В тему недавнего скандала в шахтинской школе, где учитель года обматерил ученика за недостаточно почтительный разговор с депутатшей от правящей партии. Фрагмент современного романа.
…Обществознание в одиннадцатом классе вёл единственный в школе мужчина. Он был невысок ростом, в свои без малого сорок имел обширную плешь в обрамлении ржавых кудрей и солидный живот. Он говорил высоким голосом и, когда увлекался, «кахххтавил», по поводу чего ужасно комплексовал, хотя и старался не показывать виду. Другой причиной комплексов педагога было пухлощёкое младенческое личико, поэтому он, чтобы выглядеть взрослее, носил очки и редкую бороду (он бы с удовольствием носил и густую, но густая, как на грех, не росла). Помимо очков и бороды, он носил перстень с чёрным камушком на правом мизинце, латунный значок на левом лацкане, старомодные карманные часы, водолазку под пиджаком и говорил о себе, что он «абсолютный, твехдокаменный консехватох».
Ученики его недолюбливали: он был одним из немногих, кто требовал если не реального усвоения знаний, то, по крайней мере, внятных ответов. Он не стеснялся ставить четвертные двойки, чего все прочие учителя избегали. Конечно, в итоге он выводил удовлетворительные оценки, но чтобы получить у него хотя бы «тройбан», разнеженным, привыкшим к халяве школярам приходилось попотеть.
Впрочем, у него было слабое место. Если он в процессе урока нападал на тему «хусских тйадиционных ценностей», им овладевал Дух Большого Глухаря: ничего не слыша, он токовал без умолку, творил картины «пассиона’ного взлёта евхазийской цивилизации», сокрушая козни «наших заклятых па’тнё’ов», и только звонок возвращал его к действительности.
Правда, такая удача выпадала нечасто.
Всё это Лиза узнала потом.
На прошлом уроке класс писал «небольшую п’ове’очную хаботку». «Нужно п’овейить, что осталось в ваших головах после каникул», — сказал «обществознанец» в ответ на протестующее нытьё ополовиненного класса.
И Лиза вместе со всеми погрузилась в «проблемы социально-политической и духовной жизни».
Она вспомнила недавнее и усмехнулась. В «Эврике» общественные науки преподавала Инга Петровна — сухонькая дама пенсионного возраста, похожая на «дворянку из бывших», как их изображали в советских фильмах: аккуратная, строгая, корректная. Она не считала ниже своего достоинства отвечать на «провокационные» вопросы и диспутировать с учениками — если вопросы «не по теме» были содержательными, а не простым детским троллингом. Как-то раз во время урока, на котором шла речь о чём-то социально-духовном, поднял руку Серёга Маканин. Он слыл в классе революционным трибуном и возмутителем спокойствия. Остроумный и резкий на язык парень, обладающий к тому же не самой затрапезной внешностью и не самым хилым сложением, нравился многим девчонкам… да, многим…
— У вас вопрос по сегодняшнему материалу, Маканин? — спросила Инга Петровна: она всем без исключения ученикам говорила «вы».
— Не совсем, Инга Петровна, — ответил Маканин, с достоинством поднимаясь. — В учебнике физики написано, что ускорения свободного падения — девять и восемь десятых метра на секунду в квадрате. И любой из нас может это проверить в любую минуту. — Он взял с парты ластик, высоко поднял его левой рукой, отпустил и поймал правой: этот эксперимент должен был проиллюстрировать незыблемость закона всемирного тяготения. — В учебнике геометрии, — продолжал он, — говорится, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы. И, когда мы выходим из школы, сумма квадратов катетов по-прежнему равна квадрату гипотенузы, а не пачке йогурта и сапогам всмятку. Так же с химией и биологией… а почему то, что мы учим на ваших уроках, справедливо только в стенах класса?
— Почему вы так решили, Маканин? — спросила учительница.
— Инга Петровна, мы не дети… хотя большинство ваших коллег считает иначе. Мы ходим по улицам, мы читаем газеты, пользуемся интернетом, и не только затем, чтобы смотреть порно и бугагашечки… И мы видим, что происходит вокруг. Мы видим, что в нашей стране дела со свободой, правами, законом обстоят совсем не так, как это написано в учебнике обществознания…
— А тебе надо чтоб как в Хохляндии? — подал голос Юрка Вицин. Он не любил сноба-интеллектуала Маканина, и нелюбовь к нему экстраполировал на всех «либерастов»… или наоборот, неприязнь к либеральной интеллигенции перенёс на склонного к фрондированию одноклассника — этого он уже сам не знал…
— Вицин, ваша реплика неконструктивна, — заметила Инга Петровна. — А у вас, Маканин, претензии ко мне, к авторам учебника или к окружающей действительности?
— Ему другой глобус надо! — не унимался Вицин. — Где одни рукопожатые со светлыми лицами. А то в России одни нетолерантные ватники вокруг. И совестливых геев в Гулаг сажают…
— Минуту тишины! — повысила голос Инга Петровна. — Маканин полагает, что учебник содержит некорректные сведения о российской действительности. А Вицин придерживается противоположной точки зрения. Отлично. На следующем уроке каждый из вас выступит с пятиминутным докладом, затем у вас будет десять минут на дискуссию. Для Вицина и Маканина это будет зачёт, если, конечно, они будут достаточно убедительны. Остальные выступят в качестве экспертов. Эксперты тоже могут получить зачёт, но это будет зависеть от их активности и компетентности…
…М-да. Здесь, конечно, никто не станет проводить зачёт в форме диспута. Тот же Вицин: он больше отыгрывал «простого пацанчика с народа», чем являлся таким. На здешнем фоне он выглядел бы интеллигентом. Точнее, интеллигентишкой. Тут словосочетание «социальный анализ» вызывает тихое гыгыканье… причём больше всех изображают весёлость чуханы, которые показывают, какие они крутые и испорченные.
Размышляя о том о сём, Лиза заполняла двойной листок привычными формулировками. Когда прозвенел звонок и «обществознанец» велел сдавать работы, она уже минут пять как закончила.
Буря грянула в пятницу.
В этот день обществознание было третьим уроком. Подойдя к своей парте, за которой она обычно сидела одна — с первого дня между ней и одноклассниками пролегла полоса отчуждения, отчего она не очень-то страдала — Лиза увидела, как там раскладывает вещи незнакомая девчонка.
Новая соседка была небольшого роста, худенькая, с бесцветными волосами, забранными в «конский хвост», и в очках («Наверное, её тут чморят по-чёрному, — подумала Лиза. — Быдлотень очкариков не жалует. Вот щщастьице привалило, с чмошницей стол делить…»). Косметикой девушка не злоупотребляла. То есть не употребляла её совсем. На ней был простой джинсовый костюм; единственная яркая черта — брендовые кроссовки.
— Кто сидел на моём стуле? — осведомилась Лиза.
— О, привет. Так это ты новенькая? — спросила незнакомка.
Судя по голосу, слово «чмо» она знала применительно к другим, но не к себе. В новой соседке не было ничего от забитой омега-самочки.
— Ну, типа того. — Лиза поставила рюкзачок на парту. — Только я тебя что-то раньше не видела.
— А я к родичам уезжала, только сегодня вернулась, — просто ответила девчонка. — Читала, кстати, что о тебе наши тэпэшки в группе класса писали! — она ухмыльнулась.
— И как? Интересно? — немного враждебно поинтересовалась Лиза. Она заглянула в группу класса в первый или второй день учёбы на новом месте, но побыстрее вышла и испытала импульсивное желание помыть руки, глаза и мозги с мылом. Коктейль из инфантилизма, быдлячества и розовых соплей вызывал у неё почти физическую тошноту.
— Ну, если хотя бы половина правды… Ладно. Потом пообщаемся, а то уже лысенький прикатился.
«Лысенький» пришёл вдоль доски, держа в руке пачку исписанных тетрадных листов, встал возле стола и постучал перстнем о его поверхность. Он стучал до тех пор, пока в классе не воцарилась относительная тишина. Лицо учителя выражало мрачную сосредоточенность.
— П’овехил я ваши хаботы, — сказал он. — У половины в головах девственная пустота. Но это не самое худшее.
Он достал из пачки листок, в котором Лиза узнала свою работу.
— Огохчила ты меня, Нист’атова. Очень огохчила. Вп’очем, я всегда знал, что из так называемых элита’ных гимназий выходят люди, насквозь п’опитанные либе’альной за’азой… Тихо! — прикрикнул он, потому что, услышав про «заразу», ученики принялись хихикать и перешёптываться.
— У меня всё правильно! — твёрдо ответила Лиза, стараясь глядеть прямо в карие раскосые глаза «консехватоха». Этому мешали бликующие стёкла очков. — Когда я закончила работу, я сфотографировала её на телефон и дома проверила по учебнику. Даже если бы я списывала, я бы не могла написать лучше…
— Вот оно! — воскликнул «обществознанец». — Вы там настолько хазвхащены, что вам хватает наглости воз’ажать учителю. Учителю! В ста’ые вйемена учителя почитали как отца и не смели ему пейечить! Понятно, откуда у тебя в башке это деймо п’о пйиойитет свободы! Молчать! — это относилось к Лизиным соученикам, которые изощрялись в остроумии, комментируя «дерьмо в башке Нистратихи».
— Это дерьмо из учебника по обществознанию, — почти крикнула Лиза.
— Я сказал — замолкни! (Лиза выкатила глаза и сделала рот буквой «О» от изумления: в гимназии она такого не слышала. Во всяком случае, от учителей.) Это тебе не гимназия! Здесь с вами либехальничать не будут! Пока я здесь, тут тоталитайизм будет!..
— Просрали все полимеры, — вполголоса внятно проговорила Лиза, которая недавно пересматривала этот древний ролик.
Неизвестно, видел ли этот ролик «обществознанец», но ремарка про полимеры достигла его уха и подействовала, как иголка, воткнувшаяся в нежное место. Разгневанный педагог налетел на девушку, как коршун. Разница была только в том, что коршуны не пытаются поразить добычу «кахххтавым» визгом.
— Ты… Ты что себе позволяешь? По’оли тебя мало!.. — орал педагог.
— Ни разу! — весело ответила Лиза. Её потряхивало. Немного от страха (всё-таки противник принадлежал к миру Взрослых, к тому же был Учителем — то есть был тем, кого полагалось слушать и покорно махать гривой), и немного от азарта. — То есть меня вообще ни разу не пороли. А вас? Вас часто пороли? У вас остались шрамы на мягком месте? Вы любите спанкинг?
— Вон пошла нахъйен из класса, твай! — взревел «обществознанец». — Бегом отсюда, а то я тебя за космы вытащу!
— Не советую, — сказала Лиза. Похолодевшие пальчики стиснули «паркер» (подарок папочки на семнадцатилетие), и она подумала, что, если этот картавый визгун прикоснётся к ней, она воткнёт ручку ему… ну, куда достанет, туда и воткнёт. Кажется, «обществознанец» увидел в глазах ученицы что-то нехорошее, потому что внезапно замолчал и подался на полшага назад. Лиза выждала пару ударов сердца, поднялась, сгребла вещи в рюкзак и не спеша, расхлябанной походкой, вышла из класса.
В рекреации было пусто, гулко и пахло пылью. Лиза прошла к подоконнику вскарабкалась на него с ногами и некоторое время сидела, усмехаясь непонятно чему. Потом достала из рюкзачка пачку сигарет, щелчком выбила одну, чиркнула зажигалкой и затянулась.
Она не была никотиновой наркоманкой, которой нужно закинуть дозу божественного алкалоида, чтобы справиться со стрессом. Она давно начала покуривать, но больше из любопытства, и не находила никакого кайфа в том, чтобы втягивать в себя едкий дым. Сейчас она курила, чтобы подчеркнуть своё наплевательское отношение ко всем школьным правилам.
Но в этот раз дым особенно мерзко драл горло. Лиза не по-девичьи выругалась, затолкала недокуренную сигарету в пачку, смяла всё и отшвырнула.
Скрипнула дверь. Лиза обернулась и увидела, что из класса, который только что покинула она, выходит её новая соседка по парте.
— Давно не виделись! — сказала она, подходя к окну. — Ну и накурила ты, подруга! — добавила она, демонстративно разгоняя рукой дым. — Удивляюсь, как в классе не почуяли.
— Угостить сигареткой? — спросила Лиза.
— Не курю.
— А я вот тоже. Бросила. Вот только что. А тебя, что, послали позвать меня вернуться?
— Да нет. — Девчонка подпрыгнула и умостила тощую задницу на подоконнике, в нескольких сантиметрах от ранта Лизиных гриндеров. — Он меня тоже выпер.
— Тебя-то за что?
— За толстый троллинг, — осклабилась девчонка. — После того, как ты ушла, на него снизошёл Дух Большого Глухаря. Ну, ты знаешь, наверное, что глухари, когда токуют, ничего вокруг не слышат…
— Знаю, знаю. Читала в детстве «Лес» Бианки.
Лиза разделила эти слова небольшой цезурой. Собеседница оценила каламбур, фыркнула и продолжала:
— Ну, вот, а лысенького понесло. «Либехальная захаза, тхадиционные ценности»… — пискляво скартавила она, — в общем, даёшь правильное воспитание по домострою. А меня тоже разобрало, я и говорю: «Не сомневаюсь, что своих пятерых детей вы воспитываете правильно». Тут он взбеленился и выпер меня. Я ж наступила на его самую больную мозоль. Лысенький, — она ухмылялась, как будто рассказывала похабный, но ужасно забавный анекдот, — он ведь до сих пор живёт с мамочкой, прикинь! И детей у него нет…
— Мамочка ему не даёт? — спросила Лиза.
— Может, мамочка ему и даёт, а так… Насколько я знаю, он вечный холостяк. Ни разу не слышала, чтобы у него был романчик или что-то вроде того.
— Гомик, что ли? — осведомилась Лиза.
— Может быть, — не стала возражать девчонка. — Людмила.
— Елизавета.
(«Лизкой я ещё успею стать!»)
— И что теперь с нами будет? — спросила Лиза.
— Не знаю, что с нами, а ему точно пиздец, — спокойно сказала Людмила. — Потому что я его выступление записала и уже выложила в сеть. — Она помахала телефоном. — О, уже пятнадцать человек откомментили. Мы звёзды. И наш дурачок тоже…
На перемене Людмила познакомила Лизу со своими подругами — двумя девчонками из параллельного класса: пухленькой темноволосой Наташей, в джинсах и олимпийке, и рыжей бледной Юлией в дамском деловом костюме. Лиза видела их несколько раз, иногда им даже доводилось переброситься парой слов, но не более того.
В столовой девушки сели вчетвером за один столик и пересмотрели Людмилину запись.
— А я про тебя слышала, подруга, — говорила Наташа. — Ты ещё в первый день Русика слегка опустила. Было такое?
— Просто сказала, что он меня не возбуждает. А что ещё сказать?
— Ты должна была дать ему потискать себя и пищать «Ну Рууусик, ну отстааань, ну чё ты как эээтот, ну я нитакаааая!» — протянула Юлия самым быдляцким голоском. Девушки похихикали. — Он привык, что все перед ним стелются. Альфач с мыльного завода…
— Все стелются? — с намёком спросила Лиза.
— Мы — нет, — твёрдо ответила Юлия. — Вообще, знаешь, Лизок… если хочешь не иметь проблем, советую держаться нас. Не-е, я не угрожаю, ты что? Мы ж не гопотень какая-то! Как раз наоборот. Народец тут… — она выразительно сморщилась, — ну, наверное, сама уже поняла. Пролетарский район, вот это вот всё. Мальчики — такие, что любая, глядя на них, станет лесбиянкой. Нет, мы не лесбы, — поспешила добавить она, видя, как Лизины брови поползли кверху. — Извини, если что, сексуальная ориентация — это личное дело каждого, я знаю тут нескольких, сама увидишь. Но мы — вполне гетеро. Только все отношения — за пределами этого гадюшника. А другие девки в нашей параллели… без слёз не взглянешь! Одни всего боятся, дом-школа-дом, а дома из-за компа не вылезают, другие шалавы, третьи страшные, как биологическая война… Ну, ещё пара ботаничек, которые уже знают, о чём будут докторскую писать. (Лиза хмыкнула про себя, отметив, что её поверхностные оценки местного населения удивительно совпали со словами рыжей.) А ты нормальная, и это сразу видно.
Девушки мило проболтали всю перемену и половину следующего урока, а потом решили продолжить общение в нормальном кафе, куда и отправились. Людмила то и дело залезала в интернет с телефона и зачитывала особо интересные комменты к сегодняшнему видео.
— У вас в «Эврике», наверное, такого не бывало, — сказала Юлия.
— Всякое бывало, но такого — точно нет, — ответила Лиза. — Такое ебанько туда бы на пушечный выстрел не подпустили.
— Ну вот, а у нас он — без пяти минут завуч. — говорила Людмила. — Да ты не дёргайся, подруга…
— …А я не дёргаюсь!..
— …после этого его не уволят, но он точно присмиреет. Герой Интернета, блин! У нашего видосика уже под сотню килопросмотров.
— Ни фига себе! — воскликнула Наташа. — Откуда?
— А я его своему эмче кинула, а он на «Медузу» повесил.
— Куда? — спросила Лиза.
— «Медуза» — это сайт. Интернет-газета. Там любят такие хайповые видосики…
…Хайповый видосик не обошёлся без последствий. Скоро Лизе позвонила мать, которой, в свою очередь, позвонила директриса и нажаловалась, будто Лиза «сорвала урок и устроила недопустимое безобразие». Недопустимая безобразница рассказала, как всё было на самом деле, и, чувствуя в голосе родительницы недоверие, отправила ссылку на видео. Через несколько минут мать позвонила снова — уже в другом настроении. Она жаждала крови «этого нациста, который возомнил себя надзирателем в концлагере».
Три новые подруги, одна из которых была соучастницей, с интересом наблюдали за этими переговорами.
Скандал утих нескоро. Было несколько бурных разбирательств в директорском кабинете, с криками, воззваниями к совести и хватанием за сердце. Директриса просила «не полоскать честное имя школы в газетах». Лизина мать грозила судом. «Обществознанец» старался не встречаться глазами ни с ней, ни с Лизой, но по нему было видно, что он с удовольствием бы сжёг обеих на костре, а рядом поджарил бы Людмилу. Несдержанный педагог прославился в считанные дни. Он стал героем нескольких малопристойных фотожаб, которые разошлись по соцсетям, он устал отбрёхиваться от журналистов, которые регулярно звонили ему на мобильный, и от такой жизни всерьёз готов был бежать из школы куда глаза глядят. Но потом, к счастью для «консехватоха», где-то на Дальнем Востоке разбился военный самолёт, где-то взорвалось полдома, и о забавном скандале в одной из московских школ стали забывать.
В итоге был подписан негласный мирный договор, в котором стороны признавали статус-кво.
Владислав Блонье, «На волне»
