Прошу строго не судить)
Словно сердце твое в руке. Часть первая, глава первая.
Знаете, чем многим людям, а в частности, мне, нравится писать? Ну, во-первых, это некоторая доля власти над персонажами, которые ты создал. Они полностью подчиняются твоей воле, любят, ненавидят, переживают, смеются, убивают. Занимаются проституцией или растят детей. Это только тебе позволено дергать за ниточки, воспроизведенные именно тобой на листе бумаги ни о чем не подозревающие марионетки. Правда, чем дальше заходит этот процесс, тем больше творения твои выходят из-под контроля, и начинают жить своей собственной жизнью. И поступают согласно своим принципам, а не своего создателя. И в этом тоже есть некая прелесть.
Во-вторых, пока не изобрели машину времени, бумага остается единственным средством, которое помогает частично или полностью воссоздать давно минувшие события, давать им оценку с высоты пройденных с того времени лет. И выставить их на суд других людей. Часто перед моими глазами проносятся отрывки, словно вырезки из старых газет, собственной жизни. То, что давно прошло, чего не изменить, так и пылится во мне, точно не проявленная, заброшенная фотопленка. Чаще всего передо мной возникает мальчик, лет тринадцати, ловящий ртом снежинки, у большой, покрытой льдом канавы, которую ребятня гордо звала озером… А впрочем, не буду пока вмешиваться, посмотрим, что он там делает, и к чему это все приведет.
*******
-Ну и куда ты собираешься?- нахмурилась мать, вытирая об застиранное полотенце морщинистые руки.- Сядь, поешь, для кого я варила?
Лешка сидел на корточках, никого не видя и не слыша, и застегивал молнию на ботинке. Левый был уже готов, а вот на правом замок постоянно расходился. Второпях, не слушающимися руками, Лешка засовывал назад торчащий шерстяной носок (проклятый носок!!), и пытался руками сжать бегунок. Но тщетно. Как только бегунок доходил до середины замка, сразу начинались проблемы, сапоги были малы, но тут уже ничего не поделаешь – в валенках идти было нельзя. На них не покатаешься по льду, да и исшаркались бы быстро, а это – лишний подзатыльник от матери. Чччерт! От какого-то дрянного бегунка зависит судьба человека! Лешка с досадой закусил губу и по возможности до конца натянул штанину на голяшку, прикрыв топорщившийся в разные стороны носок. Поднялся, с наслаждением распрямил хрустнувшую спину, слизнул кончиком языка соленую каплю пота с губы, поправил сбившуюся на бок шапку, и по-детски невинным взором карих красивых глаз взглянул на мать.
Мама… когда-то она была много выше его, теперь же глаза у них на одном уровне. С одной стороны – усталые, сине-зеленые. С другой – настолько темные, блестящие, что и сами зрачки не разглядишь. И такая в них кипела энергия, молодость, живучесть, что у матери опустились руки, и дрогнул уголок рта.
-Иди уже!.. горе мое…вот наказание-то – весь в отца!- мать вдруг резко отвернулась и пошла, осторожно ступая ногами, обутыми в домашние шлепанцы, назад на кухню.
Достала кружку, налила кипятка и заварки из маленького, в цветочках, чайничка. А насыпая сахар, вдруг задумалась, засмотрелась в стену, и сыпала, сыпала, сыпала…
Лешка лихо хлопнул дверью подъезда. Падал снег, словно кто-то тоже задумался наверху и забыл остановиться. За какие-то несколько часов завалило все тропинки, какими он обычно бегал из своего рабочего квартала в нахаловку на самодельный каток. Путь был, в общем-то, не такой уж и далекий. Но основная его часть проходила через старую разрушенную промзону. Где до сих пор можно было провалиться в какой-нибудь колодец, намотать на одежду, а то и на кожу (хотя не известно еще, что хуже) колючую проволоку. Да и просто заплутать среди развалин производственных корпусов. Но то было бы позволительно человеку новому, в первый раз забредшему в эти места, а Лешка себе позволить такого не мог. С восьми лет он тут с дружками ошивался, в войнушку играли, в прятки. Да и просто лазили, много интересного можно было найти среди наполовину обрушенных зданий. Медь там или алюминий. Последние годы по хорошей цене принимали цветной металл. Можно было купить сигарет, жвачки, лимонада, что еще нужно подростку? На той неделе попробовали с Женькой пиво, купили одну бутылку на двоих, сделали по глотку, и выкинули – горько. Дольше ходили потом по улице, мерзли, пока запах выветрится ждали.
Пробегая мимо корпуса бывшего столярного цеха, Лешка остановился. Здесь когда-то работал отец, а теперь даже окон нет. И крыша лежит на полу… Да и отца тоже нет… Лешка растер замерзшие щеки жесткой варежкой и скривился – точно наждаком провел. Нет, не стоит вспоминать ничего такого перед предстоящей встречей, а то и расклеиться не долго. Он отдышался, и прибавил ходу, уже давно стемнело, а фонарей в этом месте было не так много, как хотелось, но даже наощупь ни разу не поскользнулся и не оступился. Темно. Не смотря на возраст, Лешка до сих пор немного побаивался темноты. Должно быть, из-за не в меру развитой фантазии. Воображение паренька в отсутствие света живо создавало образы неких таинственных чудовищ из любого предмета, чьи очертания хоть немного проявлялись из окружающего мрака. Бред, скажете вы. А вот и нет! До сих пор доподлинно не известно, что творится с окружающим миром, стоит лишь закрыть глаза, и Лешка тоже не был уверен, и это всегда его интересовало. Вот даже фразу недавно вычитал, какой-то не известный лорд Бертран Рассел сказал: почем мы знаем, вдруг столы за нашей спиной превращаются в кенгуру? Занятно было бы посмотреть...
Стоило только об этом подумать, как получил чем-то твердым и холодным в ухо, и от неожиданности потеряв ориентацию в пространстве, на полном ходу резко скинул скорость и упал в снег. «Вот тебе и ну!»- подумал Лешка и уже приготовился драться, как вдруг искрящийся, звонкий девичий смех рассыпался вокруг него и, лаская ухо, запрыгал по барабанным перепонкам. Лешка поднял голову, над ним, смеясь, стояла Настя. Даже не заметил, как очутился на катке!
Быстро вскочив, паренек отряхнул снег и сердито взглянул на свою обидчицу. Пихнуть не пихнуть ее в снег? Настя стояла, слегка наклонив голову, и в упор с широкой улыбкой смотрела на него. Зажегся фонарь и осветил ее стройную фигурку, из-под шапки, на затылке, выбилась коса и свисала теперь через худенькое плечико, постепенно покрываясь снежинками. Щеки горели морозным румянцем, а выше… вот черт, почему он до этого не замечал, какие у нее большие глаза! Два огромных опрокинутых ночных неба, по мнению Лешки, занимали не меньше половины лица, таких не было ни у кого из самых красивых девчонок, которых знал, которых вообще встречал когда-либо. Казалось, вот погасни сейчас фонарь, и света этих смеющихся бездонных глаз хватит с лихвой, чтобы осветить и Лешку и каток, и даже угол вон того здания, до которого метров двести, не меньше.
Вдруг стало жарко, и Лешка почувствовал себя под сиянием этого фонаря, как чувствует себя, должно быть, каждое животное, которого на охоте поймали в луч прожектора, и понял, что никого он не посмеет обидеть, и никуда ему уже не свернуть, не уйти.
-Ну, чего замер-то? Язык отморозил?- Настя, все еще улыбаясь, чертила что-то стройной ножкой на снегу
Волшебство тут же пропало куда-то, и Лешке с прежней силой захотелось толкнуть ее в сугроб.
-Ничего не отморозил. Отдышаться дай – бежал всю дорогу, запыхался, – и, осмотревшись по сторонам, недоуменно спросил,- А каток-то где?
-Глупый ты! Засыпало лед, не видишь.
И ничего он не глупый, ну ляпнул не подумавши, с кем не бывает. Лешка подошел вплотную к девочке, еще раз заглянул в глаза – они смотрели на него с искренней доверчивостью, даже немного наивно. И, не совладав с собой, сделал ей подножку, отчего она полетела на то же место, где только что валялся и он.
-Дура ты, Настька! Красивая, а дура! Я бежал к ней, бежал, а она снежком да в ухо. – Лешка огляделся по сторонам, в поисках чего-нибудь похожего на лопату или скребок, чтобы немного расчистить снег на катке,- будешь так себя вести, кто ж на тебе женится?
Последние слова Лешка недавно услышал от матери, когда она отчитывала его старшую сестру. Настя поднялась, отряхивая снег.
-Ненормальный, рано мне еще о муже думать, я даже младше тебя на два года, лучше лед почисти, я покататься хочу,- в голосе ее, к удивлению Лешки, не было ни капли обиды. Все та же какая-то детская наивность и доверчивость.
- Или ты передумал? Тогда я домой. Я и так уже долго тут, еле дождалась тебя.
Лешка не ответил. Ну не умел разговаривать с девчонками. Нет, то есть с обычными никаких проблем в общении не было. Но с такими, как она, он не знал, как надо себя вести. Поэтому молча развернулся, прошел вдоль забора, за которым, кстати говоря, начиналась Нахаловка, и первым стоял как раз Настин дом на трех хозяев. После недолгих поисков из-под снега был извлечен кусок фанеры, и уже через пять минут Лешка расчистил довольно сносный участок льда.
Кто не катался поздним зимним вечером (пусть и без коньков), при неверном, дрожащем свете фонаря, с девушкой, от которой ты без ума, но не знаешь, как ей объяснить свое чувство, тот не имеет представления о том, как замирает сердце от каждого случайного, неловкого прикосновения. Как становится жарко не от движений, а от вопросительных, чего-то ждущих взглядов. И ты понимаешь, что ты сейчас самый счастливый человек в этом дрянном городишке, в этой грубой стране, на этом маленьком шарике, именуемом земля. И слова сами застревают в горле и не выходят на разреженный морозный воздух, чтобы сделать счастливым еще одного человека. Лешка как никогда в жизни желал быть всегда рядом с Настей, желал прикасаться к ее волосам, коже. Защищать и оберегать ее, такую еще маленькую, но до удивления стройную и складную…
Столкнулись. Искры брызнули в разные стороны, рассыпались вокруг накатанного льда, обожгли лицо. Лешка свалился на спину, Настя шлепнулась рядом.
-Не вставай,- прошептала она, обдав оголившееся ухо горячим дыханием.
А он и не собирался. Ему было хорошо и как-то спокойно вот так лежать и смотреть в черное небо. Где-то там, за тучами, светили звезды, плавилась, точно огромный кусок сыра на сковородке, луна. Летели кометы, туманности, галактики. И все это – весь мир, вся вселенная, вращалась сейчас вокруг них двоих, и только ради них двоих. Падал снег, и им обоим казалось, что эти белые хлопья проходят их тела насквозь, пропитывают каждую клетку, растворяют в себе, и летят дальше, через толщу пород, выходят на поверхность с той стороны земного шара, где-нибудь в Америке. Что бы там какой-то мальчишка под неожиданным снегопадом смог признаться в чувствах своей возлюбленной, и она не смогла ему отказать.
Лешка покосился на Настю. Она лежала рядом, не шелохнувшись, и он, неожиданно для себя, хрипло выдохнул в темноту.
-А давай станем снегом?...- и увидел, как она еле заметно кивнула ему.
Кто знает, сколько они лежали тогда с ней, наверно, и вправду почти растворились в снегу, и в мыслях друг у друга. Но все чары развеялись, когда со стороны Настиного дома раздались приглушенные женские крики.
-Настя!... Настя, где ты?!...А ну, быстро домой!!! – хлопнула калитка, и раздались быстрые шаги по скрипящему снегу.
Настя стремительно встала, Лешка за ней, их глаза снова встретились.
-Увидимся в школе… - он покорно кивнул. И тут произошло то, что запомнится ему потом на всю оставшуюся жизнь. Неловко и неуверенно она поцеловала мальчишку в щеку, и побежала навстречу матери. А он упал лицом в снег, пытаясь остудить обожженную поцелуем кожу…
Лешка не знал тогда, что больше так счастлив не будет, все бурлило в нем настолько сильно, что даже на обратном пути, когда жалостно звякнув отлетел все-таки ненавистный бегунок, и пропал навечно в густой пурге, он не огорчился, а только усмехнулся. И даже загорланил какую-то песню. Дома было тихо. Мама уже, наверно, спала. В последнее время приболела сильно. Да и Лешка доставлял проблем, то в школу на педсовет ее вызовут, то из детской комнаты милиции забрать непутевого. И всегда, всегда она повторяла – весь в отца. И сын гордился этим. Отец шесть лет назад умер, а Лешка – вот он, продолжение его и точная копия. Часто перед сном он смотрел отцовские фотографии, чтобы освежить в памяти того, кого почти не помнил. Сегодня не стал. Просто залез под одеяло и долго смотрел в не зашторенное окно, за окном громыхала и свистела чернота, глумился и издевался над поздними прохожими коварный космос, полный мороза, снега, и ледяных объятий. А потом безмятежно заснул.
