Dr.Zolotov

Я – френолог, - говорю я.

Моя гостья кивает с наигранным уважением. Не думаю, что ее реакция была бы иной, если бы я представился астрологом, чернокнижником или гадальщиком по внутренностям.

Тем не менее, ее смущает наличие у меня кабинета, а также бронзовой таблички на улице, сообщающей : «М-р Галбрейт, доктор медицины».

В глазах этой леди все мы мазаны одним миром, и место в этом мире нам отведено раз и навсегда: на Пикадилли, Трафальгарской площади и на Стрэнд-стрит, в ярмарочных балаганах, раскрашенных созвездиями, каббалистическими символами и прочей оккультной мишурой.

Нам не полагается ни кабинетов на Кингз-роуд, ни бронзовых табличек. К нам заходят, чтоб недорого развлечься – предсказание будущего по линиям ладони за полпенни, гадание на Таро за пенни, и, выбор богатых и эксцентричных – полный гороскоп на год за три пенса.

Еще к нам заходят тогда, когда больше никакой надежды не остается.

Я помогаю леди снять плащ, призванный уберечь ее от промозглой лондонской погоды. Леди прибыла с охранником, что говорит о ее состоятельности, а также – благоразумии. Охранник остался ожидать на улице – что, в свою очередь, сообщает о приватности дела.

Разочарованная моим до неприличия заурядным обликом (ни белоснежной бороды, ни усыпанной блестками мантии), она глядит на скудную обстановку моего приемного кабинета.

Гости, как правило, рассчитывают увидеть нечто среднее между лабораторией алхимика и иезуитской аптекой – колбы, треноги, реторты со странными жидкостями, чучела животных и множество книг, при одном взгляде на которые настоятель ближайшего храма покрылся бы испариной. И, разумеется, непременный кошачий или вороний скелет, а то и пресс-папье из настоящего, купленного у гробокопателей человеческого черепа.

Леди и тут сперва выглядит недовольной. У меня не имеется ничего из вышеперечисленного. Практически ничего.

Полки заставлены фолиантами по медицине – преимущественно оксфордского издания, но встречается и Саламанка, и Каролинум. Есть здесь четырехтомный труд швейцарского теолога и мистика Иоганна Каспара Лафатера, «Physiognomische Fragmente zur Beförderung der Menschenkenntnis und Menschenliebe».

Есть очерки блистательно безумного американца Бенджамина Раша, размышлявшего о тех видах душевного расстройства, что превращают добропорядочного гражданина в преступника.

Сосланный в немилость, на нижней полке пылится том исследований завистника Пьера Флуранса, критикующего френологов и френологию. Порой я сожалею, что лишен удовольствия изучить его череп.

Я уверен, что без труда обнаружил бы на нем признаки дегенеративного слабоумия.

На подставке для удобства чтения красуется мой главный гримуар – обыкновенное лондонское издание «The Physiognomical System of Drs. Gall and Spurzheim», «Физиогномическая система докторов Галля и Шпурцгейма», лучший из существующих справочников по науке на грани чуда, именуемой краниоскопией, краниологией и, разумеется, френологией.

Труд людей столь великих, столь самоотверженно преданных делу, что они завещали свои собственные черепа для научного изучения. Я, признаться, подумываю о том же самом. В конце концов, любопытно, что мой череп сможет поведать пытливому исследователю, какие тайны открыть?

Вне сомнения, я весьма примечательный человек. Не шарлатан вроде астролога или хироманта, а ученый – адепт прогрессивного искусства, искусства будущего, порицаемого крикливыми выскочками и бездарными завистниками вроде этого француза. Пожалуй, следует вовсе выбросить его пошлую книжонку. Всенепременно займусь этим сразу же после окончания визита этой чопорной особы.

Чтобы успокоиться, я расправляю плечи и натягиваю тонкие белые перчатки, после чего спрашиваю:

- Чем я могу быть Вам полезен, мэм?

Леди оглядывается на дверь, понижает голос и неуверенно произносит:

- Видите ли, мистер Галбрайт, дело в моем муже.

- Доктор Галбрайт, если позволите.

- Доктор Галбрайт, - это слово дается ей неохотно, видно, еще не избавилась от воображаемого образа мудрого старика в халате и с бородой, - мне рекомендовала Вас моя подруга. По ее словам, Вы буквально творите чудеса.

- Я не колдун, мэм. Я френолог. Чудеса творят шарлатаны, я же демонстрирую достижения науки. Тем не менее, многим они могут показаться чудом. Ваш муж, если не ошибаюсь, сэр Майкл Оулдман? Член парламента?

Леди удивленно смотрит на меня. Я делаю затянутой в перчатку рукой успокаивающий жест.

- Рекомендовавшая обратиться ко мне подруга предупредила меня о Вашем визите еще неделю назад. В конце концов, мое приемное время расписано на гораздо более продолжительные сроки. Итак, прошу Вас, мэм, поведайте о причинах Вашего беспокойства.

- Мистер Галбрайт, меня предупреждали о Вашей безусловной порядочности, поэтому я смею надеяться, что сказанное здесь не покинет этих стен.

Я киваю. Леди продолжает, не глядя мне в глаза.

- В последнее время меня тревожит душевное спокойствие сэра Майкла.

О, какое изумительное лицемерие. Душевное спокойствие.

Именно эти слова произносят многозначительным тоном, когда очередной богатый или высокопоставленный кретин сходит с ума от пьянства, чревоугодия и распутства. Когда забивает насмерть слугу, брюхатит и выставляет на мороз несовершеннолетнюю горничную или творит что-нибудь еще, за что человека более скромного сословия ожидает суд и казенный дом.

Джентльмен, которым я, бесспорно, являюсь, обязан помочь леди выпутаться из щекотливой необходимости пускаться в объяснения.

- Позвольте, я попробую угадать. Сэр Майкл в последнее время стал придирчив и вспыльчив, чрезмерно грешит выпивкой, пропадает из дома на несколько дней? Возможно, Вы опасаетесь, что он может поднять на Вас руку, или подозреваете в супружеской измене? Возможно, и сейчас он находится неизвестно где?

Леди вспыхивает, возмущенная тем фактом, что какой-то докторишка вот так вот запросто, в вульгарных выражениях говорит о ее бесценном, непогрешимом супруге. Она оборачивается в сторону входной двери – явно размышляет, не крикнуть ли охраннику, не велеть ли поставить нахального клеветника на место, но потом успокаивается. Вспоминает, почему ко мне пришла.

Молча кивает с сокрушенным видом.

- Прошу, не беспокойтесь, мэм. Как я и обещал, все это не покинет стен моего кабинета. А теперь позвольте поинтересоваться – нет ли у Вас краниологического портрета Вашего супруга? Ваша подруга должна была предупредить Вас.

- Да, доктор, несколько лет назад мой муж заказывал такой портрет - когда это было в моде.

Леди достает из сумки небольшой тубус, протягивает мне. Я бережно принимаю его, отвинчиваю крышку. Внутри, проложенная тонкой бумагой, покоится прекрасно выполненная зарисовка благородной головы сэра Майкла Оулдмана, с различных ракурсов наиточнейше передающая все выпуклости, шишки и впадины на его лысом черепе. Я изучаю портрет.

- Что ж, мэм, у Вас есть причины для беспокойства. Обратите внимание – вот это надбровное увеличение отвечает за анималистическое поведение. Большая часть пороков – такие, как тяга к бродяжничеству и выпивке, чревоугодие, неумеренный эротизм, влекут начало именно из этой области мозга.
Вот здесь, у носа, находится та зона, что призвана вышеуказанные животные порывы сдерживать – но, к сожалению, у сэра Майкла тут изрядная впадина – что означает слабую развитость данного участка. К примеру, подобная же впадина имелась у этого богохульника, Чарльза Дарвина. Поверите ли, ему как-то раз чуть ли не было отказано в билете на корабль ввиду его предположительной неспособности отвечать за свои действия. Впрочем, если Вы спросите моего мнения, лучше бы ему было отказано в публикации его так называемых научных трудов.

Леди Оулдман бледнеет все больше с каждым моим выводом. Я вижу это и внутренне торжествую.

Должен покаяться - мне всегда льстит, когда в моем кабинете такие, как она, теряют свою спесь, сталкиваясь с истинным миром. Не тем, в котором живут с детства, а тем, где есть грязь, насилие и, разумеется, неизлечимые болезни.

- Теперь, если позволите, перейдем к самому интересному. Прошу, мэм, поглядите на вот этот участок над ухом. Его роль значительна – это участок, отвечающий за деструктивность. Именно он в природе наиболее выражен у хищных животных. Один лондонский аптекарь, у которого данная область была изрядно увеличена, оставил свое ремесло, чтобы сделаться городским палачом. Впрочем, бывали и обратные случаи – в частности, студент с развитой выпуклостью в данной области до того полюбил истязать кошек и прочих мелких животных, что впоследствии стал весьма выдающимся хирургом.

Я заканчиваю свой монолог. Леди Оулдман замерла в тревожном ожидании. Сейчас она полностью в моей власти.

- Что ж, мэм, осмелюсь сказать, что Вы решились посетить меня крайне своевременно. Нельзя быть уверенным, чего именно можно ожидать от человека с подобной краниологической картой. Он может полностью утратить контроль над своими поступками – и в лучшем случае уделом вашей семьи станет общественное осуждение, а в худшем…

Я замолкаю. Леди Оулдман умоляюще смотрит на меня.

- Но…доктор, мне сказали, что Вы выдающийся знаток своей науки. Скажите, может ли Ваша… френология так повлиять на человека, чтобы он…изменился в лучшую, а не худшую сторону? Поверьте, деньги не имеют значения, Вам должны были передать, что наша семья поколениями не испытывает финансовых затруднений.

Я снимаю перчатки, убираю портрет сэра Майкла в тубус и возвращаю его супруге.

- Должен признать, мэм, такие способы существуют. К сожалению, досужие умы считают их шарлатанством – и шарлатанством опасным. Но Вам, в свою очередь, должны были передать, что на моем счету нет ни одного обманутого клиента.

Что ж, если расценки Вам известны, я готов сделать все возможное. Я обещаю Вам, что ваш супруг в скором времени прекратит гулять, вернется в фамильное поместье, завяжет с выпивкой, оставит в прошлом измены и, разумеется, никогда не поднимет на Вас руку.

Спустя четверть часа, уладив финансовые вопросы, я провожаю леди Оулдман до дверей и подаю ей пальто. Она протягивает мне руку для поцелуя, на миг замирает в дверях, освещенная тусклым светом керосиновых фонарей, а потом, почти счастливая, упархивает в ночь, где ее дожидается верный охранник.

Я улыбаюсь ей вслед.

Пожалуй, дело может обернуться скандалом. С другой стороны, будет ли благородная дама выносить на публику подобную историю?

Неверный пьяница-муж, деньги, заплаченные адепту недостойной доверия науки, все прочие неприятные детали?

Возможно, в переезде нет никакой необходимости.

Я возвращаюсь обратно в свой кабинет. У меня нестерпимо болит голова. Долгие разговоры всегда утомляют. Возможно, мне вновь не удастся заснуть без морфия.

Я убираю кошелек с деньгами и, поддавшись искушению, распахиваю дверцу комода. Достаю увесистую коробку, снимаю крышку и извлекаю оттуда голову сэра Майкла Оулдмана, члена парламента и примерного семьянина. А так же горького пьяницы, драчуна и завсегдатая всех домов терпимости Ист-Энда.

Художник, что рисовал краниологическую карту, был настоящим мастером своего дела. Все неровности черепа сэра Майкла точно такие, как переданы на изображении.

За исключением выпуклости над ухом, где его череп проломлен и вмят от удара, который нанес ему я – своей тростью два дня назад, когда подстерег в переулке, пьяного и вопящего какую-то матросскую песню.

Гении нашей науки разработали и доказали теорию, согласно которой форма черепа повторяет форму мозга, позволяя, таким образом, определить те или иные умственные и душевные характеристики человека. Я же пошел гораздо дальше – я уверен, что правильно приложенное деформирующее воздействие способно изменить эти характеристики в нужную сторону, буквально исцелить человека от пороков его личности.

К моему прискорбию, пока никто из испытуемых не выжил – и сэр Майкл не стал исключением.

Теме не менее, мое обещание его супруге будет в точности исполнено – сегодня же ночью я верну его голову в анатомический театр, где имею честь подрабатывать лектором, а спустя день или два к нам заявятся полицейские, тело опознают и доставят для похорон в фамильное поместье.

Сомневаюсь, что в столь прискорбном состоянии сэр Майкл сможет впредь досаждать своей супруге пьянством и причинять иные огорчения.

Мигрень не унимается. Я с досадой потираю пальцем обширную шишку над правым ухом, почти у виска, от которой и расходятся волны боли. Возможно, и в самом деле стоит завещать свой череп для научных исследований.

В конце концов, доктор Галль, величайший из ученых нашей эпохи, писал, что надлежит в первую очередь изучать черепа истинно одаренных людей – что, вне всяких сомнений, относится и ко мне.

Я врач, интеллектуал, безусловно достойный член общества – в отличие от этого сумасшедшего простолюдина из Уайтчепела, с которым так незаслуженно носятся невежественные газетчики.

Я открываю глаза с явственным предчувствием того, что должно случиться что-то скверное. У людей моей профессии принято доверять интуиции, даже если никаких причин для этого нет. Сейчас причины есть – и еще какие.

Кто-то постучал в мою входную дверь.

Я живу в частном доме – один из плюсов высокого заработка. Один из минусов – то, что утренний стук в дверь вызывает не самые приятные ощущения. Первая мысль, что за тобой пришли – сотрудники правоохранительных органов, конкуренты по бизнесу или нанятые ими частные специалисты. Первые приходят, чтобы в чем-то обвинить, вторые и третьи – чтобы в чем-то убедить. На мой взгляд, никакой вины за мной нет – а убеждения уже достаточно сформированы и без посторонних вмешательств.

Поэтому я встаю, быстро одеваюсь и, стараясь ступать потише, иду к входной двери.

За отходящим от стены косяком с внутренней стороны припрятан нож – на всякий случай. В моем жилище вообще множество ножей - возле кровати (кстати, сейчас он у меня в руке), за настенным ковром в прихожей, за громоздким роутером от вай-фай в коридоре, и даже за зеркалом в уборной. Про кухню и говорить не стоит. На мой взгляд, безопасность в собственном жилище и то, можешь ли ты дотянуться до ножа, находясь в любой из его точек – напрямую связанные факторы.

Некоторое время я прислушиваюсь.

За дверью – тишина. Не слышно ни треска раций, ни шагов, вообще ничего. В конце концов я смотрю в глазок. Никого не вижу. Некоторое время я размышляю, потом собираюсь с духом и резко распахиваю дверь.

На крыльце и на участке, насколько я могу видеть, пусто. Точнее, почти пусто. На некотором расстоянии от двери стоит плетеная корзина, накрытая крышкой. Этакий подарок от неизвестного доброжелателя. По виду этой корзины я сразу понимаю, что ничего хорошего ждать не приходится.

Сначала я стараюсь всеми силами игнорировать ее наличие. В конце концов, может статься, корзина – всего лишь отвлекающий маневр? Я осматриваю порог – не насыпали ли под него земли и не воткнули ли что-нибудь металлическое. Потом перешагиваю, прикрываю дверь снаружи и тщательно оглядываю ее саму и дверной косяк – на предмет наличия игл, подков, кусков сельскохозяйственного инвентаря, шерсти животных или пучков растений.

Ничего из этого нет.

Я огибаю корзину, стараясь ее не задеть, и спускаюсь с крыльца на участок. Обхожу дом кругом – разумеется, против часовой стрелки. Ступаю только по садовой дорожке, чтобы не оставлять следов – возможно, замысел врагов состоит именно в том, чтобы заполучить отпечаток моей ступни, даже похитить его вместе с куском дерна, а после вколачивать в него гвозди, посыпать солью, подложить в гроб или печь - или сотворить черт знает, что еще.

На участке тоже ничего необычного – ни заплетенных или нарочито сломанных растений, ни клубков ниток, тухлых яиц или дохлых животных. Наконец, я смотрю под воротными столбами и самим крыльцом - нет ли там змеиной кожи или бутылки с навозом или птичьим пером.

В конце концов я проверяю все очевидные и не очень направления, с которых может исходить угроза. Кроме самой корзины.

Я задумываюсь, кто может быть отправителем этой подозрительной посылки. В нашем округе я знаю еще двух колдунов и одну ведьму. Отношения с каждым из них и всеми разом у меня, скажем так, напряженные.

Для начала, я не хотел становиться колдуном – просто моя мать во время беременности по незнанию выпила в Сочельник активированного угля. Ей было дурно, и врач посоветовал самый простой способ. Это был один из тех редких случаев, когда все же стоило предпочесть консультацию не специалиста с медицинским образованием, а представителя народной медицины.

Таким образом, я родился колдуном – что накладывает определенные ограничения. Например, мне не стоит иметь в доме крупы, нежелательно жениться (о венчании и говорить не приходится), не рекомендуется особенно часто посещать церковь и лишний раз ходить к парикмахеру и на маникюр.

Но главное неудобство – это вовлеченность в дела всей этой колдовской братии, в круг общения людей, для описания любого из которых наилучшим образом подходят новомодные термины «душный», «токсичный» и «абьюзер».

Так вот, поскольку свою карьеру я не выбирал, в глазах осознанно вступивших на путь чернокнижия коллег (а таких большинство) я удачливый выскочка, получивший даром то, чего им пришлось осознанно добиваться.

Это «добиваться», кстати, включает в себя такие увлекательные тренинги, как «садиться голым задом на придорожный крест», «сорок дней не мыться, высиживая яйцо» и «портить зрение, читая ночью в бане при свечах неразборчиво написанную учебную литературу». Я был избавлен от подобных этапов профессионального роста по праву рождения. Как будто этого мало, на мне, по общепринятому мнению, априори гораздо меньше грехов. И, в качестве вишенки на торте, как колдун я потенциально значительно сильнее любого из них.

Теперь вы понимаете, почему вся троица окрестных чародеев отринула междоусобные противоречия и сговорилась извести меня во что бы то ни стало. Недостаток сил они компенсируют численным превосходством, упорством и изобретательностью, точнее, народной смекалкой. Да, я забыл сказать – я еще и городской. Справедливости ради, причины недолюбливать меня у каждого из оппонентов имеются и помимо этого.

Хорошо, что мне удалось вычислить личности своих врагов и их персональные мотивы для вендетты.

Михаил Афанасьевич, пенсионного возраста деревенский веретник, осерчал на то, что я расстроил его шутку на свадьбе председателя нашего коттеджного товарищества.

Михаил Афанасьевич из тех местных жителей старой закалки, что считают дачников конкретно и городских вообще людьми второго сорта и чужаками там, где заканчивается граница МКАДа.

Председатель кооператива, таким образом, являлся знаменосцем всей этой чуждой экспансии – а значит, должен был проявлять уважение к аборигенам, набиваться в дружбу и подлизываться, признавая свою роль человека второго сорта.

Председатель, правда, с деревенскими отношения налаживать не захотел – поручив это нанятым ЧОПовцам.

Такая обида Михаилу Афанасьевичу застряла в горле, как кость – и он, начаровав что-то на гороховый стручок, пристроил тот под днище свадебного председательского лимузина. Тот, разумеется, заглох и застрял намертво – так, что не могли сдвинуть гелендвагенами присутствующих уважаемых гостей.

Покряхтев, председатель послал за моей персоной – и за минимальную оплату я решил проблему.

На последующей грандиозной попойке официант принес за мой столик шампанское – от доброжелателя, как он выразился. Потом я выяснил, что доброжелатель был на вид пожилым, крайне неуместно выглядел на мероприятии такого уровня, а шампанское было ему явно не по средствам. Должно быть, от этого он что-то бурчал над бутылкой перед тем, как отправить ее мне.

В тот раз меня выручило то, что я не особенно люблю игристые вина, а потому не допил подарок до конца. Тем не менее, я лежал пластом трое суток, и чуть было не умер. Сотрудники ЧОП, разумеется, не смогли вспомнить никакого пенсионера и клялись, что вообще не пускали «никого из местных лохов».

Работа колдуна была очевидной, но деанонимизировать Михаила Афанасьевича я смог только на Пасхальной службе, куда явился в новой одежде, новой обуви и с рябиновой веточкой в руке.

Это сработало – в отличие от окружающих, я явственно увидел, как веретник стоит задом к иконостасу, окруженный словно бы черной пеленой. После этого я немедленно покинул церковь – приятного там мало, а старомодная привычка колдунов ходить в нее из озорства всегда казалась мне дурацкой.

Уходя, я пристроил под храмовым порогом кость ягненка - и Михаилу Афанасьевичу, напротив, пришлось задержаться внутри до вечернего прихода уборщицы.

Ведьма Тамара, грузная сорокапятилетняя «ягодка опять», портила молоко в соседском фермерском хозяйстве, где ободренные санкциями российские фермеры пытались возродить культуру отечественного сыра.

Поглядев на намечающиеся убытки, хозяева экологически чистого бизнеса обратились к моим услугам - и я, представив себя киношным детективом, согласился распутать это дело.

Три ночи подряд я дежурил в ангарах для коров, добавляя себе бодрости при помощи некого незаконного порошка – который, к тому же, помогал легче выносить запах живности и связанных с ней процессов.

На третью ночь мне повезло – было полнолуние, и я засек здоровенную пегую хавронью, резво просеменившую в один из ангаров.

Я слабо разбираюсь в сельском хозяйстве, но все же помнил, что свиней на этой ферме не разводили - а потому я отрезал хрюшку от выхода, залил перцовой смесью из баллона и нанес несколько чувствительных ударов телескопической дубинкой. Визжащее и полуослепшее отродье в конце концов сбило меня с ног и ретировалось прочь, но урок был преподнесен.

Пропажа молока у коров прекратилась, а бухгалтер Тамара взяла больничный на несколько дней - чтобы отлежаться после неожиданно пошедшей не так ночной прогулки. Последний факт, впрочем, я узнал уже позже, когда наводил о ведьме справки. Тамару я вычислил тогда же, когда и Михаила Афанасьевича – во время крестного хода она чересчур навязчиво хватала священника за одежду.

Тамара, оклемавшись, применила какую-то крайне вредную ворожбу из чисто ведьмовского арсенала, наслав на мой дом полчища клопов, тараканов и мокриц. Я долго бился, пытаясь подобрать соответствующий случаю заговор – но в конце концов пришлось потратить значительную часть полученного от сырных магнатов гонорара на целую серию последовательных визитов профессиональных дезинсекторов.

Третьим моим недоброжелателем оказался Владик – местный домосед, фрилансер и по совместительству колдун.

С его личностью я провозился больше всего – Владик человек современный, свободный от предрассудков, в церковь не ходит, скотину не портит. Кроме меня, он единственный, кто рекламирует свои услуги через Интернет – к слову, именно за эту мою продвинутость он и обиделся. Так я его в итоге и нашел – догадавшись поискать конкурентов через социальные сети.

После этого я навестил его по месту жительства – и окончательно удостоверился, что дым из каминной трубы его дома идет не прямо, а вьется кольцами, выдавая занятых делом чертей.

Я вызвал Владика на разговор, нарвался на все прелести манеры общения современной молодежи и в конце концов просто дал ему в морду - ровно один раз. Второй раз колдуна бить нельзя – но хилому Владику достаточно было и одного для временной утраты воли к победе.

После этого он временно оставил отвратительную привычку присылать мне на электронную почту анонимные письма с множества почтовых ящиков. Письма содержали оскорбления, угрозы и либо несвязные вредоносные чары, либо гораздо более вредоносные трояны. Все-таки Владик был больше дитя Интернета, чем перекрестков, кладбищ и заброшенных бань.

На него я и думаю, разглядывая эту чертову корзину. Корзина выглядит вполне современной – это не плетеная работа деревенского мастера, а скорее что-то из ассортимента Икеи. Михаил Афанасьевич никогда не опустился бы до того, чтобы отправиться за покупками в этот гнусный вертеп, символизирующий заграничные нравы и общество потребления. Тамара пожалела бы денег. Остается Владик. Вполне в его духе – корзину заказал через Интернет, добавил что-то от себя, а отправил, небось, Яндекс-доставкой до двери с комментарием «постучать и уйти, оставив груз на крыльце».

Это объясняет, как принесший корзину попал на мой участок, минуя заговоры и обереги. Они помогают от ведьмы или колдуна, а не от смекалистого таджика, подрабатывающего курьером.

Я подхожу к корзине и думаю, как с ней быть. Скорее всего, расчет на то, что я открою ее прямо здесь – или наоборот, вынесу с участка и выброшу, не открывая вовсе. Первое – глупо, а второе очень напрашивается. Скорее всего, на него и расчет – а суть содержимого и привязанного к нему чар в том, что таким образом я, к примеру, выкину собственную удачу.

Что ж, пойдем сложным путем.

Я замечаю, что корзина слегка шевелится. Значит, это точно работа Владика – наверняка внутри какой-то из его чертей, временно освобожденный от дымовой повинности. Значит, на одного помощника кое у кого станет меньше. Я начинаю сердиться.

Я заношу корзину в дом. Она не очень тяжелая, но что-то в ней скребется, пытаясь вылезти наружу раньше времени.

Я осыпаю солью круг, зажигаю свечи, достаю еще несколько ножей с положенных им мест и выкладываю внутри круга, остриями внутрь. Потом ставлю корзину в центр и аккуратно снимаю с нее крышку.

Я готов ко всему, кроме этого. Какая-то сволочь все-таки оказалась достаточно изобретательной, чтобы нащупать одно из уязвимых мест, немногочисленностью которых я так горжусь.

Я смотрю, как моей прежней жизни приходит конец.

Я шепчу проклятья в адрес того, кто это сделал, но чувствую, что в них нет нужной силы.

В коробке котенок.

Он еще слепой, и только беззвучно открывает пасть, вместо того, чтобы пищать.
Он даже не черный (это бы еще куда ни шло), а какой-то несерьезно полосатый. Неуклюжий и толстенький.

У меня в доме нет ни соски, ни смеси для кормления.

Я чувствую, что неприятности еще только начинаются.

Другие истории автора: https://vk.com/grimfairytales

Если Ваша работа – обманывать людей, то лучшего времени, чем утро, не найти. Лох поутру сонный, теплый и доверчивый - и перестает быть таковым только за полдень, выпив несколько чашек кофе, позависав в соцсетях и, возможно, даже приступив к своим трудовым обязанностям.

Если он дома и жарит яичницу - именно в этот момент Вам надлежит бесцеремонно ввалиться к нему в квартиру и продать эксклюзивную посуду, выгодную страховку или китайский пылесос.

Если на работе - провести блиц-переговоры, под эгидой уникальной скидки выписать счет и принять оплату наличкой, под расписку или на счет фиктивно существующего ООО.

Секрет прост – у прирожденного лоха до старости лет сохраняется мнение, что окружающий мир целиком зависит от его августейшей персоны. Это и отличает, выражаясь научным языком, настоящего лоха от лоха ложного, сезонного. Безусловно, со второго вы тоже можете поиметь свою прибыль, но лучшие, надежнейшие жертвы – именно образцы первого типа.

Так вот, поскольку мир истинного лоха вертится вокруг него самого, то, пока он не пробудился и пребывает в состоянии покоя - Вселенная обязана отвечать ему взаимностью.

Как по мне, такая наглость сама по себе уже достаточный повод, чтобы Вселенная, напротив, нанесла ему удар. Она зачастую так и делает – в моем лице.

Я есть возмездие, демон, разящий не в полдень – но задолго до него.

Вот он, я – возникаю буквально из свежего утреннего воздуха, здороваюсь с ошарашенной добычей, и извлекаю из воздуха то, что сейчас наиболее уместно – колоду карт, Святое Писание или поддельное удостоверение пожарного инспектора.

Жертва обычно не готова к серьезному сопротивлению - я всего лишь досадная помеха, злонамеренно встроившаяся в привычный ход событий. Меня вообще не должно - и не может быть здесь и сейчас. Поэтому я стараюсь быть вежливым и обходительным – и покинуть квартиру или офис как можно скорее.

От меня просто отделаться – хватит подписи или некоторого количества денежных знаков.

Когда-то я решил остепениться - и пробовал себя в нескольких предприятиях различной степени стабильности. Для этого нужен всего лишь кабинет, рекламные листовки и, как говорят кадровики, «желание работать и зарабатывать». На самом деле, даже этого не надо – я всегда прекрасно обходился без желания работать. Достаточно было желания зарабатывать.

Я держал маленькое туристическое агентство в торговом центре – и некоторое время прекрасно продавал путевки с проживанием в несуществующих отелях и записью на несуществующие экскурсии. Иногда (как правило, по утрам) я успешно сбывал путевки в несуществующие страны. К счастью, знание современным обывателем географии позволяет прокручивать и не такие схемы.

Обеспечив, таким образом, стартовый капитал, я переехал в другой торговый центр, где открыл представительство серьезной строительной фирмы. За пару месяцев я набрал несколько десятков заказов, которые и не думал выполнять – а потом оперативно оформил банкротство организации. На поступающие звонки с претензиями клиентов я некоторое время из озорства отвечал, что всего лишь менеджер – но потом, как всегда, просто сменил номер телефона.

Спустив заработанное, продолжительное время я обитал в палатке при одной исторически важной, но совершенно прискорбно разрушенной церкви. Я состоял там в должности молодого батюшки – принимал заказы на молебны и собирал пожертвования на восстановление храма.

Дельце было выгодное - если бы мне удалось удержаться на плаву несколько лет, денег хватило бы возвести поблизости небольшой аналог Ватикана или насыпать новую гору Афон.

Увы, духовную карьеру я оставил – так сошлись обстоятельства. Да и, в конце концов, не в моих правилах долго задерживаться на одном месте. Лучше, подобно странствующему рыцарю, каждый день открывать для себя новые места и новые вызовы. Мои противники, впрочем, не ветряные мельницы - хоть и недалеко ушли от них в плане сообразительности. Так что я вновь на большой дороге.

Правда, сейчас я не продаю, а покупаю. Я все еще беспокою людей с утра пораньше в их квартирах и офисах. Я, словно те назойливые ребята в черных костюмах и белых рубашках, то ли мормоны, то ли Свидетели Иеговы – предлагаю подумать о душе.

Отличие в том, что я занимаюсь не спасением душ, а скупкой. Точнее, оказываю в этом бизнесе посреднические услуги.

Вы спросите меня – а что в этом выгодного? Ведь в роли платящей стороны предполагаюсь я, а не клиент.

Поверьте, выгоды сколько угодно.

Для начала, давайте рассмотрим суть сделки. Клиент продает свою душу, а Вы - покупаете.

Разумеется, действо осуществляется не на словах – Вы примеряете на себя высокую роль, выступая уполномоченным представителем самого Сатаны, а незадачливый терпила совершает самую важную сделку своей жизни. Уровень сервиса обязан быть соответствующим.

Во-первых, контракт должен быть заключен, оформлен и подписан должным образом. Разумеется, клиент может заполнить его и сам – но Ваша задача уточнить, является ли он практикующим юристом. Если да, то Вам стоит сослаться на срочный вызов в Ад, неотложные дела, плохой магический фон для сделок с душами - и немедленно отправиться восвояси. В море рыбы достаточно.

Если же клиент юристом не является, Ваш святой (или, скорее, наоборот) долг - протянуть ему руку помощи. Неправильно оформленный контракт с Адом может повлечь самые нежелательные последствия - а Вы, как не чужой человек в инфернальном кругу, можете обеспечить сопровождение сделки всего за…стоит ориентироваться на месте, за сколько именно.

Контракты такого рода не обеспечивают исполнение желаний сразу – как правило, оговаривается некоторый срок, за который должны реализоваться условия сделки. Разумеется, если пожелания клиента не исполнятся, душа в полном объеме возвращается к нему. В отличие от суммы, потраченной на оформление договора.

Это только начало. Помимо контракта, требуется еще и ритуал. Ритуалы же нынче - удовольствие недешевое. В конце концов, событие не рядовое – так что есть повод затребовать у клиента сумму на особые свечи, жертвенного кота или даже козла и обнаженных жриц с большим бюстом – опять же, действуйте по обстоятельствам, исходя из платежеспособности попавшего в ваши сети грешника.

Конечно, скажете Вы, люди не столь глупы. Я бы поспорил, но с некоторых пор избегаю пари любого толка.

Так вот, если Ваш клиент проявляет неожиданную смекалку, Вы просто берете и платите ему деньги за его душу. Важно обойтись небольшой суммой. Тем не менее, будьте формалистом – затребуйте с него расписку и настаивайте на подписи кровью. Если Вам попался настоящий параноик, предложите ему не продать душу навсегда, а заложить – взяв под обеспечение некий займ. Назначьте проценты побольше. В данной ситуации стеснять себя нет нужды.

Так вот, в большинстве ситуаций кончится тем, что продавец души рано или поздно об этом пожалеет.

Ему начнут сниться кошмары, испортится настроение или произойдет некая зловещая случайность, которая натолкнет его на мысли об ошибочности сделки. Тогда он немедленно явится к Вам, и затребует душу назад. Стоимость обратной транзакции остается целиком на Ваше усмотрение, но, в зависимости от уровня тревожности жертвы, может в десятки, а то и сотни раз превышать сумму первоначального контракта.

Если же мы говорим о любителях краткосрочных займов, то большая часть вернется за своей душой, заодно занеся вам проценты - которые должны превышать таковые по самым грабительским микрокредитам. Да, часть должников, полагая себя самыми умными, к Вам так и не явится – но расчет прогнозируемой прибыли должен закладывать в себя сей прискорбный фактор.

К тому же бабушка надвое сказала, не аукнется ли этим лайфхакерам подобная самонадеянность в загробной жизни.

Что ж, теперь Вы знаете все, что необходимо для самостоятельного стартапа в области скупки душ у недалекого населения. Дело не самое пыльное – особенно, если не лениться обходить по утрам побольше потенциальных клиентов. Как я уже говорил, утром клюет лучше. Лохи наивны и расслаблены.

Я же предпочитаю расслабляться по вечерам – когда накатывает усталость после трудового дня, люди раздражены и подозрительны, а на улицы выходят настоящие хищники – рэкетиры, бандиты и торговцы запрещенным товаром. Работать в такое время попросту опасно – да и, в конце концов, я тоже заслуживаю отдых. Если трудиться до позднего вечера, притупляется бдительность – как в тот раз у разрушенного храма.

Когда я в качестве веселой шутки продал якобы иностранному туристу свою собственную душу.

Надеюсь, еще немного, и я смогу ее выкупить. В последние время мне снятся плохие сны.

В свете дальних фар возникают несколько свежих лесин, сваленных так, что проселочная дорога перегорожена наглухо. Я останавливаю машину. Приехали.

На пассажирском сиденье просыпается Катя. Смотрит на завал из бревен, вглядывается в боковые окна – там сплошная темень. Вопросительно смотрит на меня. Видно – ей не по себе.

- Руслан, куда мы приехали?

- Кать, я же тебе говорил, это далеко за городом. Чтоб посторонние не шлялись. Видишь, орги дорогу перекрыли.

Я тянусь, открываю бардачок и извлекаю из него бутылку сливочного ликера. Честно говоря, ликер не самый хороший – отечественная подделка под Baileys, Sheridan’s или Irish cream. Но, увы – денег еле-еле хватило и на такой. Ликер перевязан ленточкой.

Я целую Катю, замечая, как она непроизвольно морщится. Да, последние полгода наших отношений выдались не ахти. Я чувствую укол в сердце, но беру себя в руки. В конце концов, сегодня мы здесь для того, чтобы все исправить. Сворачиваю крышечку с бутылки и протягиваю ей.

- Просыпайся пока, а я схожу, узнаю, все ли готово.

Она уже успела сделать несколько глотков. Вот она, одна из проблем – ее алкоголизм. В лучшие времена это были хороший скотч и коллекционный бренди, сейчас – все, в чем градусов больше, чем в кефире. Опомнившись, Катя протягивает бутылку мне. Я мягко отстраняю ее руку.

- Я же за рулем.

Машина остается позади. Я оглядываюсь и вижу, как в салоне Катя, прихлебывая из бутылки, залипает в телефон. Я перелезаю через импровизированную баррикаду и направляюсь в деревню.

Следы традиционных для этого дня бесчинств встречают меня тут и там. Я вижу разобранный начисто забор. Доски от него свалены рядом в большую кучу. На крыше одного из домов красуется перевернутая телега. В соседнем дворе ворота сняты с петель и установлены прямо поперек улицы. Я прохожу через них. На верху ворот торчит лошадиный череп.

На улицах пусто – лишь кое-где горит свет. Некоторые из этих домов подперты снаружи.

Я прохожу через всю деревню к знакомому покосившемуся домику на отшибе, почти на границе с лесом. Света в нем нет, но дверь широко распахнута. Я медленно подхожу к ней. Свечу себе телефоном.

В пороге торчит нож. Рядом с ним насыпаны какие-то травки - я всматриваюсь и вижу, что это крапива и конопляный цвет. Я прислушиваюсь.

В темноте изнутри дома я слышу размеренный шепоток:

- Черные, долгие, лесные, водяные…

Я смахиваю траву с порога и выдергиваю нож. Убираю его за пояс. Потом стучусь и зову:

- Баб Шур, это я, Руслан. Теть Машин сын. Я по делу приехал. Поможете?

Шепоток сменяется на хихиканье. Потом из темноты мне отвечают.

- Руслан, приехал, милок. Помню тебя, помню, а как же. И дело твое знаю. Ну, подсобил ты мне – вишь, неблагодарные, заперли меня, в такой-то день. А мне и травок собрать требуется, и спасибо сказать…кой-кому. Все, ты иди себе, после встретимся. Я пока до поля схожу. Иди, говорю, да не оборачивайся – голая я.

Я поворачиваюсь к дому спиной и иду обратно. Мне не хочется видеть, как голая баба Шура на четвереньках, задом наперед , выбирается из своего дома и семенит к полю. Скособоченная, изломанная, похожая на огромное бледное насекомое. Один раз я увидел это в детстве - и долго не мог нормально спать.

Это зрелище на много лет отбило у меня охоту шляться по ночам.

Местные заперли бабу Шуру дома не просто так. В эту ночь хорошо наводить порчу – заламывать колосья на поле. Если кто коснется такого залома рукой или серпом – повезет, если только заболеет, а не умрет. Еще сейчас лучшее время в году, чтобы собирать травы, нужные для скверных дел.

Бабе Шуре давно срок пришел помереть – а может, и померла уже, кто знает. С колдунами и ведьмами не всегда поймешь. Пятерых детей некрещеными схоронила, все мертвыми рождались – поэтому характер у нее такой, что хуже некуда. В деревне ее мало кто любит, но и извести духу не хватает. С матерью моей баба Шура была в дружбе – дедушка, мамин отец, сам слыл колдуном, и вроде была у них по молодости любовь.

Если узнают, что я приезжал и вынул нож из порога – мне несдобровать. Но баба Шура была мне сегодня нужна. Я возвращаюсь к машине.

Мы с Катей идем по ночному лесу. У меня в руке факел. На самом деле, у меня в телефоне отличный фонарь, но в такую ночь хорошо иметь под рукой живой огонь. У Кати на голове венок из цветов, который ей ужасно идет. В руке – почти пустая бутылка ликера. Мы идем медленно, потому что Катя надела в лес туфли на каблуках. К тому же ей уже дало в голову.

- Вообще, это даже прикольно, реалити-квест. Не, если честно, меня эти твои нищебродские аттракционы уже достали. По заброшкам шариться, походы эти, квеструмы. Можно уже хоть раз в нормальное место сходить, мне кажется. Но тут интере-е-е-сно. Звезды красивые какие!

Катя допивает содержимое бутылки и, неуклюже размахнувшись, забрасывает ее в кусты. Я морщусь. В кустах кто-то шебуршит.

- Кать, пойдем быстрее. Я же тебе говорил, это квест на время. Нам все успеть надо.

Я беру ее за руку и тащу за собой. Она не сопротивляется. В кои-то веки она не в настроении скандалить и спорить. Жаль, что это первый раз за последние полгода.

И жаль, что это лишь потому, что в бутылке с ликером был мефедрон.

- Р-у-у-ус, а что это там в кустах, ежик? Ну подожди, дай на ежика посмотреть! Давай ему дадим что-нибудь! Ну подождет твой квест!

Я не хочу знать, что там. Но все же бросаю взгляд, самым краем глаза. Мне кажется, что это что-то напоминает младенца. Юркого, невзирая на коротенькие ручки и ножки. Который слепо копошится в кустах у обочины тропы. Я ускоряю шаг, а Кате приходится следовать за мной.

До нас доносятся крики и смех. В лесу кто-то ходит, ломая ветки. Сильно пахнет озоном. Между деревьями мигают светлячки. По деревьям тут и там кто-то карабкается и визжит. Хорошо, что Катя не вполне адекватна. Плохо – что она не затыкается.

- Слушай, а ниче так аниматоры стараются, даже стремно немного. Руслан, а что там – слышишь, веселятся рядом где-то? Пойдем? Там поют вроде. Я тоже хочу!

- Котенок, это на турбазе рядом корпоратив, наверное. Пойдем, не будем мешать. Нам по условиям с тропы сходить нельзя.

Тропа проходит мимо берега. В другое время это было бы плохо, но сегодня здесь можно немного передохнуть. Катя устала. Мы подходим к воде. Луна вышла из-за облаков и видно, как по течению плывут венки.

Река выглядит красиво и безмятежно. Я вспоминаю, что в этот день вся вода в реках считается в народе святой - в память Иоанна Крестителя. Поэтому сейчас бояться нечего. Мы подходим ближе к берегу.

- Рус, а зачем венки по воде пускают? Для красоты?

Река приносит запах гари. Где-то выше по реке местные жгут сваленные в кучу старые вещи. Пляшут, поют, веселятся и купаются - в эту ночь речная вода смывает все грехи. Я с грустью думаю об этом, любуясь проплывающими мимо венками. Это гадают девушки – если венок плывет далеко, это сулит счастье, близкую свадьбу и долгую жизнь. Я смотрю на Катю. Сейчас, в свете луны, она очень красивая. Я с тоской думаю, что мы все упустили и теперь, наверное, свадьбы у нас уже не будет. Я отвечаю:

- Просто так, наверное.

Катя снимает свой венок и кладет его на воду. Он камнем идет ко дну. Катя сперва дуется, но вдруг хихикает:

- Ха, Рус, глянь – одной уже хватит, походу. Нализалась до розовых соплей!

Я поворачиваюсь туда, куда она указывает. Выше по реке, у берега, на поваленной березе сидит девушка. Она еле слышно всхлипывает и расчесывает спутанные, длинные волосы.

- Котенок, идем. Передохнули и будет, нечего к человеку приставать. Может, у нее горе, а ты – нализалась.

Нам нужно торопиться. В лесу свист и хохот – теперь близко. Я оглядываюсь, пытаясь понять, заметила ли нас девушка, но на бревне уже никого нет.

Тропа сужается. Катя что-то недовольно бормочет себе под нос, идя сзади меня. Я уже не держу ее за руку – нужно отодвигать ветки. Впереди на тропе кто-то стоит. Я надеюсь, что это баба Шура – но ожидающая нас гораздо моложе. Впрочем, ее я тоже узнаю. Как и она меня.

У стоящей передо мной девушки длинные, темные волосы. Она обнажена, и ее тело напоминает цветом брюхо дохлой рыбы. Выделяется только рана на груди.

- Руслан, пришел наконец, - девушка улыбается мне. – Я знала, что придешь. Злом добытое, за кровь пролитую – впрок не идет, его много не бывает, надолго не хватает.

- Марина, отвяжись, - говорю я, стараясь держать себя в руках. – Уйди с дороги.

Из-за моей спины голос подает Катя.

- Рус, это кто? Бывшая твоя? Ну ты даешь! Что, с аниматоршей мутил? А она ничего так, кстати. Познакомишь?

Я не отвечаю ей. Марина - или то, чем она стала, делает шаг ко мне. Я чувствую запах гнилой тины, ила и, каким–то образом, неуловимый аромат ее любимых духов. Ее глаза огромные и черные, как омут. Я тону в них.

Я понимаю, что скучал по ней. Что перед ней виноват. Что я хочу обнять ее и попросить прощения. И что я хочу, чтобы у нас с ней все наладилось. А еще я понимаю, что это наваждение и еще немного – и я покойник.

С огромным трудом я отвожу от нее взгляд. Смотрю себе под ноги. И еле поворачивающимся языком начинаю говорить:

- Водяница, лесовица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моём дворе не кажись; тебе тут не век жить, а неделю быть. Ступай в реку глубокую, на осину высокую. Осина трясись, водяница уймись. Я закон принимал, златой крест целовал; мне с тобой не водиться, не кумиться. Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку слал, муравой устилал, в изголовьице колоду клал; с ним тебе спать, а меня крещёного тебе не видать.

Стоит произнести последнее слово, становится легче. Марина делает шаг назад. Затем смеется - так, будто кто-то водит ножом по стеклу. У меня сводит челюсти.

- Что же ты говоришь такое, любимый? Человек крещеный, бесами верченый. Креста-то нет на тебе.

Креста на мне и впрямь нет. В такую ночь отправляться в лес с нательным крестом – верный способ больше привлечь беду, чем отогнать. Особенно для тех, чья совесть нечиста. Так что креста на мне нет – и она не может этого не чуять. Марина ухмыляется почерневшими зубами.

- И про другое говоришь складно, да не ладно. Сам ты, любимый, со мной и спал – спать спал, а замуж не позвал. И куда ты меня гонишь? Куда я пойду? В реку мне сегодня нельзя, а что про осину - твое дерево, иудино. Тебе на ней и висеть, век со мной петь. Мне идти некуда, ни там я, ни тут. Скучала – оставайся со мной. С тобой веселей будет.

Я поднимаю повыше факел и показываю Марине перевязанный красной ленточкой пучок полыни на лацкане куртки. Та кривит лицо, словно выпила уксуса. Потом вопит так, что я инстинктивно закрываю глаза. А когда открываю – Марины уже нет.

Я оборачиваюсь, чтобы удостовериться, что с Катей все в порядке – но ее тоже нет.

Я хожу по лесу и зову ее. Катя не отзывается. Иногда кто-то издевательски смеется в темноте в ответ на мои крики. В качестве последнего шанса я достаю телефон и нажимаю на вызов – но абонент вне зоны действия сети. Это неудивительно – здесь вообще скверно работает связь. Кате нечего бояться русалок – они редко трогают женщин, особенно уже потерявших девственность. Но в эту ночь здесь есть чего бояться, кроме русалок.

Кажется, я вижу за деревьями отблеск. Возможно, это блестит дурацкая Катина куртка или что-то из ее вещей – сумка, например. Чертово брендовое барахло, ценник на которое накручен в десять раз. Еще одна черная дыра, куда утекал наш бюджет. Я пробираюсь сквозь подлесок и вижу Катю. Она прижимается спиной к большому дубу. Слава Богу, с ней все в порядке.

Я бросаюсь к ней, но за несколько шагов останавливаюсь. Трава вокруг дуба примята, образуя некое подобие круга. Это русалочий дуб.

- Рус, помоги! Я, кажется, лодыжку подвернула. Мне страшно. Я домой хочу. Рус, любимый, давай уйдем!

За последние полгода наших отношений Катя никогда не называла меня «любимый». Я прижимаю палец к губам, а потом указываю куда-то во тьму, за дуб. Она оглядывается, и я вижу, что спины у нее нет. Вместо нее пустота. Как у галоши.

Катя медленно поворачивается ко мне. Потом понимает. Разочарованно шипит и в одно мгновение влезает по дубу вверх – куда-то во тьму.

Я выдыхаю. Совсем рядом, заставляя меня вздрогнуть, раздается голос бабы Шуры:

- Сметливый ты, сынок. Хвалю. В круг бы зашел – там, у своего дерева, она бы и через полынь смогла. Может, выйдет из тебя еще толк-то.

Баба Шура смотрит на меня так, как обычно. Изучающе и насмешливо. Я думаю, не стоит ли прочитать заговор – но понимаю, что душевные силы на исходе. Я очень устал.

- Пойдем, сынок, пойдем. Нашла я девку твою. Все с ней хорошо – только по лесу мавки покружили. Я ее усыпила маленько – для спокойствия. Ты уж не взыщи – ты ведь ее и сам притравил, чтоб потише была?

Я киваю. Баба Шура смеется.

- Ну весь в деда, сынок. За то и люблю. И за то, что не забываешь деревню нашу и бабушку старую в своем городе. Что, не ладится в жизни-то?

Я снова киваю. В жизни и впрямь не ладится. Попытка открыть свой бизнес провалилась с треском. Любимая женщина все больше отстраняется из-за нищеты. Каждый день суета и попытки достать денег. От такого и впрямь сбежишь к русалкам, в лес. Баба Шура понимающе качает головой.

- Непутевый ты. И с девкой прогадал. Дурная она у тебя, ветер в голове – только цацки да гулянки. Одно в ней хорошо – тебя крепко любит. Иначе давно бы к другому ушла – звали. Разные звали, и военный, и торговый, и чиновный. А она все никак не решится. Любит и на тебя надеется. А ты вот что.

Мне становится скверно на душе. Баба Шура никогда не ошибается. Тем временем мы выходим на большую поляну, заросшую папоротником. В центре лежит Катя. На голове у нее новый венок - из осоки.

- Венок-то она на воду спустила, не достать. Я уж собрала, какой смогла. Ничего, так тоже хорошо. Вона там крапива, рви, клади круг – сам знаешь, разорвут иначе.

Я начинаю выдергивать крапиву голыми руками. Это больно – но в этом и суть. В перчатках крапиву для обережного круга собирать нельзя. Катя спит. Она невозможно красива. Я время от времени смотрю на нее, и не могу удержаться от слез.

- Поплачь, поплачь, пока плачется, - одобряет баба Шура. – Так даже лучше будет. Ценнее.

Я выкладываю из крапивы полный круг. Потом собираю хворост и валежник, складываю внутри круга костер. Вношу внутрь бесчувственную Катю. Зажигаю костер от факела. Бросаю его туда же. Долго смотрю в лицо своей любимой женщины, а потом целую ее в губы – очень нежно, едва касаясь. Так, как она не давала мне целовать себя последние полгода. Катя улыбается и открывает глаза.

Где-то во тьме за кругом баба Шура начинает бормотать какие-то слова – которые я не хочу слышать.

- Рус? Это правда ты? Я что, вырубилась? Прости, пожалуйста, мне столько бухать не надо было. Мне такая хрень снилась, какой-то интерактив, твоя бывшая…

Я помогаю ей подняться на ноги. Она оглядывается. Улыбка на ее лице сменяется на что-то другое.

Бормотанье бабы Шуры заполняет все вокруг. Я стараюсь отрешиться от него, но все равно слышу обрывки: «Иван добрый…Солнцекрест…гулянье Ярилино...любовный, цветной…детей накорми».

- Венок! – кричит баба Шура. – Венок!

Я срываю венок с головы Кати и кидаю его в костер. Тот мгновенно гаснет, словно залитый водой. Бьет молния.

В ее свете я вижу все то, что окружает нас, не решаясь пересечь границы круга.

Всю поляну заполонили мавки, русалки, еще что-то, чему я не знаю имен и названий. С деревьев свисают на веревках удавленники, по веткам карабкаются некрещеные младенцы. На многое я просто не могу смотреть. В толпе нечисти выделяется Марина, которая смотрит на меня с усмешкой, и баба Шура, которая, как я только сейчас вспоминаю, померла полгода назад. Умирала она тяжело, мучилась больше недели – а когда, наконец, отдала Богу душу, мы с матерью приезжали на похороны.

У ее ног копошатся пятеро безобразных младенцев.

- Руслан! – кричит она. – Время! Давай!

Я вынимаю из-за пояса нож и вонзаю его в грудь Кати. Она изумленно смотрит на меня. Я бью еще и еще раз. Она, оседая, цепляется за мою куртку, но я отрываю от себя ее руки и выбрасываю ее из круга.

Я гляжу, как нечисть набрасывается на то, что недавно было моей любимой женщиной. Баба Шура тоже среди них – и ее дети. Я оглядываюсь, и вижу на краю поляны мерцающий красный огонек. Я иду к нему, на мгновение замираю, любуясь пламенеющей красотой цветка папоротника, а потом срываю его и прячу в карман.

Теперь все будет хорошо. Я закрываю глаза, и слышу, о чем поют цикады и сверчки. Я слышу, как глубоко под землей крот настигает свою добычу. Я понимаю, что стоит мне открыть глаза – и я увижу все сокровища, схороненные в земле в этом лесу. Я знаю, что стоит мне коснуться любого замка – и он рассыплется в прах. Я ощущаю близость с миром. С этой ночью и всеми ее тайнами.

Это почти забытое ощущение.

Увы, в прошлый раз я повел себя, как дурак. Не нужно было вкладывать деньги, полученные с найденных кладов, в бизнес. Не нужно было идти на поводу у Кати и исполнять все ее хотелки. В это раз я буду умнее. Есть акции, есть биткоин. И есть много хороших девушек, которых можно полюбить – и быть любимым. Да, через год цветок обратится в прах. Но год – это более, чем достаточно, чтобы привести жизнь в порядок. Мне жаль Катю – но я надеюсь, что они с Мариной станут подругами.

Я открываю глаза. Поляна пуста. Почти пуста. В центре ее лежит обескровленное тело Кати. Нечисть, довольная и сытая, расползлась по своим норам. Кроме русалок. Они стоят небольшой толпой, бледные и похожие на церковный хор. Марина среди них. Ее губы красные от крови. Она глядит на меня. Все они глядят.

- Спасибо тебе, любимый, - говорит она. – Это приятно – снова ощутить чье-то тепло. У нее было горячее сердце – мы с ней подружимся. У нас ведь много общего. Например, ты. Может, ты все-таки останешься? Мы еще многое не обсудили.

Русалки начинают окружать меня. Я смеюсь. Это ведь просто русалки. Самая рядовая нежить, от которой не нужен даже защитный круг. Достаточно всего лишь пучка полыни.

- Прости, любовь моя, - говорю я. – У меня дела.

Я иду навстречу Марине. Она усмехается. Я, не обращая внимания, иду прямо на нее. Еще немного – и ей придется убраться с дороги.

Марина смеется. У меня кончается терпение, и я протягиваю руку за полынью, чтобы ткнуть ей прямо в лицо.

На лацкане куртки ничего нет. Катя сорвала пучок, когда цеплялась за меня в последней попытке остаться в кругу.

Я начинаю читать заговор, но понимаю, что смысла в этом уже нет.

На сорок втором году жизни Сергею Игнатьевичу наконец привалило счастье. Скончалась его бабушка.

Бабушке давно шел восьмой десяток, и она любила поговаривать, что еще всех переживет. Она не ошиблась относительно матери Сергея Игнатьевича (рак легких), его же отца (цирроз печени) и сестры (тромбоз). Сергей Игнатьевич остался один и уже начал нервничать – и потому, когда бабушка все-таки померла, купил четыре бутылки отечественного шампанского и на следующее утро был уверен, что вот-вот последует за ней. К вечеру он все же отошел и поехал смотреть квартиру.

Квартирой бабушка дорожила. Три комнаты, высокие потолки, раздельный санузел. По ее мнению, все только и ждали случая этой квартирой завладеть. Поэтому бабушка не любила звать родных в гости, а если они все же приходили – выталкивала взашей. Мол, сидеть все равно негде. И отнюдь не лукавила.

Бабушка на старости лет увлеклась, как принято говорить на Западе, хордингом. Говоря по-простому, тащила домой с помоек всякий хлам. Пустые бутылки, грязные тряпки, сломанную мебель и детские игрушки. Через пару лет этого хобби перемещаться по квартире стадо затруднительно – узкая тропинка между завалами мусора вела через гостиную и кабинет в спальню, где оставалась небольшая полянка, позволяющая подобраться к кровати. Половина кровати тоже была приспособлена под хранение вещей - бабушка была дама компактная. Кухня была заполнена практически до потолка. Ванная – примерно наполовину. Бабушка обходилась раковиной в санузле.

Гостей бабушка не любила – опасалась, что что-нибудь украдут. Как-то раз она застукала мать Сергея Игнатьевича, пытавшуюся незаметно вынести пакет с пасхальным куличом. Кулич, кажется, лежал года три – пакетом можно было бы забивать гвозди. Бабушка устроила страшный скандал – с обвинениями, воплями и попытками рукоприкладства. Кулич был отбит и немедленно куда-то спрятан – по всей квартире находилось множество тайников с продуктами разной степени свежести. Кулич когда-то принесла к празднику сама мать – но бабушка не доверяла гостинцам от родных. Боялась, что хотят отравить.

Одно время Сергей Игнатьевич раздумывал о таком варианте – но отказался¸ убоявшись полиции.

Итак, наконец-то квартиру можно сдать – выйдет неплохая прибавка к зарплате кладовщика. Конечно, избавление от мусора займет, по самым скромным расчетам, два дня – но впереди как раз выходные. Сергей Игнатьевич купил в магазине «Пятерочка» резиновые перчатки, мусорные мешки и бутылку перцовки. Переоделся в рабочий комбинезон, разыскал малярный респиратор. Зашел в (теперь свою) квартиру, поморщился от застоявшегося запаха разложения, плесени и черт знает, чего еще.

Махнул залпом граммов сто для храбрости и принялся за дело.

Мусорные мешки наполнялись быстро. Сергей Игнатьевич кидал все, что ни попадя, особо не разбираясь – хлам, он и есть хлам. Старые газеты, сиденье от стула, металлический подстаканник. Подушка без наволочки – между прочим, почти чистая. Новая, не распакованная колода карт. Поколебавшись, ее Сергей Игнатьевич сунул в карман – пригодится на работе. Удивительно, но ему было немного совестно.

В детстве маленький Сережа много времени проводил с бабушкой – тогда еще моложавой чопорной особой. Она читала ему сказки, водила гулять и заваривала чай с вареньем и медом – внук был слабенький и часто болел. Сейчас ему показалось, что в какой-то степени он предает ее память – выбрасывая все эти вещи. Сергей Игнатьевич словно почувствовал бабушкин укоряющий взгляд – мол, стоило помереть, налетел коршуном. На миг почудилось, что она стоит рядом – и Сергей Игнатьевич чуть не заплакал от жалости, вспоминая, как дорожила бабушка каждым из своих сокровищ. Потом он вспомнил едкое «не дождетесь, от меня все равно не избавитесь» - и вдруг стало не по себе. Словно бы бабушка еще здесь – или какая-то ее часть.

И что она недовольна.

Сергей Игнатьевич снял респиратор и глотнул еще перцовки. Попало не в то горло. Он откашлялся, подумал было запить и отправился в санузел. Запах стоячей воды в раковине отбил всякое желание пить из-под крана. Вместе этого Сергей Игнатьевич махом прикончил содержимое бутылки и вернулся к завалу.

Его внимание привлек резиновый слоненок. Яркая, практически новая советская игрушка. Сергей Игнатьевич взял слоненка в руки, осмотрел так и этак. Похожий был у него в детстве. Сейчас такие игрушки уже и не делают – чтобы хорошие и добрые. Современным детям подавай всяких уродов, мутантов и киборгов с бензопилами. Слоненка выбрасывать было жалко. Сергей Игнатьевич отложил его в сторону. Скоро день рождения у дочки одного из сослуживцев – можно подарить.

Но в глубине души Сергей Игнатьевич подумал, что расстаться со слоненком он не готов. Может, это как раз тот, что был его любимцем? Сергей Игнатьевич не помнил, куда подевался его слоненок. Возможно, бабушка сберегла его – как память.

Сергей Игнатьевич окинул груды вещей новым взглядом. В конце концов, не стоит подходить к вопросу так поспешно. Да, рваная грелка – это мусор. В мешок ее. И колесо от хозяйственной тележки туда же. А вот одеколон можно подарить врачу – когда придется идти в поликлинику.

Зимнюю куртку зашить – дыра совсем небольшая. Сломанная микроволновая печь – починить, скорее всего, дешевле, чем покупать новую. Нужная в хозяйстве вещь, надо отнести на кухню. Набор тарелок с милыми цветочками - стоит сдать в антиквариат. Или пока оставить – вдруг придут гости, и не будет хватать посуды?

Банка сгущенного молока. Вроде, оно хранится чуть ли не вечно? Надо убрать в шкаф. Из дохлой собаки можно набить чучело и поставить в прихожей – будет изысканно.

Сергей Игнатьевич не заметил, как опустошил и рассортировал уже готовые к выносу мусорные мешки. Все-таки убираться нужно не абы как – лучше потратить больше времени, но сделать все, как следует.

Утомившись, он подошел к окну. Скоро стемнеет. Удивительно – уже почти вечер, а он не закончил уборку даже в первой комнате. Впрочем, торопиться некуда.

Сергей Игнатьевич увидел соседа с нижнего этажа, которого помнил еще с детства – нагловатый, упитанный жлоб. Сосед, кряхтя и ругаясь, волок на помойку старое, в пятнах, кресло.

Сергей Игнатьевич почувствовал, как у него болят ноги. Ничего удивительного в этом не было – молодость осталась далеко позади, а он провел целый день стоя.

А ведь кресло вполне можно было бы поставить перед телевизором.

Оно выглядело очень удобным. И кстати, к нему замечательно подошел бы вот этот коврик.

Чтобы такую вещь не увели прямо из-под носа, Сергей Игнатьевич торопливо выскочил из квартиры на лестничную клетку. Спохватившись, он вернулся, чтобы захватить с собой мешки – мало ли, что еще хорошего попадется.

Бабушка в коридорном зеркале одобрительно улыбнулась ему вслед.

Аркадий Ильич никогда не наступал на жуков. На самом деле, конечно, не только на жуков, а вообще на всю живность, которая бегает, ползает или как-то еще суетится под ногами.

С каких пор так повелось, он и сам не помнил. На всякий случай  для друзей и знакомых у него была история, что когда-то в раннем детстве забавы ради насмерть он захлестал прутиком спешащего куда-то по своим делам черного усатого жука. Как сейчас думалось, это был хрущак или жужелица – с тех пор познания Аркадия Ильича о жесткокрылых сильно увеличились.

Мама тогда присела на корточки перед восторженно смеющимся сыном и, глядя ему в глаза и придерживая за воротник, начала выспрашивать, зачем он убил жучка. Она говорила, что у жучка могли быть дети, кто-то мог его любить («да-да, даже такого черного и противного») и в конце концов так получилось, что все это оказалось совсем не смешно, а даже наоборот — и маленький Аркаша весь вечер проплакал.

Не помогли в тот день ни диснеевские мультики, которые тогда показывали по телевизору каждое воскресенье, ни внеочередное незаслуженное мороженое.

Когда сын не захотел идти смотреть мультфильмы, которых, как и все ровесники, всегда ждал целую неделю, мама совсем встревожилась. Аркаша сквозь слезы спрашивал, можно ли жучка как-нибудь оживить — он еще верил во всемогущество и безграничную мудрость взрослых.

Мама не стала обманывать — объяснила, что оживить никак не получится, и можно только больше никогда так не делать. В конце концов Аркаша успокоился, но с тех пор накрепко усвоил, что смерть — это плохо и насовсем.

Аркадий Ильич в конце концов позабыл, случилось ли такое в его детстве на самом деле, или он все придумал — но история была хорошая и правдоподобная, и прекрасно объясняла его безобидную странность. Правда, рассказывать ее ему так и не пришлось — знакомые такими вещами не интересовались, а друзей у него не было. Друзья сами собой заводятся только в самом раннем детстве, а уже в первых классах школы они льнут, как осы к сладкому, к людям ярким, шумным и примечательным.

Аркадий Ильич был скучным и невзрачным, его плохо, не с первого раза запоминали и никогда не выделяли из толпы. Он был среднего роста, весь какой-то бесцветный, тусклый, никакой — как рабочий муравей среди сотен своих собратьев. Он не умел хорошо и интересно рассказывать — в компаниях его возраста рассказывают обычно о работе, женах, любовницах и отпусках. Работа у Аркадия Ильича была скучная, в учреждении, где царила унылая казенщина, сохранившаяся еще с восьмидесятых – о такой и говорить не стоило. С коллегами он не общался – так для всех было лучше.

Жены у него не было, как, конечно, и любовницы - женщины редко обращали на него внимание. Он считал, что это в конечном счете не так уж плохо, поскольку всегда спокойнее всего себя чувствовал один. Женщина принесла бы в его спокойную, тихую и упорядоченную жизнь суету, неизбежные истерики и требования и, в конце концов, все равно бы ушла.

Отпуск Аркадий Ильич обыкновенно проводил дома — читал книги, рано ложился спать и прогуливался днем в парке по соседству — если не было дождя. Сырости он не боялся, но после дождя на асфальт выползали целые полчища червей.

Глупых червей давили спешащие люди, но Аркадий Ильич так не мог - он тщательно обходил их, а иногда, если позволяло время и не болела спина, собирал и относил на обочину, в траву, надеясь, что дальше они как-нибудь сами. В общем, выйти из дому в дождливый день каждый раз было целой проблемой. Не лучше было и по вечерам - на дорожки выползали крупные слизни, которым отчего-то не сиделось у себя в кустах, и многих из них поджидала печальная участь.

Поэтому гулять по вечерам Аркадий Ильич не любил— но иногда все же выходил, устав от летней духоты, и порой не мог удержаться от спасения очередного безмозглого слизняка, ползущего посредине дорожки. Слизней брать в руки было неприятно — и приходилось прихватывать их листком подорожника. Это помогало, но не очень - все равно в конце концов приходилось вытирать пальцы о траву. Аркадий Ильич вытирал - и грустно провожал взглядами прохожих, которые совершенно не смотрели под ноги. Им не было никакого дела до чужих жизней.

От насекомых же вообще не было никакого спасения. В окружающем мире они были повсюду. Аркадий Ильич как-то прочитал, что насекомые, если бы только осознали для себя угрозу, могли бы уничтожить человечество за один день — и, подумав, решил, что так оно и есть. Даже в его маленькой квартире их было полным-полно — и постоянно проникали новые.

Пчел и ос он наловчился ловить и выпускать в форточку при помощи стакана — чтобы не ужалили. Бабочек и ночных мотыльков - просто ковшиком ладони, но аккуратно, чтобы не повредить пыльцу. Мух и редких комаров он оставлял паукам — те давно обжили углы его квартиры, а один даже раскинул свою сеть прямо на оконной раме. Как-то раз в сеть угодила оса - и паук долгое время боялся к ней приблизиться. Аркадий Ильич наблюдал, решая, как тут поступить.

В конце концов он пришел к заключению, что лучше всего не вмешиваться - природа рассудит, ведь паукам тоже нужно есть. Если бы оса порвала сеть и вырвалась, или исхитрилась бы ужалить паука, Аркадий Ильич выпустил бы ее — но она запутывалась все больше, и в конце концов паук осторожно приблизился к ней и приступил к трапезе. На это смотреть стало неинтересно, к тому же красивую осу было жаль — и Аркадий Ильич занялся другими делами.

Хуже все были тараканы. Их Аркадий Ильич по-настоящему не любил еще с тех времен, когда жил в квартире, доставшейся от бабушки. Наглые, рыжие и считающие себя главными в любом помещении, в котором оказались, они единственные иногда выводили его из равновесия. Тараканы, видимо, были неотделимы от города, и даже в новой квартире в многоэтажке их откуда-то заносило — к счастью, это были лишь одиночки, которые потом уходили сами собой — но спустя время показывались снова.

Жить в городе Аркадию Ильичу не нравилось — город подавлял его ежедневной суетой, оглушал шумом, но в деревне было бы еще труднее — там каждый день в окна залетали бы бабочки и комары, заползали жуки и Бог знает, кто еще. К тому же из деревни было бы неудобно добираться на работу. Машины у Аркадия Ильича не было — под колесами автомобилей гибли не только насекомые, но и мелкие животные, а проследить, что там на дороге, было бы попросту невозможно.

Сегодня у Аркадия Ильича было скверное настроение — с утра на кухне он застал очередного непрошеного гостя. Здоровенный рыжий таракан, шевеля усами, восседал прямо на кухонном столе — и даже не подумал спасаться бегством при виде хозяина квартиры. Наверное, хозяином этой квартиры он уже назначил себя.

Аркадий Ильич махнул на таракана газетой, но тот просто отбежал немного назад и вновь замер, выжидая. Казалось, что придется, скрепя сердце, прихлопнуть его, но стоило снять с ноги шлепанец, таракан словно что-то понял, спрыгнул со стола, пробежался по стене и скрылся в вентиляционном отверстии. Аркадий Ильич выдохнул, сделал себе бутерброд с сыром и налил в кружку кефир, но тут зазвонил телефон.

Телефонные звонки он не любил — это означало, что либо кто-то ошибся номером, либо с той стороны провода ему попытаются навязать покупку какой-нибудь очередной ненужной вещи, якобы призванной увеличить комфорт его жизни, либо звонят с работы, где опять из-за чей-то безответственности что-то не получается закончить в срок.

Аркадий Ильич нехотя взял трубку, и его худшие опасения оправдались. Один из его коллег слег с аппендицитом, и его нужно было срочно прикрыть. Правда, премию за внеочередной заказ  пообещали хорошую.

Запланированный на сегодня выходной отменялся, и предстояло трястись в автобусе, ехать в скучный офис и выполнять опостылевшие за много лет обязанности. К сожалению, в его возрасте и с его характером искать новую работу дело трудное, к тому же на собеседованиях он всякий раз чувствовал себя неуютно — и ему обычно не перезванивали. Аркадий Ильич без аппетита доел бутерброд, допил кефир, оделся, взял потертый служебный чемодан и вышел из дома.

Времени в запасе было немного, но, к счастью, дождя сегодня не было и под ноги можно было смотреть вполглаза. Он дошел до автобусной остановки, только один раз остановившись из-за крупного жука, угодившего по недомыслию в оставленную какой-то сволочью на бордюре полупустую бутылку пива.

Аркадий Ильич вылил пиво на асфальт, бутылку выбросил в урну, а жука выудил из лужи и отнес в куст сирени — понадеялся, что жук там отсидится, обсохнет и улетит себе по своим жучиным делам.

На работу Аркадий Ильич почти не опоздал — он торопливо прошел мимо вахтера на проходной, который, кивнув на приветствие, даже не посмотрел в его сторону, поднялся в лифте, прошел по коридорам, полным отличающихся только номерами дверей, и наконец добрался до нужного кабинета.

Аркадий Ильич надел перчатки, открыл дверь, сделал виноватое лицо и, открывая чемодан, извиняющимся голосом произнес:

- Добрый день, Петр Витальевич.

Грузная фигура генерального директора отвернулась от дорогого ноутбука. Петр Витальевич уставился на посетителя, пытаясь вспомнить, кто же из многочисленных сотрудников без приглашения заявился в его кабинет.

Сотрудники директору порой казались мельтешащими муравьями, озабоченными какими-то своими, мелкими проблемами – как платить кредит, на что жить и когда он, Петр Витальевич, наконец выплатит им зарплатные долги. Вспомнив об этом, он даже негодующе дернул усами - как важный, видавший виды таракан. Он никак не мог припомнить, чтобы в его организации трудился такой невзрачный человечек — и неожиданно его потуги оборвали два негромких хлопка.

Аркадий Ильич подошел к осевшему в кресле телу, на лице которого все еще оставалось недоуменное выражение, и привычно сделал контрольный выстрел — на всякий случай.

После этого он аккуратно положил пистолет на стол и вышел, прикрыв за собой дверь — лишь на миг задержавшись, чтобы открыть форточку, в которую билась, жужжа, маленькая муха. День был выходной, здание было практически пустым и на обратном пути Аркадий Ильич не встретил никого, кроме того же погруженного в дрему вахтера, который вместо прощания что-то недовольно пробурчал себе под нос.

Аркадий Ильич был с ним полностью согласен — он и сам не выходил бы сегодня на работу, но, как и домашнему пауку, ему тоже нужно было что-то есть.

Совесть молчала — ей за глаза хватало того, что утренний таракан все-таки ушел живым.

Был у меня в отделе такой Гриша Вербицкий – человек, как сейчас бы сказали, всесторонне развитый. Сам из деревни откуда-то под Кунгуром, но живой, смекалистый. Разум открыт для нового. Даже слишком.

Так вот, у него год назад жена ушла. Устала от того, что муж вечно в поиске себя – решила, что и ей в поиск тогда не грех. Гриша сначала вроде как загрустил, но ненадолго. Понял, что теперь-то уж никто над душой не стоит. Всю однушку свою заполнил личностно полезной литературой –ну вы знаете, той, что «три книги за 50 рублей». «Тарелку НТВ-плюс» с премии поставил – как будто обычного мало, того, которое без плюса. На Яндекс-Дзен подписку оформил. И на газету еще какую-то, то ли «Путь к себе», то ли «Вестник иллюмината».
И пошло-поехало.

С некоторых пор я на работу стал ходить, как на праздник. Такой, знаете, детский утренник. Когда смотришь на сцену и весь в ожидании чуда – кто там из-за кулис выйдет: томат, Дед Мороз или Михаил Шуфутинский.

Сперва Гриша какие-то контейнеры стал с собой приносить, рис пророщенный в шелухе, запеканки соевые, чуть ли не обогащенный рециркулированный протеин. В столовую с мужиками ходить перестал. Я, говорит, чакры чищу и кундалини чего-то там. А вы, мол, гниете заживо – потому как трупнину жрете. Это он про котлеты с борщом. Повара его даже побить хотели, да пожалели – бледный стал, худой, помрет еще.

Потом он, видать, нормально так почистился – ну и на глаз схуднул килограмм на десяток. Его опер набожный один с соседнего отдела еще спросил – ты что, мол, Вербицкий, постишься никак? Дело богоугодное. А он в ответ такого навыдавал, что опять чуть худым не кончилось. Я потом приватно его разговорил немного и выяснил, что Гриша уже до того преисполнился, что вечерами на дому пентакли чертит и ангелов западного окна призывает. Податель всех благ, говорит, есть астральная сущность именем Велиал, а попы скрывают. Тоже мне, духовный наследник Шандора Ла Вэя.

Ладно, думаю, такие всегда в конце концов к христианству приходят и до старости лбом в пол бьются, грехи замаливают. Так что и Вербицкий перебесится, станет еще человеком не хуже других. Только втолковал ему, чтоб он об убеждениях своих на работе помалкивал – чтобы, значится, до старости этой самой дожить. Гриша меня послушал и зауважал больше прежнего – и докладывать о новых этапах своего развития стал исключительно моей персоне.

Помните, когда затмение было, даже по телевизору говорили? Я тогда заранее за голову схватился, думаю – точно Вербицкий что-нибудь отчебучит. А он такой раз – и ничего подобного, тихий ходит, папки свои перекладывает, другие вон переживают – все больше девчонки, что на астрологии двинулись, а Грише хоть бы хны. Я уж сам не выдержал, отвел его в курилку, говорю – Гринь, ты что думаешь, про затмение-то? Бабы, вон, полошатся, говорят, по какому-то их календарю очередному светопреставление случиться может. А он этак глядит на меня покровительственно и говорит: ты, Сергеич, в голову не бери, явление это суть естественная вещь, наукой полностью объяснимая. А астрология ихняя – чистой воды шарлатанство, на то только годна, чтоб из лохов бабки тянуть. Что это за наука такая - Плутон в Меркурии, Галлей в противофазе?

На этом моменте Светка из кадрового в курилку сунулась, да так и обмерла. А потом с лица сбледнула и вышла. Не покурила даже. В кадрах и бухгалтерии тем же днем порешили, что Вербицкий - человек когнитивно простой, дурачок, проще говоря. И здороваться перестали.

У меня тогда с души камень. Гринь, говорю, пойдем после смены выпьем хоть – за то, что ты за ум взялся и от ереси своей избавился. Нет, говорит, Сергеич, не пойдем – от пьянства для организма сплошной вред, а что взялся за ум – то не моя заслуга, а разума, что превыше людского будет.

Бога, чтоль, говорю? А про себя думаю – рано ж ты начал, так еще в семинарию записаться успеешь, с работы уволиться и к приходу какому приписаться.

Не тут-то было.

Бога, Сергеич, нет – это еще Гагарин доказал по всем понятиям, а есть бескрайний космос, в котором мы как дети заблудшие, плачем да соску просим. А помочь нам мир осознать некому – ну, почти некому, то есть. Кроме разумных старших братьев с какого-то созвездия, я не запомнил, то ли Скарабей, то ли Кассиопей – не силен я в этом.

Ладно, думаю, и это пройдет. Через пару недель приличия ради спрашиваю – как там пришельцы-то твои, чего транслируют?

Гриша мне улыбается просветленно и говорит – дурак ты, Сергеич, деревня темная (тут я аж поперхнулся) пришельцев никаких нет и не бывает. А есть наши разумные собратья, живущие в четвертом измерении, где эта, неплатоническая геометрия. И оттуда они за нами присматривают, как ангелы-хранители – мудрые и добрые. И теперь у Вербицкого вся жизнь переменится, потому что недавно они его посвятили в кого-то и открыли величайшие тайны бытия. И он уже узрел как ничтожное малое, так и величайшее большое.

Все, думаю. Вот теперь п….ц. На кислоту Гриша подсел.

Такого даже тогда не было, когда он с реконструкторами зависал – память предыдущих поколений пробудить пытался. Тоже тогда рассказывал всякое, про остров Аркона, семарглов и веды арийские. Это, я так понимаю, из Гитлера что-то. Гриша тогда тоже что-то жрал – то ли мухоморы, то ли плесень карельскую. Потом завязал с этими ведами, когда расстройство желудка заработал и пришлось внеочередной больничный оформлять.

Но теперь, думаю, точно все. Сгинет младший лейтенант Григорий Вербицкий в волшебном омуте психонавтики.

Говорю – ну, раз тайны бытия все ведомы, расскажи мне какую попроще – чтоб я от такого знания умом не тронулся. Ладно, говорит, Сергеич, внимай – есть разные миры. Ну то есть мир, он как бы один – а стороны у него разные. Как одна сторона тарелки, где каемочка красивая и суп, и другая – где непомыто и таракан раздавлен. Только сторон этих не две, а куда больше – и наша самая невзрачная. И мы на ней все, как те тараканы, всю жизнь копошимся. Но чтобы ее покинуть, надо для начала пробиться на ту, что самая ближайшая.

Это, говорю, как бы дырку чтоль в тарелке провертеть?

Не, говорит, Сергеич, дырки в тарелках петухам на зоне сверлят, а тут имеет место быть астральный переход. Сначала частичный, в мир снов, а потом уже и полный, во все остальные, какие хочешь. Техника специальная для этого есть - «осознанные сновидения» называется. Сперва управляешь своим сном понемногу, потом все сильнее, потом вообще видишь сны, какие хочешь, а потом переходишь окончательно в этот, суп коллективно-осознательный. Мыслесферы там, ноосферы, эмпиреи.

Я заскучал тогда. Про инопланетян – и то интересней было. Говорю – и далеко ты продвинулся? Скоро в эмпиреи-то?

Не, говорит, время еще не настало. Оболочка телесная крепко держит. Но сны уже как по заказу, какие хочу, такие и вижу. Телевизор с компьютером совсем забросил, и книжки тоже. Все на Авито выставил. На кой мне, говорит, контра и танчики, если я могу настоящий танк пилотировать? Совсем другие ощущения. Гореть только больно. И когда пули попадают. Но зато – плейбоя никакого с порносайтами тоже не надо. Захотел – и все в лучшем виде. Хоть Анджелина Джоли, хоть Ангела Меркель.

Круто, говорю, Гринь, но так это ж все-таки ненастоящее. Ты б девчонку себе какую нашел, попустился бы, а то крыша совсем уедет. Тут он озлобился, да так, что я в жизни за ним не видал.
Что, говорит, настоящее, а что нет – ты в том разуметь не можешь. Ты, говорит, как таракан тот – запах супа чуешь, а что он есть, не веришь. Не видишь потому что – тарелка мешает. А у него теперь друзья продвинутые, познакомился – все там же, во сне. И они-то знают, что мир снов – он не менее реален, чем тот, в котором на работу ходить надо – а может, так еще и пореальней.

Я тогда плюнул, пальцем у виска покрутил и Вербицкого послал на три буквы, коли охота ему по ночам с Ангелой Меркель в танке гореть.

Гриша тогда в себе замкнулся и из принципа со всеми общаться перестал, только если по работе. Ну мужики об этом мало жалели – изменилось-то мало что. А потом взял он моду на смены опаздывать. То, мол, устал очень и проспал, то сердце болело, лекарства пил – и проспал, опять же. Выговоры ему делали, а толку – не увольнять же, и так работать некому. А он хоть как – но работает. Сонный какой-то ходит, мешки под глазами, угрюмый - надо, думаю, намекнуть, чтоб в случае чего Вербицкому табельное не выдавали, мало ли. Устроит еще, как Евсюков, поход в супермаркет, а нас потом всех СБ сгноит. Довели, мол, человека, а потом сами не уследили.

В конце концов Вербицкий совсем обнаглел – взял и вовсе на работу не вышел. А завал его нам разгребать. Мы ажно волками взвыли. А он трубу не берет, ни слуху, ни духу. Ладно, думаю, забухал, выйдешь – шкуру спустим, и тогда хоть инопланетянам жалуйся, хоть Велиалу челобитную пиши. Политическое убежище проси на Кассиопее.

Только и на второй день Гриши нет, как нет. И на третий. Поехали мужики к нему на квартиру, дверь вынесли - лежит в кровати, мертвее некуда, а на кухне в ведре – пустая бутылка из-под водки и целая пачка снотворного вышелушенная.
Вот тебе и дорога сна.

СБ потом и правда приезжало, майору плешь ело, нас всех на голову ставило – замечали ли чего, почему меры не приняли, выгорел же человек на работе. Крепко интересовались – не угрожал ли ему кто, были ли с сослуживцами проблемы, или в личной жизни. Это у Вербицкого-то. Да он сам – сплошная проблема. После смерти – и то головняков обеспечил.

Правда, на службе безопасности дело не кончилось. Я тогда себя укорял немного, если честно говорить – вроде, другом он меня считал, делился всяким. Может, и впрямь, недоглядел. Может, он потому и того, что я был последний человек, с которым он поговорить мог о на душе накипевшем. Я, грешным делом, в запой тогда ушел немного – и правда, думаю, последний я человек какой-то. Над дурачком измывался. Неделю пил, не просыхая, отпуск специальный под это дело взял. А потом раз – и как рукой сняло, попустился. Но так, что лучше б не надо.

Потому что Гриша мне сниться начал.

Не переживай, говорит, Сергеич, я на тебя зла не держу. Мне так лучше. И тебе понравится – я тебе покажу всякое, сам уходить не захочешь. И смеется, вроде по-доброму, а вроде жуть берет. Просыпаешься мокрый весь. И помнить не помнишь, что там было, во сне – ну то есть кроме Гриши.

Три дня я держался на кофе и на энергетиках. Уж думал, не изъять ли порошка щепотку-другую из сейфа с вещдоками. Потом понял – никуда от этого не деться. Все равно так засну, прямо на рабочем месте. А там Гриша дожидается.

По-другому надо. Плохо, когда в своем сне ты сам себе не хозяин. Так что как-то вечером, когда в отделе никого, вбил я в Яндекс «осознанные сновидения техника». Только на первой странице с десяток сайтов – погляжу, что пишут.

Другие истории автора: https://vk.com/grimfairytales