Смеркалось. Всю первую половину дня в котельной принимали мазут (автоцистерна приезжала к нам раз в неделю, хорошо помню водителя — смешного дядьку с вечно торчащим из-под рубашки голым пузом и ни на секунду не закрывающимся ртом, из которого автоматной очередью летели матюки вперемешку с шелухой от семечек), потом отец утеплял свинарник, забежал домой перекусить и только ближе к четырём двинулся в сторону лагеря. Снег шёл уже несколько дней, но центральную дорогу ещё не завалило, даже можно было распознать следы уехавших вчера автобусов. Впереди между сосен мелькал огонёк в окне сторожки.

Провозившись с делами в башне около двадцати минут и убедившись, что ничего не обледенело и не сломалось, отец грохнул железной дверью, повернул в замочной скважине ключ и направился к КПП. Солнце уже почти село, сосны вокруг стремительно погружались во мрак, и лишь луч прожектора на будке сторожа разгонял темноту. Далеко-далеко за лесом лаяли собаки.

Створки ворот были накрепко перехвачены цепью, скреплённой огромным амбарным замком. Спустя мгновение выяснилось, что цепью заблокирована и калитка. Тихо выругавшись, отец постучал в окно. Тишина. Побарабанил сильнее — ни звука. Шторка даже не шелохнулась.

— Эй, есть кто дома?

«Дома, ома, ома, ома!» — громко разнеслось эхо среди деревьев.

Отец выматерился и полез через ворота. В сугробе у крыльца будки лежал окурок, снег на пороге был размётан.

— Вот же сукин сын, а, — зло подёргав за ручку, папа стал что есть мочи колотить в дверь, — Юра, заснул, что ли?!

Тут дверь неожиданно распахнулась: в лицо ударило домашнее тепло жарко натопленной комнаты, крепкий запах спирта и псины.

— Чего орёшь как резаный, — в проёме маячила раскрасневшаяся заспанная харя хмельного сторожа, — да не студи ты хату, проходи скорей!

— Ну, Юра, рожа ты пьяная, посредь рабочего дня бухаешь?

— А что? Имею право: смену отпахал, детишек вчера проводил, бутылочку откупорил — хорошо! Ты чего припёрся-то?

— Корпуса надо проверить, батареи посмотреть... Начальница здесь ещё?

— Не, она вчера с ребятишками укатила, сказала, что дня через три вернётся посмотреть что да как.

— Ясно всё с тобой: кот из дома, мыши в пляс. А пёс твой где?

— А пёс его знает, бегает где-то, он сам себе хозяин.

— Ладно, понятно. Ключи давай.

— Так их ещё не приносили...

— В смысле, не приносили? Откуда? Юра, мать твою!

— Вчера, как все уехали, вечером то бишь, Валентина пришла, новая уборщица, сказала, что ей в город срочно надо, попросила ключи, чтоб за ночь корпуса прибрать, полы помыть и уехать. Я так понял, что с начальницей они договорились.

— Юра, ёманарот, сутки прошли! Сутки! И куда она делась? Давно спишь? Она тебя, походу, тоже не добудилась. А дубли где?

— Вот только прилёг! Дубли в администрации, ключ от администрации у Валентины. Да не ругайся ты, давай лучше по писярику?

— Я те дам по писярику! Пойду уборщицу твою разыскивать, если она не свалила ещё. Где ключи теперь искать? Фонарик есть? Ага, ладно. И не спи!

Отец вышел в морозную темноту, включил фонарь и стал шарить лучом по дорожкам, пытаясь отыскать свежие следы. Ничего. Добравшись по узкой тропинке меж сугробов до первого корпуса, подёргал дверь — заперто. Обойдя здание, направился ко второму — и тут, окинув взором тёмные силуэты корпусов, понял, что смысла искать уборщицу в лагере нет, так как ни в одном окне не горел свет. Ну, ясное дело, вымыла полы, не добудилась этого алкоголика и ушла. Уехала в город. Снег валит не переставая, все следы уже замело. Но ключи-то она не могла с собой забрать! Значит оставила в гостинице.

Тут стоит отметить, что эти рассуждения были не лишены логики: уборщица Валентина не жила в «Лесной сказке», как и многие повара, например, — они работали в лагере лишь во время смен, селились в гостинице, которую им оплачивало руководство лагеря, а после отъезда детей возвращались в город или в свою деревню. Домой, в общем.

Отец вернулся в сторожку, объяснил дяде Юре свои догадки, заставил его снять с калитки цепь и отправился в гостиницу. Похолодало. Папа опустил уши шапки и мысленно поблагодарил жену за то, что она заставила его надеть валенки. Но в гостинице его ждало разочарование — да, всё верно, Валентина вчера вечером около восьми ушла в лагерь, но с тех пор не возвращалась. Проклиная всё на свете, отец зашагал обратно к КПП. Ты, уважаемый читатель, наверняка уже думаешь, как и я, что нет бы моему бате забить болт на этот осмотр, отложить его до завтрашнего дня и бежать домой — утро вечера мудренее, как говорится, — но человека упрямее моего отца днём с огнём не сыщешь.

— Юра, мать твою растак, что за херня у тебя тут происходит? Где человек-то?

Сторож лишь виновато пожал плечами. По глазам было видно, что с момента, как отец ушёл в гостиницу, одним писяриком точно не обошлось. 

Пока батя грелся у печки, мужики рассудили, что Валентина не рассчитала сил, устала и легла поспать в одной из комнат. Но в голову уже лезли и скверные мысли: вдруг споткнулась на лестнице или поскользнулась на мокром полу? Почему тогда свет нигде не горит? Или током её шандарахнуло, а пробки выбило? Отец встал:

— Ладно, идти надо. А то, может, счёт на минуты идёт.

— Не нагнетай, дрыхнет она где-нибудь без задних ног, вот и не объявилась, — довольно неуверенно произнёс сторож.

По своим старым уже едва различимым следам папа вновь дошёл до первого корпуса, подёргал дверь — заперто. Новых следов на крыльце не появилось. Лагерь по-прежнему тонул в кромешной тьме, лишь прямо через поле вдалеке виднелись огни нашего дома. У второго корпуса тоже никаких следов, дверь закрыта. Негромко ворча, отец брёл между сугробами по дорожке к третьему корпусу, направляя луч фонаря прямо на окна, как вдруг ему почудилось, что на крыше промелькнул чей-то силуэт и исчез в темноте. Человек. Отец встал как вкопанный, по коже побежали мурашки.

— Так, успокойся. Накрутил в голове чепухи, вот и мерещится чёрт-те что. Время ещё детское к тому же, — успокаивал он себя.

Постоял, посветил наверх — ничего. Поводил лучом по фасаду корпуса. Гробовая тишина, только кровь в ушах стучит. Оглянулся — прожектор на сторожке никуда не делся. «Надо было его на территорию развернуть», — с этой мыслью батя дошёл до очередного крыльца; снова нетронутый снег. Ни на что не надеясь, он с силой дёрнул дверную ручку — и едва устоял на ногах, хватаясь за распахнувшуюся створку. Наконец-то!

Корпуса в «Лесной сказке» были типовой планировки: холл, два «зеркальных» крыла, три этажа. Родного плана зданий у меня, конечно, нет, но удалось нагуглить вполне правдивый план эвакуации второго этажа (на первом этаже, соответственно, у входной двери расположен ещё тамбур-прихожая):

Щёлкнул выключатель — под потолком, перемигиваясь и тонко дребезжа, загорелись люминесцентные лампы. На пожарном щите висел полушубок и пакет с вещами, возле батареи лежали сапоги.

— Ладно, уже кое-что, — пробормотал отец и что есть силы крикнул, — Валентина!

Голос, отражаясь от стен, гулко разнёсся по лестничным пролётам. И снова безмолвие. Батя обшарил карманы шубы, заглянул в пакет, даже сапоги проверил — ключей нет. Вошёл в холл, снова гаркнул. Замер, прислушиваясь. Тишина стояла такая, что он слышал своё сердцебиение. В каждом холле по стенам стояли стулья, один диван, стол у подоконника, пара ростовых зеркал против друг друга. Всё как всегда, ничего необычного, за время работы отец видел эту картину уже много раз (изобразил схематично):

Чуть слышно шуршали по полу валенки, над головой жужжали лампы, нагоняя тоску. Он надеялся, что вот сейчас откроет дверь очередной комнаты, а там на кровати безмятежно спит эта Валентина, представлял, как он её разбудит, как они вместе посмеются над этим нелепым происшествием и благополучно разойдутся. Заглянул в туалет и сушилку — безрезультатно. Кладовки были заперты на ключ. Правое крыло — то же самое. Второй этаж — голяк. Взлетев по лестнице на третий этаж и отворив дверь в холл, он чуть не опрокинул полное ведро со шваброй. Нашлась, етить-колотить! Воспрянув духом и будучи твёрдо уверенным, что наконец-то обнаружит спящую уборщицу, отец ринулся распахивать комнату за комнатой, зажигая в них свет, но, дойдя до последней в правом крыле, обмер — пусто.

— Валя! Валентина!

Снова гулкое эхо — и мёртвая тишина. На душе стало очень скверно. И тут в левом, противоположном, крыле оглушительно хлопнула дверь. Отец застыл и почувствовал, как по спине потекла ледяная струйка пота. Храбрясь из последних сил, он произнёс в пустоту:

— Валя? Валя, ну хватит уже, заканчивай.

И вдруг прямо над ухом кто-то тихо, но отчётливо прошептал:

— Стой где стоишь.

Отец побелел, в ужасе отшатнулся и, никого не увидев рядом, больше не медлил ни секунды: бросился по коридору к выходу, перескакивая через несколько ступенек, сбежал вниз, пулей вылетел наружу и не оглядываясь понёсся к сторожке. На бешеный град ударов из-за двери появился удивлённый дед.

— Ты чего? Смерть увидел, что ли? Нашёл Вальку-то?

Батю потряхивало минут десять. Сторож в изумлении глядел на отца, покачивал головой и причмокивал губами, терпеливо ожидая, когда тот заговорит.

— Юра, какая-то чертовщина тут творится!

— Ну какая тут чертовщина! Ты где так долго ходил? Нашёл её, что ль? — хитро подмигнул дед.

— Давай, одевайся, пойдём.

— Да куда я пойду! Чего случилось-то?

— Пойдём, тебе говорят. До третьего корпуса. Меня караулить будешь. Пёс объявился?

— Да где там, он может и неделю пропадать!

— Ну, давай, давай, одевайся, собирайся... Шустрее.

Пока сторож, чуть пошатываясь, плёлся позади, отец вкратце рассказал о случившемся, но про шёпот и про то, что чуть в штаны не наложил, ясное дело, умолчал.

— Вот ведь дурная баба, а! А вроде даже красивая! На дочь мою похожа. Может, ушла куда?

— Юра, куда она в халате и тапочках уйти могла, м?

Обойдя всё здание по новой, мужики стояли на втором этаже и думали, как быть дальше. Решили всё же сходить до остальных корпусов: выяснили, что везде закрыто, никаких следов. Вернулись, поднялись на третий этаж, где ведро стоит. Отец сел на стул, старался разговаривать как можно громче и вообще производить как можно больше шума, чтобы отогнать страх. Дядя Юра пару раз громогласно выкрикнул «Валентина», прошёлся из крыла в крыло, встал перед отцом и произнёс:

— Ну чё, ментов надо вызывать. И правда чертовщина.

— И чего мы им скажем? Человек пропал?

— А разве не пропал? Расскажешь, как всё было, завтра-послезавтра, может, приедут. Праздники всё-таки...

Сторож крутанулся на пятке и направился к окну. Облокотился на подоконник, втиснувшись между стулом и столом, поглядел в темноту за стеклом и что-то невнятно сказал. Отец переспросил. Дядя Юра стал разворачиваться к нему — и вдруг обомлел, уставившись в противоположный угол. Батя привстал, чувствуя, как страх снова берёт его за горло.

— Ты чего?

Сторож медленно  повернул голову в его сторону, поднял правую руку и пальцем потыкал в направлении угла за диваном.

— Она там. Валентина, — почти бесшумно, одними губами проговорил он.

Отец вскочил, подбежал к столу — и остолбенел: в самом углу, наклонившись так, что голова касалась пола, и практически забившись под диван, лицом к стене беззвучно сидела женщина в синем халате. Ноги она  подогнула под себя, руки зажала между животом и коленями, тело била мелкая дрожь. Батя шагнул к ней и прошептал:

— Валя. Валентина, что случилось?

Ноль реакции.

— Давай, помоги мне, надо её поднять.

Кое-как оторвав женщину от пола, им удалось водрузить её на диван, но сидела она в той же позе, согнувшись в три погибели. Чтобы заглянуть ей в лицо, дядя Юра опустился на колени — и отпрянул.

— Это не она! — сторож мгновенно протрезвел.

— То есть как это не она? А кто тогда?

— Ну, она... Похожа. Но не она. Лицо какое-то другое. И смотри, она же лысая почти! А у той волосы красивые.

Отец сам опустился на пол, чтобы взглянуть. Глаза Валентины были широко распахнуты, неподвижно смотрели в одну точку, а рот перекосило в жуткой гримасе. Маска, а не лицо.

— Так, Юра, вот теперь точно надо ментов звать. Или скорую. Кого-то надо звать. Просто вилы какие-то. Сиди здесь, охраняй, а я до котельной и обратно.

— Да ты охерел! Я тут не останусь. Ещё и с этой...

— Нет смысла спорить! Я моложе, быстрее, ты можешь и до утра ходить!

— Ладно... Только мигом давай!

Выскочив из корпуса, отец пустился прямо через поле, по целине, посчитав преступным делать огромный крюк. Проваливаясь где по колено, где по пояс, он бежал, шёл, полз к дому, подгоняемый адреналином. Добравшись до телефона, он что-то такое наговорил дежурному, что «бобик» из Казмаски прибыл к воротам лагеря через двадцать минут. Когда отец возвращался к третьему корпусу, то стянул из подъезда чьи-то охотничьи лыжи, а потому домчал за считанные минуты. Сторож стоял на улице и встретил батю со словами:

— Ну нахер там сидеть.

Потом были допросы, проверки, приехали врачи, отца с дядей Юрой мурыжили долго и с пристрастием, вызвонили из города начальницу лагеря — а в итоге сошлись на том, что это несчастный случай: когда Валентина мыла пол в холле на третьем этаже, то двигалась поперёк — от стены к стене. Будучи твёрдо уверенной в том, что в корпусе кроме неё никого нет, она, конечно, не ожидала никого увидеть. И вот, домыв очередной участок, она почти упёрлась в стену, развернулась — и оказалась прямо перед зеркалом, увидев своё отражение. А это отражение отразилось в зеркале напротив, поэтому Валентина вполне могла подумать, что кто-то стоит за её спиной. Плюс воображение сыграло злую шутку — в гулком пустынном корпусе трудно удержаться от пугающих фантазий, особенно когда ты хрупкая женщина чуть за сорок. В общем, испугалась до полусмерти. В буквальном смысле.  И в каком-то жутком приступе вырвала у себя почти все волосы. Ходили слухи, что она так никогда и не пришла в себя и впредь не проронила ни слова.

Кто, когда и почему вырубил в корпусе весь свет, никого уже сильно не волновало. 

Отец же случившееся с ним в правом крыле третьего корпуса со временем стал объяснять усталостью, наваждением и слуховой галлюцинацией на почве нервного расстройства. Но по спальным корпусам в одиночку никогда больше не ходил.

В конце концов, сердце этой странной дамы удалось завоевать взбалмошному Кольке по прозвищу Рыжий, который был её полной противоположностью. В автобусе, по дороге в школу и обратно, они теперь всегда сидели рядом, всюду ходили, держась за руки, а бывший бедокур завязал с авантюрами и даже вроде бы книжки стал читать, чтобы заслужить благосклонность Кати. Однажды весной, как раз накануне подготовки лагеря к летней смене, Колька увидал меня во дворе, подозвал и сказал:

— Катю знаешь?

— Знаю.

— Красава. Эту записку передашь ей, как увидишь. И вот это ещё, — и суёт мне в руки занюханный букетик полевых цветов и трав.

— А чего сам не передашь?

— По делам с батей уехать надо, а её дома нет.

Зажав в кулаке записку и цветы, я оглянулся по сторонам в надежде спихнуть неожиданное задание на кого-нибудь другого. Двор был пуст.

— Ну чё, сделаешь?

— Ладно, — вздохнул я и сунул записку в карман.

Тут из подъезда выбежал Артур, и мы отправились в конюшню смотреть на родившегося недавно жеребёнка. Там же поглазели на смешных ягнят, которым благополучно скормили пожухлый Колькин букетик. Но записку я передал ещё до обеда — это был последний раз, когда я видел Катю.

В записке, в лучших традициях местных подростков, были указаны место и время встречи — за столовой и, конечно, не при свете дня. Катя позанималась домашними делами, поужинала с мамой (отца у неё не было) и ушла гулять. Куда — маме неизвестно. На самом деле, в «Лесной сказке» никто никогда не задавал подобных вопросов, мол, где и с кем будешь гулять? Ясен-красен где — где-то тут, мы же лесом окружены, компания всегда одна и та же. Про наши набеги на территорию лагеря взрослые прекрасно знали, но как их можно было полностью запретить? Да и ничего страшного ни с кем никогда не случалось.

Когда время перевалило за полночь, а Катя не явилась ночевать домой, чего с ней прежде не случалось, её мать кинулась по соседям. А потом и по всем квартирам в доме, чтобы узнать о дочери хоть что-нибудь: может, засиделась у кого или загулялась с кем... Отец Кольки довольно быстро вытряс из сына всё о назначенном свидании и о записке, которую я должен был передать. Ничего не понимая спросонья, я сначала хотел соврать маме в ответ на вопрос, прикрыть Рыжего, но, увидев в дверях комнаты чужих людей с хмурыми лицами, признался, что послание вручил ещё накануне, как мы и договаривались, а вот букет случайно съели овцы.

Колька рассказал, что прождал Катю чуть меньше часа, прогулялся вокруг столовой, но обойти всю территорию не решился — и я его прекрасно понимаю: только безумец стал бы гулять в одиночку по ночному лагерю. Тогда он, рассердившись на возлюбленную, пошёл с пацанами в лес стрелять по банкам из «духовки». Лишь к позднему вечеру до него допёрло, что я мог и не передать записку. О пропаже девочки узнал от её матери, когда она вечером пришла к ним домой.

Звонок в милицию ничего не дал: дежурный отказался принимать заявление и посоветовал дождаться утра — мол, сама объявится. Дом стоял на ушах: в окнах со стороны лагеря зажгли свет во всех окнах — навроде маяка, мужики организовали несколько отрядов и отправились на территорию искать Катю, а местные охотники вывели из вольеров лаек и двинулись прочёсывать близлежащие леса. Весь второй день поиски продолжались: открывали каждый корпус, проверяли каждую комнату, каждое строение, обследовали вдоль и поперёк не только территорию лагеря, но и близлежащую округу, особое внимание уделили яме-отстойнику на очистных сооружениях, попеременно ощупывая дно баграми. Осматривали даже такие места, где Катя ну никак не могла оказаться — например, крыши корпусов, кочегарный цех в котельной или подвал дома. Но без толку. Собаки тоже не могли взять след — девочка просто исчезла, растворилась в воздухе.

На третьи сутки к нам приехал наряд милиции и следователь — молодой парнишка с усталыми глазами. Опрашивали всех по очереди и почему-то во дворе: следователь сидел на принесённой кем-то табуретке за уличным столом и сосредоточенно вёл в блокноте записи. К счастью, выяснилось, что я был не последним, кто видел Катю, поэтому просто повторил то, что уже говорил маме два дня назад, а потом меня увели домой. У некоторых сдавали нервы, раздавались гневные выкрики:

— Ребёнка третий день нет, вы хоть что-то будете делать?! Прислали писаку, блѣ!

— Где вы раньше были, мусора поганые?! У нас беда, вам звонишь, а вы нас на хер шлёте!

— Разве от них чего-то дождёшься? Страну развалили, органы развалили, одни уроды остались!

И всё в таком духе. Милиционеры ходили в толпе, просили всех успокоиться и обещали во всём разобраться. На следующий день к розыску девочки привлекли районное лесничество, подняли егерей, охотников, жителей ближайших деревень, приехали солдаты из расположенной неподалёку воинской части, причём территорию лагеря осмотрели довольно быстро и, ожидаемо не обнаружив никаких следов, сделали упор на прочёсывание леса вокруг. Кольку милиция трясла неимоверно, пытаясь добиться признания в убийстве, но он хоть и был хулиганом, на убийцу или насильника точно не тянул. Интенсивные поиски длились неделю. В один из этих тревожных дней я спросил у мамы, правда ли, что Катю найдут? Мама ответила, что обязательно найдут. Девочку не нашли — ни живой, ни мёртвой — ни через неделю, ни через месяц, ни через год.

Мать её очень быстро угасла: сначала она денно и нощно бродила по округе, не оставляя надежды найти дочь, потом стала ездить по всему району с фотографией, пытаясь узнать, не видел ли кто ребёнка, постепенно всё больше теряя связь с реальностью. Мы, малыши, её очень боялись, особенно когда она, осунувшаяся и седая, сидела у подъезда и в голос причитала: «Деточка моя! Деточка моя!» Отныне, когда в лагерь приезжали на отдых дети, она бродила вдоль забора и пристально всматривалась в каждого ребёнка, несколько раз её приходилось выдворять с территории, так как она пугала детей. Однажды она схватила какую-то девочку со светлыми волосами за руку и потащила за собой. Приезжала милиция, за ней карета скорой помощи с парой крепких санитаров — квартиру опечатали, а тётку увезли.

Со временем, когда моя семья уже жила в городе, история с исчезновением обрастала разными мифическими подробностями: будто бы девочку незадолго до пропажи видели на трассе садящейся в какую-то фуру или будто бы она объявлялась в разных концах Удмуртии под другим именем, но ни одна из этих «зацепок» не нашла подтверждения, а канувшая в небытие Катерина стала местной лагерной страшилкой, которой пугали друг друга сменяющиеся поколения приезжающих на отдых детей.

***

Прошло десять лет: шёл 2003 или 2004 год, я был старшеклассником и эту историю, понятное дело, совсем не вспоминал, когда она вдруг получила продолжение. Не помню, прочитал я это в какой-то местной газете или мне кто-то об этом рассказал.

В начале нулевых у «Лесной сказки» сменился собственник, который решил снести кое-какие старые постройки, отстроить новые и пересмотреть границы территории. При планировании и обходе в густом кустарнике в районе стадиона внезапно обнаружили большую бетонную плиту с вырубленными отверстиями, которая уже почти скрылась под землёй. Ни на одном чертеже такого строения не было. Без сомнений, рабочие видели перед собой пол ямного туалета, хотя для чего он сооружался, было загадкой, так как все удобства в лагере располагались в корпусах. Выдвигались предположения, что туалет был самостроем для удобства детей, играющих на стадионе, чтобы не приходилось постоянно бегать в корпуса. А небрежно снесён был по причине какой-нибудь проверки. Как бы то ни было, пригнали автокран, вызвали ассенизаторов, и после того, как плиту подняли, очень удивились, что толстая окаменевшая корка покрывает дерьмо лишь сверху, скрывая под собой вязкую жижу (точной причины этого явления не помню, врать не буду, по-моему, это объяснили активными грунтовыми водами — родниковый край же). После того как заработал илосос, рабочие быстро совершили страшную находку.

Не знаю, что меня поразило больше: то, что мы, исползав в своё время всю территорию метр за метром, так и не нашли никогда эту плиту, или то, что во время обширной поисковой операции никто на неё не натолкнулся. Вопросов стало только больше: почему никто из местных не знал или не вспомнил о существовании этого сортира, ведь когда наша семья приехала в «Лесную сказку», многие жили там уже много лет? Почему никто из администрации лагеря не знал о таком сооружении? И за каким чёртом туда понесло Катю: чтобы добраться до этой проклятой ямы, ей пришлось в темноте пересечь лагерь, а то ещё и стадион. Чтобы ты представлял, о чём идёт речь, продублирую спутниковый снимок из своего первого поста (кружком обозначено место условленной встречи за столовой, прямоугольниками — моё предположение, где могли найти эту плиту):

В каком статусе сейчас это дело, мне неизвестно.

Я до сих пор иногда лежу перед сном в темноте и думаю, долго ли она там барахталась, была ли ещё жива, когда её искали, слышала ли, что её ищут, пыталась ли выбраться или подать сигнал? Или всё же стала чьей-то жертвой? Видимо, это уже никто никогда не узнает.

***

Хотел в этом же посте про ужас в жилом корпусе рассказать, но букв и без того получилось очень много, так что опубликую чуть позже следующим постом.

А это — обязательная для любого пионерлагеря спортивная площадка.

Отметим, что каждое утро и вечер в пионерских лагерях проводилась общая линейка, на утренней — флаг поднимался, на вечерней — опускался.

Год назад — в 1980 году — отгремела на весь мир Московская Олимпиада, отголоски её были заметны в советских школах до самого распада СССР. Обязательными были олимпийские нормативы, олимпийские резервы и многое другое, носящее значимое прилагательное «олимпийский». И, конечно, в каждом уважающем себя лагере имелся олимпийский флаг.

Поскольку этот пионерлагерь располагался у моря, морская тематика широко и успешно обыгрывалась в жизни отдыхавших здесь детей. Юных ребят принимали в юнги, они носили футболки с такой надписью и выполняли задания, чтобы заслужить это звание.

А вот прыжки в длину.

Обед на открытом воздухе. Если погода позволяла — накрывали во дворе столовой.

Следующие фотографии сделаны уже в 1984 году в пионерлагере, расположенном в лесах под Набережными Челнами. Это снимки с одного мероприятия — торжественного открытия летней смены.

Как видите, и здесь тоже знамёна пионерских и октябрятских организаций, а выше — флаги Союзных республик.

Горнисты и барабанщики — обязательные атрибуты торжественных событий.

Флаг поднят — смена открыта!

Жизнь пионеров не состояла только из линеек и торжественных открытий. Кроме этого было ещё множество интересного: военная игра «Зарница», День Нептуна, купание, пляжные спортивные соревнования, ночи у костра, песни под гитару, конструирование моделей и прочее. К сожалению, таких фотоматериалов пока у нас нет, возможно, вскоре появятся.

Лишившись спасительной тени, когда-то яркая детская игровая площадка практически полностью выцвела.

В Средней Азии очень многое завязано на орошении. Есть вода — будет пышная зелень и богатый урожай, не будет полива или орошение, все засохнет.

Из старых труб сочится тонкая струйка воды, но и её достаточно. Сравните состояние травы здесь и через дорогу.

Не смотря на то, что большая часть лагеря представляет собой брошенные здания пустых корпусов, в дальнем уголке территории все ещё теплится жизнь. И именно поэтому, по дырявым трубам все ещё прокачивают воду и территория пионерского лагеря не превратилась окончательно в пустыню.

Так выглядит центральная аллея.

Жилой корпус и домик "Бабы Яги" справа.

Смотреть тут нечего. Снаружи поинтереснее будет.

На стенах жилых корпусов – симпатичные рисунки.

Душевые.

И заключительный кадр, центральный вход пионерского лагеря теперь уже с кромкой гор на заднем плане.

На этом всё, спасибо за внимание! На вопросы, отвечу в комментариях) Завтра старая советская база отдыха в прибалтийском стиле. Кусочек Эстонии в горах Киргизии.

Источник: наш urbex блог — остальные заброшки Киргизии по тегу urbex kirghizstan или тут

Уже в четыре года Моисеев был гением подлости: он отбирал и ломал игрушки, строил козни, обзывался и ругался последними словами, мочился в песочнице (и вообще где придётся), подговаривал детей на шалости, а затем ябедничал, дрался, угрожал расправой, мучил животных и бесконечно, с упоением врал обо всём на свете всем подряд. Стоит ли говорить, что и в гостях он вёл себя хуже некуда, а потому больше одного раза его никто не приглашал.

Наверняка в его багаже предостаточно дичайших поступков, но особенно мне запомнился один случай.

Сидим мы однажды с друзьями в гостях. Мне пять лет. Был чей-то День рождения: все приглашённые дети примерно одного возраста, нарядные, весёлые, поели салаты, жареную картошку с курицей, вручили виновнице торжества подарки, а потом мама именинницы принесла нам сладости, разлила по чашкам чай, показала, где находятся игрушки, — и взрослые переместились на кухню посидеть по-взрослому. На протяжении всего праздника Моисеева всячески успокаивали и урезонивали, поэтому переезд старших он встретил с ликованием — и для начала плюнул в банку с компотом. Мы, переглянувшись, съели по куску торта, выпили чай и уселись в углу что-то мастерить из конструктора. Моисеев же в это время сожрал оставшуюся половину торта, рассовал по карманам конфеты, вытер свои липкие руки и физиономию о скатерть и застыл со скучающей миной, что служило признаком надвигающейся беды. Потом послонялся по комнате, без особых успехов попытался позадирать нас — и тут его взгляд упал на портновские ножницы у телевизора, которые своим матовым блеском так и манили его к себе. К сожалению, стол мешал обзору, и никто из присутствующих довольно долго не обращал на новоиспечённого Эдварда Руки-ножницы внимания, поэтому тревогу мы стали бить, когда в Моисееве пробудился парикмахер — подкравшись сзади, он отхватил здоровенный локон одной из девчонок.

Слёзы, крики, именинница бежит за мамой, которая врывается в комнату, изымает ножницы, отчитывает поганца и обнаруживает истинный масштаб ущерба. А события, по всей видимости, развивались примерно так: чик — и стебель герани сложился пополам, чик-чик-чик — и бахрома занавесок упала к ногам вредителя. Потом он почикал остальные растения в горшках, вырезал аккуратную дыру в покрывале на кресле и подровнял на свой вкус скатерть и колготки на батарее. Слава богу, кошка была на кухне.

Кошмары, снившиеся маме девочки в ту ночь, позже легли в основу одного из эпизодов фильма «Большой Лебовски»:

Родителей Моисеева я не помню. Как-то раз спрашивал про их семью у отца, на что он мне ответил: «Про это отребье я даже вспоминать не хочу». И действительно, не вспоминал.

II

Лучшим моим другом был Артур — сын дяди Валеры, водителя сказочного автобуса КАвЗ-3270. Невероятным совпадением было то, что с Артуром мы родились в один и тот же день с разницей в час. Квартиры наши хоть и располагались в разных подъездах, но находились по соседству, а детские комнаты были смежными, поэтому мы разработали некое подобие азбуки Морзе и перестукивались через стену, а порой переговаривались через розетку. Домашних телефонов тогда никто не имел, а единственный в округе аппарат стоял в кабинете моего отца в котельной. Наши семьи дружили, мамы часто гуляли вместе, так что и мы быстро поладили. А когда избавились от материнской опеки, стали проводить всё свободное время вместе. Союз этот был крепок и искренен, не раз мы выручали друг друга из разных передряг, а Артур был надёжным товарищем, что не раз доказывал на деле.

Бегали мы однажды по лагерю: стоял погожий солнечный денёк, народа была куча — кажется, играли во сифы. Нам как раз удалось оторваться от водящего и усесться всей гурьбой на заборе, чтобы обозревать округу и не быть застигнутыми врасплох. Но, как ты знаешь, дорогой читатель, коварство желающего отгали́ться не знает границ, а его стратегическим замыслам позавидовал бы сам Александр Македонский, поэтому из кустов водящий выскочил с совершенно неожиданной стороны. Сжимая в руках мяч, он с воинственным кличем бывалого охотника на мамонтов что есть мочи нёсся прямо на нас. Мальчишки и девчонки в панике посыпались с забора. Я же, лихо оттолкнувшись от рабицы, мягко спружинил на траву — и почувствовал, что игра моя окончена. Беспощадные законы физики, импульс и сила земного притяжения сыграли со мной злую шутку — я обосрался. Мгновенно и бесповоротно. Чтобы никто не догадался об этом страшном происшествии, моё лицо приняло как можно более беспечный вид. Теперь эта гримаса известна нам под названием «Гарольд, скрывающий боль»:

Но расслабляться было некогда: в условиях цейтнота я принял единственно верное решение — щемиться через кусты вместе со всеми, а затем уйти в сторону и бежать подальше от всего живого в сторону дома. Первая часть плана удалась блестяще, но затем я с ужасом понял, что улюлюкающая ватага следует за мной и моими обгаженными штанами, поэтому, обернувшись, в отчаянии проорал что-то вроде: «Разделяемся!», дал ещё один крюк через кусты, выскочил на аллею и стремглав бросился к воротам. В спину мне неслось: «Эй, ты куда! Туда не бегаем!..», но на правила мне было уже наплевать. Отбежав как можно дальше, я замедлил шаг, чтобы отдышаться, поправить трусы и оценить масштабы бедствия. Остывающее говно противно липло к коже и при каждом шаге мерзко хлюпало, стремясь заполонить собой как можно больше пространства в недрах моих штанов. До дома оставалось шагать метров триста-четыреста — порядочное расстояние для пятилетнего ребёнка, особенно с таким балластом. О том, чтобы бежать, не могло быть и речи — я был деморализован и малоподвижен. И вдруг, чуть впереди, из зарослей вывалился запыхавшийся Артур. Сердце моё замерло. На все расспросы о причине скоропостижного бегства я упорно отмалчивался, чувствуя как от стыда горят лицо и уши. А потом заревел и во всём признался. Окажись я сейчас в такой ситуации, разрешил бы проблему на раз-два, но тогда, уж не знаю почему, мы не додумались просто скинуть с меня все портки, пустить в дело десяток лопухов, упростив таким образом дальнейший путь. Всю дорогу я шагал, раскорячив ноги, как заправский казачок-морячок, а Артур шёл рядом и всячески меня подбадривал.

Из-за двери нашей квартиры по подъезду распространялся запах жареной рыбы — мама готовила обед. Нажав на кнопку звонка, я с кислой миной придумывал, как начать объяснения, но Артур, дабы избавить меня от позорного признания, прямо с порога звонко заявил: «Тётя Наташа, ваш сын обосрался!» И всё. А я снова заревел от стыда и бессилия. Мама от таких новостей на мгновение растерялась, но тут же взяла себя себя в руки, объяснила, что так выражаться неприлично и что нужно говорить «обкакался», приказала нам скидывать обувь и отправляться в ванную. Потом она помогала мне привести себя в порядок и переодеться, а Артур с достойным и невозмутимым видом сидел на кухне, ел суп, болтая ногами, и терпеливо ждал меня и пюре с треской на второе. Пообедав, мы снова помчались покорять местные просторы. Самое замечательное в этой истории то, что Артур свято хранил эту тайну и больше никогда не обмолвился о приключившейся со мной оказии.

Девчонки

Девчонок в «Лесной сказке» было предостаточно, но моих ровесниц было пять. Двух из них я помню ярко, а остальные слились в некий стереотипный собирательный образ, который всем вам хорошо известен, потому и рассказывать о нём нечего.

I

Романтическая глава. Если тебе, мой уважаемый читатель, не нравятся милые лирические сопли, можешь смело пропустить эту часть и переходить к следующей.

Таня. Тоненькая, как тростинка, ленточка в косе, веснушки на носу и непослушная чёлка — такой я её запомнил. Незадолго до отъезда из лагеря, когда мне исполнилось шесть лет, мы с Артуром даже соперничали за её внимание, но Таню интересовали только кошки и жирафы. Отец её, дядя Коля, был редкостным асоциальным типом и отбитым на всю голову алкоголиком (о нём ещё пойдёт речь), однако на девочке это, к счастью, никак не отразилось — она была светлым жизнерадостным ребёнком, который смотрел на мир любопытными глазами, живо интересовался всем вокруг и легко сходился с людьми. Как-то так само собой сложилось, что я, Артур и Таня держались особняком от остальных ребят во дворе, что, однако, не мешало нам бегать с ними где попало, а мой отец называл нас бандой «Три поросёнка».

Однажды поросят осталось двое — Артур подхватил ангину и безвылазно провёл две декабрьские недели дома под одеялом. А во дворе стояла предновогодняя суета: ставили ёлку, украшали её самодельными игрушками и иллюминацией, сооружали снежные крепости, из досок колотили каркас для ледяной горки. Конечно же, нам, малышам, было жуть как интересно участвовать в этой суматохе, пусть даже по схеме «принеси, подай, иди на хер — не мешай». Но лучше всего нам удавалось путаться под ногами, поэтому в конце концов мы были сосланы кататься на санках.

У Тани санок не было, поэтому я любезно предоставлял ей место позади себя и настаивал, чтобы она покрепче меня обняла. Под предлогом требований безопасности, разумеется, хе-хе. Гуляли мы долго, несколько раз забегали в подъезд погреться у батареи, носились с собаками по сугробам, пытались понять, отличается ли на вкус снег в разных концах «Лесной сказки», чуть не были загнаны домой, но вопреки всем препонам катались до тех пор, пока на горке не осталось никого, кроме нас. Уже давно зажглись уличные фонари, дети и взрослые потихоньку стали расходиться по домам, и, скатившись в очередной раз, у подножия горы я с досадой обнаружил отца.

— Папа, ну последний разочек! — взмолился я.

Расчёт был на то, что подъём занимал минут десять-пятнадцать, ещё сколько-то можно было поторчать на горе, и лишь потом отправиться вниз в последний за этот вечер раз. Таня из-под съехавшей набекрень шапки тоже уставилась на моего отца умоляющими глазами.

— Господа, последний разочек был только что, вы устали, замёрзли, проголодались, Таню ждут дома родители — пора и честь знать.

Он ловко подхватил санки и направился к дому.

— Папа, ну последний-препоследний! Мы быстренько!

Отец обернулся, стёкла очков блеснули в свете фонаря, и он с улыбкой произнёс:

— Если быстренько, то, пожалуй, я могу и подождать.

В мгновение ока я схватил санки, Таню за мокрую рукавичку — и мы ринулись в темноту покорять гору в последний-препоследний раз. Я переживал, что отец передумает, постоянно оглядывался назад, но он стоял внизу, широко расставив ноги, и всё махал рукой, когда я оборачивался. Чем дальше мы поднимались, тем гуще становилась ночь вокруг, и вскоре тьма совершенно окутала нас. Здорово было просто идти бок о бок и тащить санки на верёвочке. Сосны устремлялись ввысь, упираясь верхушками прямо в чёрное небо, миллиардами звёзд искрился снег в свете луны, тоненько хрустел наст под валенками, а я прислушивался к шорохам зимнего леса и дыханию Тани, украдкой поглядывая на её румяную пухлую щёку, что маячила прямо подле моего плеча. И тут меня перемкнуло — не в силах побороть искушение, я взял и чмокнул её в эту холодную розовую щёку. Обомлевшая от такой наглости, Таня медленно развернулась в мою сторону, рот её превратился в отчаянный бублик, а изумлённые глаза полезли куда наверх, под шапку. Мне было пять, и я не очень понимал, что нужно говорить в такие моменты, поэтому, не колеблясь ни секунды, брякнул:

— Это мой жаркий поцелуй холодной зимой.

Помолчали с минуту. Я смотрел на носки Таниных валенок и боялся взглянуть ей в глаза. Мне ни капельки не было стыдно, но я был напрочь сражён внезапностью своего порыва и тем, что не мог объяснить себе его причину. Тишина стояла неимоверная. Где-то далеко внизу, внутри жёлтого пятачка величиной с монету, виднелась отцовская фигурка. Вдруг Таня шагнула ко мне навстречу, неловко ткнулась носом и губами мне в лицо, отступила назад и прошептала:

— А это мой.

И как рванула к вершине! Что мне оставалось, кроме как помчаться за ней? Запыхавшиеся и счастливые, мы поудобнее уселись в санки и, оттолкнувшись в четыре ноги, съехали с горы в каком-то новом незнакомом мне настроении. Затем мы с отцом проводили Таню, папа передал её родителям, долго отряхивал в подъезде мою шубу веником, а за ужином, хитро подмигнув маме и сестре, сообщил, что я теперь жених. И как он узнал?

А на следующий день Таня бегала с нами во дворе с таким видом, будто ничего и не произошло. Так я впервые столкнулся с женским коварством.

Потом в моей жизни случались и другие поцелуи: забавные, случайные, искренние, дурацкие, но тот, в тёмном зимнем лесу накануне 1994 года, всегда стоял и стоит особняком. Даже спустя двадцать пять лет. А фраза про жаркий поцелуй наверняка была подслушана мной из какого-нибудь сериала навроде «Просто Марии», который тогда смотрела вся «Лесная сказка», да и вся страна, наверно.

II

Я полагал, что эта глава будет посвящена девочке, но в процессе написания понял, что самое яркое событие, связанное с этим ребёнком, не о ней, а о её семье. Я даже хотел вовсе перенести эту часть в повествование о взрослых жителях «Лесной сказки», но решил оставить всё как есть — в качестве перехода от рассказа про детей к рассказу о старших. В общем, уважаемый читатель, не взыщи. 

Спустя три года после нашего приезда в лагерь в квартиру по соседству заехала молодая семья из трёх человек: дядя Миша, тётя Инна и их дочь Настасья. Не Настя, не Анастасия, не Ася, не Настенька, а именно Настасья — это жители «Лесной сказки» довольно быстро уяснили из-за постоянных одёргиваний тёти Инны — высокой белокурой женщины с колючим взглядом и нервным ртом. Дядя Миша был охотник: у него имелось блестящее длинное ружьё, широченные промысловые лыжи, патронташ, маскхалаты на все времена года и прочее обмундирование. Больше, чем охоту, дядя Миша любил — нет, не свою семью, — пить водку. Накидавшись в лоскуты, он частенько валялся на лестнице в подъезде, мешая проходу. Однажды, возвращаясь домой с прогулки, я в очередной раз застал его на площадке между этажами: у него было разбито лицо, он сидел, не подавая признаков жизни, опершись спиной на стену и уронив голову на грудь. Но, когда я осторожно перешагивал его ноги, охотник вдруг проснулся, уставился на меня мутными глазами и что-то пробормотал со зловещей ухмылкой:

В тот день я установил мировой рекорд по скоростному покорению лестничных пролётов и стал бояться дядю Мишу ещё больше. Наверно, его страшилась и собственная жена, потому что регулярно не пускала его ночевать, и тогда он зверски колошматил в дверь, орал матом, ругался с моим отцом и всеми, кто выходил его утихомирить. Сельскую милицию не сильно тревожили заботы «Лесной сказки», им в то время и своих проблем хватало — другого объяснения, почему драки и пьяные дебоши местные жители были вынуждены разруливать своими силами, я не нахожу.

Как только начинался охотничий сезон, и дядя Миша, получив разрешение от местного лесхоза, пропадал на две-три недели, тёте Инне тоже резко переставало сидеться дома — в городе обнаруживались срочные неотложные дела, которые не подразумевали наличие детей. Оставлять Настасью на поруки моей маме на день-два для тёти Инны стало нормой, поэтому я не мог не познакомиться с девочкой-ровесницей. Сначала моя мама, ясное дело, сопротивлялась напору безответственной соседки, пыталась достучаться до материнских чувств тёти Инны, но сдалась после того, как узнала, что та вполне спокойно уже оставляла Настасью в запертой квартире на два-три дня. К сожалению, родителей не выбирают.

Проблем с ней не было: она была тихой, скромной и всецело разделяла мой интерес к машинкам, книгам, паровозам, гаражам из кубиков и особенно металлическому конструктору, который предусмотрительный папа привёз из командировки в ГДР ещё до моего рождения. Выглядел он как-то так:

В нашу ватагу малышей Настасья тоже влилась как родная: бегала наравне с мальчишками, не ревела по пустякам, а после похода на обед часто выносила всем страждущим хлеб с вареньем или пряники, за что быстро снискала ещё большее уважение. К тому же у неё был кожаный футбольный мяч — настоящий раритет в нашем дворе.

Очередной субботний день апреля 1994 года ничем не отличался от предыдущих, разве что темнело всё позже, а значит детворе нельзя было упустить возможность подольше послоняться по территории лагеря. Старшаки, приезжая из школы, уже неделю строили в лесу дом на дереве. Конечно, им жуть как хотелось скрыть местоположение своего логова, но и мы были не лыком шиты — после нескольких неудачных попыток наш разведотряд установил дислокацию противника. Вдоволь налюбовавшись десятком сколоченных досок, мы срочно приняли решение соорудить из говна и палок свой штабик. И начали с того, что уволокли с вражеской стройплощадки пару деревянных ящиков и тяжеленный кусок линолеума. Довольно быстро выяснилось, что для постройки дома этого маловато, и мы отправились к дяде Валере в гараж клянчить ресурсы. Нашего восторга от такой затеи он, как ни странно, не разделил, но под напором разноголосого нытья сдался, выставив два условия: сообщить, где мы будем строиться, и никогда не разводить там огонь. Пришлось согласиться, а в награду мы получили доски, ножовку, худенький рулон тепличной плёнки, молоток с гвоздями и — самое главное — возможность забрать из гаража старое кресло! Пока мы перетаскивали это богатство в кусты, наше воображение рисовало прекрасный проект будущего жилища. Стройотряд карапузов трудился не покладая рук, ближе к вечеру пришли старшаки и нагло конфисковали свой линолеум, но унынию мы не поддались — и к вечеру, когда нас по очереди уже стали забирать родители, штабик был почти готов. Он стал настоящим венцом архитектурной мысли:

Довольные и уставшие, мы с Настасьей добежали до дома и распрощались на лестничной клетке, радостно предвкушая завтрашние хлопоты.

Проснулся я от какого-то тревожного ощущения. В комнате было темно, но можно было разобрать, что сестра, замерев, сидит в кровати напротив. Затем в коридоре зажёгся свет, в комнату заглянул отец и ледяным голосом произнёс:

— Из комнаты ни шагу, — и плотно прикрыл дверь.

Почти сразу раздался оглушительный хлопок. Сестра испуганно смотрела на меня и молчала. Я быстренько перебрался к ней. Потом мы услышали, как отец открывает рамы в гостиной и что-то орёт на улицу. Через минуту в детскую зашла мама — лицо белее простыни — я никогда не видел её такой, деревянной походкой она прошла к нам, села и крепко прижала к себе. Из-за приоткрытой двери было видно, что отец по пояс высунулся в окно, крича и отчаянно жестикулируя. Было очень страшно от неизвестности происходящего. Мне хотелось спросить, что случилось, но нарушать молчание тоже было страшно. Папа несколько раз бегал из гостиной в кухню и обратно, потом заметил нашу приоткрытую дверь и снова её плотно закрыл. Мама крикнула:

— Не вздумай выходить!

Время тянулось ужасно медленно — было непонятно, прошло два часа или четыре. Кажется, я несколько раз засыпал. Стало светать. И тут в подъезде стало очень шумно, где-то посыпалось стекло, нечеловеческим голосом орали мужики, потом раздался знакомый звук — как будто пьяный дядя Миша снова колошматит в дверь, но в разы громче, стоял треск, хруст, и я подумал, что дом вот-вот развалится. Мама соскочила с постели и выбежала в коридор. Я больше не мог перебарывать любопытство и пустился за ней. Дверь в квартиру была распахнута, на площадке стояла невообразимая возня — было очень много людей, кто-то был в масках, где-то голосили женщины, а дядька в кожаной куртке кричал:

— Руки, сука, руки смотри!

Потом эта толпа кого-то волоком потащила вниз по лестнице, мелькнула Настасья на руках милиционера — и всё стихло.

Стрелял дядя Миша два раза: первый выстрел я проспал, а хлопок после слов отца был вторым. Я до того момента никогда не слышал, как стреляют из ружья, поэтому не сообразил. До конца было не ясно, кто в квартире остался в живых. Конечно, особенно переживали за девочку. Мой отец понимал, что пьяный охотник может не ограничиться пальбой в своём доме, поэтому не осмелился выйти, а стал кричать что есть мочи, чтобы всех разбудить и предупредить. Единственный телефон — в котельной. Ну, а потом дежурный кочегар вызвал милицию, приехала группа быстрого реагирования, те эвакуировали подъезд (кроме нашего этажа) и после безуспешных переговоров штурмовали квартиру. Не знаю, что стало причиной охоты в замкнутом пространстве: «белочка» или приступ ревности. Тёте Инне муж снёс голову во сне, второй заряд всадил в уже бездыханное тело чуть погодя. Настя, как потом рассказывали, пряталась между стенкой и холодильником. Наверно, ублюдок её и не искал, повезло. Надеюсь, он получил по заслугам.

После этого случая в «Лесной сказке» всё пошло наперекосяк, да и общая ситуация в стране счастью не способствовала. В лагере всё чаще случалась разная жесть, пьяницы стали и вовсе уж по-чёрному бухать, и мама сказала отцу, что больше в подобном окружении жить не намерена. Через месяц мы уехали в город.

Настасью на руках милиционера я тогда видел в последний раз. И после отъезда, к сожалению, больше не встречался ни с кем из тех друзей детства. А штабик мы так и не достроили.