Деревня удивляет
В семь лет я впервые приехал из города в деревню, и она меня поразила. Как вы думаете, что может поразить в меру интеллигентного петербургского мальчика в глухой псковской деревне? Оооо, его многое может поразить!
Про что бы я ни рассказывал дальше, это было самое лучшее время. Я проводил в деревне месяца по четыре в году, все школьные каникулы. Поначалу местные называли меня «городской» — знаете, так, снисходительно. И у них были все основания! Потому что только нежный городской мальчик может удивляться обычным, в общем-то, вещам. Например, вот чему.
Земля
В самый первый приезд нас ждал свежекупленный домик. Хоть я и называю его «свежекупленным», свежим он не был вообще — покосившаяся изба и заброшенный огород, который предстояло вскопать.
Мне дали лопату и я с энтузиазмом взялся, а земля оказалась страшно глинистой. Вонзил лопату в землю и на неё налипла сразу половина грядки. Я потянул лопату на себя изо всех сил. Лопата не поддалась, только я ушёл в глину на полсапога.
Стоило мне обиженно хныкнуть как на звук обернулись все окрестные комары и сказали «О!». За десять минут огородничества комары дважды пытались отобрать у меня лопату и выпили минимум треть семилетнего мальчика. Я взвыл и сбежал сразу же, как смог с чвяком вырвать резиновые сапоги из грядки. Сытые комары смеялись и улюлюкали вслед.
Дети
Их тоже в деревне было много, хоть и не так, как комаров. На окраине жила семья, в которой было, скажем так, больше пяти детей. Точнее сказать нельзя — самой старшей было лет 25, а за младшими вообще не уследить, они постоянно появлялись новые. И это была совершенно необъяснимая для меня, неоправданная многодетность. Я не понимал, зачем это, как всех этих детей кормить и на что.
Как-то раз я зашёл к ним и не смог пройти дальше порога, пораженный зрелищем. Дом выглядел так, будто в нем разорвалась бомба, начиненная обрывками тряпок и картофельными очистками. Среди лохмотьев копошились дети. Кто-то ел, кто-то какал, всё это происходило одновременно.
На плите что-то варилось, а на тумбочке стоял, хрипел и блёкло показывал телевизор. Ещё одно удивление — как бы ни было бедно, а телевизор в каждом доме обязательно был. Конкретно тут — пузатый кинескопный ламповый телевизор без корпуса.
В первую зиму в деревне я удивился, почему Ванька ходит в резиновых сапогах, холодно же. Потом выяснилось, что он мало того, что в сапогах, так ещё и на босу ногу. А потому что нечего больше надевать — ну, то есть, имеются ещё ботинки, но школьные, не для прогулок.
Как мне стало понятно чуть позже, смысл детей был в значительной мере в детских пособиях. На ребенка платят «детские». Хотя у меня упорно не укладывалось в голове, ведь пособия явно меньше, чем требует содержание ребенка.
Ягоды
Кроме «детских» были ещё «ягодные» деньги — с продажи ягод и грибов летом. Для меня, избалованного, поход за грибами был скорее развлечением: ходишь по лесу с корзинкой, ищешь грибы, радуешься урожаю, походя подъедаешь чернику с кустов.
А для деревенских это работа. Рано утром они строем, вместе с детьми, уходили в лес. Через несколько часов возвращались, у каждого по два ведра ягод. Высыпали ягоды на расстеленные газеты — и снова в лес. И так по два-три раза в день, поэтому летом у всех моих деревенских приятелей руки всегда были фиолетового цвета. Потом приезжали сборщики и они сдавали им ягоды. То же самое с грибами, но ягоды были дороже.
Скотный двор
В первые годы моей деревенской жизни был, правда, ещё один источник дохода. За окраиной стоял скотный двор — «деревнеобразующее предприятие», на котором работали все, кто мог. А мы с пацанами не работали — мы сидели на шиферной крыше скотного двора и смотрели на окружающую красоту. Красоту составлял гигантский навозный оазис. Навоз из скотного двора подавался на конвейерную ленту, а в дальней части здания конвейер выводился наружу — лента торчала под углом в небо, навоз поднимался по ней к небу, а потом падал вниз. И делал оазис ещё немножечко больше. Озеро там тоже было, как и полагается оазису. Ну только не из воды.
Силос
В детских книжках коровки и лошадки летом кушают травку в поле, а зимой сено. В жизни зимой кроме сена коровки кушают силос. Это размельченная трава, которую летом закладывают в специальные хранилища на открытом воздухе — силосные ямы. А сверху спрессовывают гусеничным трактором и так трава лежит до зимы. А зимой ее достают, грузят на телеги и развозят по скотным дворам
Силос пахнет оглушительно. Запах будто не попадает в нос, а сразу бьёт раскалённой иглой в мозг. Особенно зимой, когда не так много посторонних запахов. Трактор с силосной телегой буквально разрывают реальность — за ним от запаха плавится снег. Описать сам аромат я не возьмусь — пахнет чем-то медицинским, химическим, нельзя даже предположить, что когда-то это была трава.
Матюги
В городе вокруг меня матом не ругались. Максимум один из дедушек позволял себе в сердцах воскликнуть: «Мать честная!». Но в мой первый приезд в деревню соседская четырехлетняя девочка обложила меня такими словами, которых я никогда не знал. Но быстро узнал. Через три месяца я матерился как сапожник и вернулся в город полностью лингвистически экипированным.
Мат даже не воспринимался как ругань — это просто был, ну, образ жизни. Но кроме мата были и другие слова.
Говор
Вместо «что» в деревне говорили «кого». Не «что ты делаешь?», а «кого ты делаешь?». Не «что сказал», а «кого сказал». Ещё распространено было окончание «-вши» и какой-то мутированный вариант пассивного залога. Вместо «я сходил» говорили «я была сходивши». «Что ты сделала» → «Кого ты сделавши».
У меня взрывался мозг, я просто отказывался воспринимать эти конструкции.
Игры
Если вы думаете, что кидаться яблоками — это неинтересно, то вы странный. Кидаться интересно. Мы кидались вообще всем — яблоками, камнями, железками от аккумуляторов. Знаете такие Ш-образные тонкие железки? Вот ими.
Иногда использовались вспомогательные приспособления для метания. Из орешника получались прутья для метания яблок. Яблоко насаживалась на метровый прут, потом ты делал прутом движение, будто закидываешь удочку. Яблоко срывалось и летело метров на сто. И хорошо бы тебе не оказаться в конце его траектории.
А ещё из орешника получались отличные луки. Он хорошо гнулся и был упругий. Стрелы делались из сухого борщевика, а на концы для утяжеления мы наматывали проволоку.
Кстати орешник меня тоже поразил. Орехи приходили в мою детскую жизнь в виде пакетиков с рынка, а тут вдруг настоящее дерево, на котором растут настоящие орехи! И их можно срывать, разбивать камнем скорлупу, и есть. Офигеть же!
Ещё я познал кайф от битья бутылок. Мы расставляли бутылки на доске, стреляли по ним из рогаток или просто швырялись камнями. Вроде небольшая деревня где-то на отшибе, а бутылки были всегда и в любых количествах. Сейчас кажется, что мы били их сотнями, но их всегда было вдоволь. Видимо, деревенские опустошали бутылки быстрее, чем мы успевали их разбить.
Были и ещё кое-какие игры. Однажды я вышел на улицу, а меня ждали Мишка с Ванькой и Валька — ванькина сестрица. «Пошли!» — заговорщицки сказали они и мы помчались к скотному двору. На чердак. «А чего? Чего?» — интересовался я, но они только ржали и переглядывались между собой. Было немного обидно — опять считают за городского.
Когда я вскарабкался на чердак, Вальки было не видно. В середине длинного чердака стоял большой вентиляционный короб — и Мишка с Ванькой подталкивали меня в сторону него: «Иди, иди давай!». Я чувствовал, что пришло время стесняться, правда, не понимал, почему. И пошёл.
Из-за короба я вышел совсем другой, впечатленный на всю оставшуюся жизнь. Но об этом как-нибудь в другой раз.
Пьянство
Если бы была возможность измерить общее деревенское опьянение, то показатель, я думаю, никогда не опускался бы ниже 70%. Всегда кто-то был пьян, шатался, орал, валялся ничком в траве или прямо сейчас пил, чтобы потом шататься и орать.
Водка была не всегда. Соседи как-то затащили к себе на застолье, и все пили какой-то страшный самогон, рюмки у всех после него были белого цвета. Ну и дети, кто постарше, пили тоже вместе со всеми.
Местный тракторист ездил пьяным почти всегда. Допотопный червячный механизм руля плюс хорошая доза алкоголя выглядели так: трактор ехал широким зигзагом от обочины до обочины, как будто парусная лодка. Чтобы его обогнать, нужно было поймать момент, когда он уходил в правый зигзаг и быстро прошмыгнуть слева.
В таком же виде работали. Пьяная уборка сена — страшная вещь, кажется, что обязательно в конце концов кого-нибудь насадят на вилы. Кстати, сено.
Сено
Сено — это самая тяжёлая, пыльная и чесучая штука, которую я знаю. В книжках-то оно — ну вы поняли — легкое, пушистое. А в жизни нет. Я участвовал в набивании сеном сараев и в какой-то момент, уже под самым коньком крыши ты вдруг испытываешь панику оттого, что вокруг тебя сено, и жара, и пыль, и невозможно дышать, и ты сейчас задохнешься в попытке выбраться из этой ловушки. А сарай длинный и тебе нужно ползти ужом. Сено колется и потом ты ходишь и чешешься весь еще несколько дней.
А круглые скирды, которые валяет специальная сельхозмашина? Каждая, кажется, весит килограммов триста и если хорошо напрячься, то можно скатить вместе несколько скирд и сделать в них убежище. Правда, стоять оно будет посередине поля, что не очень похоже на убежище.
Автолавка
И если самогон делали сами, то водку нужно было откуда-то брать. Посреди деревни, на обочине дороги, стояло странное сооружение эшафотного вида — дощатый помост с двумя ступенями и перилами с одной стороны. Дважды в неделю, начиная с позднего утра, к нему постепенно собиралась если не вся деревня, то большинство её жителей.
К полудню из-за горы показывалась машина. Точнее, сначала появлялся шорох, потом становился различим подвывающий звук мотора, потом над дорогой появлялась синяя полоска кузова. И через минуту грузовик был виден уже целиком. Собравшийся народ уже выстраивался в очередь — первые пришедшие забирались на помост, безжалостно опираясь на хлипкие перила.
Странный этот ритуал был впрочем ничем иным как очередью в магазин, а чуть кренящийся на правый бок грузовик — автолавкой. От деревни до ближайшего магазина было километров двенадцать по шоссе, а до райцентра все двадцать пять, а деревень в районе было видимо-невидимо, поэтому продукты привозила именно автолавка.
Набор не отличался особенным разнообразием, но купить можно было всё необходимое. Хотя деревенским жителям и этого набора было даже много. Хлеб, крупа, макароны, консервы, какое-нибудь печенье да конфет, если позволяют деньги. Водка, конечно, или пиво, а лучше и то и другое.
Грузовик медленно подваливал к помосту, вставал к нему бортом, в котором открывалось окно, превращая всю конструкцию в прилавок. Задняя дверь машины тоже открывалась — просто потому, что в железный кузов страшно нагревался на солнце и дородная продавщица обливалась потом в своем синем переднике.
Гудели разговоры, скрипел помост, слышалось оханье забирающихся на него старух. Больше всего брали хлеб — перекладывали по несколько буханок в котомки. Свежие, только с хлебозавода буханки, неупакованные, рядами лежали в лотках и отчаянно пахли. Закупка продолжалась примерно с час, а потом грузовик закрывался и отчаливал в следующую деревню.
***
Можно, конечно, рассказывать ещё и ещё, но пост и так получился необъятный.
Но вы можете узнать, чем это всё закончилось. Об этом я уже писал... не столько писал, сколько фотографировал: В заброшенных деревнях
