Толпа уже собралась: деревенские, заводчане, милиция, все подряд. Заходим внутрь — а там хуже, чем на скотобойне! Кровь везде, на полу, по стенам, бр-р-р. Сейчас-то привык, а тогда я позеленел весь и побежал в кусты, харчи метать. Сафаров ещё посмеялся, мол, привыкай, Лаврухин, нам не только горячее сердце и холодная голова нужны, но и крепкий желудок. В общем, в избе три трупа. Старика, тестя сторожа зарубили. А двое других… Честно, я такое впервые видел. На них живого места не было — укусы, раны, плоть разодранная. Будто их стая диких зверей терзала. У одного артерии шейные порваны, у второго скальп снят. Жуть. Стали разбираться. А один-то из разодранных — живой! Его в больницу, он несколько дней протянул, а потом умер. Но я успел его допросить. Картина получилась такая… Тьфу, в горле пересохло.

Выпив воды из графина, Кирилл Сергеевич продолжил, показывая пальцем на фотографии двух мужчин в правом углу альбомной страницы: один, постарше, с вытянутым лицом и глубоко посаженными глазами; второй, помладше, круглолиций и лопоухий.

— Жили-были два дальних родича, так, седьмая вода на киселе: Зайцев Геннадий Иванович по кличке Кролик и Глухих Руслан Андреевич по кличке Глухой. Оба сидевшие. Младший по мелочи — за кражу и пьяную драку. А вот на старшем клейма ставить негде — рецидивист, грабитель, убийца. Задумали эти двое ограбить радиостанцию завкома — позарились на технику. Подгадали момент, когда радист и работники завкома будут на выходных, а сторож с женой уйдут по делам. В доме должны были остаться двое детей (им ещё шести лет не исполнилось) и немощный старик. Их планировали убить, а избу сжечь, чтобы следы замести.

— И детей тоже, нелюди… — вполголоса заметил Олег.

— Да. Но на момент ограбления в избе ещё находилась Антонина Васильевна Сысоева, четырнадцатилетняя школьница из соседней деревни — её попросили за домом присмотреть. Вот она.

Олег Нейман всмотрелся в фото юной девушки с косой. Симпатичное лицо, но взгляд не по возрасту серьезный и пронзительный.

— Эта девчонка детей спасла. Когда собака залаяла, она их за печь спрятала и велела не вылезать. Грабители ворвались, старика зарубили, а её стали спрашивать, где дети. Она зубы заговаривала, мол, детей тут нет. Глухой отправил Кролика искать детей, а сам пытался девушку изнасиловать.

— А чем это дело странное? Мерзость, но обычная.

— А ты слушай. По словам Сысоевой, она сопротивлялась и потеряла сознание, а когда пришла в себя, грабителей уже растерзали. Кто — не знает, зверя не видела. А вот Кролик, то бишь Геннадий Зайцев, в больнице рассказал, что, услышав шум и крики подельника, вернулся посмотреть, что стряслось. И увидел в комнате катающегося по полу Глухого. Он был весь изранен, а по телу прыгало мелкое животное. Этот зверь перегрыз горло Глухому, а потом напал на самого Зайцева. Он пытался убежать, но зверь его догнал, искусал, и наш Кролик потерял сознание. Очнулся в больнице. И вот тут-то главная загадка. Что за зверь, откуда он взялся? Все криминалисты решили, что раны были нанесены когтями и зубами животного, некрупного, вроде куницы. Опытный охотник и профессор-биолог, к которым я обращался за консультацией, подтвердили — зверь семейства куньих. Похоже на ласку, но непомерно большую.

— Надо же! — удивился Олег. — И что, нашли зверя?

— Нет, — разочарованно вздохнул Кирилл Сергеевич. — И вот какая штука: он не мог попасть в избу снаружи: двери и окна были закрыты. И внутри мы не нашли никаких следов! А зверь должен быть оставить шерсть, отпечатки лап, но ничего не было. Ни сторож, ни семья Сысоевой, ни кто-то в округе — никто не держит дома ласок, хорьков и прочих. Странных животных в окрестных лесах охотники и лесники тоже не видели. Понимаешь, зверь будто из воздуха появился, растерзал преступников и исчез! Мы все головы ломали, как такое возможно. Думали даже, что всё подстроено, и под нападение зверя маскировали что-то другое. Всё по сто раз перепроверили — бесполезно!

— А дети?

— Толку от них. Про Чудо-Юдо всё твердили — это им Тоня сказала, мол, прячьтесь, Чудо-Юдо идёт. А с этой Сысоевой я несколько раз говорил, и официально, и без протокола, следил за ней, дом её проверил. Знаешь, интересная девчонка: вроде обычная, но что-то в ней такое было, цепляло. Не влюбился, куда там, она ещё школьница была, но запомнилась. Так вот, была версия, что девчонка подобрала в лесу какое-то животное, приручила и прячет ото всех. Но нет, ни-че-го не нашлось.

— А с Тоней Сысоевой ты потом виделся?

— Нет. Но через несколько лет я узнал, что её старший брат, Степан, на железной дороге в Кунгуре работает. Он свидетелем по какому-то делу у нас был. Ну я заодно спросил, как Тоня поживает. А он говорит: “На радистку выучилась и уехала на Крайний Север, сами письма ждём, куда её отправили”. Хотел я потом адресок взять, написать ей, да что-то закрутился, так и забыл. Ну и всё… Обидно было, что зверя не нашли, но куда деваться, закрыли дело — и так работы по горло. Получается, злодеев таинственный зверь наказал и без нас. Вот… Что думаешь, Олег?

— Не знаю, что сказать. Чертовщина какая-то.

— Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам*, — продекламировал Кирилл Сергеевич. — Айда чайку попьём? Настроение что-то совсем не бумажное.

— А как же сборы?

— Ничего, успеем. Пошли, я тебе ещё парочку историй из этого альбомчика расскажу. Очень примечательные есть!

— Ну ладно, убедил, — улыбнулся Олег Нейман. — Идём.

Младший лейтенант вытер руки тряпочкой, пригладил волосы и отряхнулся, а Кирилл Сергеевич нежно погладил обложку альбома и убрал его в свой портфель.

И оба милиционера вышли из кабинета.

Конец. Спасибо, что дочитали. А @revolen ещё раз спасибо за ценные советы и фото :)

* цитата из “Гамлета” в переводе М. Вронченко

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Оказавшись за забором, он нырнул в кусты, а оттуда вышел уже в обычной одежде, застиранной и неприметной. В руках он держал потёртый солдатский вещмешок с Первой мировой. Затянув горловину мешка, мужчина закинул его на спину и побежал прочь от завода.

Он петлял, избегал больших дорог и держался настороже. Он явно не хотел, чтобы его увидели. Только оказавшись в небольшой берёзовой рощице, мужчина позволил себе отдохнуть: посидел минут десять на пне и покурил. Потом он попил из ручья, умылся и засмотрелся на своё отражение в воде.

Оно не показало ничего нового: вытянутое гладко выбритое лицо, высокий лоб с морщинами, нос картошкой, тонкие губы… И глубоко сидящие карие глаза, в которых горел какой-то нездоровый огонёк.

Мужчина шлёпнул ладонью по воде, разбивая отражение. Пригладив коротко стриженые волосы, он отряхнулся и, уже не торопясь, пошёл прочь из рощицы.

Выйдя на пустырь, он бросил быстрый взгляд на избушку радиостанции, которая была уже совсем рядом, метрах в пятнадцати, и остановился около кустов. Осмотревшись, он вполголоса сказал:

— Свои! Я пришёл. Ты тут, что ль?

Мгновение тишины, потом шорох в кустах и тихий ответ:

— Туточки я.

Тогда мужчина ловко отогнул ветку, нырнул в открывшийся проём и оказался на маленькой полянке. Если не знать про неё и проход, то нипочём не догадаешься — снаружи кусты казались сплошной стеной.

Здесь мужчину с завода ждал друг — моложе лет на десять, ниже ростом, зато шире в плечах. На совершенно круглой голове задорно торчали в стороны уши, вызывая ассоциацию с банным тазиком или кастрюлей.

— Здорово, Глухой, — лопоухий протянул руку пришельцу. — Чего так долго?

— И тебе не хворать, Кролик, — ухмыльнулся тот, проигнорировав вопрос — Принёс?

— Ага, вот.

Круглолицый Кролик вынул из своего вещмешка свёрток и размотал ткань. Тускло блеснули лезвиями два топора — оба не новые, явно видавшие виды, но ещё вполне крепкие крестьянские инструменты.

Сбежавший с завода Глухой взял топор, прикинул в руке и остался доволен:

— Пойдёт! Где, говоришь, ты их взял-то?

— Как ты велел, не в нашей деревне — в двух соседних притырил. Прятал в сене, пока всё не успокоится.

— Молодчина. Ты с ночи тут? Чего высмотрел?

— Ох и дрянь погодка! — пожаловался невпопад Кролик. — Я замёрз как цуцык. Дождь этот ещё… Хорошо хоть сейчас солнце вышло.

— Я не про это спросил, болван, — сказал Глухой вроде бы спокойно, но в голосе прозвучали какие-то безжизненные и жуткие нотки. — Зря ты на дождь жалишься. Он полезный, особенно когда сильный — все следы смывает. А огонь ещё лучше. Ну, что ты видел?

— Т-т-тихо всё, — сглотнул внезапно вставший в горле ком Кролик. — Сторож с женой ушли на рассвете, ещё не вернулись. Дети со стариком внутри. Есть псина. Она то ли старая, то ли ленивая — сидит в будке и почти не лает.

— Ясно… Дай-ка я сам погляжу маненько. А ты покури пока.

Глухой стал наблюдать за радиостанцией через проём в листве. Ничего примечательного не происходило, и Глухой внутренне решил: пора. Времени на всё про все не так уж много. Он почувствовал, как рот наполнился слюной, а глубоко в голове что-то требовательно зазвенело и запульсировало. Мужчина шумно выдохнул и вдруг сказал:

— Дай пожрать.

Изумлённый Кролик чуть не выронил папиросу:

— Чего?..

— Поржать, говорю, дай чего-нибудь! Ты же взял еду?

— Но это же в дорогу! Тебе прямо сейчас надо?

— Да как на дело выходить, так на меня всегда жор нападает, — с досадой пояснил Глухой. — Аж в брюхе режет. Хоть крошку, а надо закинуть. Ну, куркуль ты эдакий, доставай!

Кролик вынул из вещмешка кусок хлеба и варёное яйцо и протянул их Глухому. Тот принялся чистить яйцо, торопливо сдирая скорлупу вместе с лохмотьями белка. Кролику вдруг стало обидно, что с продуктом, который он, Кролик, добыл и принёс, так небрежно обращаются. Но приятелю он ничего не сказал.

А Глухой тем временем доел, вытер руки об штаны и сказал:

— Так-то лучше. Пошли.

— Всё? Сейчас? — У Кролика вмиг взмокла спина, и по телу пробежали мурашки.

— А чего тянуть?

Оба собрали вещи, и Глухой тщательно осмотрел поляну, чтобы ничего не осталось. Даже окурки и скорлупу от яйца закопали и придавили камнем.

— Всё помнишь? — спросил Глухой.

— Вроде да.

— Забегаем, всех, кто в избе — в расход. Хватаем технику, шмотки, всё ценное, избу поджигаем, сами — лесом до станции. Там прыгаем в товарняк и прячемся в вагоне. В Перми человечек есть проверенный, он всё возьмёт. А потом с деньгами на кармане рванём в Свердловск. Там дружок мой живёт, срок вместе мотали. Он человек авторитетный, такими делами ворочает, ух! К егонным людям пристегнёмся и заживём! Как короли.

Глухой мечтательно закатил глаза. Он уже воображал картины будущей привольной жизни в банде и даже причмокнул губами от удовольствия. Но Кролик, глядя на него, переминался с ноги на ногу и вздыхал.

— Чего скачешь? Хотя ты Зайцев, значит, Кролик, тебе природой положено, — и Глухой, довольный своей шуткой, разразился гыгыкающим смехом.

Подельник его веселья не разделял. Улыбнувшись для виду, он почесал затылок и тихо спросил:

— А детей тоже… того?

— Всех, — будничным голосом повторил Глухой. — Сколько им лет?

— Шесть, что ли.

— Уже не младенцы бессловесные. Это же свидетели, балда! Они и в лицо узнать могут, и так всё рассказать.

— Да кто будет ребёнка слушать!

— Не по-о-о-онял… Ты что, назад сдать надумал?!

Нездоровый огонёк в глазах Глухого разгорелся в пламя. Лицо исказила животная злоба, из горла вырвался похожий на рычание звук. Он двинулся на Кролика, и тот попятился, испуганно выпучив глаза:

— Нет, нет, я с тобой, я до конца! Просто спросил.

— За иные вопросы можно и дыру в пузе заиметь, — хмыкнул Глухой, успокаиваясь. — Дурень, запомни — свидетелей оставлять нельзя. Не то живо коршуны краснопёрые по твою душу налетят. Или ты всю жизнь на заводе каком горбатиться хочешь?

— Ещё чего! Пусть пила работает, она железная. А я — нет, - натужно пошутил Кролик.

— Вот то-то же! Я при царе сидел, при Керенском сидел, при Советах сидел, жизнь знаю. Слушай да на ус мотай!

У Кролика мелькнула было умная мысль, что если Хромого несколько раз поймали и посадили, то поди не только в свидетелях было дело. Но эта мысль сразу утонула в страхе и волнении.

— Бери топор, ушастый. И выгляни, как там.

Из кустов высунулась голова Кролика. Он посмотрел по сторонам: пусто.

— Никого!

— Ну, идём. Ждать нечего. С богом!

И оба, пригибаясь, побежали к избушке радиостанции.

***

Тонька читала детям сказку. Но ей казалось скучным просто озвучивать текст, и она на ходу придумывала разные штуки, которые казались ей гораздо интереснее, чем написанное в сказке. У Тоньки Иван – крестьянский сын гнался за Чудом-Юдом на тачанке, а злодей, удирая, рвался к Калинову мосту, на котором засели с пулемётом его братья.

Дети слушали, разинув рот. Старик Гаврила Фомич, еле сдерживая смех, медленно, опираясь на палку, прогуливался по комнате.

Вдруг Тоньку резко затошнило. Живот скрутило, где-то в кишках будто заворочался шипастый шарик. Выронив книжку и хватая ртом воздух, девушка согнулась и вцепилась руками в лавку.

— Тонечка, ты чего?! Тоня! Тоня! — бросились к ней испуганные близнецы.

— Что такое? — спросил старик, стоявший у двери. — Тебе плохо?

— Всё… Хорошо… — через силу выдавила слова Тонька. — Пройдёт.

Снаружи раздался встревоженный собачий лай. Он сразу сменился коротким взвизгом, а потом наступила тишина.

Тоньку вдруг затрясло от леденящего, накрывающего с головой ужаса, хотя эти звуки сами по себе ни о чём не говорили. Но в голове аж звенело от нарастающего чувства опасности.

— Это Чудо-Юдо! Бегом за печку! — делая страшное лицо, сказала она детям. — Сидите там и ни звука!

— Но как же сразиться с… — начала было Маша, и Миша согласно закивал, но Тонька прервала их свирепым окриком.

— Быстро!! Что бы ни случилось, не вылазьте! Поняли?!

— Да.

— Бегом!

Дети, толкаясь, полезли за печку, а Тонька потянулась за кочергой.

Хлопнула входная дверь в избу, в сенях загрохотали сапоги.

— Ась? Вроде не на-а-аши… — удивлённо протянул Гаврила Фомич и потянулся к дверному засову.

— Не надо! — крикнула, обернувшись, Тонька, но было поздно.

Дверь распахнулась, едва не слетев с петель, и краем задела старика. Он охнул и неловко упал на мешок с мукой, стоявший за дверью, а с него скатился на пол.

В комнату ворвались двое мужчин: один — высокий и худой, другой — среднего роста и лопоухий. Один молча бросился на старика, который беспомощно барахтался за мешком, а второй сначала запер дверь, а потом присоединился к подельнику.

Всё случилось очень быстро.

Бандиты занесли топоры, и застывшая от ужаса Тонька услышала жалобный крик старика, удары, хруст костей и предсмертный хрип. Спины убийц и мешок загораживали обзор, и Тонька увидела только, как брызнули на стену тёмно-красные капли, а на полу, около неестественно выгнутых ног Гаврилы Фомича, по белой рассыпанной муке потекли струйки крови. Комнату заполнил тошнотворный запах скотобойни.

Закончив со стариком, бандиты повернулись к Тоньке, и на лицах обоих появилось недоумение.

— А это ещё кто? — зло спросил высокий.

— Сысоевская девка, часто тут крутится, — пожал плечами лопоухий подельник. — Из Верхнегаровки она, деревенская.

— А ты говорил, здесь только дети и старик. Ты же за домом следил. Что, проморгал девку?! Дрых поди всё время, ублюдок! Засыпаться могли из-за тебя, сонная ты тетеря! А если бы не девчонка пришла, а пара крепких соседей в гости? Кретин!

— Глухой, да я не спал! Я на минутку отвернулся, она поди и прошмыгнула! — горячо оправдывался лопоухий.

— Цыц!

Бандит по кличке Глухой нарочито медленно разглядывал Тоньку. Ей было невыносимо страшно. Сердце выскакивало из груди, руки и ноги дрожали. Очень хотелось зажмуриться, заорать, побежать сломя голову — так велел древний инстинкт опасливого зверя. Но Тонька чудом подавила панику, покрепче перехватила кочергу в руке и смело посмотрела в глаза убийце.

От его взгляда внутри всё смёрзлось. Из глубоко посаженных карих глаз проглядывало в мир что-то совсем отвратительное, противоестественное. Что-то такое, чему не должно быть места в мире людей. И слов, чтобы это назвать, не подберёшь.

— А ты ничего такая, — усмехнулся бандит. — Где дети?

— Их тут нет.

Язык у Тоньки присох к нёбу, и эти слова она не произнесла — прокашляла.

— Как нет? А где же они? — встрял в разговор лопоухий.

— С родителями. Где ж им ещё быть, — пожала Тонька плечами, делая удивлённое лицо и наивно распахивая глаза.

— Каком ещё райцентре?!

— Нашем, Запрудове.

— Врёшь, я сам видел, как они вдвоём уходили!

— Плохо смотрел, — ехидно, сама удивляясь своему спокойствию и наглости, ответила девушка. — Взрослые — да, на рассвете ушли. А за детьми после мужик из соседней деревни заехал. Он на телеге мешки повёз в райцентр и мелюзгу прихватил. Родители заранее договорились: им по делам с утра надо, а детьми разве поспеешь? А меня со стариком посидеть просили.

Говорила Тонька небрежно, будто напоминала хорошему соседу очевидные вещи. Но кровь молоточками стучала в висках, и в голове крутилось: “Заболтать, детей не выдать! И как-нибудь удрать, бежать за помощью!”.

Лопоухий озадаченно заскрёб в затылке, задумался. Но Глухой не поверил:

— Что за мужик? И зачем детей в райцентр потащили?

— А я почём знаю? Вроде что-то получить надо было на детей. А может, в больницу или на рынок.

Бандит, не отрывая взгляда от девушки, медленно обходя её по дуге, стал приближаться.

— Брешешь ты, хоть и складно. Я свежих следов телеги тут не видал. А они должны были остаться, правда, девонька? На влажной-то, а потом подсохшей земле.

Внутри Тоньки будто что-то оборвалось.

“Вот и смерть моя пришла, — подумала она. — И никакого мне радио”.

— Кролик, ищи детей, они не могли убежать!

— А ты?

— А я позабавлюсь пока. Тебе тоже достанется, не боись.

Круглолицый Кролик недовольно сжал губы, нахмурился, но промолчал. Он вышел и загремел чем-то в сенях.

— Иди сюда, моя сладкая, — Глухой заткнул топор за пояс, раскинул руки в стороны и двинулся на девушку. — Или сыграем в догонялки?

Тонька запустила в бандита кочергой. Он, конечно, увернулся, но девушка выиграла время. Юркнув под низкий стол, она выскочила с другой стороны, а Глухому с руганью пришлось его оббегать.

Но, на беду Тоньки, комната была слишком маленькой — далеко не удерёшь. Она уже отодвигала засов на двери, но Глухой схватил её сзади за волосы.

— Попалась!

Левой рукой он сильно потянул за косу, заставляя Тоньку запрокинуть голову и выгнуться назад. Пальцами правой руки он провёл по шее девушки, залез под ворот платья, нащупал нежную грудь и стал нагло её тискать.

— Чёрт болотный, чтоб тебе черви печень выгрызли! — тихо, но очень зло огрызнулась Тонька.

И, извернувшись, она вцепилась зубами в правую руку Глухого. Ощутив во рту горечь табака, грязь на коже и волосы с руки, девушка испытала рвотный позыв, но сдержала его и только крепче стиснула зубы.

— Ах ты дрянь! — бандит, отпустив косу, наотмашь ударил Тоньку по лицу.

Что-то влажно хрустнуло, и вспышка боли на краткий миг ослепила и оглушила девушку. Тонька разжала челюсти и ощутила, как в носу стало очень мокро. Что-то потекло по лицу, а через миг она ощутила на губах железистый вкус крови — текло из разбитого носа.

И вдруг, как шесть лет назад на болоте, резко и сразу рухнула тьма.

…Она проснулась и сразу поняла: что-то не так. Плотный, осязаемый мрак вокруг был беспокойным, всё колыхалось. Но это были не привычные колебания, расходящиеся волнами от движения во мраке безвестных тварей, нет. Что-то иное, странное и тревожное.

Она свернулась в клубочек, потом распрямилась, потянулась, чтобы почувствовать каждую мышцу, каждую шерстинку. Гибкое длинное тело с радостью отозвалось на движение. Она встряхнулась и бросилась вперёд, к пятну света вдалеке.

Зажмурившись, она ловко проскочила через сияющий проём и оказалась… где-то в ином месте. Как и в прошлый раз, на неё обрушились свет и множество запахов и звуков. Она юркнула в тень, там присела и зажмурилась, давая себе привыкнуть к обстановке.

Вокруг сильно пахло свежей кровью, страхом и смертью. Это сразу разожгло в ней голод, азарт хищника и настороженное любопытство: что случилось? Опасно ли тут? И… есть ли чем поживиться?

Через пару мгновений она уже уверенно встала на лапы, выскочила из своего укрытия и осмотрелась.

Рядом боролись два существа. Одно, большое, трясло руками другое, меньше и тоньше, и явно его побеждало. Меньшее существо она узнала сразу — то самое, что пахло ей самой! А вот большое… От него разило горелой травой, застарелой грязью и чем-то ещё — она не поняла, чем именно, но запах был очень неприятный.

Чужой.

Враждебный.

И этого для инстинкта хищницы было достаточно.

Прогнать! Разорвать! Защитить своё — то, что пахнет ей.

Она выскочила на открытое место, вздыбила шерсть на загривке и издала гневный, резкий крик. Подобравшись всем телом, она сжалась, как пружина, и пристально уставилась на врага, прикидывая, где у него слабые места.

Большое существо тем временем забороло маленькое, подняло его и повалило на плоскую поверхность. Ритмично запыхтев, оно лапало бесчувственное тело за ноги и за бёдра, но её появление отвлекло существо от этого занятия.

Существо без страха, с интересом пялилось на неё и не собиралось ни бежать, ни драться. Оно явно не понимало, КТО перед ним, и не восприняло маленькую хищницу всерьёз.

Это привело её в настоящее бешенство.

Она свирепо заверещала, раздуваясь от ярости. То, что враг во много раз больше и вроде бы сильнее, её нисколько не смутило.

…Когда Тонька закатила глаза, обмякла и мешком осела на пол, Глухой сначала зло рассмеялся — дура, надеется такой детской уловкой обмануть!..

Но потом он понял, что девушка действительно без сознания. Кожа стала неестественно бледной, а пульс еле прощупывался. Когда Глухой поворачивал тело, изо рта Тоньки выпало что-то крохотное и быстро укатилось под стол.

Бандит засомневался: точно видел или показалось?.. Проверять, что же там было, он не стал — не до ерунды сейчас. Он поднял бесчувственную девушку и уложил её на стол.

— Жаль, — пробурчал себе под нос бандит. — Мне больше нравится, когда трепыхаются и плачут.

Задрав девушке платье, он стал жадно лапать её ноги и щипать их. На нежной коже тут же забагровели синяки. Мужчина уже взялся за пряжку ремня на брюках, но тут справа раздался резкий громкий вопль. Вздрогнув от неожиданности, Глухой повернулся.

И увидел на полу зверька.

Маленького, едва с ладонь. Четыре когтистые лапки и хвост казались слишком короткими для длинного гибкого тела. У зверька была симпатичная мордашка с чёрными глазами-бусинками и чёрным носом, рядом с которым топорщились усы.

Всё тело, хвост и голову с круглыми ушками покрывала буровато-коричневая шерсть, а живот, горло и низ мордочки были нарядно-белые.

— Ласка! — удивился Глухой.

Поняв, что человек на него смотрит, зверёк ничуть не испугался. Наоборот — гневно заверещал и оскалился, показав полную острых зубов пасть. А потом… Раздулся и на глазах стал больше в три раза!

Ошарашенный бандит зажмурился и затряс головой, прогоняя наваждение. Но странная ласка никуда не делась. И, когда человек и зверь снова встретились взглядами, ласка прыгнула.

Она метила в лицо, но в последний миг Глухой чудом заслонился, и ласка впилась в руку, прям в след от Тонькиных зубов. Острые когти располосовали кожу, и длинные порезы тут же обросли махровыми потёками крови.

Закричав от боли, человек стряхнул зверька. Тот извернулся в полёте, приземлился на лапы, тут же пружиной подпрыгнул вверх и напал снова.

Ласка двигалась так быстро и ловко, что Глухой не мог её ни поймать, ни стряхнуть, ни убить. И выхваченные топор и нож нисколько не помогли. Проклятый зверь грыз, кусал и рвал когтями как хотел, нанося всё новые раны. Адская, невыносимая боль охватила всё тело бандита, будто на него напала не ласка, а змея, и с каждой раной в кровь проникал жгучий яд.

Глухого обуял животный ужас. Такого он не испытывал никогда за всю свою пропащую жизнь. Мало что могло напугать закоренелого жестокого преступника, но сейчас… Этот маленький, неведомо откуда взявшийся зверёк довёл его до полного исступления.

Человеку казалось, что ласок много, их десятки, сотни, и все сразу грызут его, рвут на части и нет от них спасения. Крича что-то бессвязно-матерное, он побежал, размахивая руками и не разбирая дороги. Врезался в табуретку, упал и стал кататься по полу. Изо рта Глухого пошла белая пена.

А ласка, забавляясь, скакала туда-сюда по телу, на котором уже живого места не было от ран.

В сенях загремело, открылась дверь.

— Слышь, Глухой, что твори… Твою мать! — вошедший Кролик увидел подельника на полу, дергающегося в конвульсиях, всего в крови, в пене и с совершенно безумными глазами.

И в этот миг ласка запрыгнула Глухому на плечо, дотянулась до шеи и в один укус разорвала сонную артерию. Игры кончились.

Забила вверх толчками струя алой крови. Дико завыв, Глухой зажал рану обеими руками, но безжалостная хищница рванула его за шею с другой стороны. А потом спрыгнула на пол, жадно и пристально посмотрела на Кролика глазами-бусинками и облизнулась.

От ужаса он завопил тонким, по-бабьи высоким голосом. Глаза вылезли из орбит, и он, задыхаясь, бросился бежать. Ласка настигла его в сенях и сделала то, что эти звери делают с привычной добычей — сильно укусила в затылок. Но человек — всё-таки не мышь, и укуса даже увеличенной ласки не хватило, чтобы прокусить череп. Но скальп* с Кролика рассерженная ласка содрала знатный, на зависть всякому индейцу.

Спрыгнув, зверёк встряхнулся, спружинил от пола и вцепился в ногу человека.

Кролик истерически, по-детски рыдал. Размазывая по лицу слёзы и кровь, он даже не пытался бороться с лаской, но упрямо, натыкаясь на всё подряд, шёл к выходу из избы. Он забыл про всё — про подельника, про живых свидетелей, про награбленное и мечты о фартовой жизни.

Прочь, прочь из проклятой избы, где средь бела дня тебя загрызёт лютый зверь!

“На него можно всё свалить — и девку, и старика, и Глухого, а я не при делах буду”, - мелькнула в той части разума, что ещё работала, мысль.

Кролик уже взялся за ручку двери. Спасение так близко!

Но ласка не собиралась отпускать свою жертву.

Стремительно спустившись с плеча к ногам, она вцепилась в податливую плоть под коленом и, как заправский бульдог, рванула зубами и с куском мяса отпрянула прочь. Прокушенная нога подломилась в колене. Кролик, истерически визжа и махая руками, пытался удержать равновесие, но всё равно завалился набок, а потом рухнул на пол, будто поверженный памятник мёртвому диктатору. Он поднял голову, и последнее, что он увидел — летящий в лицо свирепо орущий комок.

…Она ликовала. Давно (а может, и никогда!) не было у неё такого пира. Ласки — звери бесстрашные, прожорливые и кровожадные, и она не была исключением. После долгого сна во мраке её терзали голод и неутолённые инстинкты хищника, и теперь она всё получила сполна. Один враг был уже мёртв, второй ещё трепыхался. Но ему осталось недолго — она даже не стала его добивать.

Сытая, отяжелевшая и подобревшая, она вернулась из сеней в комнату. Усевшись на задние лапки, она стала приводить шёрстку в порядок — всё было испачкано в липкой крови и не только в ней.

Вдруг она встрепенулась, повела носом, прислушалась…

Здесь был кто-то ещё!

Кто-то живой.

В три прыжка она оказалась около печки и заглянула за неё. В тёмном узком пространстве между стеной и печкой прятались двое. Они сидели, обнявшись и зажмурившись, и боялись даже пошевелиться.

“Детёныши! — поняла она. — Маленькие глупые детёныши!”.

Она подошла ближе. Малявки пахли молоком, крупой и… немного ей самой! Запах был на головах, на руках, на одежде. Это её озадачило, но потом она сообразила, что, видимо, их любит и о них заботится то существо, пахнущее ей самой, которое пока лежит без чувств.

Озадаченно почесав ухо задней лапой, она разглядывала смешных детёнышей, а потом тихо и ласково застрекотала. Детёныши пошевелились, один открыл глаза и удивлённо вытаращился на грязного, но милого зверька с глазками-бусинками.

Чтобы показать, что не будет нападать, она села и стала умывать мордочку передними лапами. Детёныш молча наблюдал. А вот и второй осмелел, открыл глаза и с опаской уставился на неё. Она хотела подойти ещё ближе, но…

Но вдруг резко, неудержимо, будто кто-то дёрнул за привязь, её потянуло назад, в уютный плотный мрак. Скачками она вернулась к столу, запрыгнула на него и, уменьшившись, нырнула в рот бесчувственному существу, что пахло ей самой. Уходя, она почувствовала на себе изумлённые взгляды детёнышей.

…Чувства возвращались к Тоньке постепенно. Сначала пришли звуки — невнятные шорохи. Потом она почувствовала, что лежит на чём-то твёрдом, чулки сползли, а платье неприлично задрано. И только потом её носа достигла удушливая вонь, похожая на запах скотобойни.

Девушку затошнило. Тонька перевернулась на бок, приподнялась на локте, и её вырвало. Утерев рот, она села, а потом аккуратно сползла со стола. Её мутило, как пьяную, ноги слушались с трудом.

Сплюнув противную кислую слюну, Тонька в недоумении разглядывала комнату, всю в крови, и растерзанное тело грабителя. Сознание двоилось: звериная часть радовалась удачной охоте и утолённым инстинктам, а другая часть в ужасе вспомнила, как вломились грабители, как убили Гаврилу Фомича и напали на неё саму и как рухнула тьма.

Слева раздался шорох.

Тонька обернулась. Из-за печки выглядывали близнецы. Оба испачканные, бледные до зелени и глаза что плошки. Но оба — живые и здоровые.

У девушки отлегло от сердца. Язык в пересохшем рту ворочался с трудом, но она сказала, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо:

— Вы давно вылезли? Я же говорила, не выходить!

Но дети только молча таращились на неё.

— Кто его так разодрал, видели?

Близнецы дружно мотнули головёнками: нет.

Тонька на миг закрыла глаза, и вдруг ощутила себя в ином, сильном теле. Яркой вспышкой мелькнули ярость, голод, упоение борьбой, а потом — ленивая сытость хищника. Мелькнуло и пропало, будто ничего не было.

Она затрясла головой, прогоняя наваждение, и подошла к детям. Но те испуганно шарахнулись за печку, и удивлённая Тонька спросила:

— Вы чего? Это же я!

— А вдруг ты — чудо-юдо? — недоверчиво сказала Маша. — Ты же ласку целиком съела!

— Чего? Какую ласку?

— Зверёк такой маленький. Она тебе в рот прыгнула и не вылезла больше, — добавил Миша.

— Вы что несетё?! Никого я не ела. Я вообще только сейчас очнулась. Всё, пошли! Надо милицию звать.

Тонька велела близнецам зажмуриться и поскорее вывела их из избы. Она сама-то едва сдерживала рвотные позывы, а детям рассматривать зарубленного дедушку и изуродованные тела бандитов совсем незачем.

Выйдя на улицу, Тонька и дети побежали к заводу — он был ближе всего.

Продолжение

* Скальп — кожа волосистой части головы, отделённая от черепа. Скальп, снятый с врага, считался ценным трофеем и доказательством воинской доблести. Обычай снимать скальп с поверженных врагов встречался у многих народов с глубокой древности, но чаще всего ассоциируется с колониальными войнами в Северной Америке.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Появилось в округе много новых людей. Поначалу местные изумлялись, шептались и смотрели на приезжих настороженно, как и те — на местных. Случались и драки, и ссоры. Но как-то всё быстро обустроилось, наладилось, и деревенские поняли, что новая жизнь будет получше и поинтереснее старой. Только некоторые старички и старушки мелко крестились и шептались, мол, шумно как стало, многолюдно, не то, что раньше, не то!..

В начале августа тысяча девятьсот тридцатого года Тоньке исполнилось четырнадцать. За весну и лето она резко вытянулась, повзрослела, и из угловатого ребёнка с конопушками превратилась в высокую симпатичную девушку. И ровесники, и парни постарше стали поглядывать на неё заинтересованно. А взрослые вдруг стали звать не детско-снисходительно “Тонька”, а уважительно-спокойно — “Тоня”.

Сама девушка пока не придавала значения этим изменениям — ну, выросла, ну смотрят парни, пущай смотрят. Её гораздо больше занимали мысли, что делать после школы, в которой оставалось доучиться последний год. Бабка Нина и дядя Ефим настаивали, что Тоньке больше не надо учиться, а надо сразу работать дояркой или птичницей в местном колхозе — и самой проще, и семье помогать будет. Но девушка хотела пойти на курсы радисток и работать в городе или на большом заводе!

Это не было пустой фантазией: с радиотехникой Тонька уже познакомилась и была ей очарована, примерно так же, как брат Стёпка — железной дорогой. Вышло это так. При новом деревообрабатывающем заводе была радиостанция завкома*. Находилась она в стороне от завода, на пустыре за дорогой, чтобы ничто не мешало работе станции. Для неё выстроили отдельную избу, поделённую на две половины. В одной располагалась техника и все необходимое, а другая половина (комната и кладовая) была выделена под служебное жильё.

Уже полгода как здесь обосновался сторож Пётр Казаков с женой Верой, детьми — пятилетними близняшками Мишей и Машей, и стариком-тестем Гаврилой Фомичом. Приехала семья из-под Оренбурга, и поначалу им пришлось нелегко: и дети, и почти не встающий с постели старик требуют пригляда, на новом месте друзей и родни нет… А взрослым работать надо!

Им помогали деревенские, особенно Тонька. Ей нравилась спокойная, уютная атмосфера в семье Казаковых и особенно — доброта и мягкость Веры. Постепенно Тонька стала у Казаковых почти своей, а уж на радиостанцию прибегала чуть ли не каждый день.

Даже вечно всем недовольный радист завкома перестал ворчать, что тут бегает посторонняя девчонка. Видя её любопытство и живой ум, он показал Тоньке радиостанцию и объяснил, как всё работает. Про само радио Тонька, конечно, знала: у сельсовета Верхнегаровки уже пару лет как висел на столбе приёмник, да и в школе про радиоволны рассказывали. Но когда видишь серьёзную технику своими глазами и тебе разрешают что-нибудь покрутить-попробовать — это совсем другое дело!

Антенны, питание, волны, позывные — всё это заворожило Тоньку. Она влюбилась в радиодело и поняла, что другой профессии не хочет. Но как убедить бабушку и дядю?!

…В тот августовский день Тонька встала рано и сразу в дурном настроении. У неё начались женские дни, из-за них немилосердно болел живот и поясница противно ныла. Очень хотелось натянуть до самой макушки одеяло и не вылезать из-под него, но… Сегодня супруги Казаковы собирались в райцентр, посёлок Запрудово, по делам, и Тонька обещала присмотреть за детьми и стариком. А обещания надо выполнять.

Наскоро справившись с делами по дому, злая на весь свет Тонька отправилась в путь. Погода была под стать настроению: пасмурно, сыро, ветрено, и мелкий противный дождь то прекращался, то снова накрапывал.

Когда хмурая Тонька подошла к радиостанции завкома, уже рассвело, но пелена облаков даже не думала рассеиваться. Было по-осеннему сумрачно и промозгло, даром что ещё лето. Даже собака поленилась вылезать из конуры, только приветственно гавкнула, узнав Тоньку.

Девушка постучала, и дверь тут же распахнулась, как будто Вера стояла в сенях и ждала.

— Тонечка! — улыбнулась хозяйка, уже одетая “на выход”, — Мы готовы, тебя только ждём.

— Доброго утречка! — ответила Тонька, усилием воли гася внутреннее раздражение. — Видали, какая погодка?

— Да уж, не очень! И не пошли бы никуда, но дела важные… Спасибо, родная, что выручаешь. Так, завтраком я всех накормила, отца переодела в чистое, постель ему перестелила…

Вера наморщила лоб, вспоминая, но потом махнула рукой:

— Вроде всё. Мы должны после обеда вернуться. Суп и каша — в печке, хлеб — на столе. Ну, ты знаешь. Если дети будут сладости клянчить, не давай! Скажи, что я не велела.

— Хорошо.

— Ну, мы пошли!

Тонька закрыла дверь и пошла по длинным сеням. Справа стена была глухая, а слева находились две двери. Ближняя к выходу дверь вела в жилую комнату, а дальняя — в помещение для радиста и техники.

Едва девушка ступила на порог, тут же подлетели близнецы, радостно загомонили и полезли обниматься:

— Ура-а-а-а-а, Тонечка моя любимая пришла!

— А мне папа та-а-а-а-акой кораблик сделал!

— Не тебе, а нам. Кораблик общий. Да не толкайся ты!

— Сама не толкайся! Дай я тоже Тоню обниму!

— Ай, да ты чего?!

Тоня присела на корточки и обняла обоих детей:

— Не ругайтесь! Чего раскричались, как сороки?

— Мы просто тебе обрадовались, — ответила бойкая Маша, а более скромный Миша вздохнул и крепче прижался к девушке. — Ты давно не приходила.

— Ну уж, давно! На той неделе у вас была.

— Доброе утро, Тоня! — раздался скрипучий голос.

Это Гаврила Фомич, худой немощный старик, держась за спинку кровати, шагнул девушке навстречу.

— А ну, кыш, чертенята! — беззлобно заругался он на внуков. — Ишь повисли на шее, даже зайти не дали толком. Хочешь чайку, Тоня?

— Нет, спасибо, Гаврила Фомич. Как ваше здоровье?

— Э-э-э-э, девонька!.. Ещё живой, и на том спасибо.

— Вот, вот кораблик, гляди, Тоня! — Миша подёргал её за подол платья.

Девушка с очень серьёзным видом осмотрела со всех сторон деревянную лодочку с мачтой-палкой и парусом-тряпочкой и почувствовала, как раздражение и злость на весь мир тают сами собой. Близнецы наперебой, волнуясь и путая слова, стали рассказывать свои детские новости, а потом вовлекли Тоньку в игру. Старик сидел на кровати и улыбался, глядя на весёлую возню молодежи.

И никто не подозревал, что за избой наблюдает пара весьма недобрых глаз.

Продолжение

* Завком — сокращение от “заводской комитет (профсоюзной организации)”, низшая профсоюзная ячейка, объединяет всех рабочих и служащих данного предприятия и избирается общим собранием последних.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891