Молчание (ч.2)⁠⁠

Через часа три, по моим меркам, мне удалось их настичь. Они сбавили темп, затем остановились и начали ставить палатку. Если б не это, наверное, я б их никогда не догнал. Меня, правда, смутило, что палатку они ставят посреди склона в паре километров от леса. Приближаясь, заметил, что дымка вокруг них пропала. Может быть, это был какой-то горный оптический эффект. В группе были молодые парни и девушки. Одеты довольно просто, по сравнению со мной, даже как-то по-советски. Шапка с надписью «Спорт» на голове у одного, у другого – «Турист». Некоторые натянули капюшоны. На теле что-то наподобие пуховиков, но какого-то старинного образца. Поверх них ветровки. На ногах тёплые штаны из простой плотной ткани. Всё без лейблов и надписей каких-либо зарубежных фирм.

Запыхавшись, я подошёл к ним и поздоровался:

– Здравствуйте!

– Ой, здравствуйте.

– Приветствую.

– Здарова, коль не шутишь.

– Меня зовут Май…эм… Миша. Какая удача, что я вас встретил, – сбивчиво и восторженно воскликнул я, восстанавливая дыхание.

– Да, тут редко кого встретишь. Можно сказать, никогда, – задумчиво сказал мой собеседник.

– Меня зовут Коля, это Александр, это Людмила, Игорь и Юрий, Георгий и Александр, – указывая на товарищей, познакомил меня Коля и потом обратился ко мне. – Ты чего, заблудился?

Я протянул было руку, чтобы поздороваться. Но, не увидев ответной реакции, скомканным движением почесал лоб.

– Ох, я… Да. Я доставлял оборудование, потом буран меня… – начал было я рассказывать свои злоключения, но споткнулся на мыслях об акуле.

«Если я сейчас начну им рассказывать про гигантскую акулу-богомола, выбросившуюся на берег, чтобы меня догнать… Они примут меня за сумасшедшего. Нужно что-то придумать более…» – рассуждал я про себя, но мысли перебил Коля.

– А почему ты без лыж, без рюкзака, без снаряжения? Или так, погулять вышел? – заметил он с ноткой недоверия в голосе. – Да и одежда у тебя интересная такая, «ненашенская». Ты иностранец, что ли?

– Иностранец?... Я геолог. Доставлял оборудование, попал в буран. Переждал и устроился на привал. Потом пошёл за топляком для костра в лесок неподалёку. А когда вернулся, лавина сошла. Вещи все под снегом остались, а я вот, руку сломал, – соврал я и показал пустой левый рукав.

– Даа, беда знакомая, – прищуриваясь сказал мне Коля. – Пойдём в палатку, отогреешься. И поподробнее расскажешь.

Мы с Колей пошли в сторону палатки, пока остальные ребята с интересом разглядывали меня, будто я не с этой планеты.

– Тут у нас Зина и Рустем кашеварят, – Коля отогнул кусок брезента, встал снаружи и пригласительно вытянул руку.

Палатка была составлена из двух сшитых кусков брезента. И снаружи выглядела просторной. У входа, воткнутые в снег забором стояли простенькие лыжи.

Я, пригибаясь, вошёл в палатку. Внутри у входа были сложены лыжные ботинки и валенки. У дальней стенки стояла затопленная буржуйка. За ней на брезенте были видны косые порезы. По бокам лежали вещи и спальные мешки. Несколько старых футляров для фотоаппаратов. Обещанных Колей людей нигде не было.

Я развернулся и, вдруг, увидел ещё порезы в палатке, будто кто-то забыл, где выход и хотел прорезать новый. Сердце тревожно заколотилось. Отодвигая рукой плотный полог, я вышел и огляделся. Снаружи пусто и тихо. Туристы пропали. И с ними, будто, весь звук из мира исчез. Даже снег под ногами перестал хрустеть. Я вернулся в палатку.

«Так ладно, я столкнулся с аномалией», – предположил логически. – «Первым делом выживание, вторым – объяснения».

На буржуйке стоял походный котелок. В нём готовилась гречневая каша с тушенкой. Я присел на корточки и хотел взять котелок, но обжег пальцы и одёрнул руку.

Глазами забегал по вещам, в поисках чего-то наподобие тарелки. Я открыл ближайший ко мне рюкзак и начал искать тарелку. Наткнулся на жестяную небольшую миску.

– Ребята, извините, можно я… ? – сказал я в тишину палатки и остолбенел. Я не услышал собственного голоса. На секунду мне показалось, что мне показалось. И я повторил. – Ао! Ау? Раз-два, приём.

Тишина. Звук выходил из моего рта, я чувствовал, как слова вибрируют в горле, но до моих собственных ушей они не долетали. Я пощелкал пальцами возле уха. Звука нет.

«Так, либо я оглох, либо одно из двух», – прикинул я и напомнил себе. – «Но сначала – выживание».

Я взял миску, нарочно прогремел ею о бок буржуйки. Тишина. Затем взял ложку из котелка, постучал ею по краю. Тишина. Положил себе в миску и начал есть. В тишине.

Тёплая еда одурманивала. Я ощущал какой-то неземной восторг. Такая обычная и такая потрясающая каша с тушёнкой. Я хотел есть её, пока ем её. Тепло проникало в каждую клеточку тела. От наслаждения насыщения начало клонить в сон. Усталость напомнила о себе, вытягивая и утяжеляя тело.

Я отложил миску в сторону и громко сказал в тишину:

– Спасибо, очень вкусно!

И вздрогнул от звука собственного голоса.

– Так, ну понятно… – сказал я уже чуть тише, ничему не удивляясь. – Я это… Тарелку потом помою.

Изрядно вспотев, я снял парку и начал сооружать из подручных материалов шину. Какие-то обломки лыж лежали возле буржуйки. Плотный эластичный тросик я нашёл в одном из рюкзаков, в другом – небольшое полотенце и обмотал им лыжные доски, чтоб было помягче.

Закончив накладывать шину, я начал искать среди лыжных ботинок свой размер.

«Вот будет незадача, если я выйду в чужих ботинках, а они там стоят», – стыдливо подумал я. На слове «они», я почувствовал тревогу. Холодный страх, обёрнутый «тёплым приёмом», начал понемногу заползать в сознание змеинной поступью.

В стены палатки стал задувать ветер. Снег влетал сквозь разрезы на стенах и делал атмосферу холодной и негостеприимной. Уличный ветер разгуливал по палатке, как у себя дома. Он, будто подгонял. Выгонял наружу.

Я нашёл свой размер и переодел обувь. Свои ботинки за шнурки повесил сзади на ремень, возле левого бедра. Вспомнил о фляжке на ремне справа. Достал. Отхлебнул. Убрал. Надел парку. Вышел.

На улице уже стемнело. С неба сыпался серый снег. Ветер кружил его, швырял, усиливаясь. Я посмотрел в небо и увидел звёзды. Начал выискивать созвездия, чтобы хоть приблизительно понять, где я нахожусь. Взгляд зацепился за одну самую яркую звезду. Казалось, будто она падает. В следующий момент я понял: она действительно падает. Звезда начала увеличиваться в размерах. На один миг замерла, а на второй вспыхнула.

Всё вокруг озарило, как в ясный день. К шуму порывистого ветра присоединился ещё и низкий усиливающийся гул. Но яркость не прекратилась, а только нарастала. Ночь превращалась уже не в день, а в белый лист. Я будто смотрел на сварку изнутри сварочной дуги. В последний момент, когда ещё существовал контраст, я успел заметить столб дыма в стороне леса. И зажмурился.

Такое чувство, будто мои веки прозрачные, и сквозь них я смотрю на солнце. Рукой я закрыл глаза, потерял равновесие и упал. В какой-то момент гул резко прекратился. Аккуратно щурясь сквозь ладонь, я оглядел серую снежную округу. Здесь снова царствует ночь с таким видом, будто её никто и не тревожил.

Я поднялся и всмотрелся в столб дыма. Он шёл из-за какого-то холма.

«Это они? Или то, что упало?» – задумался я. – «Но если что-то упало с неба, я б услышал звук столкновения с землёй».

И вспомнил, как в палатке пропали звуки. Что ж, узнаю, когда увижу. Глазам я доверяю больше, чем ушам.

Возле палатки я взял единственную лыжную палку, воткнутую в снег. Покрутил в руках. На моё удивление нижний её конец был заточен ножом, как затачивают копья. Хмыкнув, я вытащил лыжи из сугроба. Встал на них, защёлкнул крепления и двинулся в сторону дыма. Усиливалась буря.

«Кажется, это молчаливое место начинает оживать», – начал я погружаться в раздумья. Как вдруг громкий шорох и хруст за спиной заставили меня вздрогнуть.

Я немного замедлил ход и оглянулся. Лавина снега, плотная и ровная, будто доска, сошла с горы высоко над палаткой. И начала скатываться по горному склону, как по маслу.

С замиранием я наблюдал, как снежное лезвие несётся на палатку, и рассчитывал его траекторию. Результаты вычислений заставили меня ускориться и начать неистово работать ногами, отталкиваясь палкой в одной руке.

Сначала было несподручно: меня, то и дело, заворачивало вправо. Через некоторое время я приловчился и бешено набирал скорость.

Вскоре я услышал треск палатки, снесенной заледеневшим настилом. Треск заставил меня не расслабляться и поднажать. А громкость звука говорила о том, что я отъехал от лавины на приличное расстояние. Но звукам я больше не доверяю.

Я вспотел и, запыхавшись, въехал на небольшой склон, за которым шёл дым. Оглянулся назад за плечо.

Лавина замедлилась у подножья холма и остановилась. А впереди я увидел могучий кедр, как маяк стоящий перед лесным островом. Возле кедра горел костёр, а не упавшее небесное тело.

Сильно взяв разгон, я лихо летел с холма. Пытаясь разглядеть кого-либо возле костра, мой взгляд, будто примагнитился к пламени. Языки огня были неестественно багровыми.

Я начал притормаживать, уходя немного в сторону. Сделав крюк, остановился. Возле кедра я обнаружил двоих. Они копошились у костра, пытаясь согреться. Там, где я только что проехал, увидел девушку.

На холме, на сером снегу взгляд выцепил ещё три тёмных туловища, ползущих в сторону палатки.

Я отстегнул лыжи и опираясь на палку, пошагал к людям, которые, видимо, пытались согреться у костра. Приближаясь, я разглядел, что на них нет тёплой одежды и обуви.

–Эй! Что с вами! – окликнул я тех, у костра. Они дерганно развернулись в мою сторону, и я увидел их застывшие в ужасе лица. Туловища их были раскурочены. Рёбра выломаны. Кожа, которая обтягивала их тела, была фиолетового или оранжевого цвета. Они что-то шептали мне, но ветер не давал расслышать.

–Шт… шт... что св… с вами? – заикаясь, выдавил я.

Зрачки расширились, волосы встали дыбом. Дыхание и пульс участились, увеличивая приток крови к мышцам, переводя организм в боевое состояние.

Я попятился назад и увидел слева девушку, бредущую ко мне.

Руки у неё были неестественно задраны в локтях к голове. Будто она хотела защитить голову от ударов. Грудная клетка вывернута наружу, словно из этой клетки вырвался на свободу дикий монстр. Её лицо было покрыто ледяной корочкой, что не помешало мне увидеть её изувеченное лицо. Но лучше бы помешало.

Нижняя челюсть у неё болталась на груди. Язык вырван. А вместо него из глотки свисали мышцы и сухожилия, на которых держался язык. На верхней челюсти не хватало кусочка губы посередине. Нос, будто отгрызан. Смотрела она на меня пустыми глазницами. А кожа по всему телу почернела от переохлаждения. Одна её нога была в ботинке, а вторая совершенно босая.

Я непроизвольно закричал. Крик рвался из груди наружу, руководствуясь какими-то древними инстинктами.

– Нет! Нет! Нееет! – грубо и дико орал я на девушку. Не осознавая до конца, с чем именно я не согласен.

С несовместимыми с жизнью травмами этих людей? Или с тем, какие муки они испытывали? Или же с тем, кто мог такое причинить? А может с тем, что они продолжают двигаться и испытывают ко мне какой-то необъяснимый интерес?

Я понял, что нужно бежать в лес. Начал было бежать, не успев развернуться полностью, но споткнулся о лыжную палку, которую всё ещё сжимал в руке. Перед собой на расстоянии вытянутой руки я увидел трех мужчин. Они были одеты потеплее. У одного была обувь на ногах. А у другого также не было языка и глаз. С них троих бежала вода. Они смотрели на меня укоризненно и утробно повторяли:

– Зачеем?

– Зачеем?

Теряя равновесие и падая, я на миг коснулся одного из них ладонью. Мой мозг тут же переполнился сковывающей болью, продирающей, как мороз – до костей. Сознание начало вспыхивать секундами мрачных кадров.

Зубы. Агония. Череп. Излом. Скелет. Трупы. Крики. Артерии. Страх. Вены. Истерика. Дуло. Ель. Тайна…

Наваждение оборвалось так же резко, как нахлынуло. Я жадно вдохнул и вскочил, обдирая ботинками снег с коры этой проклятой горы. Не оборачиваясь, помчался в лес.

Я бежал сломя голову, пока в потемках леса не споткнулся о корягу и влетел в какой-то овраг. Лыжный ботинок остался в капкане ветвей на снегу. Падение звучно выбило воздух из лёгких и отдало в сломанную руку. Плита боли плашмя ударила по нервам. Из глаз брызнули слёзы. Я зажмурился и закусил ворот парки, мыча. Изогнув голову, открыл глаза. Взгляд воткнулся в какой-то туннель в мерзлой земле. Я отдышался и спешно пополз в него.

«Надеюсь, это не берлога или хотя бы пустая», – сквозь боль, с надеждой подумалось мне.

На трех точках опоры я аккуратно вползал в земляную нору. В зубах стискивал ворот парки, каждый раз, когда левая рука сминалась между землёй и грудью. Через пару минут уже стало не так тесно, и я смог встать на четвереньки. Или как это называется, когда стоишь на трех конечностях?

Я старался не дышать и всё внимание направить в слух. Зрение хоть и привыкло к темноте, но здесь не было даже полумрака, чтобы увидеть хоть какие-то полуочертания. Еле дыша, я прополз ещё несколько сантиметров. И тут мне в нос ударил спёртый запах шерсти. Я, умоляя всех богов, вытянул дрожащую руку вперёд. И упёрся в шерстяной бок медведя.

«Ну вот и всё…» – пронеслась мысль. Так обычно проносится автомобиль реанимации мимо стоящих в ряду машин.

В следующий миг я по-кошачьи подскочил на всех конечностях и в воздухе развернулся в сторону выхода. Прыжок был довольно резким и сильным. Отчего удар о потолок берлоги воткнул меня в землю. Ботинок скользнул по мерзлой земле и ударился в медвежий бок.

Все мои ничтожные запасы сил брошены, чтобы вылететь как пробка из берлоги. Я полз как хромой паук, упираясь в стенки тоннеля. Как змея, стараясь вытолкнуть себе всеми мышцами и конечностями: подбородком, носом, животом, спиной, коленями, бровями.

Боль фонила и трещала, как счётчик Гейгера в Чернобыльских подвалах. Я кричал, корябая горло. Когда я услышал позади себя рык из глубины норы, то закричал ещё сильнее. Я почувствовал, как у меня седеют волосы, и чешется голова под шапкой.

Сознание рисовало, как голодная разбуженная пасть хватает меня за ногу и утаскивает во тьму берлоги. И страшную мысль от ужасающей реальности отделяет один миг. И каждый миг из тех, сколько осталось ползти, может стать таковым.

От перенапряжения сознание начало слабеть. Я пребывал в полуобморочном состоянии. Наконец я выбрался наружу. Вцепился в край заснеженного туннеля, ломая ногти, упёрся сломанным локтем в землю, как рычагом, и вытянул себя из берлоги. Вскочил, на мгновение обернувшись. И увидел когтистую лапу, и следующую за ней, недовольную, взлохмаченную морду медведя.

Я снова бежал по лесу. Снося собой маленькие сухие сучья, и раздирая себя и одежду об крепкие хвойные стволы. Хромая одной ногой в шерстяном носке. Сил больше не осталось. Их нет. Они закончились. Мой бег уже представлял из себя не отталкивание ступней от поверхности, а вколачивание их в снежный пол.

За спиной я слышал гневный рев и тяжёлый галоп медведя. Инстинкт понимал, что нужно бежать, но тело отказывало. Все запасы организма истощились. В глазах потемнело. Я ослаб и с трудом дышу. Кажется, будто я уже смотрю на себя со стороны. Шатаясь и замедляя бег на ватных ногах, я рухнул на колени.

«Всё. Больше не могу. Это конец», – пульсировала мысль под приближающийся топот. – «Сейчас он вгрызётся в мою плоть, а у меня нет сил даже закричать. Так молча и умру».

Мощная медвежья лапа опустилась на левое плечо, чиркнув когтями по щеке. Я покачнулся и ждал, смирившись. Из глаз потекли слёзы отчаяния. С трудом я пытался отдышаться.

«Сейчас. Сейчас. Сейчас…», – в обречённом дуэте с сердцем стучала мысль.

Спиной я чувствовал невидимую пасть над моей шеей, словно занесённый топор палача. Секунда за секундой в ожидании казни тянулись и раздражали, как капающий кран в бессонную ночь.

На правое плечо навалилась вторая лапа. Краем взгляда я скользнул по ней. Это оказалась чья-то рука.

«Вот и они догнали», – подумал я, смирившись с ещё более жуткой кончиной. Я представил, как мое бездыханное тело, как куклу, разрывают на куски и делят между собой медведь и изуродованные фиолетовые мертвецы. Я хотел закусить ворот куртки в ожидании предстоящей боли. Но тот кусочек воротника уже был откушен.

– Вставай, Миш, а то колени простудишь, – заботливо сказал чей-то сухой голос.

Сердце с силой захлопнуло клапан, и сознание оставило меня.

* * *

На крохотной поляне в лесу горит костёр. Его пламя, пульсируя, расталкивает тьму холодного леса. Метель таскает за макушки могучие хвои. В лабиринтах леса бродят зловещие тени, позвякивая кандалами.

У костра сидит шаман, укрытый медвежьей шкурой и задумчиво курит трубку. Цепкий ветер треплет его длинные седые волосы и уносит дым в свои закрома.

Позади шамана мирно свернулся медведь, укутанный сном. Его шерсть покрывалась снегом, перекрашиваясь из бурого в серый.

Возле костра на хвойных лапах лежало тело. Снежные мухи кружились над ним. Грудная клетка ритмично поднималась и опускалась. Очередной порыв ветра поднял искры из костра и швырнул в бледное лицо.

* * *

Моё лицо укололо десятком крохотных горячих точек. Я резко вынырнул из небытия и обтерся рукавом. Опёрся на здоровую руку и осмотрелся. Взглядом прошёлся по шаману и медведю за ним. Увидел возле себя свои ботинки. Посмотрел на ноги в одном лыжном туфле и зябко поежился. Тело громко болело, будто его перемололи в кофемолке и заставили жить.

– Я всё ещё здесь? – спросил я шёпотом, хотя уже знал ответ.

Шаман кивнул, приоткрыв глаза. Я, превозмогая боль в мышцах, подтянул свои ботинки и начал переобуваться, растирая замерзшие ноги. То, что я чувствую как мне плохо, говорит о том, что я ещё жив. Я внезапно удивился и понял, что снова чувствую холод.

Ободранной рукой с грязью и кровью под ногтями, я достал фляжку и сделал пару глотков. Протянул шаману, тот покачал головой и отказался. Я прокашлял горло и хрипло спросил:

– Где я?

– Ты в памяти. В общей памяти людей, – убрав трубку отвечал шаман. Каким-то выцветшим, сухим голосом с нотками незнакомого мне акцента. – Чем меньше люди помнят, тем более блеклым здесь всё становится.

– А ты тоже воспоминание?

– Почти. Я жил здесь сотню лет назад. Мой дух остался здесь оберегать землю моих предков. А память моих потомков обо мне поддерживает мой дух, так скажем, в здравом уме. И то, каким ты меня видишь и слышишь, это лишь твоя интерпретация.

Я сделал паузу, переваривая его слова своей чугунной помятой головой. И продолжил:

– Кто эти люди на горе?

– Это фантомы тех, кто был зверски убит здесь и упокоен без ритуалов. Их души вмерзли в этот момент навсегда. Они помнят, что им нужно закончить восхождение. Но уже и не помнят зачем.

Шаман поднёс трубку к губам и начал раскуривать угасающие угольки. Мы посидели минуту в тишине метели и он продолжил объяснение:

– За перевалом их ждёт Харон. Но фантомам мешает то, что живые постоянно тормошат их прошлое, их память, их самих. Для живых – это загадка. А загадка коллективной памяти как заживающая рана, которую люди постоянно чешут, ковыряют и не дают ей зажить. Поэтому, эта группа всегда умирает здесь различными способами, кто какие помнит или придумал.

– Так тот гигантский кальмар с клешнями –  это Харон?!

– О, ты с ним встретился?

– Он меня чуть не убил!

– Конечно. Живых он не переправляет.

Я ошарашенно смотрел на спокойное лицо шамана, испещрённое морщинками. И, кивнув за его спину, спросил:

– А медведь – это кто?

– Это духи предков.

Даже немного возмутившись такому ответу, я почесал голову через шапку, обдумывая следующие вопросы.

– Что за красная дымка была вокруг людей?

– Это ореол обречённости.

– А я могу этим фантомам помочь преодолеть перевал?

– Здесь ты им ничем не поможешь. Ты не в прошлом, ты в памяти о прошлом. Только вернувшись, ты можешь постараться помочь.

– А я могу вернуться?

– Конечно.

– И как мне это сделать?

– Я проведу обряд изгнания чужероди. Ты здесь, как неупокоенный дух. Хоть и пребываешь живьём. Как инородное тело в организме этих мест. Ведь тебя здесь никогда не было. Сразу скажу, ты можешь умереть или сойти с ума, вернувшись. Такая вероятность есть.

– Три процента? – усмехнулся я.

– Может и три, – флегматично согласился шаман и затянулся трубкой.

– И ещё. За каждый переход нужно платить. Если ты появился здесь целым, значит ты что-то отдал там. Теперь тебе нужно отдать что-то здесь, чтобы вернуться обратно.

– О, нет… – выдохнул я, вспомнив про восемь точек, вместо девяти.

Я вспомнил свою стаю, своих лаек. Я люблю каждую из них, и не готов смириться с потерей даже одной. Как же я давно их не видел! Кажется, гулял с Альфой не вчера, а сто лет назад. А по тайге мы с Айо блуждали будто бы в прошлой жизни.

Внезапно у меня изо рта вырвался вопрос:

– А как я сюда попал?

Шаман немного помедлил перед ответом, будто обдумывал, рассказывать мне об этом или нет. И всё же решил рассказать:

– Ты, как бы тебе сказать, расфокусировался со своей реальностью. Попал в положение, когда мир не видит тебя, а ты не видишь мир. Почему тебя занесло именно сюда, я не знаю. Может что-то или кто-то выдернуло тебя сюда. Только память о тебе всё ещё держит тебя там. Твой Контур в настоящем мире. Здешняя реальность тебя отторгает, а твоя реальность тебя не отпускает. Пока что.

На последней фразе шаман слегка покачал ладонью.

«Значит меня помнят. Меня ищут», – подумал я и решился.

– Вот, это самое ценное что у меня есть, – я протянул ему фляжку, подарок моей матери.

– Хм…Ты уверен? – прочитав текст на фляжке, хмыкнул шаман.

Я поджал губы и кивнул.

Шаман взял чашку возле костра, добавил в неё какие-то травы и коренья, вылил воду из моей фляжки. Поставил чашу на камень возле костра и начал нашептывать на воду, ритмично покачиваясь. Когда варево начало булькать, он убрал его с камня. Перевернул над чашей свою трубку и начал что-то сыпать из неё. Я пригляделся и увидел, что это снег. Но снег не таял в этом отваре. Медведь за его спиной пошевелил носом, принюхиваясь во сне.

– Пей до дна, – сказал шаман и протянул мне отвар.

Я взял в руку и принюхался к парящей чаше. От неё шёл травянистый запах. Я начал жадно пить сладковато-горький отвар, силой проталкивая его себе в утробу. Рот, гортань и пищевод приятно обожгло. Затем тепло опустилось в желудок и оттуда разошлось по всему телу. Весь рот, а потом и лицо, начали неметь. К горлу подступил тошнотный ком, и меня начало рвать прямо в чашу, из которой я пил. Меня стошнило какой-то желчью в вперемешку с кровью и кусками полупереваренной тушёнки с гречкой. При очередном порыве тошноты в чашу что-то шумно плюхнулось. Я присмотрелся в ярких сполохах костра и увидел собственный язык! Он даже ещё изгибался в этом бульоне, словно пытался что-то сказать отдельно от тела.

Дыхание перехватило, а шаман поспешно забрал чашу у меня из рук. Покачал в ладони, что-то наговорил на неё и вылил в костёр. Полуобгоревшие головешки зашипели, будто он разворошил змеиный дом. В нос ударил запах трав, железа и жареного мяса. Пламя стало слабее, дав возможность окружающей тьме подступить ближе.

Своим увядающим сознанием я ощущал, что шипение костра складывается в шёпот, а потрескивания в некоторые буквы.

Треск полешек сопровождался всполохом голубых искр. И эти искры, перемешиваясь с дымом, взлетали в небо к самой луне, не переставая светиться. Из-за чего весь дым местами переливался лазурью. Ветер перемешивал в воздухе снежинки, но столб дыма не сбивал.

Бесконечная пуповина извивалась, скручиваясь об воздух. Состоящая из чего-то бездонного и тёмного, изредка моргая голубыми всполохами, казалось, она пробивалась из глубин земли и протыкала звёздное небо, сплетаясь с чем-то неизвестным и необъятным в недрах вселенной.

Заворожённый этим зрелищем я пытался что-то сказать, но не мог. Получалось только гортанно мычать и тянуть гласные. Я не мог поверить, что это мой язык догорает в костре. До последнего я надеялся, что всё онемело во рту, и поэтому пока не чувствую ни языка, ни щёк, ни дёсен.

В этот момент мне показалось, что у меня текут слюни по подбородку. Я вытер их и посмотрел на ладонь. По ней размазана кровь. Тогда треморными пальцами я полез в рот, чтобы потрогать язык. В ротовой полости было непривычно просторно. Я не обнаружил его. У меня не было языка! Шаман забрал его. Мой дар речи. Неужели, такова плата?

Я зарыдал. На меня накатила волна истерики. Сжавшись в позу эмбриона, я выл как маленький мальчик. Когда не знаешь никаких слов, не умеешь говорить. Изо рта текла кровь на еловый лапник. Я уже ничего не хотел. Никуда не хотел. Я устал.

Из тьмы вокруг ко мне медленно подступала красная дымка.

Мой вой подхватил чей-то чужой вой. Каким-то потусторонним дуэтом вторил моему. Я поднялся и посмотрел в сторону, где сидел шаман. Он пропал. На его месте стоял серый сугроб, очертаниями напоминающий шамана. За сугробом лежало несколько валунов. По виду эта каменная композиция походила на спящего медведя. Потрескивая голубыми искрами, костёр продолжал нашептывать. Глазами я пытался сфокусироваться в том месте, откуда был слышен вой. Ветер неприятно бил снежной крошкой по глазам.

Я попробовал повторить это ещё раз и завыл. Что-то, словно с нетерпением ожидая, завыло прямо за моей спиной. Скрипя сухожилиями, я развернул своё переломанное и измученное тело.

Моему взору предстал величественный волк, сияющий голубым светом в плотной холодной лесной тьме. Он стоял на холме вдалеке и, задрав голову к луне, выл. Только сейчас этот вой показался мне знакомым. Я присмотрелся к волку и подумал: «А разве у волков хвост колечком?»

Меня прошиб пот. Я вскочил, едва не упав снова, и завопил:

– Ауо?!

На секунду задумался, почему не получается выговорить правильно. Сердце забилось часто, но впервые по-доброму.

Волк на холме увидел меня сквозь тьму. От этого взгляда потеплело на душе. Он завилял хвостом.

Я ломанулся на встречу моей верной спасительнице. Продирая своё обшарпанное тело сквозь ветки и буреломы, я радостно вопил навзрыд:

– Аио! Ааааиоооо!

Айо неслась ко мне навстречу, а за ней тянулся шлейф голубого света. Она ловко перепрыгивала мёрзлые кочки и ледяные овраги, не забывая радостно лаять на ходу.

Мы встретились. Я сел перед ней на колени и крепко прижал к себе. Я чувствовал её тепло и, ослеплённый слезами, целовал собаку в её шерстяную довольную морду, оставляя на шерсти красные разводы. Она в ответ радостно облизывала своего заблудшего хозяина, продолжая озарять всё вокруг своим светом.

Я рыдал от счастья. Голубая тонкая нить надежды в моей душе распустилась тысячами плотных соцветий. Я наконец-то глубоко и спокойно вздохнул.

«Айо, прошу, отведи меня домой», – мысленно попросил я её.

Она, будто, прочитав мои мысли задорно тявкнула, переминаясь с ноги на ногу, и повела меня в грот в глубине леса. И тьма перед ней уважительно расступалась.

Продолжение следует