Васяткин страшно любил колбасу «салями». Но ни разу не ел. Брал он каждый день к вечеру бутылку водки хоть и не дорогую, но на «салями» всё равно не хватало. То есть можно было бы и взять, но тогда на следующий день не хватало бы на водку. И любил он поэтому «салями» теоретически: по слухам и по внешнему виду. Слухи ходили очень разные и только раздражали. Потому, что некоторые говорили о «салями» почти как об обыкновенной колбасе, а кто-то произносил слово «салями» так, как говорят о женщине, на которой завтра пора жениться. Но никакие слухи не могли затмить красоты упаковки. Она была трех аккуратных цветов, с золотистыми нарисованными ниточками, которые окручивали палку колбасы витиеватой спиралью, а посредине палки, в кружочке, отороченном двумя серебристыми нитками, был изображен рыцарь. Может, конечно, и не рыцарь вовсе, но мужчина был строг, с усами и в шлеме.
А жена выдавала Васяткину в день всегда одинаковую сумму: на проезд туда, на обед там, и на проезд обратно. Если не ехать, а шлёпать на работу своим ходом и не обедать – к вечеру собиралось ровно на бутылку без закуси. Он выпивал пузырь по дороге домой в попутной чебуречной, вдыхал вязкий горячий запах затаившейся в куске теста баранины, мысленно закусывал этим едким запахом и шел домой ругаться с женой за ежедневное питьё водки, безденежную работу и отсутствие мужских качеств: умения зарабатывать, воли, ума и любви к жене.
Такая однообразная, просто никакая была у Васяткина жизнь, которую он терпел и одновременно не любил, как и жену.
Однажды шел он из чебуречной домой ругаться с женой, имея внутри себя пол-литра, которые привычно тепло растекались по организму, и, видно, чересчур расслабился, так как случайно попал под иностранный джип. Ну, попал - это уже для криминальных сводок… Джип этот просто на переходе слегка поддел Васяткина за нетренированный зад, что Васяткина подкосило и уронило на исковерканный асфальт.
Мужик, который рулил джипом, дал ему два раза по морде, но свидетели стали кричать, что мужик сам наехал на Васяткина, а не Васяткин попал под джип, и что они, свидетели, всем хором сейчас вызовут дорожную полицию. Тогда мужик дал Васяткину по морде уже потише, затащил его в машину, и они поехали.
Васяткин ехал в джипе впервые и ему стало интересно. Много кнопок, всё отовсюду светится, а магнитола –так сразу в несколько цветов, и руль непривычно толстый, одетый в меховую шубку, и, главное, панель! Такая утонченная и элегантная, как вроде её специальный скульптор лепил. А кресло вообще – сидишь как в пуховой подушке. Мужик молча понаблюдал за любопытством Васяткина и сказал:
- Ладно, лох, сдуйся, короче типа я в натуре виноват, что на тебя наехал и в рыло зря махнул… Давай на выбор- или я тебя до дома довезу, или пузырь тебе поставлю. В тебя, – говорит, – по-моему, запросто ещё пузырь влезет. Один–то, как я чувствую, ты уже на грудь взял…
А Васяткин как-то непривычно для себя очень быстро сообразил и прямо-таки закричал: - Не надо меня домой и не надо пузырь! Можете в магазине взять одну палочку «салями»!?
Мужик равнодушно почесал за ухом и сказал:
- Ты вникни, лох! Я ж тебе пузырь не палёный какой ставлю, а чистый «СМИРНОФФ». Сам пью… Ну, когда виски нет под рукой. А ты у меня эту тошнотину просишь, какую-то «салями». Медведи её пусть едят! Ты извилины-то расчеши - «СМИРНОФФ»! Сам бы сейчас глотнул стаканок, но нельзя, бизнес, блин, надо вертеть…И руль. Я ж видишь - за рулем сижу.
- Салями! – сказал Васяткин голосом, каким семьдесят лет назад диктор Левитан произносил фразу «От Советского Информбюро!» Железным и твердым голосом подписал он мужику приговор.
- Первый раз такого придурка вижу, – хмыкнул мужик, остановился возле ближайшего супермаркета и через пять минут принес короткую и не очень толстую палочку, золотистую, в переливах.
- Салями, – вслух прочитал Васяткин сквозь выползающую слюну. - Голд!
И стал разворачивать, чтобы для начала просто откусить, а целиком съесть уже в подъезде.
- Э! – закричал мужик и чуть не наехал на автобус, - Только не здесь! Меня от этого запаха крупно тошнит. И машину потом за день не проветришь. А у меня вечером на твоем месте будет вот такая шмара сидеть! - Мужик увлеченно описал в воздухе пальцем формы шмары. - А тут такая вонь! Девчонка насквозь пропитается. Мне потом что, её всю ночь нюхать? Лучше я тебе сейчас куплю всё-таки флакон «СМИРНОФФ». Из горла выпьешь и пусть в салоне лучше хорошей водярой пахнет. Моя шмара к ней приучена капитально, как порядочный пёсик писать в песочек…
Он снова остановился возле какого–то магазина с двухэтажной витриной и купил Васяткину плоский трехсотграммовый пузырек с размашистой росписью «СМИРНОФФ». Васяткин никогда не пил «СМИРНОФФ». Да и видал его давно и мельком. Поэтому перед тем, как хлебнуть из горла, сильно выдохнул и мысленно помолился, чтобы не вырвало. Он не любил пить из горла. Но тут выбора не было.
Водка водкой совсем почему-то не пахла. Наоборот - от неё веяло свежестью и ароматом карамели. Он вздохнул и сделал глоток, но как-то не понял даже, что через несколько секунд пузырёк опустел.
- А хорошо пошла, - сказал мужик и зевнул. – Грамотно принял. Вот одного не пойму – откуда у вас, чмырей, деньги берутся на классную водяру? Может ты и виски пьешь из горла? Вон как выпил, аж бровь не дернулась. Меня, вон, и то кусает, когда самое хорошее пью. Как бы краснею на секунду. А дерьмо не потребляю, упаси бог… А ты прямо как солдат: глазом не моргнул. Значит привык к элитному пойлу. Но вот откуда они у тебя, слесарюги, берутся, бабки-то серьезные? У тебя ж, небось, зарплата, как у инвалида пособие на бедность… Ты хоть стольник зеленый видал живьём хоть раз?
Мужик достал из внутреннего кармана портмоне из чьей-то кожи, вынул оттуда сто долларов и покрутил над головой. Васяткин отметил, что таких бумажек в портмоне не меньше десятка.
- Нам зарплату уже пятый месяц не дают, - сказало он без выражения. – А работаю я точно - слесарем. Как Вы угадали?
Мужик так заржал, что снова чуть не наехал на очередной автобус. Васяткин почувствовал, что водка стала подавать хорошие признаки душевной жизни. И он незаметно и аккуратно сунул «салями» в боковой карман.
- Ну, тогда ладно, спасибо, - вежливо сказал Васяткин, - отсюда я дойду. Тут уже рядом.
- Это...Зря я тебя по морде–то, - сказал он искренне. – Ты вроде лох нормальный, ну, типа не чмо… На тебе зеленый на память… Да бери, у меня их на три жизни припасено... И считай – ничего не было. Вкурил?
- Ну, а то как же… - тихо казал Васяткин. – А чего было–то? Ничего и не было… Меня, вон, когда балка со штабеля падала – крепко задела. Ребро, вон, неделю уже ноет. А лицо у меня вообще закаленное. Я раньше на ветру работал. Монтажником по электричеству.
- Я раньше тоже работал, - закрыл глаза мужик – Дальнобойщиком был - хрен сейчас такие есть. А теперь вот бизнес у меня, понял? Потому что расти надо, укрепляться и обрастать панцирем… Жизнь - она пока у всех одна. Машина вот моя тебе нравится? Так у меня их три разных. И квартир - четыре. И коттедж за городом. А шмар сколько! Бр-р- р!!!
Васяткин машинально взял купюру, поёжился, вжал плечи, попрощался и вышел.
В подъезде он сразу достал из кармана «салями», развернул, понюхал. Пахло чем–то сложным, незнакомым и душноватым. Он откусил и ничего не почувствовал. Что-то жеванное с добавлением перца и соли. Он откусил еще раз. Во рту стало почему–то скользко, жирно и вообще как-то неуклюже. Пожевал с минуту. Выплюнул.
- Докторская поприличнее будет, – вспомнил он любимую колбасу жены и начальника цеха. – А шума-то сколько вокруг этого непонятно чего… «Мы вчера брали «салями»… Так... К винегрету...» Понты сплошные. А эта «салями» - хлеб сырой. С салом.
Он швырнул огрызок колбасы под лестницу, сел на ступеньку и достал из другого кармана узкую зеленоватую бумажку с чьим-то портретом. На ладошке лежали натуральные сто долларов, которые Васяткин раньше видел только на фотографиях и в американских фильмах на DVD.
- Красивая. – заключил он, перевернув купюру раза четыре на разные стороны, после чего пошел домой.
Жена как всегда молча жарила картошку. Васяткин прилепил ей стольник на широкое плечо как погон и сел рядом.
- Вот, – сказал он лениво, – баксы. Доллары значит. Сто баксов. На наши перевести - считать замаешься.
- Наверное – две, а то и три твоих зарплаты, - хмыкнула жена, переворачивая картошку. – А где взял-то, Борь? Не украл?
- Ну, ты дурная, - хохотнул Васяткин. – Где ж столько украдешь? Заработал я! Лицом. Фотограф один по дороге попался. – У Вас, говорит, мужчина, лицо сильно напоминает боксерскую грушу. Раза три сфотографировал. Потом вот стольник заплатил за тренировку.
- Иностранец, – охнула жена. – Они все чокнутые.
- Так я хотел сперва домой «салями» купить. Колбаса такая, слышала может? Для крутых. А потом передумал. Думаю, лучше мы на эти деньги луку мешок возьмем, мешок муки, да сахара. А ты в салон сходишь… Ну, где красят, прически дурные делают. А там и мне останется чуток на это самое. На чуть–чуть. Заработал же.
- Какой разговор, Боря! – тепло сказала жена, ещё раз переворачивая картошку покрасневшей стороной вверх. – «Салями» - баловство эти самых… Оли..как там..
- Олигархов, - вспомнил Васяткин.
- Для гонора едят, – жена выключила конфорку и накрыла картошку крышкой. – Потому как деньги у них ворованные. А честные зарабатывать – это им надо у вас, у работяг учиться. Купим ещё утюг без пригара и чайник, который сам выключается. Как у Нинки. И носки тебе теплые на зиму.
Она открыла крышку сковороды, еще раз перемешала картошку и робко спросила:
- Скоро, – сказал Васяткин убежденно. – Рабочему человеку один раз покажи, как надо зарабатывать, считай всё – второй раз учить не надо.
Он взял зеленую бумажку, посмотрел её на свет, как видел в кино, потрогал челюсть, щеку. Вроде не болели.
- Салями, блин! - сказал он с естественным отвращением, – сто лет не пробовал и в мыслях нет.
Он закурил и пошел на площадку вспоминать – где в городе есть всякие фирмы, возле которых всегда, когда мимо шел - видел много иномарок.
