Песня под гитару

Из записной потертой книжки

парнишки, что лежал под Угледаром,

пару строчек на последней из страниц

про ребятишек:

"Катенька да Мишка, только вами жив одними;

завтра бой, - переживём, - а там, даст бог, услышу

я ваши юные смешные голоса,

и вашей матери неровное дыхание;

слова любви, и слёзы, - бирюза, -

да я вернусь: когда? - неловкое молчание.

Мы тысячи лет друг к друг глухи,

от первых колен то призванье.

Аль епитимья дана за грехи,

аль сами виновны в страданьи?

Икону как обойму я молю,

и в мольбах грехом душу напою.

Из записной потертой книжки

парнишки, что лежал под Угледаром,

предпоследняя страница вся в крови:

"...минут 15 передышка,

навылет в руку, бинт промок,

храни нас всех Всевышний.

Багряный снег как будто раскалён,

под артобстрелом Бог молитв не слышит.

И только мысли об одном - список имён,

товарищей, что уже не дышат."

На серой золе - погосты-хребты,

во степи братья пляшут корриду.

На русской земле вырастают кресты,

и берёзы вершат панихиду.

Икону как обойму я молю,

и в мольбах грехом душу напою.

В вечернюю, когда
из дрёмы колокол ко сну восходит,
вино креплённое - вода;
и жизнь бессмысленно проходит.

Стихам любви - в веках по самиздату,
как затаившийся реликт,
истлев в сердцах, найти пути к возврату -
Декамеронов базилик.

Орфей глядит на венчанную хмелем,
и вспоминается ночной Гаспар:
Психеи зов парит по сну апреля,
нагорья чувств, немой нуар.

И эта тень, снующая нас подле,
то дьявола смеющегося лик,
и в этот миг
ад пуст, все бесы здесь.
Декамеронов базилик.

я заберу в конце с собою.
Декамеронов базилик
в свою коллекцию поставлю.
Декамеронов базилик.

На былины из смутного бремени всё сбегается с водкою племя.
Музыкант затевает под гогот знахарский для стенаний выделить время.
Иван учён многому, но ничему толковому, доброму. Выносят в бор похоронный
Соню в платье оборванном, а в небе кружится ворон.

Да лесной полосой держим путь хороводом на грядущие святки. Под сводом
дева с рыжей косой стонет под мужиками. Под Богом
ходим издревле пьяные да немытые, с сердцем бурьянным,
слезами омытые, широкие да безымянные.

Вечный праздник дотошно, оставляя пятна на ложе от уездных наложниц.
Ох, судьбина тревожит! Умереть мне волком аль вошью?
А подле костра рьяно бьют морду Сварогу два брата Лукьяна.
Богатыри на суку ведьму повесили, а хор заливается песней:

«Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!
Боже мой!»

В окоём рухнуть без головы, над рекою нестись рождественским бесом,
и лесом иди, ведь дороги хоронят неместных.
У костра несвязно Блаженная Ксения издаёт тошные песнопения.
Ох, берёзки заломлены. Что же во груди рвётся звоном тревожным?

Святополк проливает Каинову кровь, слышен тост вдалеке: «За любовь!»
А потом пьют за честь и за веру, не зная ни толка, ни чувства, ни меры.
Младые особы раздают своё тело, а сердце в дурмане летело,
по полю летело и пело, и пело:

«Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!
Боже мой!»

Ангел-хранитель, уведи из преисподней, дай отдышаться, снять исподнее.
К вечеру здесь всё догорит, но взойдёт красно солнце и вдовы глянут в оконце:
там толпы с новою силой уводят вольнодумцев к могилам.
«А лети всё ко всем чертям, разбираем себя по частям!»

Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!
Боже мой!

«Отче наш, сущий на небесах! Пусть святится имя твое;
да приидет Царствие Божие; лезу вон я из кожи, но ни твое, ни мое
здесь ни свято, ни чисто: всю пропил лукавый отчизну
и улетел вдаль с западным ветром, посыпав наши головы пеплом.

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе; и в болоте тёмном, и в небе.
Ибо Царство и слава во веки, — всё для тебя, для тебя!
Милый, Господи, Боже, облегчи мою святую ношу,
не стерпеть: дюже гадко и душно, упокой мою чёрную душу!»

Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, спаси, господи, спаси мой…

Господи, спаси, господи, спаси мой…
Господи, спаси, господи, спаси мой…
Господи, спаси, господи, спаси мой…
Господи, спаси, господи, спасибо...

Нечаянно издали промелькнул смутным отблеском образ венчальный,
с сединой и в отчаянии киноплёнку кручу, но финал нашей пьесы печален.
Тем я жил, то я чаял, что на месте стенания будет воздвигнут ларец из любви, но умчались вместе с верой года, сокрушив мои светлые чаяния.

Из пустоты и монотонности личной внутренней жизни возникают внешние колкости.
Отделив своё «Я» от лозы, задыхаюсь в своём одиночестве.
Словно яд, накативший под горло, не даёт ни вдохнуть, ни сказать мне последнее слово,
мы не увидимся снова.

Будь нам холодно, мы прижмёмся друг к другу иголками своими.
Станет больно нам, разбежимся уколовшись и снова почувствуем холод.
И в инее одиночества сердце нас потянет обоих согреться,
если только двоим нам не станет тут тесно, если нам хватит места.

Позвольте мечтать, ведь помимо мечтаний и духа во мне ничего не осталось.
Я лишь старый слуга звездочётов и мира угрюмый скиталец.
Склоняюсь по небесному своду в премудрых исканиях, нацепив старый ранец.
Я терял слишком много, чтоб понять, что мне нужно для счастья. И что мне досталось?

Если ветер судьбы ради шутки забросит меня в моё прошлое, волнами жуткими
память в сердце ударит, растворив меня в плаче истошном.
Фиалки волн и гиацинты пены распадутся на боль и измены.
И медленно, но верно моё тело разорвут, очаровав меня, сирены.

Будь нам холодно, мы прижмёмся друг к другу иголками своими.
Станет больно нам, — разбежимся уколовшись, и снова почувствуем холод.
И в инее одиночества сердце нас потянет обоих согреться,
если только двоим нам не станет тут тесно, если нам хватит места.

Равнодушно ветер играл ставнями, ты за порог уходила спокойно.
Каждую ночь в белом саване ты являлась ко мне с главой непреклонной.
Под напором из слёз и крови ночью ветреной воет мой черновик.
Но я забыл то, что сердце в Вас – только ночник. Ничего будто не было.

Обоюдоострый меч отсекает Эроса голову с плеч, недоноска и беса.
Целуя одежд твоих край, в омут лечь на рваный шафрановый пеплос.
Коль не плачешь, слёзы сотри, гвоздь вобью в крышку гроба без жалости.
За окном светом бьют фонари в бездыханное тело,– пожалуйте.

Будь нам холодно, мы прижмёмся друг к другу иголками своими.
Станет больно нам, разбежимся уколовшись и снова почувствуем холод.
И в инее одиночества сердце нас потянет обоих согреться,
если только двоим нам не станет тут тесно, если нам хватит места.