И конечно, ты прав, читатель, если считаешь, что пробуждение — весьма тривиальное начало для рассказа. Однако, во-первых, открывающий абзац всё-таки был посвящён не пробуждению, а форме произведения, что задаёт тексту совсем другой вкус. Во-вторых, если ты знаком с другими моими произведениями, то знаешь, что я не использую агрессивные техники захвата внимания, а напротив позволяю тексту раскрываться естественным путём, что ценят читатели, которые любят дышать.
Первый абзац кончается заделом на продолжение. Это не обязательно, но я ведь уже знал, что за ним последует этот длинный разбор полётов, так что мне следовало указать тебе, что будет дальше, тем самым включить твоё воображение, чтобы оно помогло тебе продраться через дебри теоретической части и наконец вернуться к повествованию (уже скоро). Словосочетание «пригородная резиденция» я употребил применительно арендованной мной квартиры, поскольку оно также работает на твоё любопытство. Людям интересно читать о тех, на кого они хотят быть похожи, а это как правило те, кто может себе позволить больше, например, пригородную резиденцию. Конечно, теперь ты, читатель, уже знаешь, что речь всего-то об арендованной квартире, однако никакого противоречия здесь нет: резиденцией она вполне себе является, поскольку выполняет полный набор её функций и находится, если судить в масштабах города, практически в пригороде. К тому же, уверен, ты простишь мне это небольшое преувеличение, ведь с его помощью я показал фокус и раскрыл его секрет, чего ты и хотел, раз продолжил читать рассказ с таким первым абзацем.
Итак, я отправился в лес. Пешком двадцать минут по обочине шоссе. Редкие машины, чуть припорошенная снежком мёрзлая трава, грязь, раздробленный для ремонта дороги асфальт. Автобусные остановки. Заборы. И вот лес. Обнажённые деревья, под ногами чуть жухлая листва, тронутая первым снегом. Кротовья нора, с ней мысль: «Крот наследует землю». Хитровытоптанные тропинки выводят на длинную рукотворную аллею. Людей здесь не видно, но через некоторое время я замечаю кого-то идущего мне навстречу: мужчина и женщина. Став различимыми, а значит, различив меня, они сворачивают. Минут через десять бабушка с внучкой. Став различимыми, также сворачивают. Думаю, не последнюю роль здесь играет то, что я весь в чёрном, в классическом стиле и в высоких ботинках, при этом без ярких узнаваемых элементов как, например, бренды одежды. Я заметил, что встреча с человеком, который так выглядит, для многих психологически нежеланна, причём даже если это встреча глазами на проходной улице — не говоря уже о безлюдной аллее в лесу. Не то чтобы люди бросаются от меня врассыпную, но почему не свернуть, когда можно свернуть, думают они, мы же гуляем, это совсем не акт подчинения страху тьмы и неизвестности, просто небольшой поворотик, вот так, чтобы снизить риски, да нет, даже не чтобы снизить риски, какие риски, просто я могу, что я вообще к себе прицепился, совсем я не боюсь этого в чёрном, могу сейчас развернуться и пойти ему навстречу, могу, но не буду, всё, отстань от меня, я.
Что я сделал с тобой, читатель. Отправил в лес. Да, повествование через «Я» помогает тебе отождествить себя с героем, в данном случае — мной, что работает на внимание. Простая череда действий в хронологии, немного обстановки, шутка про крота и Христа — снова же, выдерживая баланс краткости и деталей, необходимых для погружения. Затем наблюдение, показавшееся мне примечательным, что значит, скорее всего, его найдёшь таковым и ты. Может быть, конечно, ты уже бывал в подобных ситуациях и думал о чём-то сходном. Однако найти рифму собственным рассуждениям в чужом рассказе — это тоже интересно. В неожиданный момент я ненавязчиво увёл тебя из «Я» в другого человека, в его «Я», и провернул всё это в одном длинном предложении, а я люблю длинные предложения, иногда целые абзацы без единой точки, потому что это захватывает твой дух, читатель, ты воспринимаешь это как испытание: удержать внимание становится несколько сложнее, но когда это у тебя начинает получается, ты испытываешь эйфорию ковбоя, оседлавшего быка на родео: смотри, мама, я могу без рук…
Что я сделал с тобой, читатель. Я повторил приём с длинным предложением, в нём же самом раскрывая его суть, что захватывает дух вдвойне. Плюс ковбойская метафора, плюс упоминание мамы, как первообразующего архетипа сознания, плюс теперь я констатирую то, что уже произошло, и подтверждаю твои догадки на этот счёт (а если их не было, то просто объясняю). Замечу, кстати, что я тебя здесь не держу, ты можешь перестать читать в любой момент. Некоторые уже это сделали, никаких претензий к ним я не имею, желаю им здоровья и вежливых клиентов.
Желание перестать читать этот текст вполне объяснимо, но я всё равно могу позволить себе отвлечься ещё на один абзац, чтобы поговорить о нём с теми, кто это желание контролирует. Что в сущности я рассказал? Как позавтракал и погулял? Раскрыл несколько примитивных секретов да набил им цену, завернув пару загогулин? Зачем это читать? Но вместе с тем тебя, читатель, забавляет то, что ты всё равно хочешь продолжения, даже видя в тексте отрицательную ценность. Чем-то он тебя не то развлекает, не то вдохновляет, хотя толком и не ясно чем, можешь не продолжать. Давай лучше я.
Я шёл по лесу, и голова моя стала пуста, и я насладился этим сполна. А потом мне всё же захотелось с кем-нибудь поговорить. Тогда я с радостью вспомнил, что у меня в кармане находится устройство для связи с любым человеком. И я решил использовать его для беседы с писателем Николаем Старообрядцевым. Если угодно, я решил вызвать дух Николая Старообрядцева и пообщаться с ним. Первое, о чём я спросил дух Николая, используя технологию голосового сообщения, касалось его недавней критики Виктора Пелевина, конкретно фразы «В отличие от Пелевина я считаю женщину человеком». Я поздоровался, рассказал, с чем связан мой вопрос, и сообщил:
— По-моему, в своих произведениях Виктор Олегович унижает мужчин не меньше, а вполне наравне с женщинами, скажем так, стандартным грибным способом. Более того, в некоторых его книгах главный герой — женщина, и герой этот раскрывается так, что ты его любишь и понимаешь. А на чём вы, Николай, основываетесь, говоря, что женщин он не считает людьми?
— Сергей, это справедливо! — ответил мне дух Николая в письменной форме. — Лучше мне взять свои слова обратно. Вероятно, я сделал это, во-первых, по каким-то своим остаточным воспоминаниям о ‘Generation П’, где главный женский образ (как это в моей памяти почему-то отложилось) — это безликая и одномоментная «тысячедолларовая проститутка, которая в темноте неотличима от Клаудии Шиффер», во-вторых, по каким-то сторонним отзывам о его мизогинии в поздних произведениях. Надеюсь, всё это ошибочно. В целом я не спорю, что Виктор Пелевин — чудовищно талантливый автор, эпохальный для нашей литературы. Заодно рискну предположить, что писатель может быть талантлив, даже будучи русофобом или антисемитом. Хотя, надеюсь, это лишь редчайшие исключения.
Что я сделал с тобой, читатель. Во-первых, заставил сомневаться в том, что рассказ не описывает почти дословно реальные события. Как ты, вероятно, знаешь, Николай Старообрядцев — реальная и знакомая мне персона, поэтому вводить его в художественное произведение с действиями, которых он не совершал, и словами, которых он не говорил, было бы аморально. С другой стороны ты можешь предположить, что я мог договориться с Николаем о включении его персонажа в произведение, согласовав с ним текст. Так или иначе, твоё воображение снова начинает работать, вариации реальности ветвятся, и это — дополнительный мотиватор продолжать читать, ведь теперь это уже своего рода метадетектив, и возможно, в конце скажут, кто убийца. Почему диалог о Пелевине? Например, потому, что ты, читатель, вероятно, знаком с его творчеством, и таким образом подключен к теме. Образ Виктора Пелевина или другой известной персоны, с которой я не знаком лично, ничто не мешает использовать. Но я не говорю о том, что сказал или сделал Виктор Пелевин, ведь тогда ты, читатель, скорее всего, усомнишься в реальности действия. А если когда-нибудь, упаси великая пустота, Виктор Олегович такой рассказ прочитает и останется им недоволен, то он наверняка обрушит на меня свой праведный гнев в очередном своём ежегодном произведении. Иносказательно, чтобы тем самым не увеличить мою популярность, но достаточно откровенно, чтобы сам я понял, что речь идёт обо мне, и устыдился.
Я шёл через лес. Мобильная связь местами пропадала, но это не мешало нам с проекцией Николая Старообрядцева вести неспешную беседу. Мы поговорили о том, что талант действительно не всегда показатель доброты и развитости человека, о том, что противостояние чему-либо отнимает больше сил, чем даёт, и ему, противостоянию, лучше предпочесть создание чего-то нового, пусть медленное, но более перспективное. Помянули ‘Led Zeppelin’ и Ника Кейва, порассуждали о судьбе рок-музыки в недалёком будущем России, обсудили сходство подходов Тимоти Лири и Льва Толстого к опрощению социальной жизни — как по мне, сходство это разительное, хотя в первом случае густо приправлено специей психоделической революции.
Что я сделал с тобой, читатель. Коротко дал большой объём информации. Без утомительных подробностей, но передавая атмосферу в целом. Давая понять, что суть рассказа всё-таки не в этом, и нам пора идти дальше, ведь мы уже преодолеваем рубеж в десять тысяч символов, а ты, дорожа своим временем, прекрасно видишь по шкале прокрутки текста, сколько осталось до его конца, и соизмеряешь, не слишком ли он становится затянут, чтобы продолжать его читать, и моё понимание этого я также дополнительно констатирую прямо сейчас.
Обсуждая психоделическую революцию с цифровым призраком Николая Старообрядцева, я из лесу вышел. Передо мной было уже другое шоссе, невдалеке виднелся город с панельными красотками и золотокупольным храмом. В воздухе появилась мелкодисперсная взвесь снега с дождём. Я прошёл до виадука и под ним, оказался в тупике автосервиса и стоянки. Оказалось, единственный проход в город для пешехода здесь был по обочине автодороги наверху виадука. Учитывая холодную погоду с усиливающимися осадками и ветром, забираться на такую высоту мне не хотелось, поэтому я вызвал такси. Я сделал это, просто чтобы попасть в тепло и продолжить движение, однако приложение требовало, чтобы я обозначил точку высадки. Поэтому я выбрал торговый комплекс у ближайшего метро. Решил, что диким лесным животным я сегодня побыл достаточно, и теперь пора мне побыть зверем социальным, побытийствовать среди моего ясноглазого народа. А где искать наиболее крупное скопление моего народа в такую погоду и в условиях гиперкапитализма, как не в торговом комплексе у ближайшего метро?
Что я сделал с тобой, читатель. Напомнил, на чём остановилось повествование, чуть развив синонимически и немного сгустив напускной пафос в первой фразе, чтобы ты быстро вернулся в сюжет. Завершил эту фразу микроотсылкой «я из лесу вышел» — допустимой лишь потому, что она не занимает твоего времени: я просто выбрал порядок слов в соответствии с известной строкой Николая Алексеевича Некрасова. Если бы я добавил «Был сильный мороз», это уже можно было бы считать оскорблением: я считаю тебя недостаточно образованным, чтобы понять отсылку по намёку. Затем я описал, что увидел, когда из лесу вышел. Главным образом, полагаю, ты обратил внимание на «панельных красоток». Это словосочетание родилось из «панельных высоток», и я не могу сказать, что оно дюже оригинальное, но опять же: большинству приём ясен, а насыщенность текста растёт без увеличения его объёма, так пусть будет. Далее я коротко расписал тебе свои (то есть геройские) мотивации и обозначил продолжение действия, не забыв упомянуть гиперкапитализм. Не то чтобы я думаю, что ты о нём не осведомлён, читатель. Просто я заявил категорию, которой мыслю среди прочих, и наделил её лексемой «гипер», чтобы показать, что считаю нынешний уровень капитализма чрезмерным, а потребительское общество считаю проблемой, впрочем, не призывая тебя к каким-либо действиям или противодействиям по этому поводу (но и не отговаривая от них, что важнее).
Грязное белое такси, водитель славянин лет пятидесяти без особых примет, не считая немного излишне строгих выражения лица и манеры речи, на зеркале висит значок с символом военных действий, в которых участвует моя страна, вещает поп-радиостанция, до меня доносится голос ведущего на острие прикола: «…и теперь россияне станут больше рожать — хотя бы из чувства азарта!..» Мне вспоминается не приходившая раньше мысль: «Делая аборт, ты лишаешь мир художника». Добравшись до места, высаживаюсь и сливаюсь с толпой на входе в торговый комплекс.
Что я сделал с тобой, читатель. Прокатил на такси в образе себя (быстро, с изменением времени повествования на настоящее с устоявшегося прошедшего), описал детали, на которые сам обращаю внимание, не стал их оценивать по ряду причин, например, чтобы не растекаться мыслью по древу. Ничего особенного, всё те же краткость, факты, хронология. Время предварительных ласк прошло много тысяч символов назад, на этом участке текста остаются лишь те, кто решил идти до конца (и многие дойдут). Фраза про аборт и художника сложная — если ты не понял цимес, не принимай близко к сердцу, может быть, знакомые художники помогут растолковать.
В пирамиде Маслоу физиологические потребности (например, голод и жажда) располагаются в фундаменте. А вот фудкорт торгового центра всегда устраивают на верхнем этаже. Можно предположить, что таким образом всё прочее, что продают в таких местах, их проектировщики относят к достроенному позже цокольному этажу пирамиды Маслоу. Но я думаю, причина всё-таки иная: большинство посетителей идут за покупками сытыми, а уже после, изнурённые консумеризмом и вновь оголодавшие, добираются до верхнего этажа, где им позволяют вознаградить себя за успешный вклад в кручение большого товарно-финансового колеса — пускай также за их собственные деньги.
Я добрался до фудкорта и изучил предложения едален. Здесь было многое, вплоть до чипсов со вкусом семечек и пива с ароматом вина. Однако вегетарианские позиции были далеко не везде, поэтому крупная вывеска «Еда с мясом», дополнявшая антураж одного из заведений, смотрелась излишне, хотя, уверен, исправно выполняла функции, предписанные ей создателями. Звучал лаундж-кавер ‘What if God Was One Of Us’ Джоан Осборн. Пронеслась мысль: ‘What if god was one of them?’
Я выбрал заведение торговой сети, упоминать название которой бесплатно не буду (хотя, возможно, сделал бы это, если бы они подавали исключительно вегетарианскую еду). Заказал постный борщ (булочка в комплекте), постный салат «Оливье» и облепиховый чай. Мне дали чек и бипер, наказали вернуться, когда он издаст звуковой сигнал. Я расположился за одним из двухместных пластиковых столов. Пока ждал сигнала, обсуждал с диджитальной тульпой Николая Старообрядцева большое генетическое путешествие и научное изучение психоделиков.
— Недавно я узнал, — сообщил я, — что советские учёные пристально исследовали кетамин. А вышеупомянутый Лири сам говорил, что не предлагает закинуться ЛСД, сесть на байк и поехать на пляж, и что испытуемых они с коллегами готовили к приёму неделями в лабораторных условиях.
— Проблема в том, — отвечал Николай, — что к этим веществам в основном устремляются молодые рокеры, живущие по закону «всё и сразу», а также люди с широкой русской душой, считающие, что чёрную икру нужно есть тазами, так что ни о каком взвешенном отношении и речи быть не может.
— Через излишества достигается умеренность. Говорят, у меня отличное чувство меры. И я не могу сказать, что оно врождённое.
— Кстати, — сообщил Николай, — есть какая-то странная полумифическая история о том, что в синтезе новых наркотиков очень сильны болгарские учёные. Возможно, это просто какой-то мутировавший анекдот про цыган.
— Правдоподобно. В смысле про мутировавший анекдот.
Бипер запищал, и я отправился получать заказ. Людской гомон доносил обрывки фраз, почти исключительно касавшихся покупки, транспортировки, сбыта и применения материальных объектов в трёхмерном пространстве. Я получил заказ вместе с назиданием размешать облепиховый чай, так как на дне его находится концентрат, оценил эту искренность, вернулся за столик, размешал чай и приступил к трапезе. Мимо ходили большие мамочки с крупными детишками, у которых в руках были немаленькие вёдра жареных в кляре птичьих крыл. Я подумал: взрослые — это же трупы детей. Это диско.
— Мне нравится мысль, — сообщил электрофантом Старообрядцева, — которая в какой-то момент появляется в сочинениях Кастанеды. Там Дон Хуан говорит, что настоящему шаману вещества не нужны. Он давал грибы своему ученику для первичного толчка, лишь чтобы разбить шаблоны мышления. Дальше они уже не требуются.
— Полностью согласен, Николай. Вопрос в том, возможно ли такое массовое просвещение без массового первичного толчка.
— Думаете, следует толкнуть всё закостенелое человечество в океан ЛСД, как в гигантский баптистерий, чтобы потом те, кто уцелеет, создали более гармоничный миропорядок, чем сейчас?
— Яркий план! Однако неумеренный. Один человек может передать другому знание почти исключительно собственным примером. Так и общество может быть изменено только положительным примером другого общества.
— Или отрицательным! Хотя, говорят, что учиться на примере других — это прерогатива людей разумных.
— Способность к эмпатии трудно переоценить. — сказал я. — И между прочим, если бы опыт Грейс Слик, когда она пыталась добавить ЛСД в чай президенту США, завершился успехом, я бы с интересом посмотрел, к каким последствиям это бы привело. Причём в отношении любого крупного политического деятеля.
Что я сделал с тобой, читатель. Во-первых, неожиданно изменил повествовательный ритм: надолго перестал разрывать действие техническими отступлениями. В какой-то момент ты это заметил и справедливо рассудил, что начинается какая-то особая часть текста, а потом вообще забыл об отступлениях и погрузился в действие с головой. Добавилась опасная тема — психоделики. Замечу, что опасна эта тема лишь в том случае, если ты пропагандируешь наркотики, чего я не делаю. Единственное, что я пропагандирую — это эволюция. Чтобы у тебя, читатель, даже если ты знакомишься с этим текстом по заданию правительственных органов, не осталось ни малейших сомнений в том, что я не пропагандирую наркотики, добавлю прямым текстом: никому и никогда я не рекомендую употреблять наркотики, даже если из предыдущей части текста кому-то вдруг могло показаться, что рекомендую. В лабораторных условиях и во имя науки — может, и порекомендовал бы. Но если вы соберётесь это делать в лабораторных условиях и во имя науки, то едва ли вам понадобятся мои рекомендации — вам будет достаточно рекомендаций вашего пламенеющего любовью к отчизне сердца. Повторю: не употребляйте наркотики — эволюционируйте. Напомню: к наркотикам относятся легальные кофеин, никотин и алкоголь. Сахар, в общем, тоже. Также напомню: в зависимость можно впасть и от других веществ, привычек, людей и организаций. Не делай этого, читатель. Будь в танце.
Я закончил обед, надел шарф и пальто, сложил одноразовую посуду на поднос, взял его и направился к месту утилизации. За одним из столиков, мимо которых я проходил, сидел человек, лицо которого мне показалось странно знакомым. Но откуда я его знал, я вспомнить не смог, так что, посомневавшись, всё-таки прошёл мимо. Лишь через несколько шагов я замер как вкопанный. Потому что осознал: это был Виктор Пелевин.
Я развернулся и прошёл назад, стараясь не привлекать к себе внимание Виктора Олеговича — тщетно. Он краем глаза заметил моё возвращение и опустил лицо к смартфону, вероятно, рассчитывая, что я всё-таки решу, что обознался, и уйду. Я сделал ещё шаг, чтобы лучше разглядеть его лицо. Это совершенно точно был он. Я понял, что не сразу узнал его, поскольку на большинстве фото видел его в тёмных очках, а теперь их не было. Это было довольно хитро и даже в стиле его героев: не скрывать образ тёмными очками, а убедить всех, что очки — неотъемлемая часть этого образа, а потом разгуливать неузнанным без них.
Виктор Олегович был одет в простую тёмно-синюю рубашку из плотной ткани, перед ним стояли белые чайник и чашка. Одному богу известно, что он делал на этом фудкорте. Может, приехал встретиться с кем-то из старых друзей. Или партнёров. Наверняка такой практичный и дальнозоркий человек, как Виктор Олегович, куда-то вкладывает деньги, чтобы иметь доход, кроме роялти. А может, как и я, посетил народное логово, чтобы не терять эмоциональную связь с народом, кто знает, почему именно здесь.
— Виктор Олегович, — сказал я.
Пелевин неохотно поднял голову, понимая, что попался, и посмотрел мне в глаза. Я сказал ему:
И жестоко подавил в себе желание добавить «за счастливое детство». Это прозвучало бы невежливо по отношению к его далеко не детским произведениям, да и читал я их в юности и молодости, если уж на то пошло. Впрочем, позже я подумал, что маэстро скорее оценил бы такой выпад, чем нет.
Прикрыв глаза, он сдержанно кивнул. Не могу сказать, что его лицо выражало желание поскорее закончить этот диалог, но он не проявлял любой заинтересованности, безусловно, понимая, к чему она могла привести. Встречный мог начать клянчить автограф или фото, или того хуже, начал бы задавать вопросы о смысле жизни, или ещё хуже, стал бы говорить, что у него нет вопросов, потому что он прочитал всего Пелевина от корки до корки и вааааааще сверхтотально врубается.
Конечно же, я не собирался делать ничего подобного. Напротив, того краткого общения, которое между нами уже состоялось, мне было достаточно. Мне не хотелось тратить время уважаемого человека, обременяя его дурацкими просьбами и вопросами. Мне не приходило в голову попытаться удивить его тем, что я считаю, будто сверхтотально врубаюсь. Но Виктор Олегович не мог знать, как я мыслю, поскольку видел перед собой не коллегу-литератора, а лишь посетителя фудкорта в торговом центре. Пусть и одетого во всё чёрное, в классическом стиле, без опознавательных знаков бренд-реализма. На мгновение я даже подумал, что эта моя внешность могло бы чем-то отличить меня от прочих в его глазах. И, скорее всего, она действительно не ускользнула от его тренированного буддийскими практиками внимания. Но тем глупее с моей стороны было бы разрушить собственный образ, сказав ещё хоть слово. Всё ещё держа в руках поднос с грязной одноразовой посудой, я символически поклонился. Наверное, это выглядело комично, поскольку губ Виктора Олеговича коснулось что-то похожее на улыбку. Всего на мгновение, даже меньше, где-то в промежутке между двумя мгновениями, он улыбнулся. Но я успел заметить. И это доставило мне огромное удовольствие. Я пошёл своей дорогой.
Что я сделал с тобой, читатель. Рассказал, как встретил на фудкорте торгового центра Виктора Пелевина. Уверен, ты сразу рассудил, что это событие крайне маловероятное, но при этом возможное. Ты знаешь, что я знаю, что ты не можешь знать точно, выдумал я это или нет. С одной стороны ты понимаешь, что все прочие события в рассказе похожи на правду и настраивают на то, чтобы воспринимать аналогично и его остаток, чем я наверняка воспользовался бы, прицепив к составу правды этот небольшой вагончик лжи, который, может, и не приметят на таможне. С другой стороны ты понимаешь, что если со мной действительно произошло такое событие, то рассказать о нём, скрыв эту жемчужину в ворохе золы, который разгребут до конца лишь самые пытливые читатели — это единственный способ не обесценить его и передать в тексте опыт, который получил я сам. Если бы я назвал рассказ, например, «Встреча с Пелевиным», то его прочитало бы гораздо больше людей, но никто из них не испытал бы того, что испытали мы с тобой, читатель. Ты никогда не узнаешь, была ли эта встреча в реальности (с допущением, что реальность существует), ты можешь только верить или не верить. Здесь ты становишься моим соавтором, как бываешь соавтором городских легенд, сплетен и новостей. А мне всё равно, веришь ты мне или нет — главное, что рассказ ты уже дочитал.
