Давно это было, так давно, что я уже не знаю, правда это, или нет...
Я поехал в свой последний лагерь. В следующем году все мы уже по возрасту не подходили.
Вожатые наши Люда и Настя, первокурсницы педучилища. Большая комната на 22 человека, мальчики, сами понимаете. Мы как-то все быстро перезнакомились и подружились.
Конечно, нам было немного скучно. Нет, спорт, походы в лес, книги по вечерам, это хорошо, но хотелось бы чего-то больше...
Придумали хохму: вставляешь кусок ветки в шорты, чтобы выглядело как стоячий хуй, и подходишь к вожатым с каким-нибудь наивным вопросом. Людка на третий раз нас раскусила и просто стала игнорировать. А Настя ничего, краснела, бледнела, но всё рассказывала. Потом всем надоело, все свои палки выбросили, один Саня себе такую елду отстрогал, что потом так и ходил с ней на завтрак, обед и ужин.
Лежим мы как-то на тихом часе, влетает Людка по непонятным делам (никакой деликатности, мы хоть и маленькие, но мужчины), Антоха стягивает с себя трусы до колен, и когда Людка оказалась уже в зоне его видимости, говорит басом "Опа", и распахивает простыню. От её верещания проснулся весь лагерь, наверное. Схватила бедного Тоху и поволокла к директору, Тоха еле трусы успел натянуть. После пятиминутного верещания директор сказал:
- Ну вы же хотите педагогом стать.
- Меня что, это и в школе ждёт?
Директор сделал затяжку папиросы, внимательно посмотрел на Людку, и ответил:
- Возможно. Они же в школе учатся.
Антоху отпустили. Заходить к нам во время отбоя и тихого часа Людка категорически отказалась.
А Настю мы любили. Пригласим её, бывало, почитать нам на ночь Щорса ("Щорса?" - удивлённые глаза. "Ну да, Щорса. Нам за лето задали прочитать"), она читает, мы постепенно облепляем её со всех сторон, внимательно глядя в книгу, и когда ей становится совсем невмоготу от горячих мальчишеских тел, она резко встает, говорит тонким голосом: "Дальше - сами!" и уходит.
Сейчас, с высоты своих прожитых лет, я понимаю, какими долбоёбами мы были. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.
Настю мы так любили, что решили ей помочь. Ей дали задание набрать группу на на исполнение патриотической песни, 5 человек. И вот подходит к ней Серёга, и говорит:
-Мы все будем участвовать.
-Все? —распахнула свои прекрасные глаза Настя.
-Все. —твёрдо ответил Серёга.
О Серёге: у него был совершенный музыкальный голос. Я всегда поражался, когда человек говорит с тобой, ничего особенного, обыкновенный голос, но как запоёт, вот это охренеть.
На тихом часе Серёга выводил оперным голосом (на музыку "Шаланды, полные кефали") :
-Играла жопка на роялеее,
Кому-то стало вдруг смешноооо,
Такая маленькая жопкаааа,
А как играет хорошо!
И мы такие приблатнёнными голосами:
-Опа, да опа, калена валасатая,
Этого не может быть
Промежуток должен быть!
А Серега продолжал:
Котик, котик, обормотик,
Ты зачем написил в ботик,
Котик жалобно пропел:
Очень писить я хотел!
(припев).
Лагерь был в восторге, особенно младшие отряды.
Песня "Там, вдали, за рекой".
Короче, мизансцена была такая: Серёга поет, все остальные бьются до смерти.
Сабли нам сделал дядя Витя-завхоз. Из фанеры десятки. Разделились на красных и белых.
И вот день концерта, он же родительский день.
Судьи сидят с каменными мордами. Ну, конечно, отряды исполняют. Типа, во поле берёзонька стояла, трали-вали, охохоюшки лалы, по 3-4 человека.
И тут выходим мы.
Серега начинает петь. На словах "вдруг вдали у реки засверкали штыки, это белогвардейские цепи" мы все выходим биться. И, о чудо! Наши клинки зазвенели по-взрослому. Оказывается, Настя взяла у дяди Вити железочки, и вместе с девчонками из соседнего отряда херачила в такт нашим ударам. С таким музыкальным оформлением мы как два пальца обоссать всех белых порубили вмиг.
Но вот незадача: до конца песни ещё 2 куплета, а красные стоят, как дураки.
Мы, красные, шипели им, как гуси, вставайте, хули разлеглись.
И как зомби, восстали белые. Вставали с оловянными глазами, нападали на нас. Табуны красных и белых с рёвом гонялись друг за другом. Железки звенели непрерывно. Это была великая битва.
Всех побили, всех. И белых, и красных.
И Серёге досталось, его ранили.
И запел упавший Серёга, протягивая руки куда-то за кулисы:
-Ты конёк воронооой...
Конёк за кулисами напрягся.
-Передай, дорогоой...
Конёк готов был передать всё, что угодно, лишь бы не выходить на сцену в эту мясорубку.
-Что я честно погиб за рабочих...
допел Серёга своим волшебным голосом, и уронил голову. Бум.
22 трупа на сцене. Звенящая тишина.
Я в это время, убитый, смотрел на Настю. Из глаз её текли слёзы, железочки в руках мелко дрожали.
Потом оглушительно чихнул дед на первом ряду, до него дошла взбитая нами пыль со сцены во время битвы.
Это сработало как триггер, публика взорвалась аплодисментами. Некоторые родители подходили к судьям и хлопали им в уши. Чтобы они поняли.
Мы все 22 рыла встали и подошли к краю сцены. Серёга сбегал за Настей (да брось ты эти железки!), и мы под овации поклонились. Конечно, мы завоевали 1 место.
Вот тогда я понял, что это был лучший день моей жизни, и, возможно, он никогда больше не повторится...
А потом мы все разъехались, кто куда.
Впереди нас ждала взрослая жизнь.
