Он не просто носил эту одежду — он словно вел с ней безмолвный диалог, испытывая ее на прочность. И футболка, казалось, не сдавалась без боя, но его упорство в этом странном соревновании было непоколебимо.

Но история на этом не закончилась. Следующей жертвой времени и привычек стал локоть его единственной кофты, протертый до дыры — своего рода апгрейд в его коллекции изношенной одежды.

Петр, поглощенный виртуальными мирами, мог часами неподвижно сидеть за компьютером, опираясь локтями о стол. Видимо, в его системе координат потеря ткани была допустимой платой за погружение в любимую игру.

В этом наблюдении за его смешной и забавной жизнью я вдруг поймал себя на мысли, как же я сейчас похож на знаменитого советского писателя Зощенко. Дело было не во мне, а в самой жизни, в её нелепых историях, которые словно превращали меня в него. Я помнил его короткие, почти всегда нелепые и смешные рассказы. И здесь, в этих декорациях, происходило то же самое: словно перерождение Зощенко и его воскрешение произошло во мне на время, чтобы описать этот ветхий и совершенно фарсовый быт.

Он был не просто владельцем одежды — он был собирателем дыр, человеком, чья одежда становилась отражением его особого, случайного и ветхого, но по-своему цельного мира, с его абсурдной, но притягательной эстетикой.

И на него невозможно было смотреть без смеха. Я начинал улыбаться еще до того, как его увижу, — стоило только услышать разносящийся по коридору игровой мат.

Он так кричал в наушниках, что никого не слышал и не отдавал себе отчета, что орет буквально на весь этаж. Уже только это веселило.

Но когда Петр появлялся в те редкие моменты, когда шел в столовую, становилось еще смешнее. Двухметровый босяк с улицы, в разорванной одежде с дырами по всему телу, как ни в чем не бывало, стоял и выбирал себе еду. Это было так нелепо!

Я никогда не видел, чтобы человек так не обращал внимания на свой внешний вид — это надо уметь! Для меня каждая маленькая дырочка — уже повод зашить вещь или вовсе её выкинуть. А тут он стоял, словно вышедший с поля боя после артиллерийской обработки — в лохмотьях, и совершенно невозмутимый.

При каждом его виде я просто расплывался в улыбке, а потом взрывался громким смехом до слез. Я не мог стоять, у меня подкашивались ноги, и эта гомерическая истерика могла длиться пять минут.

Я сразу сдавался, не пытаясь бороться с ней, просто ждал, пока ее силы иссякнут. А Петр, не замечая ни моего хохота, ни всего фарса вокруг, возвращался после трапезы к компьютеру. Держась за живот, я склонялся к полу — и вскоре неудержимый приступ смеха уступал место тихой, почти печальной улыбке. Но ровно до тех пор, пока из коридора не долетала новая громкая реплика: «Долбоёб, аптечка не там!» — и меня снова бросало в пот истеричного смеха. Я даже просил высшие силы дать мне сил поесть — ну пожалуйста, можно мне просто поесть? — потому что не мог. Только смеялся.

И у упомянутой дамы были знакомые, чьи родные таки уехали. И да, в некоторых письмах бывали завуалированные сообщения "между строк".

Или такое КГБ распространял, чтобы не уезжали? Как, например, явная брехня про случай "фигуристы Протопопов и Белоусова, сбежавшие на Запад, купили видеомагнитофон, а робот на заводе случайно упаковал два в одну коробку; потребовали вернуть, они не возвратили". (Времена стояли такие, что пишущий ("полный") видеомагнитофон в Союзе меняли на однокомнатную кооперативную квартиру.) Или что Крамаров пытался увезти бриллианты в дне урны с прахом своей матери, но таможенники нашли.

*) Через день — на ремень: армейский сленг. Выход в караул в графике сутки караула-сутки отдыха.

Помещение, где осуществлялся прокат книг, находилось в здании учебного заведения, архитектурно стилизованном под классическую школу. Рядом с библиотекой располагалось небольшое футбольное поле, предназначенное для школьных занятий и редких спортивных праздников.

В глубине помещения, словно забытые инструменты алхимика, стояли принтер, изредка подающий признаки жизни, и пара компьютеров, уставших от бесконечного потока информации. Шкаф с ячейками для ноутбуков походил на хранилище драгоценностей, каждая из которых дожидалась своего владельца. Рядом с ним была необычная подставка для планшетов: она поглощала их в свои металлические объятия, превращаясь в загадочный механизм, лишающий гаджеты свободы.

Чтобы получить доступ к цифровым сокровищам, требовалось совершить небольшой ритуал. Нужно было вложить библиотечную карту в предназначенный для нее отсек и ввести код — словно магическую формулу или заклинание. В ответ современный механизм оживал, гудя и шевелясь, будто пробуждаясь от долгого сна. Спустя мгновение выбранный планшет освобождался из своих оков, готовый служить новому хозяину.

Одним из моих любимых мест в библиотеке были три уютные округлые ниши, спрятанные за полупрозрачными шторами. Каждая ниша представляла собой маленький мир, отделенный от остального пространства мягким, приглушенным светом. Удобное кресло, маленький столик и штора одного из трех ярких цветов – зеленого, желтого или бордового создавали неповторимый интерьер каждой ниши.

Сначала я приходил сюда ради интернета и тишины, но вскоре библиотека стала для меня чем-то большим — местом, где я заново обретал себя.

Библиотека стала моим рабочим кабинетом. В спокойной обстановке, вдали от депрессивной атмосферы центра для беженцев, я продолжал свою работу: изучал политику, читал посты других активистов, писал свои с критикой режима, размышлял о том, как протестовать, что делать. Здесь было всё необходимое: стол, компьютер, быстрый интернет. Шторки создавали личное пространство, а финская речь вокруг помогала адаптации. Я не только писал, критикуя режим Путина, но и учил английский и финский – больше английский, на котором уже мог говорить. Иногда просто смотрел фильмы, отдыхая. Но в основном работал. Я искренне хотел изменить страну своего происхождения и пытался понять, как это сделать.

Библиотека стала не просто моим рабочим кабинетом, но и местом внутреннего равновесия. Я был по-настоящему счастлив найти такое чудесное пространство, где можно было работать, думать и просто быть собой. Ко всему прочему, каждый день у меня появлялась смысловая прогулка — маленькое путешествие, которое помогало вытащить себя из того проблемного здания, где я жил. Я либо шёл пешком, таща велосипед, что само по себе было полезно, либо ехал на нём. В любом случае прогулка приносила пользу — и телу, и мыслям. Тем более что я делал таких прогулок несколько в день: после обеда туда и обратно, после ужина — снова туда и обратно. Как минимум четыре раза в день я проделывал этот путь, а возвращался обычно только к десяти часам вечера. Эти короткие маршруты придавали дню ритм, возвращали ощущение движения и смысла.

Библиотека предлагала не только доступ к книгам, но и ряд дополнительных удобств: два небольших столика, кофейный автомат и даже микроволновка. Это позволяло посетителям сделать небольшой перерыв и подкрепиться. Приятным бонусом были демократичные цены на напитки – всего один евро.

Запретный плод сладок, и я не мог устоять перед соблазном насладиться чашечкой капучино в своем уединенном уголке, скрываясь за пеленой цветных штор. Официально употребление напитков за пределами отведенных мест было строго запрещено. Предупреждающие таблички на каждом столе напоминали о правилах. Но я, как истинный искатель приключений, нарушал их, тщательно скрываясь от бдительных глаз библиотекарей и случайных прохожих. Спрятав стаканчик за книгой или кепкой, я погружался в чтение, стараясь не привлекать внимания шумных детей, жаждущих занять мое уютное местечко.

Это место было не только храмом знаний, но и домом для множества предметов. Книг, журналов, компьютеров. И все они, как и мы, боятся воды. Поэтому, чтобы не превратить уютный уголок для чтения в зону стихийных бедствий, употребление жидкостей было решено ограничить строго определенными местами. Иначе можно было случайно затопить не только ковер, но и чьи-нибудь важные записи.

Правила были созданы для того, чтобы их нарушать, – по крайней мере, так думал я. С каждым глотком напитка, осторожно спрятанным за книгой, я испытывал легкое волнение, осознавая риск быть пойманным. Но удача всегда была на моей стороне: ни одна капля не упала ни на драгоценные страницы, ни на новенькие коврики.

Стеллаж, заставленный детективными и романтическими историями, казался бесконечным. Книги стояли рядами, словно солдаты на параде, ожидая своего читателя. А рядом, как верный телохранитель, стоял аппарат для сдачи книг – бездушная машина, готовая в любой момент принять обратно не понравившийся том или прочитанную книгу.

Больше всего меня поражала эта странная финская традиция приводить собак в библиотеку. Тихий и сосредоточенный мир чтения нарушался неожиданным собачьим лаем. Для меня, человека, неоднократно пострадавшего от собачьих укусов, это было особенно непривычно. Я всегда воспринимал собак как шумных, грязных и потенциально опасных животных. А здесь они спокойно разгуливали по красивым чистым коврам. Это создавало диссонанс с запретом на употребление напитков за столами. Запрет на кофе у компьютера казался строгим правилом, а вот свобода передвижения собак по чистым коврам – странной щедростью.

Стены библиотеки, отделенной от учебного корпуса стеклянными дверьми, превратились в настоящую галерею. Работы учеников, выставленные на обозрение, поражали своей профессиональностью. Я долго разглядывал каждую деталь, пытаясь понять секрет такого мастерства. Казалось, что эти картины созданы не школьниками, а опытными мастерами. Возникал вопрос: возможно, это была не обычная школа, а специальное учебное заведение для одаренных детей?

Прихожая библиотеки производила впечатление безукоризненной чистоты. Два туалета, один из которых был адаптирован для людей с ограниченными возможностями, соседствовали с небольшим постом охраны. Здесь, в небольшом помещении, дежурили охранники, сменяющие друг друга по тому же графику, что и библиотекари. Из них мне запомнились двое. Первый — африканец с интеллектуальным выражением лица, подчеркнутым очками и густой бородой. Второй — финн, отличавшийся сдержанностью и незаметностью. Оба были невысокого роста и среднего телосложения.

Моим первым транспортным средством на пути в библиотеку стал спортивный велосипед. Я получил его от знакомого русскоязычного немца в обмен на покраску стен. Наша встреча состоялась благодаря Елене Васильевой. Ей он помогал с переводами с русского языка на финский текстов о ее проекте "Груз 200 из Украины в Россию" по рассекречиванию потерь российских военных на Донбассе, начиная с 2014 года.

За полсотни тысяч евро он стал обладателем квартиры в Хельсинки. Это было весьма удачной инвестицией, учитывая близость к центру города. Тем не менее существовали и некоторые нюансы: окна выходили во внутренний двор, а сама квартира требовала основательной реконструкции. Судя по всему, дом был возведен в начале прошлого века, что вполне характерно для исторической части столицы.

Путь до библиотеки на велосипеде занимал всего десять минут – идеальное время для того, чтобы проветриться и настроиться на чтение. Мой двухколесный друг находил себе место на специальной стоянке, где мирно сосуществовали десятки других велосипедов. Пешком же этот путь занимал полчаса — время, за которое успеваешь не только дойти, но и собрать мысли, прежде чем снова войти в свой кабинет за бордовой шторой.

Однажды вечером, когда он ещё ночевал у меня, он вдруг спросил, с неожиданной бодростью:
— Тут недалеко концерт Rammstein. Не знаю, с кем поехать. Ты не хочешь составить мне компанию?

Мне было лень, но сам факт Rammstein меня заинтриговал.
— Давай, поедем. Почему нет, — ответил я.

Мы отправились — разумеется, без билетов. Сели на поезд: концерт проходил всего через несколько остановок. Я полностью доверился его уверенности — той особой дерзости, с которой он умел идти против правил, будто в этом и заключался смысл жизни. Словно только нарушая границы, можно было почувствовать, что живёшь.

Жизнь в постоянной скрытности и гнетущей обстановке породила во мне почти физическую инертность. Я никогда не был на концертах такого уровня, но в центре для беженцев атмосфера была настолько давящей, что не хотелось даже выходить за порог. Я буквально заставлял себя двигаться, лишь бы не раствориться в вязкой апатии.

Мне не хотелось ничего. Но в его голосе была энергия — та самая, которой не хватало мне самому.

Концерт проходил под открытым небом, недалеко от железнодорожной станции. Мы пробрались поближе и выбрались на небольшой холм, чтобы видеть сцену. Отсюда она казалась далёкой: крошечные фигуры на подмостках, вспышки огня, дым, звуки, перекатывающиеся, как волны. Нам этого показалось мало. Хотелось быть ближе — у самой сцены, в гуще звука и пламени.

Мой напарник сообразил первым. Он увидел, как некоторые зрители пробираются внутрь огороженного мероприятия, раздвинув металлические заборы. «Идем! — бодро сказал он. — Там есть проход. И нет охраны. Пройдем внутрь». Я молча повиновался. Эта брешь в периметре казалась слишком очевидной лазейкой, чтобы ею не воспользоваться.

Увы, мы опоздали на самое интересное: огненное шоу Rammstein уже подходило к финалу. У сцены, где ещё недавно бушевали пламя и оглушительная музыка, теперь мирно собрались финские фанаты, распивающие напитки. Вокруг — горы пустых алюминиевых банок, словно бесконечные поляны из мусора.

С окончанием концерта огромная толпа поклонников, подобно послушной змее, двинулась к станции. Путь к ней был проложен временными металлическими строительными ограждениями высотой с два метра, которые направляли поток людей. Влившись в эту змею, нам быстро надоело плестись со всеми. Тут мой напарник, не говоря ни слова, неожиданно набросился на забор и ловко преодолел его. Я последовал за ним, но менее ловко. Мне почему-то было стыдно у всех на глазах так открыто нарушать правила, и страшно — ведь нас могли поймать и арестовать.

С одной стороны, было прикольно развеяться и почувствовать этот запретный азарт, но с другой — я устал от беспредела в лагере и от несоблюдения правил, и хотел порядка, а тут снова хаос и нарушения. Уже мои. Всё это выводило меня из равновесия. Грузин передвигался слишком уж «на расслабоне», и это меня пугало. Я всегда задумывался: а если нас арестуют? Мелочь, конечно, но зачем мне эти все заметки в моем деле из полиции? У меня на родине маячит тюрьма, а я тут так нелепо рискую.

Поэтому я лениво, как-то нехотя, перемахнул через забор. Меня тянула назад мораль. Я перелезал и думал: «Ну, это уже перебор. Ладно, там мы пробрались, где никто не видел, а здесь — на глазах у всех. Как теперь в глаза смотреть?» Вместо свободы я почувствовал усталость — от вечного баланса между порядком и нарушением. Уходя от одного беспорядка, я сам шагнул в другой.