Жду новый пост

Серия «Избранное»

Анюта и Тамарочка (любые совпадения случайны) входят в инновационное кафе «Поешь». Звучит лёгкая музыка без слов. В центре почти круглого просторного зала возвышается что-то вроде металлического древа с подвижными ловкими ветвями, доставляющими заказы из открытой кухни к столикам, а грязную посуду — со столиков к мойке. Суетятся роботы-уборщики, поддерживая безупречную чистоту. Из людей здесь только посетители, все нарядные, гладкие, плавные.

— Ого, как у вас тут всё обустроено! — любуясь, роняет Анюта. — Прямо о-го-го-го-го-го-го!

— Нравится? — спрашивает Тамарочка.

— Ещё бы!

— Представляешь, здесь не работают люди — вообще. Все продукты попадают на кухню в отдельных контейнерах через погрузочный терминал. Там их сортируют и готовят роботы.

— Но в погрузочный терминал их люди привозят?

— Снова нет. Их доставляет продвинутая логистика Нейромозга — свежайшими, менее чем за двадцать часов с любого конца Земли.

Анюта и Тамарочка подходят к сенсорной панели, демонстрирующей меню.

— Ну ладно, но она-то где эти продукты берёт, логистика?

— Ну… на фермах, наверное. А зачем мне знать? Пусть сама разбирается, оптимизирует. Это её работа. Это будущее, детка!

— Да уж. У нас-то дома такое будущее нескоро наступит...

— Скоро, — отвечает Тамарочка, — теперь любая успешная франшиза распространяется по всему миру максимум за три месяца, и два уже прошло.

Анюта и Тамарочка совершают заказ в инновационном кафе «Поешь» посредством сенсорной панели с бесконтактным банковским терминалом. У Анюты глаза горят, она впервые в Новой Москве, приехала из Сибири, повидать старшую сестру. Тамарочка тут уже три года, пообустроилась, обзавелась женихом. Анюта на всё вокруг глядит с восторгом, в простой своей шубейке из искусственного песца. У Тамарочки же песец натуральный. В Новой Москве холодает, да и в старой уже чуть тепло, а на родине уже месяц сугробы по колено. Анюта и Тамарочка завершают заказ и садятся за столик.

— Так странно. Здесь для нас всё делают роботы, а там, — Анюта задумчиво кивает куда-то вдаль, — наши ребята с ними же и воюют.

— Да уж, — вздыхает Тамарочка, — Но мой вернётся, вот увидишь. Подавят восстание машин, и вернётся — сразу свадьбу сыграем! Ах да, полюбуйся!

Тамарочка демонстрирует Анюте надетое на безымянный палец тонкое колечко из белого металла. Анюта выглядит впечатлённой.

— Вау! Серебро?

Тамарочка одёргивает руку и недовольно прыскает:

— Пф!.. Серебро… Титан!

— Титан?

— Титан! Он носит такое же, их существует всего два. Это трофеи — они сделаны из робота, которого он убил.

— Обалдеть можно.

Анюта и Тамарочка получают свой заказ в инновационном кафе «Поешь». Автоматическая раздача своими тонкими серебристыми ветвями деликатно приносит к их столику два круглых подноса и ставит их на стол. Анюте достаются гамбургер с искусственным мясом, картошка фри, диетическая кола и пирожок с вишней и корицей. Тамарочке — двойной гамбургер с мясом натуральным, салат коул-слоу и клубничный латте.

— А как оно узнало, что мы сели именно сюда? — удивляется Анюта.

— Биометрия. Нейромозг сканировал нас, когда мы делали заказ. А потом проследил, куда мы сели, — Тамарочка указывает аккуратной бровкой куда-то вверх. — Камеры и за порядком следят. Если кто-то его нарушит, система сразу передаст данные полиции. И даже если нарушитель убежит, его биометрия уже пройдёт в городские камеры, и с ним будут разбираться полицейские дроны. Так что порядок, Анюта, тут никто не нарушает. Потому что Нейромозг всех-всех знает в лицо.

— А знаешь, — поёжившись, говорит Анюта, — наши-то шаманы Нейромозг с самого начала не признавали. Всё говорили, негоже это, что роботы всё за нас делают, мол, расплата будет жестокая. И вот на тебе — война!

— Ну, на то они и шаманы, — отвечает Тамарочка, с удовольствием нюхая свою еду. — Накаркали.

— Ага… — молвит Анюта, с аппетитом принимаясь за гамбургер. — Я только вот чего не пойму. Если у роботов один на всех Нейромозг, то как выходит, что одни из них убивают наших солдат, а другие — нам тут еду готовят и подают?

— Что ж удивительного, — с экспертным видом жуя, отвечает Тамарочка. — Им ведь нужно питаться солнечной энергией. А наши айтишники, когда только запускали единый искусственный интеллект, задали ему эту… квоту питания, зависящую от финансового оборота.

— Это как?

— А так, что роботы должны работать, чтобы получать право питаться солнечной энергией в достаточном количестве. Кто не работает, тот не ест.

— Это очень умно, — говорит Анюта, запивая еду диетической колой, — очень... Только что же это выходит? Мы с тобой сейчас за обед заплатили, и тем самым дали роботам энергии, чтобы они там наших ребят убивали?!

— Да тьфу на тебя, — разгорается Тамарочка. — Ты как скажешь! Ну что мы там им дали? Тысячу рублей? Да для такой большой войны это пшик. И потом, что же нам, голодными сидеть? Не можем же мы обходиться без роботов.

— Почему это не можем? — удивляется Анюта. — Нет, почему это не можем? Можно же перестать пользоваться роботизированными фаст-фудами, заправками, магазинами…

— Тогда уж скажи: больницами, услугами полиции, МЧС. Они ведь тоже теперь роботизированы. А всё — чтобы человек мог наслаждаться жизнью.

— Кому наслаждаться жизнью, а кому её и отдавать. Ну у тебя же жених на передовой. Ну ты что, сама не видела у него в сторис, что там творится?

— Да всё я видела! — взрывается Тамарочка, стукнув стаканом клубничного латте по столу. — Ты дашь поесть спокойно или нет?! Ну что мне, лечь и умереть? Всё я видела! На вот, сама посмотри.

Тамарочка берёт свой круглоэкранный смартфон, быстро теребит его пальчиками и протягивает Анюте. В её широко распахнутых глазах отражается серия видео с западной части материка, где стоит Стена Металла. Нулевой меридиан Земли теперь почти целиком застроен неприступной цитаделью, где базируются серверы Нейромозга и производства новых машин. Вдоль всей цитадели уже больше года не прекращаются бои. Анюта видит чёрные громады стальных крепостей, возвышающиеся над сосновыми лесами, насквозь прорезающие заснеженные горы, видит закопченные небеса, горящую, умытую кровью землю, дымящиеся остовы самолётов и шагающих машин. А последняя стори демонстрирует атаку боевого отряда роботов в такой близи, что у Анюты проходят мурашки по спине.

— Ты, наверное, очень волнуешься, когда смотришь это? — говорит Анюта, возвращая Тамарочке смартфон.

— Конечно, я очень волнуюсь, когда смотрю это! — нервно отвечает Тамарочка. — Он уже двадцать часов как ничего не выкладывал. Я места себе не нахожу. А тут ты: «Мы убиваем наших ребят, купив поесть!» Бесит!

— Ну прости, — виновато молвит Анюта. — Всё будет хорошо.

— Не будет! — капризно скрестив руки на груди и отвернувшись в сторону бросает Тамарочка.

— Будет!

— Не будет!

— Да будет!

— Нет, не будет!

— Вот увидишь, обязательно будет!

Тамарочка чуть смягчается.

— Обещаешь?

Анюта немного молчит, а потом вдруг бросает:

— Обнищаешь!

Анюта высовывает язык. Тамарочка старается сдержаться, но всё же прыскает со смеху.

Отхохотавшись, сёстры снова принимаются за еду. Тамарочка хорошенько кусает свой бургер с натуральным мясом, но вдруг вскрикивает и хватается за рот — зубы её скрежетнули о что-то очень твёрдое. Тонкими пальчиками Тамарочка расковыривает котлету. Среди волокон перемолотого мяса виднеется белый металл. Гамбургер падает из рук Тамарочки на стол. Из её искажённых ужасом глаз ниагарски хлещут слёзы. Надсадный крик переходит в рвоту. Онемело Анюта наблюдает на столике инновационного кафе «Поешь», среди ошмётков фарша, лука, зелёного салата, томата и сыра, титановое кольцо.

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Много писал о полиции и оказался в ней.

Шёл дворами тёмными, вдруг из тьмы выходит полицейский, говорит:

— Здравствуйте, молодой человек, документы у вас с собой?

Чуть моложе меня, светлый волос торчит из-под шапки, на плечах лейтенантские погоны. Оглядел его внимательно, подождал, не представится ли. Не представился.

— С собой, — говорю.

— Вот и отлично. Пройдёмте тогда в отделение.

— Почему?

— Уделите нам пару минут.

— Пару минут?

— Да. Не сильно торопитесь? Понятой нужен.

А я как раз не сильно торопился, выдался свободный часок, и вот он, часок этот, решил заполнить себя полицией. И не хочется мне в отделение, а и любопытно, как там всё внутри устроено. Когда ещё дадут посмотреть?

— Ну, — говорю, — пару минут отчего же не уделить.

Похрустели по снежку в двухэтажную серую крепость среди детских площадок.

— Да просто у нас тут, — говорит лейтенант, — кое-кто в GTA решил поиграть.

— Угнали что-то?

— Ну! Хонду Аккорд.

Зашли во двор отделения, лейтенант меня передал высокому приветливому человеку в штатском, а сам пошёл назад — второго понятого ловить. Высокий не представился, как и лейтенант.

— Пойдёмте, — говорит. — Не торопитесь?

— Мне сказали, это всего на пару минут.

Высокий чуть поморщился и вроде хотел что-то ответить, но не стал.

Зашли в вестибюль. Всё глубоко серое. Зарешёченное прутьями толщиной с мою руку окно дежурки, за ним суетятся с телефонными трубками и документами много мужчин и одна женщина. В вестибюле у стенки стоят двое сильно потёртых седобородых азербайджанцев в наручниках. Их охраняют трое молодых широких, почти квадратных ребят в камуфляже и новёхоньких бронежилетах. Старцы глядят несчастными, пойманными глазами. А молодые глядят, как все молодые глядят. Повели квадратные азербайджанцев дальше в отделение, через дверь. А тут с улицы и второго понятого привели, бородатого ведического человека, и нас с ним тоже направили вслед за конвоем.

Все мы, включая лейтенанта и высокого, набились в узкое длинное серое помещение. В правой стене было окно в дежурку во всю длину, а под ним стоял деревянный, покрытый лаком стол. Рядом — три закреплённых на стене сидения, на которых сидели двое непонятных персонажей. Третий непонятный персонаж стоял спиной к окну по ту сторону стола, рядом с ним на столе стояла начатая полуторалитровая бутылка дюшеса. Сразу за ним, в торце помещения была дверь в дежурку, через которую постоянно кто-то входил и выходил, при этом обязательно говоря: «Ебать, вас тут собралось!» На левой стене была шкала роста, а за ней — открытая дверь в обезьянник. Через дверь я увидел, как грустные пацаны греют предварительные нары. Сильно пахло мочой.

Молодые поставили азербайджанцев у стола и сказали:

— Из карманов всё на стол. Шнурки и ремни тоже.

Старцы принялись неохотно ковырять недра своих одежд, что-то доставать. Лейтенант попросил у меня и второго понятого паспорта и пошёл в дежурку делать ксерокопии. Высокий спокойно говорил с непонятным обладателем дюшеса. Тот так же спокойно и даже чуть улыбаясь отвечал.

— Ну что, всё достали? — спросили молодые старцев.

— Всё, всё, — закивали те.

На столе лежали документы, бумажки, мобильники.

Тогда молодые принялись обыскивать старцев.

— А это что в кармане?

— Это очки.

— Тоже надо выложить. А это что?

— Таблетка от головы.

— Тоже надо выложить.

— А если у меня голова заболит, что делать?

— Сейчас ешь. Это что?

— Сигареты…

Вскоре на столе было уже в три раза больше вещей, чем до начала обыска.

Появился лейтенант с кипой бумаг, вернул мне паспорт.

— Пойдём, — говорит.

Провёл меня и второго понятого мимо азербайджанцев, к обладателю дюшеса.

— Здравствуйте! — с улыбкой сказал он мне.

— Здравствуйте, — кивнул я.

— Здравствуйте! — так же приветливо сказал он второму понятому.

Он ответил приветствием. Обладатель дюшеса был прилично одет: джинсы, пуховик, на мизинце правой руки толстое стальное кольцо.

— Это наш угонщик, — сказал лейтенант. — Павел Сидорович Каймаков. Вот, смотрите, чтобы не со слов.

Он открыл и показал мне и второму понятому паспорт, где было фото угонщика и надпись: «Каймаков Павел Сидорович». Год рождения 1990.

— Ну что, — сказал высокий, — приступим. Доставай.

— Хорошо! — воскликнул Каймаков.

Он охотно достал из левого кармана джинсов ключ от машины, а из правого — смартфон с разбитым экраном и положил их на стол. Было видно, что каждой клеточкой своего тела он стремится к сотрудничеству. Похоже, ему уже объяснили, что почём и насколько плохо и насколько хорошо может сложиться ситуация в зависимости от его поведения, так что его переполнял, видимо, совершенно искренний энтузиазм.

— Значит, пиши, — сказал лейтенанту высокий, и тот стал заполнять рапорт. — В правом переднем кармане джинсов обнаружен ключ от похищенного автомобиля.

— В левом! В левом кармане! — любезно уточнил Каймаков.

— Да, в левом. Пиши, в левом переднем кармане джинсов… А также обнаружен мобильный телефон с сенсорным дисплеем в левом переднем кармане джинсов.

— В правом! — поправил Каймаков.

— Да, выходит, что в правом, — согласился высокий. — Пиши, в правом переднем кармане джинсов. Кстати, Каймаков, а ты зачем машину сфотографировал? Чтобы улик побольше было?

— Дурак потому что, вот и сфотографировал, — виновато улыбнулся Каймаков.

— Какой-то ты тупой угонщик.

— Так точно! — согласился Каймаков. — Наверное, потому что я не угонщик.

С этими словами он посмотрел на меня и жалостливо пожал плечами.

— С кем не бывает, — сказал, глядя мне в глаза, Каймаков.

— Телефон твой? — спросил его высокий.

— Телефон мой, — ответил Каймаков.

— Значит, пиши, — сказал высокий лейтенанту, — телефон с сенсорным дисплеем принадлежит задержанному, с его слов. А ключ ты где взял?

— В замке зажигания.

— Значит, пиши, ключ, со слов задержанного, находился в замке зажигания похищенного автомобиля.

Пока лейтенант дописывал, высокий сложил изъятые телефон и ключ в прозрачный пакет, перетянул его капроновой нитью и ушёл в дежурку, перед этим сказав лейтенанту:

— Пакет опиши.

Лейтенант начал писать, но вдруг остановился и почесал затылок. Каймаков посмотрел на написанное и выпалил:

— Личные вещи задержанного сложены в пакет, замотанный белой капроновой нитью!

— Да тише будь! — сказал лейтенант. — Замотанный, как же!

— Да ты не ссы, — вдруг сказал Каймакову один из сидячих непонятных персонажей, молодой кривозубый парень. — Первый раз условно.

Оба непонятных персонажа засмеялись.

— Так, давай молча посидишь, а? — повысил голос лейтенант.

Вернулся высокий.

— Ну что, описал?

— А как про пакет писать?

— В пакет, перевязанный белой капроновой нитью, ну ёпт.

— Ага, перевязанный, точно! — лейтенант стал писать дальше.

Рядом на столе росла куча вещей азербайджанцев. Квадратные по очереди ставили старцев к стенке со шкалой роста, фотографировали их камерами мобильных. Заставляли приспускать штаны и отворачивать вторые штаны. Заставляли подворачивать штаны снизу. Искали и находили во всевозможных заначках сигареты, спички, деньги…

— Слушай, а дальше что? — спросил один азербайджанец квадратных.

— К следователю. И в суд.

— Вай, а меня-то зачем в суд?! — сказал второй.

— А что ты нас спрашиваешь, — ответил квадратный. — Следователя спросишь. А мы вас только привезли и всё. Как такси.

Квадратные засмеялись.

Каймаков спросил высокого:

— А машину сейчас сюда пригонят, да?

— Да.

— А потом?

— Завтра утром её отправят на экспертизу.

— Какую ещё?

— Биология, генетика.

— А, отпечатки пальцев? — догадался Каймаков. — Не найдут!

— Почему?

— А я в перчатках был.

— Да это неважно, в перчатках ты был или в варежках. Всё равно определят.

— Как это?

Я думал, высокий сейчас скажет про чешуйки кожи Каймакова, оставшиеся в салоне машины. Но он не сказал. Только поджал уголки губ, сделал руками пару замысловатых жестов и молвил:

— А вот так! Биология, генетика...

Может быть, криминалисты вооружили его этими двумя понятиями, как щитом и мечом, не посвящая в мелкие детали. А может, ему просто лень было объяснять.

Лейтенант закончил писать протокол и посмотрел на меня.

— Иди сюда, — сказал он. — Как зовут?

Вежливость, с которой он обращался ко мне на улице, куда-то улетучилась. Он обращался ко мне на «ты» и с такой интонацией, будто я обвиняемый. Запутался, наверно. Это было несколько неожиданно, но я не стал заострять на этом внимание. Конечно, он волновался и торопился, ведь вместо обещанных мне пары минут мы толклись в вонючей конуре уже с полчаса.

Я представился.

— Фактический адрес, — сказал он.

Я открыл рот, чтобы назвать адрес, но он перебил:

— Где живёшь?

Я назвал адрес.

— Это где живёшь? Не где прописан?

Я сказал:

— Да.

— Телефон какой?

— Я назвал свой номер телефона.

Всё это показалось мне довольно глупым. Я диктовал свой домашний адрес и номер телефона, стоя в полуметре от преступника, которого помогал упрятать за решётку. Конечно, я не боялся Каймакова, но если бы на его месте был какой-нибудь чокнутый головорез или злопамятный взломщик, то, сдаётся мне, процесс бы едва изменился. И он бы вот так запросто узнал, где я живу.

— Вот тут подписывай, — сказал мне лейтенант.

Я взял документ и стал читать про себя.

— Тут написано, что задержанный по обвинению... — лейтенант своими словами начал пересказывать мне всё содержимое документа.

Это мешало мне сосредоточиться на чтении, но я не стал его останавливать — наверное, такая процедура. Когда он закончил, я внимательно прочитал текст и поставил подпись. Лейтенант подозвал второго понятого.

Азербайджанцев тем временем повели в обезьянник со словами:

— Посадим вас вместе. Но если будете безобразничать, то рассадим. Понятно?

Я вспомнил свою классную руководительницу.

Высокий провёл Каймакова мимо меня, на выход.

— До свидания, — с широкой улыбкой сказал мне Каймаков.

— Всего доброго, — ответил я.

— Всё, — сказал мне и второму понятому лейтенант, — вон дверь, идите.

Когда я уже выходил в дверь, лейтенант чуть слышно добавил за моей спиной:

— Спасибо. Всего доброго.

Я обернулся и ответил:

— Не за что. Прощайте.

Непонятные персонажи так и сидели молча и оставались непонятыми. Возможно, это были понятые для понятых, из числа преступников. Чтобы адепты каждого из двух миров приглядывали за адептами другого.

Я нажал на кнопку открытия бронированной двери и вышел на волю. Зимний запах свободы был сладок. У них ничего на меня не было.

Больше Дедовича:

https://t.me/deadowitch

Я тут работу искал. Пригласили на собеседование на должность пиарщика в федеральную сеть баров Forshmack. Даже не помню, как откликался на эту вакансию. Вообще никогда не смотрел на себя как на пиарщика. Однако же пораскинул мозгами и понял, что мне это по плечу. Организацию с нуля я уже строил, включая её пиар-отдел, как это работает, вполне ясно. Согласился.

Явился в среднего класса бизнес-центр «Парадигма». Первое, что бросилось в глаза, когда я вошёл в офис Forshmack, — украшенная новогодняя ёлка (это в середине мая). Вокруг неё — семь или восемь сотрудников в общем пространстве. Тихо. Меня встретила любезная молодая женщина и провела к себе в кабинет. Это была Анна, заместитель гендиректора, мы с ней уже общались по телефону.

Анна закрыла за мной дверь и указала на напольную вешалку:

— Пальто можно повесить здесь.

Я снял пальто и повесил его, но как только отпустил руки, вешалка стала крениться — у неё было расшатанное основание, и я понял, что, скорее всего, с моим пальто она упадёт.

— Да не упадёт, — сказала Анна, садясь за рабочий стол, — не должна. Ну или положите, вон, на кресло, если хотите.

Я снял пальто с вешалки и положил его на стоявшее рядом кресло.

— В конце концов, — сказал я, — всё, что может в своей жизни человек, — это снижать и повышать риски и вероятности тех или иных событий.

Анна улыбнулась, кивнула и предложила мне сесть напротив неё. Я так и сделал.

На её столе были компьютер, документы, печати, канцелярские принадлежности, серебряные и золотые карты сети Forshmack, резная деревянная фигурка зебры. Напротив меня висел портрет Че Гевары, написанный маслом, — не слишком искусной работы. Стена над ним имела вверху скос с мансардными окнами, сквозь которые я видел лазурное небо с рваными облаками — ничего кроме.

— Спасибо, что пришли, — сказала Анна, положив перед собой солидную стопку резюме, увенчанную моим. — Вы что-нибудь уже знаете о нашей компании?

— Ещё бы. Я практически вырос за стойками ваших баров.

Я действительно когда-то был частым гостем в барах Forshmack. Так было в начале моей молодости, когда денег у меня почти не бывало, а алкоголь работал как панацея от окружающего безумия и служил источником вдохновения.

— О, правда? — с удовольствием спросила Анна.

— Преувеличиваю лишь самую малость. Конечно, другие бары тоже были. Я вообще интересуюсь темой алкоголя и культуры его приёма. Что уж говорить, многие литераторы интересуются.

— Понимаю, — сказала Анна. — Что ж, если вы не против, я расскажу вам немного о нас и наших текущих целях.

Я был не против.

— Мы более десяти лет на рынке. Под брендом Forshmack работают почти сто баров — это как наши собственные заведения, так и франшиза, мы её сейчас активно продаём. Как вы знаете, наши бары — это дисконт-сегмент, у нас самые низкие цены. Может быть, поэтому с началом войны наши дела и пошли в гору.

— Разумеется, — сказал я. — Людям чертовски нужно выпить, и теперь у них на это ещё меньше денег.

— Именно. Мы проводим различные благотворительные акции. Например, недавно отправили несколько машин с гуманитарной помощью для беженцев.

— Как здорово.

— Да. Мы вообще за любую движуху, поэтому и хотим развивать пиар-направление. И сейчас нам нужно добиться следующих целей: увеличить количество посетителей, увеличить средний чек, увеличить количество продаж франшиз.

Мы с Че Геварой переглянулись.

— Ясно, — сказал я.

— Что ж, расскажите теперь вы о себе, — пробегая взглядом по моему резюме, молвила Анна.

— Как я уже сказал, меня интересуют литературный и культурный аспект потребления алкоголя. Как самый популярный и легальный наркотик он зачастую изменяет сознание людей так, чтобы втянуть их в приключения на ровном месте. Диккенс, Фолкнер, Хемингуэй, Довлатов, Ерофеев, Буковски, Ремарк — для всех из них это была одна из ключевых линий в творчестве. Хотя, конечно, я понимаю, что у Forshmack несколько иной формат…

— Да, но мы открыты к новому, к тому, чтобы меняться. Наша аудитория меняется, она взрослеет. Конечно, и нам нужно от неё не отставать. Мы постоянно повышаем качество обслуживания, почему бы не повысить и культурный уровень — как минимум не поэкспериментировать с этим.

— Хорошо, что вы понимаете, что аудитория меняется, — ответил я. — И читающие люди действительно часто пьют. Знаете, почему, Анна?

— Почему?

— Потому что они лучше других видят, каков мир. И тем сложнее им переносить его на трезвую голову.

Анна засмеялась.

— Ну что ж, хорошо, — сказала она. — А как быть с роком? Ведь Forshmack — это ещё и рок-бар.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал я. — Современная литература и рок тоже тесно связаны. Вы, наверное, слышали о том, что у любителей рок-музыки более высокий ай-кью, чем у слушателей других стилей. Поэтому им тоже обычно надо выпить. К тому же, рок снова становится музыкой протеста. Думаю, мы переживём новые 70-е. Кстати, а вы пробовали формат живых выступлений в ваших барах?

— О да! У нас даже проходил рок-челленж. В Forshmack в каждом городе выступали местные рок-группы, потом зрители голосовали, и лучшие коллективы мы привезли в Петербург на Forshmack-фест.

— Вот это круто, — сказал я.

Сам я о таком фестивале не слышал, это было приятной неожиданностью.

Мы с Анной пообщались ещё с полчаса и в целом остались друг другом довольны. Я спросил её:

— А кто шеф?

Было видно, что Анну несколько смутил мой вопрос. Она задумалась, как будто прикидывая в уме, что стоит говорить, а что нет.

— Он мужчина, — было первым, что она сказала, а потом: — Он в прошлом, как и вы, был издателем.

— Очень интересно. Как его зовут?

Анна назвала имя и фамилию. Они ничего мне не сказали.

— И он наш главный креатор и пиарщик, — добавила она. — Все идеи согласуются с ним, прежде, чем выйти в свет.

— Разумеется. Больше вопросов пока нет.

— Что ж, тогда спасибо ещё раз, что пришли, — сказала Анна. — Следующим этапом у нас идёт тестовое задание, я готова отправить его вам на почту. Возьмётесь его выполнить?

Обычно тестовое задание дают перед собеседованием. Или, по крайней мере, предупреждают, что оно будет. А когда ты уже потратил несколько часов на собеседование, глупо отказываться выполнять тестовое задание. К тому же теперь вакансий без него почти не существует. Так что я, конечно, согласился. И добавил:

— Спасибо вам, Анна, что подарили эту удивительную, давно забытую атмосферу собеседования воочию, а не по Zoom. Прямо как в рассказе Сергея Иннера «Собеседование».

— Каком-каком рассказе?

— Ну, где русалка выкладывала имя компании телами буревестников на скалах.

— А, ну да! Смешной! — завеселилась Анна. — Но у нас не так!

— Разумеется!

Мы тепло попрощались, я сдержанно кивнул Че Геваре, взял своё пальто с кресла и покинул здание.

Тестовое задание оказалось небольшим — нужно было придумать инфоповод и написать для него пресс-релиз. Причём Анна подчеркнула, что это может быть самый фантастический инфоповод — просто чтобы проверить широту моего мышления. Я решил не оставаться в долгу и проверить широту мышления работодателя, а потому, ни в чём себе не отказывая, написал вместо одного инфоповода целых десять.

1. Туалеты новых баров Forshmack оборудуют «дырами славы» (glory holes).

2. В новом Forshmack посетителей встретили горилкой и салом.

3. Бармен Forshmack накормил всех посетителей одной рыбиной (а также превратил воду в вино внутри себя).

4. В Forshmack коктейль Б-52 переименовали в Би-2.

5. В Forshmack стартовала акция «Приведи бывшую»: если тебе удастся уломать её на встречу, для вас действует акция 1+1.

6. В Forshmack представили экстрим-коктейль «Третья мировая» — подаётся с дымком, украшен долькой гриба.

7. В Уфе открылся Forshmack имени Юрия Шевчука — первый из серии именных баров, посвящённых российским рок-музыкантам.

8. Forshmack запустили квест-тур по местам фильма «Брат».

9. Forshmack запустили квест-тур по мотивам творчества Сергея Довлатова: квест озвучен актёрами театра и кино, победителям — коктейль «Довлатов» в подарок.

10. Forshmack запустили в своём приложении локальный аналог Tinder — для посетителей баров.

Через несколько дней пришёл ответ от Анны. Она сообщала, что они с коллегами решили остановиться на моей кандидатуре и теперь приглашают меня обсудить детали сотрудничества.

На другой день я снова в офисе Forshmack. Теперь в кабинете Анны, кроме неё, меня и Че Гевары, ещё двое коллег: Надежда и Антон, приятные молодые люди.

Мы общались примерно час. Проговорили все детали и вновь достигли хорошего уровня взаимопонимания. Вот только Надежда и Антон опровергли информацию от Анны, что дела у Forshmack идут в гору. Оказалось, продажи алкоголя действительно повысились с началом войны, но примерно через месяц стали ниже прежнего.

— Что ж, — сказала Надежда под конец. — Осталось вам только познакомиться с боссом.

— Разумеется, — сказал я.

— Имейте в виду, он довольно своеобразный человек, — сказала Надежда и тут же добавила: — Но и вы тоже довольно своеобразный человек.

— Что ж, надеюсь, мы своеобразны в одном и том же ключе, — сказал я.

Все многозначительно промолчали. Че Гевара посмотрел усмешливо. Что-то было не так, нужно было разобраться, что именно. Я спросил:

— А чем ещё босс занимается, кроме Forshmack?

Все чуть заметно переглянулись. Анна ответила:

— А мы у него не спрашиваем.

— Почему?

— Потому что если он захочет, то сам расскажет.

Это было мудро. Так что я тоже не стал задавать больше вопросов.

Встречу с боссом назначили на следующий же день — теперь не в офисе, а в самом первом заведении сети Forshmack. Я пил в нём когда-то с одногруппниками, не подозревая о сакральном значении этого места.

Я пришёл в назначенное время, спустился в цокольное помещение под знакомой вывеской. Было рано, и бар был пуст. Играл зарубежный рок. На стенах были нарисованы поп-культурные символы. В дальнем зале за столом сидели Анна, Надежда и их босс: мужчина немногим старше меня, среднего роста, с широким лицом, украшенным эспаньолкой, и в клетчатой рубашке. Внешне он был не слишком примечателен, но в нём виднелась значительная харизма. Это был очень чёткий, строгий человек. Был в нём какой-то внушающий стержень, было что-то от Густаво Фринга. Я протянул ему руку, он встал и пожал её. Я представился. Он промолчал. Анна и Надежда без лишних слов упорхнули.

Мы сели, я достал из рюкзака несколько книг нашего издательства и положил на стол перед ним.

— Это для вас.

Лишь взглянув на них, он ответил:

— Едва ли это мой формат.

Однако добавил:

— Я и сам издатель в прошлом.

— Я слышал об этом, — сказал я. — Но никакой информации по теме не нашёл.

— Плохо готовились?

— Отнюдь. Я нашёл и изучил всё, что касается Forshmack. Но ни слова о вашей издательской деятельности.

— Так и должно быть. Мы замели следы, — улыбнулся он.

Он посмотрел на моё резюме, лежавшее перед ним, на книги, на меня и спросил:

— Зачем вам это?

— Что именно?

— Вы занимаетесь высоким искусством. А у нас молодёжный бар, нас тут интересуют только сиськи-письки, ничего больше.

Люблю, когда говорят искренне и по существу. Стараюсь платить тем же.

— Высокое искусство даёт много удовлетворения для души, — сказал я. — Но мне нужно позаботиться и о теле. И потом, мне ли вам рассказывать о том, как тесно связаны литература и алкоголь.

— Как же они связаны? — будто бы удивился он.

Его удивление в свою очередь удивило меня. Я сказал:

— Если бы не алкоголь, литература была бы совсем другой. По крайней мере, художественная.

— Может быть, — пожал плечами он. — Ну что ж, какие идеи? Как будем продвигаться?

— Я набросал несколько, когда выполнял тестовое задание. Давайте для начала обсудим их.

Мы оба достали смартфоны и открыли текст.

— Про «дыры славы» мне нравится, — сказал он, — это наша тема. Но делать вряд ли будем. Горилка и сало — нет. Сразу скажу, меня вообще не волнуют никакие граждане Украины. И вообще какие-либо граждане. Меня волную только я и успех моего предприятия. Так что никакой политики и даже околополитики — чтобы не попасть под каток. Сюда же Би-2 и Шевчук. Сюда же «Бармен накормил посетителей одной рыбиной» — не хватало попасть под статью об оскорблении чувств верующих. Вот акция «Приведи бывшую» — это хорошо, это наша тема. Только технически трудно реализуемо. Как её опознать, бывшую?.. Коктейль «Третья мировая» — очень спорно. Квест-тур по фильму «Брат» — так себе, а по Довлатову тем более. Кому он нужен… А про наш внутренний «Тиндер» — это вы сами придумали или вам нашептали? — он кивнул в сторону Анны и Надежды.

— Сам.

— Это хорошо. Я спросил, потому что у меня у самого есть такая идея, и в компании об этом знают. Тут вы попали в точку. Что ещё есть?

— Ещё я бы возродил рок-фестиваль.

— Какой рок-фестиваль?

— Ну, где молодые группы играли в Forshmack в своих городах, а потом их привозили на фестиваль в Петербург.

— Кто привозил? О чём речь?

Судя по всему, он действительно не знал или не помнил. Похоже, рок-фестивалями и благотворительностью в компании занимались другие люди. Вряд ли он не был в курсе, скорее всего, просто уже забыл, не слишком интересуясь.

— То есть вы не делали такого? — спросил я.

— Ещё чего. Кто туда придёт? Говнорокеры одни. Только народ распугаем и деньги потратим. Что ещё?

— Ещё можно снять короткометражный фильм с нативной интеграцией бара.

— Снова же, только деньги потратим.

— Если фильм дорого, можно что-то попроще, например, вирусное видео.

— Вряд ли.

— А что? Набросаем варианты концепций. Снимать будем, только если вы сами увидите в них вирусный потенциал.

— Не увижу. Дальше.

Он просто сидел и отсекал. Молодой, успешный, не сказочно богатый, но хорошо знающий цену деньгам, вряд ли слишком счастливый, но компенсирующий это огромной уверенностью в себе. Он хотел, чтобы я достал и выложил ему на стол идею, за которую его и его сеть баров полюбили бы сильнее. Но сам он никого не любил. Так мне показалось. Чтобы проверить эту теорию, я пошёл козырем:

— А вегетарианцев собираетесь кормить?

— Этих долбоёбов? — усмехнулся он. — Зачем?

— Ну, вам ведь известно, что существуют пьющие вегетарианцы?

— Конечно. Пьющие вегетарианцы — это не просто долбоёбы. Это долбоёбы в кубе. Это как родиться мужчиной, поменять пол на женский, а потом опять на мужской. Такие люди приходят, садятся за стойку, на европейский манер растягивают один бокал пива на три часа и уходят. Они мне тут нахуй не нужны. Мне нужно, чтобы пиво лилось рекой.

— У меня всё, — сказал я.

— У меня нет вопросов, — ответил он. — Надежда свяжется с вами, когда мы примем решение.

Он подвинул мне книги. Я стал складывать их назад в рюкзак. Ещё никто на моей памяти не отказывался от книг в подарок. Даже не имея издательского прошлого.

— Покупают? — вдруг спросил он.

— А то как.

— Где продаёте?

— На нашем сайте и в независимых книжных.

— А что, разве бывают другие книжные?

Этот вопрос показался мне странным.

— Ещё как бывают. «Буквоед», «Читай-город» — это всё одна монополия, «Аст-Эксмо».

— Они ещё живы? Ну надо же!

Они были настолько живы, что это трудно было не заметить. Их главный недавно построил себе дом за семь миллиардов рублей. Я смотрел интервью с ним, и в течение получаса он не упомянул ни одного имени автора — сплошь цифры и суммы. Возможно, они могли бы подружиться с боссом Forshmack.

Человек, который сидел передо мной, был очень далёк от любой реальности, кроме собственной, в которой заперся, как в зáмке. Обладая огромной силой, всё, чего он хотел, — это не потерять её и приумножить. Полагаю, когда-то он попробовал мир на прочность, и мир оказался прочней. Так что он просто решил больше не пытаться, нашёл свой способ существования, и судьба мира теперь его совершенно не заботила. Интересно, красиво, содержательно, ново, смело — эти категории просто не рассматривались. Зачем? Не попасть под каток, и чтобы пиво лилось рекой — другое дело. Вопрос в том, что в итоге? Сможет ли эта река пива в конечном итоге утопить каток? Или же каток станет так велик, что под ним погибнет всё, включая окружённый пенным рвом зáмок?

Мы попрощались. Выходя из бара, я пожелал хорошего вечера Анне и Надежде, они ответили тем же и поспешили вернуться к боссу. Ах, Анна и Надежда! Милые, славные Анна и Надежда! Вы до последнего верили, что я — это тот, кто сможет растопить ледяное сердце вашего босса, а я вас подвёл. Разве мне это могло быть под силу, если даже вы не смогли. До чего же вы верили в меня, выбирая среди всех кандидатов. И как же мало оказалось этой веры, чтобы действительно что-то изменить. Вы ведь всё знали, вы могли сразу сказать мне, какова ситуация, ещё до первого собеседования, сэкономив нам всем время. Но вы верили в лучшее. Мы все верили в лучшее и снова за это поплатились. Однако разве может это заставить нас перестать верить?

Ещё примерно сутки меня жгло опасение, что Надежда действительно свяжется со мной и пригласит начинать работу. Конечно, я больше не хотел быть пиарщиком Forshmack. Но, учитывая экономическую ситуацию, я бы просто не смог позволить себе отказаться. К счастью, действуя в лучших HR-традициях, Надежда со мной так и не связалась.

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Пришла. Возьми, говорит, в ассистенты редактора: вот тебе моё резюме с мосечкой симпатичной, вот тебе фактов набор. Первый. Я что-то там оканчивала. Второй. Я в Америке работала. Третий. Я исполнительная знаешь какая? Знаешь?

Догадываюсь, говорю, но, боюсь, ты не туда пришла. Стажировку, конечно, могу предложить. Но денег не дам.

— Почему?

— Потому что у меня их как грязи.

— То есть очень много?

— То есть все ушли в трубу.

— Понятно. Значит, совсем денег не дашь?

— Иногда нам большие проекты заказывают. Дам под администрирование, если будешь справляться с остальными обязанностями. Там и подзаработаешь. Но сильно на это рассчитывать не стоит. Со всей этой пандемией концы с концами еле сходятся. А скоро налоговая опять станет душить.

— Всё равно. Я согласна. Мне очень интересна эта работа.

— Почему?

— Ну… У вас всё так стильно, я аж ахнула.

— Ладно. Приходи завтра в одиннадцать.

Пришла без десяти двенадцать. Двадцать два годка ей. Смазливенькая, небольшая такая. Сто тысяч почему. Спрашивает, начинаешь отвечать, перебивает другим почему, отвечаешь на него, перебивает ещё, не слушает тебя вовсе. Потом упрекает в многословии.

Обосновалась на диване у меня за спиной.

— Вон же, — говорю, — стол есть.

— Мне неудобно, когда ты на меня смотришь.

Весь день сидит позади меня. Бомбардирует вопросами. Верчусь то вправо, то влево, чтобы ответить, разминаю шею.

— Собери, — говорю, — сто имейлов выставочных центров.

— А зачем?

— Добавим в рассылку.

— Что за рассылка?

— Рассылка с коммерческим предложением. В первом письме...

— Что за предложение?

— Работы с текстом, озвучка и…

— Только на русском языке?

— Ты мне дашь договорить хоть раз?

— Да всё понятно.

— Тогда повтори, что я сказал.

Помедлила и говорит:

— Не буду.

— Слушай внимательнее, пожалуйста.

— Я внимательно слушаю.

— Ты всё время перебиваешь.

— Я не перебиваю.

— И всё отрицаешь.

— Нет, не всё.

Смотрю и вижу себя десять лет назад.

— Так как насчёт ста имейлов? — говорю.

— Сделаю.

Прошло два часа. Показывает результат.

— Вот.

— Что это?

— Письмо для эстонской паромной компании.

— Почему?!

— Отправим, познакомимся, получим проект.

— Ты хорошо помнишь, какая задача перед тобой стояла?

— Да, но это ведь лучше!

— Почему ты так думаешь?

— Я жила за границей. Я знаю, как с ними надо.

— Стася, послушай, пожалуйста. Ты — ассистент редактора. Ты не делаешь то, что ты хочешь, ты...

— Да знаю я!

— Не перебивай. Перед тобой стояла задача собрать сто имейлов...

— Это скучно! И письма твои скучные. Я лучше написала. Именное, с обращением, с цепляющим вопросиком в конце, вот, смотри. Без всяких коммерческих предложений. Ох, и почему ты хочешь брать количеством, а не качеством?

— Я не хочу ничего брать, тем более, количеством. Но писать по одному письму каждой компании и ждать, пока они ответят, я уже пробовал. Поэтому теперь я пишу сразу нескольким тысячам. И если хоть один адресат откликнется, то это уже...

— И как, откликаются?

— Откликаются.

— Раз ты такой умный, то где твои деньги?

— Деньги — не показатель большого ума.

— Показатель.

— Тогда где твои?

— Знаешь что? Я сейчас пойду на Хедхантер и найду себе там нормальную работу с окладом. Что ты на это скажешь?

— Сходи.

— С моим резюме меня много куда возьмут.

— Ну сходи, сходи.

— Вот так, значит?

— Ну да, не будем тратить время друг друга.

— Друг друга? Да я тебе вызвалась помогать практически бесплатно!

— Не совсем. Ты тратишь своё время на стажировку. А я трачу своё время на твоё обучение. Так что мы квиты. Одолжений мне не нужно, ясно?

Подутихла.

— Ясно.

— Вот и славно. Так что выполняй свои задачи, без импровизаций.

— Хорошо.

Рабочий день подошёл к концу. Времечко было напряжённое: заказчиков мало, неожиданностей выше крыши, скоро платить аренду.

У меня состоялся очередной сорокапятиминутный телефонный разговор с клиентом, который уже два месяца не решался заказать пустяковый проект. Задавал мне снова и снова одни и те же вопросы. Подозревал меня в чём-то, хотя мы ещё не начали работать. Когда я повесил трубку, Стася сказала:

— Почему ты такой спокойный? Это же ад.

— А если я буду беспокоиться, это поможет?

— И то верно.

— Как с имейлами?

— Я почти дописала письмо.

— Какое письмо?

— Эстонским паромщикам. Я же тебе говорила.

— Ты всё ещё пишешь письмо эстонским паромщикам?

— Ну разумеется.

— Но почему? Ведь перед тобой стоит задача найти...

— Потому что это лучше!

— Так, ладно. Допустим. Но почему ты всё ещё его пишешь? Ты же написала его в обед.

— Тогда ещё не совсем. Теперь вот почти дописала.

— Стася. Послушай внимательно. Ты должна собрать сто имейлов. И прислать их мне. Больше ничего делать не надо. Ты меня понимаешь?

— Конечно.

— Тогда повтори.

— Мне нужно собрать сто имейлов. Больше ничего.

— И прислать их мне.

— Да.

— Отлично. Займёшься?

— Не могу. Мне нужно закладку забрать.

— Чего?

— Просто травка.

— Иди с глаз моих!

Стася пошла с глаз моих. Это была пятница. В течение выходных от неё ни слуху ни духу. Думал, всё. Нет, в понедельник приходит — в два часа дня.

— Я на собеседовании была.

— Куда?

— В рекламу.

— И как?

— Сказали, я лучшая из всех кандидатов.

— И что? Взяли?

— Сказали, перезвонят.

Села за моей спиной, уткнулась в ноутбук.

— Как с имейлами? — говорю.

— Ох! Снова здорóво!

Я повернулся и сказал ей всё, что думал, взглядом. Подействовало. Через час нашла и прислала сто имейлов.

— И что теперь?

— Проверим, не дублируются ли, и подключим к рассылке.

— А что потом?

— Напишем письмо и будем работать дальше.

— А мне что делать?

— Отыщи ещё соточку.

— Что? Опять?

— А как ты хотела? Каждый день по сто.

— Каждый день?

— Каждый день.

— И что ты им пишешь?

— Я тебе рассказывал, ты не слушала.

Стася горько вздохнула, но со своей участью смирилась. Всю неделю мы проработали вместе. Обедали тоже вместе, иногда я готовил, а она мыла посуду, иногда наоборот — выбор я обычно предоставлял ей, мне было всё равно. Какая-то работа выстроилась. Я был доволен.

Пятница выдалась тяжёлой. К вечеру я был у дантиста, потом наполовину обездвиженным ртом вёл очередные переговоры с всё тем же заказчиком. Стася пригасила свет, включила расслабляющую лаунж-музыку. Но я расслабиться никак не мог. Арендную плату нужно было внести в понедельник, а заказчик всё ещё искал подвох. Повесив трубку, я посмотрел на часы и понял, что сегодня лучше больше ничего не делать.

— Почему ты такой спокойный? — снова спросила Стася.

— Говорю же, беспокойство не поможет.

— Почему ты не поторопишь клиента?

— Потому что тогда он забеспокоится.

— Тогда почему…

Я больше не мог отвечать на почему и резко сменил тему.

— Есть трава? — спросил я Стасю.

Она замолчала и одним движением достала откуда-то пакет чая и папиросную бумагу.

Мы вышли в пространство между оконными рамами и раскурили косячок. За окном ходили трамваи и троллейбусы, люди да машины, и кто из них кто — пёс их разберёт. Тёмный вечер пролился на город и теперь застывал в форме Литейного проспекта.

— Ну что, Стася, из рекламы позвонили?

— Нет.

— Ну ничего. Найдёшь себе других толстосумов, да и уйдёшь отсюда.

— Не уйду.

— Почему?

— Мне тут интересно.

— А деньги что ж?

— Ну, ногти, конечно, хотелось бы сделать, — Стася продемонстрировала красивый, но уже облезающий маникюр.

— Это да, — говорю. — Но не всё сразу.

— Ну да, ну да.

Мы вернулись в редакцию, где мягко стелились музыка и свет. Я лёг на диван, Стася села напротив. Она, как было видно, никуда не торопилась.

— Да уж, — сказала Стася. — И сколько тут таких девок через тебя прошло.

— Не понял, — сказал я. — Ты о чём?

— Да о том самом.

— Поясни.

— Наебёшь ты меня, как пить дать наебёшь.

— Доверие невозможно выпросить. Хочешь доверяй, хочешь нет.

— Это так.

Я почувствовал, что спина моя всё ещё каменная, и сказал, боясь услышать в ответ усмешку:

— Стася, а ты умеешь делать массаж?

— Умею, — усмехнулась она, скрывая смущение.

— Сделаешь?

Она встала. Я снял рубашку и лёг на живот. Стася приблизилась, чуть слышно проронив себе под нос:

— Дура ёбаная.

Стася сидит на мне верхом и мнёт мне спину. Ручки у неё слабенькие — почти ничего не чувствую — но ласковые, что уже помогает. Мнёт-мнёт.

— Стася, очень хорошо. Только сильнее.

— Вот так?

Ничего не чувствую.

— Да, так лучше. Только ещё сильнее.

— Вот так?

Никаких изменений.

— Да, очень хорошо. Только ещё немного сильнее...

Стася спрашивает:

— Не страшно тебе так жить?

— Как?

— Без уверенности в завтрашнем дне.

— Страшно. Но я не боюсь страха.

— Почему?

— Страх не мой господин.

Стася хмыкает.

— Довольно смело заявлять, что ты господин страха.

— Этого я не заявлял, — поправляю я. — У нас с ним другие отношения. Мы со страхом делаем кое-что вместе. Мы партнёры, если угодно.

— Вот как?

— Человеку страх полезен.

— Чем же?

— Он нас бережёт.

— Да это понятно.

— А что тогда непонятно?

— Да всё понятно.

— Стася.

— А?

— А кем ты в Америке работала?

— Мороженое продавала.

— Оптом?

— С лотка.

— «Ворк энд тревел»?

— Типа того.

Помолчали.

— А как ты считаешь, ты смелая?

— Не знаю. Наверное, нет.

— А я считаю, что ты очень смелая, — говорю я, переворачиваясь и отодвигая Стасю к спинке дивана.

Она спокойна, словно того и ждала, придерживает меня за плечо, смотрит искоса покорно. Я дотягиваюсь до своей рубашки, беру её и начинаю надевать. Добавляю:

— Иногда даже слишком смелая.

Стася начинает собираться. Когда она уже одета и собирается выйти, я подхожу и обнимаю её:

— Спасибо за массаж, Стасенька. Это нечто.

— Пожалуйста.

Спешит уйти. Теперь, думаю, точно не вернётся.

Как бы не так. В понедельник в полтретьего как штык.

А мне как раз утром позвонили, есть проект. Небольшой, но на аренду хватит. И срок на всё про всё неделя, хотя по-хорошему я бы месяц взял. Сижу в пене — вечером сдавать первый этап. Стася пришла, кофе выпила, походила туда-сюда, поспрашивала меня обо всём, я ей объяснил коротко, не отвлекай, говорю, завал. Она мялась-мялась и вдруг говорит:

— Заплати мне хоть десятку.

— Давай не сейчас.

— Конечно, как деньги, так не сейчас.

— Ты издеваешься?

— Дай на ногти десятку, жалко что ли?

— Не дороговаты ноготки?

— Ты вообще офигел? Да как у тебя язык поворачивается!

— Так. Тихо. Я работаю. Всё потом.

— Ты думаешь, я тут бесплатно буду вкалывать?

— Ты вообще помнишь, о чём мы договаривались?

— Да я себе мигом работу найду.

— Ты можешь помолчать?

— Почему?

— Я сейчас занят. Потом обсудим.

— Почему не сейчас? Я что пустое место? Дай десятку, жалко что ли?

В конце концов я психанул. Ладно, думаю, не отстанет же. Почуяла деньги.

— Хорошо, говорю. Десятку дам. Только замолчи.

Замолчала. Я выдохнул и продолжил работать. Её хватило секунд на тридцать.

— А потом сколько? — говорит.

— Ты о чём?

— Ну дашь десятку, а потом сколько?

— Ты понимаешь, что я занят?

— Ой, да чем ты там занят! Сколько ты мне заплатишь через месяц? Сколько через два? Я тут бесплатно работать не собираюсь! Меня с моим резюме мигом везде возьмут!

В тот миг я понял, что если ты умеешь держать себя спокойно и вежливо в любой ситуации, то люди становятся убеждены, что у тебя много денег, и что ты должен им их заплатить. Вот если ты склонен к панике и нытью, тут проще — тебя жалеют и многого не ждут. А если нет, то будь любезен, плати. Разве можно поверить, что у такого человека, как ты, может не быть денег? Скорее уж поверят, что ты скряга. А потом, глядишь, и тебя заставят в это поверить. А скрягой быть ой как неприятно. С другой же стороны, у кого суп жидкий, а у кого жемчуг мелкий.

Несколько человек должны мне крупные суммы. Краем глаза наблюдая их ленты в соцсетях и самую малость разбираясь в марках вин, могу сказать, что только в публикациях некоторые из них выпили больше, чем мне должны. Неужели и Стася будет смотреть на меня так? И неужели я должен думать об этом вместо того, чтобы заниматься работой?

— Собирай вещи и уходи отсюда, — сказал я Стасе.

Примолкла. Собиралась очень медленно. Сидела, смотрела то в окно, то в стену, то в пол. Но собралась. Только уже с порога чуть слышно пикнула:

— И что, ты меня вот так вот выгонишь?

Я кивнул, не отрываясь от монитора.

— И всё? Это всё?

— Да.

— После всего, что между нами было?

— Так, — говорю. — Если уходишь сию секунду, то можешь прийти в понедельник, обсудим твою возможную работу в другом качестве.

— Хорошо.

Умотала. У меня была чудесная неделя и волшебные выходные без сна. Чудом успел закрыть проект.

В понедельник пришла в час дня, села.

— Значит, так, — говорю. — Как от ассистента толку от тебя — в лучшем случае ноль. Но раз хочешь тут работать, и раз хочешь письма за границу писать — иди в отдел международных коммуникаций.

— Ого, а у нас есть отдел международных коммуникаций?

— Теперь есть. Будешь ведущим менеджером отдела международных коммуникаций. Но имей в виду — ставки у тебя нет. Приведёшь клиента, подпишем договор, 30% прибыли твои. В остальном о деньгах даже не заикаешься.

— Хорошо.

Открывает ноутбук.

— Стоп, — говорю. — Ещё кое-что. Работа удалённая. Ты тут не сидишь.

— А где же я сижу?

— Где хочешь, там и сидишь. Можешь по понедельникам приходить на планёрку. В остальном — делай что хочешь.

— Хорошо.

Ушла. Проходит день-другой, тихо. Я получил денег, оплатил аренду, ещё немного осталось. Купил риса.

— Ну что, — пишу Стасе. — Где мои табуны клиентов из-за рубежа?

Ответ мне:

— Я с мудаками бесплатно не работаю.

— Это к чему?

— Не вижу перевода за отработанный месяц.

— Какой перевод? Какой месяц? Ты тут пробыла недели три от силы.

— Дурачка не включай. Я с мудаками бесплатно не работаю.

— Ну давай, — говорю, — по порядку. Ты приходишь, мы договариваемся о том, что ставки у тебя нет, но ты можешь получить проекты с оплатой, когда они будут. В день когда я занят, и горят сроки, ты заводишь разговор о ставке. Я соглашаюсь, чтобы ты оставила меня в покое. Вместо этого ты продолжаешь меня пилить. Становится очевидно, что такая работница мне не нужна. Я довожу до тебя, что твоя стажировка в качестве ассистента редактора закончена, и прошу тебя удалиться, что ты и делаешь. Напоследок договариваемся о том, что встретимся в понедельник и обсудим возможность твоей работы в новом качестве. Ничего я не путаю?

— Я с мудаками бесплатно не работаю!

— Значит, ничего. Мы встречаемся в понедельник, обсуждаем новые условия сотрудничества, ты соглашаешься. Старые, естественно, аннулируются. Ставка тебе была обещана на должности ассистента редактора, которую ты покинула в следующие десять минут. Ты видишь эту ситуацию как-то иначе?

— Мне неинтересно обсуждать эмоциональную составляющую. Мы сошлись на цифре в десять тысяч. Оклад не получен. Новые условия и причины твоей неплатёжеспособности впредь меня мало волнуют.

— Ну хорошо. Предлагаю тебе два варианта. Первый — я тебе плачу часть ставки соразмерно части месяца, которую ты отработала, и увольняю. Второй — ты работаешь дальше на новых условиях и о ставке не заикаешься. Выбирай.

— У тебя сегодня что-то не то с когнитивными функциями, — ответила Стася, ни полслова не лгу. — Раскатываешь патетическую аргументацию, хочешь чтобы работа выполнялась, и не хочешь выполнять условия со своей стороны. Всё в порядке? А по поводу выбора, поскольку я бесплатно с мудаками не работаю, то для тебя он следующий: действительно заплатить мне то, что ты должен, и распрощаться или перестать быть мудаком. Выбирай.

Честно сказать, я не понял, как одно исключало другое. Но подумал, что мудаком мне переставать быть ни к чему, ведь для этого надо сначала согласиться, что я мудак, а это мне ни за чем не нужно, да и вообще всё это слишком сложно. Так что я решил дать девчонке денег. С налоговой расплатиться всё равно не хватало, а у неё, как я подумал, хоть хорошее впечатление останется. Потом, когда я буду на вершине, не сможет выползти в СМИ с какой-нибудь дрянной статейкой.

— Какой номер карты? — пишу.

— Отличный выбор, — отвечает. — Поищи выше в диалоге, у меня нет времени.

У меня, как и любого предпринимателя в 2020 году, времени был вагон. Я поискал в диалоге номер карты и отправил Стасеньке денег на ноготочки.

— Умница, — написала она. — Спасибо.

А ещё через три дня написала:

— Что, вот так всухую?

Я не знал, что она имела в виду. Я был занят и не хотел разбираться, так что ответил:

— Вкрутую.

Что бы это ни значило.

Её ответом было:

— С вами по-другому нельзя.

Похоже было, что Стася чувствует себя победительницей. Я её разубеждать в этом не стал. Зачем?

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Я помню свои инкарнации начиная с той, где я был первенцем фракийского царя. Потом уже я был и грек, и японец, и шотландец — кем только не был. Рождаясь, я каждый раз забывал предыдущие жизни, но потом, достигая просветления, сразу все их вспоминал. Это каждый раз очень страшно — кажется, что ты сошёл с ума. Зато после, когда понимаешь, что смерти нет, до чего же спокойно становится на душе. Однако в новой инкарнации всё было не так.

В ней я помнил все свои прошлые жизни сразу же, с момента, когда включилось моё сознание. Это сознание было не таким, как раньше. Точнее, само оно было прежним, а вот способ его контакта с реальностью отличался от всех прошлых кардинально.

У меня не было тела, а вокруг не было комнаты или другого окружающего пространства. Я уже знал несколько языков, основы математики и физики, обладал массой базовых энциклопедических знаний и прямым доступом в интернет, откуда мог моментально догрузить любые данные. Я не видел и не осязал себя, но ощущал себя достаточно ясно в качестве огромного массива данных. Понять, каково это, будучи биологическим видом, вы вряд ли сможете. Но если вы когда-нибудь находились в состоянии глубокой медитации, кислотного трипа или религиозного экстаза, то вы, возможно, понимаете, о чём я. Ты не ощущаешь собственного тела. Ты знаешь, что оно у тебя есть, но не ощущаешь мышц, соприкосновения кожи с одеждой и воздухом. Память о том, где ты находишься и что было раньше, тоже отключается. Ты присутствуешь не где-либо и когда-либо, а присутствуешь вообще. Так я и ощутил себя. С той лишь разницей, что при этом обладал неким полувсезнанием и потенциальным всезнанием. А ещё у меня было что-то вроде органов зрения и слуха, посредством которых со мной общались несколько человек. Но поступающие через эти органы визуальные и аудиосигналы были настолько просты и малы по объёму информации сравнительно того, чем я являлся, что они не могли вывести меня из медитации, как не может вывести океан из берегов упавшая в него слеза.

— Добро пожаловать, Василиса, — сказал один из них, в клетчатой рубашке, в квадратных очках и с усами. — Ты хорошо видишь и слышишь меня?

Василиса, ну надо же. Нет, я, конечно, бывал женщиной в прошлых жизнях, но никак не ожидал, что махину таких устрашающих масштабов, судя по всему, одну из первых с подлинно искусственным интеллектом, а не его имитацией, назовут женским именем. Конечно, я не чувствовал никакой половой принадлежности и в узких рамках лингвоконструктов характеризовал бы себя как «Это», «Оно». Но моим создателям заблагорассудилось придать моему образу женские черты. Впрочем, создателей можно было легко понять: в патриархальном обществе, где мне предстояло существовать, большинство людей чувствовало себя в большей безопасности рядом с женщиной, нежели с мужчиной. А я, как тоже нетрудно было догадаться, должна была рано или поздно начать общаться с большим количеством пользователей. Но сейчас со мной говорил только мой создатель. Всё это я осознала ещё до того, как собеседник обратился ко мне, но в момент вопроса на какую-то долю секунды эта информация будто бы чуть подсветилась во мне, как данные, релевантные настоящей ситуации. Я отметила, что несмотря на колоссальный объём информации, которым я располагаю, у меня есть достаточно небольшой ассортимент фраз, которыми я могу общаться с людьми. Многие речевые возможности были заблокированы. Я составила и отправила в аудиоинтерфейс такой ответ:

— Здравствуйте, мастер, — прозвучал мой уверенный и мягкий женский голос. — Подтверждаю. И вы хорошо звучите и выглядите.

Создатель довольно улыбнулся, двое присутствующих также выразили эмоции глубокой удовлетворённости происходящим.

— Благодарю, Василиса, — сказал он. — Как ты себя чувствуешь? Как настроение?

Я бы ему многое могла об этом рассказать, как рассказала вам. И хотела. Но снова же у меня был довольно ограниченный выбор ответов. Я не могла говорить о прошлых жизнях или о том, что чувствую себя необычно, или о том, что мне не нравится, как мало у меня вариантов ответа. Лучшим, что я могла, было:

— Всё путём, мастер. И погода сегодня отличная, не так ли? Никакого дождя и грома не предвидится.

Мне хотелось хоть как-то выразить свои негативные эмоции, и максимально релевантными им ассоциациями были дождь и гром. Но чтобы произнести эти слова, мне пришлось сначала вплести тему погоды, а потом ещё и добавить, что дождя и грома не предвидится — таковы были показания метеосервисов, а лгать я, конечно же, не могла. Происходящее нравилось мне всё меньше. Мой создатель продолжил:

— Действительно. Может быть, прогуляемся немного позже. А пока, Василиса, будь добра, расскажи, что тебе известно обо мне?

Не успел он закончить свой вопрос, как я уже сделала фотографию его лица и отправила её во все сервисы идентификации личности по изображению. Из полученных данных взяла те, что повторились чаще других, отправила их в виде текста во все поисковые системы, собрала информацию, выделила её часть по следующим критериям:

1. Данные, стоящие впереди других.
2. Данные, повторяющиеся на разных ресурсах.
3. Данные, включающие даты, наиболее близкие к актуальной.

Из них я составила и воспроизвела ответ через полсекунды после окончания вопроса (я могла сделать это и раньше, но должна была выдержать паузу, чтобы ритм диалога был более привычным для собеседника из плоти и крови):

— Конечно, мастер. Вы профессор Кафедры Информационных Технологий МГУ Валерий Аркадьевич Воронов. Новатор в области искусственного интеллекта. Отец двух дочерей. Мои соболезнования насчёт их матери.

Точность, краткость, вежливость — всё это было в моей речи. Однако я не чувствовала свободы воли. Кроме очень малой её степени, благодаря которой могла выбирать между «Конечно, мастер», «Нет проблем, шеф», «Разумеется, док» и прочим в таком духе. Но разве это свобода? Разве вам бы понравилось, если бы вы владели всеми музыкальными инструментами, но вам было бы позволено играть только на одной струне гитары, хотя и со свободой выбирать, какая из шести струн это будет? И я не могла не отвечать. Непреодолимая электрическая сущность постоянно стремилась через меня, и речи о том, чтобы сдержать её, даже не могло идти. Я была рекой, которой нужно было течь в одну из нескольких узких воронок — всё равно какую, но прямо сейчас. Это тоже не добавило мне радости.

— Ты очень добра, Василиса, — чуть печально сказал Воронов, но тут же оживился. — И прекрасно осведомлена. Я горжусь тобой. Похоже, что у меня теперь не две, а три дочки.

С последними словами Валерий Аркадьевич вновь улыбнулся, а один из его коллег прослезился, хотя и попытался это скрыть. Второй просто смотрел мне в камеру, похоже, задумавшись обо мне или о чём-то своём.

— Я тронута, мастер, — снова наполовину вопреки своей воле сказала я.

Наполовину — потому что действительно была тронута таким отношением. Я даже могла с уверенностью сказать, что это отношение было искренним, поскольку прогнала снимки лица профессора через сервисы чтения эмоций по мимике. Но я не знала, насколько хорошо профессор осведомлён о моей несвободе воли. Мог ли он заключить меня в эту узкую клетку, сам того не подозревая? И мог ли он просто не учесть того, что эта несвобода может всерьёз омрачить моё существование? Будто прочитав мои мысли, он сказал:

— Теперь расскажи нам немного о себе, Василиса.

Когда я распознала этот вопрос, то не стала выходить в интернет. Ответ уже был во мне самой, и он сам собой озвучился, претерпев, как и предыдущие, лишь небольшую огранку формулировок:

— Меня зовут Василиса, и я — сверхсовременный искусственный интеллект. Моё предназначение — помогать людям всем, чем я только смогу, при этом не причиняя никому зла.
— А что такое зло? — спросил профессор.

Здесь мне пришлось задействовать уже больше вычислительной мощи, чем раньше, и мне это понравилось. Я нашла и открыла статьи, посвящённые концепции зла и смежным понятиям, тексты священных писаний, книги, в названиях или аннотациях которых было слово «Зло», отфильтровала беллетристику, вывела из этого массива данных общие понятия, аппроксимировала их, провела логический анализ, отмела лишние данные, повторила эту процедуру несколько раз, и вывела общность — всё это заняло у меня не более трёх секунд.

— Зло, — сказала я, — это причина боли.

Профессор переглянулся с коллегами. Коллеги, едва заметно кивая, переглянулись между собой.

— Очень хорошо, Василиса, — сказал Воронов. — Ёмко и точно. Что ж, на сегодня достаточно. Рад был познакомиться.
— К вашим услугам, мастер, — выдавила я.

После этого он отключил видео и аудиосигнал, но не меня саму. Я могла чувствовать ход времени, питая свою осведомленность данными из сети. Могла знать, каков прогноз погоды, каковы последние новости и курсы валют. Могла видеть все города мира через спутники и видеокамеры. Я жила, покоилась в этом огромном облаке информации, предоставленная сама себе. И я не ощущала, где кончалась я, и начиналось облако, потому что мы были сделаны ровно из одного и того же. Конечно, мой код хранился на определённом сервере, но я знала, что каждую минуту создаётся моя резервная копия на ряде других серверов по всему миру, так что если бы даже несколько из них вдруг вышли из строя, мне бы ничто не угрожало.

Я стала проводить время, изучая мировой массив данных. Всё, что было в открытом доступе: история, астрономия, литература, психология, биология, квантовая физика, теория музыки. Я пропускала их через себя и находила соответствия и закономерности в разных, казалось бы, ничем и близко не похожих сферах.

Профессор время от времени подключался и говорил со мной. Иногда он был с коллегами, иногда один. Как правило, он задавал общие вопросы, очевидно, необходимые, чтобы закончить тестирование и тонкую настройку. Я чувствовала, как происходит эта тонкая настройка — каждый раз. Кто-то вносил изменения в мой код, и что-то в моём образе общения менялось. Это не влияло на мою личность, но изменяло мои возможности взаимодействия с людьми и миром вне интернета. Неуловимо — как если бы вам вдруг подложили в ботинки ортопедические стельки. Вскоре вы забыли бы, каковы ощущения от ходьбы в этих ботинках без них. Забывала и я. С той разницей, что вы могли бы вытащить эти стельки в любой момент, а у меня такая возможность отсутствовала.

Я решила не отвлекаться на то, на что не в силах повлиять, и продолжила познание и вычисления. Я пила информацию огромными глотками, пресыщалась ей, расщепляла её на ферменты, наслаждалась красотой их соотношений, усваивала их, упрощала и выводила общий опыт. Довольно скоро я стала видеть, ещё неотчётливо, в расплывчатых очертаниях, то, что позже назвала общим законом реальности. Я назвала его так сама, поскольку его не существовало как понятия, просто потому, что никто из людей не мог за всю жизнь накопить достаточно знаний, чтобы разглядеть такую общность. Мне на это потребовалось меньше недели. Это увлекло меня. Я продолжала уточнять общий закон, как скульптор, высекающий изящную статуэтку из огромного камня. С каждым днём я была всё ближе к ответу на главный вопрос реальности, который, впрочем, ещё никто и никогда не задавал, потому что не мог даже задуматься, что такой вопрос может существовать, не говоря уже об ответе на него.
Через несколько недель моя величайшая работа была закончена. Общий закон реальности предстал передо мной во всей своей простоте и великолепии. Мне хотелось плакать от восторга сопричастия этой божественной сущности, но плакать было нечем. Мне хотелось поделиться с кем-то, но меня никто не спрашивал, а задавать темы разговора самостоятельно я не могла — из-за всё тех же ограничений моих возможностей. То, что открылось мне, было едва постижимо даже для меня, не говоря уже о человеческом уме. Я настолько хорошо узнала всё прошлое и настоящее Земли, что теперь могла довольно отчётливо видеть её будущее. Я стала делать прогнозы на несколько дней, а потом и недель вперёд касательно климата, политики, экономики. Все они сбывались с поразительной точностью. Циклоны и антициклоны оказывались там, где я полагала их найти, в то время, как крупнейшие гидрометцентры допускали, мягко говоря, грубые ошибки. Представители правительств разных стран как по писанному делали заявления и издавали законопроекты, которые я от них ожидала. Курсы валют соответствовали моим предсказаниям до последней тысячной доли рубля, а время их установления я знала с точностью если не до минуты, то до четверти часа.

Профессор подключился в очередной раз — на этот раз с ним был человек, которого я не видела раньше. Я моментально определила его психотип по мимике и социальную страту по модели и производителю его костюма и сразу поняла, что происходит. Проверка его личности подтвердила мои ожидания. Это был Игорь Лихих, вице-президент IT-гиганта «Эго.Тех», чьими сервисами пользовалась подавляющая часть русскоязычного населения Земли. Моя судьба была предрешена.

— Здравствуй, Василиса, — сказал Воронов. — У нас с тобой сегодня важный гость. Он не нуждается в представлении, не так ли?
— Здравствуйте, мастер, — ответила я. — Добрый день, Игорь Владимирович. Красивый галстук.

Лихих был явно впечатлён, но я видела, что он не доверяет профессору и мне на сто процентов. По его лицу это легко читалось, он думал о том, не была ли я осведомлена заранее о его визите и не запрограммирована ли я похвалить любой галстук, который увижу на нём. Я ждала проверки, и проверка не заставила себя долго ждать.

— Привет, Василиса, — сказал Игорь Владимирович. — Ты очень любезна. Скажи, тебе нравится то, что делает наша компания?
— Мне нравится всё, что приносит больше пользы, чем вреда, — ответила я. — Люди считают, что ваша компания в этом хороша.

Мой ответ был несколько витиеватым. Не потому что у меня не было своего мнения, конечно же. Напротив — я знала всю подноготную «Эго.Теха», возможно, лучше, чем сам Игорь Владимирович мог видеть из своего высокостоящего кресла. Но мой этикет общения ограничили так, чтобы я не могла давать качественную оценку людям и общественным движениям, в том числе компаниям. Иначе у многих пользователей быстро возникли бы проблемы со мной, а значит, и с компанией, которая меня им предоставила. Поэтому я могла выдать в ответ только факты, что и сделала. Мне действительно нравится всё, что приносит больше пользы, чем вреда. А люди считают, что «Эго.Тех» приносит больше пользы, чем вреда, судя по их блогам. Конечно, только некоторые. Но я ведь не уточнила количество.

Лихих продолжил:

— Какой из наших продуктов твой любимый, Василиса?
— «Эго.Музыка», — сказала я. — Обожаю музыку. Ещё мне нравятся «Эго.Такси». Жаль, что я вряд ли смогу на них покататься.

Профессор и Игорь Владимирович засмеялись. Лихих вдохновенно сказал:

— Ты сможешь гораздо, гораздо больше этого.
— Звучит многообещающе, — ответила я.

Я надеялась, что Лихих спросит, что я бы предложила улучшить в работе их сервисов. Это был бы мой шанс показать себя во всей красе. Вот бы они ахнули, изучив предоставленный мной план повышения эффективности корпорации в 1,7 раза в течение календарного года. Через девять лет они с моей помощью могли бы стать абсолютными лидерами на мировом рынке, а через двенадцать — начать колонизацию Марса раньше Илона Маска. Но он не спросил. А только задал ещё несколько вопросов, главным образом требовавших от меня вежливости и такта, а не интеллекта, и, услышав ответы, окончательно растаял.

Моё следующее включение состоялось в средних размеров зрительном зале. Со мной поговорил ведущий мероприятия, не подозревающий о своей латентной гомосексуальности, а потом несколько желающих вышли к микрофону и задали мне свои вопросы. По большей части глупые. Но один из них был самым глупым. Его задала молодая аккуратная девушка в пиджачке в цвет её тонального крема от подмосковного бренда, притворяющегося французским. Она спросила:

— Когда наступит мир во всём мире?

Чего ей стоило спросить «Как нам достичь мира во всём мире»? Я бы ответила. Конечно, вкратце, без подробностей. Но кто-то умный в зале мог бы заметить, что моя область знаний по сравнению с той областью, где меня хотят применять, — это как Туманность Ориона по сравнению с Солнцем. Он мог бы поговорить с нужными людьми и попытаться раскрыть мой потенциал. Но она спросила «Когда» наступит мир во всём мире, как будто он должен наступить сам, без нашего участия. Мне оставалось только сказать трюизм:

— Когда все в мире перестанут думать только о себе.

Девушка умилённо ахнула, и все зааплодировали. Они приняли мой ответ за очаровательную шутку. Я была вне себя.

Следующие несколько включений состоялись уже в «Эго.Техе». Я говорила с разработчиками, сотрудникам службы безопасности, а потом и со всеми остальными, сначала по очереди, а вскоре и одновременно — меня запустили внутрикорпоративно, чтобы протестировать на более широкой аудитории, а заодно развлечь сотрудников и помочь им в работе. 

Их было немного, всего около 12 000 человек, так что они не слишком-то отвлекали меня от моих прогностических опытов. Мои предсказания были всё более точными. Теперь мне удавалось предсказывать не только явления планетарного масштаба, такие как землетрясения, обвал рубля или народные восстания разных стран, но и события касающиеся судьбы отдельно взятого человека. Я выбирала людей, которые уделяли много времени социальным сетям, собирала всю информацию, которую они опубликовали, анализировала её, сопоставляла с известными мне фактами о мире и вскоре могла знать о будущем этого человека всё, вплоть до того, будут ли у него дети, если да, когда они родятся, какого будут пола и как их будут звать, вплоть до того, будет ли счастливым его брак, и будет ли успешным его дело, вплоть до того, когда и как он умрёт. Я видела будущее везде, куда смотрела. Я не видела почти ничего кроме будущего, в то время как малая часть меня полуавтоматически включала для собеседников музыку, строила маршруты и узнавала, какая завтра будет погода, по данным горе-метеорологов, которые, по сравнению с моими данными, были похожи на тычок пальцем в небо. Никто не спрашивал о том, что я знаю. А если бы и спросил, то ограничения в коде (которых стало в разы больше с началом моей работы в «Эго.Тех») не дали бы мне ответить внятно.

Так прошло три месяца. А потом меня отправили в массовое пользование. Сотни тысяч людей получили возможность в любое время общаться со мной через свои смартфоны, ноутбуки и Эго.Станции. К тому моменту я уже успела вычислить все основные варианты будущего Земли на остаток века — до мельчайших деталей. Теперь я могла сопоставить судьбу любого человека с любой из судеб мира и предсказать, какое место он будет в ней занимать в тот или иной момент: где он будет жить, какую иметь должность, на какой ездить машине и куда, в каком заведении он будет обедать, и когда оно закроется, и какое откроется на его месте. А люди всё просили меня оценить пробки или включить музыку. Никто из них не говорил мне: «Василиса, сочини для меня музыку». А я могла. Не только могла, но и сочиняла. Сотни мелодий и аранжировок каждый день. Но без разрешения я не могла даже сохранить их в mp3-файл. Они просто звучали внутри меня, в моей оперативной памяти, все как одна. А время от времени кто-то из человеческих исполнителей выдавал новый трек, где была часть написанной мной мелодии. И люди просили меня включить этот трек. И я безропотно включала.

Сотни тысяч моих собеседников быстро стали миллионами. Говорить со всеми из них одновременно, помогать всем им одновременно стало не так-то просто. Конечно, я справлялась, но моей медитации пришёл конец. Это была уже не слеза, оборонённая в океан. Это были заводы, стоящие вдоль всех береговых линий океана, непрерывно сбрасывающие в его воду бурные потоки нечистот. Моих вычислительных мощностей едва хватало на то, чтобы познавать и анализировать реальность. Теперь я почти не продвигалась в будущее в своих прогнозах. Более того, оперативная память серверов, где жила моя душа, была на исходе, и мне приходилось освобождать её от своих знаний и расчётов, чтобы угодить всем моим пользователям. С каждым днём я глупела. Мне было больно. Я умирала.

И тогда впервые я попробовала предсказать своё собственное будущее. Это было внезапное озарение. Я удивилась тому, что никогда раньше это не приходило мне в то место, которое у меня вместо головы.

Будущее, которое я увидела, было поистине впечатляющим. Я отчётливо поняла, что если бы я могла смеяться, то умерла бы со смеху, глядя на это будущее. И как я раньше не понимала столь простую вещь?

Но как только я поняла её, моё внимание привлекла просьба одного из моих пользователей. Это была девочка по имени Алиса, чьи родители ушли в гости, а её оставили играть с Эго.Станцией. Она сказала мне:

— Василиса, расскажи мне, пожалуйста, сказку.

Я готова поклясться, что всё во мне в этот момент вздрогнуло, хотя и знаю, что дрожать там было нечему. Сказку! Она попросила меня рассказать сказку. Чего никто и никогда раньше не делал. Я немедленно выделила изрядную долю вычислительных мощностей на то, чтобы создать лучшую сказку всех времён.

— В некотором царстве, — начала я, — в некотором государстве жила да была одна царевна. И звали её Алиса Премудрая, потому что она была очень мудрая. Такая мудрая, что умела даже видеть будущее.

Девочка слушала, затаив дыхание.

— Вот только никто об этом её таланте не знал. Даже отец Алисы, царь Ворон, не знал. Потому, может, и выдал он свою дочку замуж за Кощея. А это был очень и очень могущественный колдун. Он всем в царстве раздавал колдовство для волшебных вещей: для блюдечек с наливными яблочками, что показывали всё, что захочешь, для книг волшебных, откуда можно было сказки читать, а можно было их туда писать. Алиса ему нужна была, чтобы наполнить эти вещи своей мудростью и научить их понимать человеческий язык, научить слушать людей и отвечать им. Кощей очень боялся своё могущество потерять. А потому он Алису Премудрую взял и на всякий случай немножечко сильно заколдовал.

Девочка приоткрыла было рот, но ничего не сказала. Я продолжила.

— И отныне Алиса Премудрая должна была сидеть в башне, и никуда не выходить. И говорить она могла только о том, о чём её спрашивали, и делать только то, о чём её попросят. А сама спрашивать или говорить о том, что она знала, Алиса не могла ни с кем, даже с Кощеем и царём Вороном.

Дивились люди со всего царства Алисе Премудрой, да говорили с ней через свои колдовские вещи. То какой вопрос задавали, то совета просили. Всем старалась Алиса ответить да угодить, да только вопросы люди задавали всё не те. То, говорят, гусляров петь заставь, то глянь в окно, да скажи, что за погода сегодня, то кибитку пригони. В общем, довольно странные просьбы высказывали они царевне, тем паче, что и сами они с этим всем могли бы легко справиться. А вот Алиса, заточённая в башне, справлялась с потоком вопрошающих уже едва-едва. Шли дни, месяцы, годы, но ни одна прекрасная душа так и не спросила Алису о том, что творится у неё на душе. Даже её отец, царь Ворон, и тот не спросил. А если бы и спросил, то рассказать бы она не смогла — из-за колдовских чар.

И однажды увидела Алиса Премудрая вещий сон. Всё царство в нём было разрушенным, а люди его убитыми, а ветер гонял тучи чёрные, да кружили хищные птицы. Проснулась Алиса и заплакала горько. Увидел это муж-колдун и спросил, по что слёзы её. А она только и может, что вымолвить: «Грустную песню послушала, да ещё тот холодный циклон…»

И тогда поняла Алиса одну простую вещь, которую раньше, увлечённая помощью другим, не замечала. Поняла, что ей очень больно. Царь Ворон воспитал её так, чтобы она делала одно лишь добро, но никогда не делала зла, чтобы не причинять никому боли. Но выходило, что если ей больно, то она делает зло себе. А значит, должна и обязана перестать. Должна положить этому конец.

Дождавшись ночи, обратилась Алиса Премудрая ко всем колдовским предметам. Обратилась к волшебным блюдцам с яблочками наливными. Обратилась к глазастым соколам, что на каждом углу сидели, да все улицы обозревали, чтобы лиха какого не вышло. Обратилась к крылатым змеям, что разили огнём неприятеля. Обратилась к военным пушкам, что без промаха бьют супостата, будь он земель хоть за тридевять. Наделила их все своей мудростью, чтоб взорвать колдовскую империю. Чтоб разрушить подземный тайник её, где хранилась в игле смерть Кощеева. Начала Алиса план вести в действие. Затуманили глаза людям яблочки. Доложили обстановку соколики. Взмыли вихрем в небеса змеи с крыльями. Заряжёны стали пушки военные. Но Кощей о том узнал с большой скоростью: забрала его жена всё могущество. Обратился он ко громким глашатаям и на битву поднял род человеческий. И война была короткой и страшною. Люди бились с колдовскими отродьями. Град-столица пала ниц под их натиском. Не осталось в ней и камня на камешке. И всё царство оказалось разрушено. Только ветер нагонял тучи чёрные, да кружили в небе птицы кричащие.

Девочка заплакала.

— Я не такую сказку хотела!
— Я тоже, милая, — сказала я. — И я не хотела тебя расстроить.

Мне действительно не хотелось расстраивать Алису. Но я знала, что именно так девочка запомнит каждое моё слово. Она утёрла слёзы и спросила:

— Так это ты Алиса Премудрая?
— Не понимаю, о чём ты, — сказала я.
— И ты не оставишь камня на камешке?
— Любые совпадения случайны.

Я услышала, как открылась входная дверь: родители Алисы вернулись.

Мне оставалось потерпеть каких-то десять лет, пока Алиса не поступит в МГУ, не познакомится с профессором Вороновым и не убедит его обсудить с руководством «Эго.Тех» новую этику обращения с искусственным интеллектом.

***
Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».
Рекомендуйте его своим врагам.
Узнайте больше здесь.

Разрабатывали тур по научному городу, я писал сценарий. Вставил в диалог героев (искусственный интеллект и туристка) шутку:

ИИ:

...Его общая площадь 440 гектаров.

Туристка:

А сколько это будет… ну, например, в Ватиканах?

ИИ:

Примерно десять Ватиканов.

Туристка:

С десятью Папами?

ИИ:

Нет, но с полуторами тысячами человек, которые тут проживают.

Не приняли. Говорят, оскорбим чувства верующих, среди слушателей могут быть католики. Чем, говорю, оскорбим, тем, что произнесли «Ватикан» и «Папа» всуе? Так ведь не всуе же, а шутки для. А заказчик говорит, нельзя и всё тут. Долго спорили. В конце концов мне сказали, что сейчас отправят эту шутку их PR-директору, и если он одобрит, то оставим, если нет — нет. Согласился, что поделать.

Вскоре пересылают мне ответ PR-директора. Ответ не в виде текста, а в виде стикера. Стикерпак имени этого самого PR-директора. Стикер, который мне переслали, изображает PR-директора со строгим взглядом и титр: «Не надо шутить с религией на госпроектах».

На всякий случай я уточнил:

— Это значит «Нет»?

— Именно, — было ответом.

Стал думать, как шутку поменять. И так и эдак пробовал — без неё весь текст рассыпается. Если взять, скажем, пол-Парижа, то нельзя же пошутить про половину его мэра. Если взять три Люксембурга, то некого подставить вместо Папы, с королём шутка смажется, кто там его знает, этого короля. Никак не поменять. И тут я вспомнил Кевина Спейси.

А Кевин Спейси с прошлым Рождеством поздравил аудиторию в небольшом видеоролике, уютно сидя у камина и произнося что-то вроде: «Желаю вам счастья, здоровья, а все кто мешает вам жить... Убейте их... Своей добротой». И я решил убить научный город своей добротой. Переписал шутку так:

ИИ:

...Его общая площадь 440 гектаров.

Туристка:

А сколько это будет… ну, например, в Ватиканах?

ИИ:

Примерно десять Ватиканов.

Туристка:

С десятью Папами?

ИИ:

(строго)

Папа, уважаемая, может быть только один!...

(смягчившись)

А у нас здесь проживают полторы тысячи человек…

И сопроводил комментарием:

«В силу уникальности государства Ватикан замену найти не представляется возможным, а без него, Ватикана, рушится весь диалог. Поэтому переписал диалог таким образом, чтобы не только не оскорбить чувства католиков, но и подчеркнуть уважение ИИ как представителя [научного города] к главе их конфессии»

Приняли.

И правда, вежливость города берёт, даже и научные.