erzin

Хочешь войны — готовься к миру

В 1648 году заканчиваются сразу две важнейшие европейские войны, в которых Республика Семи Соединенных Нидерландов принимала самое активное участие. Восьмидесятилетняя война собственно Республики с Испанией и общеевропейская Тридцатилетняя война. Мобильная, отлично оснащенная, хорошо вооруженная Армия Принца раз за разом доказывала свое владычество на поле боя, а флот Республики громил противника от Бразилии до Мальты и от Дании до Явы. Но при всем при этом назвать победой заключенные мирные договоры не смог бы даже самый льстивый из придворных летописцев. В войне с Испанией Нидерланды добились лишь частично своих целей, оставив в руках испанской короны драгоценные южные земли и даже устье Шельды, одной из самых важных транспортных артерий Европы. В Тридцатилетней войне сама Республика получила и того меньше.

Все дело было, разумеется, во внутренних распрях. Генеральные Штаты Нидерландов вынудили штатгальтера, которым только за год до того стал молодой Вильгельм II, заключить мир. Главным миротворцем была, разумеется, Голландия и в ней конкретно, разумеется, Амстердам. Из амстердамских окон все эти войны выглядели сплошным убытком, тратой денег и повышенными налогами. Враг в самой Голландии появлялся последний раз семьдесят, нет, серьезно, семь десятков лет назад, так зачем им, нормальным деловым людям, вся эта, прости господи, инфантерия?! Корабли — иное дело, они нужны для охраны конвоев из обеих Индий. А война — нет, не нужна, разорение и баловство одно.

С точки зрения голландского бизнеса оба мирных договора были вообще замечательными и победными. Южные Нидерланды остались испанцам? Пусть о них у самих жителей голова болит. Амстердаму, Роттердаму, Харлему и Делфту от их наличия ни холодно, ни жарко. Устье Шельды у врага? Ха-ха, теперь-то конкуренты из Зеландии попляшут! И так далее.

Официально Голландия, Зеландия и остальные провинции Республики именовались «провинциями-сестрами». Отношения у них, соответственно, были чисто сестринскими: чужому в обиду не дадут, но уязвить, подколоть и нагадить сестрице сами никогда не забудут.

Надо еще понимать, что в Голландию, подальше от линии фронта с испанцами, переселилось около ста пятидесяти тысяч фламандцев. И это были не крестьяне или чернорабочие, нет, все солидные, состоятельные люди, с капиталами, деловой хваткой и талантами. Сто пятьдесят тысяч готовых торговцев, мастеров, художников, врачей и учителей. Во всей Голландии населения-то было всего около полутора миллионов. Так что плюс одна десятая, причем — образованная и богатая.

Голландия резко и четко гнула свою линию за мир, чего и добилась. Правда, молодой штатгальтер оказался не так-то прост, получить все задаром и нахрапом у амстердамских воротил не вышло.

Имевший несмотря на свой возраст замечательное образование, сам Вильгельм II видел, что обе войны зашли на самом деле в позиционный тупик. Сил на коренное изменение не было ни у одной из сторон. Мирные переговоры тянулись, по правде говоря, уже десятилетие и каждый из игроков пытался лишь добавить себе очков на поле.

По итогам Тридцатилетней войны Нидерланды (и Швейцария, к слову) официально и всеми державами были признаны независимыми государствами. Забавно, что независимость страна получила не в войне за эту самую независимость, а в совсем другой войне.

Это был, пожалуй, самый важный для самого Вильгельма II пункт. Амстердам не видел в том ни пользы, ни вреда (независимость в бухгалтерских документах не отображается), поэтому с легкостью согласился. Для штатгальтера же, копившего ненависть к своему униженному положению — как так, какие-то Генеральные Штаты, сборище адвокатишек и купчишек, имеют наглость указывать принцу Оранскому! — это признание независимости открывало прямую дорогу к его заветной мечте: к трону. Впрочем, это уже отдельная история.

Вильгельм II, штатгальтер Нидерландов.

В ситуации с Испанией тоже все было не так однозначно. Вильгельм II вынудил на внутреннем фронте Генеральные Штаты позволить сохранить под ружьем значительную часть армии, а на внешнем заручился поддержкой могущественной Франции. Две страны решили добить испанцев парой лет позже, когда те расслабятся и распустят собственную, дорого обходившуюся в содержании армию во Фландрии и Валонии. Тогда Нидерланды (уже под короной, как мечтал Вильгельм) займут север и восток страны, а Франции достанется юг и запад.

Забавно, но планы на продолжение войны после передышки были и у Мадрида. Мировое соглашение обеими сторонами молчаливо признавалось небольшим перемирием, не настоящим мирным договором. А забавно потому, что Нидерланды больше ни разу в своей истории не будут воевать с Испанией. И «небольшое перемирие» так и длится до настоящего времени.

Искренне радовались миру только жители восточных и южных частей Нидерландов, по которым все это время и прокатывались волны армий. Армий под разными флагами, но грабившими одинаково. Но кого мнение этих простецов вообще интересует?..

На повестке дня встал вопрос войны с Англией.

Спесь и предубеждение

Воевать с Англией хотел штатгальтер. Английская революция сильно ударила по планам еще его отца, а теперь и самого Вильгельма II. Воевать с Англией хотела верхушка Амстердама, Голландии, Зеландии, Фрисландии и остальных провинций. Английские купцы «нагло воровали» у них «принадлежащие им по праву» деньги. Воевать с Англией хотели китобои, рыбаки и моряки. А то английские коллеги чего-то совсем охамели.

С другой стороны моря расклад выглядел примерно таким же.

Воевать с Нидерландами очень хотел Кромвель. Трон лорда-протектора трещал и шатался, небольшая победоносная война могла все исправить. Воевать хотели лорды адмиралтейства и лондонское Сити. А то Амстердам зарвался, на английские права покушается. Воевать хотели китобои, моряки и рыбаки. А то нидерландцы у самого Дувра уже селедку под ноль выгребают.

Англия активно восстанавливала свое могущество после кровопролитной и жестокой гражданской войны. Война сильно ударила по стране, никогда за последние столетия не была она еще столь слабой. Почему же Нидерланды не задушили своего конкурента, так сказать, в зародыше?

Надо сказать, что предыдущий штатгальтер Нидерландов, Фредерик-Генрих, был в шаге от вмешательства в ту войну. На стороне Стюартов, разумеется. Были разработаны планы десантных операций, выделены полки для них и корабли, которые должны были отправить нидерландскую армию к Лондону. Но тогда Генеральные Штаты резко выступили против, как по идеологическим мотивам, так и по экономическим. Идейные республиканцы не желали поддерживать войну против таких же республиканцев, а торговый люд не желал тратить деньги.

Ведь время, казалось, и так играло на руку Нидерландам: английская казна была пуста, английский флот был разделен и беспомощен, торговля сильно просела. Больше того, английские колонии в Северной Америке оказались сильно завязаны на Новый Амстердам, принадлежащий нидерландской Вест-Индской компании, WIC. Туда свозились товары со всего побережья и уже оттуда голландскими и зеландскими кораблями отправлялись в Европу.

Все шло хорошо, казалось, что еще немного и Англия превратится в экономический придаток Соединенных Нидерландов. Но теперь все стремительно менялось. Англия стремительными темпами набирала могущество, а Нидерланды все так же безмятежно почивали на розовых перинах собственной важности.

Надо сказать, что обе противницы видели войну легкой прогулкой, небрежным щелчком по носу слишком много возомнившему о себе конкуренту.

Нидерландские верхи считали, что власть Кромвеля ненадежна, что у Англии намного меньше кораблей и кораблестроительных мощностей, что новые республиканские адмиралы и капитаны не имеют ни опыта, ни традиций флотоводства.

С точки зрения англичан власть в Нидерландах вечно пребывала в раздрае, корабли не отличались ни качеством, ни надежностью, экономика слишком сильно зависела от моря, а адмиралы и капитаны зажрались и стали не бесстрашными и голодными морскими волками, а жирными и трусливыми корабельными крысами.

И ведь обе стороны были правы! Но отчетливо видя проблемы соперника собственные беды предпочитали не замечать.

Реальные плюсы и минусы сторон

А что же было на самом деле, можно ли сравнить противников максимально объективно? Попробуем.

Итак, Республика Семи Соединенных Нидерландов. Плюсы:

1. Огромный флот. Поскольку в то время не было еще устоявшейся классификации судов (линейные корабли, фрегаты и так далее), то считали по общему мобилизационному потенциалу. Торговый корабль того времени мало чем отличался на самом деле от военного и при дооснащении пушками спокойно становился в строй. По такому счету Нидерланды могли выставить до полутысячи кораблей — огромная цифра. У Англии при полной мобилизации выходило в два, а то и три раза меньше.

2. Чрезвычайно развитые кораблестроительные мощности. При надобности флот мог получать до сорока серьезных кораблей в месяц. У Англии в месяц могло быть построено два-три новых корабля.

Флот Республики Семи Соединенных Нидерландов ("Staatse vloot").

3. Много денег. Денег, конечно, много не бывает, но финансовые возможности Нидерландов реально опережали весь остальной мир. Англия на этом фоне была просто нищей.

4. Большое количество обученных экипажей, опытных капитанов и адмиралов. Флот Республики воевал постоянно. Английский флот после Революции только-только приходил в себя.

Были, разумеется, свои плюсы и у Англии:

1. Население. В Англии проживало порядка 17 миллионов человек, в Нидерландах — меньше четырех миллионов. Разница более, чем в четыре раза! Потому Англия, как считалось, могла не опасаться прямой высадки десанта, а вот про другую сторону такого сказать было уже нельзя. Что заставляло Нидерланды держать значительные военные силы внутри страны.

2. Устойчивая экономика. Англия куда меньше зависела от импорта-экспорта, морской торговли и даже рыбной ловли, чем ее соседка. А потому морская блокада, основной метод войны на море крупных держав, была бы ей неприятна, но не смертельна. В отличии от Нидерландов, особенно Голландии и Зеландии, не могущих без рыболовства и морской торговли себя элементарно прокормить.

3. Гораздо более прозрачная и понятная система управления флотом, а значит и дисциплина. В Нидерландах она напоминала запутанную паутину — служебные, контрактные, профессиональные, личные и денежные обязательства адмиралов и капитанов пересекались под немыслимыми углами, так что можно было надолго задуматься, а какой именно из долгов надо прямо сейчас исполнять. В Англии подобное было невозможно, определенные права на оспаривание приказа оставались у собственно капитанов кораблей, но командующие эскадрами и флотами могли спокойно отправить такого капитана в отставку и даже арестовать или казнить (ну, это в самом крайнем случае). В Нидерландах подобное было немыслимо.

4. Более серьезная мотивация к войне. Нидерландцы хотели, разумеется, проучить «англичашек», но… но так, чтобы это не мешало по-настоящему важным делам — торговле и обогащению. В Англии куда лучше понимали, что без укорота Нидерландам никакого обогащения и торговли у нее не будет, значит надо серьезно постараться.

О больших пушках

Еще одним штампом, кочующим по русскоязычным публикациям об этих войнах, является «качественное превосходство английских кораблей». Штамп этот родом из того же XIX века и тогда он соответствовал всем представлениям науки. Английские корабли действительно несли больше пушек, пушки были мощнее, дальнобойнее и крепче. Казалось бы, что тут не так?! Ведь всем же понятно, что главная задача военного человека — бабахнуть посильнее, подальше и поточнее, нет?

Но если бы мы заикнулись об этом в первой половине XVII века, то нас подняли бы на смех не только голландские, французские, испанские или, там, датские адмиралы, а и сами англичане. Все вышеперечисленное, по мнению военной науки того времени, никаким «качественным превосходством» не являлось, а были английские корабли таковыми исключительно от бедности.

Считалось, что корабли строят для перевозки грузов и зарабатывания денег. В идеале пушек бы вообще не должно быть, потому что они весят много, а прибыли не дают никакой. Но обороняться надо, иначе и твое отберут, так что пушки все-таки нужны. И тут есть два пути.

Можно делать так, как делали испанцы с галеонами в Новом Свете, или те же нидерландцы с «кораблями зеркального пути»: каждый корабль оснастить и трюмами для товара, и пушками. Чтобы он и возить много мог, и обороняться как следует. Получалось по-разному, но чаще всего ни то ни се. Такие корабли в большинстве своем и возили куда меньше, чем «нормальные» торговцы, и оборонялись хуже полноценных военных.

Можно собираться в конвои и поручать охранять беззащитных, зато нагруженных торговцев, военным кораблям. Вот тут уже есть простор. Но есть и вопросы.

Основным методом ведения войны на море оставался абордаж. Потому что людишек бесплатно рожают, а корабль, порох и ядра денег стоят. Так что задача — сблизиться с врагом, отстрелять как можно больше людей на вражеской палубе и попытаться захватить корабль. Мачты, реи и прочий такелаж можно тоже посбивать, не важно, это все чинится корабельными плотниками на раз-два. А вот если в корпус попасть — этак корабль и утопить можно! А кто потраченные на порох деньги вернет?!

Значит, пушки нужны скорострельные, небольшого калибра, чтобы не дай бог не повредить корпус, и небольшой же дальности. Противопехотные, если в современных терминах говорить. Стрелять все равно метров на двести.

И второе. Пришел, значит, охраняемый караван в тот же Амстердам. Купцы радуются, купаются в деньгах, ванили и сахаре, а военные моряки что? Вот тебе пятак за охрану и пшел вон? Платили, конечно, не пятак и даже не то, чтобы мало… Но по сравнению с грузом даже одного торгового корабля — гроши! Слезы! А ведь плыли все вместе, из одних и тех же портов. А вот если на военный корабль тоже немножко товару погрузить… А, нет, пушки мешают. Тяжелые, да на каждую еще куча припасов. Хм, но вот по проекту на корабле восемьдесят орудий. Много же, да? Если пару десятков снять (и продать), никто же не заметит? Да чего там, пиратов хватит и полсотней орудий пугать, а настоящий враг встретится — как-нибудь пронесет, божьей милостью! Зато мешков с кофе и перцем получится добавить на корабль на хорошую, на отличную даже адмиральскую, капитанскую и даже боцманскую пенсию!

Но такой подход годился, когда кораблей много и они легко заменяются. Ведь в абордажной свалке на тридцать пиратских кораблей надо и собственных столько же иметь. Ну, или чуть меньше, но именно что чуть. Нидерланды, Испания, Франция могли себе позволить строить сотни кораблей в год. Англия не могла. Поэтому ее корабли вооружались куда мощнее, чтобы не победить и захватить корабль противника, но просто элементарно отогнать одним своим кораблем три-пять чужих. Чтобы отбить охоту связываться.

Большие, мощные, дальнобойные... и малочисленные английские корабли.

На английские корабли ставили семьдесят, сто, а то и сто двадцать орудий, пушки были мощнее, дальнобойнее и опаснее для противника. И тяжелее, в том числе — для карманов капитанов и адмиралов. Ведь заботиться о корабле тем полагалось из собственных средств.

Платой за это стала еще большая бедность военного английского флота. Лишенный «призов», то есть захваченных кораблей (на всех флотах того времени даже действую в бою, в составе эскадры, капитан и команда, захватившие чужой корабль, получали от 2/3 до 4/5 его стоимости вместе с товарами), лишенный «подработки» в колониальных рейсах, флот Англии был вынужден существовать только на выбитые из казны деньги. Что, конечно, не могло идти ни в какое сравнение с флотами других держав.

Итак, война начинается...

Считаем до четырех и читаем классику

Англо-голландские войны, как их по традиции именуют в русскоязычной историографии — череда военных конфликтов в XVII и XVIII веке. Правильнее было бы назвать «англо-нидерландскими», потому как если Англия еще не стала Великобританией (до формального объединения с Шотландией еще полста лет), то Голландия в свою очередь была лишь одной из семи Соединенных Провинций.

Провинции обладали достаточной самостоятельностью, в том числе и в деле ведения войн: каждая должна была заявлять о вступлении в войну отдельно. В теории. В реальном мире решения принимали Голландия, Зеландия и Фрисландия — этакий треугольник интересов. Спорили они по любому поводу просто потому, что могли. А то знаем мы эти союзы — раз согласишься, второй, а на третий и спрашивать не станут! Четыре остальных провинции предпочитали во внешней политике следовать за лидерами, у них были свои игры.

Но вернемся к войнам. Было их… Хм, и тут начинается интрига.

Англоцентричная историография, в том числе и русскоязычная, привычно пишет о четырех Англо-голландских войнах. И вовсе не врет.

А вот в нидерландской истории войн три плюс одна.

С точки зрения арифметики одно и то же, а вот с историей не все так однозначно. Дело в том, что от начала Первой (1652) до конца Третьей (1674) войны прошло всего двадцать лет, а вот Четвертая (1780) началась аж через сто лет после Третьей. И по другим причинам. То есть, да, это были четыре англо-голландские войны. Но считать их через запятую, в одном ряду приблизительно столь же уместно, как перечислять на равных походы Ермолова и «Паши-мерседеса».

Причины такого разночтения в счете до четырех понять не сложно. Не хочу сейчас спойлерить, может кто в первый раз читает про эти войны, так что вернемся к вопросу в последних частях.

В русскоязычной популярной литературе народ особенно не заморачивается и берет источниками, во-первых, статьи и книги XIX — начала ХХ века, и, во-вторых, конечно же, англоязычные материалы. В этом плане очень показательна русская Вики по данным темам. Я не мог согнать с лица умилительную улыбку, когда читал.

Стилистика и обороты старины глубокой придавали статьям этакий особый шарм, привкус простого и понятного позитивизма позапрошлого века. Когда выражения вида «Война эта характеризуется тем, что оба флота ... силой обстоятельств были приведены к сосредоточению сил ... то есть к правильной стратегии.» или «Это было воспринято с глубоким одобрением с обеих сторон.» были вполне себе уместны в книгах.

Но, в общем, если хочется быстро узнать, чем все кончилось, то страшных-ужасных фактических ошибок в русскоязычной Вики нет, вполне себе нормально.

Другое дело — оценки и представление. Историки XIX — начала ХХ веков работали в русле тогдашних идей «государств-монолитов», когда именно страны представали в роли объектов отношений. То есть, полагали, что вот существуют некие вневременные, по сути, национально-географические структуры — Англия, там, Россия, Пруссия и прочее — которые имеют собственные интересы и возможности. Оттуда, кстати, происходит этот дебильный журналистский штамп «Австрия заявила, что...».

Интересы эти просты и, опять же, основаны на простой и даже, пожалуй, примитивной имперской политике того же XIX века: расширяться во все стороны просто потому что. Воткнуть свой флаг в любой кусок земли, хоть там золотой прииск, хоть бесплодная скала в океане. Главное — застолбить, а там само наладится. Ну и, разумеется, именно так, по мнению тогдашней исторической науки, думали и все государственные деятели в прошедшие времена. Это очевидно же!

А ведь та же Англия в интересующий нас XVII век при Елизавете I, Якове I, Карле I, Кромвеле и Карле II — просто-напросто совершенно разные страны, с буквально перпендикулярными зачастую интересами. Там, в конце-концов, Революция и Реставрация произошли, так что Англия образца 1600, 1610, 1630, 1650 и 1660 годов «хотела» абсолютно разных, противоположных прежним «хотелкам» вещей.

С Нидерландами и того сложней, поскольку весь XVII век в стране шла, по сути, «холодная гражданская война», порой совсем чуть-чуть не доходя до горячей фазы, в которой разные, совсем разные по составу, мирополаганию, идеологии группы поочередно перехватывали управление и рулили к собственным целям, опять же, как и в случае с Англией, прямо противоположным тому, что было парой лет ранее.

Так что опираться на старые источники надо с осторожностью. Не солгав в фактах, преподнести одно и то же событие можно совсем по-разному.

Англия и Нидерланды до войны: от любви до ненависти и обратно

Нидерланды появились на карте мира чуть больше, чем за полвека до Первой Англо-голландской войны. А успели за это время во всех областях столько, что другим и трех столетий не хватило бы. В том числе и в отношениях с Англией.

Вид на Амстердам 1640 год.

Пожалуй, наиболее полно их, отношения, можно выразить старой детской считалочкой: «любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет!». И, также как во всякой страсти, отношения были довольно шизофреничны. Когда одновременно и поцеловать, и прибить хочется.

Началось все еще во время Нидерландской революции с нежной и обоюдной любви. Англия предоставила свои порты и кораблестроительные мощности морским гезам, через английские банки шло финансирование армии Вильгельма Оранского. Все это не по причине заботы о новорожденном государстве и даже общая нелюбовь к Испании тут играла второстепенную роль. Все дело было в шерсти.

Экономика Англии конца XVI — начала XVII века держалась на экспорте овечьей шерсти. Если кто не забыл школьную историю, то огораживание и вот это все. А шла шерсть на материк, в Антверпен и Харлем, два мировых центра ткачества. Оба города довольно быстро определились, кого поддерживать в конфликте и это была не Испания. Займи Англия другую позицию, не поддержи восставших, и с шерстяным бизнесом были бы крупные проблемы. Английские лорды в Парламенте, которые и получали основной доход, пойти на такое не могли никак.

Этот короткий период был самым понятным — естественные союзники и по экономическим (шерсть), и по политическим (против Испании) и по идеологическим (протестантизм) причинам.

Но время шло, менялись короли на английском троне, менялись штатгальтеры и состав Генеральных Штатов в Нидерландах. И, самое главное, менялась экономика этого уголка мира. Шерсть и ткани, прежний сакральный символ богатства и могущества, уступали место колониальным товарам: пряностям, сахару, табаку и кофе. Нет, лорды с их огромными отарами, равно как и гильдия ткачей Харлема (почти 80% антверпенских ткачей переехало туда после захвата Антверпена испанскими войсками), все еще оставались весомой силой, но их активно теснили новые люди: торговцы заморскими товарами, банкиры, страховщики. И были те в новых англо-голландских отношениях уже не необходимыми друг другу партнерами, а прямыми конкурентами.

Охлаждение началось после смерти Елизаветы I, при Якове I, когда новая династия взяла курс на сближение с Испанией. Против Франции, разумеется, но это детали. В отношениях же с Нидерландами оставалась вроде как любовь идеологическая (протестантизм) и немножко экономической (шерсть никуда пока не делась), зато ненависти экономической (заморская торговля) и политической (союз с Испанией) прибавилось основательно.

Вид на Лондон 1640 год.

Особенно все усилилось в тридцатых годах XVII века, при Карле I. Потому что к обычным деловым и политическим спорам бодро примешалась идеология, а такая связка практически всегда приводит к серьезным конфликтам. В роли идеологии в который раз выступила религия. Затеянные Карлом реформы серьезно сблизили англиканскую церковь с Римом, что, естественно, не могло понравится суровой протестантской верхушке Соединенных Нидерландов.

Но «не понравиться» местным, нидерландским кальвинистам и лютеранам было только полдела. Даже меньше. Мало ли что кому в чужом краю не нравится! Это вовсе не повод воевать. А вот английские протестанты более радикальных общин (из которых можно вспомнить хотя бы квакеров) серьезно обеспокоились своей судьбой. И многие из них эмигрировали в Нидерланды, основав огромные общины в Делфте, Роттердаме и Амстердаме. Переехали, разумеется, не просто так, а захватив с собой свои капиталы, которых было ну очень солидно. Что английскому королю никак не могло понравиться.

Ненависть теперь, вроде бы, усилилась чрезвычайно: все, от экономики до религии, было против, ан нет! Ветреная политика снова изменила курс и Карл I выдал свою дочь за наследного принца Оранского, будущего штатгальтера Вильгельма II. «Плюнет, поцелует».

С другой стороны Северного моря тоже было «все сложно». Верховная власть вроде бы принадлежала Генеральным Штатам, которым английская торговля и английские религиозные реформы были прямо поперек горла. Но был еще и Оранский дом, штатгальтер с родственниками, что по сути держали в руках всю военную власть в стране и могли выпускать указы и распоряжения даже без согласия Штатов. И вот как раз штатгальтеры (сначала Фредерик-Генрих, потом его сын Вильгельм II), вместе с многочисленной и сильной «оранжевой партией» ничего плохого в Англии не видели, зато видели много хорошего. Хотя бы то, как Карл прижал этих купчишек из Парламента! Так им!

Ситуация еще более запуталась, когда в Англии произошла Революция и к власти пришел Кромвель. С одной стороны, вроде бы, разрешилась ситуация с религиозными спорами. С другой экономические разногласия достигли апогея, обеими странами по сути теперь правили боровшиеся за одни и те же ресурсы одними и теми же методами очень похожие по складу ума люди. Ну как тут было удержаться и не набить друг другу морду?!

Оливер Кромвель.

С политикой тоже было не просто. Штатгальтер Нидерландов, разумеется, обиделся на свержение тестя. Так, что даже родственника, будущего Карла II, приютил. Но, с другой стороны, английские родственники — это, конечно, важно, а куда важнее местные жестокие споры с Амстердамом. Амстердам, имевший чуть ли не половину всех денег и ресурсов страны, и вовсе не желающий этим со штатгальтерами делиться — вот кто был настоящим врагом Оранского дома. И если английские купцы амстердамских-то прижмут, то разве ж это плохо?! «К сердцу прижмет, к черту пошлет».

И все замерло в нерешительном равновесии, когда обеим странам война и плоха, потому как убытки же, и нужна — «ну а че они?!». И тут себя проявила еще одна новая сила, которая только по сути оформилась в XVII веке: профессиональные военные, генералы и адмиралы.

Военное дело в Средневековье было привилегией благородного сословия. Привилегией, но и обязанностью, так что к концу Средних Веков военная карьера для аристократа не только ничем не выделялась, но даже была хуже придворной или политической. Между тем армии мира постепенно переходили на профессиональную основу, так великолепно показавшую себя в Армии Принца. Для такой армии требовался профессиональный офицерский корпус, не связанный другими обязанностями. Нидерланды первые взрастили не единичных, но массовых генералов и, особенно, адмиралов из простых людей. И эти люди, получив власть и возможности, вовсе не хотели оставаться безгласным инструментом политических интриг. Они сами подали голос. И голос был, разумеется, за войну. В конце концов, это было их ремесло!

И этот голос уже нельзя было «не услышать». Впервые не генеральское или адмиральское звание давалось большим связям и деньгам, а наоборот — новые генералы и адмиралы получали и большие деньги и большие связи. Сын крестьянина Витте де Вит, сын рядового моряка Михил де Рейтер — они получили свои адмиральские звания и огромные деньги сами сделав свою карьеру.

С другой стороны моря, у республиканского правительства Кромвеля, были те же настроения. Только что победившие в кровавой гражданской войне революционеры были настроены решительно. Не за то они кровь лили, чтобы отдавать сладкие плоды победы в руки зажравшихся голландцев!

Все было готово к войне, но начинать ее ни одна страна не хотела. Опять же, по внутренним причинам. Потому что обороняться от подло напавшего врага — это понятно и уважаемо, за это народ может и потерпеть. А на нападавшего можно заодно и всех собак навешать, сделав виновным в чем угодно, от обстрела до повышения цены на пиво в местном кабаке. Война же, враг нападает, а вы тут из-за шиллинга нервничаете!

Война была уже на пороге.

А ведь Республика была в то время чем-то экзотическим. Для королей так точно. Да, никто не сомневался в доме Оранских, но ведь они даже не были монархами — верховная власть принадлежала Генеральным Штатам, какому-то сборищу людей даже не королевской крови! Шкандаль! И вот курфюрст не самого важного, но вполне достойного Пфальца вместе с принцессой Англии посещают эту страну. Официально они, конечно, заехали к родственникам — Фредерик приходился тогдашним принцам Оранским, Морицу и Фредерику-Хендрику, племянником и двоюродным братом соответственно. Но все же все понимают и умеют отличить государственный визит на самом дорогом и важном корабле английского флота «Принц Роял» («HMS Prince Royal»), со всей возможной помпой и переговорами, от посещения любимого дядюшки. Да и решал там сам Фредерик не так, чтобы много. За его спиной явно стоял Лондон и Протестантская (Евангелическая) Уния.

Но в нашем рассказе главным будет не сам этот чрезвычайно интересный, особенно своими последствиями, визит, а его место в истории.

Из-за его важности историки давно и прочно интересовались малейшими подробностями. И здесь им, как они считали, чрезвычайно повезло. Дело в том, что прибытие Фредерика V и Елизаветы Стюарт в Нидерланды были не только задокументировано, но и запечатлено на полотне Хендрика Фрома, одного из первых в мире маринистов. И, что самое прекрасное, Фром писал картину не с чужих слов, а сам будучи современником!

Вот тут можно посмотреть в большем увеличении.

Итак, положение вещей на картине вполне ясное. Английский корабль в центре слева, украшен флагами Англии и многочисленными гербами. По центру внизу его встречает корабль принцев Оранских — его можно узнать по флагу: оранжево-бело-синее полотнище, украшенное посередине апельсиновым деревом. Апельсин, «яблоко Оранских», был, как сейчас бы сказали, полуофициальным маскотом принцев.

Действие происходит на рейде города Флиссинген, в провинции Зеландия. Городской силуэт отчетливо виден на заднем плане. Вокруг главных кораблей множество других судов, украшенных флагами, с открытыми для салюта пушечными портами.

Из них всех особенно примечателен кораблик на первом плане, с красным флагом, на котором изображен меч в окружении звезд. Это герб города Харлема. Выглядит он среди прочих несколько неуместно — Харлем лежит в совсем другой провинции, в Голландии, далеко от моря (хотя и имел тогда выход к морю через Харлемское озеро и протоки), и даже не посещался высокими визитерами.

Но этот флаг, присутствие отдельного харлемского корабля на встрече столь важных гостей, отлично ложился на сведения о «войне городов», которая шла весь XVII век в Нидерландах. Дело в том, что Генеральные Штаты страны формировались по территориальному признаку, из Штатов провинций и отдельных особенно важных (читай — богатых) городов. Харлем был, конечно, в числе таковых. И, вместе с Лейденом, отчаянно противостоял Амстердаму. Причин было множество, история этой «войны» тоже интересная, но нас интересует картина.

Итак, «Прибытие Фредерика V Пфальцского и Елизаветы Стюарт во Флиссинген 29 апреля 1613 года» («De aankomst van Frederik V van de Palts en Elizabeth Stuart te Vlissingen 29 April 1613»). Название, кстати, что тоже важно, дано не автором, а искусствоведами уже в XIX веке. У автора были свои варианты, о чем чуть ниже.

Замечательная праздничная сцена, вошедшая во все школьные учебники где-то с середины XIX века. И вплоть до самого конца века XX не подвергавшаяся никакому сомнению. В чем тут сомневаться-то? В конце концов, этих историков в то время не было, а художник — был!

Но чем больше вскрывалось в самых разных архивах документов, тем больше сомнений они порождали.

Так, согласно этим самым документам, встреча принцев Оранских и королевской четы действительно состоялась в море. Но только не в виду Флиссингена, а куда дальше, в открытом море, огороженном от чужих глаз и английскими, и нидерландскими военными кораблями. Дело в том, что состоится визит или нет, решалось действительно в последние мгновения, уже на борту.

Кораблем «Принц Роял» командовал не кто-нибудь, а сам лорд-адмирал Чарльз Ховард, одно из доверенных лиц Якова I. Именно он, а не новобрачные, решал, следует ли все-таки отправиться в Нидерланды или безопаснее и лучше для Англии плыть другим маршрутом. Встреча с принцами Оранскими произошла днем 28 апреля, переговоры о статусе, гарантиях и прочем длились несколько часов, не прекращаясь и ночью, корабль королевской четы все это время дрейфовал с убранными парусами в открытом море, вдали от любых берегов. И только под утро 29 апреля Оранские смогли убедить англичан провести визит.

Во Флиссинген принцы Оранские прибыли уже на борту английского корабля. Тот остановился далеко на рейде из-за опасений капитана: нидерландское побережье большей частью очень мелководно, англичане боялись сесть на мель. Так что в сам порт высоких гостей доставил специально поданный бот. С него королевская чета и увидела впервые нидерландскую землю.

Многочисленные корабли с флагами действительно навещали одиноко стоящего в открытом море англичанина, но это было уже потом, когда Фредерик V c супругой уже направлялся из Флиссингена в Гаагу.

Но самое удивительное скрывалось как раз под харлемским корабликом.

Чтобы было более понятно, надо вспомнить, что искусство художников Золотого Века, включая и Рембрандта, последующие полтора столетия не слишком котировалось. Они были старомодными, наивными, не вписывающимися в интерьер новых домов. Множество полотен были потеряны, перерисованы, попросту выброшены на свалку. Не избежал такой судьбы и Хендрик Фром. Благодаря его другу и биографу мы теперь знаем, что найдено едва ли десять процентов от всех созданных им картин. Найти остальные уже вряд ли возможно.

Но «Прибытию во Флиссинген» повезло чрезвычайно. Дело в том, что она висела в холле муниципалитета Харлема. И выполняла важную функцию — дырку на обоях загораживала. Нет, вполне серьезно: когда сменилась мода и харлемская верхушка захотела убрать «это старье», оказалось, что от картины на стене остался большой след. Не выгоревший на солнце участок. Можно было или заказать ремонт всего зала или повесить что другое такого же размера… Но это ж денег стоит каких! А с окончанием Золотого Века и моды на тогдашних живописцев и деньги кончились.

В общем, картина осталась висеть в холле муниципалитета, постепенно ветшая, пока мода не вернулась и не оказалось, что висит-то вовсе не никому не нужная старая мазня, а классическая и дорогая вещь!

Но как же она, картина, там вообще оказалась? Почему именно Харлем?

Дело в том, что Хендрик Фром изначально попытался продать свою картину муниципалитету Флиссингена. Логично же. Такие огромные полотна (размер этой картины два на четыре метра!) специально писались для общественных мест и гильдий, можно хоть «Ночной дозор» Рембрандта вспомнить.

Но у Флиссингена не было денег. Да и желания. Тогда-то Фром вспомнил о своем родном городе Харлеме. Там были и деньги, и связи для продажи. Но зачем Харлему картина о прибытии английского корабля во Флиссинген?!

И Фром решает слегка оптимизировать уже готовое полотно к продаже. Во-первых, он официально именует картину теперь как «Прибытие Фредерика V Пфальцского и Елизаветы Стюарт в Нидерланды». Никаких упоминаний о неблагодарном Флиссингене!

Во-вторых и главных выявило рентгенографическое исследование, проведенное уже в нашем веке. Кораблик с флагом Харлема оказался нарисован поверх другого, с флагом, разумеется, Флиссингена. Чтобы продать картину, Фром «подмазался» к властям родного города таким вот нехитрым манером.

Из архивов стало ясно, что художник был готов и на более серьезные меры! Он писал, что может изменить силуэты зданий зеландского города на харлемские, а на борту корабля принцев Оранских вполне уместится и фигура харлемского мэра. К счастью, этого не потребовалось. Картину муниципалитет Харлема купил и повесил на стену, еще не зная, что тем самым введет в заблуждение историков и школьников аж на целых полтора века.

А сам Хендрик Фром… А что сразу Фром?! Он художник, он так видел!

По материалам "Музея Франса Хальса", Харлем и публикациям Национального архива, Гаага.

Ведь тогда личности правителей реально отождествляли с государством. Не от глупости или от невежества, а просто потому, что земля как есть, сама по себе, была совсем не великой ценностью. Люди — вот кто делали земли ценными и важными. Безлюдные территории, будь то архангельская тундра, степи северного Крыма, североамериканская тайга или тихоокеанские острова были просто никому не нужны. Еще не пришло время массовых колонизаций, еще слишком мало народу попросту жило на планете.

Людовик XIV

И в этом плане главный из населявших территорию людей закономерно отождествлял себя со страной, как образованием. В первую очередь политическим, культурным, военным. И уже после — географическим. Границы проводили по городам и крепостям, по людям, а все остальное — не стоит внимания.

И если государство — это государь, то и наоборот работает точно также. Государь — это государство. И он должен соответствовать определенным стандартам, иначе другие государи-государства просто не станут вести с ним дел. На практике это значило, что нужно было предъявить древность и знатность рода. Ведь государь — человек растянутый не только в пространстве на все государство, но и во времени — на весь род. До самых мифических предков, вот только мифическими они отнюдь не считались.

Королевский и династический мифы

Период XV-XVI веков в истории европейских династий можно назвать вторым поиском сакральности власти. Власть ведь, как известно, желанна многим, а достается единицам. А почему? Можно, конечно, просто сказать, что они сильнее, им повезло и так далее, но выходит все это как-то… не то. Особенно, если сильнее и удачливее был папа, а то и дедушка король, а нынешний ничего тяжелее кубка с вином не поднимал и никуда выше декольте не смотрел. А на троне сидит, в отличии от бравых и по-настоящему удачливых герцогов, графов и прочих достойных. Королям не нравилась перспектива постоянно доказывать свою власть силой, а значит надо было придумать что-то более общее, что выделяло бы именно королей из всех прочих.

Когда-то давно, в IX-XI веках, Европа уже переживала кризис сакральности. Попросту говоря, прежние племенные законы уже не работали и у людей начали появляться к уже не вождям, но королям вопросы вида «а ты кто такой особый?». Тогда кризис удалось преодолеть с помощью религии: коронация Карла Великого Папой Римским, крещение Восточно-Европейских стран (Польши, Венгрии, Руси и пр.) — это был ответ на вопрос особости государственных персон. «Милостью божьей» — это вам не баран чихнул.

К XV-XVI векам сакральность самой религии сильно ослабла и уже не могла поддержать государственный авторитет. По крайней мере, без помощи иных, внерелигиозных подпорок. Таковые стали искать и, разумеется, нашли. На этот раз спасением стала история.

Люди не смотря ни на что твердо верят, что «раньше было лучше». И искренне готовы поддержать того, кто обещает «вернуть им их 2007». Ну, или любой другой год из старого доброго золотого века. Это и стало основой так называемых (или называемого?) «королевского» и «династического» мифов.

С этими мифами у историков серьезные споры. Одни исследователи отделяют их друг от друга: королевский, мол, мифологизирует королевскую власть как таковую, а династический — только текущей династии. Другие возражают, что разница не существенна и речь в обоих идет, в принципе, об одном и том же, и потому можно считать за один миф.

В любом случае суть неизменна: король потому выше всех, что его предки когда-то были самыми-самыми (сильными, древними, приближенными к богу и так далее) и потому королевская кровь в жилах нынешнего правителя, бабника, мота и обжоры, все равно делает его всех круче и всех лучше.

Сила крови — еще один архетип из глубокой старины, и в новой мифологии он занял очень важное место.

Европейские правители, а точнее — ученые, философы и мудрецы по их заказу, формируют (пытаются, по крайней мере), новую картину мира. Происхождение царей от богов — известная мифология древнего мира, но в эпоху позднего Средневековья она давно уже воспринималась как сказка. А миф отличается от сказки именно правдоподобностью, тем, что в него можно поверить с учетом имеющихся знаний. И новой мифологией стала древность происхождения королевской власти вообще или конкретной династии в частности.

Так во Франции широко распространяются научные изыскания, говорящие о том, что первые французские государи происходили из самой древней известной на тот момент европейской науке цивилизации — прямиком из Трои. Беглецы из Илиона после поражения, мол, пробежали всю Европу и смогли отдышаться только на Сене, где и основали Париж, французскую нацию и вообще были уже круты к приходу римлян. С которыми полюбовно договорились (Рим ведь тоже выводил мифологию своих основателей из Трои) и с тех пор правят Францией на законных основаниях.

Это был королевский миф, а в мифе династическом разные французские правители пытались обожествить уже не сказочных троянских, а вполне реальных своих предков, встраивая их в общую великую линию. Среди таких «полубогов» были Карл Мартел и Карл Великий, Филипп Красивый и, особенно важно для описываемого времени, Людовик Святой.

Людовик IX Святой.

«Культ личности» Людовика IX Святого возник как раз в XVI веке и продержался довольно долго. Именно из-за него столько французских королей стали Людовиками. Очень и очень помогло, конечно, что сами эти новые Людовики изрядно возвеличили государство, что только подтверждало «правильность» мифа.

В других странах не отставали и сочиняли собственные мифы. Так в России появилось сочинение, выводящее царскую династию прямиком от… Октавиана Августа, того самого римского императора.

Родственник императора

В конце XV века на Руси появилось так называемое «Послание о Мономаховом венце». Специалисты спорят насчет авторства (как и практически о всех письменных источниках до XVII века включительно), но больше всего свидетельств в пользу митрополита Спиридона, что был то ли сослан в удаленный монастырь, то ли наоборот — отправлен на ответственный пост в богатейшее собрание рукописей и документов. Возможно, что власти решили совместить оба этих предположения и перед нами один из древнейших примеров «шарашки». Там-то «Послание» и было, судя по всему, создано.

Так или иначе, в «Послании» Спиридон (будем придерживаться этой версии) дает очень обстоятельную картину государственного устройства Руси. Как это тогда понимали, то есть через личности и рода правителей. Его идеологическим «заказом» было вывести Русь на уровень первостепенных европейских держав, и уж во всяком случае, поставить ее выше Литвы. С Литвой в то время боролись за само звание Руси и тут любая пропаганда была в помощь.

Князь Рюрик на памятнике "Тысячелетие России".

Именно в «Послании о Мономаховом венце» впервые дана стройная и тщательная генеалогия от самого Рюрика, которой активно пользовались до самой смены династии, да и Романовы быстро подхватили знамя. Но Спиридон пошел еще дальше: какой-то «обычный» племенной вождь из IX века не котировался в династической мифологии Европы — вон, французы аж из Трои своих королей производили. Спиридон поступил умнее — будь проще, так тебя труднее поймать. Он выдумал племянника Октавиана Августа, некоего Пруса, что был, дескать, отправлен для исследования земель в восточной Балтике. От того Пруса произошла, стало быть, и Пруссия, а Рюрик был его прапрапра… в общем, потомком аж в четырнадцатом колене. Ну и Рюриковичи, таким образом, являлись прямыми потомками римских цезарей, что по тем временам давало автоматические права на царскую/королевскую корону, почет и уважуху.

Сейчас подобные «изыскания» кажутся нам смешными, ну в самом деле! Просто логически рассудить! И тут мы сталкиваемся с очень интересным феноменом: именно логика, безупречная аристотелева логика являлась основой таких вот «открытий» и она определяла истинность доказательств.

Нам это не сразу понятно, потому что наша логика уже «проапгрейжена» Декартом, Кантом, Гегелем, Марксом, Геделем, Поппером и многими, многими другими. Логические законы, само собой разумеющиеся для нас, вроде невозможности доказать несуществование чего либо («чайник Рассела») или границы применимости понятий, для средневекового логика были попросту неизвестны. Даже пресловутая «бритва Оккама» хоть и уже существовала два столетия, но была чисто на подхвате: ученые все еще опирались конкретно на законы Аристотеля, которые, при всей их логичности, такие вот «открытия» вполне допускали.

В самом деле. Римляне постоянно отправляли экспедиции в самые разные уголки света. Факт. Могли они отправить такую экспедицию в нынешнюю Пруссию? Да разумеется! Итак, раз уж мы установили, что такая экспедиция была, то почему бы ее не возглавлять племяннику Октавиана Августа? Нет доказательств обратного! Значит, племянник отправился в поход. И нашел там новую землю, которую и называют Пруссией. Почему такое название? Ну уж понятно, что по имени самого племянника и назвали. Так значит, звали его Прусом. И, поход — дело молодое, разумеется, он женился там на дочери местного вождя. Откуда-то Рюриков род должен был же начаться? Ну вот и!

Проверяем на логику: закон тождества соблюден (везде об одном и том же); закон противоречия тоже (себе не противоречим); правило исключенного третьего на месте (или пошел, или нет, если пошел — см. далее). Бритва Оккама тоже не затуплена: на лицо самое простое объяснение из возможных. Или вы можете лучше объяснить, почему вдруг именно Рюриковичи такие крутые?! То-то же!

Если у кого логика в мозгах сейчас встала на дыбы, чтобы разнести эту конструкцию в комментариях вдребезги напополам, — поздравляю. Это действительно схоластика в чистом виде, то самое, что с великим трудом преодолел в общественном сознании научный метод, да и то не до конца. Многочисленные конспирологические теории тому, увы, подтверждение. «Но в главном-то он прав!»(с).

Рассматривали ли правители Руси эту теорию серьезно? Трудно сказать. «Послание о Мономаховом венце» было точно донесено до их сведения и практически наверняка, что и Василий III и Иван IV его читали сами и читали внимательно. Родословная от Рюрика до существующих великих князей была взята оттуда и оформлена официально. А вот история с племянником императора так и осталась красивой и неофициальной легендой. Почему?

У создателей чего-то принципиально нового всегда есть общая беда — полет их фантазии значительно опережает и технический уровень общества/государства, и, самое главное, планы и задачи заказчика, то бишь руководства. Руководству надо дешевую швырялку бомб на голову противника, а ему про полеты на Луну. В идеологии тоже самое. Вот и сочинение Спиридона было, конечно, в тему, но уж слишком новаторским. Да и, главное, излишним на самом деле.

Многочисленные контакты среди европейских дворов дали Москве чрезвычайно обнадеживающий прогноз: Европа, в лице французских, испанских, английских и австрийских правителей, вполне была готова принять Русь как самостоятельное и самоценное государство, при условии союза против Турции. Что более чем укладывалось в парадигму собственно московской политики. Нужды в дополнительных династических аргументах в подтверждение собственной значимости просто не было. Царями их признавали и так — по принципу «да фиг с ними, пусть там медведями командуют».

Естественными оппонентами выступали Польша, Литва и Швеция, но те не стали бы слушать вообще никаких аргументов. Будь они сто раз более точными и исторически достоверными.

Братья-славяне

Ну и в заключении нельзя не упомянуть еще один юридическо-идеологический проект того времени. Он хоть и был мимолетным по историческим меркам и не принес никакого практического результата, очень показателен с точки зрения последующей истории.

Речь идет о попытке Василия III (а вернее всего — кого-то из средних величин его окружения) разыграть национальную славянскую карту в Восточной и Центральной Европе. С тогдашним колоритом, разумеется.

Все мы помним из истории, что славяне в первом тысячелетии нашей эры прошлись железным катком по кельтскому населению Европы, дойдя аж до Рейна, а затем сами попали под такой же каток германцев. (Исправлено, спасибо коллеге @Andrewsarh!) Не все однако, знают, что борьба славянских земель с немцами не останавливалась и в XVI веке была столь же ожесточенной, что и в IX. Именно в XVI веке немцы начали решительное наступление на полабов, чехов и прусов. Чехам повезло, они смогли практически возродиться уже в XVIII веке, остальным повезло куда меньше.

В этом нет какой-то особой славянофобии, точнее — она там есть, но не особая. В то честное время все ненавидели всех без соблюдения правил Твиттера.

Но правители Руси, а точнее — представители рода Рюриковичей, попробовали разыграть карту общей антинемецкой борьбы. Сама Москва сталкивалась с немцами в Ливонии и в противостоянии с Ганзой, причем если в случае с Ливонским орденом еще были какие-то успехи, то Ганза давила Русь по всем фронтам.

Именно на противостоянии с Ганзой в первую очередь и был направлен этот проект. В нем предполагалось объединить усилия трех славянских европейских династий: Рюриковичей, Гриффичей и Никлотичей. Гриффичи и Никлотичи, они же Грейфы и Никлотинги, правили в двух частях исторической области Померании, она же Поморье — соответственно, в Восточной и Передней (Западной). Ныне Померания разделена между Германией и Польшей, а в Средние Века это были весьма серьезные государства. Но к XVI веку все уже было в прошлом.

Герб династии Гриффичей.

И Гриффичи, и Никлотичи пребывали тогда совсем не в лучшем состоянии. Их права на престол никто вроде не оспаривал, но основные денежные и товарные потоки в их землях уже принадлежали Ганзе и вольным городам, а основным населением страны быстро становились мигранты с запада — немцы. В этих условиях даже собственно княжескую власть горожане воспринимали с большими оговорками, а сил заставить тех у князей уже не было.

В истории сохранились только обще-политические, ни к чему не обязывающие послания московского двора к двум европейским княжествам и даже, собственно, понять, чего именно хотел Василий III конкретно не представляется возможным. Да и хотел ли? Или просто посольские осваивали территорию, чтобы выглядеть в глазах начальства солиднее? Ну, не штаны на лавках протирали, а вон, послания всему свету писали!

Но в письмах подчеркиваются связи (весьма смутные, по сегодняшним данным) предков всех трех великих династий. Для того времени это был, еще раз подчеркну, важнейший аргумент.

Примечателен факт отсутствия даже в этих, абсолютно предварительных, письмах упоминаний о польской и литовской династиях. Они, во-первых, были такими же врагами всех трех великих князей, что и немцы. А во-вторых и главных, их происхождение сильно отличалось от возводимой к варяжско-славянской, или «рюгенской» (от острова Рюген) линии Рюриковичей, Гриффичей и Никлотичей. Иначе говоря, польские и литовские властители в династическом плане были явной не ровней, низкорожденными.

Попытка сыграть на национальной почве закономерно ни к чему не привела. Да попытка была откровенно слабой. Но сам факт, по-моему, достоин упоминания.

Заключение

Ну что ж, как мы видели, правители Руси в XV-XVI веках активно играли на дипломатическом поле и играли на равных с другими игроками. Иные методы могут вызвать нынче лишь улыбку, другие — фейспалм, но посмотрим, что напишут через пять сотен лет о нынешних временах!

Прошу прощения у всех ожидавших за столь долгий перерыв. Проблемы со здоровьем. В дальнейшем надеюсь надолго не пропадать. И спасибо, что читаете!

Герб страны на королевском дворце Нордэйнде.

Забавно же то, что гербовой девиз Королевства Нидерланды никакого, то есть вот вообще никакого отношения к подвигам нидерландского народа не имеет. Ни к каким и никогда. Он вообще о другом, совсем о другом.

Нидерланды — королевство, это все знают. Не все, однако, понимают, что герб Нидерландов — это герб королевского дома. Королевского дома Оранье-Нассау. И если, вдруг, королевский дом сменится — изменится и герб страны.

Короли династии Оранье-Нассау начали править в Нидерландах после изгнания Наполеона в 1815 году. Великие державы, то есть Англия, Россия, Пруссия и Австрия, больше не желали видеть в Европе никаких республик, так что Нидерланды стали королевством. Англия, правда, сильно возражала — еще свежи были в памяти два века вражды с Нидерландами, когда Англии сильно доставалось, так что возрождать сильную державу-соперницу ей не хотелось. Но Пруссия и, главным образом, Россия решительно настояли.

Королем самым демократическим голосованием четырех монархов-победителей был избран настоящий полковник на прусской и русской службах Вильгельм, принц Оранье-Нассау. Его главным достоинством было родство с тем самым домом Оранских, Оранье, что когда-то возглавил Нидерландскую революцию и правил страной как штатгальтеры. Родство отдаленное — что-то на уровне прапрапрапрапрадедушек. Но хоть что-то.

Вильгельм сам в Нидерландах до того не был, на нидерландском не говорил и вообще отчаянно нуждался в одобрении своей персоны среди подданных. Пруссия и Россия выделили ему пару полков, но сидеть на штыках очень неудобно.

За дело он взялся рьяно и одним из таких дел стал новый девиз на гербе нового королевского дома. За основу был взят девиз тех самых старых Оранских, который сам по себе был оригинален. Звучал он как «Je maintiendrai Chalon» — «Всегда Шалон». Рене ван Шалон, он же Рене де Шалон, он же Рейнарт ван Нассау был первым нидерландцем, что получил титул принцев Оранских. Титул он впоследствии передал своему племяннику Вильгельму, тому самому Вильгельму Оранскому, вождю Нидерландской революции. Передал вместе с гербовым девизом. Таким образом, дом Оранских и увековечил связь с дядей Рене.

Взять девиз полностью новому королю никто бы, конечно, не позволил. Геральдика и наследственные дела — это серьезно. Поэтому король Нидерландов Вильгельм I изменил девиз не изменяя смысла. Новый девиз звучал как «Je maintiendrai Nassau» — «Всегда Нассау». Подчеркивая таким образом, что пусть как король он без году неделя, но за ним старый и уважаемый род. Ну и что Вильгельмы Оранские-Нассау — они, может, не те самые Вильгельмы Оранские, но тоже поведут страну к процветанию и золотому веку.

Если коротко, то золотой век получился не очень. Уже в середине того же XIX века под давлением практически восставшей страны была принята конституция, сильно ограничивающая королевскую власть. И, в частности, с герба страны как-то незаметно убрали последнюю часть, ту, что про Нассау. Не надо, мол, нам тут.

От королевского снобизма остался странный огрызок, которому довольно быстро нашли новый смысл. Все в дело сгодится!