Диагноз первый: Багровый скользкий пик
Психом Генка Горохов был тихим. Неприметная для идентификации скорбной головы внешность и врождённая имитация удобной для собеседника личности, долгое время затрудняли наградить Генку окончательным диагнозом, достойным «подвигов» его клинических психозов. Его хлипкая кроватка, тоскливыми скрипами стыдливо выдававшая томными ночами сексуальную жизнь своего партнёра, кособоко ютилась в дальнем углу палаты, прячась под недостиранными простынями и, местами небритыми и частично опалёнными утюгами, одеялами. Но не только Генкина койка, походившая по своим габаритам на детскую, и неизвестно как сумевшая примкнуть, а затем и утвердиться среди взрослой и грубой мебельной публики стационара, дополняла его альтернативную реальность, но и облупленная до состояния дремучей древности тумбочка вносила смысл бытия в его, насыщенную поисками глубинных смыслов, жизнь. «Алтарь!» - так, и никак иначе, представлял Генка другим свой объект поклонения, намертво прикрученный ржавыми шурупами к редко мытому полу. И пока на данный сакральный гарнитур лечебницы возлагались жертвы насекомых, наполняя жизнь пациента духовными ценностями, персонал закрывал глаза на безобидные для них и других «пассажиров» дурки религиозные рвения Генки, жертвуя ему установленными главврачом обетованные дозы галоперидола в самое святое-святых.
Задуматься маститых фрейдистов о сложности духовной архитектуры Генки, известного и прославленного уже тогда в их городе эксгибициониста, заставил явный прогресс в мастерстве этого заслуженного членотряса. Санитарный прецедент был вызван банальной случайностью в мире устоявшейся в своём эволюционном безумии природы. Дело было так. Накинув на хилое, но разгорячённое бурной фантазией голое тело старый отцовский плащ, будучи вновь не в силах противостоять новому вызову своей дикой сексуальности, Генка, нехотя и наспех облачив для конспирации худосочные ноги в носки и штиблеты, вышел из квартиры в поисках счастья. Весна бесстыже ублажала отоспавшуюся от зимы природу, солнце же, развратными глазёнками миллионов томных лучей норовило заглянуть подо всякую юбку, в каждое окошко, за каждую занавесочку, под каждое одеяло и трусики с такой силой и любопытством, что Генка с большим трудом удерживал плащ застёгнутым на все пуговицы, а руки в карманах! До нужного момента, до подлинного зрителя утверждения его сексуальной харизмы! Его древко половой активности, впитавшее в себя не только кипящую страстью кровь, но и остатки сознания, норовило проткнуть не только поношенный и помятый временем плащ, но и разорвать пространственный континуум воздержания во всех трёх, доступных его возбуждению измерениях.
Измученный борьбой с генетической безвкусицей городской парк с трудом сдерживал в своих нестриженных границах разбушевавшееся Генкино либидо. Депрессивные старушенции, шумные дети, озабоченные материнством девки и тётки с колясками и без, собаки и вороны… Где, во имя Эроса та, чей разум способен будет вместить феерическую потенцию мужского порыва, являемую этому миру им, Генкой?! Где та самая невинность, чьё целомудрие будет сегодня разбито о твердыню переполняющего его порока?!
И в тот самый момент, когда он приметил и неуклюже затрусил в сторону двух скромных студенток, пересекавших захламлённый бестолковым людом и нечищеными мусорными корзинами парк, в самый кончик его, набухшего соками и выглянувшего между пуговок корень жизни предательски ужалила пчела! Взвыв аки новообращённый евнух, Генка распахнул отцовский плащ, без труда оборвав ветхие нитки больших и всё ещё блестящих пуговиц. И чем усерднее Генка тёр кукиш причинного места, тем быстрее и надёжнее яд злого насекомого пропитывал пористый орган страждущего чужого внимания. Но Генка не был бы тем самым Генкой – закалённым ветераном вуайеризма обратного захвата, если бы мгновенно не оценил эффект жёсткой градации как в объёме, так и в цветовой палитре своей подпупной жилы! Скулёж лишённого чести скопца немедленно перерос в сочный рык ступившего на тропу брачных игр тюленя. Во истину Генка впервые в жизни (а, возможно, и первым из человеков!) испытал духовный оргазм, став не только свидетелем, но и носителем вселенского чуда – феноменального увеличения причинности фаллических культов! И понять сексуального невротика было не сложно – его скудный отросток плотской любви мало кому внушал уверенность в возложенном на него Купидоном успехе, иногда ввергая в уныние даже своего кормчего. В неистовом желании поставить точку рвущемуся наружу экстазу стремительным камшотом, Генка ринулся вслед испуганным студенткам. Плащ, развивающийся на узких и покатых плечах, подобно крыльям голодного птеродактиля, никак не поспевал за своим хозяином, а тот в след вверенному ему самой Иштар рогу изобилия, готовому вот-вот опылить подвядшее в парниках приличия человечество.
Но если праздный люд, вынужденный наблюдать парад багрового кукумбера, всосавшего в себя всю кровь из костлявого тела эксгибициониста, был изрядно шокирован не только его размерами, но и фактом сексуальной агрессии, то чинно выгуливаемые, а так же и в хлам беспризорные собаки, озарённые понятным лишь их чутью откровением, с радостным лаем бросились вдогонку виновнику всеобщего конфуза. Порхал Генка над запущенными садовниками газонами до состояния луговых пейзажев не долго – тяжёлый кулачище возмущённого унижением тайны собственного достоинства пролетария, а не стрела игривого Купидона, сразил его на самом интересном месте.
Генка был бит, покусан, унижен и надёжно завёрнутый в изодранный плащ передан в руки сперва милиции, а потом уже и в лапы санитаров. Но ни одному кулаку, ни одной слюнявой пасти и ни одному, исполненному антипсихотиками шприцу не в силах было лишить Генку того сексуального просветления, к которому он стремился с самого начала своего полового созревания, и которое наконец-то достиг! С тех самых пор, в минуты страстных вожделений, каждая пойманная пчёлка сажалась на пульсирующий похотью кукан и жертвенно умирала на нём, воскрешая к жизни греховный проводник семени; и таким образом яд провиденциального к опылению насекомого становился тайным причастием страждущего к сверхвселенскому удовлетворению поклонника несокрушимого стояка.