У меня есть идеи, которые я отдаю на аутсорс нейросетям. Часто получается неплохо, как вам?
В текст не вносил вообще никаких правок, только делал комментарии для переработки первоначального результата.
Сознание вернулось к Артуру Блэйку волной тошнотворной боли. Голову раскалывало, тело ломило, как после долгой лихорадки. Он попытался пошевелиться и не смог. Жесткая ткань мешковины впивалась в голую кожу под мышками, в пах. Он был подвешен.
Он заставил себя открыть глаза. Правый увидел бескрайнее кукурузное поле, залитое багровым светом уходящего дня. Левый был залеплен чем-то тёмным и липким. Засохшая кровь.
Он медленно повернул голову, и мир перевернулся. Он был прикован к высокой, грубой балке, вбитой в землю. Его руки, растянутые вдоль перекладины, были стянуты у запястий проржавевшими тросами, впивавшимися в плоть при малейшей попытке пошевелиться. Ноги болтались внизу, не доставая до земли, а тонкие, но прочные верёвки туго стягивали лодыжки, передавая всю тяжесть тела на изуродованные запястья. В его левой руке, сжатой в чужом, неумолимом кулаке, было вложено древко.
Вилы. Старинные, трёхрогие. Вес был чудовищным.
Он бессмысленно уставился на них, пытаясь понять. Зачем? Почему? Его мозг, затуманенный болью и страхом, отказывался складывать картину.
И тогда его взгляд скользнул дальше, по полю. И он увидел их. Другие балки. Десятки. Они возвышались над поникшими стеблями кукурузы, как сгнившие зубы. На одной висел лишь клочьями свисающий остов, чьи костлявые пальцы всё ещё сжимали рукоять косы. На другой болталась тёмная, почти мумифицированная фигура с ржавым топором, вросшим в грудь. Чуть поодаль алел потёртый пластик лопаты, привязанный к согнутой в локте руке. И повсюду — пустые балки, с которых свисали оборванные верёвки, немые свидетели того, что кто-то когда-то сорвался. Или был сорван.
Первый из Них пришёл с наступлением полной темноты. Он выполз из-под стенки кукурузы не как существо, а как сама тьма, принявшая форму. Длинное, многосуставчатое, оно ползло по земле, издавая мокрый, чавкающий звук. Его глаза светились тусклым, болотным огоньком.
Сердце Артура заколотилось в грудной клетке, как пойманная птица. Инстинкт заставил его двинуться. Он рванулся, и тросы с хрустом впились в кость. Боль была ослепительной. Но он поднял вилы. Древко скользнуло в потной, несвободной ладони.
Тварь приблизилась. От неё пахло могильным холодом и разложением. Артур, сдавленно рыча, ткнул вилами вперёд. Слепо, отчаянно.
Один из зубьев вошёл во что-то плотное, с глухим хлюпающим звуком. Тварь издала визг, от которого кровь стыла в жилах, и отползла, оставляя за собой чёрную, маслянистую полосу.
Артур опустил вилы, тяжело дыша. На него брызнула тёплая, липкая жидкость. Он понял, что не убил её, а лишь отогнал. И, судя по шевелению в глубине поля, ненадолго.
Ночь растянулась в вечность, в бесконечную череду боли, страха и коротких, яростных схваток. Они приходили разные: ползучие тени, летающие сгустки тьмы с когтями как бритвы. Каждый раз он поднимал неподъёмные вилы. Каждый раз они впивались во что-то, заставляя тварь отступать. Каждый раз он терял каплю крови, каплю сил, каплю рассудка.
Он видел лица в кукурузе. Лица тех, кто был здесь до него. Истлевшие маски, насаженные на другие колья. Потерянные. Сдавшиеся.
«Присоединяйся к нам, — шелестели они. — Боль прекратится».
Рассвет застал его висящим на окровавленных верёвках, опирающимся на вилы. Он выжил.
Но когда солнце поднялось выше, он увидел на краю поля высокую фигуру в развевающемся чёрном одеянии. Она несла на плече новый, свежеотёсанный кол. Фигура медленно обходила поле, равнодушно оглядывая балки, будто проверяя исправность станков на конвейере. Она искала пустое место или того, кто уже не сможет сражаться. Артур понял: его борьба была всего лишь частью бесконечного цикла, и его место уже готовы занять.
Он закрыл свой единственный видящий глаз. День только начинался.