Отделение разведчиков младшего сержанта Михеева Пётра Андреевича, 293-ой отдельной разведывательной роты 205-ой стрелковой Гдыньской ордена Суворова 2-ой степени дивизии («Полярной Дикой дивизии») на острове Борнхольм в Дании. Лето 1945 года.

Данная фотоподборка представляет собой уникальный исторический документ, объективно передающий масштаб событий военных лет и героизм Советского народа. Все фотографии были раскрашены, что позволяет приблизить к современному зрителю свидетельства эпохи, запечатлённые как фотокорреспондентами, так и непосредственными участниками событий.

Работница Ленинградского молочного комбината во время погрузки дров. Ленинград, 1944 год.

Женщины в годы Великой Отечественной войны сыграли огромную и многогранную роль в борьбе за Победу. Они стали настоящей опорой как на фронте, так и в тылу.

Наравне с мужчинами женщины сражались на передовой: в составе стрелковых подразделений, на зенитных установках, в разведке, на бронепоездах и в партизанских отрядах. Тысячи девушек служили медсестрами, санитарками, связистками, спасая жизни под обстрелами. Многие стали лётчицами — в том числе знаменитые «ночные ведьмы» 46-го гвардейского бомбардировочного полка, совершавшие опасные ночные налёты на вражеские позиции.

В тылу женщины взяли на себя основное бремя труда: они работали на заводах, шахтах, фермах, ковали танки, строили самолёты, добывали уголь. Многие трудились по 12–14 часов в сутки, совмещая тяжёлую работу с заботой о детях и стариками. В блокадном Ленинграде женщины рубили дрова, несли караульную службу, работали в госпиталях, выживая при этом на несколько сотен граммов хлеба в день.

Их подвиг — это не только героизм в бою, но и повседневное мужество, стойкость и самоотверженность. Более 800 тысяч женщин были награждены орденами и медалями, сотни стали Героями Советского Союза.

Бойцы 3-й Ленинградской партизанской бригады в освобожденной деревне. Авторское название фото: «Партизанская любовь». Май, 1943 года.

Вероятно, на снимке изображён командир партизанского отряда «За Ленинград» старший сержант Иван Кузьмич Быков (род. 1912 г.).

Ревун МПВО. Ручная сирена для подачи сигнала воздушной тревоги. Блокадный Ленинград, 1941-1944 год.

Эта сирена не зря получила прозвище «ревун» — едва поворачиваешь рукоятку, и по округе разносится мощный, низкий гул, не похожий ни на один другой звук.

Еще до войны подобные сирены устанавливались повсеместно: в воинских частях, на кораблях, промышленных предприятиях, в бомбоубежищах. Согласно правилам гражданской обороны, по этому сигналу рабочие смены немедленно прекращали работу и укрывались в защитных сооружениях на предприятии или рядом с ним, а жители домов и неработающее население покидали свои квартиры, направляясь в предназначенные укрытия. При их отсутствии — укрывались в подвалах, погребах или любых других подземных помещениях, а в крайнем случае — в естественных укрытиях на местности.

Сегодня работу этого устройства можно увидеть в некоторых музеях, посвящённых истории Великой Отечественной войны.

«В военный поход», 1941-1942 год.

Снайперы 203-й стрелковой дивизии (3-й Украинский фронт) старший сержант Иван Петрович Меркулов и сержант Ардалион Владимирович Золотов (г.р. 1918) на огневой позиции. Украинская ССР, 1944 год.

Медвежьегорск в период оккупации, 1942 год.

Во время Второй мировой войны Финляндия выступала союзником Третьего рейха. 28 июня 1941 года финские войска при поддержке Германии начали наступление на СССР, направив свои усилия на северо-западные территории страны. Уже в начале июля они вторглись на территорию Карело-Финской ССР и за несколько месяцев захватили значительную часть Карелии, включая столицу республики — Петрозаводск.

На оккупированных территориях финские власти установили оккупационную администрацию и проводили политику, направленную на национальное, культурное и экономическое переустройство региона. Под руководством маршала Карла Густава Маннергейма осуществлялись планы по созданию «Великой Финляндии», простирающейся от Скандинавии до Урала, в состав которой должна была войти и Карелия. Коренное население — карелы — официально признавались «близким народом», однако представители других национальностей, а также карелы, лояльные советской власти, подвергались репрессиям, голоду, депортациям в лагеря и массовым казням.

Разбитая немецкая техника у Памятника затопленным кораблям. Крым, 9 мая 1944 - 31 декабря 1944 года.

Остов немецкого танкера «Продромос» (MV Prodromos, 1906 года постройки, водоизмещением 877 брт) стал одной из узнаваемых деталей пейзажа освобождённого Севастополя — его обгоревшие руины запечатлены на множестве фотографий 1944 года.

Судно выполняло задачу по снабжению 17-й армии Вермахта, оборонявшей Крым. «Продромос» шёл в составе конвоя «Парсиваль», вышедшего из Констанцы (ныне Констанца, Румыния) 9 мая 1944 года в 3 часа утра. В конвой входили: сам танкер, вспомогательное судно Schiff 19, лихтер «Бессарабия», который вёлся на буксире буксирами «Амстель» и «Гюнтер», под охраной четырёх кораблей береговой охраны (KFK) из 23-й флотилии.

На борту «Продромоса» находилось 285 тонн боеприпасов, 3 тонны оборудования и 600 тонн горючего — критически важный груз для немецкой группировки. Однако уже в 11:58 при входе в Северную бухту Севастополя конвой попал под точный обстрел советской полевой артиллерии. В результате атаки «Продромос» и ещё три судна были уничтожены безвозвратно.

Танкер сгорел дотла, но, по сути, вошёл в историю: его обугленный корпус долгое время оставался на виду у горожан и стал своеобразным символом освобождения города.

Можно сказать, что «Продромос» повезло — не каждому судну удаётся навсегда остаться в памяти как часть исторического пейзажа. Он сгорел в нужное время, в нужном месте и стал частью летописи Великой Отечественной войны. А это, безусловно, редкая удача для любого корабля.

Сам памятник был установлен в 1905 году в честь 50-летия Первой обороны Севастополя, когда русские парусные корабли были намеренно затоплены для того, чтобы заблокировать вход в бухту для вражеских судов и тем самым защитить город — как выразился адмирал Павел Нахимов.

Скульптурно-архитектурное сооружение создано по проекту скульптора-академика Амандуса Хейнриха Адамсона, архитектора Валентина Фельдмана и военного инженера Фридриха Энберга.

Сожженный немецкий танк Pz.Kpfw. V «Пантера» на белорусском поле. Освобождение Белоруссии 1943 - 1944 год.

Белгородская область, 1943 год.

3 августа 1943 года началась Белгородско-Харьковская наступательная операция — завершающий этап знаменитой Курской битвы. Уже 5 августа советские войска освободили город Белгород, положив конец оккупации.

Перед бойцами Красной армии открылась трагическая картина. Из 34 тысяч жителей, проживавших в городе до войны, к моменту освобождения в Белгороде осталось всего около 150 человек. Остальные были уничтожены: десятки тысяч мирных граждан были зверски расстреляны, замучены в застенках гестапо или угнаны в рабство. Сам город был практически полностью разрушен — от былой жизни уцелели лишь обгоревшие руины и обломки зданий.

На момент Великой Отечественной войны Белгородская область как административная единица ещё официально не существовала — её территория входила в состав Курской и Воронежской областей.

Мирные жители на пепелище родной деревни в Московской области, сожженной немецко-фашистскими оккупантами при отступлении. Окрестности Серпухова, 1942 год.

Переправа советских танков Т-34 и артиллерии вброд через небольшую реку на львовском направлении. Июль 1944 года.

81 год назад, 13 июля 1944 года, Красная армия начала Львовско-Сандомирскую наступательную операцию, положившую начало освобождению территорий Западной Украины. Главной целью операции было вытеснение немецких войск с юго-восточной части Польши — стратегически важного военно-экономического плацдарма противника.

К 29 августа советские войска полностью освободили всю территорию Украины и создали мощную оперативную группировку, ставшую пружиной для дальнейшего наступления на запад — вплоть до Берлина. Эта операция стала одним из ключевых этапов заключительного периода Великой Отечественной войны.

«Крестьянки в Акимовке», 1942-1943 год.

Снято в Орловской области ныне Калужская область (образована в 1944 году).

Фотография сделана Асмусом Реммером — солдатом вермахта, служившим в пехотных частях. Во время пребывания в Калужской области в 1942–1943 годах он создал серию снимков, запечатлевших жизнь на оккупированной территории.

Советские солдаты, раненные в боях за Берлин. Берлинская наступательная операция, апрель 1945 года.

Залп советских реактивных установок «Катюша» на подступах к Выборгу. Левее видны идущие в атаку танки КВ, 1944 год.

Место высадки десанта. Крым, 1944 год.

Сталинград, 1947 год.

Детский сад на Приморском бульваре в Севастополе. Май 1944 года.

Этот снимок сделал легендарный военный фотокорреспондент Евгений Халдей вскоре после освобождения города от немецко-фашистских захватчиков — 9 мая 1944 года.

Из 112 тысяч жителей, проживавших в Севастополе до войны, к моменту освобождения в разрушенном городе осталось всего около трёх тысяч человек. Жилая застройка была практически уничтожена — уцелело лишь 6% домов. Полностью разграблены и разрушены все промышленные предприятия, выведены из строя водопровод, канализация и электростанции.

По оценкам специалистов, на каждый квадратный метр городской территории пришлось в среднем по полторы тонны бомб. Этот шокирующий показатель отражает масштаб разрушений и тяжесть испытаний, выпавших на долю Севастополя в годы блокады и обороны.

Артиллерийские расчёты салютуют войскам Ленинградского фронта. 27 января 1944 года.

Традиция артиллерийских салютов в честь побед Красной армии появилась в 1943 году по инициативе Иосифа Сталина. Первый салют прошёл в Москве 5 августа 1943 года после освобождения Орла и Белгорода: 12 залпов из 124 орудий дали зенитные и горные пушки, развёрнутые по городу.

В 1943 году были установлены три категории салютов:

• I степень (24 залпа из 324 орудий) — за крупнейшие победы: освобождение столиц, завершение войны с союзниками Германии. Всего — 26 салютов.

• II степень (20 залпов из 224 орудий) — за освобождение крупных городов и завершение операций. Проведено 206 салютов.

• III степень (12 залпов из 124 орудий) — за важные тактические успехи. Совершено 122 салюта.

За годы войны в СССР состоялось 355 артиллерийских салютов, сопровождавшихся фейерверками и подсветкой прожекторов, ставших символом радости и триумфа Победы.

Салют в Москве 27 июля 1944 года в честь освобождения Львова.

Также буду рад всех видеть в телеграмм канале, где публикуется множество раскрашенных исторических снимков со всего мира или в группе ВК.

"1 сентября 1941 года отправился Юра в первый класс. Даже в тот военный сентябрь мы постарались все-таки отметить такой день. Я с утра пораньше побежала на ферму, а к восьми была уже дома. Провожали Юру братья, Зоя и я. Он шел гордый, в наглаженной матроске, с Зоиным портфелем, в котором лежал аккуратно обернутый в газету его первый учебник — букварь... Но война не давала о себе забыть, ни на минуту. Дни и ночи шли через деревню беженцы. Люди рассказывали, как катится вал нацистских армий, как уничтожают они наши города и деревни, как бомбят мирных граждан. «От Советского Информбюро...» Вести были страшные. Пали Рига, Таллин, Вильнюс, Минск, немцы двигались к Ленинграду, а потом в сводках замелькали и совсем близкие названия - Ельня, Смоленск. В нашу деревню пришли первые «похоронки»...

Однажды мы услышали нарастающий шум мотора. Казалось, что самолет идет прямо на нашу ферму... Это был наш, советский самолет, ясно было, что с ним что-то случилось. Летел он так низко, что казалось - вот-вот врежется в землю. Но он все тянул в сторону от построек, а потом упал недалеко от нашей избы. Пришла домой — младших нет, сразу догадалась - побежали к самолету. А тут в небе показался еще один наш самолет, он сделал круг, другой и приземлился на сухом твердом пригорке. Чуть спустя прибежал Юра. Глаза горят от возбуждения, хочет поскорее мне все рассказать, сбивается. Но я все-таки поняла. Первому летчику удалось выпрыгнуть из кабины над самой землей. Он даже не поранился. Ругался на гитлеровцев, грозил им. Подбежал летчик с другого самолета. Они расстегнули плоские кожаные сумки, а там карты.

Юра пересказывал каждую мелочь, передавал каждое движение, все время повторял слово «летчик»: «Летчик спросил: «Как ваша деревня называется?» Летчик сказал: «Ну гады, ну заплатите!» Потом удивился: «Вы почему с портфелями?» И сказал: «Молодцы! Надо учиться!» Летчик расстегнул кожаную куртку, а на гимнастерке у него — орден. Летчики — герои. А орден называется — Боевого красного знамени. А еще он мне дал подержать кожаную сумку. Она планшеткой зовется. Мама, вырасту — тоже буду летчиком!»
— Будешь, будешь! — говорила я ему, а тем временем поставила в кошелку крынку молока и положила хлеб.
— Отнеси им, сынок! Да пригласи в дом.
Но летчики не покинули свои машины. Дотемна не возвращались и ребятишки. Только поздно ночью пришли они домой. Юра все повторял фамилию, которую назвал ему первый летчик. В ту сентябрьскую ночь летчики остались у боевых машин, а утром мы услышали рев взлетевшего с пригорка самолета...

Фронт приближался... Пала Вязьма. Через нашу деревню ехали колонны грузовиков — везли раненых. Шли наши войска. Красноармейцы были усталые, измученные. Мы смотрели на них и плакали, а они головы не поднимали... Память возвращает в те дни, когда нацисты пришли на нашу землю... Пушки грохотали где-то совсем рядом. Мы с Алексеем Ивановичем собрали всех ребятишек в одной комнате — опасались, как бы не выскочили, не угодили под шальную пулю, осколок. Наступил вечер, а наутро к нам вошли немцы. Они врывались в дома, везде шарили, кричали:
— Где партизаны?
Партизан не находили, а вот вещи утаскивали, хватали кур, гусей, еду. Через три - четыре часа в доме не осталось ничего. Последний каравай я спрятала для ребятишек, но высокий немец по запаху нашел и его на печке.

Фронт перекатился через нас. Артиллерийская канонада гремела рядом. Мы слушали, надеялись, что нас освободят. Но проходили дни. Красная Армия не возвращалась.
В один из первых дней оккупации вбежал в дом Юра:
— Пожар! Школа горит!
Алексей Иванович схватил ведра, только выбежал из дома, как в центре деревни послышались автоматные очереди. Стало ясно: гитлеровцы подожгли школу, теперь не подпускают жителей тушить огонь. Муж вернулся в избу, сел на лавку, в тишине звякнула дужка ведра.
Ночью в избе слышались детские всхлипывания. Что сказать? Как успокоить? Мы старались узнать, как обстоят дела на фронте... Газет, естественно, не было, радио молчало. Мы оставались «под немцами» долгих полтора года. Каждый из этих дней оставил тяжелую отметину на сердце. Фронт был рядом, в нескольких километрах от Клушина, но мы были где-то за чертой нормальной жизни.

Советские люди нынешних мирных дней, которые родились после победного сорок пятого, конечно, много читали, много знают о войне, о героизме воинов, отстоявших независимость нашей страны, о том, как самоотверженно трудились рабочие и крестьяне для фронта, во имя победы, о бессонных ночах у станков, о труде на полях. Знают много. Но невозможно полно представить весь ужас вражеского нашествия, то время, когда мы находились во власти жестокого, бесчеловечного врага, когда каждый день речь шла о жизни и смерти. Едва наступило лето сорок второго, прибывшие на постой гитлеровцы повыгоняли все население нашей деревни из их домов. Алексей Иванович вырыл на огороде землянку, которая и спасала нас все дальнейшее время оккупации. К нам в землянку перебралась из соседнего дома Анна Григорьевна Сидорова.
— В тесноте, да не в обиде! — ответил Алексей Иванович на ее просьбу.

Гитлеровцы, узнав от кого-то, что Алексей Иванович работал мельником, приказали наладить помол, но он придумал какую-то неисправность. На другой день его вызвали к коменданту. Вернулся через час, подошел и встал рядом со мной. Глянула я на него и не узнала. Непохожее какое-то лицо, глаза потухшие.
— Алешенька? Что? Что они сделали с тобой?
Он даже не сразу ответил. Видела я — с силами собирается.
— Нюра! Меня... меня пороли.
— Больно? — спрашиваю.
Он головой из стороны в сторону покрутил, а ответить не может, в горле клекот, как крик...
Однажды вернулся он в землянку, быстро разделся, лег на нары.
— Если что - я со вчерашнего дня занемог. Ребятам скажи,— предупредил он.
А следом в землянку ребятишки прибежали:
— Мельница горит! Пожар!
Я их предупредила, подождала, когда убегут, — и к Алеше:
— Чего ты наделал?!
— Нюра, она от искры загорелась. Ты не беспокойся. От искры. Ни меня, ни моториста ни одна живая душа не видела.

Жить или умереть. Нет, не только об этом шла речь в то время. В дни, когда гадали, как раздобыть кусок хлеба, миску ржи, чугунок картошки, мы не имели права думать только о том, как бы выжить. У нас были дети, мы беспокоились, какими они останутся после оккупации — не сломятся ли, не станут ли трусоватыми и забитыми. Конечно, сейчас та забота складывается в четкие слова. Тогда было труднее. Было ощущение, что ты должен что-то сделать еще, кроме того, чтобы остаться в живых... Мы старались быть примером для наших детей... И уже после освобождения Юра да Борис поделились, что они вместе с другими ребятами старались вредить гитлеровцам: разбрасывали по дорогам старые гвозди, битые бутылки, в выхлопные трубы их машин заталкивали камни и куски глины.

Фронт был все еще близко. Канонада грохотала, то отдаляясь, то приближаясь. Теперь в Клушине стояла эсэсовская часть. Наш дом снова занял нацист. Он заряжал аккумуляторы для автомашин. На досуге любил "развлекаться". То на глазах у голодных ребят скармливал собаке консервы, то начинал стрелять по кошкам, то принимался рубить деревья в саду. Детей наших он ненавидел. Как-то маленький Боря подошел к его мастерской из любопытства, а он схватил его за шарфик, повязанный вокруг шеи, и за этот шарф подвесил. Видевший это Юра, прибежал в землянку с криками. Я кинулась к Боре. На дереве висел мой младшенький, а рядом, уперев руки в бока, закатывался от смеха нацист. Я подлетела к яблоне, подхватила Бореньку на руки. Ну, думаю, если этот немец проклятый воспрепятствует, то лопатой его зарублю! Пусть потом будет, что будет. Не знаю, какое у меня лицо было, только он глянул на меня, повернулся, в дом и зашагал — сделал вид, что его кто-то окликнул.

Раздели мы с Юрой Бореньку, уложили на нары, стали растирать, смотрим — порозовел, глаза приоткрыл. Когда он в себя пришел, я увидела, что с Юрой творится неладное. Стоит, кулачки сжал, глаза прищурил. Я испугалась. Подошла, на коленки к себе сына посадила, по голове глажу, успокаиваю:
— Он же нарочно делает, чтобы над тобой тоже поиздеваться, чтобы за пустяк убить. Нет, Юра, мы ему такую радость не доставим!
Думала, убедила сыночка. Прошло несколько дней, слышу, этот немец с мотоциклом своим возится, завести не может. Вышла из землянки, наблюдаю издалека. А уж когда он из выхлопной трубы мусор какой-то выковырял, сразу же поняла. Тот ругнулся, к нам зашагал. Я к нему навстречу пошла, он мне на ломаном русском и говорит:
— Передай твой щенок, чтобы мне на глаза не попадаться.
На большее не решился. Фронт тогда уже дрогнул, артиллерийская канонада не умолкала. Всем было ясно, что нацистам здесь долго не продержаться... Несколько дней Юра не ночевал в землянке — устроила я его у соседей, подальше от ненавистного немца. Когда Юра вернулся, я все наказывала ему:
— Не подходи ты к немцам. Держись подальше! Да и за братом следи.

Я все старалась спрятать под крылышко младших, непослушных. А беда пришла с другой стороны. 18 февраля 1943 года поутру раздался стук прикладом в дверь нашей землянки. Я открыла. Гитлеровец, остановившись на пороге, обвел вокруг взглядом, глаза его задержались на Валентине:
— Одевайся, выходи!
Я попыталась протестовать, но он замахнулся на меня автоматом:
— Шнель, шнель! Быстрее! Германия ждет!
Автоматчики согнали на площадь молодых парней, построили, окружили и повели. Угоняли в неизвестность, в неволю. Как разрывалось тогда мое сердце!

Мы считали денечки - где же, где наши? Немцы отходили. Вот уже и из домов съехали. Мы вошли в свою избу. Грязь, погром. Стали с Зоей дом мыть, от нацистов вымывать. А по деревне новые слухи - собираются угонять девушек. Зоя моет пол и плачет:
— Может, — говорит, — последний раз дом в порядок привожу.
Успокаиваю, что ее не возьмут, больно маленькая. Хочу верить своим словам, и не верю. Действительно, через пять дней после угона Валентина снова стук в дверь. Немец внимательно всех оглядел, в Зоину сторону пальцем ткнул:
— Девошка! На плошат! Одевайся.
Я к нему:
— Посмотрите, она же маленькая. Толк какой с нее? Оставьте!
Немец даже не глянул на меня, через мою голову Зое говорит:
— Ждать не буду! Ну!

Зоя платок повязала, шубейку натянула, сунула ноги в валенки. Я на колени хотела перед немцем броситься, а она ко мне кинулась, не дает:
— Мамочка! Не надо! Мамочка! Не поможет! Мамочка, не унижайся!
К мальчишкам, отцу обернулась:
— Берегите маму! Маму берегите! — глаза у нее сухие, не плачет, только дрожит вся: — Прощайте!
Выбежала я вслед за ней — гляжу: из всех домов девушек и совсем молоденьких девчонок выгоняют. Шла я за колонной наших девушек до околицы. А там на нас, матерей, немцы автоматы направили, не пустили дальше. Стояла я, глядела вслед удалявшейся колонне. Не помню, как домой добрела. Сына забрали — было тяжело, а дочку увели — стало вовсе нестерпимо. Какие только мысли в голове не появлялись! Пятнадцатилетняя девочка, да в неволе, в полной власти нацистов, у которых человеческих понятий-то нету совсем...

До освобождения оставалось всего несколько дней, нарастал гул боев. Через деревню потянулись отступавшие части гитлеровцев. Теперь это были уже не те нахальные мерзавцы, которые полтора года назад входили в нашу деревню. Одеты они были в тряпье с грязными повязками и с обмороженными лицами. Но мы-то знали, что они еще на многие мерзости способны... Вскоре в нашу деревню вошли части родной Красной армии. Какой это был праздник! Все, кто остался жив, вышли на улицу, кричали «ура», звали красноармейцев в избы. А какие у всех были веселые глаза!

Еще грохотали близкие бои, а в деревне возрождалась наша, советская жизнь. Пора было думать об урожае. Командир части, расположившейся в нашей деревне, распорядился, чтобы саперы осмотрели поля, очистили их от мин, неразорвавшихся снарядов. Собрались мы, посчитали свои силы... Грустные это были смотрины: мужики на фронте, молодых парней и девушек нацисты угнали в Германию. Но что делать - трудиться надо. От хлебороба жизнь зависит... Радость освобождения переплеталась с горестями. Не было большей беды, чем утрата родных. Тревога от незнания судьбы угнанных детей была как рана. Только при виде младших я чуть успокаивалась, не то что забывала о судьбе старших, но хоть думать о делах могла. А едва оставалась одна — тяжесть опять наваливалась, теснило сердце...

Но вот наконец почтальонша принесла сложенный треугольником листок бумаги — письмо от Валентина и я узнала, что он сумел бежать из плена и перейти линию фронта. Он стал танкистом, башенным стрелком. А следом и новое сообщение — от Зои. Ей тоже удалось вырваться из неволи. Она тоже стала помогать Красной армии. Поскольку годами не вышла, в действующие на переднем крае части ее не записали, тогда она пошла в ветеринарный военный госпиталь. «Мне очень пригодились мои деревенские знания, — писала дочка. — Я ухаживаю за ранеными лошадьми. Мы возвращаем их в строй, чтобы наши кавалеристы могли громить нацистов, могли отплатить за горе советских людей».

А.Т. Гагарина, "Память сердца".

Это младший сержант Мелитон Кантария, разведчик 756-го полка 150-й стрелковой дивизии 3-й ударной 1-го Белорусского фронта. Тот самый.

Берлин. 1945 год. 30 апреля. Командир полка Фёдор Зинченко вызывает красноармейцев Мелитона Кантарию и Михаила Егорова и, показывая на Рейхстаг, отдаёт приказ водрузить на него Красное знамя…

Потом бойцы признавались, что такой битвы не видели все четыре года. Но не любили подробные рассказы. Когда к очередной годовщине Победы Мелитона Кантарию попросили сделать аудиозапись для потомков, он всю биографию уложил в 10 с небольшим минут – где родился, как жил и водружал знамя…

В конце войны Кантарии было 24 года, Егорову 22, оба были были практически неграмотными. Им предложили поступить в военное училище – оба отказались. Хотели побыстрее вернуться к мирной жизни. И на первом Параде Победы они свое знамя Победы не несли: комиссия решила, что они не годятся для ходьбы строевым шагом - фронтовые будни от него быстро отучают...

Золотую Звезду Героя Мелитон и Михаил получили 8 мая 1946-го. Грузин, большую часть жизни проведший в Абхазии, и уроженец Смоленщины, они не только в разведку ходили вместе, но и дружили. Были больше чем однополчане. Спасали, помогали друг другу. Напоровшись на немца внутри Рейхстага, Мелитон оказался в шаге от смерти. «Ну всё, конец!» – подумал. А в следующее мгновение фашист упал замертво от пули Егорова. Сам Михаил поранил разбившимся стеклом купола руки – шрамы остались до конца жизни.

Вроде и не похожие друг на друга, с разными судьбами, Михаил и Мелитон имели много общего. Даже называли себя земляками, и в этой шутке была лишь доля шутки. Кантария освобождал Смоленск, был серьёзно ранен. "Я на твоей земле кровь пролил, – говорил он Егорову. – Значит, мы земляки, братья".

Из Кантарии, объездившего весь СССР, воспоминания нужно было вытаскивать чуть ли не клещами. Вернувшись с войны в Абхазию, он работал в колхозе, на шахте, бригадиром стройуправления, позже стал директором мясного магазина на Сухумском рынке, был депутатом. Не шиковал, но и не бедствовал, как признавался его внук Мераб.

В 52 года Михаил Алексеевич попал в аварию на "Волге", подаренной ему к 30-летию Победы. Пошли разговоры, что он был пьян (о нём вообще слагали много небылиц, вплоть до неприличных), власти даже не хотели хоронить героя с воинскими почестями. "Дед тогда чуть ли не до Смоленского обкома партии дошёл – всех на уши поставил", – вспоминал Мераб Кантария. Благодаря однополчанину могила Егорова – в смоленском сквере Памяти Героев.

Мелитон Кантария до последнего был бодр, разве что колени подводили. Но однажды в дороге случилось кровоизлияние в мозг. Ему было 73 года. Наверное, если бы не грузино-абхазский конфликт, перевернувший судьбы многих, Кантария прожил бы дольше…

В его дом в Очамчире попал снаряд. Всё было открыто – пропали фотографии, документы, Золотая Звезда Героя. Даже похоронить на родовом кладбище Кантарию не удалось. Власти Грузии (Мелитон Варламович родился в селе Джвари на западе республики) настояли, чтобы могила героя была в школьном дворе. Оказалось, это не так плохо – по крайней мере за ней ухаживают...

А сегодня правнук Мелитона Варламовича, Георгий, тоже водружает флаги — уже не СССР, а России, над освобожденными от новых нацистов селами и городами бывшей УССР. После срочной службы заключил контракт, сейчас на СВО. Воюет достойно.

Значит, всё не зря…

105 лет назад, 5 октября 1920 года, родился Герой Советского Союза
Мелитон Варламович Кантария