Любую историю, в сухом остатке приходится начинать с чистого листа.
Как бы ни была она оформлена – но с ЧИСТОГО листа, чистый лист – это такой символ начала.
Можно писать-рисовать-играть-гулять, создавать как угодно, творить, как хочется – но в общем, метафорически, а часто и в прямом смысле – перед вами чистый лист, в начале он бел и чист. Простите за рифму.
Творить человеку очень просто, у него это внутри – знай себе найди тот способ, который позволяет именно что ТВОРИТЬ, а не, например, графоманить.
В конце-концов мы видим одну страничку текста, которая перевернет нашу жизнь с ног на голову – и пытаемся подражать- а это бесполезно.
Но когда я беру в руки ручку или карандаш я не думаю о том, что пишу, я держу в уме наброски сюжета, чуточку настроения героев, немножко красоты окружения – затем все это в шейкер, и без позерского флейринга, легкими движениями получаем коктейль.
Правда – коктейль. А если есть капля таланта – будем надеяться – получим в коктейле изюминку – надо признать часто горькую, горькую как пережженный сахар, или как хинин. И легкий запах миндаля, который вскоре оттенит мои последние мгновения.
Запах миндаля это то, что еще держит меня тут, я его, надо признать, боюсь, говорят он убивает быстро – но последние секунды такая боль… А все мы боимся боли, боимся до судорог, можем не бояться судорог – но боли, боли всегда, мы же люди черт возьми. И смерти можем не бояться.
Даже мазохисты боятся боли(чертовы извращенцы), они стараются ее умаслить, подлизаться, чтобы в их последний миг она не била их, чтобы привыкнуть, привыкнуть!
Да. Итак, все началось надо сказать глупо, банально, просто-таки по-идиотски.
Кончается, кстати, еще глупее, ха.
В общем, я пишу, я тут еще час. Может два, но я хочу оставить какой-то след, вот – вот мое завещание, найдите его!..
Я схожу с ума, я убиваю себя - очень красиво и очень медленно, чтобы вы не заметили, не остановили, но я ведь хочу этого, там, глубоко - я умоляю, умоляю, остановите! Черт побери, неужели, неужели ни один в этом долбаном мире, не видит как я умираю, уже может месяц, может год – как началась эта смерть, или может так давно – с самого рождения я только умирал, а совсем не жил.
Но это не важно, уже все решено, уже.
И это завещание.
Странным образом я всегда не любил гулять один – скучно, нет-нет, да и проглянет тщательно скрываемая ото всех – да и от себя меланхолия, и не отделаешься от нее потом ни за какие деньги, ни сигаретами, ни виски, ни самогоном, ни вином, ни музыкой, ни любимыми фильмами.
А тут – ну так вышло, что в 12 ночи (вечера?) я оказался на некотором удалении от дома, без копейки в кармане и с весьма смутным представлением об обратной дороге.
Пару раз выматерившись на обстоятельства, я нацепил наушники и под звуки виолончели пошел вперед , приготовившись получать удовольствие от двухчасовой прогулки. Знать бы… Я бы тогда заткнул уши травой, растущей вдоль моей дорожки, и не смотрел бы вверх ни-за-что!
(Черт, меня трясет – трясет, колотит, пожалуйста, еще таблетку вот этого, оно притормозит галопирующее сердце, снизит скачки крови, успокоит, да. Я сожгу себя? Помилуйте, 2 года жизни – о чем это вы, у меня есть еще два часа, и вон тот порошок уведет меня на ту сторону, уведет, я уйду – вслед за горьковатым запахом миндаля.)
Короче, долго ли, коротко ли, но визг виолончелей привел меня к окну в два новых месяца, в два последних месяца моей жизни. Это окно выглядело очень обыденно, вот только девушка на карнизе третьего этажа, свесившая ноги вниз, выглядела, пожалуй, чересчур необычно для весьма центральной части города. Я посмотрел на нее, остановился, и чтобы начать разговор с таким нетривиально улыбающимся и миловидным существом, сказал:
- Простите… Вы не возражаете – то есть не будете возражать, если я вас сфотографирую? Получится любопытно…
Она улыбнулась еще шире. Кивнула, и подмигнула.
Я выгнул бровь – в духе «Да, я понял, и сочту это за согласие» и фотоаппарат навсегда(На два месяца, переходящие в вечность) запечатлел наше знакомство.
(Черт, где эта фотография? Вот, вот же она. Фу… Я уж думал… Было…)
У меня, к моему сожалению, полная творческая импотенция – в данный конкретный момент, и пожалуй в отношении данного конкретного события, и в памяти моей стучит только – два часа, два-ча-са!!! Пожалуйста, не подумайте что я боюсь, наоборот, я жду этого, но надо же напоследок проявить силу воли.
Образы, настроения, потрясения, все это вспыхивает в моей голове, наверное это и называется – вся жизнь перед глазами, и писать уж очень тяжело – мелочи, они стираются из памяти, да и не хочется о них думать. И черт, хочется нарисовать смайлик, тот самый смайлик о котором я мечтал всю свою недолгую жизнь – смайлик с действительно грустной и усталой улыбкой.
После знакомства, после первой нашей прогулки, плавно перешедшей в посиделки, а затем…
Все всё поняли, а я не мастер говорить о таком.
Были несколько недель которые были раем, и мне бы тогда надо подумать – за все придется платить, хотя видят Вышние, расплата неадекватна, платить должен я,. Хотя если платит и она, надо думать и для нее это было раем.
Или она не платит, а я не знаю – я ведь не знаю, и уже не узнаю.
Потом… Началось то, что называют мистикой, - но нам казалось что это правильно – ночью заснуть у лазурного берега, утром проснуться в лесу при первых лучах солнца. Ужинать посреди степи в компании существ, непохожих даже на представление о каких-либо разумных существах. Каждые объятия приводили в новое место, каждое утро начиналось не там, где кончилась ночь.
Но ведь ни разу – ни разу не было такого, чтобы я задумался об этом, об этом совершенно… Совершенно непохожем, неестественном, но ни мысли не было, нет ни одной мысли!
Мы были одним. Целым. Три дня назад – она просто пропала. Компьютер говорит мне, что с дня «Нашей ночи» (мы так его называли) прошло два месяца. Сегодня ровно два месяца, два раза по 31 дню. Для меня – ровно два месяца. Меня никто не потерял. Работа, друзья, всем все было объяснено кем-то (быть может, даже и мной).
Все было в порядке. Бери да и продолжай жить.
Вот только жить – это насмешка, первый же день свел меня с ума. Я бродил около ее дома, я стучался, но там было пусто – так пусто, как в 300-летнем склепе. С того дня я не ел. Я только курю, напиваюсь, и пишу, потом рву, сжигаю, удаляю все. Я как в лихорадке, меня что-то сжигает изнутри. Надежды на выздоровление нет, но что поделать – я хочу быть властелином своей смерти, она будет такой, какой я захочу. Близкие мои знают, как меня надо похоронить, а этот рассказ, появившись из ниоткуда в мировой паутине донесет до всех мое сумбурное отчаяние.
Я не знаю даже ее имени.
