losicha

Рассказ моего знакомого-алкоголика.

Алкоголик образованный, интеллигентный. В момент нашего общения я даже не догадывалась, что он уже три раза кодировался, и в тот момент у него был вшит антабус.

Под его окнами расположилась «стекляшка» - прозрачный павильон «Пиво-воды». Его можно было безошибочно найти пол запаху, так как любители пива мочились тут же, условно

спрятавшись за квёлыми дубцами сирени. Возле павильона стояли высокие столики.

«Пиво-воды» открывались очень рано, чтобы окрестные алкоголики могли опохмелиться перед работой. Саша, находящийся в состоянии ремиссии, ходил в стекляшку поговорить со старыми друзьями и историю эту принёс именно оттуда. Возможно, пересказал старый анекдот.

Продавщица Люся знала все, страждущих пива по утрам, в лицо. Иногда она выдавала живительный напиток в долг. В тот день её донимал Гаврилович, который «пришёл на бровях».

Он был тихим алкоголиком. Много раз лечился, но ничего Гавриловича не брало. Жил он на одной площадке с Люсей, и та дружила с его женой.

Однажды Люся свято пообещала соседке не наливать Гавриловичу. И вот этот пень с утра донимал её просьбой продать бокальчик, а Люся ему отказывала.

— Отстань, твоя жена проклянёт меня. Я обещала.

— Люся, трубы горят. Подохну тут возле твоего ларька. Сжалься!

Тут к прилавку подоспел барыга Шулькевич.

Он покрутился в очереди. Знакомых, чтобы отдолжить денег не было, а зараза Люська в долг со вчерашнего дня не давала.

Схватив с высокого столика пустую стеклянную кружку, Шулькевич зашёл за павильон и помочился в неё. Его моча хорошо соответствовала цвету продаваемого напитка.

Задумка у барыги была простая. Он словил муху, - тут их как во всяком отхожем месте кружилось много, бросил его в свой анализ и пошёл к Люсе, которая разбиралась с настойчивым Гавриловичем.

—` Вот, муха в бокале – с укоризной произнёс Шулькевич.

Люся, задолбанная Гавриловичем, машинально приняла бокал с мочой, под прилавком выловила муху и налила барыге настоящего пивка, что и ожидалось.

Гаврилович печалил мозги, и в какой-то момент Люся не выдержала и поставила перед ним «пиво» которое насцал Шулькевич.

Гаврилович бережно взял бокал и на нетвёрдых ногах двинулся к столику. Шулькевич в это время сдувал пену и следил за « счастливчиком».

Алкаш осторожно пригубил желанный напиток, скривился и громко спросил Люсю:

— А пирожка с говном у тебя нет?

У нас в школе была такая тётка, что-то вроде массовика-затейника. Она нас снабжала билетами на плохо посещаемые спектакли. Для заполнения зала. Идти всегда надо. Перед походом прослушали инструктаж: сидеть тихо, в буфете не толкаться, семки не лузгать, громко не смеяться, причесаться, как люди, кольца из носа и ушей – вынуть, и правильно одеться! Школу позорить нельзя!

Спектакль назывался «Овод». Видели его уже раза три. Начало в нём было такое:

Перед зрителями на маленьком подиуме стоит журнальный столик. На нём, обхватив голову руками, медитирует главный герой по кличке Овод. Луч света движется по сцене и греет ему макушку. Герой медленно поднимает лицо.

Лицом это назвать трудно. Оно всё покрыто ужасными шрамами. Похоже, что он попал под трактор. Как только зрители рассмотрели этот ужас, свет направлялся вглубь сцены, где начиналось разворачиваться действие с объяснениями – кто ж так изуродовал бедного человека. И это не менты, всё дело в революции и предательстве.

На пустующие места в партере привели роту солдат. Они образцово расселись и запахли гуталином.

Погас свет. Герой уткнулся носом в журнальный столик. Мы всегда волновались – проснется он в нужное время или нет.

Свет скользит. В зале мёртвая тишина. Все затаили дыхание. Голова медленно поднимается.

В этот раз гримёры постарались на славу. Этот момент был самым волнующим в спектакле! Очень, очень натурально.

Над головами отличников из образцовых школ прошелестел вдох удивления, удачно погашенный двумя сопровождающими.

И тут из зала донеслось очень искренняя эмоция удивления.

– А ёпт---------- мать!

Так, вопреки пьесе, у Овода появилась на лице улыбка.

А нас больше на этот спектакль перестали водить.

У мамы под коленкой образовался тромб. В Третью Минскую больницу её привезли в коляске, так как было опасно двигаться —тромб мог оторваться. Три дня в этом медицинском заведении оставили неизгладимый след воспоминаний в нашей семье.

В очереди в туалет можно было простоять полчаса. На весь этаж там было одно такое место. Мужики писали в бутылки и контейнеры, женщины, в том числе послеоперационные, вынуждены были маяться под дверью единственной кабины.

В соседней палате лежала молодая женщина с точно такой же фамилией.

Медсестры постоянно путали лекарства, приносили маме кулёчек с таблетками однофамилицы. А та терпела мамины уколы В общем, – забрала я мамусю на домашнее лечение.

Апофеозом пребывания в больнице была выписка, напечатанная НА ПИШУЩЕЙ МАШИНКЕ, и там значились анализы однофамилицы! У мамы диабет — но в выписке сахар в крови замечательный. Здоровый человек.

Альтернативное лечение мы нашли в кабинете гирудотерапевта Михаила Ефимовича Шапиро, который лечил пиявками ВСЁ!

Он был замечательным многопрофильным профессионалом, весёлым, живым, с отличным чувством юмора. Книга отзывов была заполнена чудесными историями о выздоровлениях. Узнав о нашей проблеме, он сказал, что более лёгкого задания для пиявок не существует.

Чтобы маме было легче решиться на необычную процедуру, я согласилась тоже полечиться у Михаила Ефимовича.

Первая приставка пиявок — проекция печени. Звери быстро прогрызли семь дурочек в моём животе и жизнь наполнилась эйфорией. Нажравшись, пиявки отваливались и падали на пол. Их тут же собирали в стеклянную банку с ацетоном, где они заканчивали свой жизненный путь. Такое было правило – пиявку второй раз не используют.

После процедуры врач облепил места укусов женскими прокладками, используя обыкновенный строительный скотч. Предупредил, что будет кровить сутки и лучше провести этот день в покое.

Мамусю отвезли домой и она проспала целый день. А мне покой только снился. К счастью, «перевязочные материалы», как у доктора Шапиро, у меня были в достатке, и я два раза делала перевязку, удивляясь сколько же кровищи я теряю при семи крохотных укусах.

На выходе кровь превращалась в мармеладоподобную субстанцию, а слепленные скотчем прокладки пугали своей тяжестью от впитанной крови. И вообще, вид у этой перевязки после снятия с моего живота был ужасающий.

Я пыталась остановить кровь перекисью. А ни фига!

Кровавые бинты и косметические ватные лепестки вместе с намокшими прокладками спрятала в черный пластиковый пакет, крепко завязала и выбросила в мусоропровод. Ночь была спокойной и даже с цветными сновидениями. Разбудил меня неожиданный утренний звонок в дверь. На пороге стоял милиционер.

— Вы не слышали крики от помощи? Или выстрелы?

— Ничего я не слышала. Спала. Как убитая.

Вдруг Милиционер как-то встрепенулся и задвинул меня в квартиру.

— Что это у вас? — он ткнул пальцем на мой халат в районе живота. (Я спала в халате на животе: чтобы плотнее прижать ранки к перевязке).

Через халат в двух местах проступили две полоски крови, там, где её пропустил скотч.

Далее шли разбирательства: что я делала накануне вечером, кто у меня друзья, кто может подтвердить, что в квартире не было дебоша. «А где ваш муж?»

И тут я допёрла, что меня подозревают в преступлении. А мужа я вроде как зарезала или застрелила.

— Я лечусь пиявками! Это моя кровь! Я не прятала труп и не скрываю преступление.

Страж порядка мне не верил, а про пиявки — просто пропускал между ушей.

Сядьте и не двигайтесь! — строго приказал мой утренний гость и стал вызывать по телефону подмогу.

Рядом с ним стоял черный пластиковый мешок, в котором ошибиться было невозможно.

В разговоре было про неоспоримые вещдоки, добытые известным бомжом нашего района в мусорном контейнере.

Моё терпение лопнуло. Халат был бесстыдно сброшен, майка завернута до подбородка, и я одним движением содрала страшную налепку из скотча и прокладок с живота. Она была также ужасна, как и та, которая испугала сначала бомжа, а потом милиционера. Семь черных дырочек немедленно произвели по капельке крови.

Милиционер смутился.

— Это укусы пиявок. Я ими лечусь. У доктора Шапиро. Вот визитка, телефон. Приходите лечиться.

ПЫ.СЫ. Михаил Ефимович умер зимой прошлого года. Так что не пишите, что это реклама. А у мамы тромб растворился. Я после лечения похудела на 8 кг.

Когда Бресту вручали Звезду города-героя, снимать это событие послали

лучшего оператора Брестского телевидения Миракова.

При большом стечении высокопоставленных лиц, закованных в черные официальные костюмы, Мираков  появился в линялой красной футболке с обрезанными рукавами, из которых торчали мощные бицепсы, покрытые рыжей шерстью.

Он с тяжёлой камерой, танцующей походкой, занял позицию у знамени,

куда самый достойный член местного правительства должен был приколоть 

Звезду героя.

Прозвучали слова о награждении, заиграла волнующая музыка, и этот "лучший" трясущимися руками стал прикалывать  Звезду на знамя. Очень волновался. Снимают же. 

Стареющий идеолог долго возился с застёжкой и, наконец,  значок  со звоном 

упал на пол. Мираков выключил камеру и кивнул головой:

— Снимаем еще раз. Я смонтирую.

И снова зал в напряжении следит за прикалыванием Звезды.

И снова она падает.

В зале слышно матюгание оператора.

Съёмка начинается ещё раз.

Наконец,  звезда пришпилена.

Член ЦК делает шаг в сторону - и снова - БЭНЦ!.

Значок на полу.

Но всё уже снято, и Мираков счастлив, что задание наконец

выполнено. Только растерянный, потный мужик все ещё стоит на сцене и лихорадочно думает, что с ним будет теперь после такого позора.

Оператор хлопает его по плечу и довольно громко, все в зале услышали,  говорит:

—Не усирайся, мой мальчик!  Не усирайся!