Серия «Между светом и тьмой. Легенда о ловце душ.»

Он искал ее в каждом шорохе, в каждом отблеске света на стенах замка. Его люди рыскали по городу, но Совикус знал: она близко. Он чувствовал ее, как зверь чует добычу. И когда он найдет ее, она поймет — никто не уходит из его паутины.

В первые дни без короля Совикус не терял времени. Пока Всеволод сражался в Моргенхейме, советник укреплял свою власть в Вальдхейме, используя оружие, бывшее острее любого клинка, — страх. Он созывал стражу, отдавал приказы, которые звучали как приговоры, и собирал вокруг себя тех, кто готов был служить ему без вопросов, из страха или алчности. Его покои в замке, некогда скромные, теперь превратились в подобие тронного зала — стены украшали древние свитки с выцветшими письменами, карты с выжженными символами и артефакты, которые он добыл из тайных хранилищ под городом, пропитанных запахом земли и забытых эпох. В центре комнаты стоял стол, заваленный пергаментами, а на нем — посох с наконечником из черного металла, мерцавшем багровым светом, подарок Моргаса, о котором Тенебрис шептала на их темном совете. Этот посох, выкованный из хаоса, был ключом к разрушению защиты титанов, охранявших Ловец Душ, и Совикус уже чувствовал его силу, она текла через его пальцы, как яд, отравляя разум и сердце.

Он не доверял никому. Стражники, некогда служившие Всеволоду, теперь подчинялись ему, но их взгляды были пусты, их верность — хрупка, как тонкий лед под весенним солнцем. Он знал, что многие из них все еще шептались о короле, о его возможном возвращении, и это раздражало Совикуса, как заноза под ногтем, которая с каждым движением вгрызается глубже. Чтобы заглушить эти слухи, он ввел комендантский час, запретил собрания, а тех, кто осмеливался говорить о Всеволоде, бросал в темницы под зáмком, где сырость и тьма ломали их дух. Горожане боялись поднять глаза, их шаги стали бесшумными, а голоса — шепотом за закрытыми дверями, дрожащим от ужаса. Совикус наслаждался этим страхом, он питался им, как огонь питается сухими ветвями, чувствуя, как город сжимается в его кулаке.

Но главной его целью была Диана. Он знал от Моргаса о ее связи с Ловцом Душ, о пророчестве, которое говорила Тенебрис в ее темном зале: «Диана — потомок Алекса, ключ к освобождению Арта». Совикус не сомневался — она где-то в городе, прячется, как мышь в норе, и его задачей было найти ее, сломить ее волю и заставить служить планам темных богов. Он не знал, что она ускользнула той ночью, когда храм Люминора рухнул под ударом тьмы, что ее побегу помог Дмитрий и его люди, и она уже мчалась прочь на Вороне, оставив Вальдхейм позади, а его — в неведении.

На второй день после падения храма один из стражников, рыскавший у конюшен, доложил о пропаже черного жеребца — Ворона, лошади Дианы, которая обычно находилась в стойле под замком. Это было первым ударом, пробившим броню уверенности Совикуса. Он немедленно приказал проверить конюшню и допросить всех, кто мог быть причастен. Вскоре ему привели Гаральда — юного конюха с растрепанными светлыми волосами, его худые плечи ссутулились под взглядом стражников. Совикус стоял в зале совета, его пальцы сжимали посох, багровый свет отражался в его холодных глазах, когда мальчишку бросили к его ногам.

— Где конь? — голос Совикуса был низким, как рокот грома, каждый слог падал, как камень в глубокий колодец. Он шагнул ближе, его тень легла на Гаральда, заставляя того вжаться в холодный каменный пол.

— Я… я не знаю, господин, — пробормотал Гаральд, его голос дрожал от ужаса, глаза метались, но в них мелькало упрямство. — Ворон… он был там вечером, а потом… пропал.

— Лжешь, — оборвал его Совикус, его рука сжала посох сильнее, багровый свет вспыхнул, осветив лицо мальчика. — Ты был в конюшне той ночью. Конь не мог исчезнуть сам по себе. Говори, кто взял его, куда ушла Диана, или я вырву правду из твоих уст, когда палач будет сдирать с тебя кожу.

Гаральд побледнел, его пальцы стиснули край потертого плаща, но он молчал, сжав губы в тонкую линию. Совикус кивнул стражникам, стоявшим у дверей, их лица были пусты, как маски смерти. Они схватили мальчика за руки, выкручивая их за спину с хрустом, пока он не вскрикнул, его голос эхом отозвался в зале. Торин, широкоплечий стражник с короткой бородой, вытащил кнут, его кожаные полосы свисали, как змеи, готовые ужалить.

— Последний раз спрашиваю, — прошипел Совикус, наклоняясь к Гаральду так близко, что тот почувствовал его холодное дыхание на своем лице. — Где она? Кто помог ей?

— Не знаю! — выкрикнул мальчик, его голос сорвался, глаза наполнились слезами, но он не сломался. — Клянусь, я ничего не видел!

Первый удар кнута рассек воздух, и кожа на спине Гаральда лопнула, как сухая ткань, кровь брызнула на пол, окрашивая камни багровым. Он закричал, его тело дернулось в руках стражников, но они держали крепко, их пальцы впивались в его худые плечи, оставляя синяки. Второй удар пришелся ниже, разрывая рубаху, обнажая тонкие ребра, проступавшие под кожей. Кровь стекала по спине, горячая и липкая, смешиваясь с потом, выступившим от боли. Гаральд стиснул зубы, его крик перешел в хриплый стон, но он не назвал Диану, не выдал Дмитрия, не проронил ни слова о той ночи, когда она ускакала в темноту.

Совикус кивнул Торину, и тот отложил кнут, достав из угла зала железный прут, конец которого раскалился в жаровне до багрового свечения. Он поднес его к боку Гаральда, и запах паленой плоти наполнил воздух, едкий и тошнотворный. Мальчик завыл, его тело выгнулось дугой, кожа шипела и пузырилась под раскаленным металлом, оставляя черный ожог, дымившийся в холодном воздухе зала. Совикус смотрел, его лицо оставалось неподвижным, как камень, но внутри него кипела ярость — этот жалкий конюх, этот ребенок, осмелился бросить вызов ему, советнику, державшему Вальдхейм в страхе.

— Говори! — рявкнул он, ударив посохом о пол, отчего багровая вспышка осветила зал, бросив тени на стены. — Кто взял коня? Кто был с ней?

Гаральд, задыхаясь от боли, поднял голову, его глаза, полные слез, встретились со взглядом Совикуса. Он прохрипел, едва шевеля обожженными губами:

— Я… не знаю… ничего…

Торин схватил его за волосы, рванув голову назад, и прижал раскаленный прут к внутренней стороне его бедра. Кожа зашипела, мышцы свело судорогой, и Гаральд закричал так, что голос сорвался в хрип, его тело обмякло, но стражники не дали ему упасть. Они били его кулаками — в живот, в грудь, в лицо, — пока кровь не потекла из разбитого носа, заливая его подбородок. Его худое тело покрылось багровыми пятнами, но он молчал, его преданность Диане была сильнее страданий, сильнее страха перед смертью.

Часы тянулись, как вечность. Кнут, железо, кулаки — все смешалось в агонии, наполнившей зал звуками боли: криками, стонами, глухими ударами о плоть. Наконец, когда Гаральд потерял сознание, его тело обвисло в руках стражников, как сломанная кукла, Совикус махнул рукой, его голос был сух, как ветер в пустыне:

— Бросьте его в темницу. Если очнется — допросите снова. Он знает больше, чем говорит. Выжмите из него все.

Стражники уволокли мальчика, оставив за собой кровавый след на каменном полу, тянущийся, как зловещий узор. Совикус отвернулся, его пальцы сжали посох так, что суставы побелели. Он не получил ответов, но его разум уже цеплялся за новую мысль: если конь пропал, кто-то помог Диане уйти. Город был закрыт, ворота под охраной — как она могла ускользнуть?

На третий день поисков пришел второй след. Один из часовых у ворот, молодой парень с веснушками, проболтался под давлением Торина, что видел отряд стражников той ночью — Дмитрия и двух его людей, они вывели женщину в плаще за стены. Совикус немедленно приказал схватить их. Дмитрий, широкоплечий воин, и его товарищи — Игорь со шрамом на щеке и Петр с усталыми глазами — были приведены в подвал замка, в камеру, где стены покрывала сырость, а воздух пах плесенью и кровью.

Совикус спустился к ним сам, его шаги гулко отдавались в каменных коридорах, посох в руке мерцал багровым, освещая его лицо зловещим светом. Стражники стояли перед ним, закованные в цепи, в рваных рубахах, их доспехи были сорваны. Дмитрий смотрел на советника с вызовом, его подбородок был поднят, но в глазах мелькала тень страха.

— Вы провели ее через ворота, — начал Совикус, его голос был тих, но резал, как лезвие. — Вы предали меня. Говорите, куда она ушла, или я выжгу вашу верность из ваших костей.

— Мы служим королю, не тебе, — бросил Дмитрий, его голос был хриплым, но твердым. — Ты не найдешь ее.

Совикус прищурился, и в багровом свете посоха его лицо казалось злобной маской.

Воины обменялись быстрым взглядом. Дмитрий шагнул вперед, напряг плечи, а затем с рычанием бросился на советника. За ним рванулись Игорь и Петр, схватив со скамьи ржавую цепь и обломок доски.

Совикус даже не сделал шага назад. Он лишь поднял руку, и багровое пламя вспыхнуло в посохе. Воздух дрогнул, и в подвале разнесся гул, словно из глубин земли поднимался гром.

Удар невидимой силы отбросил Дмитрия в сторону; он пролетел несколько шагов и врезался в стену, кровь брызнула из рассечённой головы. Игорь, успевший замахнуться цепью, застыл в воздухе, будто его поймали стальными когтями, и сдавленный крик вырвался из его горла, когда кости начали хрустеть. Петра пронзил алый луч, вырвав из его груди короткий крик — тело дернулось и упало, дымясь, словно изнутри его жгло огнем.

— Жалкие псы, — холодно произнес Совикус, опуская посох. — Королю вы служите? Король мертв для этого города. А верность вашу я выжгу.

И багровое сияние снова вспыхнуло в камере, заливая сырость стен кровавым светом.

Игорь рухнул на каменный пол, его тело обмякло, словно сломанная кукла. Петр еще дернулся в судороге, но вскоре затих, обугленный изнутри багровым пламенем.

Лишь Дмитрий, израненный, но еще живой, поднялся на колени, глотая кровь. В его глазах, полных боли и ярости, горел вызов.

Совикус наклонился, и багровое сияние его посоха легло на лицо воина, обнажив каждую складку презрения.

— Упрямец… Это хорошо. Но упрямство — это изъян, оно лишь делает вкус боли ярче.

Совикус улыбнулся, его тонкие губы растянулись в кривой усмешке. Он щелкнул пальцами, и в подвал вошел Торин, мрачный и с ящиком в руках, наполненным ржавыми клещами, крюками и ножами, чьи лезвия блестели в тусклом свете факелов.

Пытка началась с Дмитрия. Торин медленно зажимал его пальцы в клещи, пока кости не хрустнули, как сухие ветки, и кровь не потекла по железу. Дмитрий зарычал, его тело напряглось, цепи звенели, но он стиснул зубы, не издав ни звука. Совикус шагнул ближе, его глаза сузились:

— Куда она пошла?

Молчание было ответом. Торин вырвал ноготь с большого пальца, медленно, с хрустом, и Дмитрий наконец закричал, его голос эхом отозвался в подвале. Кровь капала на пол, смешиваясь с грязью, но он не сломался. Тогда Совикус кивнул, и стражники притащили жаровню с раскаленными углями. Они прижали ладонь Дмитрия к углям, кожа зашипела, запах горелой плоти наполнил камеру, и он завыл, его тело выгнулось, цепи натянулись до предела.

Игоря пытали следующим. Торин вонзил крюк ему под ребра, медленно проворачивая его в плоти, пока кровь не хлынула на пол, темная и густая. Игорь задыхался, его крики перемежались хрипами, но он молчал, его взгляд был пуст, как у человека, который уже увидел свою смерть. Петр, самый слабый из троих, весь переломанный после стычки с Совикусом, сдался, когда ему сломали колено молотом — кость треснула с глухим звуком, и он закричал, умоляя остановиться:

— Она ушла… за стены… на север… больше не знаю!

Совикус кивнул, его лицо оставалось холодным, как лед. Он получил направление, но этого было мало. Эти трое предали его, и их смерть должна была стать уроком для всех. Он приказал собрать людей и добить мятежных стражников на площади перед замком, чтобы горожане видели, что бывает с теми, кто идет против него.

На рассвете Дмитрия, Игоря и Петра, еле живых, выволокли на площадь, их тела были покрыты запекшейся кровью и ожогами, ноги подгибались, но стражники тащили их вперед. Толпа собралась в молчании, их лица были бледны, глаза полны ужаса. Совикус стоял на балконе замка, его мантия развевалась на ветру, посох в руке мерцал багровым. Торин зачитал приговор:

— За предательство Короля и помощь шпионам Хротгара — смерть через удушение и четвертование.

Дмитрия привязали к столбу, веревка обвила его шею, затягиваясь медленно, пока его лицо не посинело, глаза не выкатились из орбит, а язык не вывалился наружу. Он хрипел, его тело дергалось в агонии, пока жизнь не покинула его. Затем топор Бьорна, одного из наемников Совикуса, опустился на его плечи, отсекая руки, ноги, голову — кровь хлынула на камни, окрашивая их алым. Игоря и Петра ждала та же судьба: удушение, пока их горло не сдавило до предела, а затем топор разрубил их тела на части, куски плоти падали в грязь под безмолвный взгляд толпы.

Совикус смотрел сверху, его лицо было неподвижным, но внутри он чувствовал удовлетворение. Это был сигнал — никто не посмеет предать его снова. Он повернулся к Торину, его голос был тих, но полон угрозы:

— Узнай, кто еще мог знать о ее побеге. Допроси всех у ворот той ночью. И проверь север — она не могла уйти далеко.

На следующий день он созвал своих лучших людей — не стражников, а наемников, которые служили ему за золото. Четверо следопытов стояли перед ним в зале совета: темные фигуры в потертых плащах, с лицами, скрытыми шрамами и тенями. Первый, Рагнар, был высоким и худым, с длинным кинжалом на поясе и глазами, как у ястреба. Вторая, Кейра, женщина с короткими черными волосами, держала арбалет, ее движения были быстры, как у кошки. Третий, Бьорн, широкоплечий и молчаливый, сжимал топор, чье лезвие было покрыто зазубринами от прошлых битв. Четвертый, Сигрид, был самым старшим, с седыми прядями в бороде и прорезающим насквозь взглядом. Эти люди были не просто охотниками — они были убийцами и могли выследить добычу в любой тьме.

— Найдите Диану, — приказал Совикус, его голос был тверд, как сталь. — Живой. Она нужна мне здесь, в этих стенах. Ищите за городом, в лесах, в деревнях. Она не могла уйти далеко. Приведите ее ко мне, и золото станет вашим.

Рагнар усмехнулся, его тонкие губы растянулись в кривой улыбке.

— А если она будет сопротивляться?

— Сломайте ее волю, но не трогайте ее тело, — отрезал Совикус. — Она — ключ. Без нее все рухнет.

Следопыты кивнули, их тени растворились в дверях, а шаги вскоре стихли в коридорах замка. Совикус остался один, его взгляд упал на посох, лежащий на столе. Он чувствовал, как сила Моргаса пульсирует в нем, как зов Ловца Душ становится громче с каждым днем.

Он закрыл глаза, и она явилась — Диана, с ее дерзким взглядом, с ее звонким голосом, который резал его слух как клинок. Она была не просто дочерью короля, не пешкой в его игре. Она была его пламенем, его одержимостью, он жаждал раздуть ее пламя, подчинить, но не погасить. Он видел ее шаги в этих коридорах, слышал ее дыхание, чувствовал, как ее воля, такая упрямая, сталкивается с его силой. Он хотел, чтобы Диана стала его — связанной с ним не только телом, но и духом. Ради нее, ради того, чтобы вплести ее в свою судьбу, он должен был завладеть Ловцом Душ. С этим клинком он уничтожит всех богов и сам займет их место, единственный бог, а она будет по правую руку от него — символ его власти.

Но глубже, за словами и мыслями, поднималось странное, тревожное чувство, будто без нее все это лишалось смысла. Совикус не называл его, не признавал — и все же оно жгло его сильнее жажды власти. Он не понимал, что с ним происходит, и именно это пугало его больше всего.

Ее отсутствие разъедало его, как яд. Она была близко — в тенях Вальдхейма или в лесах, за стенами. Он почти чуял ее — запах, дыхание свободы, которую он поклялся отнять.

Совикус медленно развел руки, будто собирался заключить в объятия весь город. Воздух между его ладонями задрожал, и оттуда рванула дугой багровая магия. Она струилась, извивалась, словно живая, охватывая пространство между его руками, как сеть, готовая сомкнуться на добыче. Стены подвала отозвались гулом, тени дрогнули.

Магия вытекла из-под его пальцев и потянулась дальше — сквозь камень и землю, к улицам, к башням, к заколоченным домам и пустым площадям. Она шла по городу, как хищный зверь, обнюхивая каждый закоулок, цепляясь за дыхание, шаги, следы. Совикус чувствовал, как его воля опутывает Вальдхейм, протягиваясь за стены, в леса и деревни.

Даже силы Моргаса, древние и бездонные, казалось, блекнут рядом с этим видением. Для Совикуса все сводилось к одному — к Диане. Она была центром, ради которого он подчинял и город, и тьму, и саму магию. И если она где-то скрывается, магия узнает об этом, и он вырвет ее из любой тени.

Диана была его триумфом, его правом. Он найдёт ее. Заставит склонить голову, увидеть его величие, признать, что она принадлежит ему. И когда она окажется в его власти, его паутина сомкнется, и мир поймет, что нет силы выше его.

***

В тот же вечер, когда ночь окончательно опустилась на Вальдхейм, в зал совета ворвался Торин, его лицо было бледнее мела, а голос дрожал от спешки:

— Господин! Король вернулся! Всеволод у ворот с отрядом. Он требует вас!

Совикус замер, его пальцы сжали посох, багровый свет вспыхнул, осветив его лицо. Всеволод жив? Это было невозможно, его возвращение было новым ударом, подставившим под сомнение все планы. Но Совикус быстро взял себя в руки, его разум заработал, как механизм, выискивая выход. Король был угрозой, но и возможностью. Если убедить его, направить его гнев, его силу…

— Где он сейчас? — резко спросил Совикус, его голос стал холоднее льда.

— Его ведут сюда, в зал совета, — ответил Торин, отступая под взглядом советника. — Он спрашивает о Диане. И о храме.

Совикус кивнул, его губы дрогнули в легкой усмешке. Он должен действовать быстро. Всеволод был слеплен из ярости и веры — этими нитями можно управлять. Но рядом с ним был Андрей, священник, чья вера в Люминора была занозой в его планах. Этот человек мог разглядеть правду, мог настроить короля против него. Андрей должен исчезнуть.

— Приготовьте стражу, — приказал он Торину, его голос стал тихим, но полным угрозы. — Когда Всеволод войдет, я займу его. Но священник… он не должен остаться живым. Устройте ловушку. Пусть это будет несчастный случай — упавшая балка, обвал в коридоре. Никто не должен заподозрить.

Торин кивнул, его глаза расширились, но он не посмел возразить. Он исчез за дверью, оставив Совикуса одного. Советник подошел к окну, глядя на город, вид которого открывался перед ним, как шахматная доска. Возвращение Всеволода меняло игру, но не ломало ее. Он повернется к королю, сыграет на его страхе за Диану, на его жажде мести. Он убедит его отправиться войной на Хротгара, скажет, что это единственный способ спасти дочь, вернуть мир. А когда Всеволод вновь уйдет, оставив город в его руках, он найдет Диану и завершит начатое.

Совикус сжал посох, его пальцы ощутили холод металла. Заркун, Тенебрис, Моргас, Некрос — они ждали его успеха. Арт ждал своего освобождения. И он, Совикус… Пусть боги думают, что он безмозглая пешка. На самом деле он сам двигал фигуры на доске. Он слушал их разговоры, терпел их насмешки, но в сердце хранил собственный план.

Когда он получит Ловец Душ, боги падут вместе со смертными. Их власть будет сокрушена, их имена забудутся, а он станет тем, кто встанет над всеми — и над людьми, и над богами.

Пусть Всеволод думает, что вернулся в город как спаситель. Скоро он узнает: тьма, которая правит Вальдхеймом, сильнее любого света.

***

Где-то далеко, среди деревьев, Диана вздрогнула. Холод пробежал по коже, дыхание перехватило, будто невидимая рука коснулась ее плеча. Она обернулась, но в лесу никого не было — только ветви гнулись под ветром. Внутри что-то шептало ей: он ищет.

Всеволод шел впереди, высокий, его широкие плечи ссутулились от усталости — она терзала его мышцы, как невидимый зверь. Его некогда серебристые, а теперь темные от грязи волосы, слипшиеся от влаги и пота, падали на лоб, закрывая глубокие морщины, вырезанные днями без сна и ночами, полными кошмаров. Глаза, усталые и красные от бессонницы, горели непреклонностью, которая не угасала даже под бременем голода и холода — этот огонь держал его на ногах. Плащ, ранее багряный, символ его власти, выцвел до тусклого бордового оттенка, обтрепался по краям и висел на нем, как изодранный саван, но он цеплялся за него, как за последнее напоминание о том, кем он был до того, как тьма Моргенхейма разорвала его мир на куски. Он вспомнил, как учил Диану держать меч, — ее маленькие руки с трудом держали рукоять легкого учебного деревянного меча, но глаза, огромные и голубые, горели упрямством. «Я буду как ты, отец», — сказала она тогда, и он улыбнулся, гладя ее по голове. Теперь он боялся, что это упрямство привело ее в лапы тьмы, гнавшейся за ним от Моргенхейма. «Держись, дочь», — шептал он про себя, и этот едва слышный шепот был якорем, он не давал ему рухнуть в бездну, которая звала его с каждым шагом.

Дорога тянулась бесконечно. Люди шли, спотыкаясь и держась за животы. Голод терзал их нутро. Силы таяли, шаги становились тяжелее, чем сталь на плечах, а мысли сводились к одному — к кусочку хлеба, к запаху мяса, к любой крохе пищи. Но в мешках зияла пустота, и только ветер свистел, напоминая о пустых желудках, холод пробирал до костей, проникая под одежду, под кожу и в самую душу. Ярослав, молодой воин, чье лицо было обветрено долгой дорогой и отмечено первым шрамом через бровь, шел, стуча зубами, его голос, хриплый от сухости в горле, прорезал тишину:

— Будто дышим могилой. Этот туман… он пахнет смертью.

Валрик, телохранитель короля, высокий, как сосна, с широкими ладонями, сжимавшими рукоять меча, шагал с напряжённой спиной, но даже он с его выносливостью прогибался под натиском усталости. Он бросил взгляд на Ярослава и буркнул:

— В былые дни мы бы с королем эту мглу зарубили. Теперь еле ноги тащим.

Гримар, коренастый и молчаливый, с топором на плече, выглядел как медведь, загнанный в угол, но его глубоко посаженные глаза выдавали страх, который он скрывал за суровым молчанием. Лора, молодая женщина с тонкими чертами лица и спутанными светлыми волосами, поддерживала своего отца, Эдгара, чья трость оставляла глубокие борозды в грязи, ее руки тряслись от холода и тревоги. Эдгар, старик с морщинистым лицом, казался тенью былого себя, его взгляд был пуст, как выжженная земля, но он цеплялся за дочь, как за последнюю нить жизни. Священник Андрей замыкал шествие, его ряса, некогда белая, теперь покрылась серыми пятнами, а пальцы, сжимавшие деревянный символ Люминора, дрожали от напряжения и холода. Никто не жаловался — сил на слова не осталось, только тяжелое дыхание да шорох шагов нарушали тишину, которая давила на уши, как невидимый груз.

Финн шел последним, укутавшись в свои мысли, и время от времени бросал взгляд на браслет на своей руке — тусклый, словно утративший свет.

На третий день пути они наткнулись на деревню — или то, что от нее осталось. Туман расступился ровно настолько, чтобы явить их глазам мрачный силуэт: покосившиеся крыши, треснувшие стены, прогнившие доски, торчащие из земли покрытые плесенью и сыростью. Ярослав сплюнул в грязь, его голос сорвался:

— Может, хоть корку хлеба найдем? Надоело жрать ветер и пить этот проклятый туман.

— Сомневаюсь, — отозвался Андрей, перекинув суму через плечо. Тон его голоса был тихим, усталым, в нем сквозила горькая правда, которую он видел слишком часто. — Но крыша над головой — уже удача. Ночь близко, а холод убьет нас быстрее голода.

Всеволод молча кивнул, не отводя взгляда от деревни, его сердце сжалось от тревоги, она росла с каждым часом, острая, как нож. Он шагнул к самому большому дому — старому, сырому, пропахшему плесенью и чем-то еще, едва уловимым, но зловещим, цепляющимся за ноздри, как запах крови. Балки под ногами скрипели, угрожая рухнуть под весом выживших, пол устилала сухая солома, шуршащая под сапогами, а в углу тускнел давно остывший очаг, окруженный почерневшими камнями, покрытыми копотью, теперь она осыпалась с них, как пепел былой жизни.

— Сумерки близко, — прогудел Валрик, его низкий голос дрожал от напряжения. Он стоял у входа, сжимая меч, словно ожидая, что тьма вот-вот вырвется из углов. — Лучше остаться здесь. Хоть стены защитят от ветра и этой проклятой мглы.

— Слышите? — внезапно перебила его Лора. . Она замерла, вглядываясь в темный коридор, уходивший в глубину дома, ее глаза расширились от страха. Рядом стоял Эдгар, опираясь на трость, его бледное лицо напряглось, а взгляд следил за дочерью. — Там кто-то ходит.

Все напряглись, дыхание замерло в груди. Сквозь щели в стенах завывал ветер, хлопая ставнями где-то вдалеке, но затем послышался шорох — тихий, почти призрачный, а за ним — слабый, протяжный стон, он пробирал до костей, напоминая о ужасах Моргенхейма. Всеволод сжал рукоять меча, пальцы побелели от усилия, его взгляд метнулся в темноту коридора. Валрик и Гримар синхронно изготовились, подняв оружие — меч и топор сверкнули в свете факела, который держал король, их движения были отточенными, как в былые дни битв.

— Кто там? — рявкнул Всеволод, вскинув факел выше. Пламя затрещало, бросая дрожащие тени на стены, но ответом была лишь тишина, густая и зловещая, которая давила на уши.

Они двинулись на звук, ступая осторожно, словно боялись разбудить что-то скрытое в этом доме. Половицы скрипели под ногами, солома шуршала, а воздух становился все тяжелее, пропитанный сыростью и запахом гниющих досок, и смешивался с металлическим привкусом, как от пролитой крови. Лора держалась за руку Эдгара, ее трясло от наступающей волны страха, а Андрей шептал молитву, его голос был едва слышен, растворяясь во мраке, как слабый луч света. В конце коридора обнаружилась каморка, загороженная ржавым засовом, покрытым пятнами бурой ржавчины. Гримар, крепко ухватив топор, рванул засов с глухим скрежетом, эхом, отозвавшимся в стенах, его лицо напряглось от усилия. Дверь поддалась и открылась с протяжным скрипом, от которого по спине пробежали мурашки.

Внутри лежал старик — дряхлый, в лохмотьях, с кожей белее мела и черными кругами под глазами, они делали его похожим на мертвеца, вырванного из могилы. Его дыхание было едва слышным, похожим на шорох, а рядом валялась пустая миска и опрокинутая кружка, покрытая коркой грязи. Он шевельнулся, его мутные глаза приоткрылись, и он прохрипел, едва шевеля потрескавшимися губами:

— Воды…

— Андрей, — коротко бросил Всеволод, не отводя взгляда от старика. Его голос был тверд, но в нем мелькнуло сострадание, хотя он редко его показывал.

Священник, сжав губы в тонкую линию, опустился на колени рядом с умирающим. Он достал кожаную фляжку, в которой плескалось всего несколько глотков воды — остатки их скудных запасов, они берегли их для себя, как последнее сокровище. Приподняв голову старика, он дал ему напиться. Тот закашлялся, вода стекала по его подбородку, но он глотнул, жадно, как зверь, цепляющийся за жизнь, его тонкие дрожащие руки тянулись к фляжке.

— Спасибо… — выдохнул он, моргая мутными глазами, и на миг они прояснились. — Думал, конец… один в этой тьме.

— Что здесь было? — Всеволод опустился на колено напротив, его голос стал низким, почти шепотом, но в нем были нотки тревоги. Он смотрел в лицо старика, пытаясь найти в нем ответы, они могли бы пролить свет на тьму, преследующую их от самого Моргенхейма.

— Тени… — старик с трудом выдавил слово. — Они… повсюду. Остальные кричали, бежали… я видел, как они исчезали в тумане — один за другим. А я… не смог. Этот туман… он живой, шепчет, зовет… — Его глаза закатились, голова откинулась назад, и он обмяк в руках Андрея, дыхание его стало еще слабее, как угасающий шепот.

— Жив? — Валрик шагнул ближе, вглядываясь в лицо священника, его рука все еще сжимала меч, пальцы напряглись. — Что он несет? Это безумие?

Андрей приложил пальцы к шее старика, проверяя пульс, и кивнул, его голос был тих, но тверд:

— Еле дышит. Оставим его в покое. Он видел то же, что и мы в Моргенхейме — тени, крадущие жизнь.

Лора посмотрела на Андрея, ее голос был полон страха и гнева:

— Вы говорите о свете, а я вижу только туман и смерть. Где ваш Люминор, когда он нужен?

— Он здесь, — тихо ответил священник, сжимая символ на груди усталыми руками, но глаза Андрея горели верой. — В нас. В том, что мы еще живы и продолжаем путь.

Они уложили старика на охапку соломы у стены, укрыв его драным плащом Валрика — он снял его с плеч, несмотря на холод, его лицо смягчилось, когда он поправил ткань. Ярослав вытащил из мешка черствый кусок хлеба — последний их запас, завернутый в тряпицу, пропитавшуюся сыростью, на его суровом лице мелькнула слабая улыбка, когда он положил кусок хлеба рядом со стариком.

— Кормить его больше нечем, — буркнул Гримар, отводя взгляд, словно стыдясь своего бессилия, его голос был грубым, но в нем мелькнула жалость.

— Пусть очнется не в темноте, — сказал Всеволод, ставя факел рядом. Пламя трещало, отбрасывая золотые блики на лицо старика, и на миг его черты смягчились, как будто он вспомнил что-то давно забытое — дом, тепло, семью.

Утром они покинули дом, оставив деревню позади. Андрей склонился над стариком, положив на его грудь маленький деревянный символ Люминора, и прошептал короткую молитву, едва слышную в утренней тишине, она звенела в ушах, как далекий колокол. Валрик, оглядев пустые улицы, пробормотал, его голос был хриплым:

— Прости, старик. Больше мы не в силах. Слишком много мы оставили за спиной.

Дорога становилась все тяжелее. Голод изматывал, ноги подкашивались от усталости, но случайная добыча спасала от краха. На шестой день Гримар подстрелил пару тощих зайцев, их шкуры были покрыты грязью, а мясо — жестким, как старая кожа, но той ночью у костра варился бульон — густой, с запахом мяса и трав, и он казался им роскошью после стольких дней голода. Они сидели тесным кругом, пламя трещало, бросая блики на их измождённые лица. Лора подвинула чашку Эдгару:

— Ешь, отец. Ты еле держишься.

Старик принял еду дрожащими руками, но глаза его, тусклые и пустые, смотрели в огонь, будто он искал там что-то давно потерянное. Он кивнул, но не сказал ни слова, его молчание было тяжелее всех слов, которых он не мог найти. Лора тихо напевала старую песню, ее голос срывался от холода, но мелодия, слабая и нежная, пробивалась сквозь мрак, и Эдгар впервые за дни улыбнулся, его морщинистое лицо смягчилось. Всеволод смотрел на них, и перед глазами мелькнул образ Дианы — маленькая, с растрепанными волосами, напевающая ту же мелодию у очага в замке, ее голос звенел, как колокольчик. Где она теперь?

Он сидел в стороне, укрытый тенью голых деревьев, глядя в затянутое облаками небо, его пальцы сжали кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные следы. Тревога резала его душу глубже голода, глубже усталости, глубже страха, который гнался за ним от Моргенхейма. Он вспомнил ту ночь, когда Тенебрис вышла из мглы, ее багровые глаза смотрели сквозь него, а голос, холодный и глубокий, резал тишину: «Вы пока нужны этому миру». Тени Некроса отступили тогда, но зачем? Что она скрывала? И как это связано с Дианой?

— Ваше Величество. — Андрей подсел к нему, его ряса шуршала по земле, пропитанной влагой, его голос был тих, но тёпл. — Вы терзаете себя. Я вижу это в ваших глазах.

— Не могу иначе, — глухо ответил король, не глядя на священника, его голос был хриплым, и слова словно вырывались из глубины его души, где он прятал всю боль и страх. — Диана… вдруг там беда? Вдруг я опоздал, как опоздал в Моргенхейме?

— Верьте в свет Люминора, — тихо сказал Андрей, положив руку на плечо Всеволода, в его голосе была сила, которую он черпал из своей веры. — И в ее силу. Она ваша дочь — в ней ваша кровь, ваша воля.

Всеволод нахмурился, но кивнул, слова священника были правдой, но не могли заглушить страх, тот грыз его изнутри, как зверь — добычу. Он цеплялся за эту надежду, как за соломинку.

На седьмой день туман сгустился до предела. Он висел в воздухе, плотный, как вода, скрывая даже очертания спутников, превращая их в размытые силуэты, двигавшиеся, как призраки. Валрик споткнулся о корягу, выругался, его голос прорезал мглу:

— Чертова мгла! Ни зги не видно! Как идти, если даже рук своих не разглядеть?

— Держитесь ближе! — крикнул Всеволод, подняв факел выше. Пламя тонуло в белом мареве, свет его гас, не пробивая мглу и оставляя лишь слабый ореол вокруг его руки, как угасающая надежда.

Андрей шептал молитвы и не умолкал ни на минуту, слова сливались в тихий гул, и он отгонял тьму, цепляющуюся за их разум. Туман отвечал шорохами, невнятными голосами, они звучали то близко, то далеко, словно кто-то крался за ними, шепча их имена. Лора сжала руку Эдгара, ее голос стал тонким от страха:

— Меня зовут… — прошептала она, глаза ее расширились, отражая белесую пустоту. — Это призраки? Или я схожу с ума?

— Нет, — отрезал Андрей твердым как сталь голосом, полным веры. — Тьма играет с нами. Наполняет страхи голосами. Не слушай их. Иди вперед, Лора.

Гримар, сжимая топор, хрипло буркнул, его дыхание рвалось в холод облачками пара:

— Лучше бы волки напали… С ними хоть ясно: зарубил — и конец.

Ярослав скривил губы в голодной ухмылке:

— Зарубил, а потом еще освежевал и мясо с них… жареное, с дымком.

Андрей втянул носом пустой воздух, будто в нем мог притаиться запах пищи, и прошептал:

— Никогда не ел волчатины… Интересно, горькая она или сладкая?

Всеволод мрачно усмехнулся, поправляя меч на боку:

— Уж явно получше вчерашних тощих зайцев.

Старик Эдгар почтительно склонил голову:

— Ваше Величество… позвольте сказать, без Гримара мы бы вчера остались совсем без пищи. Его стрелы и меткий глаз спасли нас.

Лора, его дочь, прижала к себе плащ и тихо добавила, стараясь говорить уважительно:

— Суп был скудным, но он согрел нас. Мы благодарны вам и вашим людям.

Финн шагнул ближе, стараясь держать голос ровным:

— Истинная правда. Пусть мяса было мало, но оно вернуло силы.

Валрик, сдержанный, но гордый, опустил взгляд и произнес:

— Мы сварили его, как сумели. Хоть на час стало легче.

Всеволод вскинул голову, посмотрел на Гримара и неожиданно рассмеялся:

— Слышишь, стрелок? Едва не превратился в королевского повара. Придется выписать тебе премию, только заячьими шкурками!

И на миг, среди холода и голода, все засмеялись — грубо, хрипло, кто-то даже с кашлем, но смех разорвал тьму и сделал ее чуть менее страшной. Этот редкий, почти забытый звук будто оттолкнул мрак, нависший над ними.

Когда смех стих, наступила вязкая тишина. Только шорох опавших листьев под сапогами и завывание ветра сопровождали их шаги. Но что-то изменилось. Ветер ослаб, больше не резал лицо холодными иглами, а туман редел, будто устав скрывать дорогу.

Когда надежда почти угасла, мгла начала рассеиваться — медленно, нехотя, словно отступая под чьим-то взглядом.

Валрик первым заметил перемену. Он прищурился, вглядываясь в тусклое пространство впереди, и его голос, полный облегчения, прорезал тишину:

— Светлеет! Вальдхейм близко?

Сквозь голые ветви проступили очертания равнины, а за ней — темный силуэт крепостных стен, возвышавшихся над землей, как стражи давно забытого мира. Всеволод прищурился, вглядываясь в дымку, его сердце сжалось от смеси облегчения и тревоги.

— Башни… Это он? — прошептал король.

Они поднялись на холм, и перед ними открылся вид: Вальдхейм, укрытый тонкой дымкой, молчал. Флаги на мачтах висели неподвижно, как саваны, их некогда яркие цвета выцвели до серого и бурого. Башни, прежде гордо устремлявшиеся в небо, теперь казались мрачными стражами, чьи тени падали на город, как предвестие конца. Король выдохнул, и в его голосе скользнула горечь:

— Не узнаю его… Что здесь произошло? Где моя дочь?

Спустя еще половину дня они спустились к воротам — массивным, грубо сколоченным из темного дерева, покрытого трещинами и пятнами сырости. Тишина давила на уши, прерываемая лишь воем ветра в щелях, который звучал как плач заблудших душ. Всеволод шагнул ближе, стиснув меч, его сердце билось неровно, каждый удар отдавался в висках, как барабан войны, зовущий к бою.

— Диана, — шепнул он одними губами, и голос его утонул в зловещей пустоте, окружавшей город.

Внезапно воздух прорезал резкий свист. Три стрелы вонзились в землю у ног короля, одна задрожала в грязи, едва не задев его сапог. Факел в его руке дрогнул, осветив острый наконечник, тот блестел в тусклом свете, как клык зверя. С башен грянул грубый голос, хриплый и резкий:

— Стой! Кто идет?

Всеволод шагнул вперед, и лицо его исказилось яростью. Голос короля грянул так, что даже ветер смолк:

— Вы осмелились поднять лук на своего короля?! За такую дерзость вас ждет виселица на рассвете!

Тишина повисла над полем. Даже ветер будто стих, оставив лишь редкий скрип воротных петель. Воины на башнях переминались с ноги на ногу, луки надежно лежали в руках. Один из тех, кто стрелял, сорвал шлем, и испуганный голос полетел вниз:

— Не может быть… Сам король? Здесь?!

— Я! — рявкнул Всеволод, и в его голосе не было ни капли сомнения. — Откройте, или, клянусь богами, когда я войду — ни один из вас не переживет этой ночи!

Над стенами пронеслись глухие возгласы, затем короткая перебранка. Несколько мгновений показались вечностью. Выжившие за спинами воинов затаили дыхание; Лора прижалась к отцу, а Финн достал нож.

И только тогда раздался тяжелый скрип, низкий и протяжный, словно сама крепость нехотя подчинялась. Ворота начали открываться.

Когда ворота открылись, за ними не было стражи с приветственными криками, как в былые дни, когда возвращение короля встречали звоном колоколов и гулом толпы. Лишь отряд в черных доспехах стоял в молчании — оружие наготове, лица скрыты под шлемами. Из тени выступил человек в броне с золотыми вставками — высокий, бледный, с твердым взглядом, его лицо было суровым, но в глазах мелькнуло удивление.

— Ваше Величество? — в его голосе смешались недоверие и холодное уважение, как будто он видел призрака, вернувшегося из могилы. — Вы живы… Совикус ввел комендантский час. Непокорных — в темницу. Город не тот, что вы знали.

Всеволод шагнул вперед, глаза его пылали, как угли, готовые вспыхнуть пожаром, его голос, каждый слог, был пропитан гневом:

— Где моя дочь? Что с городом? Почему он словно мертв?

Мужчина отступил на шаг, подбирая слова, будто боялся их выпустить, словно яд, способный отравить воздух. Его взгляд метнулся в сторону, проверяя, не слушает ли кто лишний.

— Ваше Величество… — голос его понизился до хриплого шепота. — Вальдхейм… он будто окутан мороком. Совикус держит всех в страхе. Те, кто пытался перечить, — исчезли. Одни говорят, в темницах гниют, другие шепчут… будто их и вовсе нет больше.

Он замялся, сглотнул, прежде чем продолжить:

— Принцесса Диана… после разрушения храма исчезла, но люди говорят, жива. Но никто из нас ее не видел. Стража молчит, а улицы пусты, словно сам город затаил дыхание.

— Разрушение храма?! — голос Андрея стал полон ужаса. Он шагнул вперед, словно забыв о холоде и опасности. — Храм… уничтожен?

Стражник дрогнул, но кивнул.

— Шпионы Хротгара пробрались в город. Священники мертвы, их кровь залила алтарь. С тех пор Вальдхейм живет в страхе: люди прячутся по домам, улицы вымерли. Совикус правит железом, чтобы удержать порядок.

Он снова понизил голос, словно каждое слово могло стоить ему жизни:

— А Диана… мы не знаем точно. Говорят, ее не было в храме, когда началась резня. Слухи шепчут, что она сбежала. Мы молимся Люминору, чтобы она была жива.

Сердце Всеволода сжалось, как в тисках, его пальцы стиснули эфес меча так, что суставы побелели, а металл впился в ладонь, оставляя красные следы. Он вспомнил ее голос, звенящий в замке: «Я не подведу тебя, отец». Ее решимость, которая горела в глазах, когда она училась держать меч. «Если она сбежала, как говорят, значит, жива», — подумал он, цепляясь за эту мысль, как за соломинку. — Но, если Совикус что-то сделал с ней… я придушу его голыми руками».

— Где Совикус? — его голос стал ниже, но в нем звенела угроза, она не оставляла места сомнениям, его взгляд впился в стражника, как клинок.

— В зале совета, в центре города, — ответил стражник, глядя королю в глаза, его тон был тверд, как камень. — Но осторожнее, Ваше Величество. Не все ждут вас с радостью. Страх и ужас — два лица Вальдхейма, и многие думают, что вы вернулись слишком поздно, чтобы спасти нас. Вас не было больше месяца, мы думали: вы погибли.

Слова стражника повисли в воздухе, тяжелые, как металл, падающий в воду. Стражники окружили их, повели внутрь, но каждый шаг по улицам Вальдхейма был словно шаг в чужой мир. Дома, некогда полные жизни, теперь стояли пустыми, их окна были выбиты, стены покрыты трещинами и пятнами сырости, как шрамы на теле города. Жители прятались за ставнями, их лица — бледные маски страха — мелькали в щелях, как призраки, которые боятся света. Андрей, шагая рядом с королем, шепнул, его голос дрожал от тревоги:

— Что с храмом? Как он был уничтожен? Это действительно дело рук Хротгара?

— Не спрашивай, — бросил стражник, не оборачиваясь, его тон был резким, как удар хлыста. — Это не для разговоров. Узнаете сами.

Всеволод шел вперед, чувствуя, как город чуждается его, как тень ложится на каждый камень, каждую улицу. И вдруг перед глазами явилась Тенебрис — словно вновь вынырнула из мглы Моргенхейма. Холодный силуэт скользнул рядом, а ее губы прошептали, словно сама бездна дышала ему в ухо:

— Найди Ловец Душ.

Всеволод вздрогнул, сердце сжалось в ледяном обруче. На миг он потерял дыхание, не различая, где реальность, а где морок.

— Ваше Величество! — Андрей тронул его за плечо, выводя из оцепенения. — Вы бледны…

Король резко моргнул, прогоняя видение, словно смахивал пепел с глаз. Он отогнал тень Тенебрис, стиснул зубы и шагнул дальше, будто сам заставлял себя дышать.

Ее голос, холодный и глубокий, как шепот бездны, все еще звенел в его ушах, отдаваясь болью в груди. Кто это был? Человек? Призрак? Или сама Тенебрис? Он вспомнил ее слова: «Вы пока нужны этому миру».

Почему она спасла их тогда? Что скрывалось за ее тенью? И как все это связано с Дианой?

Андрей задержал руку на плече короля чуть дольше, чем следовало. Его взгляд был тревожным, испытующим, будто он видел больше, чем хотел сказать. Но Всеволод лишь коротко кивнул, не позволяя себе ни словом, ни жестом выдать увиденное. И священник, прочитав этот знак молчания, тоже отвернулся, сжав губы в немой молитве. Остальные ничего не заметили: каждый шаг сквозь мертвый город поглощала гулкая тишина, и они были слишком заняты собственными страхами.

Тени домов вытягивались вдоль улиц, окна зияли пустотой, как глазницы черепов. Ветер шевелил висящие на перекладинах тряпицы — то ли флаги, то ли рваные одежды. Город словно наблюдал за ними, скрываясь за каждой щелью.

На мостовой попадались темные пятна, впитавшиеся в камень. Кое-где стены домов были забрызганы буро-черными разводами, а выбитые двери зияли, словно разинутые рты. В проулках торчали перевернутые телеги, сломанные факелы, чьи угли давно потухли. Казалось, сам город хранил следы резни и пытался скрыть их в тени, но память о крови не уходила.

И в этой мертвой тишине Всеволод чувствовал, как сердце Вальдхейма билось в унисон с его собственной болью.

Он знал одно: его дочь — в сердце этой тьмы, опутавшей Вальдхейм, как паутина, и сжимавшей город в своих когтях. И чтобы найти ее, он пройдет через все — через туман, шепчущий зловещие голоса, через страх, выгрызающий его душу, через саму смерть, если придется. Его шаги гулко отдавались по мостовой, а взгляд был устремлен вперед, туда, где в центре города возвышался зал совета, где ждал Совикус — человек, чья тень легла на Вальдхейм как предвестие конца.

Диана сжала кулаки, ее разум лихорадочно искал выход, цепляясь за обрывки надежды, но тяжесть увиденного придавливала ее к холодному каменному полу, как невидимые оковы, которые сковывали не только тело, но и душу. Вина сжала ее сердце — она не смогла его спасти, не смогла остановить Тенебрис, когда та вселилась в него, разрушая все, что он любил. Но время на скорбь исчерпалось — нужно было бежать. Покинуть Вальдхейм, пока тьма, не сомкнулись вокруг нее окончательно. Совикус, этот чертов советник с ледяной улыбкой, уже наверняка узнал о случившемся в храме. Его слуги, его магия, его воля — все это было где-то рядом, готовое схватить ее, как загнанную добычу. Оставаться здесь означало сдаться без борьбы, а Диана не собиралась падать перед тьмой, которая медленно поглощала ее город, ее дом, ее прошлое.

Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь во всем теле. Холодный воздух храма, пропитанный запахом горелого воска, сырости и смерти, обжег легкие, но помог собраться, прояснить разум. «Совикус… это он принес тот проклятый металл», — подумала она, вспоминая, как кузнец рассказывал о странном заказе, о черном металле, тот пульсировал в его руках, как живое существо. Его улыбка, холодная и острая, скрывала тьму, и эта тьма теперь пожирала Вальдхейм. Он был не просто советником — он был слугой тьмы, ее орудием, как и Роберт, пока тот не стал ненужным.

Внезапно снаружи, у входа в храм, раздались тяжелые шаги, и резкий лязг металла разорвал тишину. Диана вздрогнула, ее тело напряглось, как натянутая тетива, готовое к рывку. Кто-то приближался. Она метнула взгляд по залу, ища укрытие. Тени, которые оплетали треснувшие колонны и сгущались в углах, стали ее единственным союзником в этом мраке. Быстро скользнув за массивную колонну у дальнего края алтаря, она прижалась к холодному камню, чувствуя, как его шершавая поверхность царапает плечо сквозь ткань плаща. Дыхание замерло в груди, сердце колотилось так громко, будто его стук разносится эхом по всему храму, выдавая ее, как предательский сигнал.

Звук шагов приближался, тяжёлый и решительный, словно неумолимый рок, чуждый состраданию. Сквозь покосившиеся двери в зал вошли трое стражников, их силуэты вырисовывались в тусклом свете принесенных ими факелов. Шерстяные плащи, пропитанные сыростью осенней ночи, развевались при каждом движении, а алебарды в их руках поблескивали, отражая блики пламени. Они двигались осторожно, озираясь по сторонам, и на их лицах проступали удивление и страх, который боролся с долгом. Один из них, молодой, с редкой бородкой и широко распахнутыми глазами, замер, глядя на алтарь, его рука дрогнула, сжимая древко алебарды.

— Что… что здесь произошло? — его голос дрогнул, выдавая сковавший душу ужас.

— Посмотри на это… Люминор милостивый… — Второй, постарше, с сединой на висках, содрогнулся, подняв факел выше. Свет выхватил из мрака искореженные статуи, чьи лица застыли в крике, их каменные глаза смотрели в пустоту, как будто видели конец света. Кровавые разводы на витражах мерцали, словно слезы самой тьмы, а тела священников лежали там, где их настигла смерть: один распростерся у подножия алтаря, его рука все еще сжимала обугленный символ солнца; другой скорчился в углу, его пальцы впились в камень, словно он пытался спрятаться от неизбежного, но тьма нашла его.

— Нужно сообщить мастеру Совикусу. И поднять тревогу! — резко бросил третий, судя по твердости в голосе, их командир. Его глаза, холодные и цепкие, обшаривали зал, выискивая малейший намек на движение, его лицо было суровым. — Это не людское дело. Тут тьма хозяйничала, и она все еще здесь.

«Если они доберутся до Совикуса, мне конец», — мелькнула мысль в голове Дианы, холодная и острая, как лезвие ее кинжала, который лежал в ее покоях, теперь недосягаемый. Она сильнее вжалась в колонну, ощущая, как камень холодит кожу даже через плотную ткань плаща. Стражники двинулись глубже в зал, их шаги гулко отдавались от стен, смешиваясь с треском факелов, их пламя шипело, как змеи. Молодой с бородкой обошел алтарь сбоку, оказавшись в опасной близости от ее укрытия. Диана затаила дыхание, сливаясь с тенью, ее пальцы невольно сжались в кулаки, готовые к рывку или удару. Она не собиралась повторять судьбу священников, чьи тела лежали перед ней, как немые свидетели всего произошедшего здесь.

Факел в руке солдата затрещал громче, бросив отблеск туда, где она пряталась. Свет скользнул по колонне, осветив ее край, и Диана замерла, чувствуя, как холодный пот стекает по шее, оставляя липкий след. Ее капюшон, темный и плотный, скрывал лицо, а тень колонны укрыла остальное, но каждый миг казался вечностью, растянутой до предела. Стражник остановился, его взгляд задержался на месте, где она пряталась, и ей показалось, что он вот-вот заметит ее — тень дрогнула, как будто выдала ее. Но мрак сыграл ей на руку — он нахмурился, покачал головой и прошел мимо, пробормотав что-то невнятное, похожее на проклятие или молитву. Диана медленно выдохнула, ее грудь сжалась от напряжения, а легкие горели от сдерживаемого воздуха.

Командир, остановившись у алтаря, махнул рукой, его голос был резким, как удар хлыста:

— Уходим. Тут ловить нечего — все мертвы. Надо звать подмогу, пока не поздно, пока эта тьма не пошла дальше.

Стражники развернулись и медленно направились к выходу. Они бросали настороженные взгляды на руины, словно ожидая, что тьма оживет и набросится на них из углов, их шаги были тяжелыми, но торопливыми. Диана не шевелилась, пока их силуэты не растворились в проеме дверей, а тяжелая створка не закрылась с протяжным скрежетом, отрезав ее от внешнего мира. Она выждала еще несколько ударов сердца, прислушиваясь к тишине, повисшей в зале, тяжелой и гнетущей, как предвестие бури, которая уже собиралась над городом. Только тогда она решилась выбраться из укрытия, ее ноги устали от напряжения, но разум был ясен, холоден и остёр: теперь каждая минута была на счету. Ей нужно добраться до конюшни, где ждал Ворон, и выбраться из Вальдхейма, пока Совикус не перекрыл все пути, пока слуги Моргаса не нашли ее.

Выйдя из храма через боковой проход, Диана ощутила, как осенний ветер хлестнул ее по лицу. Холодный и резкий, пронизывающий до костей, он нес с собой запах сырой земли и увядающих листьев. Сумерки опустились на Вальдхейм, окрасив дома и мостовые в тревожные темные тона — серый, багровый, черный, — они сливались в мрачной симфонии упадка. Церковная площадь, некогда полная голосов торговцев, смеха детей и света фонарей, теперь лежала в зловещем безмолвии, ее камни блестели от росы, как слезы давно покинутого мира. Где-то вдалеке завывал ветер, раскачивая одинокий фонарь, чей скрип звучал как предсмертный стон, а его слабый свет отбрасывал длинные тени, извивающиеся, как щупальца тьмы.

Но прежде, чем направиться к конюшне, Диана замерла, ее взгляд метнулся к темной громаде замка, возвышавшегося над городом, как молчаливый страж, чьи стены хранили ее прошлое. Кинжал. Тот самый кинжал, который подарил ей Роберт, с узором из листьев, вырезанным на рукояти, лежал в ее комнате, в резном сундуке у окна. «Оружие — это для защиты, принцесса», — снова в памяти звучали его слова, теплые и твердые, как сталь из его кузницы. Она не могла уйти без него. Этот кинжал был не просто оружием — он был частью ее, частью Роберта, частью света, и этот свет она должна была нести в этой тьме. Оставить его означало предать его память, его жертву. Решение вспыхнуло в ее груди, как искра в ночи, и она, пригнувшись, скользнула в тень ближайшей улочки, ведущей к замковому двору.

Путь к замку был опасен — Совикус усилил охрану, его глаза, скрытые в тенях, следили за каждым уголком Вальдхейма. Но Диана знала эти стены лучше, чем кто-либо. Еще ребенком она играла в тайных коридорах, пряталась в заброшенных галереях, где эхо ее смеха звенело под сводами. Теперь эти воспоминания стали ее оружием. Она выбрала старую тропу — узкую, заросшую плющом дорожку, петлявшую вдоль внешней стены замка, где плющ цеплялся за камни, как зеленые когти, скрывая ее силуэт. Двигаясь бесшумно, она прислушивалась к каждому звуку: далекому лаю собак, скрипу ставен, шагам патрулей, которые гулко разносились по мостовой. Ее плащ сливался с мраком, а капюшон скрывал лицо, но сердце колотилось так громко, что она боялась, как бы его стук не выдал ее.

У стены замка, где плющ был особенно густым, Диана остановилась, ее пальцы пробежались по холодному камню, ища знакомый выступ. Там, за завесой листвы, скрывалась потайная дверь — узкая, почти незаметная, ведущая в нижние коридоры замка. Когда-то ее показал отец во время одной из их игр и смеясь говорил: «Даже принцессы должны знать пути отступления». Теперь этот путь стал ее спасением. Она надавила на камень, и с тихим скрипом, заглушенным ветром, дверь поддалась, открыв темный проход, пропитанный запахом сырости и старого дерева. Диана скользнула внутрь, прикрыв за собой створку, и тьма сомкнулась вокруг нее, как объятия старого друга.

Коридоры замка были лабиринтом теней, где слабый свет факелов, висевших на стенах, отбрасывал блики на камни. Она двигалась быстро, но осторожно, ее шаги были легкими, как у кошки, избегая скрипучих досок и луж, блестящих на полу. Ее комната находилась в западном крыле, на третьем этаже, и путь туда вел через старый зал для слуг, где в такое время редко кто появлялся. Но риск все равно был велик — стража Совикуса могла рыскать по коридорам, а его магия, как шептались горожане, видела даже сквозь стены. Диана прижималась к стенам, сливаясь с тенями, ее дыхание было едва слышным, а каждый шорох заставлял ее замирать, вслушиваясь в тишину.

Добравшись до лестницы, ведущей к ее покоям, она остановилась, услышав голоса — низкие, приглушенные, но полные тревоги. Двое стражников стояли у входа в зал, их силуэты вырисовывались в свете факела, алебарды поблескивали, как клыки хищника. Они говорили о храме, о крови, о приказе Совикуса найти девчонку. Диана ждала, пока их голоса не стихли, а шаги не удалились в сторону главного зала. Только тогда она рванулась вверх по лестнице, ее ноги скользили по истертым ступеням, но она не останавливалась, подгоняемая страхом.

Комната встретила ее холодом и тишиной. Лунный свет, пробивавшийся сквозь узкое окно, падал на пол, высвечивая пыль, танцующую в воздухе. Резной сундук у окна стоял нетронутым, его деревянная крышка покрылась тонким слоем пыли — Диана запрещала слугам прикасаться к нему. Она опустилась на колени, ее руки тряслись, открывая крышку. Внутри, среди сложенных тканей и старых писем, лежал кинжал — его лезвие тускло блеснуло в лунном свете, а узор из листьев на рукояти, вырезанный рукой Роберта, казался живым, как воспоминание о его тепле. Она взяла его, ощутив холод металла, но в этом холоде была сила — сила кузнеца, который верил в нее. Диана засунула кинжал за пояс, прикрыв его плащом, и на миг закрыла глаза, шепча: «Я найду тебя, отец».

Ее взгляд скользнул по комнате, и на столике у кровати, в пятне лунного света, блеснуло что-то еще — маленькое круглое зеркало в резной серебряной оправе, подаренное торговцем Сальвио на ярмарке. Его теплый смех, когда он вручал ей этот подарок, звенел в ее памяти: «Оно покажет тебе истину, если ты осмелишься заглянуть глубже». Она протянула руку, чтобы взять его, но снаружи послышались шаги — тяжелые, быстрые, приближающиеся. Сердце сжалось, пальцы замерли в дюйме от зеркала. Времени не было. Она отступила, бросив последний взгляд на мерцающий металл, отражающий ее лицо, искаженное страхом и решимостью. «Прости, Сальвио», — мелькнула мысль, полная горечи, но шаги становились громче, и она не могла позволить себе задержаться.

Диана метнулась к окну, распахнула его и перелезла через подоконник, цепляясь за плющ, обвивающий стену. Холодный ветер ударил в лицо, но она спускалась быстро, ее пальцы цеплялись за лианы, а ноги искали опору в трещинах камня. Зеркало осталось лежать на столике, одинокое в лунном свете — еще одна утрата, которая легла на ее плечи. Добравшись до земли, она пригнулась и растворилась в тенях, ее сердце колотилось, но кинжал, прижатый к боку, был как якорь, дающий ей силы двигаться дальше.

Теперь путь лежал к конюшне. Она нырнула в боковую улочку, ведущую к задним кварталам города, ее ноги скользили по влажной мостовой, покрытой опавшими листьями, но она заставляла себя двигаться тихо, держась теней, сейчас они тянулись вдоль стен, как ее последние союзники.

В этот час улицы должны были опустеть — горожане прятались по домам, боясь ночных патрулей, которые стали строже с тех пор, как Совикус в отсутствие короля захватил власть в свои цепкие руки. Но стража не дремала, их шаги гулко разносились где-то вдали, смешиваясь с криками и звоном металла. Диана прижималась к стенам, избегая открытых мест, где свет фонарей мог выдать ее силуэт, ее плащ сливался с мраком, как часть ночи. Каждый звук — скрип ставни, шорох листвы под ветром, далекий лай собаки — заставлял ее вздрагивать, нервы были натянуты до предела, как струны арфы перед разрывом. Сердце колотилось так сильно, что казалось, будто оно вот-вот разорвет грудную клетку, а холодный воздух обжигал легкие, смешиваясь с запахом сырости и гниющих листьев, устилающих улицы, как ковер смерти.

Она миновала несколько узких переулков, держась подальше от главных улиц, где могли рыскать патрули Совикуса, их факелы мелькали в ночи, как глаза хищников. Ее путь лежал через заброшенные дворы и заросшие тропинки.

Пройдя еще несколько дворов, она приблизилась к центральной улице. Оттуда уже был виден путь к конюшне, примыкавшей к замку, ее деревянные стены высились в темноте, как последний рубеж. До слуха донеслись обрывки голосов — взволнованных, торопливых, полных страха. Всполохи факелов мелькнули на стенах домов, бросая длинные, извивающиеся тени, те казались живыми, готовыми ожить и схватить ее. Диана замерла за брошенной телегой, присев на корточки, ее плащ сливался с темнотой, как часть мрака. Мимо пробежали двое стражников, их плащи развевались на ветру, а хриплые голоса, выдавали их ужас. Она уловила обрывки их фраз: «Храм… кровь повсюду… стража ищет кого-то…» Их шаги стихли, растворившись в ночи, но слова оставили в ее груди холодный ком, и он сжимал сердце, как тиски.

Отдышавшись, Диана вышла из укрытия и ускорила шаг, скользя по переулкам, ее ноги ныли от напряжения, каждый мускул дрожал от усталости, но она гнала себя вперед, подгоняемая страхом. Мысли ее кружились вокруг одного: успеть к Ворону, не попавшись. Она знала, что Совикус не остановится — его тень уже легла на Вальдхейм, его магия проникла в каждый уголок города, а воля сжимала горожан, как невидимые цепи. Храм Люминора был лишь первым шагом его плана, а она — ключом, который он жаждал заполучить, как Тенебрис сказала той ночью. «Ключ… Но к чему?» — думала Диана, чувствуя, как страх смешивается с гневом. Она ощущала их взгляды — не только Совикуса, но и чего-то древнего, шепчущегося в тенях следовавшего за ней из глубин бездны.

Наконец впереди показалась знакомая изгородь конюшни, ее деревянные балки высились в темноте, как стражи на посту, охранявшие ее последнюю надежду. Ворота были слегка приоткрыты, и сквозь щель пробивался слабый свет фонаря, вот-вот готовый погаснуть. У входа маячила хрупкая фигура, закутанная в потертый плащ, он слабо колыхался на ветру. Диана пригляделась и узнала Гаральда — юного конюха с растрепанными светлыми волосами, которые развевались, как пшеница на ветру. Мальчишка зябко ёжился, обхватив себя руками, и вздрагивал от каждого порыва холодного воздуха, его лицо, бледное и напряженное, выдавало тревогу, но в глазах горела искренняя преданность, тронувшая ее сердце.

Увидев ее, он встрепенулся, глаза его расширились от удивления, и он подбежал ближе, заикаясь от волнения:

— Госпожа… вы… вы здесь?

— Тсс, Гаральд, — Диана приложила палец к губам, ее взгляд метнулся по сторонам, проверяя, нет ли чужих глаз или ушей в темноте. — Тебя не видели?

Он затряс головой, сглотнув ком в горле, его голос выдал его страх:

— Нет, я один… Но ходят слухи, что в храме что-то страшное. Солдаты бегают по улицам, кричат о какой-то тьме, которая пожирает всё.

Диана горько усмехнулась про себя. Он не знал всей правды — и слава Люминору за это. Гаральд был простым мальчишкой, сыном конюха, он помогал ей с Вороном с тех пор, как научился держать в руках уздечку. Она вспомнила, как он, будучи еще совсем малышом, бегал за ней по конюшне и смеялся, когда Ворон тыкался мордой в его ладони. Его невинность была единственным светлым пятном в этой ночи, и она не хотела, чтобы тьма коснулась его.

— Мне нужно уехать. Немедленно. «Поможешь?» —спросила она, ее голос был тверд, но в нем была нотка отчаяния, и она выдавала ее страх.

Мальчик побледнел еще сильнее, его худые плечи напряглись, но он кивнул, стиснув кулаки, как будто собирая всю свою смелость:

— Конечно, госпожа.

Он повел ее внутрь. В конюшне было теплее, чем снаружи, воздух пах сеном, кожей и лошадиным теплом, оно на миг согрело ее замерзшие руки. Животные фыркали, стучали копытами, их силуэты двигались в полумраке, но Ворон выделялся среди них. Черный как смоль жеребец беспокойно перебирал ногами, бил копытом по доскам, словно чувствовал ее тревогу еще до того, как она вошла. Его грива, блестящая и гладкая, отливала серебром в слабом свете фонаря, а глаза, глубокие и умные, смотрели прямо на нее, как будто видели ее душу. Диана подошла к нему, провела рукой по его теплой шее, ощущая, как напряжение в груди чуть ослабло, как знакомое тепло пробилось сквозь холод страха. Ворон склонил голову, ткнувшись мордой в ее плечо, и она на миг закрыла глаза, чувствуя мимолетное утешение среди этого хаоса.

— Я оседлал его, — тихо сказал Гаральд, теребя край плаща, его пальцы нервно подергивались. — Думал, вы придете сегодня. Он весь день неспокоен, будто чуял беду, рвался из стойла.

Диана благодарно улыбнулась, ее взгляд смягчился, проверяя седло и поводья. Все было готово — уздечка затянута, подпруга подогнана, как будто он знал, что от этого зависит ее жизнь. Она накинула капюшон плаща, скрывая лицо в его тени, и достала из кармана три золотые монеты, тускло блеснувшие в свете фонаря, как последние искры света в ночи.

— Возьми. — Она вложила их в ладонь мальчишки, ее пальцы на миг задержались на его холодной руке, передавая ей свое тепло. — Спрячь. И уходи из города — ты тоже будешь в опасности.

— Спасибо, госпожа, — прошептал он, сжимая монеты так, будто они были его спасением, его голос был полон благодарности. — Езжайте осторожно.

Диана кивнула и уже собралась вывести Ворона за ворота, как снаружи раздался стук копыт по мостовой — тяжелый, быстрый, приближающийся, как гром перед молнией. Она замерла, кровь похолодела в жилах, ее рука невольно сжала поводья до боли, оставляя белые следы на коже. «Солдаты?» — мелькнула мысль, острая и холодная. Прятаться было поздно, тени конюшни не укроют ее от глаз Совикуса. Она вывела коня во двор, сердце заколотилось быстрее, ее взгляд метнулся к темноте, откуда доносился звук. Перед ней возник отряд — три всадника в темных доспехах, их кони фыркали, пар от дыхания поднимался в холодном воздухе, как очертания призрака. Но один из них, заметив ее, подавил улыбку, и Диана прищурилась, различив знакомые черты под шлемом.

Это был Дмитрий — широкоплечий воин с рассеченной бровью, чье суровое лицо она знала с детства, когда он служил ее отцу, Всеволоду, на учениях и в походах. За ним следовали двое его товарищей — старые гвардейцы короля, чьи шлемы скрывали усталые, но верные глаза, которые еще не угасли под давлением Совикуса. Их преданность Всеволоду была ее спасением в эту ночь, как маяк в бурю. Дмитрий подъехал ближе, понизив голос до шепота, его взгляд метнулся по сторонам, проверяя, нет ли чужих глаз:

— Принцесса, — он оглянулся еще раз, его голос был тихим, но твёрдым, как сталь его доспехов. — Мы слышали о храме. Там тьма и кровь. Вас видели, когда вы шли туда. Совикус приказал найти вас и привести. Город закрыт — никого не выпускают.

— Я знаю, — Диана сжала зубы, ее пальцы крепче стиснули поводья, голос дрогнул от гнева и страха. — Но я должна уйти, пока он не… пока тьма не забрала меня, как Роберта.

Она не договорила, но Дмитрий понял, его взгляд стал твердым, как клинок на его поясе. Она вспомнила его голос, отдающий команды на учениях отца, его руки, которые поднимали ее с земли, когда она упала с коня в детстве. Теперь он рисковал всем ради нее, и от этого ее сердце сжалось.

— Следуйте за нами, — велел он негромко, его голос был спокоен. — Мы выведем вас.

Стражники развернули коней, окружив ее плотным кольцом, их движения были быстрыми, но точными. Один из них, с длинным шрамом на щеке, жестом указал ехать между ними, его глаза под шлемом сверкнули верностью. Это был риск, но и лучший шанс, что у нее был. Они выехали на ночную улицу, держась уверенно, словно конвоируя пленницу, их доспехи звенели в тишине. Если кто-то из горожан или патрульных заметит, вряд ли заподозрит подвох — Дмитрий и его люди выглядели как часть машины Совикуса, исполняющие его приказ, их лица были суровы, как у тех, кто давно привык повиноваться. Диана опустила голову, позволяя капюшону скрыть лицо, и доверилась их плану, ее сердце билось в такт стуку копыт.

Так они добрались до городских ворот — тяжелых, обитых железом, которые возвышались над дорогой, как стражи последнего рубежа, их темные силуэты вырисовывались на фоне звездного неба. На стенах маячили тени часовых с луками, их фигуры вытягивались в свете факелов, бросая зловещие узоры на камни, как когти тьмы. Обычно у ворот дежурили люди Совикуса — холодные, безжалостные, с глазами, которые признавали только его силу, его власть. Но этой ночью их, видимо, отозвали в город для поисков, оставив лишь двоих новичков — молодых, неопытных, растерянных, чьи руки нервно лежали на рычагах механизма ворот, а взгляды метались, как у загнанных зверей.

Увидев отряд во главе с Дмитрием, они не стали задавать вопросов, их лица побледнели от страха перед его суровым взглядом. Один из них, худощавый парень с веснушками, кивнул и потянул за цепь, его руки с силой с силой нажали на механизм. Ворота заскрипели, их ржавый стон разнесся в ночи, как крик умирающего зверя. Створка медленно отворилась, открывая путь в темноту за стенами, где звезды мерцали, как далекие маяки надежды. Диана затаила дыхание, ее пальцы сжали поводья Ворона, готовясь к рывку, а тело напряглось, как перед прыжком.

За воротами пахнуло свежестью полей, ночное небо раскинулось над головой — ясное, холодное, усыпанное звездами, они сияли, как осколки света в бесконечной тьме. Ворон шагнул вперед, его копыта глухо стукнули по земле, и Диана оказалась за чертой Вальдхейма, ее грудь сжалась от облегчения и тревоги. Стражники выехали следом, но лишь на несколько сотен метров, их кони остановились у края дороги. Дмитрий развернул коня, его взгляд встретился с глазами Дианы, и он тихо произнес:

— Прости, принцесса, дальше мы не можем. Вернемся, чтобы не навлечь подозрений. Пусть свет хранит вас, как хранил вашего отца.

— Спасибо… всем вам, — выдохнула Диана, чувствуя, как горло сжимает от благодарности и горечи, ее голос дрогнул. Она посмотрела в глаза Дмитрия, затем на его товарищей, и в их взглядах увидела ту же верность и жажду жизни, какая когда-то сияла в глазах Всеволода, ее отца, чье имя было ее надеждой.

Стражники поклонились, их силуэты растворились в темноте, оставив ее одну на дороге, как только топот копыт стих. Она оглянулась: вдали над стенами Вальдхейма мерцали огни факелов, похожие на темно-рыжие звезды, горевшие в ночи, но над городом витала грозная тень — Моргас и его слуги уже начали свою игру, их когти впивались в каждый уголок, каждую душу. За спиной послышался шорох — не ветер, а что-то живое, крадущееся в темноте, шепот теней, которые следовали за ней. Диана знала: они не отпустят ее так легко. Но она вернется. И тогда битва за этот мир начнется по-настоящему.

Пока же она была свободна. Свободна, чтобы найти отца и тех, кто встанет с ней против тьмы, которая пожирала все, что она любила. «Отец… где ты? Говорят, Моргенхейм пал под тенями. Теперь такие же тени поглотили храм. Если Моргас добрался до тебя, я должна тебя спасти», — подумала она, ее решимость вспыхнула, как огонь в ночи. Ворон, ощутив ее волю, фыркнул и рванулся вперед галопом, его копыта загрохотали по земле, как барабаны войны, зовущий вперед. Холодный ветер хлестал по лицу, врываясь под капюшон, но в глазах Дианы горел огонь — огонь надежды и мимолетной свободы, и он давала ей силы для грядущей битвы.

Она уносилась прочь, оставляя позади руины храма и отголоски ужаса, цепляющиеся за ее разум, как когти. Но в глубине души она чувствовала: тени не отступят. Их шепот проникал в ее мысли, их когти ждали момента, чтобы схватить. Скоро ей придется встретиться с Совикусом, а также силой, сломившей Роберта и поглотившей свет Люминора. И эта встреча определит судьбу не только ее, но и всего Альгарда — королевства, которое уже трещало под натиском тьмы, как корабль перед штормом, не знающим пощады.

Над этим царством вечного мрака возвышалась крепость Тенебрис — исполинское сооружение, воплощение неизбежной судьбы, высеченное из черного обсидиана, который казался осколками погибшего мира. Ее стены, гладкие и холодные, отражали звезды, превращая их в багровые искры, пляшущие на грани реальности и кошмара, словно души, пойманные в вечном плену. Шпили крепости, острые и угрожающие, пронзали небо, как когти дракона, вцепившегося в саму вечность, их вершины были увенчаны шипами, мерцающими, как застывшие молнии, добавляя пейзажу еще больше безысходности. Здесь не было места теплым краскам или мягким линиям — лишь бесконечные оттенки черного, серого и багрового переплетались в мрачной гармонии, отражая холодную, непреклонную душу своей хозяйки. Ветер, гуляющий между утесами, выл, как раненый зверь, но даже его голос тонул в гнетущей тишине, ведь она правила этим местом.

Внутри крепости залы были пропитаны зловещей роскошью, она подавляла и завораживала. Узкие коридоры, выложенные черным мрамором с кроваво-красными прожилками, освещались дрожащим светом факелов, чьи языки пламени отбрасывали на стены длинные, извивающиеся тени, похожие на призраков, танцующих в вечной агонии. По этим проходам бесшумно скользили слуги Тенебрис — фигуры в длинных плащах, сотканных из мрака, и они казались продолжением самой тьмы. Их лица скрывались под глубокими капюшонами, а глаза, если они вообще существовали, излучали лишь холодную, безжизненную покорность. Каждое их движение было точным, выверенным до совершенства, ибо малейшая ошибка могла вызвать гнев богини — наказание, которое было страшнее смерти, превращая их в тени, лишенные даже памяти о прошлом. Они не говорили, не дышали, не жили в привычном смысле — они были ее волей, ее глазами, ее руками, воплощенными в безмолвной преданности, она не знала ни сомнений, ни жалости.

В самом сердце крепости раскинулся тронный зал — пространство, где время и свет теряли всякий смысл, растворяясь в бесконечной пустоте. Высокие колонны, выточенные из кости и обсидиана, тянулись к сводчатому потолку, он исчезал в темноте, где звезды, нарисованные на фресках, мигали, как последние вздохи умирающего мира. Пол был усеян мелкими осколками костей, хрустящих под ногами и напоминающих о жертвах, чьи жизни стали основой этого места. В центре зала возвышался трон Тенебрис, вырезанный из костей неведомых существ — не просто сиденье, а символ ее абсолютной власти. Его подлокотники были украшены лицами, застывшими в безмолвном крике — души ее врагов, чьи страдания навечно вплелись в его форму. Каждая трещина, каждый изгиб рассказывал историю боли и триумфа, напоминая всем, кто входил сюда, Тенебрис не просто правит — она владеет, поглощает, подчиняет.

На этом троне восседала сама Тенебрис, величественная и безжалостная, окутанная черным шелком, он сливался с тенями зала, делая ее частью мрака. Ее фигура была неподвижна, как статуя, высеченная из ночи, но излучала мощь, от которой воздух дрожал, как перед бурей. Лишь глаза — два пылающих багровых огня — выдавали ее присутствие, пронизывая тьму с холодной ясностью, которая могла разглядеть даже самые глубокие тайны. Перед ней стояли трое ее союзников — вестники разрушения, каждый из которых воплощал особый аспект мрака, питающий их силу. Они явились на ее зов без промедления, объединенные единой целью — освободить Арта, бога смерти, заточённого в Ловце Душ, и низвергнуть светлых богов, они и так долго держали мир в своих слабых, дрожащих руках.

— Наконец-то! — прогремел Моргас, бог хаоса, разрывая тишину зала своим голосом, подобным эху тысячелетних битв. Его слова отразились от стен, заставив факелы дрогнуть, а тени на мгновение сжаться, как от страха. Сегодня он предстал в облике грозного воина, чье лицо пересекал глубокий шрам, тянувшийся от виска до подбородка, а глаза пылали первобытной яростью, способной сокрушить горы. В правой руке он сжимал массивный двуручный меч, его рукоять была оплетена цепями, а лезвие излучало мрачную силу, откликаясь на его гнев слабым гудением, как живое существо. — Чем быстрее мы начнем, тем скорее эти жалкие светлые боги падут перед нами! Их храмы обратятся в пепел, а последователи — в прах!

Заркун, бог зависти, шагнул вперед, расправив крылья из черного огня — они трещали, как сухие ветви в пламени, отбрасывая багровые блики на пол. Его кожа, черная и блестящая, казалась сделанной из угля, а вместо волос клубился дым, придавая ему демонический, почти призрачный вид. Глаза Заркуна горели желтым светом, в них читались азарт и холодная расчетливость, которая делала его опаснее любого зверя. Он обвел взглядом собравшихся, его губы искривились в усмешке.

— Я чувствую их страх, их сомнения, — прошипел он, его голос был острым, как лезвие, и ядовитым, как ветер с болот. — Смертные уже на грани. Хротгар на севере жаждет трона Всеволода, его душа отравлена моим шепотом. Нужно лишь подтолкнуть их дальше, превратить их слабости в наше оружие. Они сами отдадут нам свои души, не подозревая, о том кому служат.

Рядом с Заркуном стоял Некрос, бог разложения, чья фигура воплощала саму смерть. Его тело, бледное и почти прозрачное, казалось сотканным из костей, обтянутых тонкой сизой кожей, потрескавшейся на суставах, обнажая серый прах. Под рваным плащом шевелились тени поглощенных душ, их слабые стоны и скрежет наполняли воздух зловещей мелодией, которая резала слух. Он медленно поднял руку, указав костлявым пальцем в пустой угол зала, где тени сгустились, как будто откликнувшись на его волю.

— Надо торопиться, — произнес он, его голос был тихим, но резал слух. — Арт все еще заточён в Ловце Душ. Без него наши планы — лишь пепел на ветру. Если мы не освободим его, светлые найдут способ нас остановить. Их священники еще цепляются за веру, как тот, который бежал из Моргенхейма.

Тенебрис выслушала их, не шелохнувшись. Ее пальцы сжали подлокотники трона, и багровый свет в ее глазах вспыхнул ярче, отражая ее волю, и та была глубже их гнева и амбиций. Она подняла голову, и ее голос — надменный, завораживающий, как шепот ночи — заполнил зал, заставив тени замереть в благоговении.

— Не тревожьтесь, братья, — сказала она спокойно, но в ее тоне звучала сила, которая могла разрезать нити самой судьбы. — Все идет по нашему замыслу. Кузнец из Вальдхейма выполнил свою роль — его руки коснулись металла твоего хаоса, Моргас, выковав орудие для Совикуса. Его слабая душа стала моей дверью к храму Люминора, и теперь их храм уничтожен. Жаль, но он не пережил своей участи.

Моргас оскалился, его зубы блеснули в свете факелов, как клыки хищника.

— Совикус уже держит наконечник, — прогремел он, его голос был полон предвкушения. — Черный металл, напитанный моей силой, пробьет защиту титанов у храма Ловца Душ. Скоро он будет готов открыть путь к Арту.

Тенебрис кивнула, ее взгляд скользнул по каждому из богов, проверяя их преданность и готовность следовать ее воле. Она продолжила, ее слова падали, как камни в бездну:

— Вы помните Диану и Всеволода? — продолжила она, не отводя взгляда. — Недавно я протянула им руку помощи. В Моргенхейме я вырвала короля из когтей твоего посланника, Некрос. Всеволод должен жить — пока он нам нужен. Для чего ты направил такую силу, Некрос?

— Я… — начал было Некрос, но Тенебрис не дала ему произнести ни слова. Она подняла руку, и зал замер.

— Не перебивай, — сказала она холодно.

Некрос сжал кулаки, но не осмелился прервать. Тенебрис опустила руку и продолжила, ее слова лились, как яд, медленно обволакивая слух:

— В Вальдхейме девочка стояла среди руин храма, ее глаза были полны страха, когда я вышла из тела кузнеца. Они приняли меня за спасителя, и сами не ведая того идут в ловушку, которую я плету для них.

Смех прокатился по залу, отражаясь от колонн и заставляя пламя факелов дрогнуть. Моргас ударил мечом об пол, и искры брызнули, как капли крови.

— Их глупость безгранична, — прогремел он. — Если они поклоняются светлым богам, то почему бы им не поверить, что мы — их единственное спасение? Мои хаотики уже в разуме Всеволода, шепчут ему о поражении. Он сам приведет нас к дочери!

— Мы заставим их отвернуться от света, — подхватил Заркун, его крылья затрещали, отбрасывая тени на стены. — Их вера — хрупкая иллюзия, готовая рухнуть, Хротгар уже ненавидит Всеволода, его душа гниет от зависти. Когда они поймут, что все потеряно, будет уже слишком поздно.

Тенебрис подняла руку, и смех стих, как будто она одним жестом укротила бурю. Ее взгляд стал глубже, словно она видела сквозь века, вспоминая древние времена, когда мир был юн, а боги еще не разделялись на темных и светлых. Она заговорила, ее голос стал тише, но каждое слово было как удар молота по наковальне:

— Вы помните начало. Когда Эон, великий создатель, сотворил нас всех. Арт и Люминор были первыми, его любимыми детьми. Арт помогал Эону творить звезды, миры, жизнь — он был светом, чистым и непорочным, его сила сияла ярче, чем свет Люминора. Но когда Эон исчез, оставив нас наедине с миром, Арт почувствовал себя преданным. Его сердце отвернулось от света, он увидел его слабость, его ложь — надежду, ломающуюся под тяжестью ответственности. Он решил уничтожить все, что было дорого Эону — людей, богов, порядок. Его ярость была велика, и даже Люминор, Аэлис и Валериус не смогли его одолеть. Они заточили его в Ловце Душ, мече, крадущем души, даже божественные. И ключом к его плену стал Алекс, смертный, его душа была напитана силой Эона, частица этой крови течет теперь в жилах Дианы.

Она замолчала, позволяя словам осесть в сознании богов. Ее глаза встретились со взглядом Моргаса, и в них мелькнула тень предупреждения, холодная и острая.

— Мы не просто освобождаем Арта, — продолжила она, ее голос стал глубже, как рокот земли. — В прошлый раз его ярость чуть не уничтожила мироздание, обратив звезды в пыль, а миры — в пустоту. Мы должны направить его, показать, разрушение — не путь. Мир нужно перестроить по нашей воле, а не обращать в пепел. Но если он выберет уничтожение, его сила станет нашей проблемой. До его пробуждения мы должны подготовить его… и этот мир. Диана — потомок Алекса. Она наш ключ. Ее душа — нить, которая может открыть Ловец Душ.

Заркун шагнул ближе, его крылья из черного огня затрещали громче, отбрасывая багровые блики на колонны.

— Значит, мы запутаем ее разум? — спросил он, его голос был полон насмешки и жадности. — Превратим ее в марионетку, и она сама откроет нам путь?

— Именно, — ответила Тенебрис, ее губы дрогнули в холодной улыбке, и она не обещала милосердия. — Светлые боги слабы, их идеалы — ложь. Серафим пал в Вальдхейме, его храм обратился в прах, но священник Андрей жив, и его вера — слабая искра, которая может разгореться в пламя. Диана и Всеволод сами придут к нужному выводу: тьма — их единственный путь. Мы лишь сломим их волю, направим их.

Моргас усмехнулся, подняв вверх меч в руке.

— Это будет кошмар, достойный легенд, — прогремел он, его голос заглушил шепот других богов. — Мы заберем их души, выжжем их веру, мы уничтожим их надежду, а когда они будут сломлены, наша победа станет неизбежной!

Некрос выступил вперед, его кости скрипнули, а души под плащом задрожали, издавая слабый стон, режущий слух.

— Но время уходит, — прошептала Тенебрис, ее голос был завораживающим и одновременно зловещим. — Светлые боги не спят. Твой посланник, Некрос, чуть не испортил все в Моргенхейме, и теперь Андрей знает о нас больше, чем должен. Если они узнают о наших планах, то ударят первыми.

Тенебрис подняла взгляд, ее глаза сверкнули, словно раскаленные угли в ночи, и воздух в зале стал тяжелее, как перед грозой.

— Оставьте спешку, — отрезала она, ее тон был властным и непреклонным. — Мы не играем на скорость, времени у нас полно. Совикус — твой верный пес, Моргас, он чувствует силу хаоса в своих руках и ждет, когда твои хаотики найдут храм. Всеволод почти сломлен, но священник Андрей мешает. Устрани его, Некрос. Он не должен добраться до Вальдхейма и объединить свою веру с силой Дианы. Если они станут едины, их свет может противостоять нам.

Некрос кивнул, его пальцы сжались, и души под плащом завыли громче.

— Я пошлю нового посланника, — прошептал он. — Он не оставит от священника даже воспоминаний.

Моргас поднял меч, его лезвие сверкнуло в свете факелов, отражая багровый свет глаз Тенебрис.

— А я займусь Всеволодом, — прогремел он, его голос был полон ярости. — Мои хаотики сломят его разум, превратят его в тень самого себя. Он сам приведет нас к дочери, думая, что спасает ее.

Заркун рассмеялся, его смех был сухим, как шелест осенних листьев, и острым, как когти хищника.

— Хротгар скоро пойдет в наступление, — сказал он, его глаза вспыхнули желтым светом. — Пусть король возненавидит светлых богов за их молчание, за их слабость. Пусть жаждет нашей силы, нашей свободы.

Тенебрис вернулась к трону, ее шаги были бесшумными, но каждый из них отдавался в зале, как удар судьбы, которая приближалась неотвратимо. Она села, ее пальцы коснулись лиц на подлокотниках, и слабый стон вырвался из их каменных уст, как эхо давно забытой боли. Ее глаза встретились с глазами союзников, и в них мелькнула тень чего-то большего, чем просто жажда власти — тень сомнения, она скрывала ее даже от себя.

— Мы не просто побеждаем, — сказала Тенебрис, ее голос стал глубже. — Мы переписываем его. Эон оставил нас, но мы не исчезнем. Я спасла Всеволода не только ради плана Моргаса, но и ради себя. Если Арт разрушит все, как в древности, моя тьма исчезнет вместе со светом. Мы станем новым равновесием, где свет будет служить нам, а не править. Идите, братья, и сделайте так, чтобы свет пал.

Тени в зале сгустились, факелы дрогнули и погасли, погружая пространство в густой мрак. Моргас, Некрос и Заркун исчезли, растворившись в темноте, как призраки, возвратившиеся в бездну. Тенебрис осталась одна, ее фигура замерла на троне, а багровый свет ее глаз угас, оставив лишь слабые искры, дрожащие в пустоте. Она откинулась назад, ее пальцы скользнули по трону, и тени закружились вокруг нее, шепча слова, которые она не хотела слышать.

В глубине ее сознания шевельнулось сомнение, холодное и острое. Она знала Арта лучше других — его ярость, его ненависть, его слепую жажду разрушения, у которой не было границ. Если он выберет уничтожение, а не власть, даже она не сможет его остановить. И тогда равновесие, о котором она говорила, рухнет, погребая под собой всех — и свет, и тьму, и ее саму. Война богов началась, но исход ее был скрыт даже от богини тьмы, чья сила держала этот мир в своих холодных руках.

Внутри святилища царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь редким треском угасающих свечей, чьи слабые огоньки дрожали в бронзовых подсвечниках вдоль стен. Высокий свод потолка терялся в полумраке, расписанные золотыми звездами фрески, изображавшие триумф Люминора, теперь казались тусклыми, словно их свет угасал вместе с верой тех, кто искал здесь убежища. Воздух был пропитан запахом воска, сырости и чего-то еще — тонкого, едкого аромата тлена, пробиравшегося сквозь каменные щели, как дыхание самой смерти.

Король Всеволод стоял у алтаря, его высокая фигура в бордовом плаще отбрасывала длинную тень на мраморный пол. Его седые волосы, собранные в тугой хвост, блестели в слабом свете, а глубокие глаза цвета морской бездны были полны напряжения. Он сжимал рукоять меча, висящего на поясе, пальцы побелели от силы, с которой он стискивал холодный металл. Каждый момент в этом месте казался вечностью, каждый звук — предвестием новой угрозы. Рядом с ним священник Андрей держал в руках символ Люминора — деревянный диск с вырезанным солнцем, чьи лучи слабо мерцали, как угасающая надежда. Его лицо, обычно спокойное и мудрое, теперь было напряженным, глаза выдавали внутреннюю борьбу между верой и отчаянием. Он знал, что даже свет Люминора, который он так отчаянно пытался призвать, был здесь слаб, почти бессилен против сгущающейся за стенами тьмы.

— Что делать дальше, Андрей? — голос Всеволода прозвучал сухо, но в нем чувствовалась решимость, закалённая годами правления и войн. Он не мог позволить себе слабость — не здесь, не сейчас, когда его люди смотрели на него, ожидая спасения.

Андрей поднял взгляд к алтарю, его пальцы невольно сжали символ сильнее. Каменный стол, высеченный из цельного куска мрамора, был покрыт тонким слоем пыли, а золотые узоры на его краях потускнели, как будто само время отвернулось от этого места.

— Мы должны найти способ выбраться отсюда, — ответил он, его голос был тихим, но твердым. — Выход есть, я уверен. Но он скрыт. Эти темные силы… они предугадывают каждый наш шаг, словно знают нас лучше, чем мы сами.

У дверей святилища стояли верные воины короля — Валрик, Гримар и молодой Ярослав. Закалённые в боях, Гримар и Валрик не выказывали страха, их лица были словно высечены из камня, но в глазах мелькала тень тревоги. Их доспехи, покрытые вмятинами от недавнего боя, слабо поблескивали в свете свечей, а руки крепко сжимали оружие — мечи, булаву и топор. Они стояли настороже, прислушиваясь к звукам за стенами: глухому скрежету, шороху, который напоминал шаги сотен ног, и низкому гулу, поднимающемуся из глубин земли. Их задача была ясна — защищать короля любой ценой, но даже они начинали понимать, что враг, с которым они столкнулись, не подчиняется законам привычного мира.

— Мы не можем оставаться здесь, — прошептал Гримар, шагнув ближе к Андрею. Его голос был хриплым, а в глазах горела тревога, редкая для этого сурового воина. — Еще одна ночь — и мы станем частью этого кошмара. Эти твари… они не остановятся.

В тени, у стены, сидела Марта, крепко прижимая к себе сына Томаса. Ее темные волосы выбились из-под платка, а лицо, бледное и измождённое, было искажено страхом. Она была простой жительницей Моргенхейма, женой кузнеца, чья жизнь до недавнего времени сводилась к заботам о доме и детях. Теперь ее мир рухнул, и все, что у нее осталось, — это мальчик, дрожащий в ее объятиях. Она не могла скрыть ужаса, проникающего в ее голос каждый раз, когда она пыталась заговорить.

— Мы не можем остаться здесь, — ее голос дрожал. — Мы умрем, как все те, кого они забрали. Я знаю, вы воины, но даже вам, возможно, не сдержать этих тварей.

Ее голос разнесся по святилищу, и на миг все замолчали, поглощенные ее страхом, отражающим их собственные сомнения. Рядом с ней стояли трое других выживших — Лора, Эдгар и Финн. Лора с жестким лицом сжимала в руках деревянный круг, отчего пальцы побелели от напряжения. Ее глаза горели надеждой — единственным, что еще держало ее на ногах. Эдгар, старик с длинной седой бородой, опирался на кривой посох, его взгляд был мутным, но внимательным. Финн, молодой парень с растрепанными светлыми волосами, нервно теребил край своей рваной рубахи, его лицо было покрыто грязью и сажей.

— В старой части деревни есть несколько скрытых переходов, — заговорила Лора, ее голос был твердым, несмотря на усталость. — Но сейчас они, вероятно, ведут прямо во тьму. Мы не можем идти туда… Однако я уверена: в самой церкви есть что-то, что поможет нам выбраться.

Все обернулись к ней, и Марта кивнула, соглашаясь. Она тоже цеплялась за эту мысль, как за последнюю соломинку. Ее рука сжала плечо Томаса, и мальчик поднял голову, его глаза, красные от слез, отразили ее страх.

— А если это ловушка? — спросил Эдгар, его голос был низким и хриплым. Он обвел взглядом темные углы святилища, словно ожидая, что тени вот-вот оживут.

— Мы не знаем, — ответила Лора, шагнув к стене у алтаря. — Но другого выбора у нас нет.

Она остановилась, внимательно осматривая каменную кладку. Ее пальцы скользнули по неровной поверхности, и она нахмурилась.

— Я заметила это, когда мы только пришли сюда, — продолжила она. — За местом, где священник читал проповеди, есть что-то странное. Оно не вписывается в остальную архитектуру. Может, это выход.

Внезапно тишину разорвал резкий звук — возле двери Ярослав ткнул пальцем в сторону массивной колонны, стоящей у стены. Его жест был быстрым, напряженным, как будто он что-то заметил.

— Смотрите! — крикнул он, шагнув ближе.

Все обернулись. На старой каменной колонне, частично скрытой за тяжелой занавесью из выцветшей ткани, виднелась трещина. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что это не просто повреждение — это был искусно замаскированный механизм. Тонкая линия в камне вела к небольшому углублению, где едва заметно проступали очертания рычага.

— Что это? — спросил Всеволод, подойдя к колонне. Его голос был тверд, но в нем мелькнула искра надежды.

— Похоже на проход, — ответил Валрик, наклоняясь и ощупывая камень. Его пальцы скользнули по холодной поверхности, и он нахмурился. — Но как его открыть?

— Попробуй повернуть, — предложил Гримар, внимательно вглядываясь в детали. Он шагнул вперед, его широкая ладонь легла на выступ в камне, и он с силой нажал.

Раздался низкий скрежет, от которого по телу пробежали мурашки. Каменная плита дрогнула, и часть стены начала медленно отходить в сторону. Крики удивления вырвались из уст выживших, когда перед ними открылась узкая дверца, ведущая в темные глубины храма. Из прохода повеяло сыростью и холодом, а слабый свет факелов осветил лишь первые несколько метров, за которыми начиналась непроглядная тьма.

— Это наш шанс, — тихо сказал Андрей, бросив взгляд на короля, в его голосе послышалась надежда. — Но мы должны быть осторожными. Если этот путь куда-то ведет, он может оказаться опаснее, чем то, что снаружи.

Всеволод кивнул, его лицо стало суровее.

— Мы не можем оставаться здесь, — произнес он не колеблясь. — Все за мной.

Воины быстро заняли оборонительные позиции, выстраиваясь полукругом у входа в проход. Марта прижала Томаса ближе, ее сердце колотилось от страха, но она знала, что выбора нет. Лора, Эдгар и Финн встали позади, их взгляды были полны тревоги, но в них теплилась слабая надежда. Андрей поднял символ Люминора, его свет стал чуть ярче, как маяк в этом море мрака.

Проход был узким, стены из грубого камня сжимали его с обеих сторон, а потолок нависал так низко, что высоким воинам вроде Гримара приходилось слегка сутулиться. Внутри пахло сыростью и плесенью, воздух был тяжелым, застоявшимся, как в давно заброшенной гробнице. Тени от факелов в руках солдат плясали на стенах, создавая иллюзию движения, как будто за ними следили невидимые глаза.

— Будьте наготове, — прошептал Валрик, возглавляя группу. Его меч был поднят, глаза внимательно изучали каждый изгиб туннеля.

Шаги отдавались эхом в каменных стенах, скрежет оружия и прерывистое дыхание сливались в тревожную симфонию. Небольшой отряд из семнадцати человек двигался вперед, и каждый понимал: они идут на риск, ставя на кон всё. Но обратного пути не было — только тьма впереди и слабая надежда на спасение.

Марта, шедшая позади воинов, внезапно замерла, ее взгляд метнулся к стене. Ей показалось, что тень, отбрасываемая факелом, двигалась не в такт их шагам — она извивалась, как живое существо, следуя за ними.

— Что это? — прошептала она, ее голос дрогнул.

— Не останавливайтесь, — резко бросил Гримар, подтолкнув ее вперед. — Мы должны двигаться дальше.

Но через несколько шагов путь преградил массивный каменный блок, который полностью перекрывал туннель. Его поверхность была гладкой, но испещренной тонкими трещинами, как будто он выдержал столетия давления. Он казался нерушимым, как сама земля.

— Проход закрыт? — спросил Всеволод, его голос стал жестче. Он сжал меч сильнее, словно готовясь к бою. — Или это ловушка?

— Похоже, мы в тупике, — произнес Андрей, подняв взгляд к потолку, где слабый свет проникал через узкие щели, едва заметные в камне.

Тишина повисла в воздухе, тяжелая и гнетущая, как предвестие конца. Воины стояли настороже, их взгляды метались между стенами и блоком. Марта прижала Томаса к себе, чувствуя, как его маленькое тело дрожит. Она огляделась, ее глаза искали хоть малейший намек на спасение, но тьма сжималась вокруг них, как невидимые тиски.

Гримар шагнул к блоку и внимательно осмотрел его. Его пальцы скользнули по поверхности, и он нахмурился.

— Это не просто препятствие, — сказал он, водя рукой вдоль трещин. — Здесь есть следы механизмов. Это скрытая дверь, я уверен. Она открывается.

— И как ее открыть? — спросил Ярослав, его голос был полон напряжения. Он покрутил булаву в руках, словно готовясь разбить камень силой.

Гримар еще несколько секунд изучал плиту и наконец заметил маленький рычаг, почти сливающийся с камнем. Его рука легла на него, и он с силой потянул. Механизм поддался, раздался гул, от которого стены задрожали, и каменный блок начал двигаться и медленно отходить в сторону. Проем в стене расширился, открывая узкий коридор, уходящий в еще более глубокую тьму. Оттуда повеяло странным запахом — смесью сырости, гнили и чего-то металлического, вызывавшего тревогу.

— Там что-то есть, — произнес Андрей с тревогой, его голос стал тише. — Мы должны быть готовы ко всему.

Всеволод кивнул, его взгляд стал острым, как лезвие.

— Вперед, — приказал он, шагнув в темноту первым.

Проход был еще уже, чем предыдущий, стены сжимали плечи, а воздух стал густым, липким, как будто они спускались в чрево земли. Факелы едва разгоняли мрак, их свет отражался на влажных камнях, создавая иллюзию движения. Король шел впереди, его меч был поднят, каждый шаг отдавался эхом в тишине. За ним следовал Андрей, чей символ Люминора излучал слабое сияние, освещая путь. Остальные двигались следом, их шаги были осторожными, но решительными.

— Осторожнее, пол неровный, — предупредил Валрик, касаясь стены рукой, чтобы не потерять равновесие.

Туннель вел вниз, извиваясь, как змеиная нора. Ощущение замкнутости давило на грудь, дыхание становилось тяжелее с каждым шагом. Через несколько минут они вышли в более широкий зал, его стены терялись в темноте. Потолок был высоким, но невидимым, растворенным в тенях, а пол усеян мелкими камнями и пылью.

Как только последний воин ступил внутрь, позади раздался глухой гул — каменная дверь захлопнулась сама собой. Плита сдвинулась с места, отрезав их от обратного пути.

— Черт возьми… — прошипел Гримар, развернувшись и ударив кулаком по стене. Камень отозвался глухим звуком, но не дрогнул.

— Назад дороги нет, — спокойно сказал Андрей, его взгляд был устремлен вперед.

В центре зала возвышался странный алтарь, вырезанный из черного камня. Его поверхность была испещрена символами — древними, изогнутыми линиями, которые напоминали письмена давно забытых магов. На стенах висели ржавые железные цепи, их звенья покрывала корка времени, а пол был усеян костями — мелкими, хрупкими, словно остатками жертвоприношений.

— Мне это не нравится, — пробормотал Ярослав, сжимая рукоять меча сильнее. Его голос дрогнул, выдавая страх, который он пытался скрыть.

— Это место… служило темным богам, — тихо произнес Андрей, проводя рукой по холодному камню алтаря. Его пальцы замерли над одним из символов, и он нахмурился. — Мы не должны здесь задерживаться.

Неожиданно воздух в зале задрожал, и из глубины коридоров донесся зловещий шепот. Это был не ветер — в нем звучали голоса, низкие, искаженные, словно из иного мира. Они не принадлежали людям. Стены затряслись, камни заскрипели, как будто что-то огромное пыталось вырваться из-под земли. Из темных углов начали проступать силуэты — размытые, искаженные фигуры, чьи очертания невозможно было разобрать. Они двигались медленно, как призраки, выныривая из теней.

— Готовьтесь! — крикнул Валрик, поднимая меч. Его голос прогремел в зале, заставив воинов встрепенуться.

Но прежде чем кто-либо успел нанести удар, фигуры растворились, оставив за собой лишь холодный шепот, и он эхом отдавался от стен.

— Они… наблюдают, — произнес Андрей дрожащим от напряжения голосом.

— Кто? — спросил Всеволод, его взгляд метнулся к священнику.

Ответ пришел мгновенно. Из глубины ведущего дальше прохода раздался тяжелый топот — медленный, уверенный, как шаги судьбы. Это не было эхом их собственных движений. Кто-то приближался.

Факелы затрещали, их пламя дрогнуло, едва не угаснув. А затем он появился.

Высокий силуэт, облаченный в рваные черные лохмотья, скользнул из тьмы. Его лицо скрывал капюшон, но под ним не было ничего — лишь зияющая пустота, как бездонная пропасть. От фигуры исходил холод, пробирающий до костей, и воздух вокруг нее дрожал, как от жара.

— Посланник… — прошептал Андрей, его голос был едва слышен.

— Некрос послал меня, — произнес тот, его голос был безжизненным, как сама смерть. — Вы вошли в мои владения. Я — последнее, что вы увидите перед своим концом.

Всеволод шагнул вперед, выставив меч перед собой. Его взгляд был твердым, но сердце сжалось от ледяного ужаса, исходящего от существа.

— Ты не заберешь нас, — произнес он, его голос резал тишину, как сталь.

Посланник не ответил. Он поднял руку, и из его капюшона вырвался леденящий поток воздуха. Факелы мигнули и погасли, погрузив зал во мрак.

— Держитесь вместе! — крикнул Валрик, его голос прорезал тьму, но ответом была лишь тяжелая тишина.

Один из воинов, стиснув зубы, торопливо высек искры возле своего факела. На миг дрожащий свет отразился в его глазах, надежда вспыхнула в темноте. Но пламя не успело разгореться — воздух содрогнулся от зловещего шепота, и мгновение спустя огонь погас, будто его задушила невидимая рука.

Тень в углу зала зашевелилась. Посланник ринулся вперед, и первым ударом его когти, черные и острые, как обсидиан, вонзились в грудь именно того воина с факелом. Он успел лишь выронить древко и схватиться за доспехи, издав сдавленный хрип, прежде чем его тело рассыпалось в пыль.

Разгорающийся факел глухо ударился о каменный пол, и эхо этого звука прокатилось по залу, словно колокол, возвестивший начало резни, воины отшатнулись, ощупывая тьму, но их глаза не различали ничего, кроме зыбких теней.

Оранжевый свет пролил жизнь на лица оставшихся воинов, и на миг тьма отпрянула, зашипела, словно зверь, получивший удар. Шепоты стихли, и в воздухе повисла напряженная тишина.И тогда вперед шагнул Всеволод. Его силуэт вырвался из темноты, и он подобрал готовый затухнуть факел рассыпавшегося в прах воина и властно поднял его над головой. Едва теплившиеся в нем искры сверкнули ярче, и пламя стало разгораться, ярко, не дрожа и не угасая, как будто признавая лишь волю короля.

— Пока я жив, — произнес Всеволод, держа факел высоко, — свет не угаснет.

Свет факела, хоть и разогнал мрак, не смог изгнать его окончательно — лишь оттеснил на шаг. Вскоре тьма пришла в движение, заколыхалась, словно живая, и вновь рванулась вперед.

— Чудовище! — взревел Гримар, его топор с силой обрушился вниз, но лезвие прошло сквозь воздух, не задев врага.

Посланник двигался с ужасающей грацией. Его когти вонзились во второго воина, разрывая броню, как бумагу. Тот рухнул, не успев закричать, его тело иссохло за мгновение. Еще один из воинов, пылая яростью, бросился вперед с боевым кличем, его булава сверкнула в тусклом свете факела, но тени сомкнулись вокруг него. Черные руки, извивающиеся, как змеи, сдавили его горло, и он захрипел, пытаясь вырваться. Через секунду его тело исчезло, поглощенное тьмой.

— Марта! — крикнул Гримар, обернувшись к женщине, вместе с сыном та бросилась в сторону.

Марта рванулась в глубь зала, ее глаза искали спасения, но тьма настигла ее. Хриплый крик и плач Томаса оборвались, когда холодная тень окутала их, утащив во тьму. Наступившая тишина была оглушительной.

Всеволод, стиснув зубы, рубанул мечом в сторону посланника. Клинок с яростным звоном рассек воздух, но прошел сквозь существо, не причинив вреда. Сколько бы силы он ни вкладывал, металл был бессилен.

— Уходим! — крикнул Валрик, но его голос утонул в хаосе.

Андрей, отступив в сторону, поднял руки к небу, его губы шептали священные слова. Свет Люминора вспыхнул, ослепительный и чистый, заливая зал. Посланник отшатнулся, его тело скрутилось от боли, но через миг он восстановился, тени вокруг него сгустились, как щит.

— Он неуязвим! — крикнул Андрей, его лицо исказилось от ужаса.

Оставшиеся воины окружили короля, их мечи дрожали в руках. Тьма сжималась вокруг, холод проникал под доспехи, и казалось, что надежда угасла. И вдруг раздался голос:

— Довольно.

Глубокий, проникающий в душу, он был женским, но звучал с мощью, которая заглушила все звуки. Зал наполнился его эхом, как будто сама тьма заговорила.

Из глубин теней начали вырываться волны мрака, но теперь они не подчинялись посланнику. Они закружились, как вихрь, связывая его невидимыми путами. Посланник рванулся, но тени сжали его, как сотни рук, лишая движения. Его силуэт задрожал, каждый жест становился медленным, беспомощным.

Из этой бездны выступила фигура — женщина в длинном черном одеянии, ее волосы струились, как сама ночь, а глаза были провалами тьмы. Ее присутствие наполнило зал тяжестью, воздух стал ледяным.

— Ты переступил черту дозволенного, — произнесла она, ее голос был приказом, не терпящим возражений.

Посланник замер, его облик исказился.

— Тенебрис… — прошептал Андрей прерывистым голосом.

— Уходи в бездну, откуда пришел, — сказала Тенебрис, и ее слова стали разрушением.

Посланник взвыл, его тело начало распадаться в вихрь теней и исчезло в темноте. Зал погрузился в тишину.

Тенебрис повернулась к выжившим, ее взгляд был холоден и пуст.

— Вы пока нужны этому миру, — произнесла она, ее голос словно забрал тепло из пространства.

Всеволод смотрел на нее, не скрывая удивления. Он понимал: эта встреча не случайна.

— Тенебрис, — сказал он, сдерживая волнение. — Зачем ты здесь? Каков твой план?

Она не шелохнулась, ее глаза встретились с его взглядом.

— Мой план неважен, — ответила она. — Ваше выживание — вот что имеет значение. Свет и тьма существуют в равновесии. Иногда моя помощь нужна, чтобы хаос не поглотил все.

Андрей сжал символ Люминора, его голос был тверд, но полон настороженности.

— Ты предлагаешь спасение, — сказал он. — Но что ты возьмешь взамен?

Тенебрис склонила голову, ее губы дрогнули в легкой усмешке.

— Цена — ваше существование в мире, где свету нужна тьма, а тьме — свет, — прошептала она. — Моя помощь временна. Но чтобы встретить свою судьбу, вы должны пережить эту ночь.

Она подняла руку, и тени вокруг нее ожили, превращаясь в зловещие фигуры. Они двинулись вперед, расчищая путь.

— Следуйте за ними, — сказала она спокойно. — Я открою вам дорогу.

Всеволод кивнул, и отряд двинулся за тенями. Проход расширялся, впереди забрезжил свет. Тенебрис исчезла, оставив их с ее словами и тяжелой тишиной.

Тьма расступилась перед отрядом Всеволода, как занавес, открывая узкий каменный коридор, ведущий прочь из зловещего зала. Тени Тенебрис, извивающиеся и бесформенные, двигались впереди, их очертания дрожали в слабом свете факелов, которые несли оставшиеся воины. Король шел первым, его шаги были тяжелыми, но уверенными, меч в руке отражал тусклые отблески пламени. За ним следовал Андрей, чья ряса цеплялась за неровные стены, а символ Люминора в его руках едва мерцал, как угасающая звезда. Гримар, Валрик, Ярослав и трое других воинов держались позади, их доспехи звенели в гнетущей тишине, а лица были напряжены, ибо каждый их шаг мог стать последним. Лора, Эдгар и Финн — выжившие из Моргенхейма — шли в середине, их дыхание было прерывистым, а взгляды метались по сторонам, выискивая угрозу.

Воздух в туннеле был холодным и влажным, пропитанным запахом земли и гнили. Каждый вдох казался глотком яда, каждый шорох — предвестием новой опасности. Тени Тенебрис двигались молча, их формы то сливались со стенами, то вытягивались в длинные когтистые силуэты, скользившие по камням. Они не говорили, не издавали звуков, но их присутствие было осязаемым, как холодное дыхание на затылке.

— Вы доверяете ей? — тихо спросил Гримар, наклонившись к Всеволоду. Его голос был хриплым, а в глазах мелькала тревога, которую он редко позволял себе показать.

Король не ответил сразу. Его взгляд был прикован к теням впереди, к их неестественным движениям. Тенебрис, богиня тьмы, спасла их от посланника Некроса, но ее слова оставили в его душе горький осадок недоверия. Она говорила о равновесии, о необходимости их выживания, но ее холодный взгляд и зловещая улыбка не обещали милосердия. Всеволод сжал рукоять меча сильнее, чувствуя, как металл врезается в ладонь.

— Я не доверяю ей, — наконец произнес он, его голос был низким, как рокот далекого грома. — Но у нас нет выбора. Если она хочет нашей смерти, то могла бы оставить нас в том зале.

Андрей, шедший позади, качнул головой. Его пальцы сжимали символ Люминора так сильно, что побелели костяшки. Свет, который он призвал против посланника, истощил его силы, оставив лишь тонкую нить веры, за которую он цеплялся.

— Она играет в свою игру, — прошептал он, его голос дрожал от усталости. — Тенебрис не союзник света. Она спасла нас не из милости, а ради своих целей. Мы — пешки в ее руках.

— Тогда почему она против Некроса? — спросил Валрик, его меч был опущен, но рука оставалась на рукояти. Его светлые волосы прилипли ко лбу от пота, а лицо было бледным, как у мертвеца.

— Потому что темные боги не едины, — ответил Андрей, его взгляд стал отстраненным, как будто он видел что-то за пределами туннеля. — Моргас, Некрос, Заркун, Тенебрис — они связаны общей ненавистью к свету, но их жажда власти разделяет их. Тенебрис, возможно, видит в плане Моргаса угрозу своему существованию.

Туннель начал расширяться, стены отступили, открывая просторный зал с высоким потолком, теряющимся в темноте. Пол был усеян мелкими камнями, хрустящими под сапогами, а воздух стал еще холоднее, проникая под доспехи и одежду. Тени Тенебрис собрались в центре зала, их формы сгустились, образуя арку из мрака, которая вела дальше. Сквозь нее пробивался слабый свет — не теплый, как солнце, а холодный, серебристый, как лунный отблеск на льду.

— Это выход? — спросила Лора, ее голос был резким, но в нем чувствовалась надежда. Она шагнула вперед, но Эдгар схватил ее за руку, удерживая.

— Не торопись, — пробормотал старик, его взгляд был прикован к арке. — Это слишком просто.

Всеволод поднял руку, останавливая отряд. Его взгляд устремился вперед, дальше по коридору повсюду колыхались тени, живые, словно дыхание ночи. Они извивались, складывались в непонятные фигуры и моментально меняли очертания, будто скрывали за собой нечто важное. Холод медленно пробирался под кожу, волосы встали дыбом и инстинкт подсказывал: здесь кроется опасность.

— Андрей, — негромко позвал он, не отводя глаз от темной арки. — Что скажешь?

Священник шагнул вперед, поднял символ Люминора. Тусклый золотой свет разлился по камням. Тени, сопровождающие их, дрогнули и отпрянули, но не исчезли, а сжались, как звери перед прыжком. Андрей нахмурился.

— Я не доверяю Тенебрис, но это не похоже на ловушку, — произнес он после небольшой паузы. — Это дорога, но вот куда она нас приведет?

И словно подтверждая его слова, тени вытянулись, собрались плотнее и застыли в воздухе в очертаниях прохода. По краям арки дрожали серебристые искры, холодные, как лунный свет. Воздух вокруг стал неподвижным и тяжелым, а за спинами воинов сомкнулась темнота, отрезав их от пройденного пути.

— Идите, — раздался знакомый голос Тенебрис, глубокий и властный. — Здесь вам не причинят вреда.

Тени легли перед ними, образуя коридор. Всеволод шагнул первым. За ним последовал Андрей; сияние от деревянного диска с вырезанным солнцем в его руках теперь походило скорее на символ надежды, чем на защиту. Остальные сомкнули ряды. Лора, Эдгар и Финн держались в середине, оглядываясь с тревогой.

— Она ведет нас, — прошептал Валрик.

— Или удерживает, — хмуро заметил Гримар, но рука его на топоре ослабла: опасность, которую он чувствовал, не исходила от обычных врагов.

Путь вел то вниз, то вновь поднимался, извиваясь, и меняя русла, как подземная река. Иногда в стенах проступали ложные двери и арки, но стоило отряду коснуться их взглядом, как проход впереди разгорался холодным сиянием, и обманные пути таяли. Ни шорохов, ни шагов за спиной — только мерный ход, словно ночь сама держала их в своих недрах.

Андрей, вслушиваясь в тишину, прошептал:

— Она закрыла нас от Некроса. Мрак скрывает все, если им владеет сама Тьма.

На одном из поворотов стены сдвинулись слишком тесно, и людям пришлось идти боком. Камень касался плеч, но арка впереди светилась ровно, обещая дорогу. Воины шагали осторожно, но уже без страха — чувство обреченности уступало место странной, холодной уверенности.

Наконец коридор раскрылся в зал, пустой и гулкий. В дальнем конце, среди тьмы, сиял выход: узкий проем, из которого веяло свежестью леса и влажной землей.

— Это он, — выдохнул Финн, едва удерживая дрожь в голосе.

Тени, сопровождавшие их, остановились полукругом. Их очертания слегка склонились, словно в прощальном поклоне.

— Ступайте, — вновь прозвучал голос Тенебрис, теперь тише, но все так же властно. — Ваш путь не окончен. Мы с вами еще встретимся.

Всеволод задержался на мгновение, посмотрев на окружающие их тени.

— Зачем ты спасла нас? — спросил он.

Воздух на миг стал тяжелым, и слова легли в сознание каждого, как отзвук далекого колокола:

— Чтобы солнце взошло там, где ему положено взойти.

Король кивнул. Ответ был неясным, но достаточным.

Они шагнули в проем один за другим. Тьма сомкнулась вокруг путников, словно пропуская их сквозь собственное тело. Лишь мягкая тьма — и вдруг порыв холодного ветра.

Перед ними раскинулся хвойный лес. Черные стволы сосен тянулись к небу, лунный свет освещал поляну, на которую они вышли. Беглецы вздохнули полной грудью, после затхлого воздуха городских катакомб. Проем за их спинами исчез, будто его никогда не существовало.

Никто не преследовал их. Моргенхейм остался позади, вместе с кошмарами этой ночи.

Всеволод тяжело выдохнул и только теперь опустил рукоять меча. Андрей упал на колени, его символ Люминора больше не светился — и в этом было спокойствие: свет не требовался. Лора, Эдгар, Финн и другие воины стояли рядом, живые, хотя сильно измученные.

— Мы выбрались, — сказал Ярослав. Его голос дрогнул. — Я не знаю, как вы, но сегодня я поверил в богов.

— В каких именно? — хмуро спросил Эдгар. — В Люминора, чей свет угас в час нужды? Или в Тенебрис, которая спасла нас и проложила нам дорогу во тьме?

— Как ты смеешь так говорить? — вспыхнул Андрей. — Если бы не сила Люминора, мы бы не удержались. Его свет — в каждом из нас.

— А я видела другое, — тихо возразила Лора. — Когда тьма сомкнулась, когда посланник напал на нас, именно Тенебрис пришла к нам на помочь, и она повела нас.

— Может, это была не она, — задумчиво произнес Финн. — Может, сами боги еще не решили между собой, что с нами делать.

— Или проверяют нас, — добавил Всеволод. Его голос прозвучал устало, но твердо. — Я не стану сейчас думать, с какой целью нас спасла Тенебрис. Но ясно одно: мы ей еще нужны.

Король обернулся к лесу, он знал: эта ночь лишь начало новых грядущих испытаний.

— Вперед, — произнес он. — Нас ждет долгий путь. Нужно идти до самого восхода солнца.

Ночами он просыпался в холодном поту, его сердце колотилось, как молот о наковальню, а в темноте кузницы мерцали искры умирающего огня, бросая слабые отблески на стены. Тени будто двигались сами по себе — длинные, извивающиеся, они шептались на языке, которого он не понимал, но который вызывал дрожь в теле. Роберт знал: он должен избавиться от этого проклятия, иначе скоро перестанет быть собой. Его руки, некогда сильные и уверенные, теперь дрожали, когда он брал молот, а разум заполняли образы — багровый свет, крики, силуэт Совикуса, чья улыбка была холоднее льда. Он не мог больше терпеть это давление, этот взгляд, который следил за ним из теней даже во снах. Единственным местом, где еще можно было найти спасение, был храм Люминора, бога света, чья сила, как говорили, могла изгнать любую тьму. Роберт решился: он отправится туда, даже если это станет его последним шагом.

В это же время Диана, тревожимая смутными предчувствиями, направлялась к тому же храму. Ее шаги гулко отдавались по пустынным улицам, плащ развевался на ветру, а в голове кружились воспоминания. Она видела отца, короля Всеволода, ведущего ее за руку по этим же улицам к кузнице Роберта. Тогда она была ребенком, ее черные волосы были заплетены в косы, а глаза сияли любопытством. Роберт был другим в те дни — крепким мужчиной с широкими плечами и огнем в глазах, его руки, закаленные жаром горна, двигались с точностью мастера, а голос был уверенным и твердым, как сталь, что он ковал. Он вручил ей небольшой кинжал, легкий и изящный, с рукоятью, украшенной узором из листьев. «Оружие — это продолжение руки, принцесса, оно для вашей защиты, — сказал он тогда, его тон был серьезным, но добрым. — Оно должно подчиняться вам, а не вы ему. Настоящий клинок — это не просто острота, это верность». Диана хранила тот кинжал до сих пор, он лежал в ее покоях, напоминая о днях, когда мир казался проще.

Но теперь, глядя на идущего впереди Роберта, она почувствовала, как что-то сжалось внутри. Он был уже не тем человеком, которого она помнила. Его фигура, некогда мощная, теперь казалась сутулой, истощенной, как будто годы тяжелого труда и что-то еще высосали из него жизнь. Кожа его побледнела, приобретя сероватый оттенок, а глаза, которые раньше горели жизнью, потемнели, будто свет некогда в них горевший, потух. Руки, которые ковали ее кинжал, дрожали, держали трость, а походка была неуверенной. Диана ощутила укол жалости, смешанный со страхом, — что могло так изменить человека?

Когда Роберт вошел в храм Люминора, его встретила странная тяжесть, словно светлые стены сопротивлялись его присутствию. Огромные колонны из белого мрамора уходили ввысь, их гладкие поверхности отражали мягкий свет сотен горящих вдоль стен свечей. Величественные фрески, изображавшие подвиги богов — Люминора, побеждающего тьму, Аэлис, исцеляющую землю, Валериуса, пишущего историю мироздания, — сияли красками, будто живые. Купол храма, расписанный звездами и солнечными лучами, казался небом, спустившимся на землю. У алтаря, высеченного из цельного куска мрамора и украшенного золотыми узорами, стоял настоятель храма — отец Серафим.

Серафим был высоким худощавым стариком, чьи густые седые волосы были собраны в тугой узел на затылке. Его лицо, изрезанное морщинами, хранило следы прожитых лет, но глаза цвета старого янтаря светились ясностью и силой, что проникала в самую душу. Одеяние священника, белое с золотой каймой, сияло чистотой, а в руках он держал посох из белого ясеня, увенчанный символом Люминора — солнцем с лучами, вырезанными с тончайшей точностью. Когда он повернулся к Роберту, в его взгляде не было страха — только глубокая печаль, как будто он видел перед собой не просто человека, а трагедию, которая уже свершилась.

— Ты несешь в себе тьму, сын мой, — произнес он тихо, и его голос эхом разнесся по сводам храма, мягкий, но полный скрытой силы. — Какой грех привел тебя сюда?

Роберт сглотнул, его губы пересохли, а горло сжалось, как будто слова отказывались выходить наружу. Он опустил взгляд, чувствуя, как тяжесть внутри него становится почти осязаемой.

— Я… работал с металлом, который изменил меня, — наконец прошептал он, его голос дрожал. — Это был не обычный металл. Он был живым… и теперь я не могу избавиться от ощущения, что он все еще внутри меня.

Серафим шагнул ближе, его посох тихо стукнул о мраморный пол. Он легко коснулся пальцами лба Роберта, и в тот же миг кузнец вздрогнул, словно его пронзила молния. Жар и холод одновременно пробежали по его телу, а перед глазами мелькнули образы — багровый свет, тени, шепчущиеся в темноте, и Совикус, чья улыбка была как предвестие конца.

— Это не просто металл, — задумчиво сказал священник, его голос стал глубже, полным понимания. — Это печать Тьмы.

Диана, стоявшая в тени колонны, сжала кулаки. В ее душе росло беспокойство, острое и холодное, как лезвие кинжала, который подарил ей Роберт. Она шагнула вперед, ее глаза встретились со взглядом Серафима.

— Совикус? — тихо спросила она, но уже знала ответ, и ее сердце сжалось от предчувствия.

Роберт с трудом кивнул, его дыхание стало прерывистым.

— Он использует меня, — сказал он, голос дрогнул, как будто каждое слово вырывалось с болью. — Я не знаю, для чего, но… мне кажется, я был лишь началом. Что-то грядет… и это будет хуже, чем мы можем себе представить.

Внезапно воздух в храме сгустился, стал тяжелым, как перед грозой. Свет пламени свечей дрогнул, будто кто-то невидимый прошел между ними, и тени на стенах задрожали, вытягиваясь в длинные, извивающиеся силуэты. Диана резко обернулась, ее взгляд метнулся к колоннам, где ей почудилось движение — темная фигура исчезла, едва она попыталась ее разглядеть. Сердце забилось быстрее, дыхание сбилось.

— Тьма следит за нами, — прошептал Серафим, его голос был едва слышен, и в нем проскальзывала тревога. — Она не хочет терять свою жертву.

Роберт побледнел еще сильнее, его кожа стала почти прозрачной, а руки задрожали так, что он едва удерживал себя на ногах. Он чувствовал, как что-то невидимое сжимает его изнутри, как черное пятно в его душе растет, пожирая остатки света. Диана шагнула к нему, ее глаза вспыхнули жалостью.

— Мы должны что-то сделать, пока не стало слишком поздно, — сказала она твердо, всматриваясь в лицо Серафима. — Нельзя позволить этому распространиться.

Священник задумался, его пальцы сжали посох сильнее, а взгляд стал отстраненным, как будто он видел что-то за пределами храма. Затем он кивнул, медленно и уверенно.

— Если ты готов бороться за свою душу, кузнец, — произнес он, — то, возможно, еще есть надежда.

Роберт медленно поднял глаза, его взгляд встретился со взглядом Серафима. Впервые за последние дни в его глазах промелькнул проблеск надежды, слабой, но еще живой.

— Я готов, — сказал он, его голос дрожал от страха, но сквозь страх пробивалась надежда, не позволяющая ему отступить.

Серафим кивнул и сделал знак другим священникам, стоявшим в тени алтаря. Их было шестеро — молодые и старые, в белых одеждах, с лицами, полными напряжения. Они повели Роберта и Диану в глубь святилища, к самому сердцу храма Люминора. Огромный купол над ними мерцал чистым сиянием, его золотые звезды и лучи создавали иллюзию небесного света, который спускался на землю. Алтарь, окруженный семью канделябрами с горящими свечами, сиял мягким теплом, но даже здесь Роберт ощущал, как тьма, живущая в нем, сжимает его сердце, сопротивляясь свету.

— Ложись на алтарь, — велел Серафим твердо, но в его голосе чувствовалась тревога.

Роберт повиновался, его тело дрожало, когда он опустился на холодный мрамор. Диана стояла рядом, ее руки были сжаты в кулаки, она не смела вмешиваться, но ее взгляд был полон тревоги.

— Это безопасно? — спросила она, ее голос дрогнул.

— Да, дитя мое, нас семеро и с нами сила Люминора, — ответил Серафим, его тон был мягким, но уверенным. — Что может случиться?

Священники окружили алтарь, их белые одежды сияли в свете свечей. Они воздели руки к куполу, и золотые нити света, тонкие и мерцающие, начали опутывать тело Роберта, словно паутина, сотканная из чистой энергии Люминора. Он закричал — не от боли, а от ужаса, вырывающегося из глубины его души. Что-то внутри него сопротивлялось, скрежетало и билось словно металл о металл, пытаясь вырваться наружу. Священники сосредоточились, их голоса слились в низкий, нарастающий гимн, усиливая поток света.

Серафим стиснул зубы и шагнул ближе, наклонившись к Роберту. Его руки легли на его грудь, пальцы, сильные, твердые, но дрожащие от напряжения, пытались удержать бушующую силу внутри кузнеца.

В этот миг тело Роберта дрогнуло, и тени, словно щупальца, рванулись из его груди к Серафиму и другим священникам, извиваясь, шипя и хватаясь за золотые нити света, жадно поглощая их. Кузнец застонал, его тело выгнулось дугой, глаза закатились, а изо рта вырвался хриплый крик. Свет начал меркнуть, свечи затрещали, их пламя дрогнуло и стало угасать. Диана увидела, как лицо Серафима исказилось от напряжения, его руки дрожали, но он не отступал.

— Нет… — наконец выдохнул он, его голос был полон отчаяния. — Тьма слишком сильна… слишком поздно…

Тьма взорвалась, заполняя храм черным пламенем. Статуи вдоль стен треснули, их мраморные лица раскололись, свечи погасли, оставив лишь запах расплавленного воска. Витражи, сияющие красками, покрылись багряными разводами, как будто кровь стекала по стеклу. Священники попадали, окруженные тьмой, их белые одежды почернели, будто они были выжжены изнутри. Диана попыталась отступить, но ее ноги словно вросли в землю, а сердце замерло от ужаса.

Роберт медленно поднялся с алтаря, его движения были рваными, неестественными. Его глаза теперь сияли мертвенным светом, багровым и холодным. Серафим рухнул на колени, его посох упал с глухим стуком, губы беззвучно шептали молитву, но жизнь уже покидала его. Последнее, что он увидел перед смертью, — лик Люминора на витраже, мерцающий слабым светом, прежде чем тьма поглотила его. Настоятель храма умер, не зная, что стал последним хранителем света в этом месте. Оскверненный храм теперь принадлежал тьме, и в этом был истинный план Моргаса.

Диана осталась одна среди руин света, ее дыхание сбилось, а перед ней стоял Роберт — уже не человек, но еще не тень. В нем проснулось нечто древнее и ужасное, его силуэт дрожал, словно растворяясь между мирами, а глаза горели холодным светом, чуждым и опасным. Диана сжала кулаки, пытаясь собрать в себе остатки силы и убежать, но страх сковывал ее, и все вокруг казалось зыбким, словно сама тьма дергалась за нити реальности.

— Что ты наделал… — прошептала она, ее голос был едва слышен в густой тишине.

Роберт посмотрел на нее, и его губы изогнулись в зловещей улыбке. Он открыл рот, и из него раздался чужой, мягкий, женский голос, пробирающий до костей:

— Наконец-то мы встретились, принцесса.

Диана замерла, ее сердце заколотилось быстрее, услышав этот незнакомый, но пугающе завораживающий голос. Роберт — или то, что от него осталось, — выпрямился, и его черты начали меняться. Лицо сглаживалось, становясь утонченным, волосы отросли, превращаясь в длинные и черные как ночь пряди, а глаза стали провалами абсолютной тьмы. Перед Дианой стоял не Роберт, а женщина — невероятно красивая, с белоснежной кожей, сияющей, как лунный свет, и глазами, которые поглощали все вокруг. Ее присутствие было подавляющим, как сама тьма, воплощенная в реальность.

— О, дитя, как же мне жаль, — протянула она, ее голос был мягким, но холодным, как шепот ветра среди могильных камней. — Ты так старалась, но свет проигрывает, когда наступает ночь.

Тени начали сгущаться вокруг алтаря, стекаясь к ней, как вода к центру воронки. Они извивались, сливаясь в единую пелену мрака, окутывающую храм, заглушая последние отблески света. Диана стиснула кулаки, ее сердце бешено колотилось, но она не отступила.

— Кто ты и что тебе нужно от меня? — прохрипела она, ее голос дрожал, но в нем чувствовалась сталь.

— Я Тенебрис! — произнесла незнакомка, и имя эхом отозвалось в стенах храма, заставив колонны задрожать.

Сердце Дианы замерло, она вспомнила рассказы Андрея о богах — Тенебрис, богиня тьмы, чья сила питалась страхами и тайнами, чья воля была непостижима даже для других темных божеств. Голос Тенебрис звучал прямо в ее голове, мягкий, но ледяной, проникающий в самые глубины сознания.

— В самом деле, — мягко проговорила Тенебрис, делая шаг вперед, ее движения были плавными, почти нереальными, — ты оказала мне услугу, девочка. Я так долго ждала, чтобы увидеть тебя…

Диана ощутила, как холод окутывает ее тело, проникая под кожу, а в глубине души пробудился страх, который она пыталась подавить всю свою жизнь. Незнакомка наклонила голову, ее глаза сверкнули, как звезды в безлунной ночи.

— Но у нас нет времени на разговоры, — продолжила она, ее голос стал ниже, тише, но от этого еще более угрожающим. — Храм Люминора осквернен, и в этом городе скоро воцарится хаос. Тебе нужно бежать, пока не стало слишком поздно. Уже скоро, — прошептала богиня, и ее силуэт начал растворяться во тьме, как дым на ветру, — хаос поглотит этот город. Все уже подготовлено.

Диана сжала кулаки, пытаясь не поддаться страху, который поднимался в ней, как волна.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, но голос дрогнул, выдавая страх.

Тенебрис рассмеялась — негромко, но этот смех пробирал до костей, холодный и древний, как сама ночь.

— Последний оплот света в этом городе уничтожен, — продолжила она, ее слова были как приговор. — Все благодаря кузнецу, который коснулся проклятого металла. Теперь ничто не помешает хаосу поглотить Вальдхейм.

Диана почувствовала, как ее сердце остановилось на миг. Она вспомнила рассказы о странном заказе Совикуса, о металле, изменившем Роберта, о его словах в храме. Теперь все складывалось в единую ужасающую картину.

— Если ты хочешь выжить, принцесса, — голос Тенебрис стал тише, но ближе, как будто она шептала прямо ей на ухо, — тебе нужно бежать.

— Бежать? — Диана выпрямилась, в ее глазах вспыхнуло упрямство, смешанное с гневом. — Почему ты мне помогаешь?

Тенебрис медленно качнула головой, ее черные волосы заколыхались, как тени.

— Я не помогаю, — сказала она, ее тон был холодным, но искренним. — Я предупреждаю. Моргас имеет на тебя свои планы, его слуга схватит тебя сегодня, если ты останешься… — Она сделала паузу, и тьма вокруг задрожала, как живое существо. — Ты станешь его жертвой. Или чем-то куда более ужасным.

Диана хотела задать еще один вопрос, но внезапно все вокруг взорвалось глухой волной тени. Кромешный мрак окутал ее, холод пробрал до костей, и она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Когда тьма рассеялась, Тенебрис уже не было. Остались лишь холод, трупы священников у алтаря, изуродованные и почерневшие, и тело Роберта, лежащее неподвижно и теперь окончательно лишившееся жизни. Шепот в глубине ее сознания все еще звучал, оставляя пугающее предчувствие скорого конца. Диана стояла одна среди руин света, ее дыхание было прерывистым, а сердце стучало, как барабан перед битвой. Она знала: все только начиналось, и это нечто большее, чем она могла понять.

Тенебрис стояла в центре этого мрачного царства, ее фигура почти растворялась в темноте, а присутствие ощущалось как холодный ветер, пробирающий до костей. Ее длинные волосы, сотканные будто из самой ночи, струились, как дым, а глаза — два мерцающих огонька, подобно звездам в безлунной ночи — сияли в полумраке, отражаясь в обсидиановых стенах. Она не двигалась, но вокруг нее воздух дрожал, подчиняясь ее воле, а тени танцевали, словно слуги, ожидающие приказа. Ее мысли текли медленно, подобно реке, пробивающей себе путь сквозь камень: она размышляла о своей природе, о той роли, которую ей навязали. Тьма для нее была не просто разрушением — это был покой, конец страданий, молчание, приходящее после смерти. Она ненавидела свет Люминора не за его тепло, а за его ложь — иллюзию надежды, которую он дарил смертным, обрекая их на вечную борьбу. Но она понимала и баланс, эту тонкую нить между светом и тьмой приходилось поддерживать, даже если она мечтала разорвать ее.

Союз с Моргасом был вынужденным. Его напористый хаос раздражал ее — слишком грубый, слишком бесцеремонный, как буря, сметающая все без разбора. Тенебрис видела себя не орудием в его руках, а силой, которая могла бы править сама, если бы не эти цепи, связывающие ее с другими темными богами. Она ждала своего часа, и каждый шепот теней в ее святилище напоминал об этом. «Скоро, — думала она, — скоро тьма станет моим царством, а не игрушкой в их руках».

Тишина святилища дрогнула, как стекло под ударом невидимого молота. Тени, скользящие по обсидиановым стенам, замерли, сжались, словно в страхе, и воздух сгустился, став тяжелым, как перед грозой. Из мрака, клубившегося в дальнем углу пещеры, выступила фигура — сначала тень, затем облик, меняющийся, как дым на ветру. Сначала это был воин в доспехах, покрытых трещинами, из которых сочился голубой свет, затем старик с длинной бородой и глазами, горящими, как угли, и, наконец, демон с крыльями, сотканными из пламени и теней, чьи ноги оставляли пылающие следы на обсидиане. Моргас явился, и его присутствие заполнило пещеру, словно яд, медленно растекающийся по венам. Его голос загремел, низкий и раскатистый, как далекий гром, но в нем чувствовалась насмешка.

— Сестра, — произнес он, останавливаясь в нескольких шагах, — все прячешься в своем логове, пока я покоряю мироздание? Или ждешь, когда я сам приду звать тебя к делу? Вот я и пришел.

Тенебрис не шелохнулась, ее фигура оставалась неподвижной, как статуя, но глаза вспыхнули ярче, и тени вокруг нее задрожали, словно в ответ на его слова. Голос, холодный и тихий, разрезал воздух:

— Говори, Моргас, зачем ты пришел? Или исчезни. Я не люблю незваных гостей.

Бог хаоса усмехнулся, его облик дрогнул, на миг став бесформенным сгустком тьмы, прежде чем снова принять вид воина. Он шагнул ближе, и от его шагов по обсидиановому полу побежали трещины, слабые, но зловещие, словно предвестники разрушения.

— Новости, Тенебрис, — голос его стал холоднее, но в нем все еще скользила ядовитая насмешка. — Заркун плетет свою паутину. Хротгар, этот надменный северный волк, уже попался: зависть к Всеволоду разъедает его, как ржа — старый клинок. Он собирает войско, грезит о богатстве и славе, а Заркун нашептывает ему видения его грядущих побед. Скоро север обрушится на Альгард. Король Всеволод… Хаос уже пустил корни в его душе, но он слеп к этому. Мои хаотики следят за каждым его шагом, и он обречен проиграть эту войну.

Тенебрис слегка наклонила голову, взгляд оставался неподвижным, но в глубине ее разума слова Моргаса вызвали слабую искру интереса. Она знала Хротгара — короля Эрденвальда, чья сила была велика, но душа — хрупка, как стекло. Зависть делала его легкой добычей.

— Дальше, — произнесла она.

— Некрос, — продолжал Моргас, и его глаза на миг вспыхнули голубым пламенем. — Он играет в свою игру в Моргенхейме. Мертвые встают, деревни горят, души уходят в его бездну. Его тлен ползет, как чума, готовя путь для нас. Всеволод там, окруженный нежитью, но пока жив.

Она промолчала, но ее мысли ускорились. Некрос был слишком жаден, слишком слеп в своем голоде. Его действия могли разрушить их планы раньше времени.

— И мои хаотики, — Моргас улыбнулся шире, его зубы блеснули, как клинки. — В Вальдхейме они шепчут во снах, крадут души слабых, сеют безумие. Город трещит, но храм Люминора мешает. Его священники сильны, их свет жжет моих слуг. Это твоя задача, Тенебрис.

Она медленно выпрямилась, тени вокруг нее закружились быстрее. Да, ее раздражало высокомерие Моргаса, его уверенность, что она подчинится без вопросов, но в его словах она видела возможности — изъяны в броне света, которые можно было расширить.

— Уничтожить храм? Но почему ты не доверяешь мне большее?  — спросила она, ее голос стал чуть громче.

Моргас рассмеялся, его смех эхом отразился от стен, заставив их задрожать.

— Твоя тьма нужна мне сейчас, Тенебрис, — ответил он, шагнув еще ближе, отчего голубое пламя его глаз осветило ее лицо. — Ты хитра, сестра, но я вижу твои мысли. Играй со мной, и ты получишь свое.

Она не ответила, но ее взгляд стал острым. Она знала: Моргас не доверяет ей так же, как она ему. И это было ее преимуществом.

Моргас замолчал, его голубое пламя в глазах потускнело, оставив лишь слабые искры, кружащиеся в воздухе, как пепел над тлеющим костром. Тени вокруг него дрогнули, отступили, словно повинуясь невидимому приказу, и святилище вновь погрузилось в тяжелую тишину, нарушаемую лишь редкими каплями, падающими в черные лужи. Тенебрис смотрела на него, ее лицо оставалось неподвижным, как маска, высеченная из обсидиана, но разум внутри бурлил, как река, рвущаяся через плотину. Она ждала, зная, что его слова были лишь прелюдией к чему-то большему, а именно к уготовленной ей роли. И Моргас не заставил ее долго ждать.

— У меня есть для тебя дело, сестра, — начал он, его голос стал ниже, приобрел тяжесть. — Ты нужна мне в игре, которую мы ведем против света. Ты — ключ к их падению.

Тенебрис слегка прищурилась, глаза сверкнули, отражая слабый свет его присутствия. Она не любила, когда ее называли ключом — это слово звучало как цепь, как ошейник, который он пытался на нее надеть. Но она промолчала, позволяя ему продолжить.

— Всеволод, — произнес Моргас, и в его тоне мелькнула тень раздражения, смешанная с предвкушением, — король Альгарда сейчас в Моргенхейме, окруженный нежитью Некроса. Он борется, но его силы тают. Ты должна явиться ему, Тенебрис. Отгони тьму, пожирающую его людей, стань его спасительницей. Пусть он увидит в тебе союзницу, пусть доверится тебе.

Она медленно склонила голову, ее тени закружились вокруг нее, как плащ, трепещущий на ветру. Ее холодный голос нарушил тишину:

— Зачем мне спасать смертного, если его гибель ослабит свет?

Моргас улыбнулся, его зубы блеснули, и он шагнул ближе — холод его присутствия коснулся ее, как дыхание скорой зимы.

— Потому что он — путь к Диане, — ответил он, его голос стал тише, но в нем зазвучала угроза. — А Диана — путь к Ловцу Душ. Мы не можем взять ее силой, пока свет Люминора защищает ее. Но если Всеволод примет тебя и откроет двери своей души, ты сделаешь то, чего не могу я.

Тенебрис замерла, ее мысли выстраивали цепь из его слов. Диана — девочка, чьи сны тревожили даже ее, чья связь с Ловцом Душ была загадкой, мучающей всех темных богов. Она знала, Моргас прав: пока свет Люминора сияет в Вальдхейме, их планы не осуществимы.

— Что дальше? — спросила она, ее голос оставался ровным, но в нем чувствовалась скрытая сила.

Моргас шагнул ближе, и его глаза полыхнули голубым огнем, отбрасывая зыбкие блики на каменные стены.

— Святилище Люминора, — произнес он, голос его сочился угрозой. — Его сияние сковывает моих хаотиков, как цепи, и держит город. Ты, Тенебрис, должна сокрушить его. Проберись в храм, чьи стены источают свет, и уничтожь сердце этого проклятого места. Без него город падет, и Диана станет нашей.

Она медленно выдохнула, ее дыхание стало видимым в холодном воздухе, закружившись, как дым, растворяющийся в тенях. План был ясен, но опасен. Ее тьма могла обмануть смертных, но не Люминора — его свет видел глубже, чем глаза любого бога. И все же она видела в этом возможности — не только для Моргаса, но и для себя.

— Почему не ты? — спросила она, ее голос стал чуть громче, испытующим. — Твой хаос мог бы сокрушить храм за мгновение.

Моргас рассмеялся, его смех был резким, как треск ломающегося камня, и эхо его разнеслось по пещере, заставив опять задрожать сталактиты.

— Мой хаос непредсказуем, сестра, — ответил он, его улыбка стала шире, но в ней не было тепла. — Он привлечет Люминора, его священников, его силу. Твоя тьма незаметнее, коварнее, как яд, убивающий медленно. Ты безупречна, и я доверю это тебе.

Тенебрис промолчала, ее разум работал быстро, выискивая слабости в его плане. Если Всеволод раскроет ее ложь, если Люминор вмешается раньше времени — все рухнет. Ее тьма была ее сутью, ее силой, и она не хотела рисковать ею ради чужой игры. Но отказаться означало бросить вызов Моргасу сейчас, когда она еще не была готова. Она решила следовать его словам — пока. Внутри нее росло решение: она сыграет эту роль, но оставит себе путь назад, начнет свою собственную игру, которую никто не заметит.

— Я сделаю это, — сказала она наконец, ее голос был тихим, но твердым. — Но не жди, что я стану твоей пешкой, Моргас.

Он кивнул, его глаза сверкнули молнией в темноте, и в этот миг она поняла: он видит ее сомнения, но ему все равно. Пока она полезна, он будет терпеть ее.

Моргас исчез так же внезапно, как явился: его фигура растворилась в тенях, голубое пламя угасло, оставив лишь слабый запах серы и легкое дрожание воздуха, как после удара грома. Тенебрис осталась одна в своем святилище, ее тени медленно успокоились, перестав кружиться, но буря внутри только набирала силу. Она стояла неподвижно, глядя в пустоту, где только что был Моргас, и ее разум взвешивал каждое его слово, каждую возможность, что он ей дал, и каждый риск, который он скрыл. Ее задача была ясна: спасти Всеволода, войти в доверие, разрушить храм Люминора. Но действовать открыто невозможно — ее тьма была сильна, но не могла противостоять свету Люминора в прямом столкновении. Ей нужен был проводник, смертный, чья душа стала бы ее аватаром, ее руками в мире живых.

Ее выбор пал на Роберта, кузнеца из Вальдхейма. Она знала его — не по имени, а по следу, который оставила в его душе работа с черным металлом Моргаса. Этот металл, холодный и голодный, вырвал частицу его сути, оставив рану в его душе, через которую ее тьма могла проникнуть. Роберт был не воином, не священником, а мастером, чьи руки привыкли к огню и стали, но его разум теперь дрожал под тяжестью страха и вины. Он был в Вальдхейме, далеко от Моргенхейма, где Всеволод сражался с нежитью, но это делало его еще более ценным: через него она могла подготовить почву в столице, пока король не вернется. Его слабость была ее силой — идеальная нить, за которую она могла потянуть.

Тенебрис шагнула вперед, и ее фигура начала растворяться, становясь потоком тьмы, вытекающим из святилища, как река из разлома в скале. Она покинула свои владения, устремившись к Вальдхейму через просторы Альгарда, ее сущность скользила над землей, избегая света, который слабо мерцал на горизонте. Ее путь был подобен ветру ночи — невидимому, но ощутимому, холодному и цепкому, как предчувствие беды. Она видела следы разрушений, оставленные союзниками: деревни вокруг Моргенхейма, объятые тленом Некроса — в них мертвые бродили среди руин, их багровые глаза горели в темноте, а воздух был пропитан запахом гниения и пепла. Она слышала крики душ, захваченных хаотиками Моргаса, их шепот доносился из Вальдхейма — слабый, но настойчивый, как эхо безумия, разъедающего город изнутри. И где-то на севере она ощущала зависть Хротгара, растущую, как буря, которая сгущается над горами, его ярость и амбиции, подпитываемые Заркуном, гудели в ее разуме, как рой пчел.

Тенебрис мучал один вопрос: где же светлые боги?.. Мир рушился. Граница между жизнью и смертью, разумом и безумием, порядком и хаосом стиралась на глазах. И все же — ни света Люминора, ни шепота Аэлис, ни воли Валериуса. Почему они молчат? Почему не вмешиваются?..

Что-то было не так. Это не было просто отступление. Это было отсутствие. Опасное. Зловещее. Пугающее даже ее.

Атмосфера вокруг Тенебрис была живой — тьма говорила, извиваясь как змея, холод сгущался в воздухе, а слабые блики голубого пламени Моргаса мелькали вдали, напоминая о его присутствии. Но сильнее всего ее раздражал свет храма Люминора — слабый, но упрямый, мерцающий на юге, там, где стоял Вальдхейм, защищенный его силой. Этот свет был как заноза в ее сущности, вызов, который она не могла игнорировать. Она подавила гнев, поднимающийся в ней, как волна, и сосредоточилась на своей цели. Он станет ее вратами в мир живых, орудием в игре, где даже Моргас, бог хаоса, может оступиться. Диана? Ее час еще не пробил — тьма подождет.

Тенебрис двигалась быстрее, ее тьма текла через леса и поля, над реками и холмами, пока перед ней не проступили очертания Вальдхейма — города, который пока держался, но уже трещал под натиском хаоса.

Ночь над Вальдхеймом была густой, как черное покрывало, разорванное лишь редкими огнями факелов, дрожащими на ветру. Кузница Роберта стояла на краю города, ее каменные стены, почерневшие от копоти, казались частью этой тьмы, а слабый свет горна, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, был единственным намеком на жизнь внутри. Тенебрис остановилась у порога, ее сущность сгустилась в тень, и та скользнула под дверь, как дым, растворяясь в полумраке. Внутри воздух был тяжелым, пропитанным запахом углей, металла и пота, а тишина — звенящей, нарушаемой лишь слабым треском угасающего в горне огня.

Роберт сидел у наковальни, его широкие плечи сгорбились, а руки, привыкшие держать молот, бессильно лежали на коленях. Его старое лицо было бледным, глаза — темные, как угли, — потускнели от усталости и страха. Перед ним лежал кусок стали, начатый, но не законченный, а рядом — молот, брошенный в пыль. Он шептал себе под нос, его голос дрожал, ломался, как сухая ветка под ногой: «Что я наделал? Что я привел в этот мир?» Мысли о черном металле, из которого он выковал наконечник для Совикуса, терзали его. Он чувствовал: часть него ушла с той работой — не плоть, не кровь, а нечто глубже, то, что оставило в его душе пустоту, холодную и гулкую.

Тенебрис наблюдала за кузнецом, ее тьма сгустилась в углу, став почти осязаемой. Она видела его слабость — изъян, который оставил металл Моргаса, и знала: это ее шанс. Ее голос, мягкий и холодный, проник в его разум: «Ты слаб, смертный, но я дам тебе покой». Роберт вздрогнул, его голова резко дернулась, он схватил молот и вскочил, оглядываясь в полумраке. «Кто здесь?» — прохрипел он, его голос был хриплым от страха, но ответа не последовало. Он видел лишь тени, дрожащие на стенах, но не заметил, как одна из них приблизилась, обволакивая его, как туман.

Тень вошла в него медленно, ее тьма просочилась через трещину в его душе, усиливая его страх, его вину, но даря иллюзию надежды. Его глаза на миг потемнели, став бездонными, как сама ночь, зрачки расширились, поглотив свет, а затем вернулись к нормальному виду. Он ощутил прилив уверенности, как будто тяжелый груз с плеч вдруг исчез, но не понял, что это была не его воля. Тенебрис сжалась внутри него, ее присутствие стало частью его жизни, его мыслей, незаметное, но властное. Роберт выпрямился, его пальцы сжали молот крепче, и он пробормотал: «Я справлюсь. Я еще нужен». Его голос стал тверже, но в нем появилась нотка, не принадлежащая ему, — холодная, чужая.

Тенебрис улыбнулась внутри, ее тьма обняла его душу, как паук — добычу. Теперь он был ее, пусть не полностью сломленный, но этого было достаточно, чтобы служить. Она видела через его глаза кузницу, чувствовала жар горна, слышала стук его сердца, бьющегося быстрее и подчиняясь ее ритму. Марионетка была готова.

Богиня угнездилась в душе Роберта, ее тьма стала частью его дыхания, его мыслей, тонкой, как паутина, но прочной, как сталь. Через его глаза она видела Вальдхейм — город дрожал под натиском тьмы, но все еще боролся, окруженный слабым светом храма Люминора. Она чувствовала хаотиков Моргаса, их шепот, кружащийся в переулках, их силу, которая захватывала души смертных, и Совикуса, чья магия пульсировала где-то в замке, как черное сердце, отравляющее воздух. Ее план складывался медленно, но четко: она использует Роберта, чтобы добраться до сердца храма Люминора. Она явится туда под предлогом изгнания тьмы из кузнеца, чья душа, по ее словам, «заражена» после работы с черным металлом. Священники поверят — они любят спасать заблудших, — и пустят ее внутрь, прямо к источнику их силы. А затем она разрушит храм, его свет угаснет, и Вальдхейм падет.

Но в глубине ее сущности шевельнулось предчувствие: она ощутила слабый отклик Люминора — не яркий, не сильный, а тихий, как далекий луч, пробивающийся сквозь тьму. Его свет начал следить за ней, и это тревожило ее. Она знала его силу, его способность видеть сквозь тьму, но сейчас это были лишь слабые отголоски той былой силы. Она убедила себя: он не вмешается, — не сейчас, не когда она играет роль спасительницы. Ее тьма была хитрее, чем хаос Моргаса, и глубже, чем тлен Некроса. Она верила, что сможет обмануть даже бога света.

Роберт стоял у горна, его взгляд был устремлен в огонь, но это были ее глаза, и они смотрели через него. Ее голос, холодный и мягкий, шепнул в его разуме: «Скоро, кузнец, ты приведешь меня к сердцу храма». Он не услышал ее, но его рука сжала молот, как будто повинуясь невидимому приказу. Тенебрис улыбнулась внутри — ее игра началась.

Кузница осталась позади, окруженная ночной тьмой, сгущавшейся вокруг нее, как стая хищников, ждущих добычи. Свет горна угасал, растворяясь в тенях, которые шептались о грядущем. Тьма Тенебрис была там, где когда-то была душа Роберта, но у богини было еще одно незаконченное дело.