— Петенька, дорогой мой! — Николай Михайлович Пржевальский схватил гостя за отвороты пальто и буквально втащил того в квартиру.
— Николай, старый ты чёрт, — шутливо отбивался Пётр Петрович от неуклюжих лобзаний друга, — дай же в себя прийти. Сколько уже не виделись? Года четыре?
— Какая разница, сколько? — тормошил Пржевальский приятеля. — Как же я рад, господи!
Огромный, взлохмаченный, в жёлтом шёлковом халате с драконами, хозяин походил на сказочного медведя из тибетских сказок. Под стать ему оказалось и убранство кабинета, куда он немедленно увлёк гостя.
— Экая здесь... кунсткамера, — застыл на пороге Пётр Петрович и поспешил водрузить на нос пенсне.
Действительно, комната завораживала. На огромном, во всю стену, гобелене с родовым шляхетским гербом Пржевальских развешены деревянные, скалящие зубы маски. На другой стене — смородинного цвета ковёр с изрядным арсеналом диковинного оружия. В углу охапка пик и копий с медными наконечниками. Шкура уссурийского тигра с неловко вывернутой головой и стеклянными глазами на груде баулов и армейских ящиков. Дубовый письменный стол с резными тумбами завален тетрадями, свитками, гербариями, курительными трубками, коробками с патронами, глиняными фигурками и прочим хламом, неизбежно привозимым из экспедиций.
— Одонцэцэг! — хлопнул в ладони Пржевальский и заговорщицки подмигнул.
Тотчас в дверях появилась невысокая, широколицая девушка с необычайно узкими глазами на плоском лице. Вместо платья — длинный, в пол, дэгэл, туго перехваченный поясом.
— Настоечки принеси, душа моя, — ласково прогудел Николай Михайлович. — Той самой.
Девушка поклонилась и, пятясь, вышла. Перехватив удивлённый взгляд приятеля, Пржевальский добродушно ухмыльнулся.
— Одонцэцэг, с тибетского — Звёздный Цветок. Ох, и история через неё приключилась. Три дня за мной тангуты гнались, хотели, собаки, её назад возвернуть. Эх, брат, если б не наши казачки, не сиживал бы здесь.
— Ты, что же, украл её? — в голосе Петра Петровича промелькнуло затаённое восхищение другом.
— Украл? — делано округлил глаза Пржевальский. — Да разве ж это кража? Вот покажу, что действительно украл.
Он скинул тигровую шкуру со штабеля ящиков и принялся, пыхтя, ворочать их.
— Не поверишь, умыкнул в монастыре мумию ламы, — Пржевальский захохотал. — Помнишь, как в гимназии у попечителя шубу унесли? Вот так и я. На цыпочках, на цыпочках.
— Да ну тебя, право, — Пётр Петрович махнул рукой и тоже затрясся от смеха. — Даже не ищи. Видеть такое не хочу.
Неслышно вошла Одонцэцэг, неся на подносе две глиняные пиалы.
— Ну, здравы будем, — Пржевальский ловко, тремя пальцами, принял пиалу и опрокинул в рот содержимое. — Пробуй, брат, пробуй. Маньчжурская, на женьшеневом корне.
Настойка оказалась горько-сладкой и крепкой.
— Папиросу? — щёлкнул портсигаром хозяин. — Первое дело в горах на привале: капельку женьшеневки и покурить.
Опустились в кресла, закурили.
— Теперь рассказывай, — закинув ногу на ногу и покачивая остроносой туфлей, заговорил Пржевальский, — как ты? Поди, уж до министра дослужился?
— Ну, до министра ещё шагать и шагать..., — начал было Пётр Петрович и обмер.
Пржевальский, стряхнув папиросный пепел в ладонь, быстрым движением втёр его в голову.
А, заметив удивление приятеля, серьёзно покивал.
— Тибетская традиция. Согласно учению Будды, пепел, упавший на землю, крадёт жизнь. Возложенный же на голову, придаёт сил и мудрости.
Пётр Петрович послушно тряхнул папиросой и себе в ладонь.
— Купился! — восторженно заорал Пржевальский. — Ей богу, купился! Ах же, невинная душа. Поверил про Будду-то, поверил, а? Ну, не сердись, брат. Это привычка у меня с экспедиции осталась — пепел в голову втирать. Китайцы уверяют, что от блох помогает.
— И ведь не первый год тебя, негодяя, знаю! Но каждый раз попадаюсь, — всплеснул руками Пётр Петрович. — Верно говорят, что конь о четырех ногах, да спотыкается.
— Кстати, о конях, — обрадовался Пржевальский. — Наткнулись мы с казачками в экспедиции на прелюбопытнейшую лошадку и, готов спорить, совершенно неизвестную Географическому Обществу. Решил на днях подготовить доклад, да вот загвоздка, никак не мог имя подобрать. Азиатский мустанг? Новый тарпан? Всё не то. Сегодня же увидел тебя и вспомнил, как дружище Пётр, было дело, некую девицу Наденьку обхаживал. Что, не забыл ещё? Крепенькая такая, словно гриб боровик.
Пржевальский хлопнул себя ладонью по лбу.
— Сейчас же думаю, матерь божья, да моя лошадка вылитая Наденька! И норов такой, что не подступишься. Ведь точный портрет, а? Не станешь возражать, если лошадь «Надеждой» назову? Так в докладе и обозначу — «Надежда Алтая». Нет, лучше «Алтайская Надежда»! А истинный смысл только мы с тобой знать и будем. Каков анекдотец получится?
Пржевальский захохотал, обнажив крупные жёлтые зубы.
— Вот уже три года, — поджал губы Пётр Петрович, — как я имею честь быть супругом Надежды Владимировны.
— Врёшь? — изумился Пржевальский. — В таком случае, прими самые искренние поздравления. Ах, молодец какой! Добился-таки своего.
— Об «Алтайской Надежде» забудем, — хлопнул он товарища по плечу. — Лошади же, дабы невольную вину загладить, свою фамилию дам. Будет «Лошадь Пржевальского»! По рукам?
Пётр Петрович натянуто улыбнулся.
— Одонцэцэг! — завопил Пржевальский. — Настойки! Да побольше! Такая радость у друга.
