Активные и деятельные люди всегда привлекают внимание. Кто-то с интересом смотрит на них, кто-то с непониманием, а кто-то с неприятием. Возникает вопрос о происхождения шила, которое не дает таким людям усидеть на месте. И при каких условиях эта неуемная энергия направляется не на разрушение, а на созидание. Например, что заставило Николая Михайловича Пржевальского променять понятную и прогнозируемую военную карьеру на путешествия, полную непредсказуемых опасностей с негарантированным результатом?

Николай Михайлович с детства отличался независимостью, живым воображением и феноменальной памятью. В гимназии он вопреки традиции вместо травли новичков заступался за них. А образное мышление помогало справляться с нелюбимыми предметами — он легко вспоминал как выглядит нужная страница в учебнике с чертежами и формулами, чтобы ответить на вопрос по математике. А свободное время на каникулах, которые длились с мая по октябрь, он проводил на природе, занимаясь рыбалкой и охотой и приходя домой только на ночь. Такая ранняя закалка очень помогла в его будущих путешествиях и определила его интересы.

Но после окончания гимназии его ждала военная карьера. За четыре года он дослужился до подпоручика, но все больше убеждался, что подобный образ жизни не для него. Как он писал позднее в своих «Воспоминаниях охотника»:

«Я невольно задавал себе вопрос: где же нравственное совершенство человека, где бескорыстие и благородство его поступков, где те высокие идеалы, перед которыми я привык благоговеть с детства? И не мог дать себе удовлетворительного ответа на эти вопросы, и каждый месяц, можно сказать, каждый день дальнейшей жизни убеждал меня в противном, а пять лет, проведенные на службе, совершенно переменили прежние мои взгляды на жизнь и человека»

От нравственной неудовлетворенности его отвлекали охота да чтение книг по истории и путешествиях. И Николай Михайлович увидел возможность изменить образ жизни, чтобы потратить свои силы и время для разумной цели. В Африку было непросто попасть, но и в Российской империи оставались еще белые пятна на географической карте. Однако первая попытка оказалась неудачной — в ответ на просьбу о переводе на Амур, его посадили на трое суток под арест. Так Пржевальский начал свой путь к своим великим путешествиям. Сначала пришлось поступить в Николаевскую академию Генерального штаба, для чего он самостоятельно занимался по книгам, работая 16 часов в сутки.

Поступив в академию, он в 1862 году на старших курсах пишет «Военно-статистическое обозрение Приамурского края», который вошел в состав Российской империи только в 1858 году. В статье он впервые обозначил свой геополитический проект по освоению этого края. Через год он соглашается на досрочный выпуск, чтобы принять участие в подавлении польского восстания. А через два года, дослужившись до звания штабс-капитана, наконец попадает в Генеральный штаб. И у него появляется возможность добиться назначения в Восточно-Сибирский военный округ. Дорога к цели заняла у него более шести лет.

Первые экспедиции Пржевальского официально имели цель провести исследование местности на границе с Маньчжурией и Кореей, составить топографические карты, описать флору и фауну Уссурийского края. Первая продлилась полгода, после чего Николай Михайлович по собственной инициативе и большей частью за свои деньги предпринял самостоятельные экспедиции для исследования бассейна озера Ханка и реки Сучан, разведывал новые пути сообщения через Уссурийский край и к морскому побережью. Это помогло доказать необходимость снаряжения большого путешествия, на что было получено минимальное финансирование.

Но и этого хватило, чтобы начать экспедицию, ставшую первым путешествием Пржевальского. За три года он с отрядом в 4 человека и меняющимися наемными проводниками из местного населения прошел более 11 000 км, по четыре раза в день производились метеорологические измерения, были сделаны топографические съемки для создания карт местности, собраны зоологические и ботанические коллекции. А по возвращению с 1873 года в течение трех лет Пржевальский обрабатывал собранные материалы. Это оказалось сложнее для него, чем лишения в экспедиции.

«Работа по описанию птиц подвигается туго. Трудно самому справиться со всем материалом, а помощи ждать неоткуда! Притом само писание прегнусное: приходится считать перья, мерить носы и тому подобное. Это не та широкая свобода мысли, когда приходится творить описания природы; нет, теперь все должно быть уложено в узкие рамки специальности, для которой прежде всего нужна усидчивость, а не способность. Право, я никогда не думал, чтобы мне так противны были эти специальные описания, но волей-неволей нужно подчиниться необходимости»

Эти усилия не пропали даром. После издания результатов своих исследований, следующие проекты Пржевальского уже получали поддержку со стороны Географического общества, а государство выделяло деньги. Но убрав организационные и финансовые барьеры, Николай Михайлович сталкивался с другими препятствиями. Преградой ко второму путешествия стала мать. Она поздравляла его с присвоением звания полковника и надеялась, что он скоро станет генералом и наконец будет сидеть дома, как положено по чину. Она вся измучилась, думая о тех лишениях и опасностях, которыми подвергал себя Пржевальский в путешествиях, и просила вернуться домой.

Николай Михайлович даже согласился с тем, что его второе путешествие станет последним… Но при подготовке он получил телеграмму о ее смерти. Это стало ударом для него. Вскоре пришла другая телеграмма от военного министра с предписанием отложить экспедицию в связи с ухудшением отношений с Китаем.

Другим препятствием в деятельности Пржевальского стали кабинетные исследователи. Экспедиции Николая Михайловича произвели переворот в познаниях о природе Центральной Азии. Это поставило его в один ряд с известными исследователями Африки — Давидом Ливингстоном и Генри Стэнли. Но став пионером в изучении природы Дальнего Востока и Центральной Азии, Пржевальский мало мог уделить времени на детальное изучения этнографии и геологии. И это дало повод для критики и даже нападкам. Того, кто делает, всегда легко упрекнуть в том, что сделано так мало…

Автор: Алексей Александрович Морозов

Интересно? Еще можно почитать

1) «В эти годы Герман Оберт являлся типичным изобретателем-одиночкой, увлечённым фантастической идеей, которой он остался верен в течение всей своей жизни. Работе над целым ворохом задач, одна трудней другой, которые стояли на пути к идее космической ракеты, большинство из которых были тупиковыми, он посвящал все свои силы. Что бы он ни делал, что бы он ни наблюдал, всё в конце концов рассматривалось с неизменной позиции: а что это может дать для осуществления космического полёта? […]

Весёлый и всегда готовый к участию в мальчишеских шалостях, школьник в последние годы учебы становится, судя по письмам его матери, замкнутым и углублённым в свои мысли. Было замечено даже, что он старался не ходить по улицам, где была высока вероятность встретить товарищей по гимназии. Ведь такая встреча неизбежно приводила бы к болтовне на актуальные для гимназистов темы и отвлекала бы Германа от размышлений».

Этот и еще 39 материалов VIKENT.RU по теме Независимая цель личности

2) Видео: ИЗУЧЕНИЕ ЦЕЛЕЙ ЛИЧНОСТИ

3) Видео: СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ / ПРЕОБРАЗОВАНИЯ России Петра I, Часть 2

Источники

1. Колумб. Ливингстон. Стэнли. А. Гумбольдт. Пржевальский : Биогр. повествования/Сост., общ. ред. Н. Ф. Болдырева.— Челябинск: «Урал», 1995. — 416 с.: портр., карт. — (Жизнь замечат. людей. Биогр. б-ка Ф. Павленкова; Т.8) стр. 344-376

Фото:

1. Николай Пржевальский — знаменитый русский исследователь

2. Российско-цинская граница на британской карте 1851 года

3. Карта маршрутно-глазомерной съёмки второго (1876–1877) и третьего (1879–1880) путешествий Н. М. Пржевальского по Центральной Азии (1883 год)

— Петенька, дорогой мой! — Николай Михайлович Пржевальский схватил гостя за отвороты пальто и буквально втащил того в квартиру.

— Николай, старый ты чёрт, — шутливо отбивался Пётр Петрович от неуклюжих лобзаний друга, — дай же в себя прийти. Сколько уже не виделись? Года четыре?

— Какая разница, сколько? — тормошил Пржевальский приятеля. — Как же я рад, господи!

Огромный, взлохмаченный, в жёлтом шёлковом халате с драконами, хозяин походил на сказочного медведя из тибетских сказок. Под стать ему оказалось и убранство кабинета, куда он немедленно увлёк гостя.

— Экая здесь... кунсткамера, — застыл на пороге Пётр Петрович и поспешил водрузить на нос пенсне.

Действительно, комната завораживала. На огромном, во всю стену, гобелене с родовым шляхетским гербом Пржевальских развешены деревянные, скалящие зубы маски. На другой стене — смородинного цвета ковёр с изрядным арсеналом диковинного оружия. В углу охапка пик и копий с медными наконечниками. Шкура уссурийского тигра с неловко вывернутой головой и стеклянными глазами на груде баулов и армейских ящиков. Дубовый письменный стол с резными тумбами завален тетрадями, свитками, гербариями, курительными трубками, коробками с патронами, глиняными фигурками и прочим хламом, неизбежно привозимым из экспедиций.

— Одонцэцэг! — хлопнул в ладони Пржевальский и заговорщицки подмигнул.

Тотчас в дверях появилась невысокая, широколицая девушка с необычайно узкими глазами на плоском лице. Вместо платья — длинный, в пол, дэгэл, туго перехваченный поясом.

— Настоечки принеси, душа моя, — ласково прогудел Николай Михайлович. — Той самой.

Девушка поклонилась и, пятясь, вышла. Перехватив удивлённый взгляд приятеля, Пржевальский добродушно ухмыльнулся.

— Одонцэцэг, с тибетского — Звёздный Цветок. Ох, и история через неё приключилась. Три дня за мной тангуты гнались, хотели, собаки, её назад возвернуть. Эх, брат, если б не наши казачки, не сиживал бы здесь.

— Ты, что же, украл её? — в голосе Петра Петровича промелькнуло затаённое восхищение другом.

— Украл? — делано округлил глаза Пржевальский. — Да разве ж это кража? Вот покажу, что действительно украл.

Он скинул тигровую шкуру со штабеля ящиков и принялся, пыхтя, ворочать их.

— Не поверишь, умыкнул в монастыре мумию ламы, — Пржевальский захохотал. — Помнишь, как в гимназии у попечителя шубу унесли? Вот так и я. На цыпочках, на цыпочках.

— Да ну тебя, право, — Пётр Петрович махнул рукой и тоже затрясся от смеха. — Даже не ищи. Видеть такое не хочу.

Неслышно вошла Одонцэцэг, неся на подносе две глиняные пиалы.

— Ну, здравы будем, — Пржевальский ловко, тремя пальцами, принял пиалу и опрокинул в рот содержимое. — Пробуй, брат, пробуй. Маньчжурская, на женьшеневом корне.

Настойка оказалась горько-сладкой и крепкой.

— Папиросу? — щёлкнул портсигаром хозяин. — Первое дело в горах на привале: капельку женьшеневки и покурить.

Опустились в кресла, закурили.

— Теперь рассказывай, — закинув ногу на ногу и покачивая остроносой туфлей, заговорил Пржевальский, — как ты? Поди, уж до министра дослужился?

— Ну, до министра ещё шагать и шагать..., — начал было Пётр Петрович и обмер.

Пржевальский, стряхнув папиросный пепел в ладонь, быстрым движением втёр его в голову.

А, заметив удивление приятеля, серьёзно покивал.

— Тибетская традиция. Согласно учению Будды, пепел, упавший на землю, крадёт жизнь. Возложенный же на голову, придаёт сил и мудрости.

Пётр Петрович послушно тряхнул папиросой и себе в ладонь.

— Купился! — восторженно заорал Пржевальский. — Ей богу, купился! Ах же, невинная душа. Поверил про Будду-то, поверил, а? Ну, не сердись, брат. Это привычка у меня с экспедиции осталась — пепел в голову втирать. Китайцы уверяют, что от блох помогает.

— И ведь не первый год тебя, негодяя, знаю! Но каждый раз попадаюсь, — всплеснул руками Пётр Петрович. — Верно говорят, что конь о четырех ногах, да спотыкается.

— Кстати, о конях, — обрадовался Пржевальский. — Наткнулись мы с казачками в экспедиции на прелюбопытнейшую лошадку и, готов спорить, совершенно неизвестную Географическому Обществу. Решил на днях подготовить доклад, да вот загвоздка, никак не мог имя подобрать. Азиатский мустанг? Новый тарпан? Всё не то. Сегодня же увидел тебя и вспомнил, как дружище Пётр, было дело, некую девицу Наденьку обхаживал. Что, не забыл ещё? Крепенькая такая, словно гриб боровик.

Пржевальский хлопнул себя ладонью по лбу.

— Сейчас же думаю, матерь божья, да моя лошадка вылитая Наденька! И норов такой, что не подступишься. Ведь точный портрет, а? Не станешь возражать, если лошадь «Надеждой» назову? Так в докладе и обозначу — «Надежда Алтая». Нет, лучше «Алтайская Надежда»! А истинный смысл только мы с тобой знать и будем. Каков анекдотец получится?

Пржевальский захохотал, обнажив крупные жёлтые зубы.

— Вот уже три года, — поджал губы Пётр Петрович, — как я имею честь быть супругом Надежды Владимировны.

— Врёшь? — изумился Пржевальский. — В таком случае, прими самые искренние поздравления. Ах, молодец какой! Добился-таки своего.

И полез целоваться.

— Об «Алтайской Надежде» забудем, — хлопнул он товарища по плечу. — Лошади же, дабы невольную вину загладить, свою фамилию дам. Будет «Лошадь Пржевальского»! По рукам?

Пётр Петрович натянуто улыбнулся.

— Одонцэцэг! — завопил Пржевальский. — Настойки! Да побольше! Такая радость у друга.