Ветка комментов тут: #comment_347581391

Всем ку! Прошу помощи, в поисках идей, советов как решить проблему мирным путем, так как не хочу трогать человека, от этого лучше не ему, ни мне не будет+ его папа, моя мама не одобрят если я его помну. Ситуация: живём в одной комнате мне 28, ему 19. Врубает будильник, двойной, раньше вообще по 3 было. От этого будильника просыпаюсь первым я. Если проснусь тяжело уснуть потом. Дело в том что у него максимально не приятные и тупые графики в тех будильниках от которых я начинаю сильно злится на него. Очень злит потому что я с ним договаривался, дважди, мол заведи будильник, но один! Проснись и пойди по делам, но не 2,3, это дебелизм какой-то... Проявлю ясность: 4:30 первый, просыпаюсь я, жду пока он выключит. Выключает, ложится дальше дрыхнуть, только засыпаю, звонит другой, времени проходит минут 10.. Так вот зачем этот маразм, проснутся, выключить, и на 5минуточек спать. И я понимаю что иза этого еблана я должен просыпаться дважды, дабы он просто откинулся дальше спать. Так вот, на договорённость, во второй раз, он ложил хуй. А что стоит, просто завести один раз и встать, я с ним не однократно ссорился по этому поводу, ему как до стенки, вроде норм пацан, а напрашивает пиздюлей хороших. Подскажите что-то сделать, кроме драки, разбития телефона и прочих неприятностей, не хочу его трогать, чтоб мама не нервничала и батя его, не хочу портить отношения. Если не родители, я б ему за такой похуизм натолкал бы👿

В величаво-строгом, трагически серьезном и по темам, и по отношению к темам творчестве Толстого менее всего отведено места юмору. Гораздо выразительнее и чаще сказывалось чувство юмора в личной жизни великого художника, и знавшие Толстого любовно и радостно вспоминают, какой он был любитель похохотать, как детски-весел и заразителен был его смех, как мягко шутил и острил он.

Газета «Тульская молва», изд. год V, № 1221 от 15 (28) ноября 1911 г.:

Толстой любил вспоминать о своем детстве. Незадолго до смерти он рассказывал, какую обиду нанесла ему однажды добрейшая экономка Прасковья Исаевна (в „Детстве“ она описана под именем Натальи Савишны). Ей было поручено произвести клистирную операцию (поставить клизму. — С. Т.) над братом будущего писателя, Митенькой, который, узнав об этом, поспешил спрятаться, а старуха, не разобрав хорошенько приказания, схватила маленького Льва и подвергла его неприятной и обидной для самолюбия операции. Так рано пришлось ему пострадать за ближнего.

* * *

Прибегает однажды к Толстому его няня, в страшном испуге:

— Цепная собака сорвалась с привязи… Пойти, поставить свечку Николаю Угоднику, чтоб не передушила, не дай Боже, овец…

Открыла ящик под киотом (шкафчик или застеклённая полка для хранения икон. — С. Т.), а там ни одной свечи.

— Ах, забыла, грешница… Ведь, вчера только позднюю поставила, чтобы Левушка экзамен выдержал!

Но тут же нашлась и быстро закрепилась:

— Святой Угодник Божий! Та свечка пусть пойдет за собак, чтоб овец не перегрызли… А за экзамен уж в другой раз поставлю.

* * *

Быль какой-то Толстой у знакомых. Ему показали годовалую девочку. Когда Толстой подошел к кроватке, малютка с довольным видом сосала палец собственной ноги.

— А вот я уж не умею так,— позавидовал Толстой. Ему тогда было уже за восемьдесят.

* * *

Доставалось иной раз от Толстого и толстовцам. Его утомляли важные споры о том, какой чай „правильнее“ пить, крепкий или слабый, в накладку или в прикуску, можно ли носить обувь из кожи и т. д. Слушал как-то Толстой, слушал и не выдержал:

— Эх! — сорвался он с места. — дайте кто-нибудь папироску!

Этот протест против всего, что из дела непосредственного нравственного чувства становится делом мертвого обряда, механическим исполнением обязанности, он высказывал однажды и по собственному адресу, с трогательной прямотой честной и святой души.

Говорил о современном драматическом искусстве. Тогда в Московском гастролировала Бернар. Толстой с обычным жаром громил драму. Когда он кончил говорить, некоторое время царило общее молчание. Затем он обратился к одному из собеседников:

— А вы пойдете смотреть Сару Бернар?

— Конечно.

Это вызвало у Льва Николаевича нечто вроде гневного восклицания, он даже слегка ударил кулаком по столу. Но через несколько времени, при общем молчании лицо его расцвело добродушнейшей улыбкой, и он сказал:

— А знаете что? Мне ужасно жаль, что не пойду.

* * *

Чехову он однажды сказал:

— Вы знаете, я терпеть не могу Шекспира, но ваши пьесы еще хуже… Куда ж вашими героями дойдешь? С дивана, где они лежат, до чулана — и обратно.