Deadowitch

Я тут работу искал. Пригласили на собеседование на должность пиарщика в федеральную сеть баров Forshmack. Даже не помню, как откликался на эту вакансию. Вообще никогда не смотрел на себя как на пиарщика. Однако же пораскинул мозгами и понял, что мне это по плечу. Организацию с нуля я уже строил, включая её пиар-отдел, как это работает, вполне ясно. Согласился.

Явился в среднего класса бизнес-центр «Парадигма». Первое, что бросилось в глаза, когда я вошёл в офис Forshmack, — украшенная новогодняя ёлка (это в середине мая). Вокруг неё — семь или восемь сотрудников в общем пространстве. Тихо. Меня встретила любезная молодая женщина и провела к себе в кабинет. Это была Анна, заместитель гендиректора, мы с ней уже общались по телефону.

Анна закрыла за мной дверь и указала на напольную вешалку:

— Пальто можно повесить здесь.

Я снял пальто и повесил его, но как только отпустил руки, вешалка стала крениться — у неё было расшатанное основание, и я понял, что, скорее всего, с моим пальто она упадёт.

— Да не упадёт, — сказала Анна, садясь за рабочий стол, — не должна. Ну или положите, вон, на кресло, если хотите.

Я снял пальто с вешалки и положил его на стоявшее рядом кресло.

— В конце концов, — сказал я, — всё, что может в своей жизни человек, — это снижать и повышать риски и вероятности тех или иных событий.

Анна улыбнулась, кивнула и предложила мне сесть напротив неё. Я так и сделал.

На её столе были компьютер, документы, печати, канцелярские принадлежности, серебряные и золотые карты сети Forshmack, резная деревянная фигурка зебры. Напротив меня висел портрет Че Гевары, написанный маслом, — не слишком искусной работы. Стена над ним имела вверху скос с мансардными окнами, сквозь которые я видел лазурное небо с рваными облаками — ничего кроме.

— Спасибо, что пришли, — сказала Анна, положив перед собой солидную стопку резюме, увенчанную моим. — Вы что-нибудь уже знаете о нашей компании?

— Ещё бы. Я практически вырос за стойками ваших баров.

Я действительно когда-то был частым гостем в барах Forshmack. Так было в начале моей молодости, когда денег у меня почти не бывало, а алкоголь работал как панацея от окружающего безумия и служил источником вдохновения.

— О, правда? — с удовольствием спросила Анна.

— Преувеличиваю лишь самую малость. Конечно, другие бары тоже были. Я вообще интересуюсь темой алкоголя и культуры его приёма. Что уж говорить, многие литераторы интересуются.

— Понимаю, — сказала Анна. — Что ж, если вы не против, я расскажу вам немного о нас и наших текущих целях.

Я был не против.

— Мы более десяти лет на рынке. Под брендом Forshmack работают почти сто баров — это как наши собственные заведения, так и франшиза, мы её сейчас активно продаём. Как вы знаете, наши бары — это дисконт-сегмент, у нас самые низкие цены. Может быть, поэтому с началом войны наши дела и пошли в гору.

— Разумеется, — сказал я. — Людям чертовски нужно выпить, и теперь у них на это ещё меньше денег.

— Именно. Мы проводим различные благотворительные акции. Например, недавно отправили несколько машин с гуманитарной помощью для беженцев.

— Как здорово.

— Да. Мы вообще за любую движуху, поэтому и хотим развивать пиар-направление. И сейчас нам нужно добиться следующих целей: увеличить количество посетителей, увеличить средний чек, увеличить количество продаж франшиз.

Мы с Че Геварой переглянулись.

— Ясно, — сказал я.

— Что ж, расскажите теперь вы о себе, — пробегая взглядом по моему резюме, молвила Анна.

— Как я уже сказал, меня интересуют литературный и культурный аспект потребления алкоголя. Как самый популярный и легальный наркотик он зачастую изменяет сознание людей так, чтобы втянуть их в приключения на ровном месте. Диккенс, Фолкнер, Хемингуэй, Довлатов, Ерофеев, Буковски, Ремарк — для всех из них это была одна из ключевых линий в творчестве. Хотя, конечно, я понимаю, что у Forshmack несколько иной формат…

— Да, но мы открыты к новому, к тому, чтобы меняться. Наша аудитория меняется, она взрослеет. Конечно, и нам нужно от неё не отставать. Мы постоянно повышаем качество обслуживания, почему бы не повысить и культурный уровень — как минимум не поэкспериментировать с этим.

— Хорошо, что вы понимаете, что аудитория меняется, — ответил я. — И читающие люди действительно часто пьют. Знаете, почему, Анна?

— Почему?

— Потому что они лучше других видят, каков мир. И тем сложнее им переносить его на трезвую голову.

Анна засмеялась.

— Ну что ж, хорошо, — сказала она. — А как быть с роком? Ведь Forshmack — это ещё и рок-бар.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал я. — Современная литература и рок тоже тесно связаны. Вы, наверное, слышали о том, что у любителей рок-музыки более высокий ай-кью, чем у слушателей других стилей. Поэтому им тоже обычно надо выпить. К тому же, рок снова становится музыкой протеста. Думаю, мы переживём новые 70-е. Кстати, а вы пробовали формат живых выступлений в ваших барах?

— О да! У нас даже проходил рок-челленж. В Forshmack в каждом городе выступали местные рок-группы, потом зрители голосовали, и лучшие коллективы мы привезли в Петербург на Forshmack-фест.

— Вот это круто, — сказал я.

Сам я о таком фестивале не слышал, это было приятной неожиданностью.

Мы с Анной пообщались ещё с полчаса и в целом остались друг другом довольны. Я спросил её:

— А кто шеф?

Было видно, что Анну несколько смутил мой вопрос. Она задумалась, как будто прикидывая в уме, что стоит говорить, а что нет.

— Он мужчина, — было первым, что она сказала, а потом: — Он в прошлом, как и вы, был издателем.

— Очень интересно. Как его зовут?

Анна назвала имя и фамилию. Они ничего мне не сказали.

— И он наш главный креатор и пиарщик, — добавила она. — Все идеи согласуются с ним, прежде, чем выйти в свет.

— Разумеется. Больше вопросов пока нет.

— Что ж, тогда спасибо ещё раз, что пришли, — сказала Анна. — Следующим этапом у нас идёт тестовое задание, я готова отправить его вам на почту. Возьмётесь его выполнить?

Обычно тестовое задание дают перед собеседованием. Или, по крайней мере, предупреждают, что оно будет. А когда ты уже потратил несколько часов на собеседование, глупо отказываться выполнять тестовое задание. К тому же теперь вакансий без него почти не существует. Так что я, конечно, согласился. И добавил:

— Спасибо вам, Анна, что подарили эту удивительную, давно забытую атмосферу собеседования воочию, а не по Zoom. Прямо как в рассказе Сергея Иннера «Собеседование».

— Каком-каком рассказе?

— Ну, где русалка выкладывала имя компании телами буревестников на скалах.

— А, ну да! Смешной! — завеселилась Анна. — Но у нас не так!

— Разумеется!

Мы тепло попрощались, я сдержанно кивнул Че Геваре, взял своё пальто с кресла и покинул здание.

Тестовое задание оказалось небольшим — нужно было придумать инфоповод и написать для него пресс-релиз. Причём Анна подчеркнула, что это может быть самый фантастический инфоповод — просто чтобы проверить широту моего мышления. Я решил не оставаться в долгу и проверить широту мышления работодателя, а потому, ни в чём себе не отказывая, написал вместо одного инфоповода целых десять.

1. Туалеты новых баров Forshmack оборудуют «дырами славы» (glory holes).

2. В новом Forshmack посетителей встретили горилкой и салом.

3. Бармен Forshmack накормил всех посетителей одной рыбиной (а также превратил воду в вино внутри себя).

4. В Forshmack коктейль Б-52 переименовали в Би-2.

5. В Forshmack стартовала акция «Приведи бывшую»: если тебе удастся уломать её на встречу, для вас действует акция 1+1.

6. В Forshmack представили экстрим-коктейль «Третья мировая» — подаётся с дымком, украшен долькой гриба.

7. В Уфе открылся Forshmack имени Юрия Шевчука — первый из серии именных баров, посвящённых российским рок-музыкантам.

8. Forshmack запустили квест-тур по местам фильма «Брат».

9. Forshmack запустили квест-тур по мотивам творчества Сергея Довлатова: квест озвучен актёрами театра и кино, победителям — коктейль «Довлатов» в подарок.

10. Forshmack запустили в своём приложении локальный аналог Tinder — для посетителей баров.

Через несколько дней пришёл ответ от Анны. Она сообщала, что они с коллегами решили остановиться на моей кандидатуре и теперь приглашают меня обсудить детали сотрудничества.

На другой день я снова в офисе Forshmack. Теперь в кабинете Анны, кроме неё, меня и Че Гевары, ещё двое коллег: Надежда и Антон, приятные молодые люди.

Мы общались примерно час. Проговорили все детали и вновь достигли хорошего уровня взаимопонимания. Вот только Надежда и Антон опровергли информацию от Анны, что дела у Forshmack идут в гору. Оказалось, продажи алкоголя действительно повысились с началом войны, но примерно через месяц стали ниже прежнего.

— Что ж, — сказала Надежда под конец. — Осталось вам только познакомиться с боссом.

— Разумеется, — сказал я.

— Имейте в виду, он довольно своеобразный человек, — сказала Надежда и тут же добавила: — Но и вы тоже довольно своеобразный человек.

— Что ж, надеюсь, мы своеобразны в одном и том же ключе, — сказал я.

Все многозначительно промолчали. Че Гевара посмотрел усмешливо. Что-то было не так, нужно было разобраться, что именно. Я спросил:

— А чем ещё босс занимается, кроме Forshmack?

Все чуть заметно переглянулись. Анна ответила:

— А мы у него не спрашиваем.

— Почему?

— Потому что если он захочет, то сам расскажет.

Это было мудро. Так что я тоже не стал задавать больше вопросов.

Встречу с боссом назначили на следующий же день — теперь не в офисе, а в самом первом заведении сети Forshmack. Я пил в нём когда-то с одногруппниками, не подозревая о сакральном значении этого места.

Я пришёл в назначенное время, спустился в цокольное помещение под знакомой вывеской. Было рано, и бар был пуст. Играл зарубежный рок. На стенах были нарисованы поп-культурные символы. В дальнем зале за столом сидели Анна, Надежда и их босс: мужчина немногим старше меня, среднего роста, с широким лицом, украшенным эспаньолкой, и в клетчатой рубашке. Внешне он был не слишком примечателен, но в нём виднелась значительная харизма. Это был очень чёткий, строгий человек. Был в нём какой-то внушающий стержень, было что-то от Густаво Фринга. Я протянул ему руку, он встал и пожал её. Я представился. Он промолчал. Анна и Надежда без лишних слов упорхнули.

Мы сели, я достал из рюкзака несколько книг нашего издательства и положил на стол перед ним.

— Это для вас.

Лишь взглянув на них, он ответил:

— Едва ли это мой формат.

Однако добавил:

— Я и сам издатель в прошлом.

— Я слышал об этом, — сказал я. — Но никакой информации по теме не нашёл.

— Плохо готовились?

— Отнюдь. Я нашёл и изучил всё, что касается Forshmack. Но ни слова о вашей издательской деятельности.

— Так и должно быть. Мы замели следы, — улыбнулся он.

Он посмотрел на моё резюме, лежавшее перед ним, на книги, на меня и спросил:

— Зачем вам это?

— Что именно?

— Вы занимаетесь высоким искусством. А у нас молодёжный бар, нас тут интересуют только сиськи-письки, ничего больше.

Люблю, когда говорят искренне и по существу. Стараюсь платить тем же.

— Высокое искусство даёт много удовлетворения для души, — сказал я. — Но мне нужно позаботиться и о теле. И потом, мне ли вам рассказывать о том, как тесно связаны литература и алкоголь.

— Как же они связаны? — будто бы удивился он.

Его удивление в свою очередь удивило меня. Я сказал:

— Если бы не алкоголь, литература была бы совсем другой. По крайней мере, художественная.

— Может быть, — пожал плечами он. — Ну что ж, какие идеи? Как будем продвигаться?

— Я набросал несколько, когда выполнял тестовое задание. Давайте для начала обсудим их.

Мы оба достали смартфоны и открыли текст.

— Про «дыры славы» мне нравится, — сказал он, — это наша тема. Но делать вряд ли будем. Горилка и сало — нет. Сразу скажу, меня вообще не волнуют никакие граждане Украины. И вообще какие-либо граждане. Меня волную только я и успех моего предприятия. Так что никакой политики и даже околополитики — чтобы не попасть под каток. Сюда же Би-2 и Шевчук. Сюда же «Бармен накормил посетителей одной рыбиной» — не хватало попасть под статью об оскорблении чувств верующих. Вот акция «Приведи бывшую» — это хорошо, это наша тема. Только технически трудно реализуемо. Как её опознать, бывшую?.. Коктейль «Третья мировая» — очень спорно. Квест-тур по фильму «Брат» — так себе, а по Довлатову тем более. Кому он нужен… А про наш внутренний «Тиндер» — это вы сами придумали или вам нашептали? — он кивнул в сторону Анны и Надежды.

— Сам.

— Это хорошо. Я спросил, потому что у меня у самого есть такая идея, и в компании об этом знают. Тут вы попали в точку. Что ещё есть?

— Ещё я бы возродил рок-фестиваль.

— Какой рок-фестиваль?

— Ну, где молодые группы играли в Forshmack в своих городах, а потом их привозили на фестиваль в Петербург.

— Кто привозил? О чём речь?

Судя по всему, он действительно не знал или не помнил. Похоже, рок-фестивалями и благотворительностью в компании занимались другие люди. Вряд ли он не был в курсе, скорее всего, просто уже забыл, не слишком интересуясь.

— То есть вы не делали такого? — спросил я.

— Ещё чего. Кто туда придёт? Говнорокеры одни. Только народ распугаем и деньги потратим. Что ещё?

— Ещё можно снять короткометражный фильм с нативной интеграцией бара.

— Снова же, только деньги потратим.

— Если фильм дорого, можно что-то попроще, например, вирусное видео.

— Вряд ли.

— А что? Набросаем варианты концепций. Снимать будем, только если вы сами увидите в них вирусный потенциал.

— Не увижу. Дальше.

Он просто сидел и отсекал. Молодой, успешный, не сказочно богатый, но хорошо знающий цену деньгам, вряд ли слишком счастливый, но компенсирующий это огромной уверенностью в себе. Он хотел, чтобы я достал и выложил ему на стол идею, за которую его и его сеть баров полюбили бы сильнее. Но сам он никого не любил. Так мне показалось. Чтобы проверить эту теорию, я пошёл козырем:

— А вегетарианцев собираетесь кормить?

— Этих долбоёбов? — усмехнулся он. — Зачем?

— Ну, вам ведь известно, что существуют пьющие вегетарианцы?

— Конечно. Пьющие вегетарианцы — это не просто долбоёбы. Это долбоёбы в кубе. Это как родиться мужчиной, поменять пол на женский, а потом опять на мужской. Такие люди приходят, садятся за стойку, на европейский манер растягивают один бокал пива на три часа и уходят. Они мне тут нахуй не нужны. Мне нужно, чтобы пиво лилось рекой.

— У меня всё, — сказал я.

— У меня нет вопросов, — ответил он. — Надежда свяжется с вами, когда мы примем решение.

Он подвинул мне книги. Я стал складывать их назад в рюкзак. Ещё никто на моей памяти не отказывался от книг в подарок. Даже не имея издательского прошлого.

— Покупают? — вдруг спросил он.

— А то как.

— Где продаёте?

— На нашем сайте и в независимых книжных.

— А что, разве бывают другие книжные?

Этот вопрос показался мне странным.

— Ещё как бывают. «Буквоед», «Читай-город» — это всё одна монополия, «Аст-Эксмо».

— Они ещё живы? Ну надо же!

Они были настолько живы, что это трудно было не заметить. Их главный недавно построил себе дом за семь миллиардов рублей. Я смотрел интервью с ним, и в течение получаса он не упомянул ни одного имени автора — сплошь цифры и суммы. Возможно, они могли бы подружиться с боссом Forshmack.

Человек, который сидел передо мной, был очень далёк от любой реальности, кроме собственной, в которой заперся, как в зáмке. Обладая огромной силой, всё, чего он хотел, — это не потерять её и приумножить. Полагаю, когда-то он попробовал мир на прочность, и мир оказался прочней. Так что он просто решил больше не пытаться, нашёл свой способ существования, и судьба мира теперь его совершенно не заботила. Интересно, красиво, содержательно, ново, смело — эти категории просто не рассматривались. Зачем? Не попасть под каток, и чтобы пиво лилось рекой — другое дело. Вопрос в том, что в итоге? Сможет ли эта река пива в конечном итоге утопить каток? Или же каток станет так велик, что под ним погибнет всё, включая окружённый пенным рвом зáмок?

Мы попрощались. Выходя из бара, я пожелал хорошего вечера Анне и Надежде, они ответили тем же и поспешили вернуться к боссу. Ах, Анна и Надежда! Милые, славные Анна и Надежда! Вы до последнего верили, что я — это тот, кто сможет растопить ледяное сердце вашего босса, а я вас подвёл. Разве мне это могло быть под силу, если даже вы не смогли. До чего же вы верили в меня, выбирая среди всех кандидатов. И как же мало оказалось этой веры, чтобы действительно что-то изменить. Вы ведь всё знали, вы могли сразу сказать мне, какова ситуация, ещё до первого собеседования, сэкономив нам всем время. Но вы верили в лучшее. Мы все верили в лучшее и снова за это поплатились. Однако разве может это заставить нас перестать верить?

Ещё примерно сутки меня жгло опасение, что Надежда действительно свяжется со мной и пригласит начинать работу. Конечно, я больше не хотел быть пиарщиком Forshmack. Но, учитывая экономическую ситуацию, я бы просто не смог позволить себе отказаться. К счастью, действуя в лучших HR-традициях, Надежда со мной так и не связалась.

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Грозным вечером редактор Шопенбах со своей неизменной трубкой в зубах прибыл в аэропорт «Пулково». Он сел на лавку близ выхода из терминала и стал делать вид, что читает «Аду» Набокова, пока сам тайком наблюдал за окружающими, отыскивая среди них шпионов.

У выхода из терминала стояли двое мужчин в кожаных куртках, кепках и медицинских масках. Первый говорил второму:

— …пришёл и здравствуйте, понял, ну я ему, короче, так сказал, ну ты, чудище, хорош мне тут арапа заправлять, а не то мигом все рога поотшибаю, ты у меня канешь в ленту, никакого предосуждения, только тактика, только меткий апперкот, делай что должно, и будь что будет, понял-нет, говорю, ты сизый баклажан, тюлень бельведерский…

Второй только слушал и кивал. Когда из терминала выходили люди, первый умолкал, подходил к ним и говорил:

— Девушка, молодой человек, такси, может быть?..

Все они отказывались, и таксисты возвращались к беседе.

Людей было немного, и они были очень отважными, потому что летали по карантинным небесам, посещали разные города и страны, невзирая на то, что новостные машины страха работали в полную мощность. Из терминала вышла отважная миловидная девка. Её рыжие волосы и очаровательная улыбка сияли так, что таксисты сразу сообразили, что ей не место в такси, и не стали ей ничего предлагать, а лишь повертели ключи на пальцах для собственного успокоения. Шопенбах приобнял девку, они расцеловались, погрузились в длинный белый полнолюдный автобус и поехали в город. Девка рассказывала:

— … а ещё я у Ларисы трогала цыплёнков и гусёнков, они все пушистые такие, как на подбор, а дочка Ларисына мне сразу сказала: сейчас я тебе своего самого любимого цыплёнка покажу, пошла, стала искать его, нашла, схватила и мне тянет, на, говорит, вот мой любимый цыплёнок, вот такусенький, я его как в руки взяла, так аж и разомлела вся. О Шопенбах! Как же я разомлела! Ты даже не представляешь!..

— Представляю, — мягко протестовал Шопенбах. — Ты что, на своём Кавказе забыла, кто я такой?

— Нет, я помню, — повинилась девка. — Ты редактор Шопенбах, умнейший человек на планете Земля.

— На планете Земля! — засмеялся Шопенбах. — И только? Такая ты сладкая, не могу!

Щёки девки чуть зарделись.

— Ну ничего, ничего, — улыбнулся Шопенбах. — Всё равно ты моя самая любимая девка на планете Земля.

— А почему? — игриво спросила девка.

— Ну как же почему, Нефертити моя атлантическая, как почему! Потому что ты отважная и бесстрашная, ласковая, как электрический скат, гибкая, как удав, и изящная, как археоптерикс. Мне продолжать?

— Продолжай!

Шопенбах продолжил. Пока Шопенбах продолжал, они оказались в городе, в метро, в определённом районе и возле дома девки. Там Шопенбах кончил.

Курили на балконе. Шопенбах сказал:

— Я кое-что придумал.

— Это очень интересно, — шепнула девка. — очень.

— Завтра я объявлю себя королём безумцев.

— Как? Разве ты безумец?

— Король безумцев и не должен быть безумцем, иначе воцарится полное безумие.

— Ты не ответил!

Шопенбах пыхнул трубкой, с улыбкой молвив:

— Ты кое-чему у меня учишься, и мне это не нравится.

— Скоро буду такой же умной как ты! — завеселилась девка.

— Лучше бы с тобой этого не случилось. Тебе не понравится.

— Почему это?

— Расскажу, — Шопенбах сделался таинственен. — Жил один дурак, который мечтал стать умным. И однажды он нашёл волшебную лампу.

— Где?!

— На Удельном рынке, конечно. Нашёл её и стал тереть.

— Зачем?!

— Ну дурак он был!.. И тут засверкали молнии, запахло керосином и появился из лампы всемогущий джинн.

— Всемогущий джинн?!

— Да. Тёплый ламповый всемогущий джинн. И говорит, загадывай ты, дурак, одно желание, да поскорее.

— А почему не три?!

— Потому что кризис. И загадал дурак, чтобы стать ему умным и даже самым умным. Джинн щёлкнул пальцами, выполнил и улетел на Бали. А дурак стал умным дураком. И даже самым умным дураком.

— Самым умным дураком? — прищурилась девка. — Как это? То есть, самым умным среди дураков?

— Ну… в общем да! Только счастья ему это не принесло. Когда он стал самым умным, то довольно быстро понял, что на его планете дураки абсолютно все — от покупателей лотерейных билетов до предводителей сверхдержав. Он, пока был дураком, думал, что он один дурак, а оказалось, что все. Потому что иначе объяснить общепринятые законы, по которым существовал его мир, было совершенно невозможно. Даже удивительно было самому умному дураку, что мир этот до сих пор как-то существовал. Впрочем, поскольку он был теперь умный дурак, он и этому нашёл объяснение.

— Какое?

— В последний момент мир от распада всегда удерживал страх. Когда ситуация там или здесь доходила до критической точки, то все дураки пугались и дружненько брались за ум. А когда всё становилось более или менее сносно, то снова расслаблялись — и на будущее становилось им плевать и на окружающих тоже.

— Ну и дела! А дальше что было?

— А дальше самый умный дурак попытался как-то это мир изменить, но получил в ответ лишь усмешки и презрение. Ничего у него не вышло.

— Почему не вышло?

— Потому что другие дураки не знали и не могли понять, что он самый умный дурак. Он видел, что они все бегают вокруг него, ростом ему по коленочку, агукают, играют золотыми погремушечками и двух слов связать не могут, и сами считают себя самыми умными и важными. И никто, ни одна душа, его больше не понимала. Сначала он на них очень злился, а потом закутался в свою манию величия, как в тёплый чёрный плащ… Погоди-ка! Ха-ха! В МАНТИЮ ВЕЛИЧИЯ закутался!..

— О Шопенбах!

— Поразмыслил умный дурак и понял, что ему следует относиться к другим дуракам не как ко взрослым, а как к малым детишкам. Тогда всё и встало на свои места, потому что с детишек что взять? Их не надо менять, их надо просто любить.

— И он полюбил?

— Полюбил.

— Всех?

— Всех! Но особенно одну девку. Не так чтобы очень уж умную, но всё-таки смышлёную и чем-то с ним даже похожую. И стал он её лелеять.

— Больше других?

— Не больше, но по-другому.

— А она его понимала?

— Иногда понимала, иногда нет. Но важнее было то, что она его понять всё-таки стремилась. А если и не понимала, то любила, а это важнее.

— А это я — та девка, а ты — самый умный дурак?

— Ну что ты, милая. Любые совпадения случайны. Давай чай пить?

На следующий день редактор Шопенбах и впрямь объявил себя королём безумцев. В СМИ поднялась шумиха. Так мол и так, мыслимо ли, чтобы у безумцев был самопровозглашённый король, а не выбранный путём голосования или назначенный Государственным Министерством Демократических Парламентов. Шопенбах, конечно, этого и ожидал. Довольно скоро к нему в дверь позвонили Люди В Чёрном.

— Здравствуйте, Шопенбах, — сказали Люди В Чёрном. — Это мы, Люди В Чёрном.

— Это я вижу, — ответил Шопенбах. — Что вам угодно?

— Опять вы за своё, Шопенбах?

— Конкретизируйте.

— Позволите войти?

Шопенбах впустил Людей В Чёрном, они все вместе пошли и сели на кухне, слушая тиканье часовое, наблюдая грязные граали в мойке и череп козла, скалящийся из алюминиевой кастрюли на плите. Шопенбах задымил трубкой, а Люди В Чёрном, точнее главный из них, тот, что был в Наиболее Чёрном, сказал вот что:

— Мы приехали, чтобы поговорить о вашем самопровозглашении королём безумцев.

Шопенбах кивнул.

— Вы отдаёте себе отчёт в том, что ваши действия противоправны и могут расцениваться как диверсия государственного уровня?

— Такого отчёта я себе не отдаю. Думаю, что вы ошибаетесь. Но также думаю, что вы уверены, что не ошибаетесь. Поэтому попрошу вас рассказать, в чём, по-вашему, заключается противоправность моих действий.

— Как вам, безусловно, известно, Шопенбах, безумцев на нашей планете абсолютное большинство. Объявляя себя их королём, вы фактически ставите под сомнение авторитет действующей законодательной государственной парламетнарно-думовой политически легитимной власти. Следовательно, занимаетесь подстрекательством к государственному перевороту.

Шопенбах, конечно, фыркнул.

— Вот ещё! Делать мне больше нечего, вертеть ваше государство туда-сюда!

— Тем не менее.

— Вы кое-что упускаете, уважаемые Люди В Чёрном.

— Что же мы упускаем, уважаемый Шопенбах?

— Все истинные безумцы думают, что они нормальные. А вот нормальные люди, которых почти не осталось, пребывают в настолько глубоком шоке от происходящего, что всё чаще считают себя безумными. Так что королём меня посчитают только те, кто верит, что он безумец, а таких немного. Следовательно, государственность будет в полном порядке, так и передайте вашему хозяину.

— Не так быстро, Шопенбах. Вы ясно дали понять, что провозглашаете себя королём безумцев. Не тех, что считают себя безумцами, или, тем более, считают себя безумцами время от времени, потому что их что-то там приводит в шок. Следовательно, вы провозгласили себя королём истинных безумцев, то есть тех, которые считают себя нормальными, а это — почти все.

— Но раз они считают себя нормальными, то не признают меня своим королём и не станут мне подчиняться, не так ли?

— Не станут, — сказал самый Чёрный Из Людей. — Но что если завтра они все вдруг проснутся и поймут, что они безумцы? Вся власть перейдёт к вам. Мы не можем этого допустить, уважаемый Шопенбах.

— Если они поймут, что они безумцы, уважаемые Люди В Чёрном, то власть вы так и так не удержите, они вас сразу же на тряпочки порвут. А если у них будет альтернатива в виде моей безумной монархии, то не порвут. Если я им не прикажу, конечно.

— То есть, вы всё-таки признаёте себя виновным в попытке государственного переворота?

— Ещё чего! Вы смоделировали гипотетическую ситуацию, где ваша государственность в опасности, а я вас там гипотетически спас, не более!

Несколько секунд лишь тикали часы. Капля упала из крана, медленно-медленно, один раз, второй, третий. Люди В Чёрном переглянулись очками и самый Чёрный Из Людей сказал:

— Шопенбах, не знай я ваше личное дело так хорошо, я бы сказал, что вы невменяемы. Но я знаю ваше личное дело хорошо, так что пусть о вашей невменяемости вам скажет главврач нашего континента Елена Малышева.

В дверь позвонили. Это была Елена Малышева, Люди в Чёрном впустили её, и с порога она заговорила:

— Психическое здоровье, Шопенбах, никто не отменял, нет-нет-нет, нам не нужен безумный король, нам вообще не нужен король, потому что у нас что? Правильно! Демократически-парламентская федерально-законодательная легитимная республика государственной страны! Поэтому давайте мы сейчас с вами поедем в больничку, поселим вас в одной палате с тем шаманом, что катил бубен на нашего президеда, вы там с ним не соскучитесь, он всё время песни поёт, пляшет голым, мы его таблетками накормили хорошими-хорошими, и вас тоже накормим, сразу же прояснится у вас всё, сами же спасибо скажете, ну, поедемте, голубчик!

— Спасибо, — сказал Шопенбах. — Мне это неинтересно, поскольку я не объявлял себя безумцем. Я объявил себя королём безумцев, из чего не следует, что я безумен. А вот вы, судя по тому, что говорите, теперь моя полноправная подданная. Падите-ка ниц, что ли…

— О нет! — вскричала Елена Малышева. — Я подчиняюсь лишь президеду!

— Точно? — сощурился Шопенбах.

— Точно! Точно!

— На этот раз поверю. Но знайте, я за вами приглядываю.

— Что ж, Шопенбах, — сказал самый Чёрный Из Людей. — Мы давали вам шанс, но теперь считайте, что вы доигрались. Сейчас вас будет судить Судья Дредд.

В окно впрыгнул судья Дредд в блестящей кирасе с шестиглавым орлом и в плаще из шестидесятичетырёхполосного государственного флага. Шопенбах оглядел его и спросил у Людей в Чёрном:

— Федерация что, и на него франшизу выкупила?

— А то как, — улыбнулся самый Чёрный Из Людей. — Заботимся о народных чувствах и вкусах, делаем жизнь захватывающей во всех аспектах. Вон Елену Малышеву через два месяца сменит Доктор Хаус, у него рейтинги выше. Вы что, Шопенбах, совсем телевизор не смотрите?

— Смотрю, конечно, вы же его мне в интернет впаяли. Только он на меня не действует.

— Уж прямо и не действует?

— Не больше, чем пиво на того, кто вскормлен чистым спиртом.

— Что же за спирт у вас, уважаемый Шопенбах?

— Расскажу, уважаемые Люди В Чёрном, только сперва пусть меня судья Дредд посудит, а то чего он у вас бездействует.

— Ну хорошо!

Судья Дредд активизировался и стал судить:

— Редактор Шопенбах, Конституционно-Демократический Суд Государственной Медиафедеративной Республикации именем Муниципального Высокопарламентного Трижды Демократичного Архиконституционного, Квазиконструкционного и Ультраконстипационного Совета выдвигает вам обвинение в том, что вы не видите своего счастья, а следовательно, отравляете жизнь всем счастливым гражданам Всеобъемлющей Государственно-Идиллической Утопии, поэтому, согласно параграфу 154 17-й главы VI катрена 39-го приложения к поправке имени Владимира «Зойдберга» Ленина в 28-й редакции Конституции Конституций весеннего сезона, вы приговариваетесь к пожизненному подбрасыванию вам героина произвольными непериодическими интервалами сотрудниками правоотвратительных органов, прошедшими полную боевую и танцевальную подготовку на льду озера Коцит.

Шопенбах внимательно выслушал, пыхнул трубкой и спросил:

— Как вы сказали?

Судья Дредд повторил без запинки.

— А он хорош, — сказал Шопенбах Людям в Чёрном.

— А то как!

— В здоровом теле здоровый дух! — шепнула Елена Малышева, приобнимая Судью Дредда ногой.

— Ну что, Шопенбах? Отрекаетесь от престола? — спросил самый Чёрный Из Людей.

— Никогда, — ответил редактор.

— Ну, уважаемый Шопенбах, мы вас предупредили. Отправитесь в центральную психо-неврологическую государственную тюрьму строгого режима уголовной шизофрении «Нога в ногу». Вяжи его, Судья Дредд!

Судья Дредд достал спицы и клубок, чтобы связать Шопенбаха, но тут вдруг активизировался медиавизор, и на стене кухни появилось огромное лицо президеда. Все, кроме Шопенбаха, пали ниц.

— Спокойно, кореша, — сказал президед. — Встаньте с колен, но не вяжите Шопенбаха, я передумал. Если мы его отправим на психо-неврологическую зону имени шизофрении, то тамошние безумцы признают его своим королём, и зона превратится в его замок. В то же время безумцы на воле, которые думают, что они не безумцы, подумают, что мы упекли в шизофреническую колонию нормального человека, а следовательно, и они, нормальные, тоже безумцы. Таким образом мы сами отдадим Шопенбаху все карты и ферзя. А мы же не дураки?

— Нет, — сказали Люди В Чёрном, Елена Малышева и Судья Дредд, — мы не дураки.

Шопенбах горько, но незаметно вздохнул.

— А кто мы? — спросил президед.

— Мы — русские! С нами Медиа! — отчеканили все, кроме Шопенбаха.

— Что же нам тогда с ним делать, господин президед? — спросил самый Чёрный Из Людей.

— Я скажу вам. Но не при Шопенбахе, конечно, а то он поймёт, какой у нас план. А мы же не дураки?

— Не дураки! — взревели все, кроме Шопенбаха.

Шопенбах встал, подошёл к мойке, открыл воду и принялся мыть граали.

— Ладно, кореша, возвращайтесь на базу, — сказал президед. — А мы тут ещё поболтаем.

Кореша отчалили.

— Уважаемый Шопенбах, у меня к вам есть вопрос, — сказал президед.

— Задавайте, пожалуйста.

— Сколько вы зарабатываете?

— Не знаю, на жизнь хватает.

— Прямо уж и не знаете? — заискивающе улыбаясь, спросил президед.

— Нет. Зачем?

— Тогда скажите, пожалуй, сколько у вас грязных граалей в мойке?

— Уважаемый президед, мы что, на экзамене по арифметике?

— Но это простой вопрос, не так ли?

— Оскорбительно простой для самого умного человека в реальности.

— Просто любопытство, Шопенбах! Очень прошу, ответьте!

— Кажется, интернет завис, — сказал Шопенбах. — Надо перезагрузить роутер.

И отключил медиавизор с недовольным президедовым лицом. После этого Шопенбах откупорил бутылку Bourgogne Pinot Noir La Vignee, взял вымытые граали и отправился со всем этим в спальню, где его ждала миловидная рыжая девка. Она, конечно, всё слышала.

— О Шопенбах! — вскричала она, бросаясь ему на шею. — Ты такой крутой! Кто бы мог подумать, что интеллект может так возбуждать! Молю, раздень меня, свяжи этой бечевой из натурального льна, а после — делай со мной всё, что пожелаешь, даже если я буду умолять остановиться!

— Не так быстро, милая, — сказал Шопенбах, ласково снимая с шеи девку и наливая в граали вино. — Давай сначала выпьем.

— Давай! О Шопенбах! А почему президед задал этот дурацкий вопрос о количестве граалей?

— Откуда же мне знать, — пожал плечами Шопенбах.

— Но ты же самый умный! Значит, ты знаешь всё!

— Быть самым умным — не значит быть самым эрудированным. Я не знаю всего, но знаю общие принципы, по которым всё работает.

— Значит, ты можешь вычислить ответ на любой вопрос, разве нет?

Шопенбах, протягивая девке грааль, ненадолго замер. Было видно, что такого вопроса он от неё не ожидал. Конечно, он знал, почему президед спрашивал об этом. Древнее славянское пророчество гласило, что русскую землю освободит от власти Диавола тот, кто лучше всех владеет литерами, но совсем не понимает чисел. Президед пытался выяснить, каковы отношения с числами у Шопенбаха, а значит, подозревал, что пророчество сбывается. Девке об этом всём, да и вообще о силах зла, знать не следовало, чтобы её не таращило сверх меры.

— Ты права, милая, — сказал Шопенбах. — Я могу вычислить ответ на любой вопрос. Но не хочу. А хочу поднять тост за твою красоту!

— Нет! — воскликнула девка, отдаляя свой грааль от Шопенбахового. — Я не хочу быть красивой! Я хочу быть умной, как ты!

— Это не сделает тебя счастливой, детка. Лучше оставайся такой, какая ты есть.

— Нет! — снова воскликнула девка. — Ты не хочешь отвечать, потому что боишься, что я стану такой же умной, как ты, и тогда я стану королевой безумцев и вообще всего, а ты останешься с носом!

— Детка, — сказал Шопенбах. — Ты у меня такая фантазистка!

— Да! — воскликнула девка. — Я фантазистка! И поэтому ты меня не проведёшь!

Девка решительно поставила грааль на стол и зацокала к выходу.

— Малышка, — непонимающе молвил Шопенбах. — Ты куда?

— Я раскусила тебя! На самом деле ты очень-очень-очень нехороший! И нельзя, чтобы ты всех победил. Отныне ты мой заклятый враг. Я стану великой воительницей света и спасу человечество — от тебя!

— Но ты даже не попробовала вино! И как же шибари и прочее?!

— Сам пей своё вино и связывай сам себя!

Девка покинула здание.

— Бля, — сказал Шопенбах.

[Продолжение следует]

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Бродяга пришёл в жаркий день, когда я укрывался от солнца на веранде бара «Самадхи». Я пил лагер и силился выдавить из себя начало нового стихотворения, получалась какая-то ерунда вроде «Жажда жизни вызывает зависимость…» Я услышал, как бродяга говорит мужчинам за соседним столом:

— Здравствуйте. Можно к вам обратиться?

— Нет, — резко ответил кто-то из них.

Но бродяга продолжил:

— Вы не могли бы купить мне пива? Очень прошу.

— Этого не случится.

Было очевидно, что сейчас он обратится ко мне, и я стал заранее решать моральную дилемму. Один мудрый человек научил меня, что нищим и бродягам не нужно давать денег, но нужно делиться с ними едой. Так я обычно и поступаю. Но про пиво тот человек ничего не сказал. Что такое пиво? Если выбирать между деньгами и едой, то это, скорее, еда…

Бродяга не дал мне закончить эту мысль:

— Здравствуйте. Вы не могли бы купить мне пива? Я изнемогаю от жары.

Передо мной стоял невысокий плотный мужчина с более чем загорелой кожей и в потемневшей одежде. Лицо его носило следы давней дружбы с алкоголем, но глаза были добрыми, без тени обиды или презрения, какие порой селятся во взглядах бродяг, поверивших, что их такими сделало общество, и теперь оно им за это должно. За спиной его громоздился большой грязный холщовый рюкзак.

— Что ж, — сказал я, — почему бы нет. Давайте дождёмся… кого-нибудь.

Я поймал себя на том, что не могу сказать, кого именно мы дождёмся, поскольку в «Самадхи» за стойкой и в зале работают одни и те же девушки, являясь при этом и барменами и официантами. Если бы я сказал, что мы дождёмся бармена, это прозвучало бы абсурдно, потому что бармен обычно находится за стойкой и не выходит на веранду. А сказать, что мы дождёмся официанта, я тоже не мог, поскольку это было бы несправедливо по отношению к бармену, которым этот официант также является.

Пока мы ждали, бродяга начал развлекать меня восхищённым рассказом о себе и обо мне:

— Я всю страну объездил, от Владивостока до Петербурга. И нигде ещё, слышите, НИГДЕ мне не покупали пиво!

— Но вы не прекращали пытаться, не так ли, — сказал я, конечно, не поверив его словам.

— А почему вы мне не отказали? — не унимался он. — Да потому что вы любите людей! Да! Нет, — он посмотрел на мужчин за соседним столом, — к вам, конечно, тоже никаких претензий. Но вы, — он снова повернулся ко мне, — Вы любите в человеке че-ло-ве-ка!..

Мне было уже достаточно неловко, чтобы из бара вышла Инара. Иисусе, что это была за женщина.

Я заприметил её не сразу, хотя бывал в «Самадхи» время от времени на протяжении уже нескольких лет. То есть я видел её там всё это время, но она ничем не выделялась — по-крайней мере, при мне. А потом я впервые сел за барную стойку (даже не помню, почему), и всё начало меняться.

В тот вечер показывали футбол — в главном зале он шёл беззвучно, и играла музыка — как всегда в «Самадхи», великолепная — возможно, ‘Break Away’ Бобби Колдвелла, а может, что-то из Ричи Котзена. В соседнем зале футбол шёл со звуком, и за столом перед экраном собралась группа спортивных любителей.

Один из них, недовольный чем-то в игре любимой команды, пьяно и громко выругался. Но не единоразово, от переизбытка эмоций — он стал орать на телевизор, в грубой форме давая изображениям футболистов советы о том, как им следует делать своё дело. К нему начали подключаться и другие окружающие. Инара, эта очаровательная хрупкая девушка, немедленно прошла во второй зал и строго и громко сказала зачинщику:

— Мужчина, ведите себя потише, пожалуйста!

— Но я… Но они…

— Мне всё равно. Не нужно мне здесь орать матом на весь бар, — Инара поставила интонацией жирную точку, и мужчины утихли, а я почувствовал, как немного больше крови, чем обычно, прилило в нижнюю часть моего тела.

Тогда я впервые заметил её. Все эти годы она носилась вокруг на своих двух лошадках, вытатуированных на накачанных икрах, и в красной клетчатой юбчонке, загорелая, с большими добрыми и немного грустными глазами, готовая, как оказалось, в любой момент выпустить шипы, но в остальное время — гостеприимная и приветливая настолько, что, утопая в этой любви, ты не замечаешь её источника, как не думаешь об операторе, увлечённо смотря фильм с хорошей операторской работой. Я впервые заметил Инару, и это было как гром среди ясного неба, и прежде чем я успел прийти в себя, она вернулась за стойку, подошла ко мне и кивнула на мои табачные принадлежности:

— Ты не мог бы скрутить мне папиросу?

Я смог.

Это был первый раз, когда она обратилась ко мне на ты. Как будто она почувствовала, что я её впервые заметил. Я что-то сказал Инаре, а она мне, и в конечном итоге мы поладили. Я не стал спрашивать её имени, потому что уже слышал его в обрывках разговоров на баре, и своего имени тоже говорить не стал — сам не знаю, почему, кажется, я впервые подумал, что оно совершенно неважно.

Я стал бывать в «Самадхи» чаще, приводить туда сподвижников. Однажды мы сидели на веранде и услышали из-за крайнего её стола громкое пьяное мужское хоровое пение — очень фальшивое, а потом и звон бьющейся посуды. Из бара вышла Инара и направилась к месту событий. Я наблюдал краем глаза, на случай, если мне придётся вмешаться. Но мне не пришлось — она справилась с ними в течение одной минуты. Довольно наглые поначалу, мужчины утихомирились, заплатили по счёту и ретировались. Я почувствовал довольно сильное возбуждение, впервые после разрыва с бывшей. Позже тем же вечером я увидел, как Инара выходит из задней двери «Самадхи» с огромным, в её рост, чёрным мусорным мешком и с размаху, через себя, не делая ни одного лишнего движения, бросает его в мусорный бак. В тот момент у меня наконец встал в полную мощь.

Могла ли Инара знать, что приводит меня в чувства? Могла ли видеть, что уже много дней я определяю, что день окончен, не по заходу солнца, а по тому, что она начинает протирать столы со своей птичьей брызгалкой? Могла ли представить, что мне пришлось чуть ли не силой заставить уйти из бара готовую на всё рыжую, одну из всех оставшуюся со мной за столом под конец мероприятия — чтобы Инара увидела, что я ухожу один? Не знаю. Инара наслаждалась собой, а меня одаривала прежней дозой гостеприимства, не позволяя ни себе ни мне лишнего, хотя, несомненно, не могла не ощущать мою глубокую симпатию.

Время от времени будучи за стойкой, я стал замечать, что Инара лихо искривляет и вращает реальность и играючи побеждает всякого наглеца его же оружием. Например, для одних бар скоро закрывался, для других работал ещё полчаса — причём и то и другое было правдой, повёрнутой разными сторонами, в итоге одни уходили, другие оставались. В одно время сладенькие девочки чуть не свели меня в могилу. Я знал, что теперь мне нужна женщина, очень сильная и смелая женщина, способная вместе со мной вывернуть реальность наизнанку — в масштабах гораздо больших, чем один бар. И я ни в ком её не находил. А Инара могла бы справиться с этим. Но был ли я достаточно силён для неё, достаточно смел? Мог ли я дать ей хоть что-нибудь?

— Инара, — сказал я. — Могла бы ты налить путнику бокал пива с собой?

Она быстро смерила бродягу взглядом, не пришла в восторг и сказала строго:

— Да, но — это разовая акция. Больше это никогда не повторится.

— Да-да, — закивал бродяга, — разовая. Спасибо большое.

Инара вошла в бар и вскоре вернулась с пивом в пластиковом бокале, поставила его на мой стол перед бродягой. Бродяга взял бокал и рассыпался в благодарностях и лести, Инара взглянула на меня без осуждения и отправилась дальше. Когда бродяга ушёл, и Инара снова проходила мимо, я сказал ей:

— Считаешь, не стоило?

Она остановилась и твёрдо сказала:

— Нет. Он сюда вернётся. А с ним и другие.

— Он бродяга, а не приживала, — сказал я. — Он путешествует. Почти как буддийский монах. Только бухает.

— Не так уж далеко он путешествует. Его уже здесь видели третьего дня, загорал на лужайке.

— Я не даю бродягам денег, но считаю необходимым делиться едой.

— Это не еда, это алкоголь. Это блажь. Если бы он хотел есть — другое дело.

— Знаешь, я был бездомным, относительно недавно. Конечно, я не ходил и не просил незнакомцев купить мне пива, но ситуация была преотвратная. И я знаю, что человеку иногда не хочется есть, но в то же время просто смертельно необходимо выпить. От этого может зависеть вся его вера в себя, вся его жизнь.

— Да, и за этим он вернётся. И ещё тут цыганка ходит.

— Отправляй их всех ко мне.

— Я буду отправлять их гораздо дальше, — сказала Инара. — Я буду выгонять их лопатой. Или шлангом.

— Чёрт, я просто укрепляю позиции среднего класса! — воскликнул я. — Если мы не будем стягивать края пропасти, разделяющей богатых и бедных, то она вскоре поглотит всех нас!

Инара чуть улыбнулась, но быстро стала вновь серьёзной.

— Я не осуждаю тебя, — мягко сказала она. — Но если мы не будем держать планку, бар превратится в притон.

— Я понимаю, о чём ты толкуешь, — ответил я. — Разве Христос не вскричал «Довольно!», когда его чуть не растерзали все бедолаги, которых он хотел излечить. Но в нашей стране читают не только Библию, а ещё Чарлза Буковски, Генри Миллера, Эриха фон Неффа, зачитываются приключениями заокеанских бродяг, тех, которые в итоге не сдохли где-то в канаве и смогли стать известными писателями. Но когда мы видим такого же, Господь, точно такого же бродягу перед собой, в реальной жизни, мы просто отворачиваемся? Мы просто не можем купить ему пива? И разве это не подлинное лицемерие?

— Я склонна верить в лучшее, — сказала она, — но этот парень менее всего был похож на писателя.

— Да откуда нам знать, как теперь выглядят писатели, — развёл руками я. — Может быть, это был русский Уильям Берроуз под прикрытием.

— Может быть. Но мы не подаём «Завтрак нагишом», — сказала Инара и отправилась дальше. Я кончил.

Я скрутил и закурил папиросу, стал писать заметку в смартфоне. Кто-то подошёл к моему столу и поставил на его противоположный край недопитую чашечку эспрессо на блюдце. Я не стал поднимать глаза выше чашки и вернулся к своим делам. Кто-то вышел из бара покурить, и ему нужно было куда-то поставить свою чашку, он выбрал для этой цели мой стол — да и поебать, жалко мне что ли. Но вот, уже выкурив половину своей сигареты, он обращается ко мне.

— Вы не против, что я тут?

Я поднимаю глаза. Высокий, хорошо одет, пьяно-развязный, старше меня, щетина, слишком длинные пальцы. Нужен ответ без вовлечения в диалог.

— Не против, — отвечаю я и возвращаюсь к заметке.

— Ну и славно, — он берёт пепельницу с моего стола, некоторое время стряхивает туда пепел, а потом ставит её обратно на стол настолько небрежным движением, что она звякает о мой бокал пива.

Он поднимает блюдце с чашкой, отпивает кофе и ставит блюдце на стол так, что чашка отскакивает на несколько сантиметров вверх. Я не обращаю внимания. Тогда он говорит, кивая на мои табаки:

— Некисло.

— Да.

— Можно угоститься?

— Пожалуйста.

Он берёт две мои пачки табака, изучает их.

— Вот это дерьмовый табак, — говорит он. — А этот ничего.

Он кладёт обе пачки обратно на стол, видимо, передумав угощаться.

— Вы, наверное, пост пишете, — говорит он. — Прямо как моя жена. И не подходи, говорит, ко мне, я пост пишу. И пишет. Час может писать, два.

— Вроде того.

— Может, вас угостить чем-нибудь?

— Спасибо, не стоит.

— Не стоит? Ну ясно.

Он забирает чашку и уходит в бар.

Бродяга был не совсем прав, говоря, что я люблю человека. Я видел самые тёмные стороны чужих и собственной души, и любить там нечего. Того, кто любит всех, распинают на кресте в окружении толпы. Тот, кто не любит никого, умирает в одиночестве. Но я люблю некоторых, люблю тех, кто измучен, обескровлен, кто слишком занят, идя сквозь огонь, чтобы ебать другим мозги. Мне страшно, когда я в порядке, потому что это меня не дисциплинирует, потому что это делает меня ближе к тому моменту, когда я, алча внимания, звякну своей блядской пепельницей о чей-то бокал. Если бы в пожаре погибали бродяга и этот длиннопалый, и я мог бы спасти только одного, я бы, не раздумывая, выбрал бродягу. А потом купил бы ему ещё пива, просто потому что он оставил меня и всех остальных в покое, когда ушёл в путешествие во все стороны и внутрь, которое я, избалованная игрушка цивилизации, уже никогда не смогу себе позволить. А если бы в пожаре погибали бродяга и Инара, и я мог бы спасти только одного, то я либо сделал бы невозможное и спас обоих, либо сгорел бы с ними третим ко всем хуям. Мне тридцать два. Я навыбирался. Довольно.

Скорее всего, ты не любишь настоящей жизни, вот что я хочу сказать тебе, мой дорогой читатель. Ты не хочешь видеть бродяг, но хочешь читать об их приключениях, как будто они — сраные единороги. Ты даже подражаешь этим бродягам, когда пробуешь свои силы в написании текстов, но ты не выносишь их запаха, когда они рядом. И ты не распознаёшь реальность в художественных произведениях, состоящих из неё на 99%, потому что тебе это неудобно: верить, что с кем-то за стеной произошло то, что могло бы произойти с тобой, найди ты в себе силы поднять жопу с дивана или покинуть прохладу офиса фирмы, занимающейся неизвестно чем. Ты хочешь жить на красивом облаке, куда по одному зову твоего большого пальца прибывают такси и курьеры с едой. Ты не желаешь ничего знать, если только автору не удалось заинтересовать твоё королевское высочество яркой заставкой с растянутым в неестественной эмоции еблом, которое при нажатии на кнопку «плей» расскажет тебе своё мнение о какой-нибудь несусветной хуерге, про которую ты и слыхом бы не слыхивал, если бы не прямой контентопровод, подключенный к твоему, небожитель, облаку, парящему высоко над смертью, настолько высоко, что тебе уже кажется, что её нет и никогда не будет, в то время, как она всегда находится в одной доле секунды от тебя, и она передаёт тебе привет. Она передаёт, что послезавтра она смоет тебя нахуй вместе со всем Вавилоном, вместе с твоей чашкой эспрессо, с твоей щетиной, твоей женой, её щетиной, вашей сраной ипотекой, жиреющими детьми и поездкой в Турцию. Ты надрачиваешь свой конец контентопровода, очень избирательно относясь к тому, чем он сегодня кончит тебе в глаза: новости литературы — скрыть нахуй, ню-модели рассказывают о Великой Отечественной войне — больше такого контента, Джарвис! И нахуй тебе не обосрались уже даже ни Буковски, ни Миллер, ни фон Нефф, ведь у тебя есть потоковое порно, где толпой насилуют совершеннолетних и вроде бы очень довольных этим девок, а значит, мастурбируя на это, ты делаешь мир лучше, и когда ты кончишь и снова возбудишься, то прочитаешь в лучшем случае рассказ какого-нибудь ебучего Сергея Иннера, который начинает текст так, чтобы ты засмеялся и подсел на крючок, а потом все сочно описанные героини начинают с разбега отдаваться невзъебенно крутому лирическому герою, тем охотнее, чем большим мудаком он себя показал в отдельно взятой ситуации. Ты хочешь так же? Конечно, блядь, ты хочешь так же — ты хочешь не делать ничего и получать за это всё, сраная мамина спиногрызка. Так иди ты нахуй, читатель, которого я только что описал. Иди ты нахуй, вот такой читатель, срочно, в своих индивидуально изготовленных ортопедических стельках и эко-башмаках. Иди нахуй вместе со мной, потому что я — точно такой же обрюзгший, бесполезный, трусливый, изнеженный, капризный, сопливый, слабый, желающий всё подмять под себя, закрывающий глаза на несправедливость, лгущий близким и себе, уродливый душой, не способный принять себя настоящим, душный, занудный, живущий прошлым, жалеющий себя, требующий к себе постоянного внимания, безразличный к остальным, ленивый, похотливый, самовлюблённый, хитрожопый говнюк. Таким меня создал Господь, и поэтому я всё валю на него, и мне похуй, мне реально похуй, заебашит он меня в следующую секунду молнией или прибережёт инсульт для какого-нибудь случайного счастливого дня моей жизни, мне надоело это многолетнее бесконечное наваливание хитровыебанносплетённых сетапов без какого-либо панчлайна. Без какого-либо, нахуй, панчлайна. Ебани панчлайн, Господь! Ебани уже этот ёбаный панчлайн, даже если он не очень! Давай, ебани этот ёбаный панчлайн, я готов, думаю, мы все уже готовы. А пока мы ждём этот ёбаный панчлайн, пойдём нахуй вместе, читатель. Пойдём нахуй вместе, станем там работать над собой до полного изнеможения, пока другие будут хорошо выглядеть и в упор не замечать, что они — полное говно. И тогда, может быть, когда конец света, наконец, снизойдёт ебужинным панчлайном этой затянувшейся сверхъестественной шутки, мы успеем посмеяться хотя бы несколько мгновений, прежде чем нас распиздрячит на атомы, кварки и то, из чего состояли бы кварки, будь в этой вышедшей из-под контроля иллюзии хотя бы что-нибудь, кроме бесконечного самоповторяющего и самоусиливающего абсурда.

Я допил своё пиво, рассчитался с Инарой и отдаляюсь от «Самадхи» дорогой, вымощенной благими намерениями.

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Пришла. Возьми, говорит, в ассистенты редактора: вот тебе моё резюме с мосечкой симпатичной, вот тебе фактов набор. Первый. Я что-то там оканчивала. Второй. Я в Америке работала. Третий. Я исполнительная знаешь какая? Знаешь?

Догадываюсь, говорю, но, боюсь, ты не туда пришла. Стажировку, конечно, могу предложить. Но денег не дам.

— Почему?

— Потому что у меня их как грязи.

— То есть очень много?

— То есть все ушли в трубу.

— Понятно. Значит, совсем денег не дашь?

— Иногда нам большие проекты заказывают. Дам под администрирование, если будешь справляться с остальными обязанностями. Там и подзаработаешь. Но сильно на это рассчитывать не стоит. Со всей этой пандемией концы с концами еле сходятся. А скоро налоговая опять станет душить.

— Всё равно. Я согласна. Мне очень интересна эта работа.

— Почему?

— Ну… У вас всё так стильно, я аж ахнула.

— Ладно. Приходи завтра в одиннадцать.

Пришла без десяти двенадцать. Двадцать два годка ей. Смазливенькая, небольшая такая. Сто тысяч почему. Спрашивает, начинаешь отвечать, перебивает другим почему, отвечаешь на него, перебивает ещё, не слушает тебя вовсе. Потом упрекает в многословии.

Обосновалась на диване у меня за спиной.

— Вон же, — говорю, — стол есть.

— Мне неудобно, когда ты на меня смотришь.

Весь день сидит позади меня. Бомбардирует вопросами. Верчусь то вправо, то влево, чтобы ответить, разминаю шею.

— Собери, — говорю, — сто имейлов выставочных центров.

— А зачем?

— Добавим в рассылку.

— Что за рассылка?

— Рассылка с коммерческим предложением. В первом письме...

— Что за предложение?

— Работы с текстом, озвучка и…

— Только на русском языке?

— Ты мне дашь договорить хоть раз?

— Да всё понятно.

— Тогда повтори, что я сказал.

Помедлила и говорит:

— Не буду.

— Слушай внимательнее, пожалуйста.

— Я внимательно слушаю.

— Ты всё время перебиваешь.

— Я не перебиваю.

— И всё отрицаешь.

— Нет, не всё.

Смотрю и вижу себя десять лет назад.

— Так как насчёт ста имейлов? — говорю.

— Сделаю.

Прошло два часа. Показывает результат.

— Вот.

— Что это?

— Письмо для эстонской паромной компании.

— Почему?!

— Отправим, познакомимся, получим проект.

— Ты хорошо помнишь, какая задача перед тобой стояла?

— Да, но это ведь лучше!

— Почему ты так думаешь?

— Я жила за границей. Я знаю, как с ними надо.

— Стася, послушай, пожалуйста. Ты — ассистент редактора. Ты не делаешь то, что ты хочешь, ты...

— Да знаю я!

— Не перебивай. Перед тобой стояла задача собрать сто имейлов...

— Это скучно! И письма твои скучные. Я лучше написала. Именное, с обращением, с цепляющим вопросиком в конце, вот, смотри. Без всяких коммерческих предложений. Ох, и почему ты хочешь брать количеством, а не качеством?

— Я не хочу ничего брать, тем более, количеством. Но писать по одному письму каждой компании и ждать, пока они ответят, я уже пробовал. Поэтому теперь я пишу сразу нескольким тысячам. И если хоть один адресат откликнется, то это уже...

— И как, откликаются?

— Откликаются.

— Раз ты такой умный, то где твои деньги?

— Деньги — не показатель большого ума.

— Показатель.

— Тогда где твои?

— Знаешь что? Я сейчас пойду на Хедхантер и найду себе там нормальную работу с окладом. Что ты на это скажешь?

— Сходи.

— С моим резюме меня много куда возьмут.

— Ну сходи, сходи.

— Вот так, значит?

— Ну да, не будем тратить время друг друга.

— Друг друга? Да я тебе вызвалась помогать практически бесплатно!

— Не совсем. Ты тратишь своё время на стажировку. А я трачу своё время на твоё обучение. Так что мы квиты. Одолжений мне не нужно, ясно?

Подутихла.

— Ясно.

— Вот и славно. Так что выполняй свои задачи, без импровизаций.

— Хорошо.

Рабочий день подошёл к концу. Времечко было напряжённое: заказчиков мало, неожиданностей выше крыши, скоро платить аренду.

У меня состоялся очередной сорокапятиминутный телефонный разговор с клиентом, который уже два месяца не решался заказать пустяковый проект. Задавал мне снова и снова одни и те же вопросы. Подозревал меня в чём-то, хотя мы ещё не начали работать. Когда я повесил трубку, Стася сказала:

— Почему ты такой спокойный? Это же ад.

— А если я буду беспокоиться, это поможет?

— И то верно.

— Как с имейлами?

— Я почти дописала письмо.

— Какое письмо?

— Эстонским паромщикам. Я же тебе говорила.

— Ты всё ещё пишешь письмо эстонским паромщикам?

— Ну разумеется.

— Но почему? Ведь перед тобой стоит задача найти...

— Потому что это лучше!

— Так, ладно. Допустим. Но почему ты всё ещё его пишешь? Ты же написала его в обед.

— Тогда ещё не совсем. Теперь вот почти дописала.

— Стася. Послушай внимательно. Ты должна собрать сто имейлов. И прислать их мне. Больше ничего делать не надо. Ты меня понимаешь?

— Конечно.

— Тогда повтори.

— Мне нужно собрать сто имейлов. Больше ничего.

— И прислать их мне.

— Да.

— Отлично. Займёшься?

— Не могу. Мне нужно закладку забрать.

— Чего?

— Просто травка.

— Иди с глаз моих!

Стася пошла с глаз моих. Это была пятница. В течение выходных от неё ни слуху ни духу. Думал, всё. Нет, в понедельник приходит — в два часа дня.

— Я на собеседовании была.

— Куда?

— В рекламу.

— И как?

— Сказали, я лучшая из всех кандидатов.

— И что? Взяли?

— Сказали, перезвонят.

Села за моей спиной, уткнулась в ноутбук.

— Как с имейлами? — говорю.

— Ох! Снова здорóво!

Я повернулся и сказал ей всё, что думал, взглядом. Подействовало. Через час нашла и прислала сто имейлов.

— И что теперь?

— Проверим, не дублируются ли, и подключим к рассылке.

— А что потом?

— Напишем письмо и будем работать дальше.

— А мне что делать?

— Отыщи ещё соточку.

— Что? Опять?

— А как ты хотела? Каждый день по сто.

— Каждый день?

— Каждый день.

— И что ты им пишешь?

— Я тебе рассказывал, ты не слушала.

Стася горько вздохнула, но со своей участью смирилась. Всю неделю мы проработали вместе. Обедали тоже вместе, иногда я готовил, а она мыла посуду, иногда наоборот — выбор я обычно предоставлял ей, мне было всё равно. Какая-то работа выстроилась. Я был доволен.

Пятница выдалась тяжёлой. К вечеру я был у дантиста, потом наполовину обездвиженным ртом вёл очередные переговоры с всё тем же заказчиком. Стася пригасила свет, включила расслабляющую лаунж-музыку. Но я расслабиться никак не мог. Арендную плату нужно было внести в понедельник, а заказчик всё ещё искал подвох. Повесив трубку, я посмотрел на часы и понял, что сегодня лучше больше ничего не делать.

— Почему ты такой спокойный? — снова спросила Стася.

— Говорю же, беспокойство не поможет.

— Почему ты не поторопишь клиента?

— Потому что тогда он забеспокоится.

— Тогда почему…

Я больше не мог отвечать на почему и резко сменил тему.

— Есть трава? — спросил я Стасю.

Она замолчала и одним движением достала откуда-то пакет чая и папиросную бумагу.

Мы вышли в пространство между оконными рамами и раскурили косячок. За окном ходили трамваи и троллейбусы, люди да машины, и кто из них кто — пёс их разберёт. Тёмный вечер пролился на город и теперь застывал в форме Литейного проспекта.

— Ну что, Стася, из рекламы позвонили?

— Нет.

— Ну ничего. Найдёшь себе других толстосумов, да и уйдёшь отсюда.

— Не уйду.

— Почему?

— Мне тут интересно.

— А деньги что ж?

— Ну, ногти, конечно, хотелось бы сделать, — Стася продемонстрировала красивый, но уже облезающий маникюр.

— Это да, — говорю. — Но не всё сразу.

— Ну да, ну да.

Мы вернулись в редакцию, где мягко стелились музыка и свет. Я лёг на диван, Стася села напротив. Она, как было видно, никуда не торопилась.

— Да уж, — сказала Стася. — И сколько тут таких девок через тебя прошло.

— Не понял, — сказал я. — Ты о чём?

— Да о том самом.

— Поясни.

— Наебёшь ты меня, как пить дать наебёшь.

— Доверие невозможно выпросить. Хочешь доверяй, хочешь нет.

— Это так.

Я почувствовал, что спина моя всё ещё каменная, и сказал, боясь услышать в ответ усмешку:

— Стася, а ты умеешь делать массаж?

— Умею, — усмехнулась она, скрывая смущение.

— Сделаешь?

Она встала. Я снял рубашку и лёг на живот. Стася приблизилась, чуть слышно проронив себе под нос:

— Дура ёбаная.

Стася сидит на мне верхом и мнёт мне спину. Ручки у неё слабенькие — почти ничего не чувствую — но ласковые, что уже помогает. Мнёт-мнёт.

— Стася, очень хорошо. Только сильнее.

— Вот так?

Ничего не чувствую.

— Да, так лучше. Только ещё сильнее.

— Вот так?

Никаких изменений.

— Да, очень хорошо. Только ещё немного сильнее...

Стася спрашивает:

— Не страшно тебе так жить?

— Как?

— Без уверенности в завтрашнем дне.

— Страшно. Но я не боюсь страха.

— Почему?

— Страх не мой господин.

Стася хмыкает.

— Довольно смело заявлять, что ты господин страха.

— Этого я не заявлял, — поправляю я. — У нас с ним другие отношения. Мы со страхом делаем кое-что вместе. Мы партнёры, если угодно.

— Вот как?

— Человеку страх полезен.

— Чем же?

— Он нас бережёт.

— Да это понятно.

— А что тогда непонятно?

— Да всё понятно.

— Стася.

— А?

— А кем ты в Америке работала?

— Мороженое продавала.

— Оптом?

— С лотка.

— «Ворк энд тревел»?

— Типа того.

Помолчали.

— А как ты считаешь, ты смелая?

— Не знаю. Наверное, нет.

— А я считаю, что ты очень смелая, — говорю я, переворачиваясь и отодвигая Стасю к спинке дивана.

Она спокойна, словно того и ждала, придерживает меня за плечо, смотрит искоса покорно. Я дотягиваюсь до своей рубашки, беру её и начинаю надевать. Добавляю:

— Иногда даже слишком смелая.

Стася начинает собираться. Когда она уже одета и собирается выйти, я подхожу и обнимаю её:

— Спасибо за массаж, Стасенька. Это нечто.

— Пожалуйста.

Спешит уйти. Теперь, думаю, точно не вернётся.

Как бы не так. В понедельник в полтретьего как штык.

А мне как раз утром позвонили, есть проект. Небольшой, но на аренду хватит. И срок на всё про всё неделя, хотя по-хорошему я бы месяц взял. Сижу в пене — вечером сдавать первый этап. Стася пришла, кофе выпила, походила туда-сюда, поспрашивала меня обо всём, я ей объяснил коротко, не отвлекай, говорю, завал. Она мялась-мялась и вдруг говорит:

— Заплати мне хоть десятку.

— Давай не сейчас.

— Конечно, как деньги, так не сейчас.

— Ты издеваешься?

— Дай на ногти десятку, жалко что ли?

— Не дороговаты ноготки?

— Ты вообще офигел? Да как у тебя язык поворачивается!

— Так. Тихо. Я работаю. Всё потом.

— Ты думаешь, я тут бесплатно буду вкалывать?

— Ты вообще помнишь, о чём мы договаривались?

— Да я себе мигом работу найду.

— Ты можешь помолчать?

— Почему?

— Я сейчас занят. Потом обсудим.

— Почему не сейчас? Я что пустое место? Дай десятку, жалко что ли?

В конце концов я психанул. Ладно, думаю, не отстанет же. Почуяла деньги.

— Хорошо, говорю. Десятку дам. Только замолчи.

Замолчала. Я выдохнул и продолжил работать. Её хватило секунд на тридцать.

— А потом сколько? — говорит.

— Ты о чём?

— Ну дашь десятку, а потом сколько?

— Ты понимаешь, что я занят?

— Ой, да чем ты там занят! Сколько ты мне заплатишь через месяц? Сколько через два? Я тут бесплатно работать не собираюсь! Меня с моим резюме мигом везде возьмут!

В тот миг я понял, что если ты умеешь держать себя спокойно и вежливо в любой ситуации, то люди становятся убеждены, что у тебя много денег, и что ты должен им их заплатить. Вот если ты склонен к панике и нытью, тут проще — тебя жалеют и многого не ждут. А если нет, то будь любезен, плати. Разве можно поверить, что у такого человека, как ты, может не быть денег? Скорее уж поверят, что ты скряга. А потом, глядишь, и тебя заставят в это поверить. А скрягой быть ой как неприятно. С другой же стороны, у кого суп жидкий, а у кого жемчуг мелкий.

Несколько человек должны мне крупные суммы. Краем глаза наблюдая их ленты в соцсетях и самую малость разбираясь в марках вин, могу сказать, что только в публикациях некоторые из них выпили больше, чем мне должны. Неужели и Стася будет смотреть на меня так? И неужели я должен думать об этом вместо того, чтобы заниматься работой?

— Собирай вещи и уходи отсюда, — сказал я Стасе.

Примолкла. Собиралась очень медленно. Сидела, смотрела то в окно, то в стену, то в пол. Но собралась. Только уже с порога чуть слышно пикнула:

— И что, ты меня вот так вот выгонишь?

Я кивнул, не отрываясь от монитора.

— И всё? Это всё?

— Да.

— После всего, что между нами было?

— Так, — говорю. — Если уходишь сию секунду, то можешь прийти в понедельник, обсудим твою возможную работу в другом качестве.

— Хорошо.

Умотала. У меня была чудесная неделя и волшебные выходные без сна. Чудом успел закрыть проект.

В понедельник пришла в час дня, села.

— Значит, так, — говорю. — Как от ассистента толку от тебя — в лучшем случае ноль. Но раз хочешь тут работать, и раз хочешь письма за границу писать — иди в отдел международных коммуникаций.

— Ого, а у нас есть отдел международных коммуникаций?

— Теперь есть. Будешь ведущим менеджером отдела международных коммуникаций. Но имей в виду — ставки у тебя нет. Приведёшь клиента, подпишем договор, 30% прибыли твои. В остальном о деньгах даже не заикаешься.

— Хорошо.

Открывает ноутбук.

— Стоп, — говорю. — Ещё кое-что. Работа удалённая. Ты тут не сидишь.

— А где же я сижу?

— Где хочешь, там и сидишь. Можешь по понедельникам приходить на планёрку. В остальном — делай что хочешь.

— Хорошо.

Ушла. Проходит день-другой, тихо. Я получил денег, оплатил аренду, ещё немного осталось. Купил риса.

— Ну что, — пишу Стасе. — Где мои табуны клиентов из-за рубежа?

Ответ мне:

— Я с мудаками бесплатно не работаю.

— Это к чему?

— Не вижу перевода за отработанный месяц.

— Какой перевод? Какой месяц? Ты тут пробыла недели три от силы.

— Дурачка не включай. Я с мудаками бесплатно не работаю.

— Ну давай, — говорю, — по порядку. Ты приходишь, мы договариваемся о том, что ставки у тебя нет, но ты можешь получить проекты с оплатой, когда они будут. В день когда я занят, и горят сроки, ты заводишь разговор о ставке. Я соглашаюсь, чтобы ты оставила меня в покое. Вместо этого ты продолжаешь меня пилить. Становится очевидно, что такая работница мне не нужна. Я довожу до тебя, что твоя стажировка в качестве ассистента редактора закончена, и прошу тебя удалиться, что ты и делаешь. Напоследок договариваемся о том, что встретимся в понедельник и обсудим возможность твоей работы в новом качестве. Ничего я не путаю?

— Я с мудаками бесплатно не работаю!

— Значит, ничего. Мы встречаемся в понедельник, обсуждаем новые условия сотрудничества, ты соглашаешься. Старые, естественно, аннулируются. Ставка тебе была обещана на должности ассистента редактора, которую ты покинула в следующие десять минут. Ты видишь эту ситуацию как-то иначе?

— Мне неинтересно обсуждать эмоциональную составляющую. Мы сошлись на цифре в десять тысяч. Оклад не получен. Новые условия и причины твоей неплатёжеспособности впредь меня мало волнуют.

— Ну хорошо. Предлагаю тебе два варианта. Первый — я тебе плачу часть ставки соразмерно части месяца, которую ты отработала, и увольняю. Второй — ты работаешь дальше на новых условиях и о ставке не заикаешься. Выбирай.

— У тебя сегодня что-то не то с когнитивными функциями, — ответила Стася, ни полслова не лгу. — Раскатываешь патетическую аргументацию, хочешь чтобы работа выполнялась, и не хочешь выполнять условия со своей стороны. Всё в порядке? А по поводу выбора, поскольку я бесплатно с мудаками не работаю, то для тебя он следующий: действительно заплатить мне то, что ты должен, и распрощаться или перестать быть мудаком. Выбирай.

Честно сказать, я не понял, как одно исключало другое. Но подумал, что мудаком мне переставать быть ни к чему, ведь для этого надо сначала согласиться, что я мудак, а это мне ни за чем не нужно, да и вообще всё это слишком сложно. Так что я решил дать девчонке денег. С налоговой расплатиться всё равно не хватало, а у неё, как я подумал, хоть хорошее впечатление останется. Потом, когда я буду на вершине, не сможет выползти в СМИ с какой-нибудь дрянной статейкой.

— Какой номер карты? — пишу.

— Отличный выбор, — отвечает. — Поищи выше в диалоге, у меня нет времени.

У меня, как и любого предпринимателя в 2020 году, времени был вагон. Я поискал в диалоге номер карты и отправил Стасеньке денег на ноготочки.

— Умница, — написала она. — Спасибо.

А ещё через три дня написала:

— Что, вот так всухую?

Я не знал, что она имела в виду. Я был занят и не хотел разбираться, так что ответил:

— Вкрутую.

Что бы это ни значило.

Её ответом было:

— С вами по-другому нельзя.

Похоже было, что Стася чувствует себя победительницей. Я её разубеждать в этом не стал. Зачем?

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Артём жил на набережной Фонтанки. Он был новый парень в городе, у него почти не было друзей. Подружка бросила его уже раз пятнадцатый за год — это каждый раз было одинаково больно, каждый раз по-настоящему и каждый раз навсегда. Но особенно в этот раз. В этот раз уже точно навсегда — сказала она.

Тут как раз пришло время платить за жильё, но денег не было, хотя свои кредиты Артём перестал выплачивать ещё месяц назад. Артём не мог устроиться ни на какую на работу уже полгода. Он все дни проводил в поисках вакансий, выполнял тестовые задания и ездил на собеседования, но его никуда не брали. Он думал, что если бы они могли только представить, как долго и как усердно он пытается найти работу, чтобы стать примерным членом общества, и как он искренен, и как он устал, то его сразу бы взяли. Но они не видели и не знали этого, а видели просто очередного человека, который пришёл на собеседование, так что не брали. Без злого умысла — просто не совпадало, и всё тут.

Возвращаясь с очередного собеседования, Артём остановился на набережной Фонтанки, недалеко от дома, и позвонил арендодателю.

— Пётр Олегович, я не могу с вами расплатиться. Мне нужно ещё несколько дней.

— Начинается, — со вздохом ответил Пётр Олегович, сдававший три пятикомнатных квартиры. — Сколько дней? У меня всё распланировано.

— Видите ли, я не могу сказать, сколько дней. У меня закончились сбережения, а работы так и нет, и я...

— Мне не интересны подробности. Мне нужна дата.

— Я бы с радостью вам её назвал, но мне не на что опираться. Мне не хотелось бы давать обещаний, не зная, что я их могу выполнить.

— Это не годится, Артём. У меня два кредита, мне нужно всё планировать.

— А у меня три кредита.

— Так, мы что тут мериться будем?

— Да вы же сами начали.

— Мне нужна дата. У нас подписан договор.

— Разве когда мы заключали договор, вы не говорили, что в счёт залога несколько дней отсрочки не проблема?

— Ха! Так это если ты последний месяц живёшь! Если последний, то живи себе за залог и съезжай. А нет – так изволь платить вовремя.

— А тогда это звучало иначе. Что ж, раз так, то я живу последний месяц и съезжаю.

— Как скажешь!

Пётр Олегович повесил трубку. Артём пошёл домой. Поднялся на четвёртый этаж, вошёл в пятикомнатную квартиру, вошёл в свою маленькую комнатушку. Тут была тахта, три шкафа, стол и стул. Оставшегося пространства едва ли хватило бы, чтобы отжиматься.

Артёму позвонил Пётр Олегович.

— Знаешь, Артём, я тут прочитал договор пристальней. Ты же ещё не прожил три месяца! Значит, залог не возвращается.

— То есть, вы предлагаете мне съехать не через месяц, а завтра?

— Ну, договор есть договор.

— Вы издеваетесь?

— Могу пойти тебе навстречу и дать ещё пять дней.

— Но вы же говорили...

— Договор есть договор! Пойти тебе навстречу?

— Нет, Пётр Олегович! — выпалил Артём не своим голосом. — Я не хочу, чтобы вы шли мне навстречу! Я хочу, чтобы вы пошли в совсем другом направлении! Угадаете в каком?

И прежде, чем Пётр Олегович начал угадывать, Артём бросил трубку. Нужно было съезжать.

Он открыл Яндекс.Недвижимость, нашёл комнаты самые близкие территориально к той, что снимал. Из них выбрал одну, где не нужно было вносить залог — всего в трёх кварталах. Позвонил хозяйке квартиры, извинился, что поздно, она сказала, что всё в порядке. По голосу это была довольно приятная и воспитанная женщина, звали её, конечно, Анастасия. Она рассказала Артёму, как хорошо в её квартире, и что там три комнаты, и что все соседи — молодые девушки, а одна из них художница. Артёму было всё равно, ему важно было только то, что он мог за несколько заходов перенести в ту квартиру свои вещи, не тратясь на заказ грузовика, или, может, попросить о помощи друзей с машиной, живших неподалёку. Конечно, Артём понимал, что ему придётся найти деньги на аренду, но с этой необходимостью он готов был справиться. Артём и Анастасия сошлись на том, что он придёт завтра утром посмотреть комнату и, если они договорятся, то он сможет вечером заехать.

Ночью Артём едва мог уснуть. Сердце бешено колотилось, и всё в теле ныло и сжималось от обиды, от невозможности противопоставить что-либо существующей несправедливости. Всё это началось около года назад: нищета, коммуналки, пятьдесят звонков в день от банковских отделов взысканий. Артём будто попал в мясорубку, сначала одним пальцем, а потом всей рукой и телом. Каждая мелочь тянула за собой другую, и в конечном итоге все они приводили к тому, что всё в жизни Артёма шло кошмарно. Но не просто кошмарно, а систематически кошмарно. Казалось, что реальность дала сбой или что некто всемогущий решил замучить Артёма, выдавить из него все соки себе на потеху. Нет денег – нет любви – нет мотивации – нет работы – нет денег, этот замкнутый круг продолжал набирать обороты, и каждый раз, когда Артём думал, что ещё никогда в жизни ему не было хуже, вскоре оказывалось, что это всё-таки не предел. И Артём снова понимал, что вот теперь ему точно хуже, чем когда-либо раньше. Но потом становилось ещё хуже. В конце концов уверенная и неотвратимая системность этого ухудшения сформировала у Артёма довольно чёткую и до безумия страшную мысль: «Лучше не будет уже никогда». Как следствие, Артём начал думать, что проживая каждый новый день, он лишь делает себе больнее. Он разлюбил жизнь и жил по инерции, на холостом ходу надежды. В жизни его уже давно не было ни счастья, ни удовольствий, ни смеха, только борьба за выживание 24 часа в сутки без выходных, подсчёт копеек да постоянная готовность к новой беде. Иногда Артёму становилось легче, и он понимал, что, кажется, справился, и казалось, что вот-вот начнёт отпускать. Но тогда случалась беда нового порядка — например, теперь ему светило стать бездомным. Больше всего той ночью Артёму хотелось лечь спать и не проснуться. Он хотел прекратить свои страдания и ещё он хотел, чтобы соседи, а потом и хозяин квартиры через какое-то время нашли его труп, и их охватили ужас и раскаяние. Артём думал о смерти каждый день уже много месяцев подряд. Самоубийство было самым простым и соблазнительным решением всех проблем. Часто он воображал, как перерезает себе кухонным ножом вены или горло. Лишь страх неизвестности и любовь к друзьям и близким останавливали его.

Артём наконец совладал с собой и уснул.

Проснулся. Пришёл по указанному адресу — дом на Люблинском переулке. День был тёплым и солнечным — первым действительно весенним днём в этом страшном году. Настроение Артёма немного улучшилось. Улучшилось оно и когда его встретила Анастасия, улыбчивая женщина с приятно округлыми чертами лица и тела. Высокие стены квартиры были выкрашены в белый. Находиться здесь было приятно. Анастасия провела Артёма в комнату, которая сдавалась, она была небольшой, но всё же больше, чем та, что Артём снимал у Петра Олеговича, и с большим окном, а стоила даже чуть дешевле.

— А вот, сразу рядом, туалет, — сказала Анастасия.

Артёму открылась маленькая аккуратная уборная, на стенах которой были постер фильма «Беспечный ездок», фото оперного концертного зала в Италии и несколько рисунков капителей колонн.

— Беспечный ездок! — воскликнул Артём. — Класс!

Анастасия засмеялась и закивала.

— Это та художница оформила?

— Да, это Оксана.

— А она сейчас дома?

— Её нет. Даша с Викой дома.

— Могу я с ними познакомиться?

— Конечно.

Анастасия провела Артёма к двери одной из комнат и остановилась рядом с ней, всё так же улыбаясь. Артём рассчитывал, что Анастасия постучит в дверь, но она этого не сделала, так что он постучал сам. Дверь открыла молодая девушка с коротенькими светлыми волосами и в мягком флисовом костюмчике светло-серого цвета. Она была красивой, даже очень, хотя, как показалось Артёму, немного походила на мальчика, что, впрочем, ничуть её не портило.

— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут Артём, я пришёл посмотреть комнату и подумал, что нам стоило бы познакомиться.

— Я Даша, — улыбнулась девушка.

Из-за её спины появилась вторая соседка, тоже очень красивая, с длинными тёмными волосами. Полуодетая, она приветливо и без стеснения помахала рукой:

— Я Вика!

Интересно, подумал Артём, лесбиянки или нет.

— Привет, Вика и Даша, — сказал он с игривой серьёзностью. — Знаете, я много жил в разных квартирах. Иногда соседи не находят общего языка. Так что лучше сразу выяснить совместимость. Скажите, Даша, как вы считаете, у меня нормальное лицо?

Даша, к радости Артёма, засмеялась и просто, открыто, голосом, полным жизни, сказала:

— Вполне себе!

Вика за её спиной добро хихикнула. Даша сделала шаг из комнаты, прошла мимо Артёма и зашагала по коридору, чуть покачивая бёдрами, обтянутыми мягкой тканью. Это было восхитительно.

Нет, подумал Артём, не лесбиянки. Возможно, би. И посмотрел на Вику, а потом на хозяйку квартиры.

— Ну что, пойдёмте в комнату, обсудим детали? — сказала она.

Они вернулись в комнату. Артём сказал:

— По-моему, тут просто здорово.

— Спасибо. Один будете жить?

— Как перст.

— А вещей у вас много?

— Не очень. Есть кое-что из мебели, но вполне поместится. Тем более, что часть её я уже выставил на продажу.

Артём действительно продавал на Авито кресло и журнальный стол вот уже два месяца. Люди иногда звонили и говорили:

— Мы точно приедем и заберём, только, пожалуйста, можете прислать фото?

— В объявлении же есть фото, — отвечал Артём.

— Там не всё видно, можно ещё несколько? Мы точно приедем и заберём!

— Если вы точно приедете и заберёте, то зачем фото?

— Ну там не видно, пришлите, пожалуйста! Мы точно приедем и заберём!

Артём присылал фото хорошей, в общем-то, мебели, и покупатель исчезал навсегда. Артёма поражало то, насколько люди невнимательно относятся к собственным словам, особенно когда хотели что-то получить. Сам же он старался быть к своим словам очень внимательным и старался всегда быть честным, даже когда это было тяжело. С Анастасией он тоже решил быть честным и сказал:

— У меня экстренный переезд, и у меня прямо сейчас нет денег. Но я буду их искать и к вечеру найду. У меня нет выбора, так что я точно найду. И, если я вам подхожу, то готов заселиться.

— Вы нам подходите, — сразу же сказала Анастасия.

— Вы лучше всех, — ответил Артём. — Спасибо! Я позвоню!

И заспешил домой. На улице было всё так же солнечно и тепло. Артём зашёл на Авито и снизил цены на кресло и журнальный стол. Насчёт кресла тут же позвонил очень вежливый молодой человек, а через час приехал и купил его. Эта удача представилась Артёму хорошим знаком: дорога возникала под ногами. Он уже забыл о вчерашней беде, тело его разжалось, он уцепился за новую, светлую квартиру с красивыми и талантливыми соседками, как за край скалы, и он точно знал, что у него хватит сил подтянуться и выбраться из пропасти. Это был явный символ начала новой жизни, переломный момент. Наконец-то, думал Артём, я достиг дна, и теперь отталкиваюсь от него. Конечно, такие мысли бывали и раньше, но в этот раз точно, в этот раз нужно всё сделать чётко, не сплоховать, нужно быть максимально честным, открытым, правильным.

Артём поскрёб по сусекам и нашёл немного денег. Вкупе с вырученным за кресло это была треть нужной суммы. Он написал всем друзьям с просьбой занять ему. Кто-то ответил, что, увы, сам на мели, кто-то проигнорировал, а вот журналист Фандорин сказал, что у него сегодня зарплата, и он может одолжить, но немного.

Тем не менее, с фандоринским немногим выходила уже половина суммы. Артём принялся искать в интернете какую-то быструю подработку, чтобы получить деньги если не сегодня, то в ближайшие дни, как-нибудь договориться, что-то придумать или, может, попросить взаймы уже под эти, конкретные деньги, а не просто так, что, конечно, увеличит вероятность займа: что-то придумается, что-то точно придумается…

В пять часов вечера Артём понял, что ничего не придумается. Но его это не остановило. Он покинул дом и пошёл по району, стал заходить в небольшие магазинчики, кафе, шиномонтаж, стал спрашивать, есть ли у них подработка. Куда там, отвечали в большинстве из них, ты, мол, глянь, что в мире творится, мы даже не уверены, что не закроемся. Так прошло около часа. Артём твёрдо решил идти до конца, он готов был найти эту небольшую сумму любым способом — пусть даже ему придётся искать до темноты, пусть он замёрзнет, и ноги его отнимутся, но он всё равно будет в новой комнате с высокими белыми стенами, будет с Дашей, Викой и художницей Оксаной, с чудесной хозяйкой квартиры Анастасией, будет с Беспечным ездоком в туалете, он сможет, он не отступит ни перед чем.

Но потом Артём подумал: а ведь уже темнеет. А нужно ещё перевезти вещи. И он подумал, что можно попробовать предложить Анастасии внести сегодня половину суммы, а остальную часть — завтра. И предложить в качестве залога, например, свой виниловый проигрыватель. Проигрыватель стоит гораздо больше, так что сразу станет ясно, что доверять Артёму можно. Продать эту вещь он не может, поскольку её подарил дорогой его сердцу человек, но отдать на время, зная, что скоро вернёт — вполне. Артём позвонил Анастасии, в деталях обрисовал ей ситуацию и изложил предложение. Она ответила:

— Знаете, я готова поверить вам на слово. Вносите сегодня половину суммы, мне не нужен залог.

— Анастасия, — благоговея, сказал Артём. — Вы потрясающая. Я почти перестал встречать людей, кто верит словам, но вы, Анастасия, по-настоящему вернули мне веру в человечество. Обещаю, я не подведу. Тогда в восемь?

— Договорились.

Артём сразу позвонил друзьям с машиной, попросил помочь с вещами, они сказали, что готовы. Они договорились, что он сейчас подойдёт к их дому, и они поедут вместе. Артём подошёл к дому своих друзей и стал ждать их. Раздался телефонный звонок — неизвестный номер. Артём поднял трубку.

— Здравствуйте, Артём, — сказал ему низкий, зычный, с нотками беспокойства мужской голос. — Меня тоже зовут Артём. Я муж Анастасии.

— Здравствуйте.

— У нас в объявлении написана одна сумма, а вы предлагаете другую. В чём дело?

— Всё в порядке, просто у меня экстренный переезд, и я хотел внести оставшуюся часть завтра, а вам в качестве залога предложить дорогую вещь, и ведь…

— Нам не нужны никакие залоги. Что вас потом, бегать искать? Нас это не устраивает.

— Но я уже позвал друзей помочь с переездом. Мы же договорились с Анастасией.

— Мы обсудили, нас не устраивает.

Друзья Артёма вышли из дома и приблизились к нему.

— Ладно, — сказал Артём. — Раз так, я что-нибудь придумаю и перезвоню.

Он рассказал обо всём друзьям. Они решили поехать к нему, чтобы не терять времени. По пути написал журналист Фандорин:

— Ну как там?

— Да не очень, старина.

Артём рассказал Фандорину о случившемся.

— Ладно, — сказал тот. Раз сильно нужно, я могу одолжить тебе всю сумму.

У Артёма отлегло от сердца. Как же здорово, подумал он, что у него хоть и мало друзей, но все они самые прекрасные и добрые люди, каких только можно представить. Он поделился вестями с экипажем машины, и ликованию не было конца. Вернее, был. Когда Артём позвонил другому Артёму.

— У меня есть вся сумма, — сказал он. — Мы готовы приехать.

— Погодите, — ответил другой Артём. — Кто это мы? Вы же сказали, что вы один жить будете.

— Я и буду один. Мне друзья помогут с вещами.

— Понятно. А много у вас вещей?

— Да не очень.

— Настя сказала, у вас там мебель.

— Да, у меня есть мебель.

— Тут комната не очень большая.

— Да, я видел. А почему мы вообще об этом говорим?

— Ну как, я же должен знать. Может, у вас там клопы, в мебели?

У Артёма внутри всё похолодело.

— О чём вы?!

— Нам надо ещё подумать, — сказал другой Артём. — Мы пока не готовы.

И повесил трубку. Артём рассказал друзьям о случившемся.

— Он просто хочет съехать с темы, — сказали друзья. — Они теперь думают, что ты неблагонадёжный.

— И что делать?

— Надо было сказать, что тебе зарплату задерживали, и вот, дали.

— Но я не люблю лгать.

— Ну вот тебе и результат.

— Что делать-то теперь?

Звонить Анастасии, что же ещё, Артём. Анастасия взяла трубку, голос её был тихим, не в пример утреннему, и несколько обеспокоенным.

— Мы как раз о вас говорим, — сказала она.

— Да, — сказал Артём, — видите ли, в чём дело, мои друзья ждут. Им завтра на работу, и мы хотели перевезти вещи и разойтись.

— Может, вам лучше у друзей сегодня переночевать?

— Почему?

— Вы же понимаете, какая неприятная ситуация вышла?

— Разве она уже не разрешилась?

— Вы мне сказали, что у вас полсуммы, вам позвонил мой муж, и у вас оказалась полная сумма. Выходит, вы хотели меня обмануть?

— Помилуйте, да из чего это выходит? Вы же сами сказали, что даже без залога готовы поверить мне на слово! А не сказали бы, я бы дальше искал!

— Видите, двоякая ситуация, неприятная.

— Но у меня теперь есть вся сумма.

— Ну а как же теперь мы вам можем доверять? У нас тут разные люди жили. Кто-то исчезал, даже паспорт свой не забирал, только чтобы денег не платить.

Обида сдавила Артёмово горло.

— Удивительно, — выдавил он, — до какой же мерзости может опуститься приличный с виду человек ради небольшой суммы денег.

— И ни говорите, и ни говорите!

— Вы знаете, Анастасия, — продолжал Артём, — я почти перестал встречать людей, которые верят людям. Но вы сегодня поселили в моей душе веру в то, что они всё-таки есть. И это было очень, очень хорошо. Пока не закончилось.

— Но вы же понимаете, двоякая ситуация, неприятная. У нас исчезали, говорю же, даже паспорт не забирали. Ну как вам верить? Вы сами виноваты, что позвонили и попросили оплатить половину суммы!

— Я виноват? — с удивлением переспросил Артём.

— Вы виноваты, — без запинки повторила Анастасия. — Вы!

Артём повесил трубку. Попрощался с друзьями, извинившись, что впустую потратил их время. Они сказали, мол, ладно, не парься, давай что-то придумаем. Он сказал, чтобы ехали домой, а он подумает, как быть. Они уехали. Дальше будет только ещё больнее, подумал Артём. Теперь уже точно.

Артём спустился к тёмной уже Фонтанке. Река жадно лизала спуск, часто вырываясь на брусчатку. Артём подошёл, недолго посмотрел на волны, потом на купол собора Святой Троицы прямо за ними, потом сделал шаг и накормил собой реку. Стало очень холодно, потом сразу жарко от адреналинового ужаса. Артём закрыл глаза, вдохнул побольше горькой воды и почти сразу отключился. Его тело унесло в Финский залив. Утром его выловили, но так и не опознали. Он был неплохой, в общем-то, парень, Артём, вот только слабоват — не то что мы с вами. Другой Артём и Анастасия прожили долгую счастливую жизнь, почти не вспоминая об этом случае, родили троих детей и научили их добру.

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Константин пришёл к Наталье, размотал свой шарф. Она сидела на кухне.

— Я тут чуть не уснула, пока тебя ждала.

— Я спешил.

— Чуть не уснула лицом в салате.

— О, у нас салат.

— Мне захотелось джина с тоником, я чуть не уснула лицом в салате пьяная.

— Ты уже выпила?

— Нет, ждала тебя. Где тебя носило?

— Закончил дела и приехал.

Константин вошёл на кухню, поцеловал Наталью в сжатые губы, она сказала:

— Налей нам выпить.

Константин увидел на столе для готовки две бутылки, пошёл и взял с мойки два стакана, розовый и голубой.

— Джина не было, и я купила водки.

— Хорошо, водка с тоником.

— Это водка «Гренландия», мне Анфиса посоветовала. Она только её пьёт.

— Хорошая?

— Да, стоит около тысячи рублей, и от неё нет похмелья.

— Совсем нет похмелья?

— Почти нет похмелья, да.

Константин налил в стаканы водку и тоник, пошёл к холодильнику, достал лимон, отрезал две дольки, выжал их в стаканы, бросил их в стаканы, взял стаканы, поставил их на обеденный стол. Наталья положила Константину салата.

— Как прошёл твой день?

— Да пойдёт.

— Мой кошмарно.

— Почему?

— Мне выдали зарплату, но не всю. Недодали пятую часть. Я пошла разбираться, а шеф не принимает. Но его секретарша проболталась мне, что это специально так. Он завтра в командировку летит в Бразилию и у всех сотрудников немного таким образом занял, но у меня больше всех. А как прилетит, вернёт.

— В Бразилии без денег не разгуляешься.

— Да, и я так думаю. Надо, чтобы шеф был при деньгах в Бразилии. Потом вернёт.

— Конечно, вернёт.

— Ага.

Константин поднял стакан, они с Натальей чокнулись, выпили и стали есть салат. Там были сельдерей, огурцы, болгарский перец, томаты черри, мелкая отварная паста, чёрный перец, бальзамический уксус, сыр фета, оливковое масло и всякое такое.

— Очень вкусный салат.

— Правда?

— Правда.

— Я так устала.

— Понимаю.

— Очень нервный день.

— Да.

— И ещё этот недобор в зарплате.

— Ага.

— Ну, ничего, прилетит, вернёт.

— Разумеется.

Они ели и пили. Константин налил ещё. Наталья спросила:

— Как у тебя?

— Стабильно.

— Много заказов?

— Порядочно.

— И ты их развозишь?

— Ну да.

— На своём велосипеде?

— Конечно.

— И люди благодарны?

— Наверное.

— А сам ты доволен?

— Очень. Сервис доставки «Поглоти» — Константин уже в пути.

Наталья рассмеялась, а Константин выпил и сказал:

— Мы устраиваем выставку.

— Серьёзно?

— Да.

— Выставку твоих картин?

— Не только моих, будет несколько художников.

— Это же здорово!

— Ага. Придёшь?

— Нет, я боюсь смотреть твои картины.

— Знаю, но ведь выставка.

— Ничего не могу с этим поделать.

— Прямо уж?

— Как увидела тот триптих, так и поняла — всё!

— Ясно.

— Но я люблю тебя.

— Конечно.

— Я пойду в душ и спать.

— Нет, не ходи.

— Что, почему?

— Я принёс бумагу и уголь. Наконец напишу тебя.

— Давай в другой раз. Я устала.

— Тебе не нужно будет ничего делать. Я хочу, чтобы ты себя увидела. Развлечёшься.

— Но я вот-вот усну.

— Я буду работать быстро, насколько могу.

— Ладно, но душ-то можно принять?

— Да. Взбодрись. Я пока подготовлюсь.

Наталья ушла в душ. Константин смешал ещё пару коктейлей, отнёс их в спальню, поставил на журнальный стол. Достал уголь и бумагу, поместил её на мольберт. Включил телеканал с классической музыкой, выставил свет, пользуясь двумя настольными лампами. Наталья вышла из душа в полотенце.

— С лёгким паром.

— Спасибо.

— Раздевайся.

— Хорошо.

Наталья сняла полотенце и осталась в чём мать родила.

— Надень синие трусики.

Наталья выдвинула ящик с бельём, нашла синие трусики и надела их.

— Сядь на постель.

Наталья села на постель.

— Чего-то не хватает.

Наталья вздохнула и легла на постель. Константин оглядел комнату. Пошёл на кухню. Вернулся с молотком, перевязанным маленьким алым бантиком. Положил его рядом с Натальей.

— Это зачем? — открыв глаза, спросила она.

— Будешь воительницей.

— Строительницей?

— Воительницей. Садись, держи молоток.

Наталья села и взяла молоток. Константин отпил водки с тоником и начал работать. Через десять минут Наталья сказала:

— Я устала.

— Потерпи, душа моя. Осталось всего семь с половиной часов.

— Я убью тебя.

— Хорошо, только дай закончить.

— Я хочу спать!

— Потерпи.

— Не хочу я терпеть.

— Давай так. Дальше работаем молча. Если скажешь ещё хоть слово, то закончим с этим.

Наталья промолчала.

Через десять минут Константин сказал:

— Ну как?

Наталья промолчала.

— Можешь говорить, — сказал он.

— Не разговаривай со мной.

— Почему?

— Я хочу спать.

— Скоро закончим, и ляжешь.

— Знаешь, я тебя сейчас ненавижу.

— Осталось немного, потерпи.

Константин работал быстро, и ещё через десять минут ему осталось только самое сложное — лицо. Его он оставил напоследок, уж очень увлёкся телом. Тут Наталья сказала:

— С меня хватит!

Она положила молоток на тумбочку, легла в постель, отвернулась и закуталась одеялом. Константин отложил мольберт. Внимательно оглядел спящую Наталью. Встал. Подошёл к постели. Провёл рукой по её волосам. Взял с тумбочки молоток с бантиком. Повертел его в руках. Выключил свет. Взял свой стакан и пошёл на кухню. Положил молоток на обеденный стол. Налил себе ещё выпить. Зашёл в Инстаграм. А там блогер Анастасия Афродитова бродит по берегам Фарерских островов в одном мотоциклетном шлеме. И до чего хороша: покладиста, волосы вьются, сосцы стоят, а под ними — мудрые мысли как на подбор. Константин взял и как написал ей:

«Анастасия, спасибо Вам, что Вы иногда всё-таки есть!»

А она ему в ответ отправила эмоджи — отпечаток помады. И так приятно стало. Константин допил водку с тоником, пошёл, взял мольберт и нарисовал вместо лица Натальи злой смайлик, а рядом изобразил баббл с выкриком «С меня хватит!» Оставил картину на журнальном столе, лёг рядом с Натальей, обнял её и уснул.

Утром Наталья проснулась первой. Встала с постели, подошла к журнальному столику, задержалась там на десять секунд, оделась, вышла из квартиры.

Через пятнадцать минут вернулась, стала что-то делать на кухне. Запахло молотым кофе и омлетом. Константин открыл глаза и остался лежать в постели. Вскоре Наталья вошла в спальню и села на кровать.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

— Я завтрак готовлю.

— Тебе понравилась картина?

Наталья помедлила и сказала:

— Какая разница. Ты же её не для меня рисовал. Для себя.

Константин встал с постели, пошёл в ванную, включил аудиозапись концерта Джими Хендрикса на Miami Pop Festival, почистил зубы, принял душ, вытерся полотенцем Натальи, оделся, собрал свои вещи и пошёл оттуда.

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.