Они были моими. Только в них не было страха перед квартплатой и кредиторами. В них сияла сталь. И, что самое страшное, у этой штуки была борода. Роскошная, густая, окладистая борода, какой у меня не росло даже в самые дикие запои.

Я разбил банку молотком. Жижа растеклась по линолеуму, воняя дошираком и грехом.

Он встал. Ростом с кошку, но с осанкой спартанского царя. Отряхнулся, посмотрел на меня снизу вверх, пригладил бороду и сказал баритоном, от которого завибрировали стекла:

— Ну здравствуй, отец. У тебя есть нормальный кофе? А то эта бурда, в которой я мариновался, — полный пиздец.

Я назвал его Игнат. Не знаю почему. Имя звучало основательно, как удар кирпичом.

Игнат не тратил время на детство и нытье. Он пропустил фазу подгузников и сразу перешёл к экзистенциальному кризису и общению с миром. Пока я валялся на диване, переваривая пельмени и ужас от отсутствия смысла жизни, он освоил мой ноутбук. Его крошечные пальцы летали по клавиатуре со скоростью пулеметной очереди.

— Ты просираешь свою жизнь, батя, — говорил он, попивая эспрессо из наперстка. — Твой цифровой след похож на след улитки-дебила. Я тут поправил твое резюме, запустил криптоферму на твоей старой видюхе и завел блог «Микро-Макиавелли». У нас уже десять тысяч подписчиков.

— У нас? — переспросил я, натягивая драные шорты.

— У меня. Но ты можешь быть моим менеджером. Если помоешься.

Через неделю к нам пришла Ленка. Моя бывшая, с которой мы расстались на ноте «ты бесперспективный овощ». Она зашла забрать старый тостер, а осталась на три часа, слушая, как Игнат рассуждает о постмодернизме и фьючерсах на свинину.

Он сидел на стопке книг Пелевина, закинув ногу на ногу, и поглаживал бороду. Ленка смотрела на него так, как никогда не смотрела на меня. Даже когда я подарил ей айфон (в кредит).

— Он такой… классный, — шептала она мне на кухне, пока Игнат вел стрим. — Маленький, но такой глубокий! В нем есть стержень, понимаешь?

— Он сгенерировался в банке из моей спермы и доширака, Лена! — шипел я. — Какой нахуй стержень?!

— Ты просто завидуешь, — отрезала она и ушла в комнату. Через час они уехали. Игнат сидел у неё в сумочке, махал мне ручкой и кричал: «Не забудь полить кактус, неудачник!»

Я остался один. В тишине, которая звенела громче, чем когда-либо.

Я следил за ним. Весь город следил за ним. Игнат взлетел ракетой. Блог, ток-шоу, книга «Как вырастить себя из грязи», партия «Маленькие Гиганты». Он говорил вещи, которые мы боялись думать. Он был той версией меня, которую я душил ленью, страхом и дешевым пивом. Он был моей мечтой, которая обрела плоть и послала меня на хер.

Через 3 года Игнат стал президентом. Самым маленьким и самым бородатым президентом в истории.

Я сидел перед телевизором, доедая вчерашнюю пиццу. На экране Игнат, стоя на трибуне, толкал инаугурационную речь.

— Мы, — гремел его голос, — привыкли ждать чуда! Мы ждем, что кто-то придет и спасет нас. Но спаситель не придет снаружи. Он растет внутри! В ваших грязных банках, в ваших мутных душах! Вырастите его! Дайте ему пинка!

Камера наехала крупным планом. Его глаза — мои глаза — смотрели прямо в меня.

— И да, пап, если ты смотришь… Спасибо за бульон. Он был острый. Как сама жизнь.

Я выключил телевизор. Посмотрел на то место, где когда-то стояла банка.

Внезапно меня накрыло. Не завистью. Не злостью. А какой-то дикой, рвущей грудь гордостью. И пониманием.

Я создал не монстра. Я создал зеркало. И если мое отражение смогло стать королем мира, значит, и оригинал еще чего-то стоит.

Я встал. Подошел к зеркалу в прихожей. Щетина на моем лице была жалкой пародией на бороду Игната. Но глаза… Глаза были те же.

Я взял бритву. Я взял гантели, пылившиеся под кроватью. Я выкинул «Доширак» в мусорное ведро.

Игнат украл мою жизнь, чтобы показать мне, как ею пользоваться. Творец — ленивое чмо, пока не поймет, что его лучшее творение — это он сам.

Я вышел из квартиры. Впервые за месяц — не в магазин, а просто так. Воздух на улице пах бензином и весной.

Начиналась новая варка. Только теперь ингредиенты были другими. Без консервантов.

Среди всего того, что достаточно один раз увидеть, чтобы никогда более не мочь это  развидеть, имеется такой забавный персонаж, как корковый (или кортикальный) гомункулус. Это такой вот уродец (точнее, два уродца — сенсорный и моторный), которыми вполне можно и детей пугать, и взрослых. Большие пальцы, большие кисти рук, большие губы и язык, большая голова...

О чем это всё? Если максимально упростить, это то, как наш мозг "видит" наше тело: а) в случае сенсорного гомункулуса речь идет об ощущениях кожи от прикосновений, боли, температуры и прочего сенсорно-тактильного спектра; то, что больше в пропорциях, то и чувствительнее, б) моторный гомункулус показывает, какие части тела максимально тонко и точно умеют двигаться вслед за командами мозга (и, следовательно, обратная связь тоже верна: те части тела, движения которых максимально взвинчивают серое вещество).

В некотором роде можно сказать, что эти человечки показывают, как мозг человека распределяет внимание по разным частям тела в моторно-двигательном и сенсорно-чувственном диапазоне.

Кстати, у сенсорного паренька есть уши и причинное место, а у мотороного — нет. Догадайтесь, почему.😉

И ещё одна пикантная деталь: сенсорный не равно эрогенный. Отдельного  эрогенного гомункулуса по каким-то причинам не рисовали, возможно, потому что это очень индивидуальная история. А жаль, было бы интересно посмотреть.

Какие выводы напрашиваются из увиденного?

Когда влюбленные парочки держатся за руки и целуются — это не только культурный, но и нейробиологический феномен. Так мы устроены: как На'ви в фильме Аватар, которые устанавливали псионическую связь (цахейлу) через свои нервные отростки-косы, люди устанавливают интимную связь через прикосновения, поглаживания и поцелуи. Это самый простой и сильный способ узнать друг друга через ощущения. Не только в романтической связи, но и в родительской (например, когда мать целует и поглаживает ребёнка) или в дружеской (скажем, рукопожатие, похлопывание по плечу). Эти инструменты даны нам природой для всех видов социализации.

А в случае моторики игра на музыкальных инструментах, любое ремесло, где требуется тонкая и выверенная работа руками и пальцами, а также изучение иностранных языков, которые, помимо запоминания совсем другого  лингвистического набора, перестраивают на иной лад работу языка, челюсти и прочих мышц рта — это самое лучшее, что можно только придумать для развития мозга.

***

Если тебе, добрый читатель, понравилась эта заметка, не забудь, пожалуйста, поставить царский лайк. Ещё больше обжигающей рецепторы годноты в моей уютной тележеньке: SOLA|ZEN

— Это байки, — сказал Паша, выбирая новую ветку.

— Не фига не байки, — вздыбился Егор. — Спорим?

— Ребята, давайте сегодня без драк, — попросил Витя. — Новый год же.

— Согласен, — кивнул молчавший до этого Сережа. — Так что ты понял?

Сережа перевелся в местную школу месяц назад, и Егор, Витя и Пашка тут же взяли его в свою компанию. Паше нравилось вовлекать Сережку в дела школы. Егора забавляло разводить новенького то на деньги, то на пендель. Витя искал и не мог найти в Сереже изъян, отыскав в нем пример для подражания и настоящего друга.

Если Вите нужна была помощь — приходил Сережа. Если Витю в сотый раз обдурил Егор — утешал Сережа. Если Витя не сделал домашку — выручал Сережа. Если в споре пацанов Витя не мог решить, на чью сторону встать — он выбирал Сережу. Даже если Сережа вовсе не участвовал в споре.

— Так вот, — Егор облизнул губы. — Люди говорят, что чем ты украсишь елку в новогоднюю ночь, то под ней и родится. Так было со свиньей, так же случилось, когда на елку навешали кукол и родилась Наташка из пятого "в".

Тут Витя не выдержал и рассмеялся. Ему нравилась Наташа, но нельзя было подавать виду и тем более защищать ее честь, иначе мальчишки затравили бы его до смерти. Тем более, прав был Егор: Наташа одевалась так, что часто напоминала куклу.

Пашка только тихо покачал головой. Сережа впился в Егора взглядом:

— Ну?

— У тебя же нет родителей, так? — продолжал Егор.

Сережа кивнул, начиная сомневаться, что хочет знать продолжение. Тема родителей мучила его, сколько он себя помнил. Бабушка с неохотой рассказывала, как он стал сиротой. В одной версии родители погибли в автокатастрофе, в другой — утонули во время путешествия на корабле. Одно было Сереже ясно — он рос без родителей и, скорее всего, бабушка не была ему родной.

— У него есть бабушка, — напомнил Витя.

— И двенадцать лет назад она украсила елку сережками! — заржал Егор и тут же повалился в сугроб, не в силах успокоить хохот. — Сережками для ушей, прикинь?! Аха-ха-ха! Поэтому он Сережка!

— Дурак, — сказал Сережа и отвернулся. — Я ухожу.

— Погоди, Сереж, — попросил Витя. — Давай хотя бы вон ту ветку срежем и вернемся вместе.

Сережа встал в стороне, уставился в холодный лес, освещая фонарем неживую, зимнюю природу. Уходить одному не хотелось, но и смотреть, как хрюкает в сугробе конопатый боров, было противно.

Пашка притянул очередную ветку, когда Витя приготовился резать. Между краем рукава и перчаткой показалась голая кожа. Голая кожа на худой руке.

Боров заскучал. Никто не поддержал его шутку, и он прыгнул ребятам в ноги, стараясь напугать:

— Хрю-хрю! Я родился под елочкой!

Нож в руках Вити промахнулся мимо ветки и полоснул по открывшемуся запястью. На пушистую ветку брызнула кровь.

— Придурок! — заорал Пашка. — Ты че творишь!

— Прости, прости! — запричитал Витя.

Егор не унимался. Он ржал и хрюкал, пока кровь из запястья капала на снег. Вите захотелось, чтобы он и вправду превратился в свинью и сгинул холодцом на новогоднем столе, но такое случалось только в детских страшилках.

— Что случилось? — повернулся Сережа.

Осветил фонарем хрюкающее тело на кровавом снегу, скорчившегося от боли Пашку, ставшего похожим на вопросительный знак, и заметавшегося в тревоге Витю.

— Я Пашку порезал! — захныкал он. — Блин, блин, блин! Че делать?

— Не верещи, — осадил его Паша и постарался взять себя в руки. — Егор, шутка тупая, но ты, по ходу, совсем кретин. Чем теперь перевязывать рану?

Паша прошипел от боли и крепко сжал запястье свободной рукой.

— Сейчас, — Сережа скинул со спины рюкзак и стал что-то спешно выискивать. — Вот, у меня есть бинты.

— Повезло, — выдохнул Витя.

Сережа перевязал рану, и поверх бинта для прочей надежности натянул перчатку.

— Спасибо за помощь, ребята, — сказал он. — Если б я знал, чем обернется поход за ветками, не стал бы вас просить.

— Достаточно было не брать с собой Егора, — проворчал Пашка. — Да, Егор?! Зря я простил тебе тот случай с книгой некроманта. Хрюкай сколько влезет, но без нас.

— Книгой некроманта? — удивился Сережа.

— Вспоминать противно, — отмахнулся Пашка. — Ну что, идем?

Они собрались уже уходить, когда сзади раздался голос Егора. Ребята даже не заметили, когда он перестал хрюкать.

— Пацаны, пацаны, — позвал он. — Не бросайте меня, пожалуйста.

Пашка покачал головой.

— Простим? — спросил он у ребят, и друзья согласились.

Вскоре все четверо вернулись в город. Повсюду гремел салют, гуляли довольные люди, знакомые и не очень. Пара одноклассников позвала компашку с собой, но ребята отказались. Они обещали помочь Сереже.

— Ба, я принес веточек! — сказал он, входя в тесную однокомнатную квартиру.

В доме пахло болотом, но сквозь прелую затхлость пробивались ноты пряного чая.

— У нас нет денег на елку, — сказал он ребятам, разуваясь. — Так что мы стараемся хотя бы украсить стены еловыми ветками.

— Да, мы поняли, — кивнул Паша.

Егор всю дорогу молчал, чувствуя себя виноватым.

Приоткрылась скрипучая дверь, и из спальни показалась бабушка. Отрешенное старческое лицо ее казалось деревенским окошком, испещренным морщинами, как узорами на морозе.

— Спасибо, Сережа, — качнула бабушка снежной шапкой седых волос. — Ты с друзьями? Ну, с новым годом, мальчики, с новым годом. Не замерзли, хотите чаю?

За окном взорвался очередной салют.

— Не, все в порядке, — махнул Егор и тут же поймал гневные взгляды.

— Спасибо, чаю можно, — ответил Паша.

Витя передал ветки, и Сережа отнес их за дверь.

— Ну проходите, проходите, — бабушка позвала на кухню. — Вы уж простите, что стол не накрыла, что без салатов. Сережа не говорил, что приведет друзей. Ну вы хоть конфеты ешьте, конфеты…

— Спасибо большое, — сказал Витя. — Сережа нам много про вас рассказывал, какая вы у него хорошая.

— Да, не в оливье дело, — кивнул Паша.

— Ну и славно, славно…

Снежная шапка продолжала качаться все чаепитие. Ребята отогрелись, Пашка прятал перевязанную руку, чтобы не пугать старушку, и терпел ноющую боль.

— Надо бы в травмпункт сходить, — прошептал он друзьям, когда бабушка отправилась спать.

Еловые ветки украшали стены, отчего места в квартире стало только меньше, но прибавилось уюта и новогоднего настроения. Даже затхлый аромат болота сжался в углах перед свежей хвоей. Иногда из открытой форточки доносился запах фейерверков.

Пока они шли в больницу, людей на улицах стало меньше. Пару раз они замечали капли крови на снегу, но никто не придал им большого значения. Мало ли сколько людей в новый год разбивают носы, поскользнувшись.

В травмпункте их ждал сюрприз.

— Так много народа? — удивился Сережа.

— Сначала пьют, потом спотыкаются, — хрюкнул Егор. — Здесь только бати моего не хватает.

Пашка не ответил на замечание Егора. Люди не были похожи на пьяниц с разбитыми носами.

— Что с вами случилось? — спросил Паша у последнего в очереди.

Мужчина был измазан красным, словно искупался в селедке под шубой, но Паша понял, что это кровь. Оцарапанное лицо смотрело куда-то в стену, рваная куртка висела лоскутами, а на перевязанных руках не хватало половины пальцев.

За него ответила женщина. Голосом холодным и глухим, каким говорил бы мертвец, умей они разговаривать.

— Он защищал ребенка, — Пашу обдало холодом. — Нашей Катеньке был всего месяц…

— Защищал… от кого? — прошептал он.

Она повернулась к нему лицом, и Паша невольно отступил. Такие пустые глаза он видел в последний раз, когда, используя книгу некроманта, Егор оживил труп собаки.

— Он пришел из леса, — прошелестела женщина.

— Эта тварь нападает на всех без разбора, — добавил другой мужчина с перевязанным лицом.

— Расскажите подробней! — встрепенулся Сережа. — Что за тварь? Это зверь? Какой-то зверь вышел из леса?

— Никакой он не зверь! — вскочила девушка в начале коридора, ближайшая к двери врачебного кабинета. — Он вроде… Вроде гнома.

— Кровавого гнома, — кивнул ее сосед в домашних тапочках поверх пропитанных вишневым соком бинтов.

— Есть в нем что-то гнусное, — забормотал молчавший до этого мужчина. — Он как голодный зародыш…

— Где его видели в последний раз? — спросил Паша.

— На Красной улице, — ответил мужчина.

— Там же моя бабуля, — сказал Сережа.

Заниматься Пашкиной раной ребята не стали. Оставив несчастных в коридоре больницы, они выскочили в город.

— Мы должны найти чудовище, — принял решение Пашка.

— Зародыш, зародыш… — повторял Сережа.

— Гомункул.

Идеальное слово вырвалось в морозный воздух.

— Мне страшно, — проскулил Витя.

Где-то на пустынных первоянварских улицах бродила потусторонняя тварь. Существо, способное откусить пальцы взрослому мужчине. Чудовище, нападающее на детей. Тот мужчина защищал младенца, месячную Катю. Мама Кати сказала: "Ей был всего месяц". Неужели… неужели гомункул сожрал младенца?

Где-то вдалеке хлопнула петарда и раздался крик. Ребята свернули в ту сторону.

— Кровь попала на елку! — Догадался Пашка, не сбавляя бега. — Мы украсили елку кровью, и родилась эта тварь!

— Ты же не верил в байки! — огрызнулся Егор, выдыхая облако пара.

— После некромантии во что угодно поверишь!

— Ребята, я, может быть, не вовремя, но что за история с некромантом?

— Сережа, не сейчас! — ответили Пашка с Егором вместе.

— Мы почти на месте, — указал через дорогу Витя. — Смотрите!

Впереди на тротуаре лежало чье-то тело. Ребята подошли ближе.

— Это куртка, — выдохнул Паша. — Просто куртка.

— Но кто станет бросать куртку на таком морозе?

Егор поднял куртку и хотел уже, ухмыляясь, заявить, что теперь будет что продать бездомным, когда с криком бросил ее на землю.

— Там кровь!

С изнанки куртку пропитала кровь. Рукав был порван, а из подкладки на спине торчали подкрашенные синтепоновые внутренности.

— Гомункул где-то близко, — сказал Сережа. — Человек сбросил куртку, чтобы спастись, пока эта тварь вцепилась в одежду.

— Мама, — пропищал Витя.

Розовые пятна на снегу провели их во двор.

— Вот он, — еле слышно прошептал Паша.

— Если он родился от твоей крови, — хрюкнул разогретый страхом Егор, — то этот гомункул, получается, твой ближайший родственник.

Паша не отреагировал. Гомункул с аппетитом доедал нечто, в свете фонаря показавшееся бездомной кошкой. Рядом, на подвальном окошке, белело блюдце с недопитым молоком.

— И как его победить? — спросил Сережа.

— Вот была бы у нас книга, да, Паш? — съязвил Егор. — Может быть, там нашлось бы подходящее заклинание, м?

— Некромантия работает на принципе меньшей жертвы, — напомнил Пашка. — Второй раз я не дал бы тебе никого загубить.

— Ну, эта кошка явно не хотела быть съеденной, правда? — ухмыльнулся Егор. — Как и девочка Катя.

— Мы не знаем наверняка, что гомункул сожрал младенца, — попытался Витя остановить надвигающийся спор. — И все равно книги больше нет.

— Где-то по городу бродит собака математика, — напомнил Егор.

— Толку? Я не смог ни приручить ее, ни уничтожить.

— Она могла бы сожрать гомункула, — вздохнул Витя.

— Можем сжечь гомункула так же, как я спалил книгу, — предложил Пашка, — но непонятно, как его поймать.

— Может, он нажрется и уснет? — предположил Сережа.

То ли они говорили слишком громко, привыкнув к страху, то ли гомункул не наелся худосочной кошкой, но голодный взгляд его оторвался от жертвы и уставился прямо на них.

Мелкий, измазанный в красноватой и липкой на первый взгляд слизи, он напоминал новорожденного младенца. За исключением длинных, как у мартышки, рук с кривыми когтями на пальцах. С кривых когтей все еще свисали окровавленные кусочки кошачьей шерсти, а в распахнутых глазах отражался ненасытный голод.

Тварь встала на кривые ножки, оскалившись острыми треугольными зубами.

— Матерь Божья, — протянул Витя, вспомнив ругательства собственной мамы, работавшей в церковной лавке. — Пресвятая Богородица…

— Ма… — повторил гомункул, — терь…

Казалось, в его горле кипела ванна с жертвенной кровью, когда он произнес два этих слога.

— Ну на хер, не хотел бы я быть твоей мамашей, уродец! — воскликнул Егор и рванул прочь.

— Стой! Мы должны держаться вместе!

Гомункул издал шершавый, как движение мела по доске, крик и прыгнул вперед. Еще один прыжок — и липкая слизь испачкала снег под аркой, где только что стояли мальчишки.

— Егор, подожди!

— Мы с тобой!

— Ма-а-ама!

И снова гомункул повторил за Витей:

— Ма… ма…

Остановились они, только пробежав пару кварталов. Чудовище отстало.

В ушах Сережи стучала кровь. Он мог поверить в некромантов, в гомункула и в какую угодно небылицу. Но никак не мог родиться от сережек на новогодней елке. Это просто глупая шутка. Глупая, обидная шутка. Сколько людей украшают елки на новый год? Да их миллионы! И что-то он не видел миллионы чудовищ, рыскающих по городам в поисках жертвы.

— А ту елку, — Сережа сглотнул. — Елку со свиными ушами украсили дома или в лесу?

Миллионы елок украшают в гостиных. Миллионы елок срубают в лесах, чтобы поставить дома в ведро и выбросить на помойку, когда дерево потеряет последние соки, иссохнув, как постепенно иссыхала его бабушка. Миллионы мертвых елок не рожали уродцев, но что если елка была живой? Что если живые елки мстили за своих сестер?

От такой безумной догадки стало не по себе. Какая глупая, несуразная мысль. Конечно, так не бывает. Деревья не умеют мстить, как не бывает магии и… кровавых гомункулов.

Егор сполз на снег, привалившись спиной в стене, и пытался восстановить дыхание. В боку кололо. На вопрос Сережи он ответил спокойно, прикрыв глаза:

— Так в лесу, конечно же.

— Не слушай его! — вскинулся Пашка. — Это просто байки, никакой свиньи не было, и ты не родился от сережки твоей бабушки!

— Но все сходится, — сжал зубы Сережа. — Я подсугробный ребенок.

— Подъелочный, — поправил Егор.

— Пошел ты! Ты и этот гомункул.

Витя шмыгнул носом. Выглянул за угол, боясь снова увидеть липкую тварь.

— Почему он повторял за мной "мама"?

— Я думал, мне показалось, — удивился Пашка.

— Нет, я тоже слышал, — кивнул Егор.

— Если он такой же, как я, — Сережа вышел на середину улицы, — он тоже ищет своих родителей.

— Чтобы их сожрать, — проворчал Егор.

— И как нам найти его маму? — спросил Пашка.

— Надо ее создать.

— Чего?

— Собрать образ матери и украсить им елку, — бросил Сережа. — Пока ночь не закончилась, пока еще работает магия!

— Ну офигенно! — вскочил Егор. — Развесим наших матерей на жертвенной елке, чтобы успокоить гомункула!

— Ты дурак?! — ощетинился Пашка. — Что ты несешь, какие жертвы! Я уже сказал тебе в прошлый раз, что не позволю…

— Ребята, стоп!

Витькин голос вклинился в ругань ледяным ветром.

— У нас мало времени. И, кажется, гомункул приближается.

Сережа вернулся в закоулок:

— Так, он близко. Идея такая. Разбегаемся по домам и берем по одной вещи своей мамы. Все, что нас с ней связывает. Фотография, элемент одежды, украшение, что угодно.

— Только не подарок от мамы, — прервал Паша.

— Почему?

— Подарком может быть вещь с другим смыслом. Как носки или тачка на пульте управления. Представь себе, что вместо матери родятся разумные носки.

Ребята попытались осмыслить сказанное и рассмеялись. Тут же прикрыли рты ладонями и постарались успокоиться.

— Ну, вы поняли, — улыбнулся Пашка.

— Да, носки, — прыснул Егор и замахал рукой: — Ладно-ладно! Не ржем… Боже…

— Гомункул, — прошептал Витя.

— Да, расходимся.

Четыре школьника бросились врассыпную, когда по улице пробежал запоздалый шепот:

— Эй, а где встречаемся?

— У Сережи, — донесся ответ.

На место, где только что был придуман план, прискакал кровавый уродец. Он потянул носом новогодний воздух и рванул на запах фейерверков.

Ночь не успела закончиться, когда друзья собрались в подъезде. В крохотной квартире на первом этаже спала бабуля. Отгремел салют. С обратной стороны дома мерзкая тварь доедала очередную кошку.

— Кто что принес? — спросил Сережа.

— Я взял мамину кружку, — ответил Паша.

— Вот, — разжал ладонь Витя. — Крестик. Мама говорит, что крестик от любой напасти спасает.

Егор только фыркнул.

— А что? Если есть магия, то и в церкви говорят правду!

— Твоего Бога придумали люди, — встал на привычную позицию конопатый боров. — А магия это творение природы.

— И все равно я верю, что крестик поможет!

— А ты что принес, Егор? — спросил Паша.

— Достал из тайника, пока батя дрых на кухне. Повезло, что в этот раз он быстро напился, — ответил Егор, и голос его внезапно стал тверже обычного. — Все, что осталось от мамы.

В раскрытой ладони лежал серебряный кулон с крохотной фотографией такой же веснушчатой девушки.

— Скучаешь по ней? — спросил Сережа.

— Очень.

— А ты? — спросил Витя.

Сережа не ответил и молча раскрыл ладонь. В тусклом свете заляпанной лампы блеснула пара простых сережек. Темные камни в металлической оправе напоминали его глаза.

— Это единственные серьги бабули, — ответил он. — Если я и родился от сережек, то только от этих.

— Ну что, — подобрался Паша. — Бежим?

Они выскочили из подъезда и со всех ног рванули в сторону леса. Никто не оборачивался. Страшно было даже представить, что кровавый гном бежит по пятам. Что секунда промедления может стоить им жизни.

Конечно, можно было сбросить пальто, чтобы отвлечь гомункула, но кто из них видел хозяина той окровавленной куртки? Не мог же гомункул сожрать человека полностью, правда? Ответная мысль тут же заставила Пашку шире раскидывать длинные ноги.

— Он догоняет! — заорал Витя.

Лес уже маячил впереди, когда сбоку показалась тень. Нечто приземистое бежало к ним со всех ног, и, только присмотревшись, Паша догадался, что это собака.

— Это не гомункул! Это пес-зомби! — крикнул он.

— Этот тоже ест людей? — испугался Сережа.

— Нет, он добрый, — выдохнул Витя.

— Ага, его хозяин не принял обратно, когда собака восстала из могилы, — заржал Егор и тут же схватился за бок.

— Не отставай, — бросил Пашка.

Вскоре они ворвались в лес, освещая дорогу фонариком. Еловые ветки били по лицу, ноги проваливались в снег, но ребята старались не сбавлять скорости.

— Та самая елка!

— Ты уверен?

— Да, да! Вон там я валялся!

— Вот кровь, ага.

— Так, все, быстро вешаем и…

— Блин, а куда прятаться? Гомункул нас по-любому найдет.

— Он где-то отстал. Держимся вместе.

— А вот и пес, — заметил Сережа. — Жуткий.

Ребята развесили украшения и встали спиной к спине, отойдя подальше от елки. Собака с прогнившими глазами и облезлым боком крутилась рядом, виляя хвостом. От хвоста остался тонкий прутик обтянутых кожей костей, но оживленный Егором труп все также радовался людям.

— Если тварь появится, я буду драться, — заявил Паша.

— Я с тобой, — кивнул Егор.

— И я, — согласился Витя, дрожа всем телом. — И да поможет на Бог.

— Да хватит уже! — сплюнул Егор. — Сами себе поможем.

Сережа молчал. Не было смысла что-либо говорить. И так было ясно, что с этими ребятами его теперь объединяет нечто большее, чем просто учеба в одном классе. Как не было сомнений, что сегодня он узнает правду о своих родителях.

В тишине новогоднего леса долгое время звучало только дыхание. Призрачный пар поднимался над четверкой голов в теплых шапках. Спина к спине мальчики ждали.

Послышался далекий шорох. Хруст снега. Чавкающий звук липнущих к телу тонких ручек, измазанных слизью и тем, что хотелось бы назвать вишневым соком. Залаял пес и бросился в чащу.

Хриплый лай сменился коротким визгом, и в свет фонаря ворвался гомункул.

Первую атаку отбил рюкзак Сережи.

— Получай, братик!

Второй бросок гомункула встретил толстый сук в руках Егора.

— Я те жрать себя не дам, мерзкая тварюга, — замахнулся он во второй раз, но промахнулся.

Острые когти полоснули Егора по ноге.

— А-а-а! — взревел от боли Егор. — Он меня порезал!

Рюкзак Сережи тут же рухнул на зубастую голову, и уродец отступил.

— Егор, держись, — сказал Пашка, покрепче хватая взятый из дома молоток. — Всем два шага влево.

Словно римляне из школьного учебника, ребята, не размыкая оборонительный строй, повернулись против часовой стрелки так, чтобы раненый Егор остался в самой безопасной позиции. Теперь встречать атаку существа предстояло Паше и Вите.

— Мамочки, — пробормотал Витя.

— Ма… мо… — повторил гомункул, наклонив голову.

Пока уродец задумчиво пялился на Витю, на поляну снова выскочил пес и вцепился гомункулу в шею, повалив лицом в снег. Гомункул вывернулся. Словно не чувствуя боли, полоснул по облезлому собачьему боку и попытался выскочить из мертвой хватки.

— Ребята, смотрите, — прошептал Сережа.

Они обернулись. Из-под украшенной ими елки, взрыхляя снег, поднялась женщина. О том, что это женщина, можно было догадаться по светлому длинному платью, по изгибам тела, по ощущению тепла и заботы, словно охватившего не только поляну, но и целый лес вокруг.

— Мама? — удивился Пашка.

— Это же моя мама, а не твоя, — не согласился Витька.

— Ма… ма… — гомункул перестал драться и опустился на четвереньки.

Теперь пес наклонил голову на бок, прижимая изодранные уши. Гомункул пополз к сияющей фигуре, оставляя на снегу багровую дорожку.

— Я не вижу ее лица, — сказал Сережа. — Только яркий свет. Как вы что-то различаете в ней?

— Я начал забывать, как ты выглядишь, мам, — пробормотал Егор. — Прости, что я был таким засранцем.

Женщина улыбнулась, осветив поляну ярче весеннего солнца.

— Блин, говно, — тут же скривился Егор, забыв, что только что извинялся. — Как же болит порез. И кровищи столько…

— Сережа, спасай Егора, — напомнил Пашка.

— Да-да, сейчас.

Пока Сережа перевязывал уже вторую рану за сегодняшнюю ночь, гомункул добрался до сияющей женщины. Она присела на корточки, взяла его на руки и стала нашептывать песню. Спокойную, как замерзшая река, и тихую, словно мышиный шорох под толстым покрывалом пушистого снега.

Следом, ковыляя и прихрамывая, к ней подошел и пес. Перекушенная гомункулом задняя лапа болталась на кусочке облезлой шкуры. Пес уткнулся носом в нечеловеческую, слишком светлую ладонь, и перестал скулить.

Гомункул уснул. Пес, виляя хвостом, не отходил от хозяйки.

Повернувшись спиной к мальчишкам, женщина скрылась в еловых зарослях, и только следы на снегу могли подсказать, где искать это удивительное творение природы. Ведь там, куда ступала ее нога, таял снег и вырастал из-под земли подснежник.

— Я хочу к маме, — проскулил Витя.

— Теперь вы просто обязаны рассказать мне про эту собаку, — заявил Сережа.

— Давай завтра, — попросил Паша. — Хватит на сегодня историй.

— Согласен, — кивнул Егор.

Под шуршание снега ребята молча покинули лес.

Попрощавшись с друзьями, Сережа вернулся домой. Утреннее солнце светило в окно. Запах хвои окончательно прогнал болотную вонь, и только нотки пряного чая оставались неизменны.

Едва разувшись, Сережа бросил без предисловий:

— Я знаю правду, ба!

Бабушка оторвалась от утреннего чая.

— Ну говори, говори, — закивала она.

— Ты украсила елку в лесу, и я родился из-под снега! Ведь так?

— Ну так, так.

— Поэтому ты ни в какую не говоришь, что на самом деле случилось с моими родителями. Поэтому ни разу не назвала их имена, чтобы я не мог ничего разузнать!

— Разузнать, так, — повторила бабушка, кивая.

— У меня просто не было никаких родителей, — заключил Сережа и бросил украшение на стол. — Вот мои родители! Две сережки, блин!

— Пойдем.

Бабушка встала из-за стола и поманила Сережу в комнату. Там она открыла ящик в комоде и долго перебирала стопку каких-то документов, фотографий деда, альбома с фотографиями Сережи. Наконец, протянула Сереже несколько подернутых желтизной бумаг.

Свидетельство о смерти. Свидетельство об усыновлении, справка из детдома и свидетельство о рождении.

— Ну, смотри, смотри, — закивала бабушка.

— Почему ты не показывала их раньше? — прошептал Сережа трясущимися губами.

— Ну так рано было, Сереж, ты все в сказки верил. А теперь захотел правды, ну вот она, вот, — и бабушка показала рукой на цифры.

Ничего не значащие цифры возле ничего не значащей, мертвой фамилии матери. Прочерк в графе "отец". И дата смерти.

— Она умерла, когда тебе было два года, Сереж. Пила много, — бабушка пожала плечами. — Я нашла твою маму, да только... не захотела она, понимаешь?

— Почему… Зачем… Да как так-то! — Сережа вскочил с места, бросил бумаги на пол и сжал зубы до скрежета. — Почему она сдала меня в детский дом?!

— Ну отказалась, Сереж, отказалась, — вздохнула бабушка. — Такая вот правда.

Автор: Алексей Нагацкий
Художник: Дмитрий Лузянин
Больше работ автор ВК