losicha

Надя так утомилась зимой и затяжной весной, что решила ехать к морю  из своей Беларуси сразу же, как только начнутся школьные каникулы. Муж не мог оторваться от работы, и путёвки брала на себя и своих двоих детей, восьмилетнего Колю и двенадцатилетнюю Дашу. Казалось, что там, в Болгарии лето в самом разгаре. Эта спешка ни к чему хорошему не привела. Море не прогрелось, гостиница была из советских времён на третьей линии, спать не давала убойная музыка, доносившаяся из богатого шведского отеля первой линии, завтраки  подавали на открытой террасе, где было очень

ветрено и зябко по утрам. Колька заболел. Оставлять его в отеле

было невозможно. Их угловой, сплошь застеклённый номер, нагревался

за день так, что, залетевшие ненароком бабочки, умирали красивой

мгновенной смертью.

Публика была  чужая. Девушки, которые загорали без лифчиков, красные пьяные шведы, обгоревшие до мяса и проводившие свои алкогольные каникулы в небольшом лягушатнике у отеля, странного вида валютчики, трансвеститы в кожаных юбочках со шнуровкой по бокам вместо швов, под которой угадывалось всякое отсутствие белья.

Надя очень переживала, что выбрала плохой отдых для своих детей.

В  парке,  возле набережной, стояли игровые автоматы с дешёвыми

китайскими игрушками и жвачкой. Они были единственным развлечением.

Глядя, как Колька и Даша азартно бросают в щель этих бандитов монетки,

Надя старалась убедить себя, что не так всё плохо, как кажется.

Светит же солнце. Дышим  морским воздухом. И здесь, в парке,

вроде люди нормальные попадаются. Вон по ухоженной дорожке медленно, бережно поддерживая друг друга, шаркают старичок со старушкой. Они были в черных шортах, из-под которых торчали  худые варикозные ножки в белых носочках и черных одинаковых полуботинках,  как  у него, так и у неё. На головы были надеты полотняные панамки. Казалось два состарившихся пионера в машине времени прилетели сюда из тридцатых годов. Парочка трогательно держалась за руки и щебетала по-немецки.

— Боже мой, хоть какие-то положительные эмоции, — подумала

Надя. Вот она, неумирающая любовь, пример для нас всех.

Дети, просадив денежки, подбежали к маме попросить ещё.  Надя специально долго колупаясь в своём кошельке, задержала возле себя дочку и сына.

— Посмотрите, какие милые старички. Сколько в них добра и счастья.

Они прожили долгую счастливую жизнь и не растеряли своей любви друг к другу. Давайте мы с ними поздороваемся, пожелаем хорошего дня. Наверное, это будет приятно им. Надо сказать: Гутен таг.

Немцы присели на лавочку. Надя с улыбкой двинулась к парочке, и вдруг наткнулась на колючий взгляд старичка.

… russische Riesenkuh.

Вот так. Она — большая  русская корова.

Толстой Надежду не назовёшь. Она статная.  Всё слеплено как надо.

Но с тощими немцами, которые едва доставали ей до плеча, Надя выглядела фундаментально. Ну, не  44 размера, что же за преступление. Она подумала сказать: чем больше хорошего человека, тем лучше. Ведь надо как-то это превратить в шутку. Стала копаться в памяти, отыскивая нужные немецкие слова. Но старичок опередил её;

—… die Schweine… (свинья).

Он тыкал  своим корявым пальцем в сторону Нади и  кричал, что ей надо есть один йогурт в день, как делает его фрау. Его грубые грассирующие фразы звучали очень обидно и жёстко. Дети внимательно смотрели на  мать, не  понимая, что случилось с нею, почему она так побледнела. пальцем. Казалось, старикан сейчас задохнётся от ненависти.

— Он злой, плохой, — тихо выдохнула Даша.

— Это троль! — прошептал Коля.

— Нет, фашист недобитый, старенький,

бессильный и поэтому такой злобный, — возразила Надя, — пойдем отсюда.

Старичок привстал со скамейки навстречу детям. Его с трудом удерживала за руку старенькая фрау.

— Аuthentische Sau!

« Это уж совсем, я – свиноматка!» — разозлилась Надя, заслоняя собой детей.

— Nein, ich bin belorussische partizanen ( нет, я белорусская партизанка).

Она вскинула воображаемый автомат: «Та-та-та-та-та».

— Мама, а что он тебе говорил?

— Да, это мы с ним пошутили. Оба неудачно.

Отдых был окончательно испорчен.