iride

Мне кажется, что они слишком много говорят. У них есть свои заботы, цели и желания, но я не могу воспринимать все это так, как они. Иногда я сижу с кем-нибудь из них в саду ресторанчика и пытаюсь объяснить, какое это счастье — вот так спокойно сидеть; в сущности человеку ничего больше и не надо. Конечно, они понимают меня, соглашаются со мной, признают, что я прав, — но только на словах, в том-то все и дело, что только на словах; они чувствуют это, но всегда только отчасти, они — другие люди и заняты другими вещами, они такие двойственные, никто из них не может почувствовать это всем своим существом; впрочем, и сам я не могу в точности сказать, чего я хочу.

Когда я вижу их в их квартирах, в их учреждениях, на службе, их мир неудержимо влечет меня, мне хочется быть там, с ними, и позабыть о войне; но в то же время он отталкивает меня, кажется мне таким тесным. Как можно заполнить этим всю свою жизнь? Надо бы сломать, разбить этот мир. Как можно жить этой жизнью, если там сейчас свистят осколки над воронками и в небе поднимаются ракеты, если там сейчас выносят раненых на плащ-палатках и мои товарищи солдаты стараются поглубже забиться в окоп! Здесь живут другие люди, люди, которых я не совсем понимаю, к которым я испытываю зависть и презрение. Я невольно вспоминаю Ката, и Альберта, и Мюллера, и Тьядена. Что-то они сейчас делают? Может быть, сидят в столовой, а может быть, пошли купаться. Вскоре их снова пошлют на передовые.

(С) Эрих Мария Ремарк. На западном фронте без перемен.

Надеюсь на пикабу этой цитаты не было, баянометр молчит.

На волне вспомнилось:

Моя бабушка по маме была очееь жестким человеком и вечно старалась «причинить добро». Щас такое токсичностью называют.

Было мне лет семь и подарила она мне юбку, красивую шо пиздец: до колена, вельвет, форма-колокол, мерзкого сине-зеленого цвета. Я, как пацанка до глубины души, отказалась надевать это убожество постсоветской промышленности, но угрозами она меня таки заставила.

Прошел где-то месяц и пришла бабушка к нам гости, чаю попить да покритиковать. Грязь у нас на кухне, посуда не мытая, а пол как будто тут рота солдат прошла! А ну-ка давай внучка, тряпку в зубы и убирай, пока я тебе ЦУ выдаю. Вынимает швабру из шкафчика и охуевает: всё красиво, вельвет блестит, на сине-зеленом пятна не видно, форма колокол идеально к швабре подходит!

Ушла не попрощавшись, мы неблагодарные, разочаровываем её…

И нет, по-нормальному она не понимала.

Вспомнилось:

Мой малой в этом году пошел в первый класс, и, по немецкой традиции, мы пошли в ресторан это отмечать. Ребенок захотел пиццу, так что что направились мы в модную пиццерию. Важная ремарка: с его папой мы разошлись 4 года назад и общение у нас очень напряженное.

Пиццу сьели, десерт доковыряли и ребенку становится скучно: он лазит под столом, бегает вокруг стола, очень громко разговаривает И так далее. Всё это с полного одобрения и поощрения отца.

Я: Сына, успокойся, давай книжку посмотрим которую тебе подарили

Папа: *щекочет ребенка*

Я: Тааак, сел рядом и тихонько ждем счета!

папа: иди сюда, я тебя еще пощекочу

Я: зачем ты его подстрекаешь, ты же видишь, что он устал. Мы в ресторане, а этот ор мешает всем вокруг, не говоря уже о том, что это неприлично!

Папа: а мне посрать на то, кому это мешает! Если им мешает то пусть идут домой и не отсвечивают.

Как же хорошо, что  мы расстались. А вы, дорогие пикабутяне, не злитесь на детей, которые творят херню. Скорее всего они делают это потому, что их родителям НАСРАТЬ.