Серия «Страшные истории от Песца. Полного песца :)»

После взаимных рукопожатий вся компания двинулась к сельсовету. По пути Антон Ксаверьевич рассказывал про деревню, про колхоз и прочее, а гости, поддакивая, смотрели по сторонам, подмечая важные детали.

Игнаткино казалось вполне благополучной деревней. Всё, разрушенное  в войну, или отремонтировали, или снесли. Теперь повсюду стояли аккуратные дома и заборы, огородики, бани…  И даже валяющиеся в придорожной пыли собаки выглядели упитанными и вполне счастливыми.

Деревенские провожали председателя и гостей любопытными взглядами. Многие люди подходили сами, здоровались, задавали вопросы или что-то рассказывали. Словом, жители Игнаткино не производили впечатление испуганных или что-то скрывающих.

Всё хорошо, всё благополучно.

Но Юрий почему-то ощутил смутную тревогу. Она противно ныла в солнечном сплетении и еле ощутимо пульсировала в висках. Что-то здесь настораживало, но что именно?.. Догадка будто вертелась где-то на краю сознания, но поймать её никак не получалось.

Своему чутью чекиста, да и просто человека обстрелянного, бывалого, Юра доверял. Не всё, значит, гладко в этой деревне…

Ладно, не будем пороть горячку. Соберём информацию, а там поглядим.

— Вот наш сельсовет! — бодро сказал Антон Ксаверьевич. — Можно сказать, наша гордость. Заново отстроили, лучше прежнего.

Длинное одноэтажное здание в самом деле выглядело солидно: стены из крепких брёвен, крыша, выложенная красно-коричневой черепицей, новые окна с резными ставнями, высокое крыльцо с навесом. На стенах между окнами висели агитационные плакаты.

— Заходите! Вы с дороги поди проголодались? А опосля о делах поговорим, как все соберутся.

***

Гостей накормили немудрёной, но сытной и свежей деревенской едой. Потом Антон Ксаверьевич повёл их в кабинет, где собрались все, кто мог быть интересен “комиссии из министерства” — лесник, агроном и другие. Председатель произнёс небольшую речь и представил гостей из Москвы.

Говорил он спокойно, но в позе, в мелких движениях чувствовались раздражение и настороженность. И это не укрылось от Юрия, хоть тот не подал виду.

“Хм. Он просто волнуется? Понятное  дело, притащились тут какие-то, от дел оторвали, возись с ними. Или у председателя есть другой повод беспокоиться?” — размышлял старший лейтенант, пока Шурка Воронов, немного запинаясь и как бы стесняясь, рассказывал:

— Наше Министерство бумажной и деревообрабатывающей промышленности планирует строить новые заводы и фабрики. В вашем районе хорошие леса, много сырья, и здесь планируем поставить фабрику технических картонов. Места, где её построить, намечены согласно статистике и отчётам, но нас отправили поездить по округе, посмотреть и выбрать, что лучше. Выскажитесь, товарищи, какие будут соображения?

Все зашумели, стали спрашивать, рассказывать и предлагать. Юрий как важный начальник в основном молчал. Со скучающим видом он смотрел по сторонам и иногда вставлял какую-нибудь вескую фразу. И вряд ли кто-нибудь заподозрил бы, что этот надутый бюрократ — на самом деле фронтовик, сотрудник КГБ и человек довольно скромный.

Витя Ансарян, в соответствии с легендой, коверкал слова, говорил по-русски с ужасным акцентом и размахивал руками так, будто отгонял осиный рой. И никто не подумал бы, что этот простодушный кавказец читает Диккенса и Гёте в оригинале и вовсе не так прост, как кажется.

Саша Воронов то и дело поправлял очки (они были с простыми стёклами), сутулился, будто стесняясь; даже походка и движения у него стали неловкие и шаркающие. Кабинетный хлюпик, что с такого взять. И даже в голову не придёт, что “хлюпик” лихо стреляет по-македонски, а про его ловкость и скорость многое рассказали бы задержанные им преступники.

“Ну прям артисты на гастролях, особенно Шурка. Ему в театральный идти надо было, а не в Комитет”, — подумал Юрий и внутренне усмехнулся.

Тем временем на столе разложили на столе подробную карту области, и все сгрудились около неё. Витя Ансарян карандашом показывал на карте, где намечены места:

— Вот сдэсь фабрику харащо поставить, рэчка рядом и дарога есть, на мащинах проэхать легко.

— Нельзя, там болотисто! Сильно болотисто, замаешься осушать.

— Тогда сдэсь.

— Товарищ, тут поля колхозные зацепит, никак не получится.

— А если вот сдэсь? — кончик карандаша приблизился к деревне Пахомовка. — Что тут сэйчас?

Все как-то разом замолчали. Кто-то зачесал в затылке, кто-то неловко отвёл взгляд в сторону. Лесник вполголоса сказал:

— Ничего нет, развалины и пепел. Немцы, когда драпали, деревню сожгли. Вместе с людьми. Мало кто выжил.

После того, как все из уважения к погибшим помолчали минутку, Юрий спросил:

— А почему Пахомовку не восстановили?

— Ну вот так,  — пожал плечами председатель. — Кто из тамошних выжил, не захотели возвращаться, по другим деревням расселились. А на том месте памятник поставить хотели. Да что-то застопорилось.

— Ясно. У нас не было про это данных… Надо выяснить подробнее про памятник. А то место рядом с бывшей Пахомовкой уж больно удобное. Александр, запишите это.

— Пишу, Юрий Петрович! — откликнулся старшина Воронов.

С новой силой началось обсуждение. Люди снова склонились над столом, спорили, что-то говорили и тыкали в карту пальцами.

Вдруг Юрий почувствовал на себе пристальный взгляд, который чуть ли не жёг шею. Кто-то  внимательно и недружелюбно уставился на старлея.

Резко вскинув голову, он встретился глазами с Антоном Ксаверьевичем. Что-то странное было во взгляде, но что именно, Юрий понять не успел — председатель поспешно отвернулся, нервно дёрнув головой.

Таааак.

Вроде ерунда, но…

Юрий ощутил, как внутри просыпается азарт охотника. В ладонях слегка закололо, в груди зашекотало - бежать, действовать!..

Но, сделав глубокий вдох, старлей себя урезонил: куда бежать-то? Этот председатель Михняк, видать, тот ещё фрукт, но чуйку к делу не пришьёшь. Мало ли, вдруг он нервничает совсем по другому поводу. Ботинок ему натирает, например.

Надо наблюдать и ждать.

Но вот председатель буркнул сидевшему рядом леснику: “Я курить” и пошёл к выходу. Юрий, выждав минуту, пробрался за спинам склонившихся у стола людей и тоже вышел. Слева, у раскидистых кустов боярышника, на которых уже начинали краснеть продолговатые ягоды, стоял председатель с незажжённой папиросой в зубах и рылся в карманах, ища спички.

Юрий решительно двинулся к нему, доставая из кармана коробок:

— Вот, возьмите, Антон Ксаверьевич!

Председатель чиркнул спичкой и поджёг папиросу. Следом закурил и старлей.

— Антон Ксаверьевич, это хорошо, что мы оба здесь. Я у вас кое-что спросить хотел, наедине.

— Спрашивайте, коли надо.

Демонстративно оглядевшись по сторонам, Юрий склонился к председателю и вполголоса сказал:

— Я вижу, вы — человек серьёзный, надёжный. Вам можно доверять. Скажите, как вообще в деревне обстановка? Какие настроения?

Поперхнувшись горьким дымом, председатель закашлялся взахлёб. Когда он выпрямился, то уставился на столичного гостя с недоумением.

— Я почему спрашиваю, — невозмутимо продолжил Юрий, — картонная фабрика будет передовым предприятием, с новыми технологиями. И место для неё должно быть во всех отношениях хорошим. Ваш район удобный, но… Госграница почти под боком, леса… Сами понимаете. Банды не беспокоят? Может, люди подозрительные появлялись? Или что-то странное замечали? Местные лояльны? У нас в министерстве, конечно, есть отчёты, данные, но, знаете, я всегда предпочитаю у людей на месте спросить. На всякий случай.

— Это к участковому, — покачал головой Михняк. — Милиции видней.

— Нуууу, не скромничайте, Антон Ксаверьевич! Вы же тут главный! Ни за что не поверю, что от вашего начальственного глаза что-то могло укрыться! Можете без имён, меня в целом ситуация интересует. Не волнуйтесь, этот разговор останется строго между нами.

Председатель сунул руки в карманы и несколько раз переступил с ноги на ногу. Когда он переносил вес тела направо, лицо его чуть кривилось — видимо, больная нога давала о себе знать. Отвечать что-либо столичному гостю он не спешил, но Юрий его не торопил.

Скажет что-нибудь или нет? Вот шанс соскочить, расскажи приезжим, если ты не при делах! Зацепится или нет?..

Наконец председатель вынул папиросу изо рта, выдохнул клуб дыма и извиняющимся тоном произнёс:

— Ума не приложу, товарищ Черных, что рассказывать. Люди у нас хорошие, глупостев всяких не думают. Обстановка как везде: ну драки бывают, кражи мелкие, по пьяни кто-нибудь накосорезит. Редко бывает, что люди пропадают.

— Почему? Их находят?

Председатель вытаращил глаза, выражая крайнее недоумение.

— Да по-всякому. Вы человек городской, не представляете. А у нас места глухие, леса кругом. Этот заблудился, этот утоп, а тот ушёл в лес, ногу сломал и голодным волкам попался. Не повезло. Но это редко бывает. Не чаще, чем везде. А так тихо. Банд мы почитай года три как не видели. Да и последние, кто был, больше по лесам ховались, в деревни не лезли. Всё…

“Значит, не зацепился. Промолчал. Ладно, без тебя разберёмся”, — подумал Юрий, но вслух сказал другое, изобразив на лице искреннюю радость:

— Это замечательно, дорогой товарищ Михняк! Значит, можно спокойно строить фабрику. Вы докурили? Идёмте, нас поди заждались.

***

После совещания “комиссию из Москвы” повезли смотреть выбранные места под фабрику. Вся компания загрузилась в видавший вид грузовичок ГАЗ, в кузове которого были установлены лавочки, и машина, урча и фыркая, двинулась вверх по просёлочной дороге.

Где-то можно было подъехать вплотную, а где-то приходилось идти пешком. Юрий сотоварищи, в сопровождении местных, добросовестно шли, всё осматривали, делали замеры и рисовали схемы в блокнотах.

Так прошло время обеда. Дневная жара стала постепенно спадать. Вдобавок с запада поползли тучки, явно намекающие на дождь.

— Домой пора, — сказал Антон Ксаверьевич, снимая кепку и утирая пот со лба. — Дела не ждут, да и устали все. Завтра остальное поглядим. Поехали, товарищ Черных?

— Поехали, — кивнул Юрий.

Все заулыбались, оживились и без промедления полезли в машину. Люди утомились, и после езды на жаре в тряской машине хотелось отдохнуть, перекусить, но прежде всего — в прохладный душ.

…ГАЗ приближался к развилке дорог, и водитель, обернувшись, спросил:

— Может, заедем в Пахомовку? Она по пути, а завтра нарочно крюк надо делать.

— Да ну, — махнул рукой председатель. — Никуда она не убежит, подождёт до завтра.

Водитель пожал плечами, мол, как скажете, и приготовился повернуть направо, на Игнаткино. Но тут вмешался Витя Ансарян:

— Зачэм ждать, да? Паехали, дарагой, сразу пасмотрим. Мы быстро, задэрживаться не будэм. Зачэм на завтра оставлять?

— И правда! — решительно поддержал Юрий. — Если близко и по пути, то давайте.

— Пешком придётся идти. Машина не проедет к самой деревне.

— Ничего, дойдём. Давай, товарищ, поворачивай на Пахомовку! — сказал шофёру Юрий.

Водитель, не став спорить со столичными гостями, вывернул руль, и машина покатила налево. Антон Ксаверьевич недовольно вздохнул, но промолчал, а остальные отнеслись равнодушно: надо значит надо.

Этот факт Юрий тоже про себя отметил.

…Автомобиль остановился у пригорка, оглушительно чихнув мотором.

— Всё, я дальше не проеду.

Водитель остался ждать, а все остальные пошли по разбитой и порядком заросшей дороге.

— Вон на энтот пригорок подымемся, с него всё как на ладони видать, — сказал председатель.

Чекисты взобрались на вершину первыми. Пригорок был невысоким, но склоны имел довольно крутые, вдобавок поросшие длинной травой, которая оплетала ноги и мешала идти. Последним, пыхтя, отдуваясь и подволакивая больную ногу, поднялся опиравшийся на лесника председатель Михняк.

…От открывшегося с высоты вида у Юрия закололо в сердце. Голова потяжелела, а где-то внутри стал разгораться огонёк ярости. Кулаки сжались сами собой.

Саша Воронов закрыл лицо руками, будто защищаясь от увиденного, и тихонько ругался сквозь зубы. Витя Ансарян стоял молча, сжав зубы, и вертел пальцами карандаш. Чёрные глаза горели ненавистью.

Все трое чекистов были люди с крепкими нервами, повидавшие всякое, к виду смерти и страданий во многом привычные. Но на такое смотреть спокойно не могли даже они.

Милосердная природа разросшейся зеленью смягчила картину, но не могла целиком скрыть следы разрухи и пожара. И сейчас, в мирный летний день, когда щебечут птички, разорённая деревня выглядела особенно жутко.

То тут, то там торчали трубы обугленных и полуразвалившихся печей. Юрий стал их считать и сбился на тридцать пятой. А каждая печь — душа и сердце деревенской избы; каждая труба — дом, в котором жили люди.

Под стать трубам были так и не оправившиеся от пожара чёрные погорелые деревья. Они резко выделялись на фоне зелени и неба и казались тянущимися из-под земли руками какого-то жуткого, но больного и страдающего существа.

Впрочем, пожар уничтожил не всё подчистую. Кое-где стояли коробки обугленных стен, в каком-то сарае уцелело даже окно, хоть не было дверей и крыши. Кое-где виднелись покосившиеся, держащиеся на честном слове остатки заборов, будто последние зубы в старческом шамкающем рту.

Землю укрывала вроде бы густая трава, но стоит задержать взгляд, и  замечаешь среди зелени то кучу обломков и углей, то вросшую в землю металлическую спинку кровати, то яркий обрывок ткани, осколок посуды…

Совсем недавно, да почти что вчера здесь жили обычные, мирные люди. Работали, воспитывали детей, растили урожай, по вечерам собирались в клубе на танцы, смеялись и строили планы…

А потом пришли чудовища, возомнившиеся себя высшей расой, которой позволено всё.

Юрий будто воочию увидел мордатых фашистов в серой форме. Отрывистые команды офицеров, и подразделение разошлось на три части. Одни рассредоточились по окраинам и взяли деревню в кольцо. Вторые цепью идут по деревне, вламываются в дома, выволакивают жителей на улицы, штыками и прикладами гонят их в большой колхозный сарай. Кто мешкает или сопротивляется, тех стреляют на месте. Третьи фашисты идут вслед за вторыми, лезут в опустевшие дома и сараи, вытаскивают всё, что показалось мало-мальски ценным.

Снова звучат команды. Слитный залп огнемётов. Взметнулось пламя, подхваченное ветром, загорелись стены, заборы… Серо-чёрный дым клубами валит в небо. Но даже через шум и рёв пламени прорываются крики несчастных людей. Иногда звучит сухой треск автоматной очереди — это добивают тех, кто сумел вырваться из горящего сарая.

…А теперь здесь остались только обугленные трубы и деревья, которые будто тянутся к живым и взывают: не забудь! Помни!

Юрий крепко зажмурился, потряс головой, прогоняя наваждение. Он глубоко вздохнул, усилием воли успокаивая нервы, и разжал кулаки. Погибших не вернуть, а у живых есть дела.

— Скажите, а что здесь было? — спросил он у председателя, показывая на самое целое строение. Голос прозвучал хрипло, будто чужой.

У дома, на который показывал Юрий, уцелела половина крыши, и коробка бревенчатых стен обуглилась немного и выглядела вполне крепкой.

— Просто дом. Сазоновы тут жили. А вон там, — палец председателя переместился левее и указал на коробку обугленных стен без крыши, — был сельсовет, ну и немцы там штаб устроили. Вон там — клуб и библиотека… А вон видите берёзки?

— Да.

— Там братская могила. Всех, кого туточки нашли, в ней похоронили. Из Пскова как-то люди приезжали, смотрели, хотели тут расчистить всё и памятник на месте пепелища поставить. Но тихо пока…

— Ясно, спасибо. Наверное, мы спустимся и осмотрим всё поближе.

— Не стоит, товарищ Черных. Видите ли… — председатель замялся. — Немцы заминировали всё, когда драпали. И сейчас не все мины да снаряды нашли. Не ходите, не дай бог подорвётесь нечаянно.

— Подождите, у вас что, сапёров не было?! — удивился Саша Воронов. — Должны ведь приехать…

— Были! — перебил его Антон Ксаверьевич. — Конечно, были. Только они сначала людные места смотрели, а тут что — глушь. Тут теперь людей нет. Что-то точно осталось, да и много по округе ещё лежит.

— Да ладно тебе, Ксаверьич! — возразил лесник. — Не сгущай. За грибами и ягодами ходим, и ничего.

— Ничего? Ничего?! А как мальцу Вишняковых ступню оторвало в том году? А как Гришка из соседнего села в лесу костёр развёл, а прямо под кострищем снаряд в земле оказался? Это ничего, по-твоему?

— Ладно, ладно, — пошёл лесник на попятную. — Я ж просто…

Чекисты переглянулись между собой, и Юрий сказал:

— Хорошо, я понял. Вниз не пойдём, так, отсюда прикинем. И я отмечу в отчёте, что сперва сапёров пригласить надо, прежде чем строить.

Саша Воронов набросал в блокноте схему местности, и на этом работа “комиссии” закончилась. Все с явным облегчением поспешили вниз, к машине.

Продолжение истории: Иду, найду (глава 4)

Справка к главе:

Стрельба по-македонски — метод ведения боя огнестрельным оружием (чаще всего пистолетами), заключающийся в стрельбе с двух рук, одновременно поднятых на уровень плеч, иногда со сцепленными большими пальцами.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Мужчина уверенно подошёл к серо-коричнево-оранжевому зданию строгих очертаний. Даже у хладнокровных людей оно поневоле вызывало трепет, приправленный любопытством. Ведь здесь размещался КГБ, а до этого здание на Дзержинского, 2 занимал НКВД, а ещё раньше, в 1920-х — легендарная ВЧК, созданная Феликсом Эдмундовичем. Словом, органы госбезопасности прочно поселились в этом здании. Про него ходило много легенд и баек, одна другой страшней и заковыристей. И нельзя сказать, что они родились совсем уж на пустом месте. Впрочем, работа спецслужб, да и любых правоохранителей, тяжела, грязна, и в белых перчатках тут никак не останешься.

Мужчина толкнул тяжёлую дверь и вошёл. Внутри здания царила приятная прохлада, и он облегчённо вздохнул. Поздоровавшись с дежурным и показав пропуск, он уверенно поднялся по лестнице, прошёл по коридорам и постучал в приоткрытую дверь нужного кабинета.

— Да! — раздался низкий приятный голос. — Кто там?

— Старший лейтенант Гущин. Разрешите войти?

— Входи-входи, Юра!

Гость поздоровался с хозяином кабинета, широкоплечим мужчиной с квадратным лицом:

— Здравия желаю, товарищ майор!

— И тебе не хворать. Садись, Юра, поговорим. Дверь за собой прикрой поплотнее.

Юрий вошёл, но сел не на стул для посетителей, боком притулившийся у стола майора, а в одно из двух мягких кресел у стены. Между креслами стоял журнальный столик, а на нём — ваза со свежим букетом полевых цветов. Юрий наклонился, вдумчиво рассмотрел букет, вдохнул аромат цветов и улыбнулся каким-то своим мыслям. И только потом он повернулся и выжидающе, с хитринкой, посмотрел на начальство.

Майор Гриценко не рассердился, только понимающе хмыкнул, а потом, взяв из ящика стола картонную папку, сел в соседнее кресло.

— Извини, Юрий Петрович, что тебя из отпуска дёрнули. Сам такое терпеть не могу, но некому больше. Нет людей, а кто есть, те заняты.

— Да ничего, Валерий Иванович, что там от отпуска осталось? Три дня туда, три дня сюда, ерунда.

— Потом догуляешь непременно! А вообще, как отдохнул, куда ездил?

— У дядьки в Сибири был, в деревне, потом на Алтай в конный поход подался. А потом на сочинских пляжах бока налёживал.

— Ой, да ладно, какие у тебя там бока. По сравнению со мной ты — просто щепка.

Майор самокритично оглядел себя и защипнул пальцами явно наметившееся брюшко:

— Во, видал? А всё тёщины блины и чебуреки! Вкусные до умопомрачения, зараза! Я уж просил: Зинаида Михайловна, не надо, я так скоро в дверь не пролезу. А она их всё равно жарит, назло!

Юрий поддакивал и улыбался, по опыту зная, что у начальника такая манера - непременно пару минут поболтать о мелочах, прежде чем заговорить о важном.

— Я, собственно, чего тебя из отпуска дёрнул, — внезапно перешёл майор от тёщиных вкусностей к делу. — Вот, возьми папку, ознакомься, а я пока суть на словах изложу. Возьмёшь двух человек, поедете в Псковскую область, в деревню Игнаткино. Оттуда сообщают, что неподалёку, в развалинах  сожжённой немцами деревни Пахомовки, творится что-то неладное. Силуэты людей странных видели, вроде как призраков, но с оружием. А ещё пишут про огоньки необычные и голоса из ниоткуда. Чертовщина, в общем. Вот вы поедете и разберётесь, что к чему. Это если коротко.

— Раз чертовщина, тогда им в церковь, — отозвался Юрий, бегло просматривавший бумаги в папке. — Ну или в психушку. Валерий Иванович, почему именно нам это поручили? Я не отказываюсь, просто пытаюсь в голове уложить. А что милиция? В конце концов, а наши товарищи на местах, зачем из Москвы людей посылать?

Майор Гриценко пожал плечами.

— Сам не знаю, Юра. Там, — начальник ткнул пальцем куда-то вверх, — свои резоны. Ты, старлей, не расслабляйся. Чую, что это всё только на первый взгляд кажется ерундой. Мало ли… Да что я рассказываю, ты в госбезопасности не первый год, Вон, без пяти минут капитан.

— Да уж… — задумчиво ответил Юрий.

Он встал, прошёлся до окна, а на обратном пути остановился у огромной карты Советского Союза, что висела на стене. Нашёл взглядом Псковскую область и задумался, чуть прикусив губу.

Пару минут оба, и начальник, и подчинённый, молчали. Первым заговорил Юрий, размышляя вслух:

— Непростое место. Литва, Эстония рядышком, а там — госграница, ищи-свищи. И леса знатные, вон как тянутся. Сколько тут всяких бандитов и пособников фашистов скрывалось после войны…

— Да, много их по лесам бегало, — подошёл к карте майор. — Последние такие сообщения про район Игнаткино были два года назад, в пятьдесят третьем. Но… Юра, мне кажется, что это какая-то свора нацистских недобитков сейчас всплыла и логово в развалинах устроила. А огоньками пыль в глаза пускают, чтобы местных запугать и запутать. Помнишь, была сразу после революции в Петрограде банда попрыгунчиков?

— Это которые “живые покойники”?

— Они самые. С выдумкой, гады: надевали белые саваны и колпаки и в подошвы ботинок пружины вставляли. Вечером, в темноте, как напрыгнут на прохожего такие красавцы да как завоют замогильным голосом!.. Тут кто угодно растеряется. И сейчас, я думаю, кто-то за якобы мистикой свои тёмные дела прячет.

— Да, наверняка так.

— А вдруг там какое-нибудь новое изобретение втихаря пробуют? Наши враги и антисоветские элементы не дремлют, может, объединились с бывшими коллаборантами и химичат что-то… Сам знаешь, как сейчас наука прёт.

— Так точно, прёт.

— Повторяю, Юра, зря не геройствуйте. Ваша задача — достоверно выяснить, что происходит. И всё! На рожон не лезть! Сразу сообщите, помощь запросите. Надо будет, устроим полноценную операцию и всех возьмём как миленьких. Понял? Повтори!

— Так точно, на рожон не лезть, запросить помощь. А с кем я поеду?

— Лейтенант Ансарян и старшина Воронов, ну ты их знаешь. Да, ты — командир группы как старший по званию. Вопросы есть?

— Когда выезжать?

Майор вскинул руку и посмотрел на часы.

— А чего тянуть? Сегодня. Всё готово, тебя только ждали. Поедете под прикрытием. Имена оставим прежние, чтобы не путаться, а фамилии другие. Легенда простенькая, да и операция, чай, не требует сложной. Вы — комиссия из Министерства бумажной и деревообрабатывающей промышленности, должны выбрать, где построить новую фабрику. Вас местные по округе повозят, ну и в эту самую Пахомовку тоже напроситесь. А там уже глядите сами, что к чему.

— Понял. Насколько строгая у нас легенда?

— Смотрите по обстановке. Не думаю, что за легенду стоит до последнего цепляться. Но и удостоверением там не размахивайте!

— Ясно.

…Прошло довольно много времени, прежде чем начальник и подчинённый утрясли все детали, и Юрий собрался уходить.

Но у дверей майор Гриценко остановил его, придержав за рукав, и вполголоса сказал:

— Юра, вы уж постарайтесь. Мне тут явно намекнули, что на это дело командование будет смотреть очень внимательно.

— Не волнуйтесь, товарищ майор, всё будет в лучшем виде. А как иначе-то?

— Орёл! Вот бы все так… Ладно, иди, собирайся.

— До свидания!

Глава 2

Старший лейтенант госбезопасности Юрий Петрович Гущин из-за неожиданно прерванного отпуска почти не расстроился. Внутренне он этому даже обрадовался, ведь отдыхать и расслабляться он, честно говоря, не особо умел.

Нет, Юрий, любил в выходной поспать подольше, а перед отпуском предвкушал, как переделает кучу дел, прочитает много книг и съездит в гости к дяде. Но уже через неделю старший лейтенант начинал скучать по службе, по товарищам и по суетливой, но очаровательной Москве.

Службе он посвящал почти всё время, все силы и мысли. Не то чтобы он был ярым карьеристом или фанатичным солдафоном, так сложилось само собой — жил Гущин один.

Отец Юры умер от тифа ещё в тридцатых, мать погибла во время бомбёжки Москвы, а больше родни, кроме дяди Вадима, живущего в далёкой сибирской деревне, не было. Женой и детьми старший лейтенант не обзавёлся.

В старших классах он улыбался девчатам, мечтал и строил планы, но серьёзных чувств ни к кому не было. В 1944-м восемнадцатилетнего Юру призвали в армию. На фронте встретил он зеленоглазую переводчицу Лилю и пропал, влюбился с жаром юношеской страсти, но со всей серьёзностью и глубиной взрослого чувства.

Лиля ответила взаимностью, и влюблённые собирались пожениться. Но фронтовые дороги их разделили, а потом Лиля перестала отвечать на письма. Юрий страшно ревновал и чувствовал, что сходит с ума. В его воображении возникали картины, одна другой хуже, но самую ужасную мысль он гнал подальше, надеясь, что девушка хотя бы жива.

Только в феврале 1945-го Юрий узнал, что ещё прошлой осенью штабная автоколонна попала в немецкую засаду. Погибли почти все, кто был в машинах, и среди них — зеленоглазая Лиля…

Но, хоть война была уже на исходе, всё равно оставалась войной, и бои становились только жарче. Горевать было некогда.

…Уже после победы Юрий нашёл могилу Лили, на кладбище глухой белорусской деревеньки. Он положил к памятнику букет нарядных белых лилий и долго стоял, сжимая в руке фуражку, беззвучно шевелил губами, глядя то в небо, то на памятник, то на нежные лепестки цветов.

Наконец он надел фуражку и зашагал к остановке.

— Браток, случайно не будет… — рванулся было к нему какой-то дедок из местных, но, посмотрев в лицо Юрия, осёкся на полуслове и отошёл подальше.

…Со смертью Лили что-то прервалось и отмерло в душе Гущина. Он вовсе не собирался жить монахом и, глядя на женатых сослуживцев, по-доброму им завидовал. Он пробовал знакомиться, встречаться, но всё было не то. Ни одна девушка не полюбилась, ни одну не видел он женой и матерью своих детей. А заводить пустые интрижки Юрию претило.

Так и жил он один и полушутя-полусерьёзно говорил, что служба ему вместо жены. И службу эту Юрий нёс вполне достойно.

***

Вечером того же дня все трое из оперативной группы уже расположились в купе. Четвёртое место, разумеется, осталось свободным, и в купе посторонних не было. Юрий, помешивая ложечкой чай в стакане, смотрел в окно и думал.

За окном вагона на фоне синего вечернего неба мелькал чёрный частокол леса. Его сменяли огни деревень и станций, иногда блестела, отражая небо, водная гладь какого-нибудь озера или реки. Всё это настраивало на философский лад, но Юрий думал о вещах приземлённых.

Как там сказал майор: “На это дело командование будет смотреть внимательно”. Интересно, почему? Почему послали именно людей из Москвы? Не доверяют местным, подозревают кого-то? Допустим, но почему майор Гриценко об этом ни полслова не сказал? Он обычно со своими подчинёнными откровенен. А, ладно, на месте разберёмся.

Вздохнув, Юрий вынул ложечку из многострадального стакана. Такое пристальное внимание начальства ох неспроста. И оно может обернуться как щедрыми наградами и карьерным ростом, так и большими проблемами. Причём второе кажется более вероятным, чем первое…

Юрий бросил быстрый взгляд на младших товарищей. Лейтенанта Ансаряна он знал хорошо. С орлиным носом, кудрявый и черноглазый, громкоголосый Витя Ансарян на первый взгляд казался эдаким горячим парнем, добрым, но наивным и не шибко умным. Но впечатление это было ошибочным: лейтенант говорил на нескольких языках, обладал острым умом и отличной памятью и был весьма храбрым человеком. Витя был младше Юрия на 3,5 года, поэтому на фронт уже не попал. Юрий и Виктор общались и вне работы и были если не друзьями, то добрыми приятелями.

А вот старшину Александра Воронова, голубоглазого бледнокожего блондина, Юрий знал куда хуже. Приходилось вместе участвовать в масштабных операциях, где были задействованы много людей, и всё, больше общаться не довелось. На тех операциях Воронов действовал вполне грамотно, но какой он человек сам по себе, Юрий не знал. И сейчас приглядывался, прикидывая, как пойдёт с ним работа.

А тем временем младшие коллеги читали статью в газете про международный шахматный турнир и оживлённо его обсуждали:

— Саша, вот увидишь, Тигранчик в следующем туре себя покажет! Петросян лучший! Он должен выиграть! — горячился Витя Ансарян.

— Ну не знаю. Он — сильный игрок, конечно. Но и остальные не пальцем деланные, — возражал старшина Воронов, вроде бы с серьёзным лицом, но глаза его лукаво блестели. — Мне кажется, Керес победит. А от Аргентины какие сильные шахматисты  приехали! Лёгкой прогулки точно не будет.

— Ну сильные, — нехотя подтвердил Виктор. — Но Тигран должен если не выиграть весь турнир, то хотя бы быть в числе тех, кто дальше пройдёт. Сколько там в претенденты берут?

— Девять человек из верха таблицы.

— Пф, в девятке лучших Петросян точно будет! Я за него знаешь как болею!

— Да уж знаю, - улыбнулся Александр. -  Но я ставлю на Кереса. Он сейчас в отличной форме, готовился, как проклятый.

— А у Петросяна атака лучше!

Воронов вздохнул и развёл руками, дескать, ну как с тобой спорить. А потом вдруг повернулся к командиру и спросил:

— Юрий Петрович, а вы за кого в турнире болеете?

От неожиданного вопроса тот несколько смешался:

— Да я не слежу. За любого нашего игрока порадуюсь, если победит.

На миг в купе стало тихо. А потом Юрий решительно подсел к подчинённым:

— Турнир — это хорошо, но давайте про задание поговорим, и спать. А то утром выходить рано, на автобусе ещё ехать… Легенду помните?

И все стали вполголоса обсуждать завтрашние дела.

Продолжение: Иду, найду (глава 3)

Справка по главам:

Дзержинская площадь — такое название в то время носила площадь Лубянка

Дом на улице Дзержинского, 2 — сейчас это здание находится на ул. Большая Лубянка, 2. В нём теперь располагается ФСБ.

Международный шахматный турнир — имеется в виду 3-й межзональный турнир, который проходил в Гётеборге с 14 августа по 23 сентября 1955 года. По его результатам девять сильнейших выходили в турнир претендентов. А победитель турнира претендентов уже сражался с действующим чемпионом мира за шахматную корону.

Тигран Вартанович Петросян (1929-1984) — советский шахматист, 9-й чемпион мира.

Пауль Петрович Керес (1916-1975) — эстонский и советский шахматист и шахматный теоретик.

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

…Трое молодых мужчин расположились в большом сарае. На деревянную полку они постелили чистую тряпочку и на ней разложили закуску: чёрный хлеб, варёную картошку и несколько варёных же карасиков. Рядом поставили крынку, от которой тянуло сивушно-медовым запахом, и кружки.

Предвкушая, как сейчас выпьют и закусят, парни выкатили пеньки, оставшиеся от распилки брёвен, и уселись на них, как на табуреты.

— Ну, разливай, Ваня! — сказал Тимофей Бучалин. Именно в его сарае всё и происходило.

Верный Иван взял крынку и плеснул всем по чуть-чуть, потом протянул каждому кружку в руки, а свою взял последним. Оба гостя с ожиданием посмотрели на хозяина: мол, скажи что-нибудь.

— Давайте выпьем за хорошую погоду! Чтобы побыстрее распутица закончилась, — сказал Тимофей.

— Да-а-а-а! — дружно поддержали гости и сдвинули кружки.

Выпили, крякнули, закусили, выпили ещё раз. Неугомонный Иван стал рассказывать историю, как летом в соседней деревне поймали юнца из чужого села, который подглядывал за купающимися девками. Наглеца отстегали крапивой и надавали тумаков, чтобы впредь вёл себя прилично.

Все посмеялись, потом Тимофей стал рассказывать, как ездил в Рыбинск на ярмарку. Иван поддакивал, а вот третий участник застолья в сарае помалкивал и говорил только тогда, когда к нему обращались, или когда промолчать было совсем невежливо.

Этого третьего звали Семён Кипаев. Он был другом и соседом Ивана, но, в отличие от него, был парнем медлительным, тихим и довольно скромным. Семья его жила небогато, и здесь, у зажиточных Бучалиных, он чувствовал себя неловко. Он и идти-то сюда не хотел, но Иван уговорил.

Выпили ещё по одной, закусили и снова завели разговор.

— Тимох, а чего мы в сарае сидим, не дома? — спросил Иван. — Чай, дома-то теплее, уютнее.

Он хотел было пошутить что-то вроде: “Мы что, Алёниной кочерги боимся?”, но, помня о буйном нраве двоюродного братца, промолчал.

— Да батяне моему нездоровится, — с досадой и беспокойством ответил Тимофей. — Спиной занедужил, лежит на печке злой, как чёрт. Ну его…

Иван понимающе закивал, а Семён степенно сказал:

— Здоровья Кузьме Егорычу!

— Ага, — кивнул Тимофей. — За это и выпьем!

Сказано — сделано. Время за выпивкой и разговорами летело незаметно.

В голове шумело, очертания предметов потеряли чёткость и поплыли. Тело расслабилось, и промозглая осенняя сырость перестала раздражать.

В мыслях теперь царили приятная лёгкость и пустота. Все проблемы стали казаться ерундой, мелочами, не стоящими никакого внимания.

Тимофей вдруг почувствовал, как хороша жизнь, просто прекрасна, и что он любит весь мир, всех людей вокруг!

— Ваня! Сокол ты мой! Дай я тебя обниму! — вскричал Тимофей и сграбастал брата в охапку.

Привычный к таким пьяным нежностям Иван обнял его в ответ и похлопал по спине, а вот Семён молча отодвинулся подальше. Но Тимофей, не заметив этого красноречивого жеста, полез и к Семёну.

— Не спорь! — шепнул другу Иван. — Пусть его. А то он разозлится и драться начнёт.

Оторопевший Семён сидел неподвижно, пока Тимофей обнимал его и трепал по щекам:

— Эх, Сёмка! Хороший ты парень, смирный! Да, Вань?

Тот кивал.

Наконец Тимофей вернулся на свой пенёк. Ещё раз выпили, и расхрабрившийся Семён тоже стал рассказывать какую-то историю. Делал он это очень путано, занудно, и Тимофей сначала слушал его, а потом заскучал и стал глазеть по сторонам.

Вдруг стены сарая показались какими-то другими. На них, как всегда, висела хозяйственная утварь, но что-то в них изменилось. Пока Тимофей силился осмыслить, в чём дело, слева с полки раздался какой-то шорох.

— Вот мыши обнаглели! Средь бела дня бегают, — раздражённо сказал парень. — Надо кота сюда закинуть. Обленился, гад, мышей не жрёт.

Слева донёсся отчётливый звук, странный, будто кто-то, обутый в сапоги с подбитыми каблуками, чеканил шаг по дереву.

Озадаченный Тимофей встал, отодвинул лежащие на полке вещи. Пусто.

— Показалось, наверное, — пробормотал он себе под нос.

— Тимоха, ты что там делаешь? — спросил его Иван. — Садись, закуси. На вот тебе хлеба с рыбкой очищенной.

Тимофей отвёл взгляд и сел обратно. Но тут на противоположной стене загремело, забренчало, и с полок сами собой стали падать вещи.

Но там никого не было!

Встревоженный Тимофей подскочил, раскидал упавшие вещи, внимательно оглядел полку и даже заглянул под неё.

Снова никого.

— Домовой озорует что ли? Скажу Алёне, пусть каши ему поставит.

Тимофей отвернулся от полки и перевёл взгляд на собутыльников…

— АААААААА!

По осеннему стылому воздуху полетел крик ужаса, долгий, страшный, от которого кровь стыла в жилах.

Это вопил Тимофей.

Нечисть украла Ивана и Сёму!

Вместо них на пеньках сидели какие-то уродливые черти.

На месте брата скалило острые, как иголки, зубы лохматое чудище. Оно всё состояло из круглых шаров, как снеговик, но было покрыто коротким бурым мехом. Верхний шар-голову венчали выпученные глаза-бельмы без зрачков, маленькие уши и безгубая огромная пасть, делившая голову чуть ли не напополам. Из шара пониже торчали три руки: две росли по бокам, а одна — прямо из груди. В средней руке чудище держало кружку.

А вместо Семёна на пеньке восседало существо, похожее сразу и на рыбу, и на птицу: плоское, как у филина, “лицо”, большие круглые глаза, перьевые пучки-уши. Но вместо клюва болтался длинный, похожий на комариный хоботок. Ниже шеи — плоское рыбье тело, покрытое крупной чешуёй, но длинные тонкие ноги. Эта тварь не могла похвастаться большими зубами, да и руки у неё было всего две. Но зато на них бугрились мышцы, да и шестипалые ладони заканчивались длинными иссиня-чёрными когтями.

Обе твари переглянулись, встали и синхронно двинулись к Тимофею.

Заорав от ужаса ещё громче, он рванулся вглубь сарая, сдёрнул со стены топор и бросился на чертей.

Мохнатый снеговик впепился в его руки, повис на них, а сам вытянулся вверх и клацнул зубами у самого лица Тимофея, едва не тому откусив нос. Благо тот всё же успел отдёрнуть голову.

Рыбоптица повисла у Тимофея на плечах, пытаясь уронить его навзничь, и больно пинала в спину и по ногам.

Но сын кузнеца был крепким парнем, и даже нечисти было нелегко с ним совладать. Он сумел стряхнуть с себя чудищ и бросился к выходу из сарая.

Но черти преградили ему путь.

Парень размахивал топором, выкрикивая фразы из молитв вперемешку с матерной бранью, но чудища и не думали его выпускать.

Рыбоптица поглядела вниз, явно намереваясь схватить человека за ноги и повалить на пол, а мохнатая тварь скалилась и всеми тремя руками загораживала дверь.

— Врёшь, просто так не возьмёшь!

Тимофей быстро шагнул вперед, взмахнув топором и вкладывая в замах всё движение тела. Мохнатая тварь отшатнулась, но поздно — страшный удар обрушился на неё. Лезвие топора развалило напополам два верхних шара из тела чудища и застряло в третьем.

Пошатав топор туда-сюда, Тимофей всё же его вытащил. В воздухе тошнотворно пахло кровью и — странное дело! — свежескошенной травой. Разрубленная пополам мохнатая тварь булькнула, взвизгнула и рухнула на пол, дергаясь в агонии.

Не теряя времени, Тимофей рубанул рыбоптицу по шее. Точнее, хотел рубануть, но промахнулся, и удар скользнул по груди и плечу твари. Чудище свирепо засвистело, встопорщило хоботок и, неуловимо быстрым движением опрокинув Тимофея на пол, село всей тушей ему на грудь.

Внезапная слабость охватила парня. Руки и ноги стали тяжёлые, будто налились свинцом. Он пытался сбросить с себя рыбоптицу, но ничего не получалось. Туша чудища давила, не давая вдохнуть, в глазах темнело, а лёгкие горели огнём от нехватки воздуха.

Тимофей ругнулся в последний раз, и его сознание угасло.

***

…Вся деревня Киселиха стояла на ушах. Несмотря на ненастную погоду, все выбежали на улицу, кроме совсем уж немощных стариков и младенцев.

Что-то случилось, но что? Слухи росли, как снежный ком, летящий с горы.

Со всех сторон раздавались взволнованные возгласы:

— Убили, убили!

— …Там кровища по стенам!

— За отцом Макарием послали уже?

— Как курей зарубил! Ррраз — и всё!

— Ох, что ж это делается?! Матушка, царица небесная, спаси нас!

— Сотского, сотского* позовите!

— Да он поди пьян опять! Сразу за приставом** посылайте!

У дома кузнеца Бучалина уже собралась толпа, и люди всё прибывали. Самые отчаянные и любопытные лезли на забор и пересказывали остальным, что видят. Людское море встревоженно шумело, все чувствовали одно и то же: любопытство и страх.

Евдокия протиснулась вплотную к забору. Она втянула носом воздух: даже здесь чувствуется запах крови. Или это кажется?..

Её сердце бешено билось, руки дрожали. На миг у Евдокии даже потемнело в глазах, и она подумала, что потеряет сознание, но обошлось. Отдышавшись и немного успокоившись, она потрогала за ногу сидящего на заборе соседского сына, тринадцатилетнего Митьку, и спросила:

— Что случилось-то? Что там?

— Ой, тётя Дуся, ТАКОЕ, ТАКОЕ! Тимофей-то Кузьмич с ума сошёл и топором брата своего двухродного зарубил!

— Что, прямо насмерть?! — округлила глаза Евдокия.

— АГА! — с жадным любопытством подтвердил парнишка. — У Ивана голова на ниточке болтается, а Семён живой ещё. Его в избу унесли, а Иван вон лежит, тряпкой накрыли! И кровь по всему двору!

— А что Тимофей?

— Живой, связали его и в бане заперли. Вон, слышите, воет?

Евдокия прислушалась. И в самом деле, доносились завывания и всхлипы, в которых и не сразу распознаешь человеческий голос. В нём было беспредельное, невыразимое отчаяние и… жалость к себе, несчастному, на которого злая судьба ни за что ни про что обрушила свой гнев.

“Значит, зелье отвода глаз уже не действует, морок спал. Правду Ефрем говорил, оно недолгое. Но этого хватило! Всё получилось!”.

Митька уже отвернулся и рассказывал кому-то другому, что происходит во дворе. А Евдокия выбралась из толпы и зашагала домой. Улицы были пусты, вся деревня собралась у дома Бучалиных. Поэтому Евдокия не боялась кого-то встретить и не прятала торжествующую улыбку. А голубые глаза женщины горели таким радостным и яростным огнём, что, казалось, легко прожгли бы дыру в заборе.

--------------------------------------------------

* Сотский (как и десятский) — выборный из крестьян низший чин сельской полиции. Такой человек освобождался от крестьянских обязанностей, однако службу свою нес часто безвозмездно или за очень низкую плату. Круг обязанностей был очень широк, а за плохую службу могли серьёзно наказать. Поэтому часто крестьяне смотрели на такие должности как на повинность и старались спихнуть должность сотского на кого-то, кто, по мнению общины, был менее ценным. Сотские и десятские подчинялись становому приставу.

** Становой пристав — чин уездной полиции в Российской империи, возглавляющий стан — полицейско-административную единицу из нескольких волостей. Имел обширный круг обязанностей, в том числе управлял низшим звеном правопорядка на селе — десятскими и сотскими.

-----------------------------------------------

Эпилог

Рано утром Ефрем Телегин вышел из дома. Ночью были заморозки, и на лужицах ещё блестела тонкая корочка льда. Голые ветки деревьев обросли инеем, который сверкал в лучах красного, нехотя просыпающегося солнца.

Зябко поёжившись, Ефрем плотнее запахнул толстый суконный армяк* и поправил шапку.

“Скоро снег выпадет и насовсем ляжет, — подумал ведьмак, — надо шубу доставать. Уже зима на пороге”.

Ефрем постоял минутку на крыльце, полюбовался облаками и утренним небом и отправился к своей мельнице.

Дорога туда шла широкая и по открытой местности, но на одном участке она пролегала через берёзовую рощицу с густым кустарником. Именно там сейчас проходил Ефрем. Он глубоко погрузился в свои мысли и не заметил, как из кустов вышла нахохлившаяся и дрожащая от холода женщина. Это была Евдокия.

Она кашлянула, привлекая внимание, и ведьмак вздрогнул от неожиданности.

— А, это ты, Дуся. Каким ветром у нас в Клешнино?

— Я тебя жду, Ефрем Захарович, попрощаться. Вон, вещи уже собрала.

Она показала пальцем, и ведьмак увидел у берёзы два больших узла и полупустой мешок. А ещё Ефрем заметил, что одета женщина не как обычно, а “на выход”: сапоги вместо лаптей, новый шушун** вместо поношенного и цветастый платок на голове.

— Куда это ты собралась?

— В город, насовсем. Я уже и дом продала, и скотину, и всё имущество.

— О как! — удивился ведьмак. — А почему?

— Не могу я здесь жить... Всё мне Катю напоминает. Да и ничего меня больше в Киселихе не держит. Я всё сделала, что хотела. Чары твои как надо сработали: я и глаза отвести смогла, чтобы незаметно к Бучалиным шмыгнуть, и в крынку зелье вылила.

— Ещё бы не сработало! — усмехнулся Ефрем. — Я зелье по своему рецепту проверенному делал. А глаза отвести, так это и вовсе просто. Кстати, а что с теми-то стало? Я уезжал ведь.

— С глазами? — недоумённо спросила Евдокия. — А, ты про этих…

Слово “эти” женщина произнесла как сплюнула: с омерзением и злостью.

— Тимошку в суд да на каторгу, пусть теперь мучается, что своими руками брата ни за что убил. Ванька в земле гниёт, а Сёмка жив, но головой повредился. Теперь дурак дураком, мычит да слюни пускает.

— А ведь третий-то был ни при чём, — с укоризной сказал Ефрем. - Несправедливо это.

Глаза Евдокии зажглись свирепым огнём, она зло прищурилась и глянула на ведьмака, как плетью наотмашь хлестнула:

— Сам виноват, нечего дружбу водить с кем попало! Все они виноваты, все! Вся Киселиха! Слышали, ведь точно слышали, как Катя кричала, как эти двое в избу ломились. Но никто не вышел, не заступился, даже не спросил ничего! Сволочи трусливые! Зато слух пустили, что Катька моя гулящей была. Бабы её тело мыли перед похоронами и на ляжках ссадины увидали, ну и пошли языком трепать, мол, блудила Катька, как кошка, аж ноги в кровь стёрла. Я двум вяжихвосткам*** космы-то повыдергала, а толку… За спиной всё одно шептаться будут. Будь моя воля, сожгла бы всю Киселиху к чертям собачьим! Чтоб им всем!..

— Ну, ну, чего ты! Оставь, Дуся, пустое ужо. Мы с тобой правду знаем, а остальным в башку не вложишь. А рассказать — не поверят, да и опасно это. Ты же всё понимаешь.

Евдокия в ответ только тяжело вздохнула. Повисло неловкое молчание. Женщина переступала с ноги на ногу, покашливала и дышала на озябшие пальцы. Ефрем с сосредоточенным видом разглядывал носки своих сапог. Наконец он нарушил неловкое молчание:

— А почему ты не к родне какой-нибудь, а в город? Там, Дуся, жизнь дорогая и непростая. Люди там совсем по-иному живут.

— Ну и что? Баба я крепкая, к работе привычная. Нешто не проживу как-нибудь? Мне много не надо, хлеба, водички да уголок, где поспать. А родни у меня нет. Одна я на свете… Были мы с Катей, как две веточки, а теперь… Я совсем одна, как вооон тот листок, что с ветки сорвало. И, как он, лечу теперь, куда ветер несёт…

— И куда же тебя несёт? В Рыбинск?

— Бери выше — в Ярославль! - усмехнулась Евдокия. — Чай, в губернском-то городе найдётся для меня местечко.

— В сам Ярославль, говоришь…

Ефрем задумался. Он почесал бороду, потом нос, размышляя о чём-то. Женщина выжидательно смотрела на него.

— Есть у меня в Ярославле одна знакомая, — сказал ведьмак, задумчиво покусывая ус. — Она швеёй в портняжной мастерской на Борисоглебской улице работает. Там ещё вывеска красно-жёлтая. Придёшь туда и передашь ей письмо от меня. Она поможет жильё найти или работу, хотя бы на первое время. Ты же шить умеешь?

— Какая ж баба не умеет шить?! — удивилась Евдокия.

— Ну вот и хорошо. Подожди, сейчас я записочку нацарапаю.

В сумке у ведьмака как раз нашёлся карандаш и листок бумаги. Присев на корточки и положив на колено сумку, Ефрем разложил на ней листок и стал писать. Евдокия благоговейно наблюдала за тем, как на бумаге появляются буквы и складываются в слова. Этот процесс казался ей таким же волшебством, как и сами собой взлетающие комья земли — Евдокия была совсем неграмотной.

Наконец ведьмак закончил, по-хитрому свернул письмо, пошептал над ним и приложил большой палец, будто ставя печать. Встряхнул письмо и протянул его Евдокии:

— На, спросишь швею Елизавету Ивановну Мокину и отдашь ей. И обязательно скажи, что ты от меня. Поняла?

— Да. Ефрем, а эта Мокина… она кто? Ты её откуда знаешь? — и в голосе женщины прозвучали едва заметные нотки ревности.

— Да так, — махнул рукой ведьмак. — Лизка на картах и на кофе отменно гадает, через это и познакомились.

Евдокия кивнула, а Ефрем подумал, что если у неё и в самом деле есть слабенькие колдовские способности, то тогда гадание на картах — самое подходящее занятие. Как раз Лиза Мокина и научит.

Вдруг издалека послышался звук тележных колёс. Кто-то ехал на мельницу и скоро должен был появиться из-за поворота дороги.

— Пора мне! — заторопилась Евдокия. — Спасибо, Ефрем Захарович, за всё: за заботу твою, за помощь. Век благодарна буду!

И она низко, до самой земли, склонилась перед ведьмаком.

— Это ещё зачем?! — засмущался тот. — Вставай! Я ж не барин, спину передо мной гнуть. Тем более ты мне заплатила.

— А ты сделал больше, чем просто за деньги, — улыбнулась Евдокия. — Вот, возьми. Это мой тебе прощальный подарок.

Она протянула ведьмаку продолговатый тканевый свёрток. Ефрем взял его и вздрогнул. От свёртка тянуло волшбой. Слабенькой, не сразу заметной, но всё-таки довольно стабильной. И какой-то чужой, непонятной. Ничего такого Ефрему раньше не встречалось!

— Что это? — спросил он внезапно охрипшим голосом.

— Трубка курительная. Она очень старая и, наверное, турецкая. Помнишь, ты спросил про ведьм и колдунов у меня в семье?

— Ага.

— Не знаю, была ли взаправду та ведьма-турчанка. Может, и нет. Но когда я разбирала всё барахло перед продажей дома, то нашла эту трубку. Она была спрятана в стенке самодельного старого кувшина, представляешь? Тайник это был. А там — монеты чужеземные и вот трубка. Хочу её тебе подарить… Обо мне на память.

— Спасибо.

С большой осторожностью ведьмак убрал подарок в карман, решив разобраться с его странной волшбой позже.

Из-за поворота показалась телега. Её тащила смирная гнедая лошадь, а на облучке телеги сидел мужичок в драном тулупе.

— Прощай, Ефрем! Спасибо за всё! — затараторила Евдокия. — Может, и свидимся ещё… Прощай!

Она рванулась к ведьмаку, крепко его обняла и, разомкнув руки, тут же исчезла в кустах.

— Прощай, Дуся! — запоздало отозвался Ефрем. — А лучше бы: до встречи…

Краткий миг он ещё постоял на дороге, глядя на кусты, в которых исчезла Дуся, а потом снова зашагал к мельнице. Возница на телеге (это был Игнат Медведев с соседней улицы) нагнал ведьмака и предложил подвезти, и Ефрем согласился. Чего ноги зря трудить, когда можно ехать?..

Лошадка сама, без понуканий возницы, тянула телегу по знакомой дороге, и Игнат, пользуясь этим, дремал, чуть не роняя вожжи из рук.

Ефрем сидел молча, пытаясь осмыслить всё, что с ним только что случилось. Левая рука опустилась в карман, нащупывая загадочную трубку. От неё шло едва заметное тепло.

Или это только кажется?..

— Вон какие дела творятся, Филимон!.. — сказал вечером своему питомцу Ефрем. — Навсегда Дуся уехала. Жалко даже как-то.

— Ух-ху! — подтвердил филин, поочерёдно мигая оранжевыми глазами-блюдцами.

— Она баба такая, с характером! За дочь свою до последнего стояла, и отомстила жестоко. Даже мне не по себе стало. А если подумать, Тимоха с Иваном сами виноваты. Думали, всё с рук сойдёт, некому за девку заступиться. А вона как. Из-за пустой услады себе какую беду накликали.

— Угу! — филин отвернулся, показывая, что беседа закончена.

Ефрем убрал свёрток с трубкой в отдельную шкатулку, а её — на дно большого сундука. Днём ведьмак бегло осмотрел подарок и убедился, что в нём нет ничего опасного. А вот что есть и что умеет чужая волшба — с этим ещё предстояло разобраться, но позже. Такие вещи делаются на растущую Луну, надо подождать несколько дней.

Старинная трубка пока что легла в сундук, ждать своего часа.

А Ефрем задул лучину и вроде бы собрался идти спать. Но почему-то не пошёл, а сел у открытого окошка и довольно долго смотрел то на небо, то вдаль, на лес и дорогу. О чём думал ведьмак, неизвестно, но пока он сидел у окна, с его губ не сходила мечтательная улыбка.

-------------------------------------

* Армяк (есть также вариант “ормяк”) — в крестьянском костюме верхняя, долгополая одежда из грубой, шерстяной ткани, чаще всего из толстого сукна.

** Шушун — женская верхняя короткополая кофта/шубка. Была распространена в северорусских и отчасти среднерусских областях России. Шилась из сукна, холста и других материалов.

*** Вяжихвостка (устар.) — сплетница.

--------------------------------------

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

В воздухе повисло неловкое молчание. Какое-то время оба делали вид, что очень заняты: ведьмак искал что-то в печке, а Евдокия пальцем выводила на столе узоры.

— Послушай, Ефрем, — заговорила она первой. — А души могут врать? То, что я видела — правда?

— Да. Покойники, ставшие нежитью, могут хитрить, заманивать человека куда-то или нарочно пугать. А бесплотные души всегда честны. Им просто незачем врать.

— Ясно…

Евдокия тяжело вздохнула. Ведьмак тем временем извлёк из печки горшок с пшённой кашей и пирожки с капустой. Всё это приготовила утром Кузнечиха.

— Ты голодная? Есть будешь?

— Нет, спасибо. Ефрем… — Евдокия на миг задержала дыхание, но потом продолжила, — это ты меня раздел и умыл?

— Не я. Кузнечиха утром приходила, она мне по хозяйству помогает. Я и попросил её тебя обиходить.

Евдокия облегчённо вздохнула, лицо её сразу повеселело, но она всё-таки покачала головой:

— Ой, слухи теперь пойдут. Заночевала у мужчины в избе!..

— Не пойдут. Кузнечиха немая и дурочка с детства. Потому я её нанял. Про дела мои никому не разболтает. Ежели боишься, что увидят, будто бы ты от меня шла, так я тебя выведу через погост. Вон он тут, рядышком. Никто и не увидит, что ты здесь была.

— Ловко придумал, — улыбнулась Евдокия. — Знаешь, а всё-таки давай пирожок. Поем на дорожку.

Ведьмак подвинул к ней деревянную миску, с горкой наполненную румяными пирожками.

Видно было, что женщина проголодалась, но, стесняясь Ефрема и чужой обстановки, ела медленно, маленькими кусочками, чтобы не дай бог не показаться бесстыжей обжорой.

Поглядывавший на неё искоса ведьмак по-доброму улыбался, но прятал эту улыбку в усах и бороде. Дождавшись, пока гостья насытится, он задал занимавший его вопрос:

— Дуся, скажи, а не было ли у тебя в роду ведьм или колдунов?

Евдокия задумалась, вспоминая:

— Ходила в семье байка, будто бы какой-то дальний прапрапрадед моей матери ходил за зипунами со Стенькой Разиным и привёз домой жену-турчанку. И будто ведьмой ту турчанку считали, потому что глаз у неё тёмный, нехороший. Но то при царе Горохе было, если было вовсе. А ты почему спрашиваешь?

— Да вот какое дело, — почесал затылок Ефрем, — потусторонних существ обычные люди не видят. Разве они сами хотят показаться.

— Черти что ли?

— Ну, духи всякие, нечисть-нежить. Когда мы вчера по перекрёстку шли, ты сказала, что видела тени, которые убежали в кусты.

— Ну да. Ты ещё сказал, что тут никого нет!

— Извиняй, соврал чуток. Мелкая нечисть шастала, но они сами нас испугались. Я не стал про них говорить, чтобы не пугать понапрасну. Так ты точно что-то видела?

— Не знаю… Может, показалось или свет фонаря так упал. Но вроде бежали тени. А что?!

— Возможно, у тебя есть колдовской дар. Слабенький, спящий, но всё-таки. А может, и нет, а тени привиделись со страху. Обычно способности к волшбе по роду передаются, вот и спросил.

— Нет. Сколько знаю, все обычные люди, — покачала головой женщина.

На какое-то время за столом воцарилось молчание. Закончив с едой, Евдокия встала из-за стола и низко, до самого пола поклонилась ведьмаку.

— Спасибо, Ефрем Захарович. Ты всё сделал, что нужно, и даже больше. Теперь я всё знаю… Вот, возьми, это остаток платы.

И женщина протянула ему мешочек. В нём многообещающе звякнули монеты. Ведьмак, вежливо кивнув, взял его.

— Пойду я, — сказала Евдокия. — До Киселихи далеко, к вечеру бы домой поспеть!

— Ну что ж, идём.

Как и обещал, ведьмак увёл Евдокию сразу в дальнюю часть погоста, где люди бывали редко, и там показал короткую тропу до рощицы. Через неё уже рукой подать было до оживлённой и наезженной дороги. А там уж иди себе в любую сторону, не вызывая подозрений.

Проводив гостью, Ефрем вернулся домой. На мгновение его привычная изба вдруг показалась какой-то пыльной, тёмной и бесприютной. Но это ощущение быстро прошло.

***

Следующее утро выдалось туманным. Сквозь белёсую мглу хорошо было видно то, что рядом, но очертания предметов поодаль искажались и тонули в тумане, и это вызывало безотчётную тревогу в душе.

Ефрем зевнул и поёжился от утреннего холода. Сегодня он поднялся раньше обычного — разбудил Филька. Филин вернулся к рассвету и хотел было тихо влететь в избу через окно, которое Ефрем обычно оставлял открытым для питомца. Но в этот раз усталый ведьмак про окно забыл, и возмущённый филин принялся стучаться клювом и когтями. Пришлось Ефрему встать и впустить птицу.

Филин устроился на присаде, сушить перья и отдыхать, а раздражённый Ефрем попытался снова уснуть. Однако, так и проворочавшись без сна на печке, ведьмак всё же встал. И вот теперь он вышел на крыльцо, полюбоваться туманным утром.

Было пасмурно, и в воздухе пахло дымом и влагой.

“Скоро дождь пойдёт, — подумал ведьмак и вдруг почувствовал кое-что. — О, так я здесь не один…”.

Каким-то шестым чувством он уловил движение за забором. А потом донёсся тихий, искажённый туманом звук. Кто-то ходил около ворот Ефрема, стараясь шагать тихо и не выдать себя.

Ведьмак на цыпочках подошёл к воротам и прислушался. А потом резко распахнул створку, выскочил наружу и…

Чуть не сбил с ног Евдокию!

Женщина испуганно вскрикнула, но тут же облегчённо выдохнула:

— Доброе утро, Ефрем Захарович, — сухо, стараясь скрыть неловкость и смущение, сказала она. — А я опять к твоей милости…

— Пошли в избу, чего на дороге торчать, — буркнул невыспавшийся, а потому хмурый ведьмак.

Евдокия молча пошла следом.

В доме Ефрем пригляделся к гостье. Глаза у Евдокии были красные и воспалённые, то ли от рыданий, то ли от бессонной ночи; выбившиеся из-под платка пряди волос курчавились от влаги. Женщина дрожала всем телом и явно очень замёрзла.

— Что стряслось? — зевая, спросил Ефрем. — Ты ведь только вчера днём ушла. Подожди-ка… Киселиха-то неблизко. Как ты успела туда и обратно обернуться? Ты что, всю ночь у меня под забором ждала?!

— Н-н-нет, я дома была. Соседа на дороге в-в-в-встретила, он п-п-п-подвёз домой на телеге. А потом сюда пешком. Пришла и ждала, пока ты выйдешь. Совестно было тебя будить.

— Понятно, — кивнул ведьмак. — Дурища, постучалась бы уж, я не спал. Чего обратно-то прибежала?

Евдокия села к печке и приложила к её тёплой стенке озябшие ладони. И только потом повернулась к Ефрему и пристально посмотрела на него. В голубых глазах женщины снова плескался неукротимый огонь.

— Помоги мне отомстить, ведьмак. Чтобы по справедливости всё было.

Ефрем усмехнулся одним уголком рта, отчего лицо скривилось и приобрело ехидное выражение.

— Так и знал, что за этим вернёшься. И что именно ты хочешь?

— Сделай меня оборотнем. Я волчицей стану и разорву глотки этим двум выродкам. И матерям их, за то что вскормили таких гадов. И отцам, раз не научили вести себя по-людски. И…

— Эй-эй! Ишь, кровожадная какая. Ты эдак полдеревни вырежешь. Какая ж тут справедливость?

— Ладно, ладно, это я хватанула. Только тех двоих, Ваньку и Тимошку. Ну что, сделаешь меня оборотнем?

— Нет. И даже не проси.

Не поверив своим ушам, Евдокия затрясла головой и зажмурилась. Открыв сначала один глаз, потом второй, она умоляюще посмотрела на Ефрема. Но лицо ведьмака оставалось непреклонным.

— Ну почему?! — вскричала женщина. — Ты — могучий колдун, ты можешь! Ефрем, миленький, пожалуйста! Я заплачу. Избу, корову, всё продам и деньги тебе до копеечки отдам. Если мало, в рабыни к тебе пойду. Всё сделаю, что скажешь: хоть по хозяйству, хоть…

Голос женщины на миг дрогнул, но она, справившись с волнением, продолжила:

— Хоть постель с тобой делить буду, я нестарая ещё. Только помоги!

— Тьфу ты! — ведьмак аж вскочил с лавки и замахал руками, будто отмахивался от осы. — Ты что удумала?! Совсем рехнулась?

— Сделай меня оборотнем!

— Вот упрямица! Говорю же, твоей мести это не поможет.

— Почему? — озадаченно нахмурилась Евдокия. — Оборотни больше и сильнее обычных зверей, и раны у них заживают сразу, а обычным оружием их не убить. Так ведь? Или врёт молва?

— Врёт, но не только в этом дело. Оборотничество — штука непростая, даже опытные чародеи его избегают.

— И ты?

— И я.

— Да почему, объясни ж ты толком!

Ведьмак вздохнул, но всё-таки, с выражением терпеливого бешенства на лице, какое часто бывает у родителей чрезмерно любопытных детей, стал объяснять:

— Когда получаешь силу оборотничества, то у тебя получается два тела и два сознания сразу — человеческое и звериное. И в обоих тебе неудобно, оба — чужие. Думаешь, волчий облик примешь и сразу будешь ловкая, сильная, лучше настоящего зверя? Нет. Вначале даже ходить трудно. Если в звериной форме много времени проводить, тогда придёт сноровка, научишься одну ипостась как бы усыплять. Но чтобы толк был, надо не одну ночь впустую побегать.

— И побегаю, если надо! — сверкнула глазами Евдокия. — Я научусь! Это разве беда?!

— О, это полбеды. Понимаешь, неуязвимость и сила оборотней очень преувеличены. Да, они больше и сильнее простых зверей, и раны у них заживают очень быстро. Но это не делает их бессмертными. Оборотня можно убить обычным оружием, хотя для этого попотеть надо. Но опытный солдат, например, справится. Знала б ты, Дуся, сколько самоуверенных глупцов в зверином обличье были зарублены, заколоты, сожжены… А кое-кто даже сожран.

— Неужто всё так сложно? — вполголоса спросила Евдокия.

В её глазах уже не было прежнего яростного огня. Внутренне женщина понимала, что Ефрем прав, но ещё не хотела расставаться с идеей, которая поначалу казалась решением всего дела.

— Сама посуди, ты же баба неглупая. Ну станешь ты оборотнихой. Сперва надо научиться превращаться, тело и сознание контролировать… А если соседи увидят, как ты в волчицу перекидываешься? В деревне-то всё пронюхают. Сожгут тебя вместе с избой, и никакие чары не помогут.

— Да уж… - вздохнула Евдокия.

— Но даже если никто не прознает… Эти двое, Иван с Тимофеем, молодые крепкие мужики. Чай, и на охоту ходят, и с топором обращаться умеют. Они совсем не лёгкая добыча, даже для оборотня. Дуся, выброси это из головы. Мороки много, а толку мало.

Совсем растерявшая боевой задор Евдокия ссутулилась и прислонилась боком к тёплой печке.

— Ты не хочешь мне помогать? Получается, я зря пришла?..

— Дуся, я не хочу помогать делать глупости. Заметь, я о тебе забочусь, растолковываю, что к чему. Другой и не подумал бы: просишь оборотнем сделать — получай! Сама хотела, сама и разбирайся.

— И как тогда мне отомстить?

— Подумай. Силой их не одолеть, тут надо что-то другое. И самое главное — о себе не забудь.

— То есть?

— Нужно от себя подозрения отвести. А то отомстишь ты этим двум в открытую, а сама в Сибирь на каторгу уедешь.

— Мне всё равно, лишь бы сделать, что должно.

— Ну что за дурь! — скривился ведьмак, как от зубной боли. — Сгинешь понапрасну, и всё. Подумай, разве Катя хотела бы для тебя такого?..

— Нет… — тихо прошептала Евдокия.

Она машинально прикусила многострадальную губу, размышляя, дёрнулась от боли. А потом обречённо спросила:

— И что же мне делать?

— Известно что — думать! Крепко думать. Сиди пока здесь, а я пойду во дворе кой-чего сделаю. Ничего тут не трогай! Филька, проследи.

Дремавший на присаде филин встрепенулся, угукнул и уставился на женщину своими оранжевыми глазами-блюдцами. Евдокия с опаской покосилась на птицу, но ничего не сказала.

…Ведьмак отсутствовал довольно долго. Когда он наконец вернулся, неся в руках охапку дров, Евдокия сияла, как начищенный самовар, и ходила туда-сюда по комнате, не в силах справиться с нетерпением.

— Выкладывай, — усмехнулся Ефрем. — По лицу вижу — придумала что-то.

Финал истории

-----------------------------------------------

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Наконец она отложила шитьё в сторону, поднялась с лавки и открыла сундук. Оттуда она достала зеркало и небольшую коробку. Поставив зеркало на стол, девушка зажгла рядом свечу и открыла коробку.

В ней хранились девичьи сокровища: цветные ленты, бусы, вышитые бисером нарядные повязки и даже небольшой кокошник.

Катя занялась примеркой. Она прикладывала к волосам ленты, а ко лбу — бисерные повязки; надевала на шею бусы или наскоро вплетала их в волосы и снова распускала. Девушка улыбалась своему отражению в зеркале, корчила забавные рожицы, а иногда вскакивала на ноги и пускалась в пляс, что-то напевая.

Столько милого кокетства, лёгкой игривости и упоения жизнью было в движениях девушки, что ведьмаку даже стало неловко. Счастливая, полная жизни девушка, с которой скоро случится что-то страшное, но она ещё об этом не знает…

Ефрем искоса поглядел на Евдокию. Она неотрывно смотрела в плошку, и по щекам текли ручейки слёз.

…Вот Катя взяла в руки ярко-голубую ленту и грустно вздохнула. Улыбка погасла, а лицо девушки стало печальным. Катя прикрыла глаза и, совсем как мать, прикусила губу. Казалось, девушка вот-вот заплачет.

— Эту ленту ей Савва подарил, — шёпотом сказала Евдокия. — Жених ейный… Три года назад поехал на Урал, на прииски наниматься, да так и пропал без вести. Его уже все мёртвым считают. А Катька ждала, о других и слышать не хотела. Хотя звали замуж... Её в деревне прозвали — “мертвякова невеста”. Я её ругала, говорила: не жди зря, так в девках и просидишь. А она только рукой махала…

Ведьмак понимающе кивнул.

…От игривого настроения Кати не осталось и следа. Держа в руках голубую ленту, она задумчиво смотрела в зеркало. Девушка погрузилась в свои мысли так глубоко, что не услышала шаги и голоса за окном.

По улице шли двое молодых мужчин, явно одетых “на выход”: высокие начищенные сапоги, новые рубахи. Тот, что был выше и шире в плечах, по самые глаза зарос густой рыжей бородой. Его звали Тимофей Бучалин. Ему было 25 лет, и он был сыном зажиточного кузнеца. Недаром парень шёл в покупной щегольской рубахе, зелёной в белый горох.

Рядом шагал двоюродный брат Тимофея, Иван Комаров. Его мать приходилась Тимофею родной тёткой. Иван был младше на 3 года и во всём подражал старшему родичу: перенимал его походку, манеру одеваться и даже привычку орать и махать кулаками по любому поводу.

Оба были пьяны настолько, что им в равной мере хотелось и любви, и драки. Но, будто назло, деревенские улицы и дворы пустовали. Час был поздний, и уставшие за день люди или уже спали, или ложились спать.

Только два молодых буяна колобродили по Киселихе.

— Скучно здесь! — сказал Тимофей, плюнув под ноги и растерев плевок скрипучей подошвой сапога. — И кабак скучный! Ни тебе музыки, ни форсу какого. Выпил стоя, и всё, проваливай. То ли дело в городе!.. Столы, лавки, картинки на стенах висят, а где-то и коврики постелят. Кабатчик со всеми здоровается. А тут…

Тимофей снова сплюнул.

— И девки в городских кабаках есть… — мечтательно закатил глаза Иван. — Тимоха, а ты чего в Рыбинск не переберёшься? Там на фабрику или в лавку какую устроишься. Деньги у тебя водятся, на домишко на окраине, чай, хватит. А не хватит, родня поможет. Из общины-то ваше семейство всё одно вышло.

— Да я бы давно перебрался! — с досадой сказал Тимофей. — Кабы один был… Я батяне только заикнулся, что в городе жить хочу, он в крик: “Чего удумал, паршивец! Мать, гляди, первенец нас на старости лет бросает!”. Всё… Да и жена с дитями на шее висят.

— А чего ты второй раз-то женился? Как Нинка в родах померла, так и всё, ходил бы сам по себе.

— Да ну, какое хозяйство без бабы? Работа ж стоит, — пожал плечами Тимофей. — И сыну пригляд нужен. Надо жениться.

— Бабий век недолог, глядишь, и вторая жена у тебя не заживётся, — не подумав, ляпнул Иван и сам испугался. Он бросил быстрый взгляд на братца: не обиделся ли, не разозлился ли вспыльчивый родич?..

Но Тимофей только усмехнулся.

— Алёна-то моя? Ага, держи карман шире. Её и палкой не ушибёшь. Это Нинка, чуть кулак увидит, рыдала и в ноги падала. А Алёна сама за кочергу хватается… Вон, двух девок родила, и ничего, помирать не собирается. Эх… Мне бы в город!

— Там веселее, — поддакнул Иван.

Оба какое-то время шли молча. Дом Евдокии и Кати давно уже остался позади, но вдруг Иван оглянулся, потянул брата за рукав и сказал:

— Гляди-ка! У Кривцовых окошко открыто и свет горит. Не спит мертвякова невеста, женишка высматривает.

Оба посмеялись удачной шутке, а потом Тимофей задумчиво сказал:

— А ведь она в избе одна сейчас.

— Ты-то откуда знаешь?

— Её мать за околицей видел. До утра она точно не вернётся, сам слышал, как она говорила, что у кумы заночует.

Двоюродные братья посмотрели друг на друга, и у обоих в глазах зажглись одинаковые жадные и жуткие огоньки.

— А давай в гости заглянем, — усмехнулся Тимофей. — Не всё ж ей с мертвецами невеститься.

— А давай! Потом ещё спасибо скажет.

Предстоящее приключение взбудоражило кровь, и от этого братья даже почти протрезвели.

Стучать в ворота они не стали. Тимофей, взявшись за верх досок, подтянулся, сел на забор, а потом спрыгнул во двор. Иван последовал за братом. Пёс Кудряш залаял на незваных гостей и отважно бросился на них, стараясь цапнуть за ляжки или хотя бы за сапоги.

Тимофей не обратил на него внимания, а Иван изловчился и пнул Кудряша в бок, да так, что пёс с визгом проехал по земле и ударился об поленницу. Жалобно скуля, Кудряш уполз в будку и больше оттуда не высовывался.

Тем временем братья подошли к избе, и Тимофей громко постучал.

Катя стояла около двери ни жива ни мертва и прислушивалась к звукам снаружи. В руке она сжимала ребрак*. Из неплотно прикрытого окна поддувал ветерок, огоньки лучины и свечи колыхались, и тени на стене растянулись, зашевелились, пугая девушку ещё больше.

Тимофей постучал снова, громче и настойчивей. А потом пихнул локтём Ивана, мол, скажи что-нибудь.

— Катя! Ты дома? Не бойся, это мы!

— Открой, дело есть, — поддержал Тимофей.

Но девушка молчала. Голоса она узнала и видеть их обладателей совсем не хотела. Какое дело у Бучалина и его братца может быть?.. Да ещё почти ночью. Никакое! Незачем им открывать.

А вдруг что-то серьёзное? Не зря же они пришли сюда так поздно…

Словно почуяв Катины мысли и сомнения, Тимофей многозначительным тоном добавил:

— Я твою мать видел. Впусти.

“С мамой что-то случилось!!!” — вздрогнула девушка.

— Ну мы что, разбойники какие, что ты с нами через дверь говоришь? Невежливо, Катя, не по-соседски! — добавил Иван.

В смятении Катя посмотрела в красный угол, на полочку с иконами. Но лики Богородицы и святых были задумчивыми, отрешёнными от земных забот и никакого знака девушке не подали.

А стук в дверь и просьбы открыть не прекращались. Тимофей ещё раз намекнул, что хочет сказать что-то про мать Кати, а Иван жарко упрекал девушку в жестокосердии и грубости.

И она всё-таки отодвинула засов, приоткрыла дверь и выглянула одним глазом в получившуюся щель:

— Ну, говорите, что стряслось?!

Тимофей со всей силы пнул дверь, а Иван налёг плечом. Дверь распахнулась, едва не слетев с петель и отбросив Катю к стене. Ребрак выпал из руки девушки и укатился куда-то под лавку.

Братья ворвались внутрь. Тимофей огляделся по сторонам, прошёлся туда-сюда по избе и даже заглянул на печку и на полати — убедиться, что девушка действительно одна дома.

— Дверь запри, — скомандовал он Ивану, и тот бросился выполнять указание.

Оцепеневшая от страха Катя смотрела на братьев. Она вся дрожала, а лицо её побледнело аж до зелени.

— Ш-ш-што вам надо? — спросила она, запинаясь на каждом слоге. — М-м-мы с м-м-мамой бедные, это все з-з-знают. Н-н-но если хотите, я отдам, мы копили…

На эту робкую фразу Тимофей только усмехнулся. Он шагнул вперёд, одной рукой обхватил Катю за шею и нахально впился поцелуем в губы. Другая его рука влезла под одежду, нащупала мягкую девичью грудь и по-хозяйски стала её сжимать и поглаживать.

Протестующе мыча, Катя пыталась вырваться, но безуспешно — Тимофей держал крепко.

Иван жадно глазел на брата и трепыхающуюся девушку, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Вот Тимофей наконец оторвался от Катиных губ и разжал руки. Девушка отшатнулась к печке, хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.

— Вы рехнулись?! — закричала она, едва не плача. — Уходите!

— Ну ты же сама гостей ждала! — деланно удивился Иван. — Все добрые люди спят, а она окно раскрыла, свет зажгла… Небось парней на огонёк зазывала? Вот мы и пришли.

— Да я не… — начала было Катя, но осеклась, увидев, что братья двинулись вперёд. — АААААА! ПОМОГИТЕ! ЛЮЮЮЮДИ!

— Вань, заткни ей рот. И руки подержи.

…Ветерок из окна задувал резкими порывами, и огоньки лучины и свечи метались в стороны и только чудом не гасли. Вместе с ними метались тени по стенам, нелепо-длинные и кривые — две мужские и распростёртая между ними женская.

На полу валялась содранная с Кати одежда, а сама девушка, голая, с завязанным ртом, лежала на спине на лавке. Глаза были закрыты, но из них сами собой текли слёзы — девушка беззвучно плакала. Иван сидел на вытянутых руках Кати, придавливая их тяжестью своего тела, и беззастенчиво лапал девушку за грудь. А между ног Кати примостился сопящий Тимофей. Вот он всхрапнул, фыркнул, плечи обмякли, а на губах заиграла самодовольная улыбка. Отодвинувшись, он сказал брату:

— Давай теперь ты. А я подержу.

Ивана не надо было просить дважды: он тут же вскочил и трясущимися от нетерпения пальцами стал снимать штаны.

…Когда всё закончилось, оба брата умылись и привели себя в порядок. Тимофей даже хозяйственно поднял и поставил рядом с печкой упавший во время борьбы ухват. Всё это время Катя сидела на полу, приоткрыв рот, и смотрела в стену пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Ты это, не обижайся. Ну потискали, подумаешь. Нечего было ночью окна раскрывать и свет зажигать, — стоя в дверях, сказал Иван.

Тимофей молча пихнул его в спину — иди, мол, уже.

И через мгновение оба вышли из избы, перемахнули через забор и растворились в ночной темноте.

Катя с трудом встала, и её всю затрясло, заколотило; она даже не рыдала, а выла — тихо, но горько и отчаянно, как зверь в капкане.

Выбежав голышом во двор, девушка бросилась к бочке с водой и стала мыться. Она тёрлась молчалкой остервенело, до кровавых ссадин, будто хотела смыть, содрать с себя всё случившееся, и плевать, что заодно с кожей.

Вернувшись в избу, Катя оделась и легла на печку, но не уснула, а то тихонько плакала, то шептала, будто в горячечном бреду:

— Порченая я теперь… Гулящей назовут… Не возьмёт никто… Думала, матери опорой буду… Дура, зачем открыла?.. Получи теперь!

Тем временем серые предрассветные сумерки уже сменили черноту осенней ночи. Катя слезла с печки и, шатаясь как пьяная, пошла в сарай. Там девушка отыскала верёвку покрепче, и, сделав петлю, перекинула её через потолочную балку…

…Вода в плошке перестала светиться, по ней прошла сильная рябь. А когда вода успокоилась, в ней уже отражались только склонившиеся над плошкой лица.

Душа Кати показала всё, что могла.

Ведьмак считал себя человеком толстокожим и к чужой беде нечувствительным, но от увиденного и ему стало не по себе. А каково матери!..

С опаской ведьмак повернул голову и посмотрел на Евдокию.

По её подбородку текла струйка крови: женщина прокусила себе нижнюю губу, но даже не замечала этого. Лицо побагровело, глаза горели безумным огнём. Всё её тело напряглось как струна.

Ох, что-то сейчас будет!..

— КААААААААТЯ!

От вопля Евдокии вспорхнули с деревьев сонные птицы, заметались в воздухе с заполошными криками.

Вся тяжесть потери, тоска, боль, ярость от увиденного — всё слилось в ядрёную смесь, затопило разум и рвалось наружу. Как бы ни была сильна духом Евдокия, как бы ни крепилась, она не смогла сдержаться. Да и кто бы смог… Её накрыл нервный припадок.

Женщина рухнула на колени, оглушительно завыла и покатилась по земле. Она рвала на себе одежду и билась головой о камни и корни деревьев.

— Тьфу ты, чёрт! — ругнулся Ефрем. — Пора удирать.

Но серебристое облачко с лицом Кати ещё висело над жаровней, “пришитое” зачарованной иглой.

— Спасибо тебе, Катерина. Спи спокойно. И за мать не бойся — она справится.

Ведьмак поклонился душе девушки низко, до земли. Взяв заговорённый нож, Ефрем разрезал нитку. Облачко тут же стало растворяться в воздухе и через мгновение исчезло.

Погасив костёр и вылив остатки зелья в траву, Ефрем разобрал жаровню. Ножи — на пояс, вещи — в сумку. Вроде всё… Но что делать с Евдокией?

Быстро её в чувство не приведёшь, а надо удирать, и поскорей. Не ровён час, услышат её крики…

Ведьмак на мгновение задумался, а потом забормотал:

— За морем-окияном, за островом Буяном, стоит бел-горюч камень…

Пальцы на левой руке Ефрема засветились холодным синим светом. Он сжал кулак, а потом распрямил пальцы, посылая свет в бьющуюся в рыданиях Евдокию.

Синие искорки окутали женщину, и тотчас наступила тишина. Евдокия раскрывала рот, но из него не выходило ни звука.

“Люблю заклятие безмолвия!” — с удовлетворением подумал Ефрем.

Ведьмак вынул из кармана стеклянную бутылочку и открыл её. Запахло мятой, вперемешку с чем-то кислым и почему-то — горелыми перьями.

Ефрем взял Евдокию за плечи и хорошенько встряхнул. Она ойкнула и послушно села, но глаза по-прежнему смотрели сквозь ведьмака, и взгляд был совершенно безумным.

— Пей! — не терпящим возражений голосом сказал Ефрем и протянул бутылочку. — До дна пей, быстро!

Взгляд женщины слегка прояснился. Пока она пила зелье, Ефрем нервно оглядывался по сторонам и переминался с ноги на ногу.

Такой крик, такой выплеск страдания, могила самоубийцы рядом и чары, призывающие и удерживающие душу… Удивительно, что на такую лакомую смесь ещё не явился кто-то пострашнее встречника. Да и мелочь вроде блазней, если соберётся в большую стаю, может стать опасной.

Да когда же сонное зелье сработает?!

Ведьмак покосился на Евдокию. Она всхлипывала и порывалась встать, но тело уже не слушалось. Глаза сами собой закрылись, и женщина тяжело осела на землю, как мешок.

Фух, ну наконец-то!

Ефрем свистнул, подзывая вилы. Они послушно подлетели к хозяину.

Ещё раз окинув всё взглядом, Ефрем взял бесчувственную Евдокию на руки и взгромоздился на свой транспорт.

— Домой! — скомандовал он, и вилы рванули вперёд и вверх.

Уже поднявшись над деревьями, ведьмак оглянулся на оставшийся за спиной перекрёсток. Шиликуны и блазни вернулись и затеяли было игру в прыжки, но снова бросились врассыпную: из леса к перекрёстку медленно выползало нечто, напоминающее тень огромного кабана.

“Вовремя удрали!” — подумал ведьмак и приказал вилам лететь быстрее.

***

Открыв дверь своей избы, ведьмак внёс бесчувственную Евдокию и положил её на лавку. Долго ещё не проснётся — сонное зелье Ефрем всегда варил крепким, чтобы наверняка. А тут с перепугу заставил целую бутылочку выпить!

— Ничего, пусть спит. Так спокойней будет, — сказал он сам себе и пошёл умываться и раскладывать по местам колдовской инструмент.

Ручного филина дома не было, но Ефрем этому даже обрадовался — не до птицы сейчас. Переодевшись в домашнее, ведьмак достал из печи горшочек со щами и сел за стол. Сложная, требующая много сил волшба всегда пробуждала в ведьмаке зверский аппетит.

Ефрем жевал и сосредоточенно размышлял. А подумать было о чём.

Если говорить о колдовском мастерстве, тут ведьмак мог собой гордиться. Всё прошло без сучка, без задоринки: могилу вручную раскапывать не пришлось, душа явилась быстро, проход между мирами был стабилен и не прерывался. Злой дух-встречник не в счёт — он сам шастает по ночным дорогам.

Мысленно Ефрем перебрал свои действия, особенно в конце ритуала. Всё ли сделал как надо, не забыл ли чего? Жаль, что пришлось завершать чары в спешке. Суетиться Ефрем не любил, и если бы не припадок Евдокии…

Кстати, как она там?..

Ефрем покосился на нежданную гостью. Она крепко спала, но ведьмак всё равно чувствовал себя неловко и странно.

До сей поры ни одна женщина не бывала в его доме. Ни жены, ни полюбовниц он не заводил, и даже соседок, что просили помощи в колдовских делах, Ефрем дальше сеней не пускал. Немая и слегка слабоумная старуха Кузнечиха, что за небольшую плату помогала с хозяйством, не в счёт.

А теперь вот здрасьте — лежит на лавке Евдокия! Здесь ей не место, но действие сонного зелья пройдёт нескоро. Не на улице же её оставлять!

Пусть уж здесь спит…

Доев щи, Ефрем вытер руки, подошёл к нежданной гостье и вгляделся в её лицо. В избе не горел свет, но ведьмак, если хотел, видел в темноте не хуже филина Фильки.

Сон дал облегчение исстрадавшейся женщине, горе и тревоги отступили. Она даже слегка улыбалась. Явно ей снилось что-то приятное. Теперь Ефрем видел, что Евдокия моложе, чем ему показалось при первой встрече в лесу. Видимо, тогда впечатление испортили не столько проглядывающая в волосах седина и морщинки вокруг глаз, сколько уставшее и застывшее в горестной маске лицо.

“Сколько ей лет? — думал ведьмак. — За тридцать где-то, раз Кате почти восемнадцать было. Эх… Надеялась Дуся дочь выдать за хорошего парня, а теперь… Эти Иван да Тимофей — те ещё сквернавцы**. Но Катя жизнь себе и матери зря поломала! Ишь, нежная. Не она первая, не она последняя. Из-за каждого гада с собой кончать, эдак все люди перемрут. А все же жаль девку. Невезучая: и отец потонул, и жених пропал, и эти двое влезли…”.

Евдокия еле слышно застонала и перевернулась набок. Ефрем вдруг ощутил в груди странное тепло. Ему захотелось ни о чём не думать, а сесть рядом, слушать, как Дуся сопит во сне, смотреть на неё и может даже ощутить, как её нога случайно коснётся ноги сидящего рядом Ефрема…

— Тьфу, какие глупости удумал! — обругал сам себя ведьмак.

Разволновавшись, он стал ходить туда-сюда по комнате. Надо бы нежданную гостью устроить получше: под голову что-нибудь подложить, укрыть, да и одёжу надо бы снять и зашить. Изорвала ведь всё в припадке.

Но делать всё это Ефрем застеснялся: а если Евдокия, проснувшись, возмутится такому самоуправству или ещё хуже — решит, что ведьмак воспользовался её мертвецким сном…

Чтобы успокоиться, он достал из сундука табак и трубку. Тяги к курению он не испытывал, но иногда это занятие помогало сосредоточиться и унять разбегающиеся мысли.

…Явившаяся рано утром старуха Кузнечиха застала Ефрема сидящим на крыльце и пускающим кольца табачного дыма.

Поздоровавшись, ведьмак взял старуху под локоть и вкрадчивым голосом сказал:

— Дело у меня к тебе, матушка, есть. Там на лавке женщина спит.

Кузнечиха удивлённо вытаращилась на Ефрема.

— Но-но, ты не думай лишнего! Припадок у бабы случился, вот я её сонным зельем и напоил. Ещё долго спать будет. Ты её обиходь: раздень, умой, постели на лавке и одёжу её почини. Сделаешь всё — заплачу тебе за этот день как за два. И орехов в меду дам. Поняла ли?

Кивнув, старуха захлопала в ладоши и радостно замычала.

— Ну всё, иди.

Ефрем ещё немного посидел на крыльце, глядя то на деловито снующую туда-сюда Кузнечиху, то на светлеющее и расцветающее яркими красками небо. То ли подремать чуток, то ли за дела приниматься…

“А, чего там! Всё одно сна уже не будет. А по хозяйству забот полно, накопилось. Успею ещё отдохнуть”, — решил Ефрем и, дав кое-какие указания Кузнечихе, отправился на свою мельницу.

Продолжение истории

----------------------------------------------------

* Ребрак (рубель, валёк, качулка рубчатая) - деревянная доска с вырубленными поперечными желобками для катания белья. Предмет домашнего обихода, использовался для выколачивания (стирки) и глажения белья. Напоминает современную скалку с одной ручкой.

** Сквернавец (устар.) - нехорошо, скверно поступающий.

----------------------------------------------------

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Он вышел на залитую солнцем поляну и сразу же увидел семейку белых грибов. Ведьмак нагнулся и охнул, стиснув зубы — наклон отозвался болью в только-только подживших рёбрах. Неделю назад Ефрем летал в Тверскую губернию на свадьбу. Но вместо весёлой гулянки пришлось сражаться с лягушкоподобной тварью, которая наслала хворь на деревню. Тварь была сильна и хорошо потрепала ведьмака, поломав ему рёбра и приложив головой о камни. Если б не помощь призрачной птицы, которую призвал Ефрем, туго бы пришлось. Только вместе тварь одолели.

Целительными чарами Ефрем владел отлично, и через пару дней все синяки и шишки исчезли, а обломки рёбер уже не грозили разойтись в стороны. Но некоторые движения ещё причиняли боль, хоть и вполне терпимую. Ефрем мог убрать её нужным заклятием, но это замедлило бы сращение костей. Поэтому ведьмак решил потерпеть.

Аккуратно срезав грибы и положив их в корзину, Ефрем перешёл к следующей семейке, выглядывающей из-под пожухлой травы.

Вдруг из чащи бесшумно вылетел филин. Он сделал круг над поляной и, заметив согнувшегося над грибами Ефрема, рванулся к нему и… приземлился ему прямо на спину!

Ведьмак, впрочем, даже не вздрогнул. Он только усмехнулся и медленно выпрямился. Филин вспорхнул, а потом сел ведьмаку на плечо и легонько потёрся клювом об его нос. В ответ человек пальцем почесал филину лоб.

— Баламут ты, Филька! — с шутливой укоризной сказал птице Ефрем. — Кормлю тебя, зимуешь в тепле, а ты вона что — пугать вздумал. Ишь, бессовестный.

— Ухухуху! — радостно отозвался филин.

— Да я тебя давно почуял, просто не стал тебе забаву портить.

— Уху, уху, уху! — закричала птица с другой интонацией, тревожной.

— Я знаю, — тихо сказал Ефрем. — Сейчас у неё и спросим.

И, резко повернувшись, он подошёл к кусту на краю поляны и сказал:

— Выходи! Думаешь, я тебя не заметил? Ты за мной давно крадёшься.

Куст молчал.

— Выходи, ничего я тебе не сделаю.

За кустом зашуршало, зашелестело, и на поляну вышла женщина. Одета она была по-крестьянски: льняная рубаха, сарафан, передник. Волосы убраны под платок, на ногах — лапти. Всё поношенное, бедное, не раз штопанное. Руки огрубевшие, дочерна загорелые, как и лицо. От глаз, как лучи от солнца, кругом разбегались морщинки.

Женщина показалась Ефрему знакомой. Где-то он её видел.

— Ты кто? Чего за мной по лесу ходишь? — первым нарушил неловкое молчание ведьмак.

— Ты ведь мельник Ефрем Телегин? — ответила вопросом на вопрос женщина.

Ведьмак утвердительно кивнул. Филин, нарочито громко хлопнув крыльями, взлетел с хозяйского плеча и уселся на ветку. Женщина вздрогнула от резкого звука и рывка птицы, но с места не сдвинулась.

— Дело к тебе есть, Ефрем Захарович. Важное и тайное. Поэтому я за тобой в лес пошла, чтобы с глазу на глаз, значит… В деревне-то не утаишься, всё услышат. Говорят, ты — сильный колдун?

— Говорят… — гнусаво передразнил Ефрем. — Говорят, на Москве и кур доят. Ты сперва про себя скажи, кто такова, откуда. Что-то я тебя в соседних деревнях не видел.

— Из Киселихи я. Деревня за дальним лесом.

— А, это та деревня, что помещик Зубов как-то в карты проиграл?

— Ага. Звать меня Евдокия. Помнишь плотника Матвея Кривцова? Кудрявый такой, семь лет назад утонул. Вот я — жена его.

Теперь ведьмак вспомнил вечно лохматого весельчака-плотника и его жену, которых он в самом деле иногда встречал на ярмарках.

— Вот оно что… Ясно. Ну и что за дело?

— Такое, что без волшбы никак. Ты и вправду колдун, это я видела, — и Евдокия подняла глаза на филина, который дремал на ветке.

— Ведьмак я, — привычно поправил Ефрем, которому слово “колдун” не нравилось. — Что стряслось-то?

Евдокия медленно и тихо, будто это не у Ефрема, а у неё самой ещё не зажили сломанные рёбра, спросила:

— Ты умеешь говорить с мертвецами? Узнать у них что-нибудь?

— Э… Да как сказать, — почесал затылок Ефрем. — Разбираться надо. Не со всяким мертвецом сладить можно и не всегда. А тебе зачем?

Евдокия нервно скомкала передник, тут же тщательно его разгладила. А потом пристально посмотрела на ведьмака. Его будто плетью ожгло — столько боли и бессильной ярости плескалось в голубых глазах женщины.

— Дочка моя старшая, Катерина… Были другие дети, но все и до года не дожили. А Катька выросла. Огонь-девка! Смешливая такая да ласковая, всё со мной обнималась. А пела как!.. Соловьи заслушаются. Девятнадцать лет бы ей зимой исполнилось.

— То есть уже не исполнится?..

Прикусив губу, Евдокия покачала головой: нет. И надолго замолчала, глядя куда-то себе под ноги. Ефрем её не торопил. Но вот женщина заговорила:

— Муж утонул, когда дочке 12 лет было. С тех пор наплакались мы вдвоём: баба да девчонка-малолетка. Горька, Ефрем Захарович, вдовья доля-то! И родни нет, чтобы помочь. Но бог выправил, как-то наладилось, Катя выросла… Всё вроде хорошо. А неделю назад пошла я в дальнее село, к куме по делам. Припозднилась, да и заночевала у неё, потом на следующий день домой. Подхожу к Киселихе, а мне кричат: “Катька твоя повесилась!”. Не помню, как до избы добежала. А там… Катюшка лежит бездыханная.

— А почему “лежит”, если повесилась? — спросил любящий точность Ефрем.

— Соседка её утром нашла. Услышала, что скотина некормленная кричит. Пошла проверить, заглянула в сарай, а там… Там Катька висит, холодная уже.

— Соболезную.

— Спасибо. Так её, неотпетую, и похоронили… У перекрёстка, как собаку. Наш поп, отец Макарий, даже рядом с кладбищем её похоронить не дал. Нечего, говорит, освящённую землю близостью самоубийцы, хоть и за оградой, поганить.

— Да, большое горе... Но от меня-то ты что хочешь?

Евдокия расправила плечи и снова глянула на ведьмака, будто плетью хлестнула:

— Разобраться хочу, что случилось. Вечером была дочь здоровая да весёлая, а утром уже в петле. И никто не видел ничего и не слышал. Ты ведь колд… ведьмак! Призови душу Катюшки, мысли её прочти, что ты там умеешь! Пусть она расскажет, что случилось, почему она… так поступила. Сможешь?

Ефрем молчал, раздумывая. Непросто это — связаться с покойником да ещё и получить от него ответ. Когда душа освобождается от тела, то переходит в совсем иное состояние, и мёртвому живого понять сложно. А уж сколько всего должно удачно совпасть, чтобы ритуалы сработали!..

Долгое молчание Ефрема Евдокия поняла по-своему. Прищурившись, она достала из-за пазухи свёрток и подбросила его в руке. Красноречиво звякнули монеты.

— Мы с мужем Кате на приданое копили. Всё отдам. Только помоги! Я жить не смогу, себя сглодаю, с ума сойду, если не узнаю, что стряслось. Каждый миг думаю: а если б я тогда к куме не ушла?.. Помоги, Ефрем! Если откажешь, то камень у тебя вместо сердца!

— Да погоди ты, трещотка! Думаю. А где именно дочку твою похоронили?

— Знаешь перекрёсток, где дорога с трёх деревень на тракт на Рыбинск выходит? Вот там, на обочине…

Губы Евдокии задрожали, из глаз выкатились две слезинки. Женщина крепко зажмурилась и прикусила губу, чтобы не разрыдаться в голос. Ведьмак же прикинул место: хоть тракт на уездный город идёт, до ближайших деревень далековато. Значит, ночью на перекрёстке безлюдно, никто не увидит ритуалов с покойницей.

— Скажи-ка, Дуся, а есть ли у тебя прядь Катиных волос, вот такая, — ведьмак показал расстояние между вытянутыми большим и средним пальцем, — и обрезки её ногтей?

Женщина задумалась, а потом покачала головой: нет.

— Значит, придётся могилу вскрывать. Без волос и ногтей Кати я ничего не сделаю, не сработают чары. Решай, как тут быть.

Теперь уже Евдокия задумалась. По лицу ведьмак видел, что в её душе желание узнать правду борется с суеверным страхом и отвращением.

— А ты только волосы и ногти возьмёшь? Больше ничего?

— Ничего. И тело тут же обратно зарою.

— А, гори оно огнём! — решилась Евдокия. — Хуже-то уже не будет. Делай, ведьмак, что надобно. Катюша наверняка не обидится... Только я с тобой вместе пойду!

— Это ещё зачем? Только мешать будешь! Ночью на перекрёстке опасно, нечисть всякая шастает. Да и люди вдруг увидят… Ведьмой прослывёшь, а оно тебе надо?

— Плевать! — яростно крикнула Евдокия, сжала кулаки и надвинулась на Ефрема. — Мне надо своими глазами видеть, что будет. Ты, ведьмак, меня не пугай, чай, не из трусливых! А ежели думаешь, что глупая баба в обморок хлопнется или разболтает всё, то так скажу: не знаешь ты сердца материнского. С тобой иду.

— Ладно-ладно! — сдался удивлённый таким напором Ефрем. — Но учти, если лишнего ляпнешь или будешь мне мешать…

— Не буду. Чай, мне не пять годков. Ну что, берёшься?

— А возьмусь.

Ефрем и Евдокия пожали друг другу руки, закрепляя сделку, и женщина отсчитала ведьмаку задаток. Они ещё постояли, обсуждая будущее дело, а потом Евдокия ушла.

Вот женские шаги затихли, и Ефрем остался в лесу один. Он окинул взглядом поляну: филин Филька давно улетел, устав ждать, пока люди наговорятся. За птицу Ефрем не беспокоился: филин, хоть и был ручным, летал, где хотел. Нагуляется — сам вернётся.

Ведьмак заглянул в корзину и вздохнул, глядя на сиротливо лежащие на дне грибы. Но дальше в лес не пошёл. Наоборот, бурча что-то себе под нос, Ефрем зашагал домой, к селу Клешнино. Грибное настроение у ведьмака совсем пропало.

---------------------------------------------------------

* Вёдро (устар.) - тёплая, сухая погода

Глава 2

Ведьмак выглянул в окно — полностью стемнело. Осенняя ночь вступила в свои права, ночь безлунная, облачная и непроглядно-тёмная.

Как раз то, что нужно. Пора.

Совсем скоро ведьмак должен встретиться с Евдокией, чтобы призвать душу её погибшей дочери Кати и расспросить, что случилось.

“Суету с мертвяками” (так Ефрем называл заклинания, связанные со смертью и покойниками) ведьмак откровенно не любил. Уж очень много хлопот. Нужны сложные снадобья и инструменты, много всего должно удачно сойтись — фаза луны, положение созвездий, даже погода! Но капризные чары всё равно могли развалиться в любой момент, даже если всё сделать правильно. Поэтому больше “суеты с мертвяками” Ефрем не любил только стихийные заклинания, ибо сладить с погодой ещё сложнее.

Если бы не колдовская примета, что отказать просителю — значит надолго потерять удачу, да не сочувствие к материнскому горю Евдокии, Ефрем нипочём не взялся бы за это дело. Но раз уж согласился, следовало сделать всё честь по чести.

Вздохнув, Ефрем стал складывать в сумку всё нужное.

Деревянная лопатка, похожая на детскую игрушку. Ефрем когда-то самолично выстругал её из доски старого полусгнившего гроба.

Заговорённая игла с вдетой в неё парчовой серебряной ниткой.

Две бутылочки — одна с чистой заговорённой водой, другая — с бурым зельем, состав и назначение которого знал только сам Ефрем.

Складная походная жаровня и несколько берёзовых поленьев — для костра.

Маленькое зеркало в костяной оправе.

Ещё кое-какие нужные вещи и бутылочки.

И последнее: повесить на пояс шесть заговорённых ножей и взять корень плакун-травы, чтобы защититься от нечисти. Ночной перекрёсток — место опасное. За себя-то Ефрем не боялся, но сегодня он шёл колдовать не один. Мало ли что…

Ефрем оглядел себя и сумку.

Всё в порядке.

Ведьмак взял стоящие у печи вилы и вышел на улицу. Заперев дверь в избу, он огляделся по сторонам: не видит ли кто?

Но нет, всё было тихо и безлюдно.

Ефрем сел на свой транспорт, зажмурился, сосредоточился и шёпотом произнёс нужное заклинание.

Вилы шевельнулись и стали плавно подниматься. Перед мысленным взором Ефрема скользили потоки магической силы, оплетающие вилы и тянущие их прочь от земли.

И вот уже ведьмак поднялся над кронами самых высоких деревьев. Теперь можно не бояться, что какой-нибудь олух, которому не спится ночью, увидит Ефрема и его узнает.

Вот вилы перестали подниматься, выровнялись, а затем устремились вперёд. Одной рукой Ефрем держался за вилы и направлял их полёт, а другой придерживал сумку.

Осенние небеса были пусты. Никто Ефрему не встретился, чему он только обрадовался. Вот бы и на перекрёстке так было!..

…По воздуху ведьмак долетел быстро. С высоты он издалека заметил у верстового столба слабый огонёк и человеческую фигурку рядом. Значит, Евдокия уже на месте.

Приземлившись поодаль, за кустами, ведьмак пошёл к месту встречи пешком. Конечно, можно было с гусарской лихостью подлететь прямо к Евдокии. Но кто знает, что она вытворит: то ли в обморок упадёт, то ли завизжит так, что и в дальних деревнях всполошатся.

Услышав шаги, Евдокия вздрогнула. Она резко обернулась и подняла фонарь, чтобы разглядеть идущего. Узнав Ефрема, она облегчённо вздохнула и вытерла лоб рукавом.

— Доброй ночи! — поздоровался ведьмак. — Давно здесь стоишь?

— Доброй, Ефрем Захарович. Почитай, час уже тут.

— И как, всё тихо?

— Какой-то барин на почтовой карете проехал, и всё, больше никого.

— Хорошо. Ну что, начнём? Имей в виду, чары очень капризные. Чуть что не так, и всё псу под хвост. Последний раз спрошу: сдюжишь? Может, тут подождёшь?

И Ефрем пристально посмотрел на Евдокию. В тусклом свете фонаря лицо женщины казалось бледной безжизненной маской. Но её губы были упрямо сжаты, а прищурённые глаза смотрели зло и решительно.

— Даже не сомневайся, ведьмак. Сдюжу.

— Ну коли так, идём.

И вдвоём они подошли к нужному перекрёстку.

Перекрёсток дорог — место особенное. Оно находится сразу в двух мирах, человеческом и потустороннем, но по-настоящему не принадлежит ни одному из них. Здесь можно перейти из одного мира в другой и иногда даже не заметить этого. У перекрёстков особая волшебная сила, которую не сравнить ни с чем другим.

Именно поэтому здесь проводят свои ритуалы колдуны и шастает всякая нечисть. И поэтому на перекрёстках часто хоронят тела тех, кто умер нехорошей смертью, а значит, может вернуться в опасном обличье: самоубийцы, казнённые преступники, те, кто умерли от заразной болезни, те, кого подозревали в колдовстве… Живые надеялись, что душа опасного покойника, оказавшись на перекрестье дорог и миров, заблудится и не найдёт пути к людям.

И на перекрёстке нельзя поднимать с земли вещи, даже если это полный кошель золота. Вместе с вещью прицепится порча или какая-нибудь потусторонняя гадость, которая высосет из тебя удачу и жизненные соки. А избавиться от неё ой как непросто!..

Словом, обычному человеку ночью на перекрёстке находиться опасно. Да и колдун, особенно слабый и неопытный, может нарваться не только на мелкую нечисть, а на кого-то серьёзного, и эта встреча кончится плохо.

На перекрёстке всем надо быть осторожными.

Но сейчас, на счастье Ефрема, здесь была только мелкая нечисть, вроде шуликунов и блазней*. Они приседали и прыгали через головы друг друга, радуясь какой-то своей странной игре. Но, завидев ведьмака, они бросились врассыпную, как стайка мальков, заметившая щуку.

— Ефрем… — раздался дрожащий голос Евдокии. — Тут кто-то есть?!

— С чего ты взяла? Погоди, ты что, кого-то видишь?

— Нет, но… Не знаю… как будто тени мелькнули. А луны-то нет! И звёзд тоже, откуда теням взяться.

— Вона как! — удивился Ефрем и посмотрел на свою спутницу долгим, внимательным взглядом, как будто впервые её увидел.

“У неё что, есть дар к волшбе? Обычный-то человек этих существ не видит, если только они сами не хотят показаться. А сейчас они явно не хотят. Бывают, конечно, чувствительные люди, которые что-то чуют, но сами не знают, что. А Дуся-то сказала про тени! Значит, углядела. Ладно, потом разберёмся. Если у неё есть способности, то всё равно слабые и нераскрытые”, — подумал ведьмак.

Вслух же он сказал убедительно и ласково:

— Никого нет. Нервишки шалят просто, вот и кажется всякое. Ты это… успокойся, всё хорошо. Я же тут.

— Ага, — вздохнула Евдокия и вдруг взяла Ефрема за руку.

Этот жест вышел таким простым и естественным, что ведьмак не сообразил отдёрнуть руку или как-то возразить. От женской ладошки, доверчиво лежащей в руке Ефрема, шло приятное тепло. Это неожиданное ощущение так не вязалось с ночным перекрёстком и предстоящим делом, что ведьмак сбился с мысли и неловко закашлялся.

— Пора! — резко и отрывисто сказал он.

И вот ведьмак с Евдокией от правого нижнего угла перекрестья дорог спустились к обочине. Там виднелся свежий могильный холм с маленьким, криво сколоченным крестом.

Евдокия издала тихий, полный страдания стон, но руки ведьмака не отпустила.

Встав у изголовья могилы, Ефрем ещё раз осмотрелся.

Никого.

Пора начинать.

Он достал из сумки лопатку и стал шептать над ней заклинание:

— Большое за малым, часть за целым, море за каплей...

Евдокия молча наблюдала. Ей очень хотелось спросить, как ведьмак будет раскапывать могилу игрушечной лопаткой, но, помня обещание, сдерживалась.

— …Да будет моё слово крепко! — закончил заклинание Ефрем.

Он воткнул лопатку в изголовье могилы и чуть сковырнул землю. А потом растопырил пальцы и сделал ими движение, будто тянет что-то вверх.

Пару мгновений ничего не происходило. Только Ефрем стоял с вытянутыми руками, словно что-то держал, и на виске от напряжения набухла и запульсировала жилка.

Вдруг могильный холм вздрогнул и зашевелился. Сначала один комок земли поднялся в воздух, потом второй, третий… Вот уже и приподнялся целый пласт. Могила раскапывалась сама собой!

Широко раскрыв рот, Евдокия смотрела, как комки земли парят на высоте человеческого роста, будто рой диковинных насекомых.

Вот уже показалась крышка гроба. Ефрем выкрикнул непонятное слово, и вся поднятая земля, собравшись в огромный ком, полетела в сторону. Ещё одно колдовское слово, и земля осела в траву шагах в десяти от могилы.

— Вууух! — шумно выдохнул Ефрем и, достав бутылку с водой, сделал два больших глотка.

— Вот, утри лоб. Взопрел весь, — Евдокия протянула ему чистую тряпицу, которую достала из кармана передника.

Ведьмак благодарно кивнул:

— Я отдохну, а ты поглядывай. Если что странное увидишь, сразу скажи.

— Ага.

Сев прямо на траву и вытянув ноги, ведьмак закрыл глаза. После такого сильного заклинания нужен отдых, но потом надо действовать быстро. Разрытая могила, особенно свежая, своей аурой смерти притягивает потусторонних существ. Для одних эта аура — любовное зелье, для других — лакомство, для третьих — опасность, которую надо проверить лично и оценить, насколько она велика.

Так что нужно пошевеливаться, не то придёт кто-нибудь пострашнее шиликунов и блазней. Да и те вон уже из кустов выглядывают. Правда, близко не подходят — боятся ведьмака.

Ефрем поднялся на ноги и достал колдовской инструмент из сумки. Он собрал жаровню, положил рядом дрова, кремень и кресало. Потом капнул на поленья немного бурого зелья, остро пахнущего травой и пряностями, и что-то зашептал.

Евдокия старательно прислушивалась, но не разобрала ни слова.

Иголку с ниткой Ефрем тоже сбрызнул зельем и положил на край жаровни.

Затем он протянул Евдокии корешок плакун-травы.

— Что это? — шёпотом спросила она.

— Оберег от нечисти. Она ужасно плакун-травы боится. Возьми. Пока я буду чары творить, ты с этим корешком обходи кругом меня и могилу. Не бойся, тебя никто не тронет, тут близко никого нет. Но на всякий случай надо.

— Близко никого нет, а далеко?.. Ох, темнишь ты, ведьмак, — покачала головой женщина и убрала за спину протянутую было к корешку руку. — Кто тут шастает, а? Меня скормить им хочешь?!

— Некогда спорить! — повысил голос Ефрем. — Ты что обещала? Делай, что говорю.

— Ладно, ладно, — как-то сразу сникла Евдокия и взяла плакун-траву. — Чего с ней делать-то?

— Просто держи в руке. И не потеряй!

— Чай, не дура, — проворчала Евдокия. — Ходить что ли?

— Да, иди.

Женщина медленно, то и дело оглядываясь то на могилу, то на ведьмака, зашагала по кругу.

— Вот так-то. Всё делом занята, — сказал себе под нос Ефрем и спрыгнул в могилу.

Взявшись за крышку гроба, он попробовал её сдвинуть. Крышка не поддалась — заколотили крепко, на совесть. Видимо, односельчане боялись, что самоубийца обернётся упырихой и повадится по ночам пить кровушку.

Ведьмак зашептал заклинание, и гвозди сами зашевелились, выворачиваясь из дерева. Собственно, и не надо было полностью открывать гроб. Надо только сдвинуть крышку, чтобы взять ногти и волосы покойницы.

— Ефрем! — позвала Евдокия, и в её голосе послышался страх. — Иди сюда! Там что-то странное!

Ругнувшись, ведьмак упёрся руками в края могилы, и оттолкнувшись, выскочил наверх.

— Смотри, вон, на дороге!

Евдокия показала вдаль. По Рыбинскому тракту мчалась… воронка вихря!

Она быстро приближалась, и ведьмак понял, что она огромная, в два человеческих роста, а то и больше.

В ночной тишине слышался свист воздуха и шорох камней, которые вихрь втягивал в себя с дороги.

А кругом царила спокойная погода, без намёка на бурю, где такой вихрь мог бы зародиться сам собой.

Значит, это…

— Встречник, язви его через колено! — выругался ведьмак. — Дуся, с дороги! В кусты спрячься и плакун-траву в руке держи. Ну, живо!

Евдокия стала ещё бледнее, чем была, а глаза от страха расширились так, что, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Но она нашла в себе силы кивнуть и выполнить указание ведьмака.

Убедившись, что женщина спряталась, Ефрем вынул из-за пояса два заговорённых ножа, перехватил их поудобнее и вышел на середину дороги, преграждая путь вихрю.

А он был уже рядом. Громадный, страшный, с грозным свистом он мчался вперёд. В сердцевине вихря что-то чернело, и иногда на поверхности воронки проступали то клыкастый оскал, то пряди спутанных волос, то круглые, горящие злобой глаза.

“Точно, встречник, — мелькнуло в голове у ведьмака. — Явился на свеженькое, паскуда!”.

Встречником называют злобного духа, который в облике вихря носится по дорогам и перекрёсткам, особенно ночью. Неосторожного путника он запросто может утащить с собой. Ещё привлекают встречника места с дурной славой: там, где погибло много людей, где случилось самоубийство или где часто пропадают люди.

Вот и сейчас он, учуяв вскрытую могилу девушки-самоубийцы, мчался сюда.

Заметив ведьмака, он замедлился. Дух привык, что люди его боятся и убегают прочь. А Ефрем нагло стоял посреди дороги!

Встречник озадаченно остановился. Куцый его умишко силился понять, что не так в этом странном человеке. Так ничего и не придумав, встречник решил обойти Ефрема и свернул с дороги, направившись напрямик к такой притягательной могиле.

Но ведьмак снова встал у него на пути. Только тогда встречник заметил в руках у человека ножи. А закалённое железо дух ненавидел и боялся его.

Взревев так, что с деревьев посыпались листья, дух выпустил из вихревой воронки четыре длинных когтистых руки и бросился на Ефрема.

Но встречник опоздал: ведьмак метнул заговорённый нож, и он вонзился прямо в сердцевину вихря. Второй нож ведьмак швырнул к подножию воронки, и его потоками воздуха засосало внутрь.

Встречника отшвырнуло назад, будто он налетел на невидимую стену. Вихрь весь затрясся, из его сердцевины раздалось злобное шипение. Вращение воронки замедлилось, она стала терять форму и распадаться.

Из сердцевины донёсся жуткий стон, вихрь таял на глазах. Минута — и никого нет, только в траве осталась лужица чёрной жижи, в которой лежали два ведьмачьих ножа.

Ефрем облегчённо вздохнул. Развоплощённый встречник больше не опасен, теперь он будет долго набираться сил, чтобы собрать новый вихрь. А другая нечисть пока не сунется — шум драки всех распугал.

Тщательно вытерев ножи, ведьмак крикнул Евдокии:

— Выходи! Всё хорошо.

Женщина выбралась из кустов и, потрясённо глядя на чёрную лужицу, спросила:

— К-к-кто это был?

— Встречник. Злой дух, что летает по дорогам. Не бойся, его уже нет. Идём скорее.

Вместе Ефрем и Евдокия подошли к могиле. Ведьмак спустился, а женщина сверху светила фонарём.

Ефрем сдвинул крышку гроба, и в нос ударила сладковато-удушливая вонь тления. Привыкший ко всякому ведьмак едва поморщился, а вот Евдокия наверху вскрикнула и зажала нос.

Ведьмак быстро срезал несколько прядей волос (хватило бы одной, но он взял больше, про запас), а потом приподнял мёртвую ладонь и состриг со всех пяти пальцев ногти.

Бережно сложив добычу в холщовый мешочек, он задвинул обратно крышку и зашептал заклинание задом наперёд, тем самым возвращая гвозди на место. И только убедившись, что гроб снова надёжно заперт, он полез наверх.

— Взял? — спросила Евдокия.

— Да.

Ефрем зачерпнул лопаткой земли из кучи и, шепча заклинание, бросил комок на крышку гроба. Потом и вся куча поднялась в воздух и стала обрушиваться вниз, засыпая могилу. Пара минут, и могильный холм снова на месте и даже заново утрамбовался. Если не видел своими глазами, то и не догадаешься, что могилу вскрывали.

— Ядрёна колокольня! — воскликнула Евдокия. — Я даже не думала, что колдуны такое умеют.

— Учился много, вот и умею, — слегка улыбнулся ведьмак.

Он установил жаровенку прямо на могильном холме и стал разводить костёр. Пока пламя разгоралось, он вылил в жаровню бурое зелье и туда же положил волосы и ногти Кати. Потом он окунул в зелье иголку и нитку.

Рядом с жаровней ведьмак поставил плошку с водой и пристроил рядом зеркало, так, чтобы в нём отражалась вода, а в воде — зеркало.

Евдокия стояла чуть в стороне. Глаза женщины блестели лихорадочным блеском. Пальцы дрожали не только от пережитого страха из-за появления встречника, но и от мучительного ожидания: получатся ли чары?..

А Ефрем полностью сосредоточился на ритуале. Пока всё шло хорошо: коридор между миром людей и миром потусторонним открылся и был стабилен. И душа девушки была где-то рядом, это Ефрем чувствовал.

— Катерина, дочь Матвея и Евдокии, заклинаю тебя — приди! Змея в траву, птица в небо, рыба в омут, а нить в иглу…

Пока Ефрем произносил заклинание, огонь прогрел жаровню, и зелье стало закипать. От жаровни повалил серый дым, но он не рассеивался, а висел густым облаком.

Вдруг в дымном облаке что-то заблестело. Ефрем схватил иглу и, бесстрашно сунув руку в дым, сделал несколько стежков, будто пришивая это что-то к воздуху. Конец нитки остался в жаровне, а саму иглу ведьмак осторожно повёл вниз и положил в плошку с водой. Получилось, что нить соединила нечто в дыму, воду и зеркало.

Дым над жаровней исчез, а на его месте повисло серебристое, переливающееся искрами облачко. Из него уходила вниз серебристая нить, которая обвивала нитку, протянутую Ефремом. Облачко мерно колыхалось, будто дышало. А потом в нём проступило лицо девушки: большие глаза, трогательные ямочки на щеках и печальная улыбка.

— Катюша! — с надрывом крикнула Евдокия. — Доченька!

Женщина всхлипнула и рванулась к жаровне.

— Не подходи! А то заклинание сломаешь.

Нехотя, но Евдокия повиновалась и осталась на месте, неотрывно глядя на серебристое облачко с лицом дочери.

— Катерина, слышишь ли ты меня? — спросил Ефрем. — Понимаешь ли мои слова?

Девушка в облаке кивнула и слегка улыбнулась, мол, да, всё слышу.

— Помоги нам! Покажи, что случилось в ту ночь, когда ты умерла.

Серебристое облачко потемнело и сжалось, а потом резко дёрнулось в сторону, стремясь улететь. Но нитка с иголкой удержали его на месте.

— А ну, не елозь! — прикрикнул Ефрем.

На миг повисла тишина, а потом ведьмак добавил, смягчив голос:

— Катя, я знаю, тебе неприятно это, ты хочешь покоя. Но мать пожалей! Она ведь рехнётся или в петлю полезет, если не узнает, в чём дело. Видишь, она не побоялась даже ко мне, ведьмаку, прийти. Покажи ей. Горькая правда нужнее неизвестности.

Лицо Кати стало суровым, но само облачко расправилось и посветлело. Серебристые искорки стали сбегать по нитке вниз и оседать в плошке. По воде прошла мелкая рябь, а потом поверхность воды стала зеркально-блестящей и начала слабо светиться.

— Так бы сразу! — одобрительно сказал ведьмак. — Дуся, иди сюда! Теперь можно. Встань рядом и смотри.

Еле живая от волнения, Евдокия на ватных, не слушающихся ногах подошла и заглянула в плошку с водой.

----------------------------------------------

* Названия мелкой нечисти. Блазни (от слова “блазниться” — мерещиться, чудиться) — существа, наводящие на людей морок и заставляющие на короткий срок видеть то, чего нет. Например, человеку кажется, что перед ним ровная дорога, он едет и попадает в яму, на потеху блазням.
Шиликуны — мелкая нечисть, которая опасна для людей на Святки, а в остальное время куда-то пропадает. Почему бы им не плясать осенью на перекрёстках?..

Продолжение истории

----------------------------------------------

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

Дарью Павловну передёрнуло, когда она вспомнила страшные события сентября. Как муж избил её и хотел убить, как она чудом сбежала и как вовремя приехали присланные капитаном Сушинским полицейские…

Мужа арестовали, а случилось и вовсе невообразимое. Роман, единственный мужчина Дарьи Павловны, муж и отец её сыновей, оказался серийным убийцей, причём давним и опытным. Прямо как из сериала.

Убивать он начал ещё в 1991 году, в возрасте 20 лет. Тогда дембель Рома Харитонов, добираясь домой в Ижевск с пересадками, в небольшом городе познакомился с девушкой. Рома предложил собеседнице проводить её до станции через лесок. От молодого симпатичного парня в форме не ждёшь подвоха, а зря. Оставшись наедине, он потребовал от девушки секса здесь и сейчас. Она отказалась, и Рома её изнасиловал. А потом, испугавшись, что она заявит в милицию, задушил жертву и тело закопал, как смог.

Убийца уехал домой и долго трясся от страха, ожидая стука в дверь и требовательного голоса: “Откройте, милиция!”. Время шло, никто не приходил и ни в чём Рому не подозревал. Тело девушки нашли только через пару месяцев, а убийцу никто и не пытался искать — уже рушилась страна, начинался передел собственности, ломались судьбы целых народов… До убийства девчонки никому не было дела.

Страх наказания постепенно забылся. А вот необычайно яркое, ни на что не похожее чувство всемогущества, когда девушка плакала и умоляла пощадить, Роман не забывал. Тогда он мог подарить жизнь и отнять её. Он был почти как… бог. И наслаждение от страданий жертвы было сильней и ярче всего, что когда-либо испытывал Роман. Так он решил, что будет насиловать и убивать. И то, что в 1993 году он женился на милой девушке Даше, а через несколько лет родились сыновья, его решения не изменило.

Хоть в лихие девяностые смерти и изнасилования были делом обычным, Роман всегда был осторожен и умело вёл двойную жизнь. Впрочем, замученная бытом и двумя детьми жена вряд ли могла заметить что-то подозрительное.

До 1999 года он зверски замучил и убил семерых девушек. А потом случился большой коррупционный скандал в компании, где работал Роман. Замазаны были многие, от работяг до больших начальников. Роман, будучи бригадиром, тоже проходил по этому делу и чудом избежал тюрьмы.

Эта история его очень напугала, и долгое время он сидел тихо, как мышь под веником. Но фрустрация копилась, желание мучить и убивать никуда не делось. А тут в 2013 году мать сказала, что на любимую фазенду она ездить уже не может — здоровье слабое. Убийца воспринял это как знак свыше: свободное помещение в малолюдном месте, делай что угодно! Мать не приедет, а жена, которая с матерью не ладит, много лет на эту дачу принципиально носа не сует. Свобода!

Так дача Людмилы Васильевны стала логовом маньяка, в котором он мучил и убивал своих жертв. Таковых было пять, и последней жертвой стала семнадцатилетняя Оля Сулимова.

Всего же от рук Романа погибли 13 женщин, а нескольким “повезло” остаться избитыми и изнасилованными, но живыми.

В обувной коробке Роман в самом деле хранил “трофеи”. И поисковая листовка, и другие вещи из коробки были связаны с жертвами, и убийца хранил их на память.

Всё это арестованный Роман рассказал капитану Сушинскому и другим полицейским совершенно добровольно и даже с каким-то внутренним облегчением. Маховики следствия закрутились, и всем было ясно, что на свободу Роман Харитонов если и выйдет, то очень нескоро. Радовались родственники жертв и обыватели, что преступник пойман и скоро понесёт наказание. Радовался капитан Сушинский, что дело об убийстве Оли Сулимовой раскрыто, и готовился получить майора.

А вот что пережила Дарья Павловна за эти три месяца, сложно описать словами. Её осаждали журналисты, ей что-то писали незнакомые и не всегда адекватные люди, на неё вдруг стали смотреть и шептаться: "Жена того маньяка, что Олю убил!". И это только усугубляло шок, в котором находилась Дарья Павловна. Благо, сыновья догадались отправить мать в далёкий санаторий, туда, где плохо ловит связь.

И вот Дарья Павловна вернулась. Ей вроде бы полагалось радоваться, что едва не убивший её муж больше не опасен. Но почему-то она чувствовала растерянность, тоску и чувство вины.

Её растили с установкой, что для женщины главное — выйти замуж. И всю жизнь она посвятила семье. Вокруг мужа вертелся маленький уютный мирок, который она самозабвенно строила со дня их знакомства. Вне замужества и семьи Дарья Павловна себя не мыслила. А теперь всё, во что она вкладывала душу, время, силы, всю себя — всё рухнуло…

Муж оказался убийцей и насильником. Дарья Павловна сначала не верила и не хотела даже слышать об этом, но под гнётом доказательств всё-таки поверила. И теперь её терзало чувство вины и собственной никчёмности.

Как же она не разглядела в любимом Роме свирепого зверя? Как не увидела, не сообразила, что за некоторыми странностями мужа (вроде его презрения ко всем женщинам сразу или привычки хватать жену за шею во время секса) стоит нечто большее? Почему ни разу не приехала на свекровкину дачу и не проверила, что там творится? И что же теперь, получается, что она полжизни потратила зря, отдав все свои силы преступнику?.. Получается, она невольно помогала ему убивать?.. И теперь она с клеймом жены маньяка — старая, никчёмная и никому не нужная... Муж — преступник и сядет в тюрьму, дети выросли. Из жизни вырвали с мясом и выбросили огромный кусок. Вместо него теперь зияет пустота, будто в раскрытой могиле, куда забыли проложить мертвеца… И чем эту пустоту заполнить, непонятно.

Месяц, проведённый в санатории, улучшил физическое здоровье, но душевных ран не залечил. Да и разве ТАКОЕ залечишь?

Дарья Павловна вздохнула и взялась разбирать чемодан. Но вдруг она вздрогнула, поймав давно забытое ощущение: мерзкий холодок вдоль позвоночника! Покойная свекровь не появлялась с сентября, и Дарья Павловна уже успела о её потусторонних визитах забыть.

А вот теперь пришлось вспомнить.

Холодок пополз вниз, вызывая слабость в ногах, и Дарья Павловна поспешно села на диван, боясь упасть.

В комнате похолодало. Из угла потянуло запахом тлена и влажной земли, а потом заклубился туман, и из него вышла неупокоенная свекровь. Людмила Васильевна ничуть не изменилась: щуплая старушка, божий одуванчик. Та же ночнушка, серьги в ушах, тот же противоестественный неживой взгляд. Разве что трупных пятен на коже прибавилось.

Молча покойница приблизилась к невестке и протянула к ней руку.

— А, Людмила Васильевна! — ядовито-вежливо сказала Дарья Павловна. — Аж три месяца вас не видела. И ещё бы столько же не видеть.

Старуха пожала плечами.

— Кстати, Людмила Васильевна, у меня вопрос на миллион. Как вышло, что ваш чудесный Рома, ваш сынуля, свет в окне, оказался убийцей и насильником?! Не знаете? Не из-за вашего ли воспитания? Ну и кто из нас теперь плохая мать, а?!

Старуха промолчала, но в мёртвых глазах появились слёзы, и лицо стало более печальным и… живым.

— И красный халат я вам не дам. Его полиция забрала как улику. Уж извините.

— Плевать на все халаты мира. Не в нём дело. — неожиданно громко и живо сказала Людмила Васильевна. — Мне надо было, чтобы доказательства его дел нашли и паразита в тюрягу законопатили.

— Так вы знали?!

Неупокоенная свекровь села в кресло напротив и пристально посмотрела на невестку.

— Знала. Я умерла из-за него.

— Он и вас убил?! — пролепетала ошарашенная Дарья Павловна.

— Косвенно. Слушай, у меня мало времени, а хочу всё рассказать. Я ведь не ездила на свою фазенду из-за болячек. А в июле поговорила с соседкой по даче, Тамаркой… Помнишь её?

— Такую забудешь! — усмехнулась Дарья Павловна, вспомнив впечатляющий рассказ про отравление.

— Ну вот. Поговорили мы тогда про цветы, про дела дачные, и меня такая тоска взяла, хоть волком вой. Думаю, дай-ка съезжу, хоть одним глазом посмотрю на любимую фазенду. И как раз сосед Толька туда ехал, он меня подбросил. Приезжаю я — замка в двери нет! Есть в домике кто-то. И стоны слышны. Нет чтобы за соседями бежать, я, дура старая, сама полезла проверять.

— И что там? — подалась вперёд заинтригованная Дарья Павловна.

— Я тихо вошла и поднялась на чердак. А там… Кровать сдвинута, а к балке потолочной девушка привязана. Избитая, места живого нет, внизу лужи крови. А Ромка красный халат мой надел и девчушку эту мучает. Пару раз ударит или шнуром от телевизора хлестнёт, а потом душит. В чувство её приведёт, и снова... Я стояла, глядела, глазам не верила, а он, гад, так увлёкся, что меня не заметил. Я говорю, ты что творишь?! Он аж подпрыгнул, не ожидал, что я приеду… Тут меня инсульт и хватил. И знаешь, что, Дашка?

— Что?

— Он не торопился. Сначала девчонку добил, как-то следы замёл, и только потом меня в город повёз. А ехать долго. Село большое есть по пути к нашему СНТ, и там больница есть. Мог оттуда врача вызвать, мог туда меня увезти. Сколько времени потеряли. И в городе дурачком прикидывался, медлил… Так я в больнице и подохла.

— Мать родную!.. — потрясённо охнула Дарья Павловна.

— Да уж. Я жизнь на него положила, Ромочка-Ромочка, а он!.. Скотина неблагодарная. — зло скривилась свекровь. — Представь моё состояние. Меня как якорем держало. Я поняла, что пока Ромку возмездие не настигнет, не упокоюсь. Я пыталась до него достучаться, до мальчишек… Без толку. Вот только до тебя получилось. Мёртвому с живыми сложно. Это хуже, чем иностранцу что-то объяснять, если он ни слова по-русски не знает. А ты — на его языке.

— А как оно… там? — не сдержала любопытства Дарья Павловна. — Ну, после смерти? Рай, ад, всё такое?

— Время придёт, сама увидишь. А у меня уже силы на исходе, дай договорить. Я с красным халатом потому тебя донимала, чтобы ты на дачу поехала, сама увидела и что-нибудь сделала. Ты молодец! Извини, Даша, что я тебя мучила. Но по-другому никак было. Я долго силы копила, чтобы поговорить по-человечески. Теперь всё, ухожу и не приду больше.

Свекровь медленно встала, и в воздухе начало теплеть.

— Стойте! Один вопрос! А зачем Рома надел красный халат? Ну, когда вы его увидели...

— Я об этом думала. Не знаю. — покачала головой свекровь. — Может, роль родителя, который наказывает непослушного ребёнка, на себя примерял. Я-то раньше только в красном и ходила. А он пацан был шебутной, прилетало ему от меня и шлангом, и ремнём… А может, просто у него с рождения мозги набекрень. Кто разберёт теперь. Прощай, Даша. Не тоскуй, просто живи. Увидишь, всё образуется.

— Прощайте, Людмила Васильевна!

Вскочив, Дарья Павловна порывисто обняла мёртвую свекровь, и та, медленно, с явным усилием подняв руки, обняла невестку.

А потом очертания хрупкой старушечьей фигуры стали таять, исчезать всё быстрей и быстрей.

Через пару секунд в комнате осталась одна Дарья Павловна, обнимающая пустой воздух.

Она опустила руки и вдруг почувствовала огромное облегчение, будто с плеч сняли тяжёлый груз, который она тащила в гору. И впервые за долгое время Дарья Павловна улыбнулась.

------------------------------------------------------

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409