Серия «Страшные истории от Песца. Полного песца :)»

Август в тысяча девятьсот двадцать третьем году выдался паршивый, почти весь месяц было дождливо и пасмурно. Зато в сентябре природа, словно стремясь оправдаться, щедро добавила солнечных дней. Казалось, вернулось лето, но холодные вечера и желтеющие листья берёз и лип напоминали, что на дворе всё-таки осень.

День клонился к закату.

Пронёсся порыв зябкого ветра, и люди, стоявшие в очереди в общественную баню, что на улице Гармонной, недовольно заворчали. Причиной для недовольства был не только ветер: уже поздно, а очередь шла медленно. Все ли успеют до закрытия?

Двери бани распахнулись, и из них вышла толпа раскрасневшихся мужиков. Следом высунулся банщик, окинул взглядом очередь и крикнул:

— Заходи, кто на помывку! И скажите, чтобы больше не занимали, если кто ещё придёт!

Все стали продвигаться вперёд. Банщик отсчитал нужное количество людей и снова закрыл двери. Остальные разочарованно вздохнули и снова принялись ждать.

Народ в очереди собрался разный: рабочие с патронного завода, расположенного неподалёку, мелкие конторщики, грузчики с овощного склада и просто прохожие, решившие зайти в баню.

…Надо сказать, что та баня на Гармонной улице была довольно известна среди жителей Тулы. Одноэтажное здание из красного кирпича и с красивыми окнами-арками построил купец Пузанчиков ещё в начале века. В бане было два отделения: общее — для простого люда, и дворянские “номера”, где мылись и отдыхали благородные господа.

Всё здесь было устроено разумно и удобно, и горожанам баня полюбилась. Здесь всегда были посетители.

Баня сменила нескольких хозяев, после Октябрьской революции её национализировали, и она продолжила работу. Разве что дворянские номера частью закрыли, частью переделали.

…Ближе к концу очереди стояли два приятеля. Обоим было лет по тридцать. Один, блондин, был более худой и высокий. Он зарос неопрятной клочковатой бородой до самых глаз; эти глаза всё время беспокойно бегали и смотрели вокруг хитро и оценивающе — нельзя ли что-нибудь приспособить себе на выгоду?

Второй приятель, темноволосый, был на целую голову ниже, но зато шире в боках и плечах и весь какой-то квадратный. Одет он был в старую рубаху, полинялую настолько, что нельзя было определить её изначальный цвет.

— Егор, а ведь не успеем сегодня. - сказал он, повернувшись к другу. - Народищу вон сколько! Может, ну всё в пень? Устал стоять с веником под мышкой.

— Нууу, - возразил бородатый Егор, - без расписки из бани пайку не выдадут. Потап, неделя чистоты ведь, забыл?

— Да я уж со счёту сбился! То неделя грамоты у них, то трезвости, то ещё какое лихо… Теперь вот неделю чистоты выдумали! Силком в баню волокут и одёжу заставляют в прожарку сдавать, мол, от вшей. Делать мне больше нечего, рубахи менять так часто! Слава богу, в этой недели три хожу, и ничего не делается. Уж больно круто зажимать стали с чистотой!

— Да уж. - согласился Егор. - В прошлую среду заставляли лестницы и дворы выгребать. Теперь с вот мытьём всех гоняют. У нас в квартире, может, и ванна есть. А в баню явишься, или портки сопрут, или ещё больше вшей нацепляешь!

— Большевики говорят, что от вшей тиф делается, - раздражённо сказал Потап. - Да врут поди, шельмы!

— Нет, зачем им врать-то? Они с заразой борются. А с чистотой мало, мало народишко гоняют! Вас не трогай, так по самые уши мхом зарастёте, - язвительно усмехнулся человек с лихими кавалерийскими усами и военной выправкой.

Егор с Потапом переглянулись между собой, потом с опаской посмотрели на усатого и промолчали. А тот продолжил:

— Строже надо, строже. А то цацкаются тут, объясняют… Вот, даже рисуют специально! А вы всё туда же — врут да врут.

Все посмотрели на агитплакаты, висящие у дверей бани. На одном плакате улыбающийся пожилой крестьянин полоскал руки в тазу. Поверх головы крестьянина было крупно написано: “Воды не бойся, ежедневно мойся!”.

Героем другого плаката был человеческий скелет. Одной рукой он обнимал мерзкого вида тварь, в которой угадывалась вошь, а другой рукой держал ржавую косу. На весь плакат шла надпись: “Смерть и вошь — друзья-приятели! Уничтожайте насекомых, разносящих заразу”.

— Непохоже, - буркнул Потап, - вошь мелкая. Придумают тоже — тиф! Почитай, всю жизнь с этой вшой, и ничего. Эй, бабка, ты куда?

Последняя фраза предназначалась старухе в сером платке, которая тихонько пристроилась в конец очереди.

— Куда все, туда и я. А что дают-то?

Очередь разразилась хохотом, со всех сторон посыпались шуточки.

— А бабка-то не промах! В баню да в мужской день!

— Пойдём с нами, юность вспомнишь!

— Правильно, бабуся, где ещё напоследок на молодых и красивых парней поглазеешь!

Старуха замахнулась клюкой и беззлобно заругалась:

— Охальники! Ишь, ржут как жеребцы.

Поворчав для порядка на наглую молодёжь, потерявшую всякий стыд, старуха пошла дальше по своим делам.

А двери бани наконец распахнулись, выпустили помывшихся счастливчиков, и банщик крикнул:

— Заходи все, кто есть!

Люди заторопились, стали напирать вперёд, и около входа получилась небольшая давка. Начались споры и ругань, но так или иначе, все вошли.

Внутри людей встречал банный служащий. У него можно было купить мочалку и веник, если вдруг кто с собой не принёс. Ещё служащий выдавал осьмушку мыла каждому посетителю и спрашивал имя, род занятий и место жительства и записывал всё в большую тетрадь. Только после этого пропускали в раздевалку.

— В баню идёшь супротив воли, так ещё и бока намяли на входе! - пожаловался приятелю Потап.

— Терпи уж. Ты притворись только, что моешься. Поплескайся для виду, и всё. Сам так делаю. - шепнул ему на ухо Егор.

— А кто сегодня банщик?

— Кажись, Семён.

— Уууу...

Банщик Семён Подкорытов был местной знаменитостью. В бане на Гармонной он работал с самого открытия. Менялись хозяева бани, менялась страна вокруг, а Семён неизменно оставался на месте.

Маленького роста, худощавый и седой, на первый взгляд он казался тщедушным и слабым. Но впечатление было обманчиво: банщик был скор на расправу и обладал большой физической силой. Это на своей шкуре испытали те, кто буянил в бане или покушался на чужое имущество.

Не всякий диктатор сумеет устроить такой железный порядок, как Семён в своей бане. Босоногий старик в кожаном фартуке непостижимым образом успевал везде. Вот смотришь — нет его рядом. Но едва кто-нибудь схватит чужую вещь, станет ломать деревянную шайку или задирать соседа — Семён тут как тут. Банщик строго отчитывал хулигана, а если не помогало, отвешивал затрещин или выкидывал на улицу. Даже благородные господа, ходившие в банные номера не столько мыться, сколько кутить, побаивались Семёна и при нём вели себя сдержанно.

После революции Семён ничуть не изменил своих привычек, и посетители бани на Гармонной знали: всё здесь будет прилично. Правда, и вести себя придётся соответственно.

Тем временем Потап с Егором оказались наконец в общей раздевалке. Все галдели, бегали туда-сюда и пытались найти местечко на длинной деревянной скамье. Вошёл банщик Семён и крикнул зычным голосом:

— Товарищи! Сдаём вещи в прожарку! Исподнее тоже. Пока моетесь, вещи на горячих камнях прокалим, никакая вошь не уйдёт!

Помощники банщика, державшие большие деревянные лохани, пошли между рядами скамеек. Люди раздевались и кидали в лохань свою одежду. Потап, грустно вздохнув, стянул с себя любимую рубаху и бросил её в общую кучу.

Когда помощники собрали вещи и унесли, Семён зорким взглядом окинул толпу голых мужиков и распахнул двери в следующее помещение:

— Заходи!

В мыльне было влажно и жарко. У входа лежали стопки вложенных друг в друга деревянных шаек и ковшиков. Дальше в помещении стояли такие же длинные скамьи, как в раздевалке. А за ними, в дальней стене, была дверь в парилку. Туда-сюда ходили желающие попариться, и каждый раз, когда открывалась дверь, из неё вырывались клубы пара.

Люди брали шайку, ковшик и шли набирать холодную и горячую воду, а потом пристраивались со всем своим добром на скамью и мылись.

Потап и Егор расположились в углу. Егор шумно плескался, громко отфыркивался и размашисто возил руками по мыльной голове и бороде. Особенно он старался, если где-то рядом проходил банщик. Однако внимательный глаз заметил бы, что вода в шайке почти не убывает, на теле Егора почти нет мыльной пены, а само мыло едва намокло.

— Домой унесу, пускай жена к делу приспособит, - тихонько сказал Егор, заметив, как приятель смотрит то на него, то на мыло.

Егор, заметив какого-то знакомого, поздоровался, завёл с ним разговор, и оба ушли в парилку. А мрачный Потап сидел на лавке и жалел разнесчастного себя.

Проклятая баня!.. Если бы не она, давно уже сидел бы в любимой пивной, сдувал с кружки пену и закусывал солёными крендельками. А пришлось долго стоять в очереди на ветру, толкаться локтями, да ещё и мыться, когда этого совсем не хочется! Эх, если бы не расписка из бани, чтоб дали паёк!..

Внутри Потапа поднимались, росли и подступали к самому горлу раздражение и глухая злоба на всё вокруг. Он злился на хитрого Егора, на расхаживающих туда-сюда голых мужиков с вениками, на банщика, на соседей по квартире, на ехидную повариху Зинку, на заводское начальство и на большевиков, выдумывающих всякие каверзы вроде недель чистоты и недель трезвости… Будто сговорились все!

Потап вздохнул. Ну что за жизнь такая пошла дурацкая! Только вроде простой человек вздохнул свободно, а опять привязались, никак не дают жить спокойно!

— А ты чего не моешься? - спросил тот самый военный с лихими усами.

— Да ну ж... - махнул рукой Потап, вкладывая в этот жест все обуревающие его чувства.

— А ты под душ сходи. Там удобнее. Вон, гляди туда: видишь, ручки металлические в стене?

— Вижу.

— Поворачиваешь ручку, и на тебя вода льётся сверху. Покрути их там, чтобы горячую воду сделать. Крути, не дёргай. Недавно здесь душ установили. Иди, хорошая вещь!

Потап нехотя встал и пошёл к дальней стене. Она была разделена вертикальными перегородками, и в каждом отделении из стены торчали две блестящие ручки. Потап поднял голову и увидел над собой решётку, с которой срывались редкие капли.

“Оттуда, значит, вода льётся”, - подумал он и дёрнул на себя обе металлические ручки. Вверху что-то зашумело, заклокотало, но ничего не произошло. Потап взялся за левую ручку обеими ладонями и потянул как следует.

— Ты что творишь, вымесок тупорогий?! Зачем дёргаешь? - раздался за спиной голос банщика Семёна.

Потап испуганно вздрогнул и обернулся. Банщик стоял совсем рядом, уперев руки в бока. Седые волосы и борода Семёна курчавились от влаги, к голым рукам и ногам прилипли берёзовые листья с веников. Тёмные глаза грозно смотрели на возмутителя спокойствия.

Смущённый Потап забормотал в ответ:

— Что-то не льётся, я тяну, а оно никак!..

— Ежели каждый будет со всей дури дёргать, конечно, не польётся. Дурачьё! Силы много, а ума мало. Хватают всё, переломают своими лапищами, потом удивляются. Вот скажи ты мне, баламошка, почему не спросил сперва, как надо-то? Нешто я б не показал, как правильно!

— Сказано ж было: поворачивай ручку. Покрути, а не тяни, - вполголоса проворчал усатый военный с лавки.

— Дак я… - пробурчал пристыженный Потап.

— Что ты? Думаешь, я не видел, как ты на лавке сидишь, ворон считаешь? Вшей своих бережёшь? В бане мыться надо, а не дурью маяться! Вот, гляди. Тут крутишь — холодно, а тут — горячо. Вот и делай, как тебе надобно.

Банщик повернул левую рукоятку, затем правую. Вверху снова заклокотало, и множество мелких струек воды хлынуло прямо на голову Потапа. От неожиданности он отскочил в сторону и больно ударился плечом о перегородку.

Банщик ехидно захихикал. Мужики рядом, наблюдавшие всю сцену, тоже засмеялись.Ошалевший Потап шарахнулся прочь от зловредного душа. Давно он не оказывался в таком глупом положении!

Обида и гнев ударили в голову. Лицо Потапа из красного стало пунцовым, глаза налились кровью. Злоба распирала его изнутри и требовала драки. Тяжело пыхтя, он двинулся на военного, который вытирался на лавке.

— Это ты, сволочь усатая, подстроил!

Военный увернулся от летящего в голову кулака и плеснул Потапу в лицо мыльной воды из шайки. Ослепший Потап зарычал, как раненый медведь, и бросился к противнику наугад.

Но вдруг чьи-то руки схватили Потапа за плечи и поволокли назад. В этих руках была удивительная сила: здоровый и молодой мужик не мог, как ни старался, ни затормозить, ни вырваться из железной хватки. И даже повернуть голову, чтобы увидеть, кто его тащит, Потап не мог. Оставалось только ругаться.

Неведомый силач уволок Потапа за угол, в закуток мыльни, где стояли бочки, и высоко поднял его, как хозяин поднимает за шкирку нашкодившего щенка. Потап, чувствуя, что узорчатый банный пол уходит из-под ног, завопил в голос от страха.

Та же неведомая сила понесла его в сторону и… посадила задом прямо в горловину бочки! Мокрое тело заскользило вниз, но остановилось и застряло, закупорив бочку. Теперь из неё торчали только руки, ноги и плечи с головой. Ни схватиться, ни упереться, чтобы вылезти, самое неловкое и беспомощное положение! И только теперь неведомый силач отпустил Потапа.

Ошеломлённый мужчина хватал ртом воздух, пучил глаза, как вытащенная из воды рыба, и даже не пытался выбраться.

— Как же так? - просипел наконец Потап.

— А нечего было буянить. - раздался сзади голос.

И вперёд вышел… банщик Семён! Сейчас он никому не показался бы тщедушным стариком. Семён стал выше ростом, борода и волосы стояли дыбом, как наэлектризованные, а руки удлинились. Крючковатые пальцы заканчивались большими изогнутыми когтями, как у хищной птицы. Когти поблескивали холодным металлическим блеском.

Глаза же светились огнём. И это не было фигурой речи: глаза банщика будто залило яркое пламя костра. Два пылающих провала глазниц, в которых нет ни зрачка, ни радужки.

— ААААА! Сгинь, нечистый!! Помогите!!! - завопил Потап.

— Тихо ты! - скривился Семён. - Не ори, а то кожу сдеру!

Потап умолк и только во все глаза глядел на Семёна. Точнее, на того, кем он стал. Не было никаких сомнений, что это существо легко могло выполнить свою угрозу.

— Ты зачем драку в бане затеял? Я этого не люблю. Порядок должен быть и приличие! А ты не мылся даже, место только зря занимал, мыслями тяжёлыми да злобой баню засорял. Нехорошо так. Раз уж пришёл, то мойся, и чтобы всё честь по чести было. Понял?

Потап согласно кивнул. А Семён продолжил наставления:

— Чистота, братец, это хорошо. Так что не ленись, ходи мыться и париться. Баня — место особенное. Здесь от хвори душевной и телесной избавиться можно. Так и ты к бане со всем уважением должон относиться. А не будешь себя вести прилично, так вот и получишь… Уяснил? Чего молчишь, тебя спрашиваю!

—Уяснил. - сказал Потап. - Я всё понял! Батюшка, прости дурака.

— Ну ладно уж.

И… одной рукой банщик поднял здоровенную бочку, будто это была всего лишь чашка, наклонил и другой рукой хлопнул по дну. Потапа выбило из бочки, он пролетел вперёд и распластался ничком на полу.

Пару мгновений Потап лежал, зажмурившись, и ждал, что это жуткое существо снова схватит его. Но ничего не происходило.

Кое-как Потап поднялся. Всё тело дрожало, а колени, казалось, вот-вот подломятся. Но всё же, оказавшись на ногах, в привычном положении, Потап сразу почувствовал себя увереннее. Он отошёл подальше, а потом осмелился оглянуться.

Банщик стоял, опустив длинные когтистые руки, и спокойно наблюдал за мужчиной. Глаза его так же горели огнём. Потап неловко поклонился ему, а потом решился спросить:

— А ты кто?

— Кто надо. Хозяин бани, - усмехнулся Семён.

“Ишь ты, хозяин! Нашёлся барин. Всему на свете теперь простой народ хозяин, а ты сюда просто на работы поставлен”, - подумал Потап, но вслух, конечно, ничего не сказал.

— Ну, чего стоишь, зенки пялишь? Иди уже.

Потапа не пришлось просить дважды. Он ринулся прочь из мыльни и, даже не обтеревшись, наскоро оделся, выскочил на улицу и быстрым шагом двинулся к дому. Даже любимую рубаху и прочую одежду из прожарки не забрал, и про приятеля забыл. А вышедший из парилки Егор долго искал его по всей бане.

***

Через несколько дней директор бани на Гармонной сидел в своём кабинете и разбирал бумаги. Под кабинет переделали один из дворянских “номеров”, и теперь вместо статуй нимф и вакханок и мягких диванов всё пространство занимали шкафы, полки, стулья и письменный стол. А фривольные картины с сюжетами из греческой мифологии заменили транспаранты с лозунгами и агитационные плакаты.

В одну бумагу директор вчитывался особенно внимательно, улыбаясь и хмыкая. А потом, дочитав до конца, он выглянул в коридор и попросил какого-то служащего, что шёл мимо, позвать сюда банщика Подкорытова.

Через пятнадцать минут дверь приоткрылась, и внутрь заглянул Семён.

— Звали, Виталий Иванович?

— Звал. Проходите, товарищ, садитесь. Дело есть.

Семён зашёл, сел на краешек стула и стал комкать в руках край рубахи. В директорском кабинете, вне привычных парилки и мыльни, банщик ощущал себя весьма неловко.

А директор многозначительно дымил папиросой и молчал. Докурив, он выудил из кучи бумаг на столе один лист и начал разговор:

— Семён Ксаверьевич, вы же работаете очень давно, так ведь?

— Так. Почитай, столько, сколько баня тут стоит.

— Вооот. Банщик вы хороший, я бы даже сказал — отличный. Дело своё знаете, дисциплину блюдёте. Да и люди хвалят, говорят, у Семёна в бане всегда натоплено и чисто.

— Стараюсь-с.

— Вы это старорежимное “сссс” оставьте, пожалуйста. Не те времена, дорогой товарищ.

— Простите, случайно.

— Ничего-ничего. Так о чём это я? А, вот! Банщик вы отличный, однако вот жалуются на вас. Некий… - директор сверился с бумагой - Потап Фёдорович Гончаров пишет, что вы его хватали за плечи, обзывали обидно, а потом посадили в грязную бочку. И даже грозились содрать с него, Потапа, кожу. Было такое?

Семён тяжело вздохнул. Виталий Иванович, приподняв бровь, внимательно смотрел на него и ждал.

— Ну было. - с неохотой признался банщик.

— Семён!.. Ну я же тебя просил! Много раз просил — вежливей надо, аккуратнее! А ты что? Вот зачем человека обзывал?

— А за дело! Пришёл, не мылся даже, а пайку получит. Да ещё и душ ломал, аки медведь — молодую малину, не зря этого болвана Потапом зовут! Он и драку прямо в мыльной затеял, ни за что на мужика бросился. Об этом он не написал?

— Подожди, Семён, не кипятись. Я знаю, что ты — человек серьёзный и хулиганства в бане не переносишь. Но всё-таки надо было вежливо сказать, мол, товарищ, успокойся, неправильно делаешь. А если он не угомонился, то милицию зови. А вот это всё, - директор постучал согнутым пальцем по столу, - самоуправство! Нельзя так, Семён Ксаверьевич. Мы строим новое общество, и старыми методами действовать не надо. Да уж не в первый раз тебе всё это разъясняю.

Банщик только покаянно развёл руками.

— Ну вот такой я, Виталий Иванович, хоть режьте. Не терплю беспорядка в бане никакого. Не умею по-другому.

— Ну и что прикажешь с тобой таким делать?

— Да что хотите. Вы — начальник, вам и решать.

— В Сибирь отправлю! - шутливо погрозил пальцем директор.

— Дак и там люди живут, и бани есть. - улыбнулся Семён.

Какое-то время оба молчали, разглядывая нарисованных на плакате людей, которые мылись и стирали в корыте одежду. Потом заговорил директор:

— Семён, отнесись серьёзно. Ты, конечно, давний заслуженный работник, и я верю, что этот Потап вправду хулиганил, но всё же это не дело. Будь аккуратней и вежливей. А то знаешь, и выговор, и могут места лишить… А не хотелось бы. Бане на Гармонной без тебя никак. Ну, договорились?

— Хорошо, Виталий Иванович. Я постараюсь изо всех сил.

— Ну и отлично! Я на тебя надеюсь.

Поговорив с директором о количестве мыла, о ремонте скамеек и прочих насущных делах, Семён вышел из кабинета и направился в конец коридора, в другой бывший дворянский “номер”. Он был переделан под жилое помещение для работников бани. Именно там размещался Семён.

Придя в свою комнату, он улёгся на кровать, но не спал, а лежал, глядя то в окно, то в потолок, и казалось, чего-то ждал.

…Наступил вечер. Ушёл директор, разошлись работники, заступил на дежурство у ворот сторож. Баня погрузилась в тишину и темноту.

Лежавший на кровати Семён встрепенулся, вскочил и с прытью, какой совсем не ждёшь от седого старикашки, устремился в мыльню.

Как и во всей бане, здесь было тихо, темно и пусто. Только на лавке лежало забытое кем-то полотенце. Хозяйственно припрятав его в шкаф для потерянных вещей, Семён взял в углу ведро с налетевшими с веников листьями и пошёл в парилку. Печь уже не топилась, и в парилке было сухо и холодно.

Семён огляделся по сторонам и прислушался: не идёт ли кто? Убедившись, что всё спокойно, он высыпал листья из ведра под полок и сгрёб их в кучку в углу. А потом он взмахнул руками и… уменьшился до такой степени, что мог бы полностью поместиться в ведре!

Семён залез под полок, уютно устроился на куче листьев и стал прозрачным. Теперь, даже если бы кто-то зашёл в парилку, то ни за что не разглядел бы едва заметный силуэт бородатого старичка на куче листьев с веника.

Счастливый Семён закрыл глаза и вскоре уснул. Именно здесь, под полоком, был его настоящий дом, место, куда приходишь отдохнуть и восстановить силы. Ведь Семён был банником — духом бани, её хранителем и хозяином.

***

СПРАВКА

Баламошка - устаревшее слово, обозначающее “дурачок, полоумный”.

Банник - в русской мифологии дух бани. Может принимать любой облик, но чаще появляется в виде тщедушного нагого старикашки, облепленного листьями от веника. Очень силён, обладает вздорным злым нравом, опасен для человека. Того, кто нарушает правила (моется, не спросив у банника разрешения, не оставляет ему подношения, ругается в бане, моется в неурочное время и т.п.), банник может жестоко наказать. Например, запарить до полусмерти, ошпарить кипятком или е содрать кожу. Но банник полезен: он защищает баню от другой, более злой и опасной нечисти, а иногда может и помочь человеку, если к нему найти подход.

Вымесок - устаревшее ругательство, означает “урод, ублюдок”.

Лохань - деревянная клёпочная посуда круглой или овальной формы. Использовалась для самых разных надобностей.

Осьмушка - восьмая часть, доля чего-либо. В рассказе имеется в виду восьмая часть обычного куска мыла.

ПолОк - высокий помост в бане, на котором парятся.

Тиф - общее название группы опасных инфекционных заболеваний. Наиболее известны брюшной, возвратный и сыпной тиф. Бактерий-возбудителей тифа переносят платяные вши, и человек заражается из-за контакта с насекомыми. В России в начале XX века тиф стал настоящим бедствием. С самого начала советской власти пришлось бороться и с эпидемиями. Однако, несмотря на все меры, вспышки тифа случались, пока в 1942 году эффективную вакцину для профилактики сыпного тифа не разработал А. В. Пшеничнов.

Шайка - деревянная ёмкость для воды, невысокая, но широкая, цилиндрической формы, с одной или двумя ручками. Были разных размеров и объёмов. Традиционная утварь русской бани.

----------------------------------------------------------------

Если кто-то захочет следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

Начало истории: Та, что живёт в реке. Часть 1

------------------------------------

Едва начало светать, как в пристройку вошёл Григорий Степанович и бесцеремонно потряс Щукина за плечо.

— Вставай, пора! Гребешок и мыло не забудь, да одёжу сменную.

Щукин, ворча, поднялся. Голова гудела, в глаза будто песка насыпали. Меньше всего ему хотелось сейчас вставать, тем более куда-то идти. Но раз обещал, приходится держать слово.

В избе уже все проснулись. Евдокия хлопотала во дворе, Анна с мужем умывались. Хмурые близнецы поминутно зевали и почёсывали за воротом рубахи, но уже были полностью готовы.

— На лодке подойдёте поближе, а до самих каменьев ты вплавь, - наставлял Григорий Степанович, - но в воде долго не болтайся! А то она за ноги — хвать, только пузыри и останутся.

Сонный агитатор кивал и не спорил. Не стал он и спрашивать у семьи секретаря, как им спалось и слышали ли они что-нибудь ночью. Сперва надо отнести вещи, отоспаться, а уже потом поговорим…

Все вышли из избы. Агитатор зябко поёжился: было свежо. Пока шли по двору, Щукин пытался рассмотреть, оставило ли ночное существо следы. Но в синих рассветных сумерках ещё ничего нельзя было разглядеть.

— Ну, давайте там! Удачи! - сказал на прощание Григорий Степанович и запер ворота.

А близнецы и агитатор двинулись к берегу реки, за лодкой.

Пока пришли на место, пока отвязали лодку и поплыли, уже рассвело. Близнецы молча налегали на вёсла, а агитатору только и оставалось, что сидеть и любоваться пейзажем.

Над гладью реки легко плыла туманная дымка. Небо было ясным, только на востоке висели облачка, и из них поднималось ласковое золотое солнце. По берегам сверкала нарядная, будто умытая, зелень. Над лесом и лугами звучал громкий птичий хор, приветствующий новый день.

Было чем залюбоваться!

Но вот впереди показались старый мост и торчащие из воды валуны.

— У камышей встанем на якорь, - нарушил наконец молчание один из близнецов, - и вас подождём. А вы плывите, только осторожно.

— Хорошо.

Пока близнецы подводили лодку к нужному месту, пока останавливались, агитатор разделся и попробовал рукой воду. Да уж, не баня!.. Свежо!

— Ну всё, я пошёл.

Щукин соскользнул в воду. Тело сначала запротестовало от такого издевательства, по рукам и ногам прошла дрожь, дыхание перехватило от холода. Но, сделав круг-другой вокруг лодки, Щукин вполне разогрелся. Взяв злополучный гребень и мыло, он поплыл к валунам посередине реки.

Вот он уже на месте.

Подтянувшись на руках, агитатор сел на камни и положил гребешок и мыло в выемку валуна, подальше от воды. Потом махнул рукой близнецам: всё, сделано!

Те дружно заулыбались и помахали в ответ, мол, возвращайся.

Но с валунов открывался такой замечательный вид, что Щукин не смог отказать себе в удовольствии посидеть здесь ещё немного и полюбоваться рекой и лесом.

Вдруг справа раздался громкий всплеск.

Щукин повернулся и аж подпрыгнул на месте: из воды торчала женская голова! Вслед за ней показались и плечи.

Приподнявшись из воды, та самая вчерашняя девушка с любопытством разглядывала агитатора. Её волосы и черты миловидного лица были вполне человеческими, а вот глаза… Круглые и выпуклые, как у рыбы, с большим чёрным зрачком на жёлто-оранжевом фоне.

Девушка приветливо улыбнулась, и во рту у неё агитатор успел заметить игольчатые, как у щуки, зубы.

— Не может быть! Русалок не бывает! - вырвалось у мужчины.

— А как же я? - удивилась девушка.

Щукин был так ошарашен, что и не понял, как незнакомка выбралась из воды. Раз — и вот она уже стоит рядом, на камнях.

Ростом она была чуть выше Щукина. Длинные — до самых пяток! — роскошные волосы окутывали её тело, словно плащ. Ни одежды, ни обуви на русалке не было.

Кокетливым движением она отбросила волосы назад и предстала перед агитатором во всём великолепии.

Все формы и изгибы её тела были ровно такими, чтобы волновать и восхищать и при этом не казаться вульгарными. Округлые плечи, пышная грудь, тонкая талия и умопомрачительный изгиб бёдер, между которыми темнел нескромный треугольничек.

Окажись тут сейчас и Венера Милосская, и Венера кисти Боттичелли, и Афродита с картины Дрейпера — все они, поглядев на соперницу, завернулись бы в покрывало и ушли, признав поражение. Русалка была не просто красива, она ещё и казалась чистой страстью, воплощением природной любовной тяги, что не ведает стыда и глупых страданий.

У Щукина перехватило дыхание. Завороженный, он смотрел только на русалку, и весь мир вокруг исчез. Выстрели сейчас кто-нибудь прямо у него над ухом из нагана, он и не заметил бы.

Кокетливо улыбнувшись, русалка подошла вплотную и села напротив агитатора, сложив ноги по-турецки.

— Спасибо, что вернул мой гребешок. Я очень расстроилась и разозлилась, когда поняла, что ты его забрал. Это мой любимый гребешок, он у меня давно, с самого… Когда же, когда же…

Пока русалка вспоминала, когда у неё появился гребень, Щукин пришёл в себя. Он глянул на близнецов в лодке — те отчаянно махали руками и делали неприличные жесты. Агитатор помахал в ответ, мол, уже иду.

Но любопытство пересилило, и он остался на месте.

— Так это ты ночью к Григорию Степановичу приходила, в окна скреблась?

— Я. - пожала плечами русалка. - Если бы у тебя забрали любимую вещь, разве ты не пытался бы её вернуть?

— Пытался б, конечно.

— Вот, я и пришла.

— А ты и мылом пользуешься?

— Конечно! Особенно я розовое люблю, но что-то его давно не приносили. Но огуречное мне тоже нравится.

— А как тебя зовут? Ты правда в омуте под мостом живёшь? И откуда ты вообще появилась?

Щукин смутно помнил из книг Гоголя, что русалками становятся девушки, которые утонули, и вроде им полагалось быть в длинных белых одеяниях. А эта и выглядит вполне живой, и без одежды обходится, и имеет некоторые рыбьи черты. Другой вид разумных существ? Кто она вообще? Эх, сюда бы какого-нибудь учёного!..

— Ишь какой шустрый! Ты сам-то кто таков? Я тебя среди деревенских не видела.

— А я из города. Пётр Щукин меня зовут, приехал агитационной работой заниматься.

— Какой работой?

— Агитационной. Ну, рассказываю местным, что нехорошо водку дома гнать и пьянствовать.

— Ааааа… - протянула русалка, и в её голосе прозвучало уважение. - Только вряд ли они тебя послушают.

— Сразу, может, и не послушают. Но всё равно, надо с населением работать, объяснять. Кстати… я-то тебе своё имя сказал. Уж и ты представься.

Улыбка на лице русалки померкла, будто ей пришлось вспомнить что-то неприятное.

— Беляной меня звали. Только давно это было… Теперь уж не зовут.

— А ты здесь с каких пор живёшь?

— Я не помню. - печально сказала русалка. - Иногда мне снится, что я жила в деревне. Но не знаю, было ли это взаправду. Кажется, я всегда была в реке. Здесь хорошо. Знаешь, рыбья чешуя сверкает, прямо как драгоценные камни! Когда плыву в стайке рыб, то представляю, что я в царской сокровищнице… А кто сейчас в Москве царь?

Агитатор, не сдержавшись, хмыкнул.

— Нет больше царей. Теперь рабочие люди сами собой правят, социализм строят.

Новость об отсутствии царей ошарашила русалку. Она хлопала глазами и открывала рот, будто хотела что-то сказать, но не могла подобрать слов и закрывала его снова.

— В моей реке всё по-старому, а снаружи вон что творится. - сказала она наконец.

— А ты какого царя помнишь? - не отставал Щукин, надеясь вызнать у русалки хоть что-то конкретное.

Но она молчала, накручивая локон волос на палец и глядя куда-то вниз. Кажется, русалка потеряла интерес и к разговору, и к самому агитатору.

Щукин посмотрел на близнецов в лодке. Те хватались за вёсла, корчили зверские рожи и проводили ладонью по шее, мол, совсем караул.

— Ладно, Беляна, мне пора. Не сердись, пожалуйста, из-за гребешка, я его не со зла взял. Я ж не думал, что ты… в реке живёшь. Теперь всё, вернул с прибытком. Ну, счастливо оставаться!

Русалка подняла голову, и в её оранжево-жёлтых глазах на миг мелькнуло что-то хищное.

— Стой, Петя! Не так скоро. Отгадай-ка сперва мою загадку.

— Какую ещё загадку, зачем?Так надо. Отгадаешь — получишь награду. У меня и жемчуга есть, и кольца золотые, и цепочки.

“С утопленников поди всё снято”, - мелькнуло в голове у агитатора.

— А если не отгадаю?

— А если нет, то моим навеки станешь.

Щукин вдруг почувствовал себя актёром, который играет в каком-то дурном спектакле, но не может уйти со сцены и вынужден подыгрывать другим артистам, путающим роли и слова.

— Мне ничего не надо, Беляна. И отгадывать не буду, уж извини. А теперь всё, мне пора. До свидания! Меня ждут.

— Не дождутся!

Русалка толкнула агитатора, и тот, не удержавшись на камнях, рухнул в реку, подняв целый фонтан брызг. Следом за ним прыгнула русалка.

Оказавшись в воде, она оплела Щукина руками и ногами, не давая ему всплыть на поверхность, и потянула вниз, в сумеречную речную глубину.

Агитатор старался сбросить русалку, но она оказалась очень ловкой и сильной, и избавиться от таких объятий было невозможно. Он попытался ударить её головой в лицо, но та уклонилась и только злорадно оскалилась, показав острые, как бритвы, щучьи зубы.

В груди давило, кровь отбойным молотком стучала в голове. Нестерпимо хотелось сделать вдох, но желанная поверхность воды медленно отдалялась. Проклятая русалка побеждала.

Агитатор запаниковал и забился в корчах, тратя последние крохи воздуха. Он рефлекторно сделал вдох, и вода попала в лёгкие. В груди и в спине будто зажёгся кузнечный горн. Мужчина зашёлся неудержимым кашлем, и вода уже свободно влилась в его тело.

В глазах потемнело, и сознание агитатора погасло.

***

— Давай, Никита! На колено его пузом положи, пущай вытечет.

— Фу, у него розовая пена носом идёт!

— Значит, живой ещё. Держи платок. Ну как, дышит?

…Возвращение к жизни оказалось весьма болезненным. Всё тело ныло и отказывалось слушаться, в груди горело. Голоса близнецов Щукин слышал приглушённо, будто издалека.

Рот наполнился чем-то кислым, и агитатора вырвало. Стоя на четвереньках и отчаянно кашляя, он извергал из себя мерзкую смесь речной воды и ила.

Рвота прекратилась, и Щукину сразу стало легче. С помощью близнецов он поднялся на ноги. Его шатало, но стоять он вполне мог.

— Как себя чувствуете, Пётр Ефимыч?

— Ох… Вроде жив. - ответил Щукин, и ему стало стыдно, что он так и не запомнил, как различать братьев и кто из них кто.

— Мы это, веслом шутиху-то отогнали и вас достали. Чего вы с ней лясы точили, вас же звали обратно! Уж и так вам махали и этак. - с укоризной сказал один из близнецов, весь мокрый с головы до ног.

“Наверное, он за мной в речку нырял”, - пристыженно подумал агитатор.

— Спасибо вам, парни! По гроб ваш должник буду!

Щукин пожал каждому руку и рассыпался в благодарностях. Братья смущались и бормотали: “Да ладно, чаво уж там”.

— Ну что, домой? Сможете идти-то, Пётр Ефимыч? Чай, на лодке теперь не поедем, пешком до деревни пойдём.

Агитатор посмотрел на валуны. Сейчас там было пусто, и, кажется, не найти было лучше места, чтобы нежиться на утреннем солнышке и любоваться рекой… Щукина всего передёрнуло, и он сказал:

— Да, лучше так, ножками.

Едва компания вошла в ворота секретарского дома, все набросились на них с вопросами. Близнецы, явно подражая степенной манере отца, рассказывали, как было дело, а Щукин в нужных местах поддакивал.

После того, как все поудивлялись, поохали и пощупали чудом спасённого агитатора, секретарь сельсовета заявил с плохо скрываемым торжеством:

— А я же говорил! Я ведь вам, Пётр Ефимыч, сразу сказал: “Осторожнее! Положите всё на камень, и сразу назад”. А вы с ней любезничать вздумали, расспрашивать!

— Виноват, виноват, - развёл руками Щукин, - вы были правы, Григорий Степанович. Но уж очень любопытно было! Я ведь всегда думал, что это всё сказки, суеверия… А тут вживую! Это другой вид разумных существ? Сколько их, откуда берутся?

— Да пёс знает, - пожал плечами секретарь, - русалка вроде тут одна, и она в речке с давних времён обитает. Прадед мой ещё про неё рассказывал. А ему — старшие.

Все помолчали. А потом Евдокия взяла Щукина за рукав и решительно потянула в избу:

— Еда стынет! Вас только и ждали, чтобы за стол сесть.

После завтрака и чая с ватрушками агитатор в компании Григория Степановича отправился в сельский клуб. Он хотел вечером устроить здесь лекцию о вреде пьянства. Русалки русалками, а бездельничать агитатор не собирался. Раз уж застрял на пару дней в Подлесном, надо использовать это время с пользой.

В конце концов, идёт неделя борьбы с самогонкой!

Секретарь сельсовета всю дорогу был рассеян и как-то задумчив. Улучив момент, когда никого рядом не было, он сказал агитатору:

— Дорогой Пётр Ефимович! У меня к вам большая просьба.

— Какая?

— Вы в отчётах своих про русалку нашу не пишите, пожалуйста. Вы же наверняка по ведомству дальше отчитаться должны.

— Да, должен. А почему не писать?

— Ну дык… Она к агитации никак не относится, самогон не варит и не пьёт. Чего про неё писать? А так понаедут проверяющие всякие, учёные, ещё незнамо кто. Не дадут простому селянину жить спокойно. И было б из-за чего! Да вам и не поверят, про русалку-то.

— Ну, это уже моя забота, поверят или нет. А почему вы так боитесь проверок и приезжих, дражайший Григорий Степаныч? Есть повод?

Агитатор прищурился, глядя на секретаря, и тот ощутил, как по спине пробегает нехороший холодок. Цепкий стал взгляд у Щукина, жёсткий.

— Не боюсь, чего мне… С бумагами порядок, да и по хозяйству всё хорошо. И я человек маленький, это Гаврила Ильич у нас председатель. А я вас просто прошу, по-человечески прошу, товарищ Щукин, не пишите в бумагах про русалку и не зовите учёных. Весна на дворе, посевная, дел по горло. Страну поднимать надо. До русалки ли тут? Сидит она в реке и пусть сидит.

Видя, что Щукин колеблется, секретарь применил главный козырь:

— Мои-то сыновья жизнь вам спасли. Вот за это и промолчите, а?

— Хорошо, - сдался агитатор. - Не очень понимаю, почему вы так настаиваете, но ладно. Пусть будет по-вашему. Про русалку ни слова не скажу. Но имейте в виду, когда меня спросят об обстановке, я намекну, что здесь творится странное.

— Это уж ваше дело. Спасибо, что уважили мою просьбу.

— Не за что. Не бойтесь, буду молчать про русалку. Буду нем, как рыба.

И мужчины пожали друг другу руки, закрепляя договор.

…После обеда из соседнего села приехала на телеге агитбригада: двое, мужчина и женщина. Их-то ждал Щукин. И с ними, после того, как прочёл отличную лекцию о вреде пьянства, тем же вечером уехал. Провожать гостей вышло чуть ли не всё население Подлесного.

Как и день назад, люди столпились у околицы и смотрели, как телега пересекает новый мост, потом взбирается на пригорок…

— Кажись, уехали. Надеюсь, больше никакую холеру нам не принесёт. Что скажешь, Гаврила Ильич? - спросил кузнец.

— Теперь-то можно обратно поставить? Я уж два дня не пивши, изнемог в борьбе. Сдаваться пора! - поддержал кузнеца друг с нерешительным голосом.

Но председатель, важно дымивший самокруткой, только покосился на них и ничего не сказал. Рядом с председателем стоял секретарь, тоже молчал и думал о своём.

А думал он о том, что всё вокруг меняется, и часто до неузнаваемости. Всё теперь по-новому, по-другому. Люди-то не всегда понимают, что к чему, и не всегда вписываются в новый мир. А существа, что веками жили бок о бок с людьми, и подавно… Волшебство старого мира исчезает, растворяется в железной поступи прогресса.

Может ли умереть, к примеру, леший или русалка? Как знать, как знать… Но люди перестают в них верить, рассказывать о них истории, бояться этих существ и уважать их. Ни один деревенский не стал бы долго болтать с русалкой и задавать ей кучу вопросов, как это делал агитатор Щукин. Чем русалку и разозлил, и она попыталась его утопить.

Григорий Степанович не отрицал прогресса. Он понимал важность изменений и понимал, какие блага несёт в тяжёлую крестьянскую жизнь новый мир. Но он не хотел, чтобы какие-то чужие люди шарились в реке и донимали русалку вопросами, тем более измеряли её, брали анализы или что там делают в таких случаях учёные. Хоть и нечисть, а своя.

А ещё Григорию Степановичу рассказывали старшие, что когда-то давно его прапра, и ещё много раз пра- бабушка, будучи юной девушкой, утонула в этой самой реке. И секретарю очень хотелось верить, что одна из его предков продолжает жить, пусть даже в облике русалки.

-----------------------------------------

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Сухой закон и борьба с пьянством. Ещё с 1914 года, с началом Первой мировой войны, был издан императорский указ о запрещении производства и продажи всех видов алкогольной продукции на территории Российской империи. Позже запрет был продлён до конца войны.

Придя к власти, большевики борьбу с алкоголем поддержали. С декабря 1917 года Советское правительство продлило запрет на торговлю водкой. А в 1919 году вышло постановление «О воспрещении на территории страны изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ», и оно предусматривало строгое наказание за изготовление и продажу алкоголя.

Но, начиная с 1920 года, началось постепенное смягчение. Сначала разрешили изготавливать и продавать некрепкие виноградные вина, потом разрешили продажу пива. Ну а в 1925 году был снят запрет на водку. А самогоноварение в домашних условиях было под запретом.

Герберт Джеймс Дрейпер (1863—1920) — английский художник, известен образами из мифологии и античной литературы. В рассказе упоминается его картина “Жемчуг Афродиты” 1907 года. На ней богиня любви примеряет жемчужные бусы.

Венера Милосская — древнегреческая скульптура, созданная между 130 и 100 годами до нашей эры. Статуя из белого мрамора изображает богиню любви, придерживающую одеяния.

Сандро Боттичелли — итальянский художник эпохи Возрождения. Его картина “Рождение Венеры” показывает обнажённую богиню любви Венеру, которая родилась из пены морской и плывёт к берегу на раковине.

«Брокар и Ко» — одна из крупнейших парфюмерно-косметических фирм Российской империи. Была основана Генрихом Афанасьевичем Брокаром в 1864 году, работала вплоть до 1917 года. Была национализирована и возобновила работу в 1918 году, а в 1922 году получила название “Новая Заря”. Пожалуй, самые известные духи этой фабрики — “Красная Москва”.

----------------------------------------------------------

Если кто-то захочет следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

В деревне Подлесное царил переполох. Председатель сельсовета, Гаврила Ильич, только что вернулся из волостной управы и сразу побежал по домам. Он требовательно стучался в окна, и почти у каждой избы повторялся такой разговор:

— Гаси свою винокурню к чёрту! Быстро!

— Да как же так, Гаврила Ильич, я только поставил!

— А вот так! Выливай всё, прячь, и чтоб ни дымка! Ясно?!

— Дык праздник скоро, как без стакашика-то?..

Председатель показывал кулак, и хозяин, горестно вздыхая, топал разбирать самогонный аппарат и выливать приготовленную для перегонки смесь.

Следом за председателем шёл секретарь сельсовета, Григорий Степанович, и кричал:

— Все на собрание! Все в школу!

Суматоха переросла в полный бедлам. Носились с какими-то тазами и чанами мужики, в раздражении покрикивали на жён, а те — на путающихся под ногами ребятишек. Кузнец поймал секретаря за рукав и спросил:

— Что стряслось-то?

— Агитатор из города едет! Неделю борьбы с самогонкой объявили.

— Тьфу ты!.. И скоро приедет?

— Вот-вот уже! В волости сказали собрание устроить, ну и чтобы честь по чести всё. Шевелись!

Через час председатель и секретарь поднялись на пригорок за околицей и с него оглядели деревню: нигде, ни над одной избой не вилось предательского дымка.

— Видал, Степаныч? Дисциплина! Вся деревня трезвая. Пусть теперь агитатор проверяет что хошь.

— А вот и он едет, - показал на дорогу секретарь.

К деревне подъехала телега, в которой сидел незнакомый мужчина явно городского вида. Он ловко спрыгнул на землю, поправил рубашку и поздоровался:

— Добрый день, товарищи. Я из Вологды, агитатор. А вы председатель местного сельсовета?

— Здравствуйте-здравствуйте! Да, председательствую помаленьку. Я - Гаврила Ильич, Смирнов моя фамилия. А это — Григорий Степаныч Рябов, секретарь нашего совета.

— Очень приятно. А меня зовут Пётр Ефимович Щукин.

Приезжему на вид было лет тридцать; невысокого роста, но широкоплечий, ладно скроенный, он казался человеком солидным и серьёзным. Черты лица простые, но приятные, русые волосы расчёсаны по тогдашней моде на пробор посередине головы.

Одет он был просто: рубашка, кожаная куртка, серые брюки, на ногах — парусиновые туфли. Куртку, однако, пришлось снять — майское солнце не жалело тепла.

Он забрал из телеги портфель и небольшой чемодан и улыбнулся:

— Ну что, идём?

И вся компания двинулась в деревню.

Народу в актовом зале школы набилось видимо-невидимо. Всем было несколько тревожно, но и интересно: что же скажет агитатор?..

Щукин вышел на сцену, вынул бумаги из портфеля, глянул в них и начал свою речь:

— Товарищи! У нас на дворе тысяча девятьсот двадцать четвёртый год. Время нынче непростое. Перед молодой советской властью стоит много сложных задач. Мы со всем справимся, как победили голод в Поволжье и подлых интервентов. Но для этого нужны усилия всех членов общества! И более сознательные и политически грамотные должны вести за собой остальных.

Агитатор был хорошим оратором. Держался он спокойно, а зычный голос легко долетал до самых дальних рядов. С огнём в глазах он говорил, что новое, справедливое общество строится как дом, по кирпичику, и строят его люди труда для себя и своих детей сами. Но есть ещё у нас явления отсталые, которые надо беспощадно искоренять.

Деревенские слушали внимательно. У кого-то на лице отражалась задумчивость, кто-то усмехался, кто-то горячо ловил каждое слово агитатора.

Наконец Щукин прервался, налил в стакан воды из графина, выпил и неожиданно спросил у первых рядов:

— Самогонку гоните?

Под цепким взглядом агитатора мужики смутились, зачесали в затылках и забормотали что-то невнятное.

— Выражайтесь яснее, пожалуйста! Вот вы, гражданин в зелёной рубахе, гоните?

— Я? Ни-ни, я ни капли, - отозвался кузнец, - разве вот к празднику.

Агитатор вздохнул.

— У нас деревня хорошая, - пришёл на помощь кузнецу председатель. - Да вы сами гляньте, товарищ Щукин, дыма нигде нет, разве что печной! Винокурен по домам не держим.

Весь зал повернул головы к окнам.

— Я недавно был в соседней деревне, Стромилово. Там ужас что творится, чуть ли не в каждой избе гонят. У вас не так. Товарищи! С сегодняшнего дня объявляется неделя борьбы с самогоном! Отнеситесь со всей серьёзностью.

— А можно эту борьбу на после праздника перенести?.. - раздался чей-то нерешительный голос с задних рядов.

— Что-что? - переспросил Щукин.

На спрашивающего зашикали соседи, и он промолчал. Агитатор, не дождавшись пояснений, продолжил:

— Товарищи, хлеба и так мало, он очень ценен! Его ждут в городах, ждут в регионах, где ситуация тяжелее вашей. В таких условиях переводить зерно на водку — преступление! Да, настоящее преступление. Это подрыв народных сил, напрасная трата народного достояния! Понятно?

— Что ж тут не понимать! Известное дело… Нешто мы не знаем! - поддержали Щукина несколько мужиков с первых рядов.

— В течение этой недели нужно особенно усилить борьбу с самогоном! И вы сами должны выявлять несознательных членов общества, которые не понимают всей важности дела, и наставлять их на правильный путь.

В зале вертели головами и с подозрительным прищуром оглядывали соседей: не затесались ли где-нибудь эти несознательные?..

— А по домам смотреть пойдёте? - прозвучал тот же нерешительный голос.- Не слышно, скажите погромче!- Не-не, ничего.

Агитатор ещё немного рассказал о вреде самогона, о важности борьбы с ним и завершил выступление.

Чуть ли не полдеревни пошло провожать Щукина до околицы, где его дожидался возница с телегой. Агитатору нужно было ехать дальше.

Оглядев с пригорка Подлесное, он сказал председателю:

— Да, нет у вас лишнего дыма. Не гонят так. Хвалю!

— Дисциплина! - важно воздел к небу указательный палец Гаврила Ильич.

— Без неё никак. - согласился Щукин. - До свиданья, товарищи! Слушайтесь председателя и поднажмите в борьбе с самогонкой!

— Всенепременно! До свиданьица! Счастливого пути!

Деревенские внимательно следили, как телега пересекает новый большой мост, потом взбирается на пригорок, спускается с него…

— Ишь чего! - заворчал кузнец. - Гляди-ка, неделя по борьбе у них. И, как нарочно, к празднику! Хочешь отметить, стакан-другой пропустить, а они!.. А потом неделю борьбы с портками выдумают? Голозадыми будем ходить?

— Вот после праздника бы и боролись. - поддержал обладатель нерешительного голоса. - Вроде уехал… Можно заново ставить, а?

— Я те поставлю! - прикрикнул председатель. - Дубовая твоя башка, сказано: в эту неделю — борьба.

Председатель достал кисет, свернул папироску и степенно закурил.

— Он уже повернул на развилку? Да? Тогда вот какое моё слово…

Что именно хотел сказать Гаврила Ильич, осталось неузнанным. На дороге показался пеший человек, и все с удивлением узнали в нём агитатора.

— Гляди, обратно идёт!.. Вот лихо! А лошадь где с телегой?

Пётр Щукин подошёл к деревенским и несколько смущённо сказал:

— Товарищи, случилась ошибка. Перепутали что-то в управе. Сейчас вот посыльный меня на дороге перехватил. Оказывается, меня в других селениях через пару дней только ждут… Ещё и товарищей по агитведомству надо дождаться. Нельзя ли у вас в Подлесном пожить несколько дней? За постой заплачу, не волнуйтесь.

Мужики стали переглядываться, и секретарь сельсовета кивнул:

— Можно у меня, Пётр Ефимыч. Изба просторная, места хватит. Идёмте! Сейчас обедать будем.

Агитатор вместе с секретарём свернули на нужную улицу. Деревенские ещё немного постояли, пошушукались и разошлись.

***

Секретарь сельсовета жил на перекрёстке двух самых больших улиц Подлесного. Добротный дом был построен с размахом, и небольшая по деревенским меркам семья Григория Степановича размещалась в нём весьма вольготно.

Сам секретарь, его жена Евдокия и два двадцатилетних холостых сына-близнеца, Павел и Никита, жили в основной избе. Старшая замужняя дочь Анна и её супруг обычно занимали двухкомнатную пристройку, но сейчас перебрались в большой дом. А в их комнатах разместили гостя.

После обеда Пётр Щукин подремал пару часов, а потом в компании секретаря прогулялся по деревне, потом долго общался с местными жителями, отвечая на вопросы и слушая жалобы, осмотрел школу.

А после агитатор решил пройтись за пределами селения. Он устал от постоянного внимания и разговоров, и ему хотелось побыть в одиночестве.

Деревня Подлесное оправдывала своё название: от окраинных домов рукой подать было до леса. Мрачный густой ельник на первый взгляд казался совершенно диким. Но потом Щукин увидел, что между деревьями вьётся укатанная дорога, а на деревьях есть насечки, обозначающие направления.

“Настоящая тайга. - подумал агитатор, касаясь поросшего лишайником ствола ели - Здесь, в Вологодской губернии, уже вступает в права север”.

Выйдя из леса, мужчина зашагал вдоль берега речки и наконец остановился в весьма живописном месте. Поодаль виднелся старый деревянный мост, ниже него на берегу лежали три больших валуна. А почти в середине реки из воды торчали ещё два таких же.

Очень удобное место, чтобы сразу нырнуть на глубину. Или просто полежать на прогретых камнях, подставляя лицо солнышку.

— Искупаться, что ли? - сказал сам себе Щукин. - День был жаркий, я аж взмок весь. Тем более вокруг никого.

А рядом действительно не было ни души. Никто не проходил мимо, не полоскали с мостков бельё бабы, не плескались в воде ребятишки. Тишина и одиночество — этого и хотел агитатор.

Он разулся и попробовал ногой воду. Холодная, но вполне терпимо!

Плавал Щукин хорошо и это занятие любил. Тело быстро привыкло к воде, энергичные движения согрели, и мужчина по-настоящему наслаждался купанием. Вода в реке была чистая, прозрачная, и он решил понырять.

Задержав дыхание, он какое-то время плыл под водой.

А когда вынырнул, то увидел на валунах посередине реки девушку.

Она сидела спиной к Щукину и расчёсывала волосы. Очень длинные, необычного цвета — вроде бы чёрные, но с явным зелёным отливом.

Девушка была совсем голая, но это ничуть её не смущало. Она сидела спокойно, расслабленно и что-то напевала себе под нос. Изящная рука, расчёсывая длинные пряди, отводила их в сторону, и взгляду агитатора открывались то округлые плечи, то спина и умопомрачительные изгибы ниже неё.

У Щукина перехватило дыхание. Ему вдруг стало жарко, как в бане.

Как завороженный, он смотрел на движения гребня, на струящиеся пряди волос и на соблазнительные изгибы девичьего тела…

Где-то в лесу прокричала птица. От этого звука Щукин встрепенулся, и наваждение рассеялось.

Агитатор разозлился сам на себя. Серьёзный человек, между прочим, идейный коммунист, а сидит в воде и глазеет, как дурак, на голую девку!

Что же делать? Окликнуть её? Крик подымет, что нарочно подглядывал, оправдывайся потом. Тихонько уйти? На берег незамеченным не выйдешь.

Меж тем девушка отложила гребень, сцепила руки в замок за головой и томно потянулась всем телом. А потом вдруг обернулась и увидела агитатора.

Какой-то краткий миг они смотрели друг на друга. А потом…

Бултых!

Девушка стремглав бросилась в реку, подняв фонтан брызг. Миг, и на камнях уже пусто.

Щукин с недоумением посмотрел на расходящиеся по воде круги. Он ждал, что девчонка завизжит или начнёт ругаться. Но чтобы так, ухнуть в реку с головой!..

— Дурища, потонет ведь от страха!

Он нырнул и под водой он увидел, что девушка вовсе не тонет, а весьма быстро плывёт к другому берегу. Щукин вынырнул, отдышался и заметил, как закачались-зашумели заросли камыша на том берегу.

— Эй, ты выбралась? Ты в порядке?

Ответом был невнятный возглас и лёгкий топот женских ножек.

— Вроде всё хорошо… А это что?

На камнях лежал костяной гребень. Явно старинный: многие зубцы затупились или обломались, и сам материал потемнел от времени. В середине гребня виднелся орнамент, а края украшали резные конские головы.

Агитатор тяжело вздохнул.

Неловко-то как вышло!

Напугал девчонку до одури, вон как улепётывала! Ещё и гребешок потеряла. А тот поди ценный, от бабки или прабабки достался.

Щукин забрал гребень с собой. Надо аккуратно расспросить жену или дочь Григория Степановича. Вещь приметная, по ней наверняка узнают хозяйку, и можно будет вернуть пропажу.

***

— Я так скажу, Пётр Ефимыч: что с самогонкой боретесь, это дело нужное. Через эту пьянку столько бед бывает! - сказал за ужином секретарь сельсовета. - Мужик-то у нас удержу не знает, как начнёт пить, так и до полусмерти хлещет… Последние портки пропьёт, а не остановится. Я по молодости работал у одного купца в лавке. Купчина был из старообрядцев, а они совсем водки не пьют. И знаете, как живут хорошо! В моей семье водка под запретом. Вон, хоть вымахали остолопы выше меня, а ни-ни, я им пить не позволяю.

Секретарь строго посмотрел на сыновей, и они, широкоплечие богатыри, дружно вздохнули, но возражать отцу не рискнули.

— Правильно, Григорий Степанович, - отозвался агитатор, - но одних запретов мало. Раньше как? Из крестьянина все соки помещик сосал, из рабочего — фабрикант. Что хорошего простой человек видел до революции? Ничего, грязь, невежество и нищету беспросветную. Отсюда и пьянство. Трезвому-то недолго с ума сойти от такой жизни. Теперь эксплуататоров мы скинули, но людей ещё воспитать надо. Их надо научить жить по-новому, показать другие пути. Так и изживём общественные пороки. Да, будет непросто. Это только дурь всякая в голове сразу застревает, а учиться и меняться всегда сложно. Но за нас это никто не сделает.

Все задумались, за столом воцарилась тишина. А Щукин погрузился в воспоминания.

В двенадцать лет он пошёл работать на кожевенный завод. Дорога от заводских ворот до жилых кварталов вся была утыкана кабаками и рюмочными. Вечером ревел гудок, сообщая о конце дня, толпа рабочих волной выплёскивалась из ворот, и кабатчики громко зазывали всех зайти в своё заведение, пропустить стаканчик.

И уставшие, измождённые люди заворачивали туда. Трезвыми домой приходили единицы. Именно в таком кабаке двенадцатилетний Петя Щукин и его десятилетний напарник Мишка впервые в жизни напились до беспамятства.

Сотни раз будущий агитатор видел, как рабочие, теряя всякий человеческий облик, пропивали подчистую и так скудное имущество и влезали в долги. Алчные хозяева питейных заведений только радовались: должник — самый верный клиент! Всё одно расплатится — дорога до завода одна, в тетрадке у кабатчика всё записано, и никуда бедолага не денется.

Повзрослев, Щукин всей душой возненавидел окружающую мерзость и решил бороться с несправедливостью. Так он и пришёл к революционерам…

— Давайте о хорошем поговорим, за столом-то, - прервала молчание Евдокия, жена секретаря. - Как прогулка, Пётр Ефимович? Куда ходили, что видели?

— Я по округе прошёлся, в ельник за деревней сходил. Красиво у вас, спокойно. И лес шикарный просто! Грибов и ягод много?

— А то! - сказал секретарь с такой гордостью, будто лично сажал грибы с ягодами и следил за их урожайностью. - Места у нас дивные! Охота и рыбалка, почитай, круглый год. Лес да река кормят.

— Река у вас тоже хорошая, чистая. Я даже искупался. День такой жаркий сегодня, почти лето.

— Когда ж вы успели?

— Да вот, вечером. Остановился в тихом месте, у деревянного моста. Никого вокруг не было, я быстро окунулся, и домой.

— У старого моста? Это где каменья из воды торчат?

— Да.

Секретарь поперхнулся, а Евдокия замерла, не донеся ложку до рта. Близнецы быстро переглянулись и снова опустили глаза.

— А что такое? - недоумённо спросил агитатор.

— Дак это… У нас никто там не купается. Омут под мостом, затягивает на раз. Опасное место!

— Аааа. Значит, повезло. И я хорошо плаваю, не зря ж у меня фамилия такая, рыбная, - улыбнулся Щукин.

Хозяева заулыбались в ответ, близнецы даже хохотнули вслух.

— Кстати… Я там девушку видел, на камнях сидела. Глупо вышло, она меня испугалась и гребешок потеряла. Может, знаете, чей?

Агитатор достал из кармана гребень и положил на стол.

А дальше случилось что-то странное.

Евдокия вскочила, заохала и закрыла лицо ладонями. Её дочь Анна вскрикнула и прижалась к мужу, а тот отпрянул от стола, будто на нём лежало что-то страшное. Григорий Степаныч сидел, вытаращив глаза и раскрыв рот. И даже невозмутимые близнецы смотрели на гребень с большой опаской.

Ничего не понимающий Щукин развёл руками:

— Товарищи, да что случилось-то?!

— Он ещё спрашивает! - зло ответил секретарь. - Приволок эту дрянь, а мы теперь расхлёбывай!

— Это шутихи гребень. - тихонько пояснила Евдокия. - Теперь она за ним придёт и будет пакостить, пока не вернём. А то и задушит.

— Что ещё за шутиха?

— Ну русалка, девка водяная. Она в омуте под мостом живёт. Потому никто там и не купается. Она враз за ноги схватит и утопит.

Ошарашенный агитатор переводил взгляд с одного человека на другого. Кто-то был встревожен, кто-то — зол, но все были предельно серьёзны. Брови нахмурены, лица угрюмы, а в глазах — настоящий, не наигранный страх.

— Друзья, но это же бабкины сказки, остатки тёмной эпохи невежества! Вы что, по-настоящему верите в русалок, леших и прочее? Сейчас, в эпоху материализма?

Ответное молчание было красноречивее любых слов.

Женщины опустили головы. Близнецы дружно повели плечами, разминаясь, и подвинулись вместе с лавкой, чтобы сразу вскочить на ноги, ежели что. Мрачный секретарь завертел в руках деревянную ложку, а потом со всей силы швырнул её в угол.

“Сглупил я, надо было как-то аккуратней сказать.”, - мелькнуло в голове у Щукина.

Воздух в избе будто сгустился и только что не искрил от напряжения. Щукин с тоской подумал, что верный наган лежит в портфеле, портфель — под кроватью в пристройке, а добежать туда ему, пожалуй, не дадут…

Молчание затягивалось и становилось невыносимым. Вот-вот у кого-то сдадут нервы.

— Я тебе так скажу, Пётр Ефимыч, - заговорил наконец секретарь, впервые обратившись к агитатору на “ты”. - в чужой-то монастырь со своим уставом не ходят. Начальство тебе велело с самогонкой бороться? Ну так борись! Тут мы со всем почтением. А вот в наш уклад не лезь. Нам-то всяко виднее, что сказка, а что нет. Лезут всякие матерьялисты со свиным рылом в калашный ряд, а потом у нас урожая нет да силки пустые!

— Простите, не понял…

— Русалка, хоть и пакостница, но полезная — она по полям, лугам да огородам весной кувыркается, и всё гуще растёт. А если она не придёт, так и посевам худо будет. - тихо пояснила Евдокия. - Мы её омут обходим стороной, вещи её не трогаем. А она весной подсобит.

— Вы ж видели, господин агитатор, какие тут леса. Буреломы непролазные! Ежели с лесовиком не подружишься, будешь всё время пустой приходить, а то и вовсе не вернёшься. Это я как охотник говорю. - подал голос молчавший доселе муж Анны.

— Товарищ агитатор, - машинально поправил Щукин. - Господ всех повывели.

— Товарищ, давай решим всё миром. - уже почти спокойно сказал Григорий Степанович. - Ночь переждём, а утром ты пойдёшь и положишь этот гребешок туда, откуда взял. И положишь ещё кусок мыла, только хорошего, душистого, в извинение. Есть у тебя такое?

Щукин согласно кивнул. В его чемодане как раз лежало нераспакованное огуречное мыло от фабрики Брокара. Ещё до революции его подарила одна милая особа. Хоть их пути-дорожки давно разошлись, агитатор сентиментальничал и берёг мыло для особого случая. Видимо, теперь случай настал.

— Уж сделай, как говорю, это ведь нетрудно. И так всем лучше будет. Договорились?

“Если на своём стоять буду, что толку? Это их не убедит. Крестьяне — народ упрямый. Тут надо с пониманием. А скандал устраивать — тоже не дело… Соглашусь, пожалуй. А потом сообщу по ведомству, что суеверия тут очень крепки, и надо усилить работу с населением.”

— Хорошо.

— Вот и славно! - взгляд секретаря потеплел. - Тогда утром тебя Павлушка и Никитка проводят. Не обессудь, Пётр Ефимыч, заодно и приглядят. Дельце сделаем, на том и мир.

— Конечно. Извините, товарищи, если вас обидел. Не хотел.

— Да чаво уж там, - проворчал секретарь, - вы человек чужой, нашего житья не знаете, вот и промахнулись. Ладно, давайте чай пить и на боковую. Завтра вставать рано.

Напряжение наконец спало.

Близнецы подвинулись обратно к столу, Анна сходила за ложкой, которую швырнул отец, а Евдокия стала расставлять чашки с блюдцами и вынула из буфета баранки.

Вскоре загудел самовар, и в избе сразу добавилось уюта и спокойствия.

В эту ночь в доме секретаря ложились спать, как в крепости, ждущей осады. Григорий Степанович лично прошёлся вдоль забора, приколотил две разболтавшиеся доски и запер ворота на все засовы. А маленькую запасную калитку для верности подпёр тяжеленной дубовой колодой, на которой обычно кололи дрова.

Евдокия тщательно закрыла все окна и ставни в доме. Потом она разбросала по двору сушёную полынь, а свежие крапивные и полынные пучки воткнула в стены рядом с воротами, крыльцом и окнами. Щукин поминутно чихал от назойливого горького запаха, но не спорил. Считают хозяева, что травы отпугнут русалку, и пускай.

— До ветру сейчас все сходите, чтоб ночью не припекло. - предупредил секретарь. - А то собак спущу, дом запру, и до утра уже никого наружу не выпущу.

Хихикая, члены семьи по очереди пошли выполнять совет хозяина.

Ещё раз проверив ставни, засовы и двери и убедившись, что все люди зашли внутрь, Григорий Степанович запер дом. Маленькая крепость была полностью готова к появлению недруга.

Всё семейство секретаря легло в большой избе, а Щукин ушёл в пристройку. Он разделся и лёг в кровать, но сон не шёл. Агитатор мысленно прокручивал события дня и никак не мог их уложить в голове.

Сам Щукин не верил ни в бога, ни в чёрта, ни тем более в какую-то фольклорную нечисть. Никогда в жизни он не сталкивался с чем-то, способным поколебать его убеждение, что мир строго материален, а все сверхъестественные существа — выдумка невежественных людей или хитрых жрецов.

Однако он своими глазами видел ту девушку на камнях. И она была вполне реальной. Кто она? Местная дурочка или какая-нибудь сектантка? А может, это розыгрыш или провокация от местных? Но зачем?..

Щукин уже задрёмывал, как вдруг услышал звуки. Тихие шлепки, будто кто-то шёл мокрыми босыми ногами по двору. Собака тявкнула раз, другой и умолкла.

“Всё-таки пошёл кто-то в нужник, не утерпел”, - подумал агитатор. Он перевернулся на другой бок и приготовился было уснуть. Но прислушался и сел в кровати.

Шаги удалились, но не затихли совсем. А потом звук стал приближаться, но с другой стороны.

Кто-то обходил дом кругом!

Агитатор встал и на цыпочках, стараясь не потревожить скрипучие половицы, подошёл к двери и заглянул из пристройки в избу.

Все спали, только сочный храп нарушал тишину. Щукин невольно улыбнулся: “Какие рулады выводят! Так боялись русалки, а гляди-ка, дрыхнут!”. Пересчитав людей, агитатор убедился — все на месте.

Тогда кто бродит по двору?..

Щукин вернулся, достал из портфеля наган и зарядил его. Потом осторожно сел на стул рядом с окном и прислушался.

Снаружи по-прежнему кто-то ходил.

И к шагам теперь добавились поскрёбывания и постукивания. Неизвестный прощупывал стены и ставни, ища слабое место. И недовольно сопел, видимо, не находя его.

Вот странные звуки послышались совсем рядом! Ночной гость проверял окно пристройки. Поцарапался в ставни, задел пучки травы и отпрянул. Потом вернулся и стал ощупывать стену под окном, что-то бормоча, но так тихо, что нельзя было разобрать ни слова.

Щукин покрепче сжал рукоять нагана и постарался дышать тише. Правда, с сердцем так не получалось — оно продолжало колотиться как бешеное. В горле пересохло, на лбу выступила испарина.

Агитатор вовсе не был трусом. Он храбро воевал в Гражданскую и в своё время стойко переносил заключение в царской тюрьме. Случалось ему и драться с полицией, и удирать от карательного отряда казаков. И всегда Щукин сохранял рассудительность и держался бодро.

Но сейчас…

Эти вроде бы неопасные звуки снаружи пугали Щукина до одури.

Воздух в комнате будто сгустился и не проникал в лёгкие в полной мере. А стены и потолок комнаты, казалось, вот-вот начнут двигаться и прихлопнут агитатора, как мышь в ловушке.

Нестерпимо хотелось завопить во весь голос, выскочить во двор и глотнуть свежего ночного воздуха. В голове плавало какое-то мутное марево, и никак не получалось сосредоточиться даже на самой простой мысли.

Рукой, держащей наган, Щукин вытер пот со лба. Холодный металл барабана коснулся кожи, и это несколько отрезвило агитатора. Усилием воли он заставил себя вспомнить тюрьму и то, как они с товарищами передавали друг другу записки.

Марево в голове прояснилось, и страх несколько улёгся. Щукин глубоко вздохнул и ощутил, как стены перестают давить, и ему уже не хочется сломя голову бежать во двор.

Снаружи ночной гость тихо, но очень возмущённо завыл. Он перестал чувствовать страх и смятение человека, и это ему не понравилось.

А Щукин ещё больше ободрился.

Кто бы ни шастал по двору, он не получил, чего хотел.

Царапанье, сопенье и прочие звуки стихли. Агитатор прильнул к щели в ставнях. Ночь была лунная, и он увидел угол сарая и кусок пустого двора. Вдруг наискось через двор метнулась какая-то фигура, перемахнула через забор и исчезла.

Через щель было видно немного, да и это существо удрало слишком быстро. Но Щукин был уверен, что оно бежало на двух ногах, хоть и по-обезьяньи низко опустив руки. А длинные, до самой земли волосы существа скрывали очертания тела.

Агитатор шёпотом выругался, причём весьма грязно.

— Что в этом Подлесном творится?! Лучше б они тут в каждой избе самогон гнали и пили до посинения, - в сердцах сказал он.

Агитатор ещё раз прислушался. Дворовые собаки затеяли возню из-за косточки, но в остальном было тихо.

Щукин положил наган на стол и только сейчас почувствовал, насколько он устал и хочет спать. А ещё — как нога и бок затекли от напряжённого сидения в неудобной позе.

Широко зевнув, Щукин повалился на кровать. Все разбирательства и мысли по поводу странного ночного гостя он решил оставить на потом. А сейчас — спать, немедленно!

Едва голова коснулась подушки, агитатор уснул. Правда, спал он некрепко, и до самого утра ему снилась всякая дрянь. То видел он старшего надзирателя Кобылина, который замахивался на агитатора знаменитой нагайкой из засушенного воловьего ствола, то снились ему дымящиеся руины, то мутная вода, из которой высовывались чьи-то щупальца…

----------------------------------------------------

Читать продолжение: Та, что живёт в реке. Часть 2

Если кто-то захочет следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

Это была неестественная, глухая тишина, как тогда…

Спина Сверре покрылась липким потом. Он понял, ЧТО будет дальше. И был прав.

От оврага донёсся вой.

Тот самый, тоскливый, голодный и потусторонний.

Он сразу же оборвался, и наступила тишина. Все настороженно осматривались по сторонам.

— Что за?.. - не веря своим ушам, выдохнул старший из погодок.

Вой раздался снова и перешёл в тяжкий стон и плач. На сей раз звук был гораздо ближе.

Началась паника.

Перепуганные девчонки завизжали и побежали куда-то в лес. Младший из братьев бросился за ними. Старший сначала выхватил нож, но, услышав новый вопль твари, не выдержал и помчался вслед за братом.

В мгновение ока у сосны остались Сверре и вцепившаяся в него Раннвейг.

Нечисть заплакала где-то совсем рядом.

Сверре выругался.

— Раннвейг! Слушай меня!

Девушка подняла взгляд. Она не плакала, но в широко распахнутых глазах плескались страх и… что-то ещё, Сверре не понял. Да и некогда было разбираться.

— Знаешь ручей у трёх берёз?

— С высокими берегами? Да.

— Беги туда! Эта тварь боится текущей воды! Перейдёшь через ручей и беги к людям, зови подмогу. Ну?!

Раннвейг сделала пару шагов и остановилась.

— Я с тобой! - лицо девушки побелело, но голос был твёрд. - Если убьёт, так пусть обоих.

— Беги! - рявкнул Сверре.

Но Раннвейг осталась на месте.

Кусты напротив зашевелились. Но нечисть почему-то не спешила выходить, а издавала стоны и плач, полные страдания и одиночества.

Если не знать, что это за тварь, то сердце сожмётся от жалости.

Раннвейг вдруг смело пошла вперёд. Глаза её пылали гневом. Встав прямо перед укрытием твари, девушка громко крикнула:

— Заткнись, отродье! Убирайся и оставь нас в покое!

Нечисть вмиг умолкла.

Миг напряжённой тишины.

А потом из кустов раздался радостный детский голосок:

— Отродье! Меня зовут Отродье! Мама дала мне имя!

Из кустов вылетело белое облачко и растворилось в воздухе. Сразу же лес наполнился привычными звуками.

Сверре стоял, разинув рот и не веря своим ушам.

—Мама?.. Эта жуть назвала тебя мамой. Раннвейг! Ты что, родила нечисть?!

Девушка ссутулилась и разом будто постарела лет на двадцать.

— Нет. Но он стал… стал им. Я не хотела.

— Тьфу, кто стал?! Кем стал?

— Мой сын! Он стал утбурдом! Ты разве не понял, кто это был?!

Сверре схватился за голову, словно пытаясь удержать её на месте.

Конечно, он слышал раньше, что такое утбурд. Это дух младенца, брошенного умирать или убитого матерью. Он очень зол на живых и мстит им. Старики любили пугать молодёжь такими историями, но всегда добавляли: “В нашей-то округе давно такого не было, у нас, слава богу, всё хорошо! Уж не припомню, когда младенца выносили”. И Сверре всегда думал, что это только старческие байки.

А тут на тебе!..

У Раннвейг начался нервный припадок. Она завыла не хуже нечисти и стала кататься по земле и биться головой о камни и торчащие корни. Сверре пытался её успокоить. Получилось, но спустя долгое время. Успели даже вернуться удравшие в лес девушки и братья-погодки.

И вот наконец Раннвейг угомонилась и смогла рассказать, в чём дело.

Прошлой зимой Трюгве, сын богатого хозяина Йенса Ларсена, вернулся домой из города. Он учился там несколько лет, но отец решил, что хватит - парень вырос, пора и делами на хуторе заняться.

Трюгве исполнилось шестнадцать лет, и он считал себя вполне взрослым. Только одно его беспокоило: он до сих пор не познал женщины. А разве можно без этого быть мужчиной, а не мальчишкой!..

Улучив момент, парень зажал рот батрачке, проходившей мимо, надавал ей оплеух, затащил девушку в спальню и сделал то, что хотел.

Батрачку звали Раннвейг. Она никому не рассказала о случившемся. Кто станет слушать жалобы нищей сироты на сына хозяина? Даже с немногими подругами Раннвейг не могла поделиться своей бедой. Расскажешь, и вся округа узнает, пальцем будут тыкать, смеяться… Лучше помалкивать.

А через месяц девушка поняла, что беременна. Скрепя сердце, она сказала об этом Трюгве. Тот равнодушно ответил: “Мне нет дела до детей какой-то батрачки”.

Живот рос, благо, под юбками и просторными рубахами можно спрятать даже большое пузо. Никто ничего не замечал.

А время шло, и нужно было что-то решать. В отчаянии девушка рассказала всё Осхильд, старой пряхе из Льёсне, и попросила у неё совета. Старуха выслушала сбивчивый рассказ и усмехнулась: “А то ты не знаешь, как испокон веков поступают с ненужными детьми. Роди тайком и оставь в лесу”.

Чем ближе подходили роды, тем больше правды находила Раннвейг в словах старухи. Ребёнок — это помощник, наследник, продолжатель дела семьи… Что наследовать и что продолжать ребёнку нищей батрачки, когда у неё самой частенько живот от голода скручивает?

А родить ребёнка невенчанной, без мужа — обречь себя на такой позор, что и правнуки не отмоются. И мать, и ребёнка ждут впереди только презрение всей округи. Никто не захочет иметь с ними дела. Так не лучше ли сразу избавиться от ребёнка, и прекратить и его, и свои страдания?...

Поздней осенью, чувствуя приближение родов, Раннвейг каждый день уходила в лес, говоря, что идёт за клюквой. И однажды всё случилось. Раннвейг спустилась в лесной овраг и там родила мальчика.

Мать взяла его дрожащими руками. Он заёрзал, сделал свой первый вдох и оглушительно заорал.

Сердце Раннвейг бешено стучало, в глазах всё плыло. И в голове билась мысль: “А вдруг?.. Взять с собой или оставить?”.

Раннвейг разглядывала младенца. Нелепый, с синюшного цвета кожей, перемазанный кровью и белой слизью, мальчишка больше походил на диковинную куклу, чем на ребёнка. На голове младенца красовались густые тёмно-русые волосы, точь-в-точь того же цвета, как у Трюгве Ларсена.

И девушка закричала. Просто так, без слов. Похожий на вопль раненого зверя, крик пролетел над оврагом, вспугнув птиц.

Вскочив на ноги, Раннвейг положила ребёнка в кучу опавших листьев. Посмотрев в последний раз на младенца, она повернулась спиной, выбралась из оврага и побежала прочь.

В лесном озерце она помылась и привела себя в порядок, насколько могла. Собрала немного клюквы, чтобы не возвращаться с пустой корзиной. И, прежде чем уйти, Раннвейг смотрела на своё отражение в воде, и губы шептали то ли молитву, то ли проклятие…

Наконец она вышла на лесную дорогу. Там-то девушку и увидел Сверре, который шёл в Льёсне. В другое время она с удовольствием поговорила бы с ним подольше, но не в тот раз.

Несколько дней Раннвейг с замиранием сердца ждала: а вдруг младенца найдут, и всё раскроется?! Но её тайна осталась тайной. И всё шло своим чередом.

…Следующей зимой поползли слухи о вопящей нечисти в лесном овраге. Вспомнив истории про утбурдов, Раннвейг догадалась, КТО это. Но никому, понятное дело, не сказала. А теперь правда выплыла наружу.

Раннвейг обессиленно прикрыла глаза. Все окружающие потрясённо молчали.

— Убийца! - первым обрёл дар речи старший из братьев-погодок. - Из-за тебя люди погибли! Нечисть тут развела!

— Нечего было перед Трюгве хвостом крутить! - поддержала его одна из девушек. - Сама поди к хозяйскому сыну липла.

— Старику Ларсену рассказать придётся. - почесал в затылке младший. - Он хозяин, он пускай и решает, как быть. Только запереть её надо, чтобы не удрала.

— Заткнись.

— Что?!

— Что слышал. - Сверре обвёл всех гневным взглядом. - Вы удрали, оставили нас нечисти на растерзание. А теперь набросились! А Раннвейг, между прочим, утбурда и упокоила! Больше он не появится.

— Сама породила, сама и упокоила, - пожал плечами парень.

Сверре не удостоил его ответом. Он помог Раннвейг подняться и, поддерживая девушку под руку, повёл её домой. Остальная компания пошла в отдалении сзади, перешёптываясь за их спинами.

***

Со встречи с утбурдом Раннвейг повредилась рассудком. Она перестала мыться и менять одежду, не узнавала людей вокруг и постоянно разговаривала то ли сама с собой, то ли с невидимым собеседником.

Потом она повадилась удирать в лес или на берег фьорда. Не раз её ловили и приводили домой, грязную, всю в синяках и с совершенно безумным взглядом.

Богатый хозяин выгнал её с хутора. Если она не может работать, зачем терпеть сумасшедшую? И Раннвейг исчезла.

Поговаривали, будто её видели среди городских нищих. Другие утверждали, что она живёт в землянке в лесу, а старуха Осхильд носит ей еду. Иные клялись, что встретили Раннвейг в приюте при монастыре, и девчонка прикидывалась немой.

Что из этих разговоров правда, а что нет, Сверре не знал и знать не хотел.

После всего случившегося в нём будто что-то надломилось и никак не заживало. Братья и их жёны пытались растормошить и развеселить парня, но ничего не выходило.

Когда объявили рекрутский набор, Сверре неожиданно для всех вызвался добровольцем и ушёл в солдаты. С тех пор родня больше ничего о нём не слышала.

Справка

“Волшебный смычок” — норвежская народная песня про музыканта и богача, который хотел купить его инструмент.

Нёкк (нюкр, водяной) — в скандинавском фольклоре природный дух воды, хозяин пресных водоёмов. Опасен, враждебен к человеку, но его можно перехитрить. Чаще всего принимает облик лошади светлой масти или огромной рыбы.

Утбурд (утбюрден, мюлинг) — в скандинавском фольклоре дух младенца, убитого матерью или брошенного умирать. В буквальном переводе означает что-то вроде “вынесенный на пустошь”.

Считается крайне злобной и опасной нечистью. Описания его свойств разнятся, но почти все истории говорят, что избавиться от утбурда можно, дав ему имя или похоронив его останки в освящённой земле.

Форикол — блюдо норвежской кухни. Название переводится как “овца в капусте”. Готовится из кусков ягнятины с костью, капусты, чёрного перца и муки. Ингредиенты тушатся несколько часов. На гарнир к фориколу подают сваренную крупными кусками картошку.

Хюльдра (хульдра) — персонаж скандинавского фольклора. Выглядит как красивая девушка, но с коровьим хвостом. Обладает большой физической силой. Любит соблазнять мужчин.

Читать начало: Нечто в лесу. Часть 1

------------------------------------------------------------------------------------

Весь рассказ не влез в один пост, поэтому пришлось делить его на два. Слишком длинные тексты, с точки зрения Пикабу, я пишу :)

Если кто-то захочет следить за моим творчеством в других соцсетях, буду рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

Норвегия… Овеянная легендами северная земля, страна суровых людей, которые похожи на саму природу этих мест. Заснеженные горы, густые леса и глубокие заливы-фьорды — и между ними разбросаны хутора, деревни, горные пастбища и рыбацкие посёлки.

Мир потусторонний был тесно вплетён в жизнь простого норвежца и начинался… да вот прямо за порогом дома. Мир принадлежит не только людям, но и иным существам. В давно знакомом лесу легко можно встретить тролля, в реке и водопаде живут духи-хозяева, в горах и в море — тем более. А некоторая нечисть и вовсе появляется только при горячем участии человека... Всегда нужно быть начеку. Людей и иных существ испокон веков связывают тесные и сложные отношения. И осторожность никогда не бывает лишней.

Эта история случилась в семнадцатом веке, где-то среди затерянных в лесах и долинах норвежских хуторов. А правда это или нет — решай сам, читатель.

Стояла поздняя осень. Зыбкое, странное время, когда утром и вечером воздух холоден и пахнет снегом, а днём солнце ещё бывает обманчиво-тёплым.

Лишённый листвы лес выглядел чужим и неуютным. Даже зелень сосен, кое-где росших среди берёз, не делала общий вид более радостным. Всё вокруг замедлялось и засыпало — природа готовилась к зиме.

Сверре Матисен, светловолосый и голубоглазый мужчина двадцати двух лет от роду, шагал по дороге и думал, что когда пойдёт обратно, уже наверняка ляжет снег.

А шёл Сверре в деревню Льёсне, к своему дяде. Тот затеял переделать кое-какие постройки во дворе, и рабочие руки были бы весьма кстати. Старшие братья были слишком заняты, и на помощь дяде отрядили Сверре. Впрочем, он и не возражал. Наоборот, он был рад навестить дядю и недельку-другую отдохнуть от домочадцев.

Все три брата Матисены — Ивар, Эспен и Сверре — жили вместе в большом добротном доме, доставшемся от родителей. Жили они дружно и даже не думали делить наследство и переезжать куда-то со своего хутора Нерсвеа.

Двое старших парней уже женились и обзавелись детьми, так что в доме всегда было шумно и многолюдно. И только младшенький Сверре пока что был одинок: не было у него ни жены, ни невесты, ни даже кого-то на примете.

Три года назад он влюбился в дочь дядиных соседей, зеленоглазую красавицу Вигдис. Девушке он тоже вроде бы приглянулся, во всяком случае, она позволяла парню куда больше, чем того требовали приличия. Но, пока Сверре мечтал, сомневался и раздумывал, как поступить, к Вигдис посватался богатый швед. Девушка согласилась, вышла за него и уехала вместе с мужем в Швецию.

Сверре долго ходил как пыльным мешком пришибленный. А потом стал несколько сторониться женщин. Нет, он беседовал с соседками, улыбался девчонкам на танцах и пару раз даже пообнимался за амбаром. Но дальше этого дело не шло. Ко всем женщинам Сверре стал одинаково спокоен и холоден, хоть и вежлив.

Все попытки братьев и их жён найти невесту Сверре категорически отвергал. Видать, крепко поранила ему сердце зеленоглазая красавица…

Почти год Сверре носу не казал к дяде, потому что родители Вигдис жили с ним забор в забор, и всё здесь напоминало о ней.

Но время всё-таки лечит, и сейчас парень с лёгким сердцем шёл в Льёсне.

Лесная дорога была оживлённой. Люди с окрестных хуторов и деревень сновали туда-сюда, торопясь закончить важные дела до того, как ляжет снег. Сверре часто останавливался и здоровался со знакомыми.

Вот и сейчас ему навстречу шёл батрак с хутора Эйгорден, здоровенный детина, до самых глаз заросший чёрной бородой.

— О, Сверре, привет! Как поживаешь?

— Всё хорошо, а ты как? Какие новости?

— У нас волки трёх овец из стада утащили. И как только ухитрились, стервецы! Хозяин думает, что кто-то из работников овечек украл, а на волков валит. Жадный он, хозяин-то. Рвёт и мечет, думали, так и прибьёт кого-нибудь. А толку...

Батрак долго сетовал на хитрых зверей, а Сверре ему сочувствовал. Обменявшись ещё новостями, они разошлись.

Едва Сверре обогнул поросший лесом холм, как его догнал сосед, тоже идущий в Льёсне. Сначала они шли вместе, обсуждая погоду и скорую зиму. Но вскоре сосед извинился, сказал, что спешит, и ушёл далеко вперёд. Сверре остался в одиночестве, но ненадолго.

Парень миновал ручей, убегающий дальше в лес и в овраг, и в кустах затрещало. На дорогу выбралась Раннвейг, батрачка с хутора Эйгорден. Ей было девятнадцать лет, но из-за маленького роста, общей худобы и нескладности её легко можно было принять за подростка. Круглая сирота, она не имела ничего и работала у богатого хозяина за еду и крышу над головой.

Девушка шла, пошатываясь, будто ноги не вполне её слушались. Смотрела она только вниз, на свою обувь, и не замечала остановившегося Сверре. Волосы растрёпаны, одежда в пятнах грязи…

“Пьяная что ли?” — подумал парень.

Но запаха спиртного не чувствовалось. Девушка была бледна, а на лбу блестели крупные капли пота.

— Здравствуй, Раннвейг. - сказал Сверре. - Как поживаешь?

Девушка вздрогнула и подняла глаза. Они были красивые — большие и серо-голубые, как лесное озеро в пасмурный день. Но вот взгляд был пустой и устремлён куда-то мимо.

Сверре повторил приветствие, и взгляд девушки прояснился.

— Здравствуй, - ответила она слегка охрипшим голосом. - Всё хорошо. Я клюкву собирала, вон там, за оврагом.

Девушка приподняла висевшую на локте корзинку. Она была заполнена ягодами еле-еле на треть. Не похвалят Раннвейг дома за такую добычу.

Сверре стало её жалко. Несладкая у сироты жизнь...

— Бледная ты какая-то. Заболела или случилось что? Проводить тебя до дома?

— Нет, спасибо, Сверре. Я в порядке. Женские дела, живот тянет немного. Тебе поди и так есть чем заняться, ещё меня провожать.

— Я к дяде иду, в Льёсне.

— Так это совсем не по пути! Тебе прямо, а мне под холм и направо.

— Ну, дядя только к ужину ждёт, могу тебя проводить. Ты не подумай чего! - поспешно добавил Сверре, заметив, что девушка насторожилась. - Просто помочь хотел.

— Спасибо! - тепло улыбнулась Раннвейг. - Обо мне редко кто-то заботится. Но правда, не нужно меня провожать. Я сама.

— Ладно, - пожал плечами парень. - Как скажешь.

Они ещё немного постояли рядом, поговорили о том о сём, и каждый пошёл своей дорогой.

***

Сверре гостил у дяди две недели. За это время переделали кучу важных дел: сломали старый сарай и построили новый, законопатили щели в доме и в хлеву, починили лодки и рыболовные сети.

Так, за работой и задушевными разговорами, время пролетело незаметно. Нужно было идти домой.

Сверре долго стоял в воротах, болтал с дядей и его домочадцами и всё тянул с прощанием. Уже вечерело, когда парень, пьяненький и весёлый, с полной сумкой подарков, всё-таки пошёл домой.

Лесная дорога на сей раз была безлюдной. Только Сверре, горланя песню про волшебный смычок, бодро шагал вперёд.

Холодное красное солнце уходило за горизонт, и длинные тени растянулись между деревьями. Под ногами хлюпала мерзкая кашица из грязи, травы и воды. С наступлением вечера это месиво начало замерзать, и стало очень скользко.

Сверре поневоле замедлил шаг. Потом и песня прервалась: пришлось внимательно смотреть под ноги, чтобы не шлёпнуться в грязь.

Так парень добрался до холма, который дорога огибала, а после раздваивалась. Основной путь вёл к Нерсвеа, а ответвление шло к хутору Эйгорден. Здесь, у развилки, Сверре остановился отдохнуть и выкурить трубочку.

Пока парень, прислонившись к дереву, пускал кольца дыма, уже стемнело. В полную силу засияла жёлтая, похожая на ломоть сыра, луна.

В её призрачном свете всё вокруг расплывалось и меняло очертания. Вон тот поросший мхом валун... А если это не камень, а носатый тролль?! Вот-вот он зашевелится, разогнётся и откроет глаза. Сверре показалось, что он замечает движения валуна-тролля.

Ветви деревьев, будто кривые изломанные пальцы, тянулись в сторону, к чему-то невидимому.

Крылатый силуэт бесшумно мелькнул в ночном небе и исчез среди ветвей. Сова? Самое время для её охоты. А может, это не просто птица...

Сверре вдруг стало очень неуютно.

И прислушавшись, он понял, почему.

А сейчас стояла тишина глухая, абсолютная, будто уши были накрепко заложены ватой. Даже ветер стих. Лес будто замер, затаился в ожидании чего-то.

Весь хмель мигом выветрился из головы Сверре. Он затушил трубку, поправил сумку и осторожно двинулся вперёд.

И тут тишину ночного леса разорвал детский плач.

Злой, обиженный плач младенца, который намочил пелёнки и хочет есть, а матери всё нет и нет…

Сверре аж подпрыгнул от неожиданности и прислушался. Звук шёл слева, из оврага в глубине леса.

“Но там сплошной бурелом! Как ребёнок там оказался?” - подумал парень.

Плач становился всё более горестным.

“Пойти посмотреть?.. Там и днём ноги переломаешь, а ночью тем более! А у меня фонаря нет”.

Сверре сделал было несколько шагов к оврагу, но передумал и вернулся к развилке.

— Да это росомаха! - осенило парня. - Ну точно! Ведь эта зверюга вопит точь-в-точь как ребёнок.

Плач перешёл в стоны и всхлипывания, а потом затих.

Тягучие мгновения тишины.

А потом всхлипывания раздались снова, и гораздо ближе!

Сверре сплюнул горькую табачную слюну, снял с пояса топорик и зашагал так быстро, как только позволяла скользкая дорога. Росомаха — зверь опасный. Даже волки и медведи с ней не связываются, а Сверре тем более не хотел. Лучше убраться подобру-поздорову, пока цел.

Зловещие звуки умолкли. Наступила тишина, прерываемая только тяжёлым дыханием самого Сверре.

И тут парень отчётливо почувствовал на себе чей-то взгляд.

Кто-то пристально смотрел ему в спину.

Сверре покрылся липким потом от страха. Сердце бешено застучало в груди.

Стиснув зубы, он бросился к старой сосне. От росомахи по скользкой грязи не убежишь, а если прикрыть спину и встретить зверя с топором в руках, то есть шансы на лучшее.

Вжавшись спиной в могучий ствол дерева, Сверре покрепче перехватил топорик и приготовился встречать врага.

Шевельнулись кусты слева, в них что-то заворочалось и громко засопело.

Парень грязно выругался, и в ответ ему раздался вой.

Низкий, вибрирующий звук был полон тоски и неизбывного одиночества. Было в нём что-то чужое, неправильное, чему нет места в привычном мире. Ни зверь, ни человек не может издавать ТАКИХ звуков…

Сверре окаменел от ужаса.

Что за нечисть прячется в кустах?!

Вой раздался снова, на этот раз полный злобного торжества и… голода?!

Потусторонний звук теперь шёл отовсюду. Он обволакивал, давил на плечи гигантской тяжестью и ломал волю.

Сверре, уловив быстрое движение слева, наугад рубанул топором. Кажется, промахнулся! Но звук прекратился, тяжесть ослабла, и парень бросился бежать.

Подскальзываясь на грязи, падая и тут же поднимаясь, он нёсся по дороге. То за спиной, то сбоку раздавались жуткие стоны и вой.

Сверре и сам вопил от страха, но всё же заметил, что враг будто нарочно даёт ему бежать впереди. Это существо двигается очень быстро, так, что глаз видит только размазанное пятно. Хотело бы оно схватить, давно бы догнало. Оно специально пугает добычу, чтобы побегать за ней и поиграть.

Эдакие смертельные кошки-мышки.

Пот заливал глаза, морозный воздух колол лёгкие. Сердце, казалось, сейчас проломит грудь и выпрыгнет наружу. Нестерпимо хотелось остановиться и перевести дыхание, но стоны нечисти подгоняли похлеще любого кнута.

Сверре достиг поляны, где тёк ручей с крутыми берегами. Он ещё не замёрз, и над водой клубился туман.

Сверре хотел с разбегу перепрыгнуть ручей, но не рассчитал и рухнул в ледяную воду. Ручей был неглубоким, всего-то по колено, но Сверре больно ударился об острые камни на дне. Набрякшая одежда сильно потяжелела.

Детский плач, переходящий в голодный вой, раздался совсем рядом. Цепляясь за торчащие из земли корни и камни, Сверре перебрался на другой берег ручья.

Ноги не слушались, сил бежать больше не было… Да и нечисть уже была слишком близко.

Сверре приготовился принять отчаянный бой и сжал топорик покрепче.

На поляну выскочил преследователь. Размытое пятно рванулось туда-сюда вдоль ручья и в нерешительности остановилось перед текущей водой. Теперь Сверре мог рассмотреть это существо.

Нечисть в величину была со среднюю собаку и очень походила на младенца, стоящего на четвереньках: округлое тельце, пухлые ручки и ножки с маленькими пальцами, большая голова на тонкой шее.

Вот только младенцы не бегают на одном боку, опираясь на локоть и колено и задирая в воздух свободную руку и ногу. И у младенцев не бывает огромных глаз-провалов, в которых клубится чёрная, непроглядная тьма…

Чудище шумно втянуло воздух маленьким носиком и уставилось прямо на Сверре. Изо рта твари высунулся длинный язык, облизал губы и щёки и спрятался обратно.

Сверре пытался закричать, но из горла вылетел только слабый стон. По бёдрам потекло что-то тёплое. Парень обмочился от страха.

А тварь, нетерпеливо взвизгивая, забегала туда-сюда вдоль ручья. Текущая вода явно её пугала, и нечисть пыталась и не упустить добычу из виду, и найти место, где можно перейти ручей.

Сообразив, что прямо сейчас его не достанут, Сверре стал медленно пятиться.

Дальше, дальше…

Ещё шаг.

И ещё несколько.

А нечисть так и бегает на том берегу!

Осмелев, Сверре повернулся спиной к ручью и побежал что есть сил. Тварь разочарованно взвыла, и этот вой ещё долго стоял в ушах удирающей добычи.

***

...Наконец-то впереди показались огни хутора Нерсвеа.

Сверре сел на придорожный валун и зашёлся нервным, кашляющим смехом.

Спасся, чёрт побери!.. Добрался! Живой!

Отдышавшись и немного успокоившись, Сверре осмотрел себя и принюхался. Нет, в таком виде показаться на глаза людям нельзя!

Не дай бог увидят в обмоченных штанах, на всю округу прослывёшь зассанцем. И так Сверре считают немного странным, а тут вовек от позора не отмоешься. И никто не поверит, что убегал от жуткой твари. Все решат, что Сверре её выдумал, чтобы оправдаться.

Хорошо, что дом Матисенов ближе всех к дороге!

Никем не замеченный, Сверре пробрался к дому, опёрся локтем об ворота и задумался. Как попасть внутрь? Лезть через забор? Собаки шум поднимут, всех переполошат...

Вдруг створка ворот неожиданно поехала в сторону. Открыто!

Вот это удача!

Видимо, старший брат Ивар опять забыл запереть ворота на ночь. Водился за ним такой грешок. Домочадцы, в том числе и сам Сверре, часто ругали его за это, но сейчас парень был очень рад забывчивости брата.

Двор был пуст, а в доме свет горел только в одном окне. Семья уже почти легла спать.

Отлично, то, что нужно!

Погладив сторожевых псов, Сверре шмыгнул в сарай, где лежала грязная одежда, приготовленная для стирки. Здесь же нашлось и ведро с водой. Поверхность воды затянула тонкая ледяная корка.

Стащив с себя мокрые и вонючие штаны, Сверре взял ведро, зашёл за сарай и помыл ноги. Потом вернулся, выудил из кучи для стирки что-то более-менее подходящее и оделся.

Теперь нужно было избавиться от испорченного. Тихонько выйдя за ворота, Сверре приподнял большой камень и спрятал штаны под ним.

“Потом сожгу в бане. Всё равно они уже разодраны так, что не починишь.”, - подумал Сверре и, пригладив растрёпанные волосы, вернулся во двор и запер за собой ворота.

Вот теперь можно идти домой.

— Господи, Сверре! Почему ты весь мокрый и грязный?! Что случилось? - всплеснула руками жена Эспена, убиравшая на кухне посуду.

— Поскользнулся и в ручей упал.

— Ох… Ну, что стоишь? Приведи себя в порядок и садись к огню. Ты голоден? Сейчас ужин положу.

Переодевшись в сухое и съев большую тарелку форикола и ломоть хлеба с козьим сыром, Сверре наконец согрелся и почувствовал себя в уюте и безопасности.

***

Купание в ручье и бег по лесу не прошли даром. Сверре заболел и десять дней провалялся в постели. И даже потом, когда жар и ломота в теле отступили, он ещё долго чувствовал себя слабым и разбитым.

Пока Сверре болел, снег укрыл землю сплошным ковром и уже не таял. Наступила зима — самое сложное, но и самое красивое и волшебное время года.

Крестьяне, рыбаки и прочий простой люд радовались зиме: повседневных забот стало меньше, и можно перевести дух. А долгие тёмные вечера — лучшее время для историй. Страшных и весёлых, о деяниях предков, о настоящей любви, о чудесах, что ещё случаются в мире…

Сверре так никому и не рассказал о жуткой твари. Он боялся, что ему не поверят и засмеют. И очень не хотелось вспоминать пережитый ужас.

…А меж тем по окрестности поползли слухи о странных звуках, что доносятся от лесного оврага. Сначала все подумали, что это росомаха. Но бывалые охотники не нашли ни логова зверя, ни единого следа.

А в середине декабря пропал кузнец из Льёсне. Его нашли в том самом ручье на поляне. На теле не было ран, но на лице застыл ужас: рот распахнут, глаза лезут из орбит. Что-то так испугало кузнеца, что он побежал, упал в ручей, сломал шею и мгновенно умер.

Неделю спустя мальчишка с хутора Эйгорден, обидевшись на родителей, вечером удрал в лес. Что с ним случилось — неизвестно, но утром он вернулся немым. Мальчик мычал и тряс головой, как немощный старик. Городские врачи, которым показали мальчика, единогласно сказали: такое бывает от сильного страха.

Теперь люди старались не ходить лесной дорогой поодиночке, а то и вовсе выбирали обходной путь. Вслух, конечно, никто не признавался, что верит слухам и боится. В конце концов, ну просто захотелось человеку пойти другой дорогой!

***

Через пару дней после Рождества Йенс Ларсен, богатый хозяин, которому принадлежало почти всё на хуторе Эйгорден, устроил большой праздник для всей округи. Делал он это не от излишней доброты или щедрости. Уж кто-кто, а старый Йенс никогда не упускал случая похвалиться достатком и напомнить всем, кто тут самый успешный и влиятельный. Соседи ворчали, но от приглашения никто не отказался. Были на празднике и все три брата Матисены.

Столы накрыли в просторном хозяйском доме, но даже там все гости не помещались, и веселье продолжалось во дворе — там жгли костры, пели и смеялись. Постоянно кто-то прибегал погреться, а кто-то выходил проветриться.

Сверре спустился с крыльца и пошёл к амбару, где было потише и потемнее. Парню хотелось отдохнуть. С наслаждением вдыхая морозный воздух, он прислонился к стене и, улыбаясь, наблюдал за веселящимися людьми.

Вдруг из-за амбара послышалась какая-то возня. А потом заговорил пьяным голосом заговорил мужчина.

— Ну чего ломаешься? Никто не узнает. Недотрога! Иди сюда.

— Отстань!  В святой праздник только и думаешь, как бы под юбку залезть. Не стыдно?

“Это же Раннвейг!”, - узнал Сверре женский голос.

— Святая нашлась, меня стыдить! Дура, да кто на тебя посмотрит! Радуйся, что хоть так мужика узнаешь. А ну стой!

— Пусти-и-и-и!

Звуки борьбы и треск ткани.

Сверре вспомнил осеннюю встречу на дороге, серо-голубые глаза Раннвейг и её бледное лицо. Раскалёнными углями в груди зажёгся гнев. Кулаки сжались сами собой, и Сверре поспешил на помощь. И вовремя!

Хуторской рыбак повалил Раннвейг на бочки у стены, задрал девушке юбки и уже пристраивался между её ногами.

— Отстань от неё!

Близоруко сощурившись, рыбак разглядывал неожиданного заступника.

— А, младший Матисен! Шёл мимо, ну и иди себе к чёрту. От девки не убудет, если её потискать.

— Она тебе не рада!

Рыбак опрокинул бочку вместе с девушкой в снег и бросился в атаку. Он был выше и массивнее Сверре, но сильно пьян.

Противники обменялись ударами, потом Сверре удачной подсечкой зашвырнул рыбака в глубокий сугроб. Эх, надавать бы хороших пинков наглецу!.. Но важнее было увести девчонку в безопасное место.

Пока пьянчуга барахтался в сугробе, парень помог Раннвейг встать, и вместе они забежали в дальний сарай и заперли дверь. Сверре снял свой полушубок и набросил девушке на плечи. Та вся дрожала.

Обняв девушку, Сверре неловко гладил её по волосам. Ему очень хотелось сказать что-то хорошее, успокоить её и ободрить. Но как назло, подходящие слова никак не находилось, и Сверре молчал.

Издалека послышалась ругань рыбака. Но его быстро отвлекли люди у костров; кажется, ему там налили горячей выпивки и успокоили.

Подождав ещё немного, Сверре выглянул наружу. Веселье продолжалось, люди сновали туда-сюда, но рыбака нигде не было видно.

— Всё, можно идти, - сказал он Раннвейг.

Но девушка вдруг прижалась к нему и зарыдала в полный голос, сотрясаясь всем телом. Свитер парня тут же промок от слёз.

— Эй, ты чего? Всё хорошо, он уже ушёл!

Но Раннвейг рыдала пуще прежнего, доверчиво уткнувшись лицом в грудь Сверре. Тот обнимал её, шепча на ухо всякие глупости, лишь бы она успокоилась.

Наконец девушка глубоко вздохнула и вытерла глаза рукавом.

— Сверре, я… Не знаю, как тебя благодарить! Спасибо! Ты меня спас. Этот… Он ведь уже!.. Ох, чёрт! Смотри, как одежду порвал!

— Пойдём, провожу тебя, переоденешься.

Девушка, кутаясь в полушубок Сверре, поспешила к дому. Парень шёл рядом, с вызовом глядя по сторонам. Если кто снова покусится на Раннвейг, будет иметь дело с ним!

Старшие братья, увидев издалека эту картину, многозначительно переглянулись, кивнули друг другу и радостно сдвинули кружки.

***

Удался праздник у богача Ларсена! Вся округа погуляла на славу, а уж событий, сплетен и обсуждений надолго хватит.

Но тут всем подпортила настроение находка в лесу. Рядом с развилкой злополучной дороги охотники нашли два тела, мужчины и женщины. Это были дальние родственники Йенса Ларсена, собиравшиеся к нему на Рождество. Собирались, да вот не дошли…

Оба были мертвы уже давно. Одежда, вещи — всё нетронуто. Зато на синюшных лицах застыла гримаса ужаса, а на шее явно видны круглые кровоподтёки — следы пальцев. Этих людей задушили. Вот только пальцы у душителя были очень маленькие, почти детские.

Теперь всем стало ясно: в овраге поселился некто особенный. Это точно не привычная нечисть вроде троллей, хюльдры или нёкка. И лучше с этим кем-то не связываться…

Лесную дорогу забросили, а в лес ходили только по очень важным поводам, днём, большой и вооружённой компанией. А с наступлением ночи запирали покрепче двери и ставни.

Но, словно в насмешку над испуганными людьми, нечисть пропала!

После той несчастной пары никто больше не пострадал. Из оврага больше не слышали плача и стонов, не видели странных следов.

Впала ли в спячку неведомая тварь, ушла куда-то или провалилась в преисподнюю — местным жителям было всё равно. Главное, что удобная лесная дорога снова безопасна!

***

В мир ворвалась стремительная северная весна. Только что небо было низким и хмурым, а ветер гонял тучи над свинцово-серой водой фьорда. А сейчас с ясного неба на землю льётся тепло юного солнца.

Тают сугробы, звенят ручьи, поют птицы… Природа просыпается и спешит жить. И люди радостно улыбаются неизвестно чему и расправляют плечи. Весна — время обновления и надежды, время влюбляться и строить планы на будущее.

И весенними вечерами молодёжь собирается в стайки и уходит подальше от внимательных взглядов соседей и родни. Вот и Сверре с приятелями тоже позвали девушек прогуляться. Встречу назначили на обочине дороги, у столба с указателем.

Парни уже были на месте и ждали. Сверре, не обращая внимания на шутливую перебранку друзей, мечтательно смотрел вдаль. С замиранием сердца он ждал, когда же придёт Раннвейг.

С Рождества между ними установились особые отношения. Они не давали друг другу обещаний, не говорили красивых слов и не клялись в любви. Но Сверре оберегал девушку и старался облегчить непростую жизнь сироты. А Раннвейг стремилась угостить его чем-нибудь вкусным, развеселить и тоже помочь в меру своих сил.

Сверре не думал о ней постоянно и не испытывал навязчивого, почти болезненного желания, как это было с зеленоглазой Вигдис. Но с Раннвейг ему было уютно. Когда они на берегу фьорда любовались закатом, и девушка доверчиво прижималась к нему, вложив свои тёплые пальцы в его ладонь, Сверре был совершенно счастлив.

…Вот вдали показались три девичьи фигурки. В правой парень узнал Раннвейг. В груди разлилось приятное тепло, и губы сами собой растянулись в улыбку.

А вот приятели Сверре, братья-погодки с хутора Эйгорден, заметили подруг и прервали спор только тогда, когда девушки подошли вплотную.

—  Все тут! Ну что, идём?

Смеясь и рассказывая всякие истории, компания двинулась в путь. Они шли к изгибу фьорда. Когда-то в древности здесь был ледник. Отступая, он оставил множество камней самой причудливой формы. Получился то ли диковинный каменный сад, то ли скульптуры, и местная молодёжь давно облюбовала это место для своих посиделок.

Раннвейг шла, подставляя лицо ласковым лучам солнца, и улыбалась.

Сверре залюбовался ею, и вдруг его как вспышкой поразило: хватит медлить! Пора поговорить со старшими братьями, купить кольцо, да и позвать девушку замуж. Чего думать-то? Пусть она сирота и бесприданница! Главное, что им хорошо вместе.

Сверре аж споткнулся от таких мыслей. В самом деле, почему бы и нет?..

—  Эй, ты чего? - окликнули его спереди.

—  Ничего, просто задумался.

Компания тем временем подошла к развилке. Дальше можно было пойти длинным путём, через деревню. А можно — коротким, той самой лесной дорогой.

—  Куда свернём?

—  Пойдёмте через лес, - сказала одна из девушек. - Так быстрее, а времени маловато.

—  А не боишься?

—  Ой, да с Рождества тут всё тихо! А с вами ничего не страшно, - кокетливо улыбнулась она обоим братьям.

Вопрос был решён.

Все шумели и смеялись, и даже Сверре, который отлично помнил жуткую тварь, в итоге успокоился. В конце концов, тогда он был один, а сейчас вокруг люди. И рядом идёт Раннвейг, а перед ней никак нельзя показать себя трусом!

…А вот и та старая сосна, к которой он прижимался, готовясь дать отпор врагу. Зловещая картина той ночи отчётливо встала перед глазами. В горле мигом пересохло, и парень полез в сумку за водой.

—  Что случилось? - встревоженно спросила Раннвейг. - Ты побледнел.

Сверре глотнул из бутылки и пробормотал нечто невнятное.

—  Хм, а птицы-то замолчали. - сказал младший из братьев-погодок.

Все прислушались. Сверре затошнило, а перед глазами поплыли цветные круги.

Это была неестественная, глухая тишина, как тогда…

Спина Сверре покрылась липким потом. Он понял, ЧТО будет дальше. И был прав.

Читать продолжение: Нечто в лесу. Часть 2

Ещё в конце второй части есть небольшая справка по непонятным словам.

------------------------------------------------------------------------------------

Весь рассказ не влез в один пост, поэтому пришлось делить его на два. Слишком длинные тексты, с точки зрения Пикабу, я пишу :)

Если кто-то захочет следить за моим творчеством в других соцсетях, буду рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

Первая часть: Однажды в Москве. Часть 1

***

Часы пробили полночь. Пора было идти. Бросив взгляд на буфет, Виленская с тоской подумала, что было бы здорово выпить рюмочку коньяку для храбрости. Но нельзя — Генрих строго запретил.

Из комнаты вышла Алёна. В сотый раз перепроверив всё, Анна Сергеевна кивнула ей, и женщины, одевшись, вышли на улицу.

В ночном городе правила тишина. Только иногда где-то вдали пробегал запоздалый прохожий или слышался звук колёс. Пустынные улицы в свете фонарей выглядели таинственно и немного пугающе.

Женщины шли молча. Говорить не хотелось, да и о чём?..

От волнения и страха Виленскую трясло, как в лихорадке. В горле пересохло, а биение сердца гулко отдавалось в виски. Воображение рисовало Анне ужасные картины, как из неё шприцом выкачивают кровь, и всё тело корёжит от боли. Или как её кровь льют в стакан, а отвратительный упырь пьёт, аж причмокивая от удовольствия!

Анна Сергеевна потрясла головой, прогоняя мерзкие видения, и попыталась представить, как она помолодеет и похорошеет после переливания. Это немного её успокоило.

Генрих уже дожидался в месте встречи, на перекрёстке двух улиц.

— Доброй ночи! - он поклонился и поцеловал дамам ручки. - Анна Сергеевна, как настроение? Готовы?

— Ох, мой дорогой… Честно сказать, я ужасно волнуюсь.

— О, понимаю! Это непросто, но всё-таки постарайтесь расслабиться. Бодрый настрой важен для процедуры. Идёмте, сюда.

Белозёрский повёл женщин через тёмные закоулки и задние дворы. Здесь пахло сыростью и мусором, а под ногами частенько попадались камни и осколки стекла. Виленская брезгливо подобрала подол платья.

Они вышли к институту, но не к парадному фасаду, а сзади, к неприметной калитке. Генрих стал её открывать, и калитка противно и зловеще заскрипела, заставив Анну Сергеевну и Алёну вздрогнуть. Калитка вела в сад. Сейчас он был немного запущен, но по-прежнему очень красив.

— Нам сюда, - показал Генрих на выложенную плиткой дорожку.

Все трое прошли через сад и наконец оказались у самого дома. Ночью, в свете фонарей и луны, бывший особняк выглядел холодным и неуютным.

На парадный балкон прямо из сада вела лестница. Генрих поднялся первым, подождал женщин, а потом распахнул тяжёлые резные двери, пропуская дам вперёд.

Анна Сергеевна и Алёна оказались на небольшой площадке ровно в центре парадной лестницы. В былые времена купеческие гости, поднимаясь наверх, останавливались на этой площадке перевести дух и полюбоваться хрустальными люстрами и двумя чудесными витражами.

Сейчас горела только одна люстра. Её свет преломлялся в цветных стёклах витражей, бликами ложился на стены, немного разгоняя темноту и создавая нереальную, сказочную картину.

— Какая красота! - ахнула Алёна.

Широко раскрыв рот от удивления, она с восторгом рассматривала ступени из чёрного мрамора, фигурные перила и орнамент на стенах.

“Конечно, красота. Ты-то в своей деревне такого не видала”, - подумала Анна Сергеевна и усмехнулась с чувством внутреннего превосходства.

Наконец заперев капризные двери балкона, Генрих присоединился к дамам на площадке. Поднявшись на второй этаж, они оказались в небольшом аванзале с несколькими дверями. Генрих постучал в самую маленькую дверь с ручками-кольцами. При купце Игумнове она вела в комнаты слуг.

Тук. Тук. Тук-тук-тук. Тук-тук.

— Кто там? - отозвались изнутри.

— Это я. Всё в порядке.

Дверь открылась, и навстречу вышел симпатичный худой юноша, одетый в белый халат и медицинскую шапочку.

— Всё готово, Генрих Викторович. Дамы, здравствуйте!

— Отлично. Знакомьтесь, это Перов, мой ученик и ассистент. Он в курсе всего и абсолютно надёжен. Анна Сергеевна, не сочтите за мелочность, но можете расплатиться сейчас?

Виленская протянула шкатулку. В ней лежали золотые царские червонцы и несколько драгоценных колец. Чтобы оплатить омолаживающее переливание крови, женщине пришлось взять последние сбережения.

Генрих бегло пересчитал монеты, осмотрел кольца и остался доволен.

— Пора начинать. Анна Сергеевна, не волнуйтесь. Всё будет хорошо.

— Легко говорить - не волнуйтесь! А меня голова кружится.

— Ну что ж вы так!.. Дышите глубже, спокойнее. Идём.

Генрих завёл всех в самую дальнюю комнату. Переступив её порог, Анна Сергеевна зажмурилась.

Здесь горел электрический свет, такой яркий, что глаза заслезились после тёмных коридоров. Проморгавшись, Анна Сергеевна увидела, что в комнате стоят две кушетки с ремнями вверху и внизу, которыми можно надёжно привязать пациента.

Чуть дальше, у окна ютился стол, на котором были разложены медицинские инструменты. Вдоль стен расположились стеллажи с пробирками, ватой, бинтами и книгами про лекарства.

Но особенно впечатлял стеллаж со стеклянными банками. В них, в желтоватой жидкости, плавали органы — почки, куски мозга, сетки кровеносных сосудов, похожие на красный коралл. Кое-где пучили слепые глаза жабы, змеи и мыши, а в самых больших банках плавали человеческие младенцы-уроды. Кто без рук, кто со сросшимися на манер рыбьего хвоста ногами, у кого из шеи росла вторая недоразвитая голова.

В воздухе витал резкий медицинский запах, вперемешку со сладковатым душком тления.

Алёна побледнела, а Анна Сергеевна ощутила тошноту. Женщине хотелось убежать куда угодно, лишь бы не видеть этих жутких банок. Она вдруг почувствовала себя полной дурой: пробраться ночью, тайно, в медицинский институт?..

Виленская мысленно обругала себя за трусость и снова попыталась представить себя помолодевшей. Ведь ради этого всё и затевалось!

Тут Генрих посмотрел на испуганных дам и набросился на помощника:

— Перов! Ты почему не набросил покрывало на стеллажи? Ведь нашим гостьям неприятно смотреть на это всё!

— Простите, не подумал. Нам-то уже примелькалось.

— Не подумал он… А надо было!

— Генрих, дорогой, нельзя ли поскорее начать? - дрожащим голосом сказала Виленская. - Я готова.

— Да, начнём! Дамы, ложитесь на кушетки, и мы вас пристегнём ремнями. Не бойтесь, это страховка на случай, если вы вдруг дёрнетесь, чтобы игла не вылетела из вены. А дальше просто — кровь у одной из вас забирается и сразу же вливается столько же крови от другой.

— Ну, с богом!

И, размашисто перекрестившись, Анна Сергеевна сама легла на кушетку.

На её запястьях и лодыжках затянулись ремни. Виленская почувствовала себя маленькой и очень уязвимой, и это чувство было очень неприятным.

Перов стоял у кушетки Алёны и протирал руки полотенцем, а Генрих стал рыться в шкафу. Анна Сергеевна видела его согнутую спину.

Вдруг Виленская поняла: что-то изменилось.

В комнате будто стало холоднее, и воздух сгустился, как перед грозой. Предчувствие чего-то недоброго кололо в висках.

Стало очень тихо, и Анна Сергеевна отчётливо услышала своё прерывистое, частое дыхание и биение сердца.

А потом в тишине раздался треск разрываемой ткани.

Генрих Белозёрский повернулся к Анне лицом. Его глаза налились кровью и испускали яркое алое свечение. Кожа стала мертвенно-серой, черты лица исказились, и оно стало похоже на картонную маску. Тело трансформировалось, и одежда трещала, не в силах вместить новые пропорции: по-обезьяньи длинные руки с когтями, мощное тело и полусогнутые, как у зверя, ноги.

Чудовище оскалилось, и в его пасти блестнули четыре длинных клыка.

С Перовым происходило то же самое.

— ААААААА!

От невыносимого ужаса женщины завизжали так, что задрожали стёкла.

— Аааааа, упыри! Вампиры! Помогиииите!

— Они всегда так противно вопят. - поморщился Перов.

— Но добавляет пикантности. Согласись, без эманаций страха у крови вкус совсем не тот. Добыча должна как следует напугаться.

— Да, донорская кровь совсем безвкусная.

И вампиры бросились на своих жертв.

Анна Сергеевна забилась в ремнях, как муха в паутине, но бесполезно — ремни держали крепко. Тот, кто раньше был Генрихом, прижал её плечи и голову к кушетке. Она закричала ещё громче, но тяжёлая ладонь закрыла ей рот, и женщина захлебнулась своим криком.

Генрих метко прокусил артерию на шее. Виленская почувствовала жгучую боль от клыков, будто к коже приложили раскалённые угли.

В воздухе повис тяжёлый железистый запах.

Анна Сергеевна чувствовала, как тёплая кровь струйкой течёт по шее и по груди. И как она же толчками, очень быстро, из тела уходит в клыки вампира. А вместе с кровью вытекает и жизнь. Руки и ноги стали холодеть, ритм сердца сбился.

— Сволочь! Ты обманул меня! - собрав все силы, крикнула женщина.

— Увы, любезная Анна Сергеевна, да. И вы на обман попались. Все попадаются, потому что все хотят чуда.

“Вот и омолодилась”, - успела подумать Виленская, и её сознание милосердно отключилось.

Генрих подвинул обмякшее тело поудобнее и продолжил свою трапезу.

А вот у Перова с Алёной всё шло не так гладко. Неведомо как, но Алёна сумела освободить от ремней правую руку и встретила вампира хорошим ударом в скулу. Рука у неё была тяжёлая, ведь девушка с детства привыкла к сельскому труду, в том числе и усмирять строптивую скотину.

Перов завыл, отшатнулся и замотал головой. Алёна тем временем дотянулась до стола с инструментами и схватила хирургические ножницы. Когда Перов снова приблизился, она с размаху воткнула ножницы ему в левое плечо. Метилась в сердце, но не попала.

Из раны медленно потекла чёрная тягучая жидкость, похожая на смолу. Взбешённый вампир выдернул ножницы из тела и бросился на Алёну. Но у неё уже была свободна левая рука, и девушка обеими руками вцепилась в горло Перова.

Конечно, придушить его Алёна не могла — бесполезно лишать воздуха того, кто уже давно не дышит. Но так ей удавалось держать клыки вампира подальше от своей шеи. Разъярённый Перов хватанул Алёну когтями за ноги. Девушка закричала от боли, но шею вампира не выпустила.

— Генрих, помоги! - прохрипел Перов.

— Ты что, с бабой справиться не можешь? - недовольно ответил Белозёрский, но всё-таки пришёл на помощь ученику.

Против двух вампиров у Алёны уже не было шансов. Скрутив ей руки, они укусили девушку в шею с разных сторон и жадно пили кровь вдвоём.

Вдруг в коридоре раздался топот множества ног. Дверь содрогнулась от сильного удара, слетела с петель и упала.

— Стоять, не двигаться! Руки вверх!

Внутрь ворвались люди с оружием и в форме ОГПУ. Они быстро рассредоточились по комнате и взяли на прицел ошалевших вампиров.

Но странное дело: у командира чекистов глаза тоже горели красным огнём, а кожа была мертвенно-серой! Да и когти не уступали длиной генриховым.

— Вот и встретились, Белозёрский! Наконец-то мы тебя накрыли, ваше благородие, - усмехнулся командир.

— Не могу сказать, что рад тебя видеть, Лазарев. Смотрю, ты так и служишь холопской власти, даже в чинах растёшь.

— Я служу народной власти. - с металлом в голосе ответил чекист. - А вот ты… Когда ты просил советскую визу, тебе поверили и разрешили вернуться. Надеялись, что ты и вправду оставил врангелевское прошлое, будешь заниматься наукой, на пользу людям. А ты за старое: контрреволюционную агитацию ведёшь, убийствами с целью грабежа занимаешься. За кордон с награбленным слинять хотели? Вы оба арестованы!

— Ха! Думаешь, эти дуболомы с наганами нас остановят?

Лазарев крутанул зарядный барабан, вынул пулю и показал вампирам.

— Видал? Серебряная. И почти у всех такие. Здание оцеплено, сдавайтесь.

— И что будет, если сдадимся? - спросил Перов.

— Сбережём время и силы, - пожал плечами чекист. - И суд, возможно, учтёт, что вы не сопротивлялись при аресте.

— Ха! Ваш пролетарский суд — жалкая пародия. Как овцы могут судить волка?! А ты, Лазарев, предатель! Забыл, как мы втроём, ты, я и Богданов, делили одну палатку на фронте? Ты — вампир, хищник, как и я. А защищаешь тех, кто по природе должен быть едой!

— Плохой ты учёный. Если говорить о природе, то вампиры не хищники, а паразиты. Мы не можем жить без человеческого общества, не можем размножаться без людей, не можем даже питаться без них. Это и есть паразитизм. А если вампир ещё и богатей-эксплуататор, как ты, Генрих, то он паразит вдвойне. Ладно, хорош болтать. Вяжите их, ребята!

Издав какой-то невообразимый звук, Генрих стремительно раздулся, утратил всякое подобие человека и теперь походил клыкастую жабу.

Чекисты невольно попятились.

Грохнули выстрелы, комнату заволокло дымом. Жутко завыл раненый в бедро Перов. Собрав все силы, он бросился в окно с такой скоростью, что люди увидели только размытое пятно.

Снизу послышались звон стекла, звук удара тела об землю, выстрелы и крики. На месте маленького арочного окошка в стене теперь красовалась рваная дыра. Пол усыпало кирпичной крошкой.

Генрих бросился на Лазарева, сбил его с ног, и вампиры, вцепившись друг в друга, выкатились в коридор. Генрих рвался к лестнице, а Лазарев пытался его задержать. Но клыкастая жаба была массивнее и сильнее вампира-чекиста и волокла его за собой. Наган с серебряными пулями Лазарев выронил и теперь мог рассчитывать только на свои силы.

С лестницы они скатились кубарем. Лазарев хорошо приложился головой о ступеньку, а сверху его ещё и придавил Генрих. На долю секунды Лазарев ослабил руки, и враг не оплошал.

Клыкастая жаба вырвалась из командирской хватки и побежала в парадные сени. Но там Белозёрского уже ждали.

Снова выстрелы, крики, треск ломающегося дерева и топот ног.

Лазарев дотянулся до перил и, цепляясь за них, поднялся на ноги. К нему подбежал один из бойцов:

— Командир, у вас кровь! Вы ранены?

— Ерунда, - ответил тот, прислушиваясь к себе. - Когтями рванул, гад. Ничего, скоро всё на мне затянется, как и положено кровососу.

Боец улыбнулся командирской иронии и доложил:

— Перов из окна выпрыгнул, а внизу его подстрелили. Насмерть.

— Тьфу ты! Перестарались... Но всё равно, глаз с тела не спускать! Что Белозёрский?

— Удрал на улицы. Но он серьёзно ранен, далеко не уйдёт! Из него кровь хлещет, как из свиньи на бойне. Не бойтесь, возьмём гниду! Всех наших и милицию на ноги поднимаем. И это, командир, там наверху две женщины укушенные…

— Сейчас посмотрю.

Хромая, Лазарев поднялся в злосчастную комнату. В воздухе висела едкая гарь. Стеллажи опрокинуты, банки разбились, а их содержимое разлетелось по полу.

На кушетках неподвижно лежали Анна Сергеевна и Алёна.

Стараясь не поскользнуться на формалине и не наступить на бывший экспонат, Лазарев подошёл к женщинам, пощупал пульс и прислушался к своему чутью. Как и всякий вампир, он точно улавливал эманации смерти.

Анна Сергеевна была мертва. А вот в Алёне теплились остатки жизни. Но именно что остатки: счёт шёл даже не на минуты — на мгновения.

Времени на раздумья и колебания не было.

Нужно было принимать решение, и быстро.

И командир чекистов решился.

Припав к ране на шее Алёны, он сделал несколько больших глотков. Потом схватил скальпель и порезал себе ладонь. Выступила тягучая чёрная жидкость. Лазарев сжимал и разжимал ладонь над открытым ртом девушки, и вампирская кровь по каплям лилась ей в горло.

...Говорят, что если вампир укусит человека, то укушенный сам станет вампиром. Это не так. Если вампир цапнет человека, но жертва останется жива, ничего особенного не случится. Если жертва умрёт на вампирских клыках, то не всегда, а в некоторых случаях она станет упырём. Тупой и злобной тварью, пустой оболочкой, которая не помнит ничего и знает только одно чувство — голод.

А вот если вампир и человек выпьют крови друг друга, причём человек балансирует на тонкой грани между жизнью и смертью… Тогда он переродится в иное существо — разумное, имеющее недоступные человеку способности и сохраняющее память, личность и характер. Так появляются на свет вампиры.

...Алёна зашевелилась и открыла глаза. Прежде голубые, они стали кроваво-красными, и от них шёл слабый алый свет.

Девушка села, удивлённо обвела взглядом разгромленную комнату и увидела бездыханное тело Анны Сергеевны. Она испуганно вскрикнула и только сейчас заметила Лазарева.

— Вы кто?! Что происходит?

— Тихо, тихо, всё хорошо. Сейчас развяжу тебе ноги. Вставай, только аккуратно - после метаморфоза голова кружится. Как тебя зовут?

— Алёна.

— А меня - Михаил Андреевич. Фамилия моя Лазарев, я из ОГПУ. Пойдём, Алёнка. Нам с тобой предстоит долгий разговор.

Историческая справка:

Богданов, Александр Александрович (1873-1928 гг.). Настоящая фамилия — Малиновский. Русский революционер, врач, общественный деятель, философ и писатель. Основатель и директор первого в мире Института переливания крови; автор фантастических романов “Красная звезда”(1908 г.) и “Инженер Мэнни” (1912 г); основатель дисциплины “тектология”. Пропагандировал обменные переливания крови и верил, что это ведёт к настоящему единству людей, потому что через “единую кровеносную систему людей” снимутся возрастные, половые и расовые и иные противоречия.

Великая война (Большая война) — Первая мировая война.

Институт переливания крови (сейчас — Национальный медицинский исследовательский центр гематологии) — первый в мире научно-практический институт такого рода. Был основан в Москве 26 февраля 1926 года, располагался в бывшем особняке купца Игумнова на улице Большая Якиманка. В 1938 году переехал в другое здание.

“Карты Сведенборга” — колода карт Таро. Впервые в Российской империи её издали в 1859 году под названием колода «Гадательные карты знаменитого профессора Сведенборга», часто её ещё называли “испанец и амазонка”, по главным картам. Не факт, что знаменитый шведский теософ и мистик Эммануил Сведенборг (1688-1772 гг.) имеет прямое отношение к этой колоде; возможно, авторы колоды Петров, Зыков и Соколов использовали имя Сведенборга для солидности. Так или иначе, колода активно переиздавалась до конца XIX века и пользовались популярностью.

“Киевская ворожея” — карточная колода для гадания, приложенная к книге “Киевская ворожея: Таинство олимпийских гадания на картах”. Впервые книга и колода были изданы в 1879 году. Рисунки колоды были основаны на греческой мифологии.

“Русские пословицы и поговорки” — колода для гадательного пасьянса, проиллюстрированная художником Н.Ф. Петровым. Впервые вышла в 1908 году и была очень популярна, не в последнюю очередь благодаря качественным рисункам, изображающим сцены из русской жизни.

Тектология, она же всеобщая организационная наука — концепция, разработанная А.А. Богдановым. В переводе с греческого само слово означает что-то вроде “наука о строительстве, созидании”. Основная идея тектологии состоит в тождественности организации систем разных уровней — от микромира до биологических и социальных. Разнородные явления объединяются общими структурными связями на основании единства и объективности законов организации объектов. В своём трёхтомном труде про тектологию Богданов предвосхитил многие идеи кибернетики, теории систем, синергетики и др.

На картинках - внутреннее убранство бывшего особняка купца Игумнова