totengraeber

По сложенной тут же легенде, приметил происки самого Шайтана именно местный мулла, непрестанно пребывающий в духовной борьбе со злом. Рабочему же, наткнувшемуся на труп на вверенном ему для заливки бетоном участке объекта, объяснили, что это молитвы уважаемого священнослужителя направили его руки на обнаружение безголовой албасты (типа – узбекской Бабы-Яги, ведьмы, но обладающей куда более широкими полномочиями в сфере дьявольских наваждений на род человеческий, нежели её сподвижница в среде славян). Работяга же, руки которого после контакта с колдовским лихом ещё долго тряслись и холодели, по-русски поплевавший через левое плечо (единственное что ему пришло в тот момент на ум для отвода от себя нечистой силы) и наглядевшийся для отвода глаз единоверцев в сторону Мекки, был «с Аллахом» отпущен муллой домой. Деньги, которые служитель культа незаметно сунул наёмному зодчему божественного чертога, были духовно-пострадавшим потрачены по прямому назначению – от души и для души – на вино местного разлива. 

Мистика преступления озадачила не только ментов и новоявленных адептов ислама, но также и всех нас – кровно повязанных с полу-мумией, так и не ставшей магической опорой минарету. Ужас предотвращённого злодейства в отношении правоверных состоял в том, что в будущем, призывающий с минарета на молитву благочестивый муэдзин, становился головой той самой ведьмы. И как уже утверждали старики, обременённые житейским опытом и устными преданиями: минарет - маяк веры - мог стать излучателем демонической силы! Проклятия, хула и наведение порчи – вот то, что скрывалось бы за обыденными словами глашатая молитвенного часа, прямиком в души энтузиастам единобожия!

К моменту, когда мы с дедом вошли на стройку будущего магнетизма божественных к себе сил, на её территории наблюдалось достаточно большое скопление аллахопослушных и просто сочувствующих, притянутых, без сомнения, энергией албасты, уж извините. Любопытство, возмущение и страх неизвестного будоражили сознание общественности. К очагу скопления масс, отлынивающих от физической трудовой деятельности, но подозрительно успешно прогрессирующих в бдениях духовных, подтягивались и их правоохранители в форме. Так как на месте народных волнений обладателями славянской наружности мы были ни одни, то на нас никто особо не обратил внимания.

Меня дед взял с собой как знатока религии, обычаев и настроений местного населения, и как переводчика, если вдруг надо будет блеснуть знаниями узбекского языка перед теми, кто и так неплохо знал русский, но невольно уважал тех, кто ценил язык и культуру местных. Оказавшись в столь щепетильном положении дел, дед, несмотря на своё бешенное внутренне бурление и желание одним махом вырвать тело бабки из рук фанатиков, всё же предпочёл не рисковать и действовать более-менее обдуманно. Поэтому все его основные силы «быстрого реагирования» пока оставались с той стороны забора. 

Следователь Садыков, прибывший на место покушения на святое в числе первых ментов, приметив нас, кивнул нам в сторону сторожки у ворот. Мы, оставаясь за спинами большей части толпы, поспешили за ним. В вагончике охраны кроме нас с прокурорским никого больше не оказалось.

-Пипец полный! – обрисовал нам ситуацию следователь. – Сейчас жопа оголится не только у вас, но и у меня! Дурдом! – Садыков, переполняемый эмоциями, указал своей новой, в коже, папкой с рабочими документами на строительную площадку за зарешечённым окном. – Вот, что мне сейчас делать?! Как, официально, реагировать на этот чёртов вызов?! Да, криминалисты, как ты и хотел, там работают, но как всё это объяснить, и в первую очередь – этим… просветлённым?! – Кивнув в окно, следователь метил в будущих прихожан строящейся мечети.

-Кому сдались твои санные бумажки и заявления?! – парировал дед. – Как мне её по-тихому вывезти отсюда, скажи?!

Оба переговорщика, подобно потерпевшим противоположных сторон, уставились друг на друга.

-А кто главный спонсор всей этой затеи? – спокойно и риторически поинтересовался я, имея в виду мечеть.

Блюститель закона и дед, оставив обоюдную битву взглядов, внимательно посмотрели на меня. Ни для кого в городе не было секретом, что за строительством концентрации веры горожан стоит известный в области вор в законе, давно обосновавшийся в центре этой самой области. Наш же городок был родиной титулованного авторитета, где до сих пор проживали его престарелые родители и многочисленные родственники. Нацеленная на роскошное убранство обитель божественных откровений была его подарком своим близким и всем другим, желающим приобщиться к вечному. Занести свои скромные пожертвования в богоугодный общак, считали своим долгом все - без особой скромности и оглядки на уголовный кодекс - обирающие ближних своих. Даже дед, с почтением и вниманием к своей персоне, жертвовал от всего сердца и под расписку на данный акт благотворительности. «Молитвы мутятся – баблишки крутятся!» - поговаривал не только мой, послушный воровским законам, прародитель, отрывая от сердца частицу лично нажитого капитала. Коронованный же избранник в хранители криминальных кодексов и традиций, не скупился не только на постройки культового содержания, но и вкладывался через доверенные лица в сооружения более приземлённого типа – рынки, рестораны и даже банки. Мир менялся на глазах, а за ним, как следующие за кочующими стадами травоядных и сами хищники, меняясь и приспосабливаясь к нему им питающиеся.

-И? – вопросил, уже и без меня догадывающийся, следователь.

-Кто-то точно от него приедет, - ответил за меня дед. – Порешим, как есть, вначале с ним. Выложим всё начистоту. Без базара, по существу.

-Ни хрена себе, ты меня успокоил, Бес. – Переволновавшийся следователь, и так уже перешедший с дедом на «ты», так же, как и его оппонент, припомнил и дедовскую «погремуху». Но всем было понятно, что сделано это было не из неуважения к собеседнику, а из намёка на то, что предстоящие разбирательства выходят на тот уровень, где более компетентным и авторитетным будет дед, а не прокуратура. Затем, озарённый мыслью, он поинтересовался: - Слушай, а вся эта суета, случайно, не замешана на каких-то ваших там разборках?

Дед, присев на край неубранного лежбища охраны, и немного подумав, с тяжёлым выдохом ответил:

-Подстава? – Он поскрёб небритый в волнениях свалившейся на его голову некротической суеты, волевой подбородок. – Можно перетереть, но, не думаю…

-Они уже здесь, - выглянув в окно, объявил я прибытие людей мецената с богатой «родословной» его судимостей.

-Алик? – с целью удостовериться поинтересовался дед, зная наверняка, кого можно ждать для решения вопроса.

-Так больше некому, - подтвердил я, направившись к двери, чтобы обозначить прибывшим наше местоположение. – Тем более, если они в курсе того, что происходит.

-Логично, - согласился товарищ следователь и, поправив жидкие волоски, прикрывавшие его запотевшую залысину, сообщил: - Ну, вы тут как-то сами, между собой порешайте, а я пойду…

-Не-не! – остановил его дед. – Подтвердишь всё для порядка. – Он поудобнее уселся на кровати. – И, вдруг у них, по их каналам, что-то будет для тебя на счёт всей этой свистопляски.

В тот момент, когда работник прокураторы, недовольный тем, что вынужден будет ещё и присутствовать при криминальных выяснениях отношений, всё же пошёл к одному из двух стульев у стола, в вагончик вошёл Алик. Оба его приятеля, прибывшие с ним, остались снаружи. Я, поздоровавшись с ним за руку, прикрыл от посторонних ушей дверь. Местный положенец показательно-учтиво поздоровался с оставшимся сидеть дедом, и уже холоднее с представителем закона, предоставляющим законность действиям деда более, чем другим в городе и по району. До сих пор многим было непонятно, почему это наша Семья, объединяющая вокруг себя большим счётом русскоязычный криминал, более повязана с властями, «переобувающимися» во всех своих структурах в национальный контингент и язык, нежели с уголовниками-узбеками. Но всё, как всегда, было намного проще, чем это представляла себе малопричастная к корешащимся ботва. Просто таких, как дед, «политика партии» - будь то старый или новый государственный строй – их как бы устраивал, и они спокойно под него подстраивались, продолжая смазывать его управленческие механизмы жирной мздой с целью личной выгоды; а вот такие, под кем ходил Алик и ему подобные, на независимость молодой Республики имели свои, идущие вразрез с новоявленным президентом, взгляды. В стране, подпитываемые религиозностью, нарастали националистические силы, требующие исламизации государства, и многие криминальные авторитеты подключились именно к ним по многим причинам, но самая главная (но и мало обговариваемая) заключалась в том, что объединёнными религиозными идеями стадами всегда легче управлять. Власть же, привыкшая к благам цивилизации и светской жизни, не имела никакого желания создавать вокруг себя второй «Афганистан», упрямо тянущийся к дикости! Воистину, для блатарей опыт «чёрных» зон бесценен, как и для вертухаев – «красных»!  

-Как братишка? – обратился ко мне первому «разборщик» Алик, расправив своё суровое лицо задорной улыбкой и деловито располагаясь на втором стуле.

И если дед и следак уставились на вновь прибывшего в полном недоумении от заданного им вопроса не в тему, то я, усаживаясь напротив него на кровать рядом с дедом, ответил ему со знанием дела;

-Да, всё так же – барагозит, как перед концом света! – немного разбираясь в мироощущении собеседника, я постарался ответить ему, имитируя его стилистическую фигуру речи и растягивая своё лицо такой же жизнерадостной лыбой. – Как встал на тропу войны со скукой, так не только не собирается с неё сворачивать, но в асфальт её закатал, для удобства продвижения своих талантов по ней!

-Магистралью прёт, без базара! – подтвердил Алик, загрохотав заразительным и искренним смехом.

Я постарался поддержать его своим хи-хи, пусть и не таким искренним. В голове деда, кажется, стало всё сходиться, и он, нехотя, усмехнулся проказам одного из своих внуков, так веселящим местного смотрящего.

Нашу дачу и дачу Аликового дядьки разделял невысокий забор и пущенный поверх него виноград. И если самого хозяина я в последнее время видел всего пару раз, то вот сам Алик стал там частым гостем. В основном – в полном одиночестве, с сигареткой, книжкой и умеренной выпивкой на топчане во дворе. Иногда, да, появлялись с ним то какая-нибудь девушка – для любви, то кто-нибудь из друзей и знакомых – для общения и обсуждения проблем. Но главным его развлечением, как я понял, было наблюдение за той суетой, которую наводил с ним по соседству именно мой братишка: постоянные бурные тусовки с друзьями и подругами, обильно разбавленные прочей дачной молодёжью, какие увидишь, наверное, только в молодёжных фильмах; с вытекающими от-сюда конфликтами, драками, признаниями в любви и зажиманиями то борьбы, то страсти по всем кустам и грядкам. Не забывали и о вполне трезвых и достаточно профессиональных поединках (сам братишка и многие его друзья были спортсменами-ударниками)  на полянке между дорогой и забором; ну, а импровизированные конкурсы местных красавиц, так это – одна из любимых тем дачной жизни… Думаю, что созерцание, зачастую неистового бурления жизни неугомонной молодёжи в её желаниях испробовать себя во всём, до чего она смогла дотянуться сегодня, расслабляло и бодрило этого самого Алика, юность которого и молодость прошли на малолетке и зоне. Не плохое это человеческое качество, доложу я вам - искренне радоваться за других в том, чего был лишён сам, вернее – чего сам себя лишил, и вероятно по глупости.

Сейчас Алику - Алишеру Хакимову по паспорту - лет было где-то тридцать пять, наполовину узбек, наполовину таджик, высокий, широкоплечий и массивный; открытое и привлекающее к себе выспевшей мужественностью всех без исключения женщин лицо, портил немного косящий в сторону шрама левый глаз, извилисто уходящего от виска под ухо. Его последняя отсидка где-то в России («романтике» криминала границы чужды), окончательно подчистила его узбеко-таджикский акцент, напитала ещё большими знаниями как классикой русскоязычной литературы, так и зарубежной (благо на тюрьме, где ему пришлось чалиться в переполненной камере в ожидании суда целых два года, оказалась большая и разносторонняя библиотека); ну, а сравнив его с моим отцом, чересчур тёмным для европейской наружности, тяжело было сказать, кто из них двоих будет более тянуть на восточного человека. Тем более от матери таджички (следуя устоявшимся многовековым легендам, а затем уже и историческим справкам, прослеживалась явная связь части ираноязычных таджиков с македонцами, обильно напитавших своими генами завоёванные народы во время своих походов под предводительством Александра) он унаследовал почти голубые и большие глаза. Гибкий ум, образованность вкупе с начитанностью, богатейший как криминальный, так и опыт в сфере работы правосудия, постоянное внутреннее стремление к благоразумию в придачу с допущением любого уровня жестокости, делали его очень опасным оппонентом. Ответ на вопрос, мучивший большинство посвящённых: почему он, обладая столь увесистым бэкграундом в уголовном сообществе, намеренно остаётся в тени провинциального города, у меня уже тогда не вызывал сомнений – он осознавал надвигающуюся именно войну, а не единичные разборки в преступном мире, следствием которых будет крупнейшая на территории бывшего Союза зачистка государственным аппаратом криминальных авторитетов, путём их физического устранения. В конечном итоге и совсем скоро, оставшийся верным воровским традициям, но выживший из совсем немногих Алик, окончательно убедится в том, в чём до этого не смог убедить своих близких: первый президент-властитель их нации, до и после «хлопкового дела» сытно с него питавшийся, а придя к власти помиловавший всех без исключения к нему причастных аппаратчиков, обратится к репрессиям против набравших силу конкурентов в делёжке страны и её богатств. А когда силы влияния на умы и теневые капиталы равны, малой кровью никак не обойтись, с учётом кланового, национального, религиозного и прочего многообразия молодой республики, взявшей курс на демократию диктатуры по-азиатски.

Вот, интересно, переведя взгляд с меня на деда, он уже тогда знал, что в живых, из видных деятелей уголовщины, останутся именно такие, как и этот старый, прожжённый зоной, бытовухой и демонами разных культур и наций, Бес - в одно неделимое сросшиеся с властью, готовые избирать данный тип гегемонии, и ею в свою обслугу охотно выбираемые - в ответ на лояльность и готовность с их стороны делиться с ней своими, разного рода услугами и специфическим заработком?

-Мои соболезнования, дядь Герман, - вполне искренне произнёс Алик, - что всё так вот случилось. Неприятная ситуация.

-За каждой «ситуацией», как ты говоришь, стоят люди, мать их! – Мясистое лицо деда затряслось от переполняемого его гнева. – До которых мы, сукой буду, обязательно доберёмся, как только исправим эту, - он ткнул пальцем в кипиш за окном, - беспонтовую ситуёвину!

-Ну, это само собой, - согласился Алик. – А, так как это явный наскок и на нас, то и мы в стороне не останемся.

-Надеюсь, между нами, всё на мази? -  всё-таки уточнил дед.

-Без базара! – заверил его местный решала от законников. – Пусть у нас немного разные понятия в ведении дел на воле, - Алик слегка кивнул на прокурорского, - но такая вот подстава, это – полный абзац! – Через плечо, в окно за своей спиной, он большим пальцем также указал на народные волнения в облаках строительной пыли. – В жизни не видел ничего подобного! Даже не слышал о таких подставах!

Алик дал понять, что знает обо всём случившемся, но из уважения к старшему товарищу старается пока при нём не проговаривать про разрытую могилу, обезглавленное тело и пропавшую голову жены старого камрада. Если морально пострадавший захочет, то сам первым произнесёт эти слова.

-Цель стравить вас между собой можно откинуть сразу, - я взял на себя смелость заполнить пазу. – Во-первых – тело спрятали предельно надёжно, и только случайность позволила его обнаружить, а во-вторых – существует множество, намного простейших и более правдоподобных способов это сделать, к примеру – натуральная свиная голова с пожеланиями всех благ от деда или кого-то из семьи в приложенной к ней записке. А беря во внимание пропавшую голову, которую предварительно отрезали прямо в гробу, оставив в нём порезы и на оббивке и на подушке, то из этого можно заключить, что те, кто это сделал, могут быть… - Взяв паузу, я дал кому-нибудь из присутствующих дать ответ на мои умозаключения вкупе с уже проделанной работой.

-Вконец шизанутые оккультисты, или что-то наподобие этого, - ответил за всех Алик. – Слушай, а ведь мне это как-то даже в голову сразу и не пришло, - признался он.

-Хм, вроде чёрной магии… - как бы нехотя поддержал его следователь Садыков. – Фантастично, да, но логики в этом, принимая во внимание факты, намного больше, чем… - Он взглядом соединил Алика и деда. - Чем в версии криминальных разборок.

-В связи с этим, вновь возникает естественный вопрос к человеку, который обещал разузнать о чём-то похожем по области, - припомнил я товарищу Садыкову.

Не удостоив меня даже взглядом, следователь ответил деду, вдыхающему в себя сигарету за сигаретой:

-Когда обзванивал наших, мне подсказали про какую-то чертовщину в соседней области. – Он закурил, не предложив сидящему с ним за столом Алику. – Там, пару месяцев назад, прямо в городском морге, обезглавили труп известного имама. Тело оставили, а вот голова пропала, и найти её не могут до сих пор. От общественности это утаили, чтобы избежать и скандалов, и всей прочей религиозной сумятицы. Доверенные люди завернули с ним в саван что-то там похожее в этом месте на голову, и так вот захоронили. Слухи, да, до сих пор ходят, но, когда было без них… Больше пока что ничего нет.

-Вот оно, господа аксакалы! – Просиял наш городской положенец. - Кто-то созидает в наших пенатах самых настоящих терафимов, - слегка ухмыльнувшись и подмигнув почему-то мне, просветил он и нас своим озарением, закурив из своей пачки.

-Ангелов?! – воскликнул дед. – Какого, вообще, хера?! – Злоба и нетерпение трясли уже не только самого деда, но и всю скрипучую койку под ним.

-Не серафим, а с «т» - терафим, - спокойно и даже как-то по-учительски поправил его Алик.

-Зашибись! – продолжил нервничать дед. – Стало ещё понятней!

Признаться, что в тот момент выводы какого-то разборщика местного значения оскорбили и меня, вернее – мои знания, которыми я не то, что гордился, но благодаря которым мог уверенно держаться «на плаву» в этом непростом и противоречивом мире, искусно в нём «лавируя», чтобы не разбиться о скалы грубой силы и подводные камни вероломства и подстав. Конечно, слово «терафим» отдалённо было мне знакомо, и даже в самой первой, первобытной его сущности… Но вот так, всё сопоставить и нагора выдать верный результат, то здесь не только присутствие культурного кругозора и гибкой логики, но и разносторонний житейский опыт – заключил я для себя, оправдывая свой промах в анализе столь интереснейшего происшествия и прикусывая слегка нижнюю губу от небольшой досады на самого себя.

-Истинные терафимы, до того, как они превратились со временем в статуэтки и прочие поделки, первыми встречались у семитских народов, в том числе и у евреев, ещё за много тысяч лет до нашей эры, - поделился Алик с присутствующими своими знаниями. – И это были головы их упокоившихся предков, мудрецов, пророков или просто уважаемых соплеменников, которые, после определённых ритуалов, вещали им будущее и всевозможные тайны, о которых их спрашивали. Своего рода божки-хранители семейных очагов, племени, всего народа – всё зависело от «статуса» отсечённой от трупа головы – какой ранг божественности она займёт в обществе живых.

-Не только семиты, когда-то, охотно общались с головами, - добавил я, ублажая своё честолюбие, - на всех, обжитых человеком континентах не оставляли мёртвых в покое. В той же Африке до сих пор это практикуется, а в некоторых случаях головы даже специально и в особых условиях выращиваются шаманами, как и в древности, на плечах избранных…

-Черепа в руках у ведьм! – поспешил добавить следователь, также ухвативший мысль. – И в магии, чёрной!

-Семитов я упомянул в связи с головой имама и телом, заложенным под основание минарета, а ислам зародился именно среди их арабской части, основываясь на Ветхом Завете, Торе евреев, - пояснил Алик.

-Слушай, давай без этих ваших исторических экскурсов и прочих наук! – грубо перебил его дед. – Мне этого пиздюка за глаза хватает, с его говорильней тягомотной! – Он нервно указал на меня огоньком сигареты, зажатой между скрюченных почти в кулак пальцев. 

Алик, беззлобно улыбнувшись и ободряюще мне подмигнув, уступил дедовским требованиям:

-Короче, головы, видимо, нужны им для… общения с ними.

Дед выругался, обращаясь ко всем известным ему силам с той и этой стороны жизни. Кто-то и где-то его точно услышал - врезав, для приличия, пару раз кулаком в дверь в её проёме появилась голова одного из батыров Алика.

-Они собираются сжечь труп, - сообщил он. – Пошли за бензином.

-Зови наших! – приказал мне дед, соскочив с койки и готовый выскочить с заряженными праведным гневом кулаками на разогретую религиозным рвением толпу.

-Стоп, стоп, стоп! – Алик остановил нас обоих. – Дядь Герман, я тут увидел твоих, в тачках вдоль забора, и попросил их, во-первых, отъехать подальше с глаз правоверных, во-вторых, мы сами, дабы не примешивать сюда ещё и конфликт национальный, вывезем тело, только скажи куда.

Дед яростно скрипел зубами и с ненавистью пожирал глазами адептов халяля.

-Дед, - изобразив на лице участие и отблески любви, обратился к его здравомыслию и я, - это лучший из вариантов.

-Хер с вами, делайте как хотите! – Сдался, по-драконьи выдыхая, он. Затем, ткнув пальцем мне в грудь, прошипел, не поднимая на меня глаз: - Будешь всё время с ними и покажешь гараж, в котором гроб стоит… Но, если эти обезьяны в чалмах её хоть пальцем тронут!..

Что ж, Бес, свою кликуху носил не за душевные порывы к прощению и миру, и не за красивые поступки человечности.

-Это наша территория, Герман-ака, поэтому постараемся сделать всё максимально уважительно и к вам, - Алик показал на деда и на меня, имея в виду нашу Семью, - и к нам. – Прижав правую ладонь к своей груди, он затем ею же указал на людей за окном.

Выходя вслед за ним из вагончика, я смог на деле убедиться в его следовании слову – один из его подручных, перехватив самых деятельных охотников на ведьм, отобрал у них канистру, закрепив свой призыв к порядку категоричным хуком под дых самому активному из них.  

-Задача религии – призывать человека к миру не только со своим Создателем, но и друг с другом, - не без иронии поделился со мной Алик, жестами отдавая команду своим людям, рассредоточенным по стройке, на оттеснение верующих от места их преткновения. -  Хочешь владеть миром – дай ему спева религию.

Толпа, нехотя, но расступалась перед ним. 

-У кого-то не получилось создать «престола» с мощами ведьмы в нём, - поделился со мной Алик, сравнив подлог с православным храмовым пространством. Теперь лицо его было очень серьёзным, никак всё это время в вагончике. – Ты ведь меня понимаешь, парень?

-А то! – согласился я, стараясь быть неуслышанным никем, кроме него. - Кому-то понадобился внушительных размеров алтарь. – Поворотом головы я указал на масштабность стройки.

-Алтарь сатаны! - совсем шёпотом, мне на ухо, добавил он. – Если принимать во внимание прижизненные слухи о твоей бабке…

Он испытывающее смотрел на меня. Мы остановились на взгорке у опалубки, в углу которой лежала она – выдранная из камней и грубого брезента – бабка. Её иссохший перст, подпёртой одним из булыжников руки, то ли указывал в небо, то ли грозил Небесам. Я отчётливо представлял себе голову бабки на оголённой кости шейного позвонка. К сожалению, в душевных страхах человека повинны не плоть и камень капищ, а духи, что всегда в близи от нас.

-Это не её выкопали, - ответил я. – Это она сама себя выкопала… А если есть алтарь, то обязательно будет и жертвенник.

Алик, не раз смотревший в глаза смерти, с трудом сглотнул ставший в горле комом страх первобытного ужаса перед потусторонним. Нисколько не сомневаясь в том, что религия – это всего лишь одна из форм управления одного человека другим, он, тем не мене, верил в её духовную составляющую – в присутствии в ней, и всё что её касается, сверхъестественного. И, в отличии от большинства прозелитов тех или иных религий, он был способен отличить надматериальное от идей богословской схоластики, нацеленной на внушение догм доверчивой пастве и следованию им.

-На хер такую литургию, на хер такое причастие! – сообщил он мне и невесело улыбнулся; и, уже кому-то из своих людей, а кому-то из работяг, на узбекском: - Вытаскиваем! Вместе с брезентом!

А следовавший за нами следователь Садыков, поддержал его, принявшись раздавать команды ментам:

-Убрать всех лишних с территории стройки! Живее! Особо буйных – в КПЗ, а то устроили мне тут «тысячу и одну ночь», безбожники!

Из приоткрытых дверей вагончика за нами пристально наблюдал дед. В его руках снова появился бабкин платок, который он, бережно держа в грубых руках, поглаживал подобно «антиминсу» - освящённому плату, без которого невозможна литургия и на который ставятся сосуды для причастия и с которого они подаются для свершения божественной евхаристии. Меня передёрнуло. Ибо я уже тогда понимал, что зачастую символизм – это отображение духовных переживаний человека, его связь с метафизической реальностью.

Отставной прапор Дамир Асанов, руководивший выносом гроба командира из логова врага, в глаза посмотрел только мне. Да, тело они отбили, подпирая сейчас своими крепкими плечами в голубых тельняшках его вынос в простеньком гробу, словно щит поверженного спартанца. Но их мёртвый командир, запаянный в скором времени в цинк, улетит отсюда, как и его родители, подставившие всех их, пусть и ненароком. Он это понимал, он предчувствовал последствия, он… он не был к ним готов. Дядя Лёня имел вес будучи не только, пусть и паршивой, но частью Семьи, но и благодаря своим воинским заслугам и старым связям, ибо военная разведка была тесно связана не только с ГРУ, но и с КГБ при Советах, а в независимом Узбекистане уже с СНБ. С «отлётом» легендарного майора срывало с бывших вояк вместе с ним и их, какую-никакую, «крышу». А ведь только недавно у них начало так хорошо слаживаться с их собственным бизнесом, принятием и пониманием в обществе…

Вынув из кармана голубой берет, штурмовик воздушных сил, с вызовом к тем, кто провожал их недобрым взглядом, водрузил его на свою крепкую стриженную голову. Обещанные ему мною вещи дяди Лёни, я передал в том самом, отмытом мною пакете с изображённым на нём «кораблём пустыни», готовым ступить на тяжёлые пути караванов (хотя, тот самый, первый и красный верблюд на дебютных пачках сигарет, был известным, но цирковым животным, радовавшим детишек своими номерами, благодаря дрессуре) – душа искушённого наблюдателя настойчиво требовала символов и намёков на них! Думаю, он правильно почувствовал вес металла, припрятанного среди убогих пожитков – именного пистолета их командира с запасной к нему обоймой и парой пачек промасленных патронов. Мне не жалко, а вот им точно пригодится.

Моей тётке её почивший муж был настолько безразличен и неприятен, что она не утруждала себя копаться в его армейских побрякушках, хранимых дядькой в фанерном ящике для посылок. К таким ящикам дядя Лёня был неравнодушен, частенько балуя своих родителей курагой, изюмом, пастилой, айвой, сладким гранатом и многим другим, чего в изобилии и дёшево было здесь, в Средней Азии. Это-то и навело его на бизнес сотоварищами – экспорт в дальние и холодные регионы России не только фруктов мумифицированных, но и свежих, а также овощей, дынь и арбузов. Начинали они с нескольких коробок в плацкартах с пересадками, а затем уже выкупая целый пассажирский вагон. Совсем недавно они, наконец-то, накопив, прикупили пару стареньких грузовичков из Германии. Жизнь, казалось, налаживалась…  

Странная похоронная процессия, погрузившись в свою фурманку-рефрижератор, отправилась запаивать дядю Лёню навечно в цинк. Но часть его, волею то ли судьбы, то ли исходя из уловок квантовой запутанности (чем чёрт не шутит!), признаться, решила всё же на какое-то время остаться с нами – его мозг. Не секрет, что после вскрытия черепа мозг покойника, вместе со всеми остальными, подвергшимися исследованию органами, отправляется так же в его брюшную полость, которая затем надёжно зашивается. Делается это по одной простой причине – чтобы это самое серое вещество из жира и слизи не вытекло из распиленного черепа на белоснежную подушку раньше времени захоронения. Но куда, прикажете, было девать уважаемому в наших кругах судмедэксперту оба полушария дяди Лёни, когда у него в наличии была только голова и совсем мало времени?! Вот он и додумался засунуть то, что уже никогда больше думать не будет в ещё один пакетик в пакет с уже безмозглой головой. Так мозги эти и оказались затем в банке с формалином, которые мне подогнал санитар из морга. Я планировал, при удобном случае, сунуть их в гроб, но неожиданные и стремительные для всех без исключения события последних часов, сделать задуманное мне так и не позволили. Вот и томились извилины дяди Лёни сейчас в шкафу в прихожей, под сенью бабкиного платка в полевых цветах.

Держать общий для всех совет дед держать не стал. Ограничившись невнятным ворчание и дышащим угрозами выразительным матом в сторону носителей подлого эксцесса, он, не позавтракав, но вдоволь напившись холодного чаю с приправой от дяди Лёни, умчался по неотложным делам.

В пустом и тщательно проветриваемом зале слово, по праву возрастного старшинства, взяла бабка Луизка:

-Она его не отпустила, - заверила она собравшихся, имея в виду мою покойную бабку и свою, отошедшую в мир теней, сестру.

-Тем не менее, могила его останется пустой, - заметил дядька Славка, в гадливом оскале сверкнув впаянным в его рот металлом. Прикопать дядю Лёню собирались в самом неприметном уголке семейного могильника, успев выкопать для него ямку ещё вчера вечером.  

-В том то всё и дело, что готовая уже могила, не получившая своего, обязательно заберёт кого-нибудь другого, - просветила собравшихся знаток погребальных практик в свете чёрных сил, на чьи слова утвердительно закивали её не менее осведомлённые спутницы. – Повязанного с ним узами родства. Одного из нас. – Ведунья обвела всех своим тяжёлым взглядом из-под чёрной косынки. – Возможно того, кто встретился с его глазами мертвеца… На кого он смотрел из вас из гроба?

Дядька Сашка громко взглотнул, округлив, растерявшие остатки сна бессонной ночи, глаза.

-Так он дохлый! – на грани паники возразил он. – Что он там увидеть-то мог?

-А смотрел не он, - пояснила бабка Луизка. - Через него смотрела смерть - кого бы прибрать вместе с ним!

-Вот же гад прилипучий! – Дядька Сашка подскочил с табурета, на котором сидел, и на котором ещё совсем недавно стоял гроб, аккурат головой покойника, и со всей силы пнул его в сторону стены с окном. – Жаль, что это не я его укокошил!

-Так он и на меня пялился зенками своими мутными! – сообщил дядька Славка.

Мой батюшка, наименее из всех здесь суеверный, криво улыбнулся, пожал плечами и без слов, но подтверждая и свой зрительный контакт с покойным, ткнул себя в грудь указательным пальцем.

В дверях появилась Идочка – виновница всех этих торжеств, суеты и прочих напастей, навалившихся из-за неё на всю семью. Её успели найти, привести в относительный порядок и привезти к моменту закрытия гроба с почившим в нём супругом. Найдя в себе силы махнуть непослушной рукой то ли мужу на прощанье, то ли с требованием поскорее его запечатать в его последнюю посылку на родину, она скрылась на балконе отходить от похмелья и ещё одной ночи блядской любви. Её же дочки наотрез отказались так рано и в полном диссонансе с природой своего блаженного бытия, просыпаться в постелях своих очередных возлюбленных. Посланные за ними их кузены и кузины, войдя в их положение, сильно и не настаивали на их присутствии последнего прощания с родителем, оставляя за собой право поглумиться над их бессердечием в ближайшем будущем. Всё, как всегда, не выходя за рамки традиций и ценностей Семьи.

-На «нет» - и суда нет! – попыталась поставить в этом деле точку новоиспечённая чёрная вдова. – Водку из холодильника вы выжрали, брательнички, или отец припрятал, от меня?! – Тётку, всё ещё остающуюся в её возрасте жгучей красоткой, даже мутило особенно привлекательно и сексуально, с вызовом искреннего к её похмельным мукам сострадания у не знающих её.

Бабка Луизка и её спутницы с сочувствием другого рода посмотрели на нерадивую родственницу, умудрившуюся в неконтролируемых суете и разгульной жизни растерять веру в силы большие, нежели неутолимые страсти пышущей страстями плоти. Ибо не только глупо, но и смертельно опасно пренебрегать миром и энергией чёрной некромантии – читалось на лицах всех четырёх женщин в чёрном.

-Ида, - начала было её самая старшая тётка.

-Я сдохну сейчас и без помощи вашего мертвяка! – взмолилась Идка.

-В морозилке, под говяжьей вырезкой посмотри! – выдал дядька Славка местонахождение огненной заначки. – Пока она организм свой не подлечит, лечить ей голову бесполезно, - пояснил он родственницам-наставницам то, что братьям было хорошо известно.

-Может, пронесёт? – вопросил с надеждой дядька Сашка, самый суеверный из братьев. – Ну, или там очерёдность есть какая – на кого первого покойник посмотрел, тот за всех и сдохнет? – Он с надеждой уставился на меня. – Ты ведь с ним… с его башкой с самого начала был!..

-Он мне даже подмигнул! – согласился я и предельно зловеще рассмеялся, стараясь в точности отобразить не раз отрабатываемое мною в зеркале нужное для подходящих случаев изображение. Очки я давно снял, давая отдохнуть от бесстрастных стёкол глазам.

-Вот! – Проигнорировав мою издёвку, дядька ткнул пальцем в мою сторону с видом незадачливого робинзона, увидевшего спасительную шлюпку.

Пока дамы в чёрном принялись обсуждать между собой силу и возможности визуального контакта с мертвецом, слово взял дядька Славка:

-Как-то повесился у нас на зоне один из обиженных, загнанный к петушатникам, ещё до меня, по слухам - по беспределу.

Лицо дядьки, авторитетного сидельца, исполнилось той самой задумчивостью, которое не предвещало ничего хорошего – бывало, что после столь упорных размышлений на голову накосячившего обрушивался приговор. Скрашивать серые будни своих отсидок, томящих блатарей высшей зоновской касты ежедневными бездельем, перееданием и властью (в отличии от большинства всех других заключённых и даже их охраняющих), дядька, как и равные ему, обожал разного рода разборки, тёрки, сходняки и прочие развлечения «чёрной» зоны. Разбор, будь то мокрухи, либо самого безобидного залёта клиента зоны – всё одинаково вызывало у дядьки прилив энергии и активного участия в привлечении к ответу напортачившего. Обожал дядюшка в одном лице не только расследовать и судить, но и собственноручно приводить приговор в исполнение, если того требовало физическое воздействие на косореза. До сегодняшнего дня он оставался принципиален в выборе действительно наилучшего боксёрского мешка – живой человеческой тушки!

-Человечек этот был, говорили, непростой, не из блатных, но и не из мужиков, по сути – некое «отрицалово», но не буйное и не конфликтное, - продолжил дядька свою поучительную историю. – Базарили, что был он из потомственных шаманов, но рожей больше русской, чем чукотской, видать, полукровка. Присел, прикиньте, за политику! Образованный и начитанный настолько, что заакадемить на зоне мог любого! К тому же по понятиям нашим, за короткое время так набрался, что объяснить за жизнь мог любому блатному настолько, что чуть ли ни предъяву, по приколу, вдогонку кинуть! Конфуз, в натуре! В хате людей уважаемых недоумение, а из мужицких бараков в их сторону - всё громче: хи-хи, да ха-ха! Сам этот тип, как я понял, бузить и не собирался, а раздули конфликт, за его спиной, вертухаи с козлами, чтобы поднагадить зажравшейся на их поляне чёрной масти. Но, как говорят люди умные: нет человека – нет проблемы! А в петушином углу, как это всем известно, людей не бывает! Замочить его было бы не так в натуре эффективно, как показательно наказать и позорно отправить к петухам! Законность восторжествовала, зона вмиг притихла, включая краснопёрых. Кукарекать больше никто не решался!  – Чувство причастности к миру, пусть и за решёткой, но одним из хозяев и хранителей коего являлся и лично он, просветлило лицо дядьки Славки удовлетворением в решениях возложенных на него жизненных задач.

-Ну, и… - В младшеньком всё бурлило – подсохшие за приоткрытыми веками глаза зятька подглядывали за ним из-за каждого угла.

-Короче, - продолжил опытный сиделец, - вздёрнулся этот хмырь аккурат под утро на дверном косяке в нашу, со всеми уважаемыми там людьми, хату. Пошёл кто-то из нас, с первым солнышком, поссать, а там – жмурик, вместо двери, болтается! Убиться веником - сто пудово - нос в нос с мертвяком шмякнулся! С телом из обиженки, с неприкасаемым – без вариантов, в натуре! – Ужас происшедшего – физический контакт с представителем самой низкой и позорной касты в местах лишения свободы – был страшнее смерти для многих заключённых, тем более для самих блюстителей этих бесчеловечных традиций, зачастую автоматически переводящего тебя в категорию обиженных! – Ладно там кто-то один из нас увидел, как он всей своей мордой с ним лобызнулся, зашкварился - сговорились бы между собой и забыли, но этот, уже и так лоханувшийся бажбан, давай его отталкивать и крыть матом, спросонья не сразу сообразив, что эта тушка давно не живая и к тому же подвешена! За шею! – Дядька перевёл дух и каждый из его слушателей готов был поклясться в том, что тот в который раз в безмолвной молитве возблагодарил небеса за свой крепкий, в то утро, мочевой пузырь.

В дверях, заинтересованная его рассказом, появилась Идка. Непривычный мандраж в голосе брата заставил её на время отказаться от желания поскорее завалиться под живительную прохладу кондиционера. Облокотившись о дверной косяк, она возрождала себя к жизни приготовленным наспех коктейлем с водкой.

-Ку-ка-ре-ку-у! – озвучила она коварство висельника и расхохоталась, довольная собой. – Хотела бы я на ваши рожи в тот момент посмотреть!

-Ну-ну, - дядька, без особой злости, зыркнул на ядовитую сестрёнку, - поглядел бы я на тебя, окажись ты там рядом! Перед тем как вздёрнуться, этот петух обиженный стёклышки, выломанные из очков своих, себе в глаза вставил, чтобы веки его не сомкнулись! А ещё он язык свой высунул, на сколько мог, и прикусил его намертво, словно зафиксировал – для нас! Висит, зырит на всех нас глазищами своими плюсом увеличенными и языком своим, распухшим, людей уважаемых дразнит! Демон! Гадом буду - демон самый настоящий! – Хроникер тюремного романтизма поёжился под грузом холодящих кровь воспоминаний. Постучав друг о друга своими железными фиксами, видать, с целью выработки дополнительных импульсов для мозговой активности, он продолжил: - Вот, я мать нашу всегда слушал внимательно, и когда некоторые из нас повскакивали со своих шконок, чтобы лично позырить на заменивший дверь пучеглазый труп, я не повёлся на дьявольскую провокацию от этого петушары! А вот кое-кто из тех, кто с зенками этими переглянулся – зажмурились натуральным образом! Вот те крест – дубаря врезали именно те, которые порешили этого профессора в угол петушиный отправить! – Дядька клятвенно хлопнул себя по серебряному распятию на своей мощной груди, волосатой голгофой выпячиваемой из-под распахнутой рубахи. – У кого-то инфаркт сердца случился, а у кого-то и самого мозга, кто-то внезапно и скоропостижно зачахотился, а кто-то, прикиньте, сифак агрессивный схватил! В живых остался только тот самый, трупом законтаченный бедолага, тем же утром переехавший из блатной хаты к петухам! Как выяснилось, он то больше всех и топил за тот самый беспредел с тем умником. Но лучше бы ему было сдохнуть, чем вот так, со временем начать скоблить парашу даже за петухами – ему там всё припомнили!

На побледневшего дядьку Сашку, после столь ярких откровений от старшего брата, смотреть было кому-то больно, а кому-то, как мне, до язвительно-смешного приятно.

Идочка же, допив свой первый и, наблюдая её боевой настрой - не последний утренний коктейль, смерив презрительным взглядом переволновавшегося братишку, изрекла:

-Да, с хера ли нам (делая акцент на «нас», она, понятное дело, имела в виду приобщенность Семьи к потустороннему, как и к силе ей покровительствующей) менжеваться перед этой дохлятиной? Сдох и сдох, боже ты мой! Тётечка, - обратилась она к бабке Луизке уже посерьёзнее, - ну, ты хотя бы не тупи! Где - он, а где - мы?! Вот мамка наша послала бы их всех, вместе с их сынком, гробом, дружками и зенками его, с того света выпученными, ко всем чертям, нафиг, и такую пьянку бы замутила на их костях!.. На кой ляд мне, и так уже, прямо сейчас смертной, до усрачки пугать себя этой самой смертью?! – Мадам, в полном расцвете сил и желаний, осторожно постучав краем бокала по своим крепким и белоснежным зубам, мечтательно вдохнула остатки испаряющегося из него праздника. Её густо пропитанные багрово-яркой, сладковатой на запах и вкус помадой губы эффектно дрогнули, готовые вот-вот лопнуть от распирающих её именно интимные части тела соков. – Надо повторить, всем смертям назло! – сообщила она всем присутствующим и упорхнула на кухню с лёгкостью студентки первогодки. 

-Дура! – предательски срывающимся голосом внёс ясность в поведение сестры дядька Сашка, всё ещё пребывающий на измене. Страх перед тотальным беспределом, на который были способны нечистые силы, в нём только нарастал. - Никогда бы наша мать так не поступила! Никогда! Она-то, вот, лучше всех знала о том, что шутки и эта..., как там её – безответственность, перед бесовщиной очень опасны! Она бы сейчас не о кутежах думала, а о том, как бы нас из дерьма этого, дьявольского, вытащить! Ведь, верно, тётя Луиза?!

Признаюсь, мне давно не терпелось удостовериться в том, что мои новые ночные знакомые благополучно скрылись от глаз разыскивающих их хищников, но вот разыгрывающаяся на моих глазах семейная драма не оставляла мне выбора – корректируемые то ли происками бесов, то ли нелокальностью квантовой запутанности удары судьбы, обрушившиеся на моих родственников, на время и без вариантов поглотили всё моё внимание. Слово было за бабкой Луизкой, самой осведомлённой как в делах житейских, так и загробных. Всё внимание собравшихся обратилось на неё.

В дверях вновь появилась любительница коктейлей, намешавшая себе по новой водки с домашним томатным соком и сдобрив всё это щепоткой острейшего молотого перца.

-Верни мы мою сестру в её могилу целиком, то многие напасти обошли бы всех нас стороной, - заявила, после некоторого раздумья, бабка Луизка. – Покуда же её головушка неизвестно где и в чьих руках, нам всем необходимо быть предельно внимательными и осторожными с тем, что касается потусторонних сил. Определённо, что кто-то, или что-то намеренно играют против нас… - Она на мгновение, замеченным только мной, зыркнула в мою сторону.

-Вот - не зря я неладное чувствую! – торжественно воскликнул дядька Сашка. – И что делать будем, дабы порчу лупоглазую от себя отвратить?

Идочка же, жеманно закатив свои большие и тревожащие глубиной проникновения в них взглянувшие глаза, одним долгим и сытным глотком опустошив бокал, весело напевая «Нас ждёт огонь смертельный», направилась на балкон. Казалось, что общение с обжигающей перцем и водкой «кровавой Мери» было ей более интереснее и поучительнее.

-Ночь тому назад мне мать снилась, - нарушил тишину в зале голос моего, по природе немногословного и более замкнутого из всех членов семьи, отца, - только её голова.

Все разом, напрягшись ещё более, взглянули на него. Глаза дядьки Сашки выпучились на своего брата настолько неестественно, что стало страшно за набухающие кровью сосуды в его голове.

Отец, обладатель тёмной и крепкой кожи, широкой кости с увесистыми кулаками, вызывающими густыми дартаньяновскими усами над широким ртом и квадратным подбородком, потёр правое плечо. Часто, с приходом холодов, или после чрезмерных нагрузок, оно у него, пробитое ещё в молодости арматурой, болело.

-Она заглотила всю мою руку по самое плечо и жевала её, - обыденно поделился отец сном, реальной болью вгрызающимся в нашу жизнь из мира грёз. – Жевала так, словно никак не могла насытиться. До сих пор ноет от шеи до кончиков пальцев…

Представляю, как отцу, человеку замкнутому и непривыкшему жаловаться, неловко было сделать подобное признание.

-Покажи-ка! - потребовала бабка Луизка и, встав со своего стула, приблизилась к племяннику.

От рождения суровый, но послушный сынуля, вдруг беспочвенно покусанный фантомом головы матери, угрюмо расстегнул рубаху и оголил свою правую сторону тела. Арматура вошла отцу аккурат в середину дельтовидной мышцы, повредила плечевой сустав и выглянула, прихватив с собой пучок мышц, в области лопатки. Некоторые отпечатки рядом с болезненно припухшим шрамом, похожие на зубные прикусы, заметил даже я.

-Падла! – непонятно в чей адрес выругался дядька Сашка и подскочил к отцу, чтобы убедиться в яви сна. С перекошенным от страха перед неизвестностью лицом, он нерешительно притронулся к плечу брата и тут же отдёрнул от него руку, словно обжёгся. -  Не могу поверить! Сука! Нас прокляли!