Глава 1
Старая лампа перестала гореть сегодня. Уже несколько дней она вела себя странно: постоянно мигала, а теперь наконец – то погасла. Теперь можно вернуться. Моя роль завершена - значит, я больше не нужен. Карандаш в моих пальцах дрогнул – дерево треснуло под давлением. Закрыв глаза и выцарапав из памяти собственное имя, словно ножем, меня пробрал холодный пот и тут же обжёг кожу.
- Фосс Кассиан
Собственное имя прозвучало в моих устах и казалось незнакомым. На мгновение, в груди что-то сжалось, боль была настоящей, непроизвольно, уже по привычке я поднял голову и посмотрел в зеркало чтобы увидеть свое лицо. Отражение в зеркале показало незнакомца. Светлые волосы, беспорядочно падающие на лоб. Карие глаза, изучающие собственные черты, будто в первый раз. Вот и все. Личность глупого часовщика – Теодора, умерла сегодня. Это две недели под глупой личностью прошли довольно тяжело. Думаю, в следующий раз я точно не выберу эту профессию снова. Вообще ремонтировать что-то не люблю. Почему вообще изначально мне думалось, что быть часовщиком легко? Бедные мои пальцы, за это время мне пришлось отремонтировать наверное около сотни часов. Чтож, моя задача закончилась успешно. Я выполнил то, что должен был и теперь меня здесь ничего не держит.
Осталось только найти экипаж и вернуться домой.
Хотя «дом», довольно странное понятие. Для меня «дом» это место где можно отдохнуть и поспать в своей тёплой и удобной кровати. Моя кровать конечно же самая лучшая.
Но думая об этом, мне вспомнилась моя знакомая. Для нее «дом», это глаза. Ведь это просто нелепо. Как глаза могут быть домом? Я там не смогу поспать, там не найду холодильника, да ведь там даже жить нельзя! Глупость какая-то называть глаза – домом.
Продолжая думать об этом дальше, я не спеша вышел из квартиры, в которой жил последние две недели. Вообще за квартирку было заплачено на месяц. Но раз задача была окончена быстрее срока, то в этой квартире я больше не нуждался. В любом случае, платил за нее не я. И мне было всё равно дальнейшая судьба этой квартирки.
Желая убраться с этого города как можно скорее я ускорил шаг. Нужно скорее найти экипаж, уехать отсюда, а потом мне удастся отдохнуть в своей любимой тёплой кровати.
Быть бедным - значит вечно таскаться пешком. А зачем, если можно просто сесть в экипаж и поехать? Быстрее, удобнее, и ноги не болят. Всё упирается в деньги - без них ты вечно плетёшься в хвосте, а с ними мир становится гораздо комфортнее.
***
Устроившись в вагоне поезда, я тут же взялся за письмо к боссу, уведомляя его об успешном завершении миссии и обещая явиться через три дня по прибытии в Лондон. На первой же остановке, едва поезд замедлил ход, я поспешил опустить конверт в почтовый ящик на перроне. Теперь, когда обязанности были исполнены, оставалось лишь коротать время в пути.
Я решил развлечь себя, разглядывая попутчиков, разделявших со мной это купе. Занятие, надо признать, оказалось не самым удачным. Рядом со мной восседала пожилая дама, которую при первом взгляде можно было бы назвать милой — если бы не одно 'но'. При ближайшем рассмотрении вся ее внешность вызывала непроизвольное отторжение: седые, неухоженные волосы торчали в разные стороны, словно испуганный ёжик, а лицо, густо замазанное косметикой, напоминало потрескавшуюся маску. Румяна лежали неровными пятнами, словно их наносили в полной темноте, а губы, выкрашенные в ядовито-розовый цвет, криво улыбались, будто насмехаясь над самой идеей эстетики. Её ногти, выкрашенные в пронзительно-синий цвет, выглядели столь же безвкусно, как и весь её облик. Я понимал, что подобные мысли могут показаться невежественными, но что поделать – истина часто бывает нелицеприятной. Особенно когда её подчёркивает оглушительный голос, которым моя попутчица общалась с такой же эксцентричной спутницей.
Их смех – резкий, пронзительный, лишённый всякой умеренности – буквально терзал мои барабанные перепонки. Я невольно размышлял: неужели старость неизбежно превращает человека в подобную карикатуру? В существо, не ведающее ни о вкусе, ни о такте, ни о простейших нормах приличия?
Если судьба когда-нибудь сведёт меня к подобному состоянию, я умоляю – пусть кто-нибудь избавит меня от такого существования. Лучше достойная смерть, чем жизнь в роли шумного, безвкусно разукрашенного пугала, вызывающего жалость и раздражение у окружающих.
***
До Лондона оставалось еще четыре часа пути – срок, достаточный, чтобы в полной мере насладиться обществом этих почтенных дам. Два часа, проведенные в их компании, оказались для меня исчерпывающими: они втянули меня в бесконечную беседу, заставили играть в «города», и я едва сумел вырваться из этого кошмара под благовидным предлогом необходимости справить нужду. Как вовремя я это сделал. Одна из моих попутчиц уже собиралась предложить мне какой-то свой «фирменный» чай – словно отравления мне не хватало…
Выбравшись из купе, я решил пройтись по вагонам – хоть какое-то спасение от навязчивого внимания пожилых леди. Пусть лучше я буду выглядеть странным, бродящим без цели пассажиром, чем снова окажусь в плену их неуемного простодушия и синего лака для ногтей.
***
Один… два… три…
Счёт — странная штука. Он успокаивает, когда нужно не сорваться, не ударить первым, не сделать что-то импульсивное. Считай до десяти, а потом бей, — говорили мне. Но не слишком медленно, а то станет скучно.
Четыре… пять… шесть…
Эти тёмные улицы — они словно ждут, когда ты начнёшь шептать цифры себе под нос. Попробуй, посчитай до десяти в глухом переулке. Говорят, тогда из теней выползают твари. Вы не пробовали? Очень зря. Это, наверное, самый эффективный способ покончить с жизнью.
Семь… восемь…
Шутка? Забавно, не правда ли? Хотя, если честно, вовсе не смешно. Я с вами согласен. Но что поделать — такой уж я не интересный человек.
А вообще, человек ли я?
Вот вопрос, который заставляет задуматься. Биология твердит, что мы произошли от обезьян. А мораль? Мораль шепчет: «Не все из нас — люди»
Девять…
Я знаю, кто я. Я — удильщик. Не человек. Если бы меня назвали монстром, я бы лишь кивнул. Да, я монстр. Удильщики — не люди. Разве можно считать кого-то человеком, если он каждый день совершает столько грехов?
Десять.
Завтра схожу в церковь. Помолиться. Когда я был там в последний раз?
Но даже молитва не смоет этого.
Никогда не смоет.
Если бы меня спросили, что я люблю – я бы растерялся. Не от скудости чувств, а от их избытка. Я – надевал слишком много масок, каждая из которых в какой-то момент становилась правдой. Где же настоящий я? Возможно, он остался там, где впервые примерил чужое лицо. Или растворился между ролями, как тень между вспышками света.
***
Бродя по вагонам, я предавался размышлениям, украдкой заглядывая в приоткрытые двери купе. Однотипные интерьеры спальных отделений различались лишь своими обитателями – здесь семья с шумными детьми, там одинокий путник… Детский смех, такой искренний и беззаботный, радостно наполнял пространство, но для моих уставших ушей становился настоящим испытанием. Голова постепенно начинала ныть, но я не смел осуждать – кто из нас совершенен? Каждый несёт свой крест, а дети – своё особенное, шумное счастье.
Достигнув хвоста состава, я развернулся и медленно пошел обратно. Мысль мелькнула внезапно: а почему бы не заглянуть в кабину машиниста? Нужно лишь принять облик кого-то из персонала – благо, даже переодеваться не придется. План заманчивый, почти невинный, особенно на фоне того, что приходилось делать во время задания.
Если бы не эта проклятая совесть, я бы давно превратил свою способность – если это можно так назвать – в инструмент для личной выгоды. Родители, видимо, слишком хорошо вбили в меня понятия чести. Использую свои возможности для себя – и тут же чувствую жгучий стыд. Но когда начальство приказывает творить настоящие мерзости… странное дело – ни капли раскаяния. Лишь холодная пустота, будто душа уже давно отбывает где-то в другом месте, пока тело выполняет приказы.
Но зато за эту работу хорошо платят – а значит, оно того стоит. Подняв с пола случайную бумажку (видимо, чей-то ненужный клочок), я окинул взглядом коридор – никто не смотрит. Вдохнул глубже, представил себе новый облик: черты лица, походку, даже мимику.
Знакомое жгучее чувство – будто по коже пробежались раскаленные иглы. Сжал зубы, зажмурился, резко выдохнул через нос – и боль отступила. В темном окне мелькнуло отражение: совсем другой человек смотрел на меня.
— Имя мое – Маркос, — пробормотал я вслух и тут же поморщился. Какое идиотское имя. Почему именно это имя пришло мне в голову? Но для пятиминутной роли сойдет.
Провел рукой по изменившимся волосам, ощутил под пальцами незнакомую фактуру – да, все реально. Теперь вперед, к кабине машиниста.
Я едва успел насладиться своей новой ролью. Кожа ещё пощипывала после перевоплощения, а в груди приятно щемило — как у ребёнка, получившего новую игрушку. Шаг был лёгким, почти пружинистым, когда…
- Ты! Эй, ты!
Жёсткая хватка на моём локте вырвала меня из приятных мыслей. Проводница — полная женщина с потными висками и выцветшей формой — дёрнула меня назад. Её пальцы въелись в рукав моего пиджака.
— Чего стоишь без дела, а? — она хрипло дышала, пахнуло дешёвым кофе и сигаретами. — В девятом вагоне беда! У женщины дитё пропало! Рыженький пацан, в синей курточке, лет восьми. Бегом проверяй другие вагоны!
Я открыл рот, но она уже развернулась и заковыляла прочь, крича через плечо:
— И смотри в оба! Может, его кто увёл!
Моя рука дёрнулась в странном спазме — будто сама собой. Я отряхнул рукав, потом ещё раз, сильнее. На ткани остались влажные пятна от её пальцев. Брр…
— Чёртовы нищеброды, — прошипел я сквозь зубы, — вечно лезут, вечно хватают…
Пальцы сами собой потянулись к карману за платком. Вытереть. Обязательно вытереть. Эти людишки… их прикосновения словно оставляют невидимую грязь. Как будто их бедность заразна.
Я резко зашагал вперёд, намеренно стуча каблуками. Пусть слышат, пусть убираются с дороги. Кого волнует какой-то сопляк? У меня свои дела.
Я замер у входа в вагон, наблюдая, как молодой проводник лихорадочно заглядывает в каждое купе. Его движения были резкими, нервными – видно, начальство уже надавило. Он ещё не заметил меня, но это вопрос секунд.
Глубокий вздох. Пальцы сжали в кармане тот самый клочок бумаги – мой «якорь». Разрыв. Острая, знакомая боль пронзила тело, будто тысячи игл впиваются под кожу. Я стиснул зубы, чувствуя, как черты «Маркоса» тают, словно воск. Через мгновение в отражении окна уже смотрел я – настоящий.
— Чёрт возьми… — прошептал я, потирая виски. Всё ради чего? Чтобы полчаса побегать в чужой шкуре?
Плечи обмякли. Словно ребёнок, у которого отняли игрушку. Оставалось только брести обратно – к своему купе, к этим невыносимым старухам. Хотя бы надежда теплилась: а вдруг они уже вышли? Или уснули? Или… Нет, слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Но когда я отодвинул дверь купе, меня ждал сюрприз:
Две пожилые дамы сидели, увлечённо играя в карты. Между ними, развалившись на сиденье, дремал… рыжий мальчик лет восьми. В синей куртке.
Одна из старух подняла на меня хитрые глазки:
- О, это наш сосед! Милок, не хочешь присоединиться? Мы тут мальчика нашли – совсем одинокий был. А ты что такой грустный?
Её подруга вдруг хихикнула, доставая из сумки термос:
— Или чайку боишься? Мы же не отравим!
Я застыл в дверях, чувствуя, как реальность мягко издевается надо мной. Вот же ирония – ребёнок, которого я отказался искать, нашёлся сам. И именно там, куда я так не хотел возвращаться…
- Чай… — я медленно закрыл за собой дверь. — Да, пожалуй, я попробую.
