Стою как вольный каменщик на богостроительстве. Весь мир у моих ног. Все сметы мира в моих руках. Легион рабочих. И шесть чудесных дней впереди, чтобы всё закончить. Чтобы на седьмой день, оглядев то, что сделано, вусмерть упиться.

И только один мелкий прорабишко, будто воробей, скок да скок у моих ног, всё время вопрошает: «можно ли жить с таким грузом добросовестности?». Подлец. Любое прелюбодеяние лишь бы не работать.
Медлительные движения его, медлительная мина лица его в этом тихом краю мешают всей первоначальной идее, разрушает её фундамент. Никак не хочет прорабишко эволюционировать к более возвышенному воззрению. И тянет на дно остальных. Прямо за шиворот капает всем и каждому, ледяной сосулькой.

И на третий день, конечно же, всё встало. Этот брахицефал добился-таки своего. Но я всё равно оптимистично гляжу на окружающих. Есть ещё время.

Я глазею на мир, и мир отражается во мне своим наитием. И пусть я немножко душегуб (опять-таки с какой стороны посмотреть), пусть немного покаянный, но я могу смотреть на окружающих флегматично. А они только и могут, что смотреть мне в рот.

Я с утра уже такой беспробудный, такой умудрённый. Это возвышает меня, но не стимулирует. Из головы не выходит этот неладный бес. Нет, уволить его будет означать согласиться во всём, поддаться ему.

Дам ему ещё один шанс, пусть хоть в воздухе переобуется, скажу ему, что в моём пречистом сердце он всегда найдёт убежище. И прикажу залить подлеца бетоном. Он как стержень, как александрийский маяк будет вопить и призывать простить его. А я и не держу зла, просто у меня ограничено время. Потому, все действия мои без пролития желчи.

Так я уложился в срок, замуровав попутно прогрессирующий сатанизм в полезную кладку. И день седьмой упивался вусмерть, пока легион вил гнёзда себе и кресты на Голгофе, чтобы отблагодарить за всё, что послужит для них началом бесчисленных бедствий или, что вряд ли, безмерного счастья.