thokk

На Пикабу
поставил 196 плюсов и 137 минусов
отредактировал 0 постов
проголосовал за 0 редактирований
Награды:
5 лет на Пикабу
4742 рейтинг 2 подписчика 6 подписок 9 постов 1 в горячем

Рецепт судака от Uratsakidogi

Рецепт судака от Uratsakidogi Uratsakidogi, Комментарии, YouTube, Длиннопост

https://youtu.be/eaEqSbipJ2E

Показать полностью 1

Iron Harvest - Cinematic Trailer

Больше штрафов богу штрафов

Больше штрафов богу штрафов Карантин, Штраф

Источник: https://www.rbc.ru/society/23/04/2020/5ea1e75f9a7947494c2c8d...

Показать полностью 1

Гензель и Гретель

Однажды в конце лета у мамы-кошки родились трое прекрасных малышей. Всё трое разные и ни один не похож на мать. Трёхцветная девочка, рыжий мальчик и ещё одна девочка тайских кровей.
Жили они на улице в землях одного СНТ, что раскинулось сразу за пределами МКАДа.

Гензель и Гретель Котомафия, В добрые руки, Москва, Длиннопост, Кот

Пока мама-кошка уходила на охоту малыши резвились. Под свою опеку семейство взяла хозяйка соседних земель. Она кормила их, когда приезжала в свои владения.
Девочке тайских кровей повезло, добрые люди забрали её к себе жить у увезли за далёкие моря.
Стали теперь жить втроём.

Гензель и Гретель Котомафия, В добрые руки, Москва, Длиннопост, Кот
Гензель и Гретель Котомафия, В добрые руки, Москва, Длиннопост, Кот

Но наступили тёмные времена. И однажды мама-кошка не вернулась. Прошло много дней и стало понятно, что котята её больше не увидят. Соседка продолжала присматривать за ними, но забрать их не могла.

Гензель и Гретель Котомафия, В добрые руки, Москва, Длиннопост, Кот
Гензель и Гретель Котомафия, В добрые руки, Москва, Длиннопост, Кот

Добрые селяне смастерили им небольшой дом, но котята его не жалуют и остаются на улице.
Так они и живут вдвоем и по сей день.

_____

Котятам 3-4 месяца.
Рыжий - мальчик
Трёхцветная - девочка.
Забрать можно в Москве, район Солнцево, метро Говорово.
Нужно понимать, что котята выросли на улице и не приучены к лотку.
Ребята, которые забрали первого котёнка рассказали, что у неё обнаружились глисты и чумка.
Глисты вполне могут быть, но это легко лечится, а насчёт чумки сомневаюсь, котята не выказывают симптомов. В любом случае, посещение ветеринара не помешает.
Соседка говорит, что они неразлучны и всё время проводят вместе. Было бы замечательно, если бы их вдвоём приютили.
Себе взять тоже не можем этим летом уже подобрали одного кота, вдобавок к нашему первому коту.

Показать полностью 5

Тиньков требует данные

Через приложение сделал перевод в клинику для оказания медицинской услуги. Чуть больше 100 т.р.
В примечании к переводу помимо номера счета указал ФИО жены (для дополнительной идентификации) т.к. она общалась и договаривалась с клиникой.
На следующий день во имя закона 115 ФЗ Тиньков затребовал анкету на жену, а это паспортные данные, регистрация, ИНН, СНИЛС.
На мой резонный вопрос - зачем? Ответили, что так надо, т.к. она является получателем платежа.

Тиньков требует данные Тинькофф банк, Персональные данные, Гифка

После терпеливого диалога в чате и подключения более понимающей сотрудницы мне удалось убедить, что моя жена не является получателем платежа, и необходимость предоставления документов обещали пересмотреть.
На следующий день департамент клиентской поддержки радостно отрапортовал мне:
- Конечно она не получатель, мы же не идиоты. Теперь мы считаем твою жену выгодоприобретателем. Гони документики.

Тиньков требует данные Тинькофф банк, Персональные данные, Гифка

И вот тут я запнулся. Я не знаю, как им объяснить, что заказчик я, услуга для меня, а жена только договаривалась.
Они только:"Я передал ваш ответ своим коллегам", а коллеги: "Где документики?"

Перевод клиника получила, что уже хорошо, но на мой вопрос по поводу санкций в случае не предоставления документов, мне сказали, что могут ограничить доступ к дистанционному обслуживанию и переводам. Этого мне бы не хотелось.

Насколько законны требования Тинькова в данном случае?

UPD: #comment_155496532

...проблема решена, ответ банка: ""Основываясь на семейном кодексе в этом случае предоставлять анкету выгодоприобретателя не нужно"
Показать полностью 1

За синие леса

Два года, как два журавлиных клина, проплыли над Чердынью. В Афкуле умер шибан Мансур — говорили, жиром разорвало. Монастырь оброс стенами и кельями, а Иона перестал появляться в остроге, не желая видеться с князем. На Каме, у Кайского волока, где некогда шалил рыселицый леший Висел, вятичи стали рубить новый городок. Не густым, но и не ослабевающим потоком текли в Пермь с Руси мужики-черносощники, селились, корчевали лес, сеяли рожь, поднимали дома, растили детишек. Глядя на них, княжьи ратники просили волю и перебирались жить за острожный тын, заводили пашню, рыли землянки, праздновали то ли христианские, то ли языческие свадьбы с пермскими красавицами. А в княжьей дружине все больше появлялось парней-пермяков, по-охотничьи предпочитавших рогатину и лук шестоперу и бердышу.


Вогулы больше не тревожили пермские земли. Оправилась молодая княгиня и вновь понесла — девочку, как сказала старуха-знахарка, а значит, по пермским поверьям, идут спокойные и щедрые годы. Княжич Матвейка, как некогда Михаил с Полюдом, уже ездил в седле за спиной Бурмота, по-прежнему серьезного и неразговорчивого. А крест на Богословском соборе, что поставил Калина, так и стоял непорушенный.


И вот однажды весенним днем в Чердыни поднялся переполох. Люди с берега побежали под защиту крепостных стен, ратники рассыпались по двору, бухнул колокол, заскрипели ворота, что-то зычно по-пермски приказывал Бурмот. «Новгородцы! Новгородцы! Роччиз! .. » — слышалось повсюду.


Михаил сбежал с крыльца, кинулся к Спасской башне. С высоты обхода он увидел на Колве целый косяк больших лодок. Под солнцем на них взблескивали броня и оружие.


«Ушкуйники? .. — всматриваясь из-под ладони, удивился Михаил. — Как же можно? Им сейчас не до нас — с московским князем ссорятся… Да ведь и не пропустили бы их мимо Усть-Выма, Васька-брат первым бы поперек встал…»


Роняя квадратные паруса, лодки веером рассыпались по реке, поворачивая к берегу. В городище гулко стучало деревянное било. Лодки причаливали. Люди, выпрыгивая на мелководье без оружия, спокойно поворачивались к крепостям спиной, подтягивая суда на песок. С самого большого струга, из-под палатки-навеса сошли по сходням начальники и уверенно пошагали по дороге в гору, к острожным воротам.


— Бурмот, открой калитку — крикнул Михаил, спускаясь с башни по наружной лестнице. — Похоже, кто-то свой…


Плечистые, рослые воины в кольчугах, хохоча, протискивались в проем калитки и не обращали внимания на поднятые копья и натянутые луки дружинников Михаила. И вдруг среди пришельцев князь словно увидел отца — но моложе, выше ростом и шире в плечах.


— Васька? .. — растерялся Михаил.


— Мишка, братец! — завопил богатырь, растопырил руки и бросился к князю.


Они обнялись посреди двора. Десять лет Михаил не видел брата, оставшегося в Усть-Выме щуплым мальчишкой. И вот теперь этот дюжий детина — тот самый Васька…


— Айда в хоромы! — отстранившись, князь Васька махнул спутникам и двинулся к дому, обнимая старшего брата за плечи тяжелой рукой. — Ключница, браги князьям! — по-хозяйски крикнул он.


Но тотчас же запнулся об кобеля, и пес с ревом вцепился в Васькины бутурлыки-поножи, усаженные железными пластинами. Васька взвыл и выхватил меч.


— Ругай, брось! .. — рявкнул Михаил.


Ругай, как заяц, полетел от Васьки прочь, но Васька кинулся за ним, да споткнулся, покатился и врезался в поленницу. Поленница рухнула, целиком погребая под собою Ваську. И дворовые, и ратники, и пришельцы дружно ржали.


— Ну, дьявол! .. — выбираясь из-под поленьев, ругался князь Васька. — Сатана, чистым духом! .. Чтоб ты мухомором отравился, чтоб тебя медведь порвал, чтоб тебя колесом тележным переехало! ..


И расхохотался вместе со всеми.


Ничуть не смутившись, князь Васька поднялся за Михаилом на крыльцо и, входя в сени, вдобавок приложился лбом к притолоке так, что соскочила с головы железная ерихонка.


С Васькой из Усть-Выма прибыл отряд мечей в сто. Здесь наполовину были йемдынские зыряне с князем, которого Васька так и звал — Зырян — не выговаривая его настоящего имени. Зыряне со своим князем отправились в чердынское городище; в остроге они не появились, и Зыряна этого Михаил не увидел. Другую половину отряда составляли устюжане под началом охочего человека Васьки Скрябы.


Скряба и подбил Вымского князя на поход, посулив и добычу, и славу. Положившись на слово Скрябы, Васька взял с собой только пяток своих дружинников и сманил Зыряна. А Скряба Михаилу сразу не понравился. Рослый, словно разрубленный на куски и потом наскоро сшитый мужик, уже лысый, с усмешкой в бороду, с недобрыми суженными глазами. Едва встретившись с ним взглядом, Михаил сразу понял, кто он: ушкуйник. Но Ваське Михаил ничего не сказал. Все же, Скряба — гость, и не дело Михаилу его в своем доме чернить.


Пировали до ночи. Скряба незаметно ушел, а князья все сидели. Васька быстро напился, но упасть все никак не мог. Помянули батюшку, помянули матушку, даже князя Василия Темного, злосчастного епископа Питирима и далекую, почти забытую Верею помянули. Васька долго и тяжело молчал, узнав, что погиб дядька Полюд, и все никак не верил, что Тиче — дочь Танега, а потом от умиления плакал у Михаила на плече, что старший брат своего первенца и наследника — княжича Матвейку то есть — в честь него Васькой назвал. Михаил только смеялся, не разуверял.


Потом Васька хвастаться начал: кричал, что девок зырянских у него целое войско — из чего Михаил понял, что ни одной нет; что княжество Вымско-Вычегодское как на дрожжах богатеет — из чего Михаил понял, что не только жажда подвигов, но и нужда погнали Ваську и Зыряна ощипывать вогулов. Когда же под конец Васька в горнице стол разрубил и посуду потоптал и пошел во двор мириться с кобелем Ругаем, а там опять врезался в поленницу, Михаил мигнул своим караульным у ворот. Те поймали Ваську, облили водой, натерли уши и чем-то отпоили, чтобы привести в ум.


Они снова уселись в горнице, теперь уже за квасом, и Михаил спросил:


— Что же ты, Вася, на вогулов по Вишере решил пойти, где, почитай, никто и не ходит? Чем старый путь по Печоре, через Тумпы и Неройки, плох? И как ты собираешься князя Асыку ощипать, если он тебя вдесятеро сильнее и опытнее?


Васька засопел и достал из-за пазухи плоский кожаный мешочек, вытащил из него сложенную выбеленную холстину и расстелил ее на столе. На холстине, как на пергаменте, были начерчены реки, обозначены горы и селения.


— Изография, — пояснил Васька. — Скряба составил. Вот, глянь: к вогулам все ходят где? К полуночи, через остяков, от Печоры по Хлебному пути на Мокрую Сыню. Дальше вот — по Щугору через перевал Перна до Ляпина. Или вот с Илыча по Еграляге. Еще вот — с волоком от Хара-Маталоу до Бур-Хойлы. Я и сам поначалу хотел с Нелса на Лозьву. Только уже нельзя. Вогулы там везде крепостей понаставили: Ляпин, Лозьвинск, Герд-Ю, Юган-горт, Обдор, Игрим, Тебенду, Войкар, Халь-Уш, Сюрэськар-Роговый городок, ну, и вообще — сам видишь. Все пути перекрыты. А Скряба говорит: давай, мол, ближе к полудню брать, с брюха в Югру влезем. И мы пойдем по Вишере до Улса, с него прыгнем на Сосьву, а с Сосьвы на Лозьву ниже Лозьвинска. Оттуда прямиком до Пелыми, понял?


— Два волока, — сказал Михаил.


— Плевать, доволочемся. Главное, говорят, там на туманах вогулы Золотую Бабу прячут.


— А я слышал, что на Пуррамонитурре.


— Брешут. Я весной с остяком разговаривал — на туманах.


Михаил глянул на брата. Тот, не отрываясь, смотрел на карту, прижав извилистые реки растопыренными пальцами — словно сквозь них, как сквозь рану, видел пульсирующее сердце Каменных гор. И Михаил вновь услышал тот иногда тихий, а иногда оглушающий, но никогда не умолкающий зов, что срывал людей с мест и увлекал к гибели. Тоска затопила душу князя.


— Вася, брат, прошу — не ходи, — тихо сказал Михаил. Васька сложил холстину и серьезно усмехнулся.


С перевала было видно, как реки разбегаются с гребня Каменного Пояса: одни в Саранпал, на закат, другие в Мансипал, на восход. Добравшись до истока Сольвы, двинулись вдоль суровой громады Ялпынга — святой горы, увенчанной гребнем издалека различимых идолов. Наконец доползли до ключа, которым начиналась ангельски лазурная речка Шегультан. Проволочившись по ее дну до впадения Малого Шегультана, поплыли дальше. Без приключений и встреч в три дня догребли до Сосьвы — вогульской реки Тагт.


Река была безлюдна. Охотники и оленеводы уходили в тайгу. Двух встретившихся вогулов-рыбаков убили и похоронили. По берегам видели всего только три небольших павыла, чьи жители сразу разбежались. По приказу Скрябы в деревеньках порубили идолов, ободрав с лиц золотые блюда, а домики пограбили и сожгли. Доплыв до какой-то ворги, решили дальше двинуть волоком на Лозьву.


Волок был трудный, ворга ушла в сторону, докучали гнус, жара. На полпути лес сменился зыбкой янгой — болотным редколесьем. Намучились, пока дотащились до Лозьвы. У павыла Лачи их обстреляли; пришлось сойти на берег и сжечь павыл. Соседняя маленькая крепость Лангур сдалась, откупившись. Однако Скряба велел вернуться и вырезать Лангур, чтобы никто не послал весточку о них в Лозьвинск. Прошлись вдоль притока Лозьвы, речки Тамги, пограбили вогульские мольбища, повалили болванов. После Тамги в полдень проплыли речку Евву и вечером осадили крепость Понил. С рассветом пошли на приступ: впереди зыряне, позади русские. Зырян полегло одинадцать, руских — пятеро. Понил был взят. Пленили местного князька Течика. Заодно пограбили и древние могильники неподалеку, разжились персиянскими серебром и золотом. Хабар придал сил и уверенности, о погибших не скорбели. Васька везде дрался среди первых.


Переночевав на речке Арии, следующим полднем разорили павыл Синдею, а вечером — павыл Верваль. Наутро взяли павыл Тальму, а вечером осадили крепость Вагиль. С рассветом Вагиль пал. Взяли богатую добычу и князька Калпака. Он-то на допросе и проболтался, что прошлым летом князь Асыка сказал вогулам, будто привез и спрятал на Вагильском тумане Золотую Бабу.


Скряба идти за Бабой отказался. Да никто и не хотел соваться в зловещую вогульскую глухомань. Но Васька весь так и вспыхнул от желания одним броском завладеть никому доселе недоступной Сорни-Най. Кликнули охочих. Пожелали идти только чердынский беглец Семка-Дура и устюжанин Охрим, мужик угрюмый и дюжий. В проводники взяли Калпака. Договорились, что Скряба и Зырян будут ждать ушедших в Вагиле десять дней. Вчетвером и вышли.


Жутким был этот путь по югорской чащобе. То ли тайга, то ли болото — янга, одним словом. Шли по засекам — катпосам, сопрам. Проваливались сквозь мох по пояс в черную, гнилую воду. Змеями-чудищами плелись по земле склизкие корни. В редкой хвое деревьев висели клубки из ветвей — гнезда бесов. Хилые сосны падали от толчка, с шумом вздымая облепленные землей и тиной корневища. Низкие елки опустили на мох огромные нижние ветви. Над полянами по ночам летали совы и светили желтыми глазами. Выло волчье. Кто-то стонал и хохотал в чаще.


На четвертый день вышли на прогалину, где высились качели. Столбы — в три роста высотой, в обхват. На уровне головы висела и раскачивалась пятивершковая плаха-сиденье. Кто-то только что спрыгнул с нее, заслышав шаги. Посерев лицом, Калпак повалился русским в ноги: давайте вернемся, беда! Русские достали мечи, взялись за кресты: вперед, с божьей помощью прорубимся. Уткнув в спину Калпака копья, двинулись вперед.


Начинался туман. Туманами вогулы называли огромные — в десятки верст длиной и шириной — озера, образованные разлившимися по тайге реками. Они были очень мелководны. В дожди вода тумана могла подняться путнику до шеи, в ведро туман превращался в болото. Ни пройти, ни проехать, ни проплыть. Ни Пермь Великая Камская, ни Пермь Старая Вычегодская, ни Юг, Сухона и Двина таких разливов не знали, поэтому князь Васька, Охрим и Семка-Дура даже не представляли, в какую петлю они сунули головы.


Косые и кровавые закатные лучи зловеще освещали кривое мелколесье, где то зеленели болотные бучила, то пылали зеркала озер. Иногда люди шли по травянистым или мшистым гривкам; иногда Калпак сворачивал в болото, слегой нашаривая одному ему известный брод; иногда они пробирались по колено, а то и по пояс в бурой торфяной воде. Кричали болотные птицы, ухал филин, бурчала под ногами жидкая земля, выпуская пузыри. Изредка в зыбунах что-то тяжело и протяжно стонало, вздыхало, охало.


Когда сырая мгла немного поднялась над водой, космами divhome.ru поплыла среди скорченных деревьев, среди высоко вздернутых извивов корневищ у вывороченных сосен, местность начала обсыхать. Это был остров на тумане, где и находилось вогульское мольбище. Вскоре путники шагали уже по твердой земле. Калпак то и дело сворачивал, повинуясь указаниям сопр, вырезанных на стволах. Мутные сумерки охватили лес. На опушке Калпак остановился и, указывая вперед, со страхом прошептал: «Кол Сорни-Най…».


На невысоком взгорье чернел покосившийся, замшелый тын, а за ним — темная кровля. Русские двинулись вперед, обходя огромные валуны и растрескавшиеся жертвенные колоды. На остриях тына растрепанными гнездами торчали полусгнившие, исклеванные человеческие головы. Пройдя полпути, Калпак наклонился и потрогал камень очага, выложенного на земле. «Исум! .. » — округляя глаза, сообщил он.


«Погоди, — хватая Калпака за шиворот, сказал князь Васька. — Семка, поди погляди, кто там костры палил…» Семка кивнул, выставил вперед рогатину и медленно пошел вверх по склону к покосившимся воротцам. Постоял, прислушиваясь, осторожно взялся за сучок в доске, заменявший ручку, и потянул створку на себя. Заскрипели петли, и тотчас за воротами что-то туго крякнуло. Створка отлетела, а Семка подпрыгнул и не повалился, а будто присел, опираясь спиной о пробившую его насквозь деревянную, толщиной в руку стрелу.


«Холат Хусь-Урнэ! .. — завизжал Калпак, вырываясь. — Хумполь-Ен! .. » Он бросился бежать обратно к лесу, а князь Васька и Охрим одновременно рухнули под защиту валунов. Топот Калпака затих в чаще. На сильном восточном ветру, разогнавшем сумрак, скрипела створка ворот. Семка неподвижно сидел у пустого прохода, свесив голову. За тыном никто не шевельнулся. Время шло. Прилетел ворон, опустился на острие частокола, начал щипать себя под крылом, топчась на месте. И князь Васька, и Охрим, увидев огромную стрелу, сразу вспомнили чудовищные качели, встреченные на пути. Васька видел, как Охрим зло перекрестился, трижды сплюнул через левое плечо, перетянул со спины на локоть щит и стал подниматься. Васька тоже взялся за ремень щита.


Прикрываясь щитами, выставив мечи, они вдвоем, плечом к плечу, протиснулись в узкие ворота. Ворон, закаркав, взлетел. Небольшой огороженный двор был утыкан черными идолами. Кривая игла месяца висела над кровлей маленькой чамьи, громоздившейся посреди двора на двух высоких столбах. Двор был пуст.


Охрим опустил щит, прошел вперед и пнул сооруженье из брусьев и спиц, перемотанное сыромятными ремнями.


— Самострел, — сказал он.


Семку втащили и положили во дворе. Охрим с хрустом вытянул из тела окровавленную стрелу и швырнул ею в ворона, севшего на крышу чамьи.


— Пусть полежит пока, — сказал князь Васька о Семке. — Темно яму рыть, да и боязно что-то… Утром схороним.


— Небось, истукан-то в избушке на курьих ножках, — кивнул Охрим на чамью. — Айда, князь.


По ветхой лесенке князь Васька забрался к порогу, открыл дверцу, отстраняясь от возможной новой стрелы, заглянул внутрь и чуть не слетел со ступеньки — в крохотной, без окон, горенке, занимая почти все ее пространство, стоял гроб с чем-то лохматым внутри.


— Мертвец! .. — ахнул Васька.


— Ну-ка, пусти, — отодвинул его Охрим. — Этот нам беды уже не сделает…


Он влез внутрь, долго возился — так, что избушка раскачивалась на столбах, сыпала труху с берестяной кровли, — и наконец выбросил наружу резную деревянную куклу почти в рост человека, одетую в меховую ягу. Это была иттарма, вместилище души умершего — лилли хеллехолас по-вогульски.


— Пусто…— мрачно сказал Охрим, спрыгивая вниз. — Нету там никакой Золотой Бабы… Обманули, псы.


На ночь договорились дежурить по очереди. Разожгли костерок, и князь Васька завалился первым. Он уснул мгновенно — тяжело, но по-молодому крепко. Во сне ему чудились какие-то крики, шаги, шорохи, но он не проснулся. Когда же он открыл глаза, небо уже просветлело. Охрим его не разбудил вовремя. Охрим исчез. Исчез и труп Семки.


Васька орал, бегая по лесу вокруг капища, но Охрим не отзывался. И повсюду — в траве, под деревьями, во мху, на еланях, под валежником, у валунов — Васька встречал разбросанные желтые, гнилые человеческие кости. Васька вытащил меч и полез туда, где в чаще мелькал прогал. Страшно было переть в чапуригу в одиночку. Он перебирался через бурелом, бежал опушками, перепрыгивал бочажины, путался ногами в орляке, сек мечом кусты и еловые лапы, скользил на камнях. Лес оборвался, и Васька вылетел на берег тумана. До самого окоема раскинулась сизая водная гладь, отчеркнутая от неба узкой полосой далекой тайги. Докуда хватало глаз, из воды там и сям торчали костяки мертвых деревьев.


Васька развернулся и бросился обратно, и вскоре вновь вывалился из тальника на берег. Он помчался на полудень и, казалось, уже достиг матерого леса, но и тут дорогу преградила вода, залившая деревья по нижние ветви. Пугаясь собственной догадки, Васька пошел вдоль берега и через полторы версты вернулся к старому месту — к кряжистому идолу, валявшемуся по грудь в воде. Васька обессиленно сел на его лицо. Он был на острове среди тумана. Восточный ветер нагнал из Вагиля воду, и холм в болоте, в янге, стал островом. На этот остров умирать от голода вогулы приводили своих жертв. На этом острове по своей воле оказался и он, князь Васька, — теперь уже один.


Васька побрел к капищу, и тут из зарослей с шумом и треском на него прыгнуло что-то живое, разумное. Свистнул, блеснул меч, и только бармица спасла князя, чтобы ему не отпластали левую руку вместе с плечом. Васька покатился по корням, перевернулся на спину и ногами отшиб нападающего. Вскочил — враг снова бросился на него.


Мечи крестили сумрак чащобы, едва разжиженный серым светом облачного неба. Разлетались срубленные ветки, листья, шишки. Васька исхитрился и витым ударом выбил меч противника, но тот, рыча, бросился вперед с голыми руками. На свету мелькнул красный русский армяк, и Васька остановил замах. Он сцепился с врагом врукопашную. Враг был гораздо сильнее его, но словно забыл все приемы драки. Повалив его и двинув пару раз головой о комель, Васька сел ему на грудь и отбросил с его лица длинные грязные волосы. Это был Охрим — с белыми, выкаченными глазами, с пеной на усах и в бороде. Охрим хрипел и бился под Васькой.


Связав Охрима кушаком, сунув в пасть шапку, Васька приволок извивающегося ушкуйника в мольбище и уложил рядом с чамьей. Охрим ничего не узнавал, ничего не понимал. Он грыз шапку, бился затылком о землю, изгибался, как в падучей, сдирал пальцами дерн и мох. Васька сел под тыном снаружи. Над ним чернела изъеденная голова. Подумав, он скинул перевязь, стащил тяжелую кольчугу, снял шлем с мокрых волос. От того, кто качался на огромных качелях, кто до полусмерти испугал Калпака, кто уволок труп Семки-Дуры и свел с ума бывалого, прожженного налетчика Охрима, кольчуга и шлем защитить не могли.


По-прежнему дул ветер. Косматые облака, шевелясь и вскипая, неслись туда, где за каменным гребнем остались родные и надежные деревянные крепости с крестами на башнях. До вечера Васька просто сидел и опустошенно ждал неизвестно чего. Потом он замерз — кафтан его, пропревший и рваный, был напялен прямо на рубаху, — стащил с иттармы волчью ягу и влез в нее. Он хотел есть. Их харч составляли только сухари и соль, совсем промокшие в пути к мольбищу. Остальное — дичь. Васька подстрелил ворона, ощипал и бросил. Ворон жрал мертвечину. «Я не людоед», — думал Васька.


Прошла ночь, никакое чудище не пожаловало. Наступил такой же ветреный, полный тоски день. Охрим утих. Васька развязал его. Он бродил по острову, разыскивая съестное: осиновую кору, медвежью дудку, грибы, корни папоротника и осоки, стебли борщевика. Руки тряслись от голода, ноги подгибались.


Прошла еще ночь, и еще точно такой же день, и еще ночь. Охрим сидел под чамьей, привалившись спиной к столбу, закрыв глаза. Он ничего не ел, не пил, не говорил, только сипло дышал сквозь стиснутые зубы. Васька спал в гробу, в яге, а иттарму расщепил мечом и сжег, отогреваясь от пронизывающего голодного холода, обсушиваясь после дождей, протекавших сквозь ветхую берестяную кровлю чамьи. Утром, когда Васька сполз на землю, он увидел, что Охрим стоит под чамьей на коленях. Лицо у него было синее. Черный язык поленом торчал из бороды. Охрим повесился на стропиле. Васька мечом разрыхлил яму за тыном, шлемом выгреб землю и похоронил ушкуйника. Весь день после этого он пролежал в полубреду, а вечерняя роса вновь загнала его в гроб.


С рассветом Васька опять упрямо пополз наружу. И сразу увидел, что не отрубленная — оторванная голова схороненного Охрима торчит на колу у самых ворот мольбища. Чудище приходило ночью. Его, князя Ваську, оно не заметило, потому что тот лежал на месте иттармы, а вонючая волчья яга отбила человечий дух.


Ваську затрясло. Он выломал себе палку и кинулся в воды тумана. Он брел сначала по колено, потом — по пояс. Было совсем неглубоко, но иногда он падал в ямы или болотные прорвы и плыл. Он тащился в воде бесконечно долго, нащупывая слегой путь, брел на закат, к своим, из давно иссякших последних сил, голодный, полусумасшедший, ничего уже не боящийся. Остров остался далеко позади, а затопленный лес все не кончался. Стояли в воде кривые березы; как руки кикимор, высовывались, изгибаясь, корни упавших сосен; шатры елок облепляла ряска. Всюду плавали сучья, хвоя, листья, шишки, куски мха и земли, трава, трупы мышей, хорьков, лис, недозрелые ягоды морошки, выкорчеванные пни. Князь Васька все тащился и тащился, раздвигая коленями и животом черную, страшную воду.


И вот тогда-то он и увидел чудовище. Оно без плеска спрыгнуло в воду с дерева и поднялось во весь рост — в полтора раза выше человека, широкоплечее, сутулое, с длинными, до колен, могучими руками, все сплошь покрытое серым волосом, с плоской головой, вбитой в плечи, почти безносое, только с дырами ноздрей, с тонкими черными губами, с глазами загнанного зверя, печальными и равнодушными. Подгребая ладонями, чудище пошло навстречу Ваське. У князя не было никакого оружия — меч он сломал и выбросил, слегу потерял. Тогда он просто вытянул вперед руки, хищно скрючив пальцы, и сам бросился на врага…


— Комполен это был, лесной мужик, хранитель Сорни-Най, — сказал князю Михаилу Зырян и приподнял иссохшую, старческую руку Васьки с намертво стиснутым кулаком. Между пальцев торчали жесткие серые волосья — не медвежьи, не лосиные, не волчьи.


— Мы уговаривались князя Ваську десять дней ждать, — рассказывал Зырян. — На девятый день приполз Калпак, сказал: погибли все, и князь Васька тоже. Калпаку поверили. Зачем ему врать? Он от своих отрекся. Если он и нашего князя сгубит, так ему вообще не жить. А я не поверил. Скряба своих забрал и ушел воевать дальше. Он и тела князя искать со мной не пожелал. А мы, кто с Вычегды, всей дружиной пошли на туман за князем. Хоть мертвым. Только прошли всего два дня, а наутро нашли князя у шатров. Это Комполен его принес. Он ведь зря не убивает. А князь-то кто? Мальчишка, глупый… Он и сам не знал, куда полез. Мы забрали его и повезли обратно. Скряба с Лозьвы вверх по Сосьве повернул — удирать. Всех переполошил. Вогулы на нас и накинулись. Тридцать три нас было, когда ушли с Вагиля, а добрались, сам видишь, пятеро… Но князя привезли.


— Спасибо, Зырян, — сказал Михаил и тяжело замолчал.


— Не вернусь я в Йемдын. Как я буду княжить? Лучших мужчин увел и всех сгубил, а сам с ними не пропал. Не вернусь. Возьми меня к себе, князь…


— Возьму, Зырян, — кивнул Михаил. — Люди с верностью и совестью всегда в цене.


Навещать умирающего князя Ваську иногда приходил Иона. Сидел, скорбно вздыхал, крестился, шептал: «На все воля божья… Идольники поганые…» Михаил не гнал его — уходил сам. Он знал, что Иона уже присмотрел место для могилы. У Ионы было все: сан, епархия, приходы, паства, церкви, часовни, попы, дьяки, собор, монастырь, угодья, князь, язычники, подвиг. Не хватало одного — родовой усыпальницы. Вот Иона ее и получил.


Князя Ваську похоронили рядом с Иоанно-Богословским собором, в монастыре, высоко над Колвой. Срубили огромный крест с кровлею. Васька так и не пришел в сознание, умер где-то там, по пояс в водах тумана, в схватке с неведомым чудищем. Но перед смертью Васька вдруг тихо-тихо запел песенку из сказки. Песенка-плач, песенка-мольба, вечный безнадежный призыв о помощи. Лиса украла Петушка, бегом уносит его, а Петушок поет из-под лисьей лапы, зовет своего дружка:


— Котик-братик, котик-братик…— шептал князь Васька. — Несет меня лиса за синие леса…



Алексей Иванов «Сердце Пармы»

Показать полностью

Мы домой летим.

Мы домой летим. Игра престолов, Эллария Сэнд, Серсея Ланнистер, Спойлер
Показать полностью 1

Пупырчатая упаковка

23:05


— Выглядит… жутко, — Вадим, поставив бокал на журнальный столик, легко постучал костяшкой согнутого пальца по лбу манекена, — Вась, я, конечно, знаю, что без парня тебе бывает одиноко по вечерам, и вообще ты немного ебанутенькая, но это лишнее. Серьезно, чувак. Ты зачем это купила?


Васе не нравилось, что Вадим стучит по манекену так бесцеремонно, и еще меньше ей нравился глухой, необычный звук, доносящийся из головы манекена, которого она уже успела окрестить простым и честным именем — Евсевий.



Девушка только пожала плечами, хмыкая и отпивая немного из бокала с пивом. Поди объясни этой наивной посредственности (даже фамилия типичная — Иванов), как это бывает — выйти вечером покурить, гуляя по улице, вдруг наткнуться на него. Наткнуться и понять — это не просто совпадение.


∗ ∗ ∗



20:02


Он стоял за стеклом — одетый в идиотский костюм пирата (с треуголкой, крюком и саблей, все, как полагается), он смотрел в стекло невидящим одним глазом — второй был под повязкой, а, может, и вовсе не было.


Почему-то Васе казалось, что этот глаз там был и был еще как.


Мужчина стоял за стеклом — такой нелепый, но почему-то не смешной. И до боли знакомый.


Сигарета, докуренная до фильтра, обожгла пальцы, но Василисе Орешкиной было, в сущности, все равно — она стояла и пялилась на манекен в витрине. Там он был почти что забавным — в этом костюме, что освещала крохотная лампочка под потолком и уличный фонарь.


Да, он был почти что забавным. Но Вася почему-то никак не могла избавиться от чувства того, что вне витрины таким же забавным он бы не был.


Орешкину все глодало странное ощущение — будто бы эта кукла была ей чем-то странно знакома. Может, декорация в детском театре? Может, в детстве у нее была такая же, но поменьше? Странно. Наверное, видела ее она давно, лет до семи, потому что в интернате таких кукол не было.


Орешкина хмыкнула. В интернате много чего не было.


Магазин назывался странно и безвкусно, плюя на все законы копирайтинга, которые Орешкина изучала в институте — «МаниКен». Идиотская игра слов заставила Васю наконец-то выдохнуть, иронично хмыкнуть и выбросить сигарету. Она собиралась уже уйти, продолжив свой вечерний моцион улицами Питера, как вдруг…


— Увидели что-то… знакомое? — донесся тихий голос со стороны витрины.


Сначала Орешкиной показалось, что у нее окончательно поехала крыша, и говорит с ней ни кто иной, как пират-манекен. На секунду это даже показалось ей чем-то вполне логичным и даже вполне самим собою разумеющимся.


А затем до нее дошло, что в дверях магазина уже несколько минут стоит средних лет мужчина с фирменным бейджем и ключами, зажатыми в бледных пальцах.


— Извините, — Вася стушевалась, припоминая, выбрасывала она сигарету на тротуар перед магазином или в урну, как полагается, — я не хотела пялиться.


Мужчина все разглядывал ее, и все бы ничего — наверное, девушка, разглядывающая в сумерках манекены в витринах, казалась как минимум странной — но взгляд его был слишком уж цепким, пристальным, будто бы…


Неважно. Просто чудак, кто же еще может находиться в таком месте в такое время?


Мужчина уже начинал ее напрягать, Орешкина хотела извиниться и уйти, когда он нарушил молчание:


— Не найдется ли у леди сигаретки?


Леди, надо же. Орешкина опустила голову на свою старую и немного потрепанную после некоторого количества вечеринок и ночных перекуров с кофе толстовку, а затем — на старые леггинсы и грязные кроссовки.


— У леди даже найдется зажигалка, — хмыкнула Вася, протягивая мужчине пачку.


Тот затянулся. На несколько секунд снова повисло неловкое молчание. Мужчина зажигалку все никак не отдавал.


— Мне кажется, что у меня как раз найдется то, что нужно Вам, — вдруг проговорил мужчина.


«Точно маньяк, — пронеслось в голове у Орешкиной, — сейчас изнасилует меня на глазах у манекена».


— Вы не подумайте, я про куклу, — мужчина кивнул на витрину, — Вы так внимательно смотрели… Меня, кстати, Толик зовут.


«Человек, которого зовут Толиком, просто обязан быть безобидным», — хмыкнула Вася про себя.


— Я Василиса, — кивнула девушка, — извините, но ничего покупать я не буду. Не понимаю, зачем.


— Жаль, девушке с таким редким именем я бы сделал скидку, — хмыкнул Толик, — вообще, он идет в комплекте с ещё одной куклой, но, так уж и быть, продам по цене одной.


— Мне это не нужно, и… и мне пора идти. Приятно было познакомиться.


Плевать на зажигалку, всегда можно купить новую. А вот манекен покупать не хотелось.


Хотя, с другой стороны… Аля, соседка по комнате, любит такие ебанутые штучки, можно подарить ей на День Рождения в сентябре, а если кукол будет две, одну даже можно будет оставить себе. Неплохое начало для дизайна крохотной квартирки — надо же когда-то обживаться. Если что, будут в качестве вешалок — чтобы одежда не мялась.


Манекен прожигал взглядом.


И не такой уж он пугающий. Даже милый, если уж на то пошло. Ну, по-своему…


— А… сколько стоит? — вздохнув, поинтересовалась она. Просто так, вдруг почему-то стало интересно.


Глаза Толика зажглись. Вообще-то, зажглись как-то нехорошо, но кому не хочется продать наконец-то что-то настолько специфичное, еще и под конец рабочего дня? Готова поспорить, дела у него тут идут не очень.


— Значит, слушайте, Василиса. Оплата по доставке, доставка курьером, займет где-то…


Вася вздохнула. Манекен сверкал на нее одним злобно-пиратским взглядом, и что-то ей подсказывало, что делает она сейчас что-то из рук вон. Но, в конце концов, один раз живем, не так ли?


∗ ∗ ∗



23:08


— Аля будет в восторге, — с чувством протянул Вадя, кивая на манекен, — повесит на него все свои украшения и заколочки для волос.


— Да запакуй ты Севку обратно, — хмыкнула Орешкина, — вот завтра она приедет и придумает, что с ним делать. Ну и со вторым тоже.


— А какой второй? — Вадим дернулся было к упакованному манекену, — Дай посмотреть. И вообще, почему Севка-то?


— Да не лезь ты, на Севке уже всю упаковку порвал, — буркнула Василиса, заворачивая пирата обратно и относя в темную Алину комнату, — просто… меня так мама в детстве учила. Если что-то тебя пугает — придумай ему смешную кличку и запихни подальше, пока это что-то тебя пугать не перестанет.


— Так нафиг тебе было это покупать, если оно тебя пугает? — Вадим поморщился, — Боже, женщины…


— Заткнись, — беззлобно пнула парня Вася, — тебя не учили, что страхи нужно побеждать?


— Только некоторые, Вась, — Вадим хмыкнул, отпивая янтарного пива из бокала, — только некоторые. А Севка твой — очень уж странный персонаж, прости уж меня на незлом, тихом слове.


— Да насрать, — хмыкнула Вася, — постоит пока у Али, а там, глядишь, ко мне приходить в ночных кошмарах не захочет.


Отпивая в минуту по глотку теплого пива, Орешкина даже себе боялась признаться в том, что вне витрины магазина с глупым названием манекен Севка все же был гораздо более пугающим, чем за преградой из тонкого стекла.


∗ ∗ ∗



23:40


— Ну давай взглянем на подружку Севыча, а? — канючил Вадим, дергая Василису за толстовку, — Или у него дружок? Как думаешь?


Это продолжалось уже полчаса. Почему-то Вадим никак не мог успокоиться, словно магнитом его тянуло к темной Алиной комнате, Севке и его безымянному пока что другу.


— Отстань. Сходи и купи себе своего, — процедила Вася. Она и сама не могла понять, почему, но открывать лопающе-щелкающую пупырчатую упаковку пока что не хотелось. Да и вообще не хотелось. Пускай лежит до утра, а там уж Аля распакует и устроит им обеим сюрприз.


— А вдруг продавец решил над тобой пошутить, вдруг он поехавший маньяк? И там вместо манекена скульптура из вибраторов и дерьма, или еще что похуже. Недаром он тебе его просто так отдал, — пустился Вадя в рассуждения.


Орешкина застонала, откидываясь на спинку дивана. Что-то, конечно, в словах Вадима было, и что-то абсолютно неприятное, но девушку и саму мучили сомнения. Дарить кота в мешке…


Почему-то Вася не хотела распаковывать второй манекен, отчаянно не хотела, вот прямо очень сильно. Будто бы нельзя было этого сейчас делать, вообще нет. Не надо и все тут. Этот манекен должен лежать там, где лежит, и точно так, как лежит сейчас.


Но разве скажешь это прозаично-пьяному Вадиму Иванову?


— Делай, что хочешь, но заверни потом все, как было, — вздохнула Орешкина, отворачиваясь и демонстративно утыкаясь в экран ноутбука. Там как раз скачивался новый альбом ее любимой группы, и терять драгоценное время на то, чтобы распаковывать какой-то манекен, ей не особо улыбалось.


Иванов просиял и устремился в комнату Али. Щелкнул выключатель и увлеченно зашуршал пузырчатый пакет.


Орешкина сосредоточилась на экране. Там бездумно гонялись друг за другом курсор мыши и муха, что села на монитор. Васе не хотелось думать, говорить с Вадей или, тем более, смотреть на манекены. Сомнительное удовольствие.


Вася уже успела пожалеть о своей покупке, и все это казалось ей каким-то слишком уж неправильным и странным. То, как быстро пришел курьер, то, как продавец Толик хитро на нее смотрел, то, что он так и не отдал ей ее зажигалку…


И манекен-пират по имени Севка казался ей странным. Очень странным.


Здесь, в полутьме квартиры, тени придавали его лицу особой живости. Василисе казалось, что вот-вот голова Севкина повернется, губы изогнутся в жуткой улыбке, обнажая золотые коронки на зубах. Орешкина точно знала, что коронки у Севы золотые, а второй глаз на месте.


Просто его зачем-то закрыли. А зачем — не поймешь.


На самом деле, Васе от этого открытия было по-настоящему жутко. Это не было похоже на воспоминание о кукле из детства, совсем нет. Скорее… будто бы персонаж из фильма, книги… как будто бы…


— Ва-си-ли-са! — послышалось нараспев сказанное из Алиной комнаты.


— Да какого хуя ты хочешь? Не буду я смотреть на твою подружку, и вообще, уебывай домой, шутник, пиво не бесплатное, — в голосе Васи звучала паника. Не нравилось ей это все, ой как не нравилось. Василису интуиция еще с интерната не подводила, и сейчас она орала благим матом о том, что пора бы закрыть Алину комнату (желательно, на шпингалет) и выпроводить Вадима домой, пока стало не совсем уж поздно.


— Да успокойся ты, — на плечо Василисы опустилась рука, — все ж хорошо.


— Ты просто… — Орешкина развернулась к другу, натягивая на лицо улыбку.


А спустя секунду воздух сотряс оглушительный визг.


Василиса визжала так, будто по ней вдруг пробежала добрая сотня мохнатых пауков, под ней разверзлась пучина Ада, за руки ее хватали призраки, за ноги — монстры из-под кровати, будто на нее, словно на Керри из книги, вылили ведро крови. И все это одновременно. Василиса визжала, как в последний раз.


А Вадим Иванов покатывался со смеху, держа в руках второй манекен.


Василиса, словно ошпаренная, вскочила с места. Из горла вырывался теперь уж слабый стон, глаза, что широко распахнулись от страха, были прикованы к кукле.


— Орешкина, ты чего? Я ж пошутил, — Вадим сделал шаг по направлению к подруге. Такой реакции он уж точно не ожидал, — кончай стонать.


Орешкина смотрела на манекен, а манекен смотрел на нее. К горлу девушки подкатывала тошнота. Размеренно, волнами.


Манекен — девочка лет шести, с белыми кудрявыми волосами, веснушками и яркими голубыми глазами, в вычурном платьишке и туфлях на каблучке — склонил голову. Точнее, голова у него сама немного отклонилась, задев плечо Вадима бантом, но Орешкину замутило.


Потому что она знала эту девочку, знала это платьишко и эти туфельки.


— А Севка-то твой — педофил! — радостно воскликнул Вадим, — кстати, кукла знакомая какая-то. Она что, из фильма какого-то?


— Уходи, — глухо прошептала Василиса, хватаясь резко побелевшими пальцами за столешницу. Воспоминания смутно шевелились в голове, цепляясь друг за друга. Вася пока что не готова была выуживать их из омута своей памяти, но что-то ей подсказывало, что они и сами всплывут рано или поздно.


Лучше поздно.


— Что? — Вадим улыбнулся.


— Уходи отсюда, блять, и забери это с собой, — прошептала Орешкина, мелко дрожа, — давай быстро. Давай, а то вышвырну через окно. Быстро. Вали.


— Да я ж пошутил, Вась, — Вадим подошел к девушке, хмурясь, — шуток не понимаешь?


— Вали отсюда нахуй, быстро! — заорала Василиса, отталкивая Вадима, хватая куклу и стремительно подбегая к двери, — Вон отсюда!


— Ебанутая, — задумчиво протянул Вадим, подбирая куртку и шагая за порог, — это шутка была. Позвони, как отойдешь.


— Вон! — зашипела Вася, выбрасывая манекен на лестничную клетку и захлопывая дверь.


Спустя секунд десять послышался удаляющийся бормочущий голос Вадима, шарканье ног и хлопок двери парадного. Вася сползла по двери с другой стороны, привалившись затылком к дермантину. Сердце колотилось. Девушку мутило.


Она абсолютно точно знала, что это за девочка и что это за платье. Правда, видела она его всего раз и немного не таким, но ошибки быть не могло.


Холодное лицо куклы не было похоже на личико Маши, но почему-то…


Почему-то Василиса накинула цепочку на дверь, щелкнула ключом, оставив его в замке, а затем, не давая себе времени одуматься, подбежала к двери в комнату Али, что сейчас казалась зияющим провалом, и захлопнула ее, задвинув защелку и дернув дверь для верности. Хорошо, что Вадя выключил свет — смотреть на лицо Севы не хотелось.


Сева.


Теперь-то Василиса вспоминала, что звали его не так.


∗ ∗ ∗



Тринадцать лет назад. 23:50


Жаркое лето, полночь, бабушкин матрас жесткий и пахнет травами, но альтернативы, как говорится, не дано. За окном бушует гроза, будто бы вознамерившись всех в округе разом оглушить раскатами грома и ослепить вспышками. По спине стекает капелька пота, но из-под одеяла Вася ни за что — ни за что не выберется.


А вот Машка на год старше, Машка не боится ничего. Она сама — как куколка, и имя у нее, как у девочки, а не «Васька».


Ей-богу, как кошачья кличка.


Дети в деревне Ваську вовсю дразнят, и хорошо, что здесь они с сестрой в первый и в последний раз. Больше она сюда — ни ногой. Нет, спасибо. Все равно Машка — бабушкина любимица, а Васька — так, придаток.


Машка встряхивает головкой с волосами цвета льна и толкает Васю в бок, хотя дремота уже почти подобралась к девочке под шелест дождя и мерные разговоры взрослых.


— А хочешь, историю расскажу? Мне сегодня Ильюшка-сосед рассказал, тебе понравится, ты такое любишь, — шепчет сестра, сжимая плечо Васи так, что у той и выбора-то особого не остается, — слушай, Ась.


Ася.


Так Ваську называет только Машка — знает, что девочка имя свое ненавидит.


— Короче, живет в этом лесу злой дух, — начала Машка, — и охотится он на маленьких детей. По ночам он приходит к ним и стучит в окно вот так…


Девчушка постучала в окно три раза, а после нее барабанить продолжили дождевые капли. Лицо у Маши было бледное и торжественное, будто бы она не деревенскую байку рассказывала, а как минимум главу из Библии.


— И каждый раз у него — новый костюм. Кто кого боится — к кому-то он приходит клоуном, к кому-то — врачом. Вот Семена помнишь? Он его брата утащил, а Сема говорил, что видел, как с Вовкой какой-то мужик говорил, а мужик был с топором. Вовка дровосеков жуть как не любил — говорил, что они на палачей похожи. А потом пропал. И месяц уже нет. А прошлым летом Инна с каким-то монахом говорила… в рясе…, а у нас же монастыря нет рядом…


Васька раздраженно мотнула головой. Все знали, что Инна уехала к отцу в Москву, а дровосеков мало ли в округе? Все же, деревня…


— Врешь ты все, — протянула Васька, натягивая одеяло под самый нос, — это все совпадения.


— И ничегошеньки не совпадения, — обиженно ответила Машка, — я вот сегодня пирата видела в лесу.


Васька замолчала. Пират — это уже серьезно. Маша с Васей очень боялись пиратов — особенно капитана Крюка. Как только Вася видела крючок, она начинала нервничать, а когда Маша видела человека с повязкой на глазу — и вовсе подвывать бросалась.


— Да ну врешь, — нахмурилась Вася, — пирата?


— Ага, живого, — закивала Маша, — в лесу. С крюком и с повязкой, правда, без попугая. Смотрел на меня.


— Так чего ж ты не боишься? — хмыкнула Вася.


— Ась, — протянула Машка, — а он без приглашения в дом не зайдет. Его либо зовешь, либо проводишь. И вряд ли мама с папой пригласят в дом пирата.


Девочки рассмеялись.


∗ ∗ ∗



01:20


Когда все взрослые уснули, а гроза прекратилась, Машка уже посапывала на соседней кровати. Василиса смотрела в потолок, так, будто пыталась там что-то найти.


Пригласить или провести, значит… Вот только Вася еще помнила, как в начале лета произошло кое-что, чего Машка никак не могла помнить. Сестра тогда гуляла с Ильюшкой и Мишенькой, а Вася сидела дома и читала. Через два дня у Мишеньки был День Рождения, и его родители попросили подержать декорации у бабушки дома.


Вася точно помнила, как в дом вносили огромную куклу-пирата. Помнила, как затряслись ее детские ручки, когда она этого пирата увидела. И помнила, как бабушка зашипела:


— Так это у вас пират? Спрячьте подальше, а то девочки увидят, визгу-то будет… вроде взрослые, а боятся их жутко.


Нет, не считается. Это не считается. Кукла не считается.


Васька уткнулась носом в подушку и накрылась одеялом с головой. Дождь уже почти не шумел, Машка похрапывала, бабушка ходила внизу то ли за водой, то ли потушить свет. Васька потихоньку засыпала.


А потом в окно постучали. Тихо, едва слышно, но вполне ощутимо. Чем-то… твердым.


«Дождь», — сквозь сон постановила Васька. И была неправа, потому что после стука запала тишина, и вообще, дождь три раза не стучит.


Девочке стало страшно, и сон, как это бывает, мгновенно пропал. Очень страшно. Особенно страшно из-за тишины, которая вдруг наступила. Даже Маша, кажется, перестала храпеть.


Почему-то казалось, что открывать глаза — не лучшая идея. Если кто-то стучит в окно комнатки под чердаком, чем-то привлекать его внимание — вообще не лучшая идея.


«Ну проснись, Маш, — эгоистично молила про себя Вася, — Маш, проснись. Маша. Машка».


Если Маша проснется, оно переключится на нее.


И Машка проснулась. Это девочка поняла по внезапно прекратившемуся сонному сопению, по тому, как скрипнула кровать и как вздохнула сестра Испуганно.


— Вась, — тихо прошептала Маша, — Асенька, проснись.


Вася сделала вид, что ничего не слышит. Она лежала под толстым бабушкиным одеялом и все ей было ни по чем. На самом деле, она просто спала напротив окна. Вот прямо напротив. И если сейчас она откроет глаза, то увидит его.


Стук повторился, на этот раз сменившись поскрипыванием. Будто бы… будто бы кто-то царапал окно. «Да ничего там нет».


— Ась, я знаю, что ты не спишь. Ась, проснись. Он на меня смотрит. Ась, мне страшно, — голос Машки звучал как-то отрешенно, словно бы она читала текст по бумажке. Это придавало ситуации какой-то… нереальности.


«Это все розыгрыш. Такого не бывает».


Вася лежала под одеялом, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Где-то далеко перекатывалась гроза, мурлыча, словно кот, а в крохотной комнатке у чердака все застыло, как в сиропе, и даже звуки были глухими. Может, из-за одеяла, может, из-за того, что Вася изо всех сил зажимала уши руками.


Всхлип Маши. Стук в окно. Царапанье и поскрипывание.


— Асенька… Ася… Ася… Ась… Ася… только не кричи… он теперь и на тебя смотрит…


Вася начала дрожать. Стук повторился. Если это розыгрыш, то Машка слишком далеко зашла.


Гром снова прозвучал — уже ближе. И в тот же момент что-то изо всех сил ударилось в окно. Посыпались осколки, один из них даже упал на Васино одеяло.


Дальше Вася уже не могла терпеть — она завизжала так, что ей даже уши заложило, вскочила с места и побежала к двери. И она понимала, что ей нельзя поворачиваться. Нельзя, нельзя, нельзя…


И она повернулась. «Словно в замедленном кино», — так бы она сказала сейчас, а тогда она просто повернулась.


И она увидела его. Увидела капитана Крюка, который был уже наполовину здесь, в комнате, от которого пахло дождем и жженой пластмассой. Увидела его саблю, крюк и треуголку. Увидела повязку на глазу. Увидела Василиса и Машку, которая словно бы обмякла, глядя на пирата. Она больше не кричала, не шептала, не плакала. Просто смотрела куда-то туда, в лицо страшного, какого-то ненастоящего пирата.


Вася увидела, как тот не спеша, будто бы не глядя ни на одну из них в частности, протянул руки к своей повязке. А потом, когда он аккуратно, двумя пальцами, начал ее снимать, Вася заорала во второй раз.


Позже Василиса Орешкина так и не смогла объяснить, кто и как украл ее старшую сестру Марианну Орешкину из домика ее бабушки. На все расспросы, угрозы и увещевания девочка отвечала одной и той же историей — про пирата, который забрал Машку, загипнотизировав ее глазом под повязкой. В итоге образ пирата, которого девочки боялись, списали на стресс, Васю оставили в покое, а затем и вовсе отослали в далекий интернат под Питером.


∗ ∗ ∗



Наше время, 23:56


А сейчас двадцатилетняя Василиса Орешкина, сжавшись и закрыв глаза, покачивалась из стороны в сторону. Все то, что она пыталась забыть столько лет, сейчас ждало ее за дверью.


Это. Не. Манекены.


По крайней мере, один из них — точно нет.


Надо было уйти с Вадимом, надо было да поздно. Попросить его вернуться? Да что там, он будет дуться до самого утра. Трубку не возьмет.


Позвонить соседям? И что она им скажет? Разве что в скорую помощь — чтобы сразу в психлечебницу сдаться.


Образы тринадцатилетней давности мелькали перед глазами, словно картинки в калейдоскопе. Васька до боли сжала кулаки, пытаясь отрезвить себя хоть так — не помогло.


Небольшое стеклянное окошко в двери Алиной комнаты манило чернотой, притягивало взгляд. Сейчас Васька до ужаса боялась одного — что в окошке мелькнет белое манекенное лицо.


Нет. Нет.


Орешкиной перестало хватать воздуха. Бежать, бежать на улицу, бежать… мимо того манекена, что лежит на полу парадного?


Вася закрыла глаза, чувствуя, что ее начинает тошнить. Она уже представляла, как белые руки упавшей на землю пластиковой девочки тянутся к ее щиколоткам, как голова манекена медленно поднимается, а улыбка обнажает зубы.


Глупости. Манекены не улыбаются. Куклы не поднимают голов.


Но Васе как-то не хотелось проверять. Хотелось лечь и уснуть, но вряд ли удастся.


Вася не знала, что делать. Когда она закрывала глаза, ей казалось, что дверь медленно открывается, перед внутренним взором щеколду на двери Аси поддевал тонкий крюк. Когда она держала глаза открытыми, больше всего ей хотелось их закрыть — казалось, что лучше слышать, но не видеть.


Вася попыталась включить музыку. Если она слушала ее без наушников, ей все казалось, что сквозь звук пробивается еще что-то — что-то чужеродное и страшное. Если она пыталась слушать музыку в наушниках… что ж. Ее хватило ровно на десять секунд.


— Блять, — простонала Вася, — блять, блять, блять.


Спустя десять минут Орешкиной уже стало казаться, что она просто все это придумала. Не было никакого пирата в детстве, не было чего бояться и сейчас. А если в бабушкин дом тогда и проник какой-то извращенец в костюме пирата, то этот глупый манекен не имел с ним ничего общего. Ничегошеньки.


Еще спустя минут пять Вася решилась все же выйти на улицу и остаток ночи посидеть на лавочке у подъезда. Слишком уж нервно все это, слишком… Слишком.


Захватив сигареты, телефон и плед, девушка подошла к двери. Она взялась было за цепочку, но…


Что-то заставило ее посмотреть в глазок, прежде чем открывать дверь.


Вася вгляделась в вязкую полутьму парадной. Прищурилась.


— Да вы, бля, шутите.


С губ сорвался смешок.


На лестничной клетке не было никого и ничего. Вадим забрал с собой чертову куклу.


Васька рассмеялась, чувствуя, как на душе становится чуточку легче. Спасибо этому идиоту — удружил. Теперь она хотя бы может спокойно спуститься вниз.


Глупость — бояться манекена на лестничной клетке. Какая же глупость.


Василиса сняла цепочку.


Василиса медленно повернула ключ.


Василиса нажала на ручку.


И ничего не произошло.


Последние сомнения девушки развеялись — она ступила на кафель, даже не удосужившись выключить свет у себя в комнате. Ну и ладно, ну и пускай.


Девушка вздохнула и взглянула на экран смартфона. Начало первого ночи — не так уж и поздно. Может, стоит все же переночевать у Вадима, от греха подальше? Если она извинится, он простит.


А она извинится. Теперь-то она понимала, что…


Девушка остановилась в двух шагах от поворота к лестнице. Что-то было не так. Что-то ей не нравилось в этой тишине. Лифт не едет. Собаки не лают. Соседи не курят внизу, на площадке. Двери не скрипят.


И очень, очень сильно пахнет жженым пластиком.


Когда с лестницы послышалось характерное скрипение-постукивание, Васька даже не удивилась. Тук-тук-тук. Длинный скрип. Тук-тук-тук.


Васька понимала — еще несколько секунд, и это существо вылезет из-за поворота, оно ее уже услышало. Она почти что видела облако белых волос и мертвенно-бледную детскую ручку.


И Василиса приняла единственно правильное решение. Она бросилась к собственной двери и начала дергать ручку. Телефон выпал где-то там, и Васю это не очень-то заботило.


В какой-то момент ей показалось, что замок не откроется. Что Севка-пират выбрался из комнаты Али и держит дверь с той стороны. Почти смешно.


Дверь поддалась и Василиса влетела в квартиру. Секунда — дверь захлопнулась. Еще секунда — Вася набросила цепочку. Еще секунда — ключ повернут в замке.


Две секунды — девушка сползла по обивке двери вниз. Десять секунд на то, чтобы выровнять дыхание.


— Сука, — прошептала Вася.


И в следующий миг что-то с той стороны двери заскреблось, зашуршало, зацарапало дверь. Словно бы собака, что просилась вовнутрь, только вот у Василисы не было собаки.


Царап-царап-царап.


Вася съежилась на полу, пытаясь не смотреть на дверь.


Тук-тук-тук.


Вася всхлипнула.


Удар.


— Да что ты от меня хочешь? — прошептала Вася, — ты же не Маша. Ты что-то другое.


Словно бы в ответ на ее вопрос, звуки прекратились. Вот только Васька не была уверена в том, что было лучше — мерное царапанье или тишина, давящая на уши.


А затем произошло то, чего она так боялась, но в то же время ждала, как ждешь смерти главного героя всю книгу, как ждешь скример в фильме ужасов, как ждешь гром после молнии.


С той стороны послышался детский смех. Короткий смешок, такой, который вырывается спонтанно, когда изо всех сил сдерживаешься, но что-то все же происходит.


Вот и Василиса не выдержала.


Сначала она взвизгнула, а затем ее стошнило.


∗ ∗ ∗


(Продолжение в комментариях)

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!