ramypoetry

Пока прочитана только половина книги, но некоторое представление уже сложилось. Наверно, как посредственный социолог оценивать качество содержания и суть теории, я не имею право, но вот некоторые интересные моменты и общую атмосферу тезисно хотелось бы отметить:

- Книга представляет собой сборник статей по примерно единой тематике. Это важный момент, потому что неподготовленная я, немало тупила, когда глава завершалась и ожидалось логичные продолжение, а его там как будто бы не было. Однако в любом случае единая ось содержания в таком титаническом труде присутствует.

- Почему-то я ожидала четких терминов и закрученного психологического разбора, а на выходе получила очень художественное и даже метафорическое творение Юнга. От подобных трудов ждешь жесткости. Не в пример Юнгу тот же Дюргейм за красотой как будто бы не гнался, ну может потому что социолог и каждое свое слово привык подтверждать статистикой. В этой книге, в каждой из статей присутствуют образы, метафоры и некоторая литературная вольность. Тот кто знаком с идеями Юнга наверно поймёт, почему текст изобилует метафорами и художественными образами. Я пока только отдаленно начала смекать, что всё вращается вокруг бессознательного, мыслящего совершенно иными паттернами, завязанными на культурных особенностях среды, в которой вырос конкретный человек, на историческом контексте и многом другом, что обычно выступает не в конкретных персоналиях или предметах, а в чем-то метафоричном.

- Из предыдущего вытекает и обилие отсылок ко всякого рода художественной литературе, музыке, картинам, вообще любому проявлению человеческой культуры во вне. Через эти проявления Юнг и занимается интерпретацией психических расстройств, как отдельного человека, так и огромного общества. Это дает некоторое понимание масштабных социальных изменений, но помимо этого я узнала кучу новых имен и хочу перечитать "Фауста".

- Категоричность с какой Юнг обрисовывает пороки или иначе говоря особенности сформировавшейся ментальности некоторых наций, может задеть читателя и об этом, кстати говоря, в начале книги предупреждают. Но зато любителям черного юмора явно зайдут слова, которые в нашем ныне уж очень толерантном обществе, запрещены.

Для прочтения этой книги, точнее для её полного или хотя бы, как в моем случае, частичного понимания, необходимо иметь некоторые представления о психологии как науке. То есть знать, как минимум, имена видных представителей и направления в которых они работали, так как это поможет легче ориентироваться в содержании, потому что оно построено на интерпретации довольно популярных теорий в психологии.

Большая часть книги базируется на теориях Зигмунда Фрейда родоначальника психоанализа. Беккер очень тактично и обоснованно разбивает сведение теории Фрейда до сексуализации всех психических процессов, замещая слово «секс» словом «смерть», и, если говорить простым языком, по мнению автора краеугольным камнем всех психических проблем, включая больных и относительно здоровых людей, является осознание ребенком своей тварности, своей смертности.

Если Фрейд видел в существующих психотравмах человека половой подтекст, то Беккер вполне обоснованно протестует, говоря, что великий психоаналитик был на верном пути и в целом теория и последствия всех этих особенностей верны и заложили основу будущего психологии как науки, но концентрация на сексуальной стороне вопроса, исказило истинное представление о корнях проблемы. То есть в тот период, когда по мнению Фрейда формируются зачатки, например, Эдипова комплекса, в действительности возникает первое столкновение ребенка со своей уязвимостью, с невозможностью быть бессмертным и всесильным. Если до трех лет его мир сводится до всепоглощающей заботы матери и ограниченного ума, то после трех лет ребенку предстоит более осознанно столкнуться со своим существованием в физическом теле, которое может болеть, испражняться и делать вообще кучу неприятных вещей. Великая проблема человеческого дуализма предстает перед маленьким человеком, которая, кстати, не проходит по мнению Беккера никогда, а только успешно подавляется. С одной стороны совершенное, мыслящее, духовное, нарождающееся в быстро развивающемся мозгу существо, а с другой ограниченное физически, к тому же с разницей в половых органах (их видимом наличии или как в случае с комплексом кастрации их отсутствием). В этом и заключается дуализм, который становится основой многочисленных страхов, тревог и даже тяжелых расстройств вроде шизофрении.

Вместе с тем под разбор попадает и Кьеркегор, и очень интересным образом. Беккер опирается на тот факт, что Кьеркегор придерживался религиозного взгляда на жизнь и его философские изречения во многом построены на вере в Бога. Выше я упоминала о подавлении, и по мнению Беккера самые счастливые люди на земле – это успешно подавляющие свой страх смерти, и религия является одним из пусть и не совершенных, но проверенных методов подавления этого страха, потому что не подразумевает смерти как таковой. Будет некий переход в иную форму жизни, реинкарнация, рай и еще чего, но не смерть. Жизнь с твердой убежденностью в существовании загробного мира весомо облегчает задачи психики противостоять постоянному страху сдохнуть, а мир у нас изобилует вариациями смертей, так что бояться тут есть чему.

Однако с приходом технического прогресса, со стремительным развитием наук, снизилось и влияние религии. Защита психики в лице Бога спала, и люди несмотря на то, что получили право быть просвещенными, оказались обреченным бесконечно страшиться неизбежности. По мнению Беккера именно снижение роли религии в жизни рядового обывателя, заставило буйным цветом расцвести все виды психологий. Люди искали и ищут ответов, люди пытаются запрятать свой страх поглубже и перерывают свое прошлое, где периодически всплывают травмирующие, связанные с самым основополагающим страхом – страхом смерти – моменты. Психоанализ позволяет обывателю беспрепятственно пересматривать свое детство, помогает осознать, выстроить логику того, как развивалась личность и откуда взялась боязнь, в том числе боязнь жизни, да-да, на другом конце от страха смерти стоит страх жизни. Но это углубление в психику не решает проблемы, оно лишь разбирает саму суть страха по атомам, но не убирает его и совершенно бесполезно в подавлении. Лучше религии, судя по всему, пока ничто не справлялось с подобными особенностями психики. Но так или иначе для нового времени Бог недостаточно силен в сердцах людей и те мечутся между кабинетом психоаналитика и собственными методами выживания в условиях постоянной тревоги.

Выход видится в объединении психологии и религии таким образом, чтобы страхи жизни и смерти эффективно подавлялись, но не блокировали человеку возможность к просвещению. В это единение, предполагаемое Беккером, не особенно верится, но мне ли судить. Факт остается фактом, автор считает, что психоанализ в чистом виде бессилен, так же как слепая религия.

Помимо прочего я хотела бы отметить еще некоторые интересные и на мой взгляд положительные особенности труда. Здесь вы встретите бесчисленное количество отсылок и ссылок, как на религиозные трактаты, так и на других психологов, психотерапевтов, социологов и даже литераторов. Для пущей достоверности автор разбирает конкретные примеры из своей практики или из практики, приведенной другими психотерапевтами. Книга не обладает терапевтическим эффектом, как например ориентированные на саморазвитие личности труды. Здесь в большей степени присутствует здоровый цинизм, сухость научного языка и отвлеченные философствования. Ходишь от страницы к странице в полном непонимании философский ли это трактат о жизни и смерти или научный труд по психологии. В целом книга будет полезна тем, кто интересуется психологией и не боится совсем непривлекательной реальности человеческого существования.

Давно у меня не было таких книжных марафонов, однако удалось как-то урвать в начале года денек, полностью забитый одной книгой и не из желания побить какие-то свои личные рекорды, а просто хотелось уже дочитать, не сходя с места и не теряя нить содержания. Вообще самое неприятное для меня в чтении – это пытаться вспомнить, что там было до моей закладки.

Романтично, как делают профессиональные блогеры, запланировать день для себя и книги не получилось. Проснулась в дурном настроении, желчный подавал намеки на будущую изжогу. Из-за сумбура в голове с самого утра осилить что-то тяжко-научное, я не могла и выбор пал на «Географ глобус пропил» Алексея Иванова. Я очень люблю фильм, снятый по книге и мне еще и друзья подарили чудесный томик с подписью самого автора, за что им отдельное спасибо. Так что сам Бог велел взяться за географа.

И географ не подвел. Текст не утяжелен сложными оборотами в великом объеме, наоборот, всё в меру, всё под читателя вроде меня. Однако, даже не изобилуя Пушкинскими метафорами и прочим муторным литературным делом, автор с легкостью добился, чтобы я живо представила себе, что такое Пермь-обычная. Вообще тут все звезды сошлись, ведь я еще и Пермь очень люблю. И все эти речные дали, эти замершие во льду суда и лодочки, серые улочки, многоэтажки, квартирки, люди, всё было какое-то до боли родное, какое-то свое. А про боль – это да. Боль тут в самой природе выражена человеческими чертами, словно автор Пермский край соотносит с жалким людским образом и находит сходства, пересечения. И следуя автору ищу и я. Кто-то скажет хтонь, как это модно сейчас говорить, а я скажу дом. Большой человеческий дом, растянувшийся на всем побережье времени, где на отмель часто выбрасывает всякую грязь, дохлую рыбу, мусор. А в мутной воде стоят потертые, измотанные тяжелыми годами суда. Суда-люди.

Наверно в фильме очень хорошо свет сошелся на одном только Служкине, фильму всегда нужен герой, нужен центр, вокруг которого вращается сюжет. Но в книге ощущение сложилось иное, будто не мир вращается вокруг Служкина, не его глазами мы смотрим на чернь реальной жизни, а он вращается вокруг одних и тех же камней в речном пороге. То его в одну сторону несет, то в другую. Он выгребает, выруливает, хватает воздуха ртом и снова на дно. И вроде всё благоволило тому, чтобы он свой моральный кодекс подопнул. Но в людях есть какое-то стремление оставаться хорошими, стремление сохранить в себе последнюю частичку чистоты, или защитить чужую чистоту. Такие поступки не ценятся, их порой даже не замечают, хотя стоило бы. Не говорю, что Служкин олицетворение хорошести, наоборот, посыл тут иной. Он рисуется на страницах почти пресмыкающимся, который отринул всё.

Всё да не всё, а искать в себе, копать в своей гаденькой душонке и находить святое, хоть самую малую кроху нужно. Служкин откопал в себе мораль, даже куда более прочную, чем я ожидала. И хотелось напомнить людям о том, чтобы почаще искали в себе этот моральный компас, вопреки давлению извне, потому что в бурной реке жизни все наши цацки ничего не стоят, а за что-то цепляться надо.

И это я только про самую центральную проблему говорю, а там ведь еще очень много затрагивается знакомых нам всем проблем семьи, любви и верности. Смотрим мы на эти вещи через странички книги совершенно иначе, теряясь в смыслах греха и порока, потому что в жизни на самом деле очень сложно провести черту между плохим и хорошим. А. Иванов не проводит, он даже не высказывает своего личного взгляда на поступки тех или иных героев. Он дает нам как сырое лежалое мясо людское месиво судеб и велит самим решать, с чем это подавать и надо ли. Очень обнаженно представлена жизнь окружения Служкина. А потом бац и текст разрывает целый пласт его детства. Будто вырвали из школьной тетрадки страничку и дали «на, читай». После этого опять всё в голове переворачивается, новый угол обзора, новые вопросы, но и на этом эксперименте А. Иванов не остановился. В конце с читателем начинает говорить сам Служкин и это вызывает не то стеснение, не то шок, потому что вот этого голенького человечка нам показали со всех сторон, а теперь нате, говорите с ним. Пришлось говорить, а он оживал, расцветал по-всякому, но для остроты моральной дилеммы наилучший вариант было дать шанс читателю на личный диалог с ним, с этим многосторонним и как будто бы конченым человеком.

Наверно процентов 50% моего восторга от книги основано на моменте перехода повествования от третьего лица к первому лицу. Это шокирует, это вызывает противление, потом наоборот глубокое погружение. Накал под конец такой, что с восьми вечера и до двенадцати часов ночи я вообще не отрывалась. Захватывает – это когда ух, всё на подъеме, идешь к победе вместе с героем. А здесь другое, здесь борьба всех со всеми и читателя с автором, и читателя с самим собой. А Служкин… Служкин это так, это скорее собирательный образ нашего собственного потаенного дерьма, наших грешков, наших гаденьких мыслей, от которых не убежишь, но иногда спрячешься. Здесь показали лишь один из многих человеческих пороков и борьбу с ним, борьбу на всех уровнях: социальном, физическом, психологическом. Победа пришла, но без конфетти и софитов. Победа вымученная, серая, больная, но нужная в здоровом человеческом обществе.

Такое приятное, такое нежное название книги - «Детство», что ожидания совершенно не совпадают с реальностью. Наверно мы живем в совсем уж тепличных условиях, чтобы принять в себя мысль о, например, наказании розгами до состояния располосованной в лохмотья кожи. Это что-то на языке насилия и никак не вяжется с обыденностью. Однако для тех времен это и есть обыденность вполне естественная. Сперва отталкиваешь от себя эту книгу, набитую горестями, болями физическими и духовными, страданиями непомерно высокими для крошечного мальчишки, а потом вдруг страницы начинают расписываться яркими образами людей, выросших в этих условиях, людей с непростыми судьбами, которые вопреки всему вдруг иногда сходятся, поют, пляшут, живут.

Именно живут. В этой книге показана жизнь не в каком-то её однобоком свете, она собрана воедино, в отрезке детства одного ребенка, который впитывает в себя события, людей и переваривает своим ещё нетронутым и свежим умом. Мы видим и удивляемся вмести с ним, мы переживаем и обижаемся, пакостим и тоскуем, ощущая себя в образе Алёшки Пешкова, мальчишки шести-семи лет, проживающего в доме бабушки и дедушки. И в этом доме то появляются, то пропадают разные люди, включая его собственную мать. Для описания детской тоски по матери не хватит и десятка листов, так она незаметно, а порой и ярко проступает на страницах книги. Как она многогранна и глубока, хотя это всего лишь ребенок, с чьими чувствами по тем временам никто не считался.

С чувствами не только детей в тех условиях не считались. Горький показал всю темную и светлую сторону человеческой души без детализации конфликта. Мы видим только то, что видел Алешка Пешком, а об остальным нужно догадываться, но догадаться не сложно. Там, где он печально удивляется, что бабку так жестоко ударил дед, беснуется и хочет мстить, читатель незаметно подглядывает будто за ширму, припоминая какое положении занимала женщина в те далекие годы. Разумеется, не повсеместно, так, например, совершенно в ином свете видятся отношения отца и матери Алешки. По витиеватым рассказам бабушки, он знакомится с миром настоящей искренней любви, юной и рано утраченной, которая навсегда покалечила душу матери. Ему ещё сложно дается понимание этой силы единения двух душ, но читатель ощущает, что вместе с умершим Максимом умерла и часть души его матери.

И все эти люди и связаны между собой, и разорваны, где застарелыми обидами, где новыми условиями. Мечется меж ними Алёшка, ищет тепла, то у матери, то у бабушки, везде чужой и родной одновременно. А за воротами их дома жизнь еще пестрее и сложнее. Тут вам и юродивые, и забавные мастеровые, и сосед-психопат, любящий пострелять по людям. Всё в кучу, всё перемешано и доведено до кипения и такова жизни. Размеренность и спокойствие совершенно далекие от реальности вещи, даже сейчас с трудом достижимые. А тут ещё и пожары, с которыми слабый беззащитный человек почти не способен бороться, только стой и смотри, как сгорает годами нажитое добро.

Отдельное место занимает описание смертей. Такие они простые, холодные, уродливые, что через шкуру Алёшки чувствуешь бренность человеческого тела. А ещё глупые смерти, как смерть Цыганка - зашибло крестом, какой несли на кладбище. Абсурднее смерти не найти, а ведь на деле она часто такая - такая неприглядная, глупая, без геройских проявление.

Также глупа и уродлива натура человеческая, прекрасно показанная в персонаже деда Алёшки, в моменте, когда он начал стремительно меняться от накатившей бедности. Мелочно считал он каждую копейку, обирал свою старуху Акулину. И вот он свет Божий, истинный свет любви бесконечной и всепрощающей – бабушка Акулина Ивановна.

Через этого персонажа читатель знакомится с глубинами русской культуры, с музыкой, сказками, с отношением к Богу. Бог Акулины Ивановны совершенно земное существо, безгневное, доброе и любящее. С ним можно по-свойски, по-людски. И Бог этот ею видится и в людях и становится ясно, откуда в ней столько силы и прощения к тем, кто зачастую её обижает. Наверно это мой любимый персонаж книги, самый чистый, наивный и самый надежный. На самом деле здесь нет откровенно плохих персонажей, потому что все они люди, рядовые обыватели в которых с лихвой накоплено и плохого, и хорошего, остается только рассмотреть в них свет.