Я, что ли, виновата? Я беру вас, проявите благодарность, чёрт! Хватит на меня орать, я извиняюсь за всю клинику ещё до начала приёма!
Нет, я не умею ставить диагноз за пять минут и не буду колоть какую-то хрень, лишь бы взять деньги, лишь бы пациенту временно полегчало, а вам не приходилось ждать. Нет, я не умею и не буду принимать быстро, отстаньте уже!
…Я копаюсь в каждой истории, как крот, перечисляю тонкости, чтобы они вылечились уже, наконец, а не ходили сюда с рецидивами бесконечно.
Аля сопит и топчется рядом, желая хоть как-то помочь. Ну, как ты можешь помочь с почесушниками? Ну, почеши их…
Моё терпение медленно и верно заканчивается. Когда женщина, вместо того, чтобы поменять коту с уролитиазом (1) корм и воду, начинает обвинять во всём генетику, я медленно встаю со стула и ухожу в рентгеновский кабинет, едва не толкнув плечом Алю, стоящую на пути.
— Скоро приду, — кидаю ей на ходу, стиснув зубы.
— Присядьте пока, — услужливо переводит она для женщины.
В рентгене я просто стою и смотрю на занавеску, тупо выключив мозг. Совсем. Проходит минуты три. Возвращаюсь в кабинет.
Итак, кот.
— У вас шесть молодых котов, и у всех обнаружены кристаллы в моче, да или нет? И они ни разу не братья, — аккуратно говорю женщине. — То есть генетика здесь ни при чём. Пожалуйста, поменяйте им корм на другой, суперпремиум класса.
— Ой, как же я их буду кормить-то? У меня их шестеро!
Вот интересно, чем ты думала, когда брала их всех? Пусть лучше от острой задержки мочи помрут? И сколько бы сама протянула, питаясь исключительно дешёвой лапшой?
«Это ты сейчас так питаешься», — констатирует внутренний голос.
— Ну, они же едят этот корм. Им же нравится, — выдаёт женщина очередной мегавесомый аргумент. Коты, мол, не ошибаются.
Что ж ты здесь тогда делаешь с очередным таким смертником, а?
— Что ж. Приходите ещё, — пожимаю плечами я.
Перечисляю названия кормов в назначении, отдаю его.
— Зови следующих, — говорю Але, не поворачивая голову: больно.
…Следующая женщина со шпицом устраивает скандал. Я её понимаю: просидеть целый час в очереди, чтобы потом сидеть ещё час на капельнице — это любого может вывести из терпения. Она начинает скандалить ещё в холле, наезжает на Алю, продолжает по пути в кабинет, воодушевлённо выкрикивая негодования в воздух, и в итоге окончательно переключается на меня.
— Я не должна ждать целый час! — кричит она.
— Вы не должны, — устало соглашаюсь с ней, исследуя назначение.
— Это вы виноваты! — пышет возмущением она, требуя справедливости, особого отношения, компенсации и, возможно, горячий кофе с пироженкой и ягодкой сверху.
— Да, я виновата, — соглашаюсь опять. Что мне остаётся?
— Да не Вы виноваты, а вы все виноваты! — продолжает она выискивать возможность прокричаться.
— Да, мы все виноваты, — киваю я. У меня нет ни кофе, ни ягодки.
— Это не снимает вину и с Вас! — и она тычет мне в лицо наманикюренным пальцем.
— Да, это не снимает вину и с нас, — я удаляюсь набирать препараты. Пироженки тоже нет.
— Да не с вас, а с Вас! — какой же он сложный, русский язык-то!
— Да, и с нас не снимает, и с меня не снимает, — отвечаю из-за стенки, орудуя со шприцами и флаконами. Да поняла, поняла. Все вокруг виноватые, а я больше всех. Что-то ещё?
Подключаю собачке капельницу. Придвигаю женщине стул.
— Я уже насиделась! — обиженно отказывается она, но тут же передумывает: — Впрочем…
Садится. Больше не находится, что сказать.
— Зови дальше, — говорю Але.
…Щенок с букетом: бордетеллёз, глисты, лямблии, вши, кровавый понос, кашель с гнойными соплями. Брали как… хаски? Я не ослышалась?
— Хаски. С родословной! — с гордостью говорит владелица, распахивая норковую шубку, поскольку жарко.
— С определённой уверенностью могу сказать, что хаски… здесь не стояло.
— Хаски, хаски, — отвечает женщина, помахивая файликом, в который упакована пачка листков с отпечатанной родословной.
Да знаю я эту кухню. По большому счёту мне всё равно, кого лечить — породистого щенка или дворняжку. И у дворняг больше шансов выжить просто потому, что на них отменно поработал безжалостный природный отбор, поэтому беспородность пациента меня даже радует.
Капаю щенка. Делаю тесты. Объясняю, как делать капельницы дома, потому что женщина больше приходить не собирается:
— Дорого у вас, — сетует она, благоухая дорогим парфюмом и теребя многочисленные колечки на пальцах.
Эта расстановка приоритетов меня когда-нибудь доконает.
Вскоре капельница у шпица заканчивается, отключаю. Женщина больше не скандалит — видимо, выдохлась. Отпускаю её. Капельница у щенка тоже заканчивается, пишу подробное назначение, отпускаю.
…Дальше приходит лабрадор, тоже на капельницу, очередную. Сегодня у нас день внутривенных вливаний, да? Собаку хозяин обычно оставляет на три часа, а сам традиционно уходит по своим делам.
— Подключишь? — спрашиваю Алю, желая сэкономить время.
Она кивает и забирает лабра. Кричит из кабинета:
— Возьми пока пуделя — давно сидят.
«Давно сидят». Вот, типа, удивила. Выглядываю в холл: там заплаканная женщина с переноской на коленях, большой среднеазиат с перевязанной лапой и двумя мужиками, ещё какие-то люди, кошки, собаки… Кто-то стоит на крыльце, кое-кто наверняка ждёт в машине. Зову владельца с пуделем:
— Заходите.
Голова уже плохо соображает совсем.
Так, пудель. Рвота, рвота, рвота, понос.
— Что ест? — традиционно спрашиваю его.
— Да сала шматок дав вчора, — с сильным украинским акцентом выговаривает мужчина. — Зъив за милу душу! Я йому тоді ще один дав. И цей теж зъив.
Два куска сала на пуделя. Панкреатит?
— Анализ крови, — выдаю я, опуская нравоучения о вреде сала для поджелудочной железы.
Мужчина согласно кивает.
— Давай вену пережму, — вызывается Аля.
Она держит собаке лапу, я оттягиваю поршень шприца, набирая кровь, и в этот момент в соседнем кабинете, где капается лабрадор, раздаётся грохот и звон разбитого стекла.
— Блин! — Аля вскрикивает, отпускает пуделя и бежит туда — благо, я успеваю набрать в шприц достаточно крови.
Меланхолично переливаю её в пробирки и иду взглянуть, что же случилось. Картина представляет из себя упавшую стойку для капельницы, разбитый флакон и слегка удивлённого лабрадора, который, видимо, устал сидеть, встал и пошёл. Я взрываюсь.
— Аля! — мой ор, кажется, слышен даже в параллельной Вселенной. В этот вопль втиснута очевидность, что собака — не человек, которому объяснили, что все эти три часа нужно лежать! Собака будет ходить! И что при этом система отрывается от бутылочки или выскакивает из катетера, а собака идёт по коридору, волоча трубку от капельницы за собой по грязному полу и капая кровью!
— Бл@дь! — ору я ещё более информативно, и люди в холле меня тоже, конечно, слышат. А, пох@й мне уже, думайте, что хотите. Я не зелёная бумажка, чтобы всем нравиться!
— Да я… — растерянно произносит Аля. Не «бл@дь» ты, ладно.
— Привяжи собаку, — перебиваю, — примотай всё, что можно пластырями — к стойке, к лапе — это же элементарно!
— Это вообще не мои обязанности, — выдавливает она сквозь подступившие слёзы и подтаскивает лабрадора за ошейник обратно, в угол — тот послушно возвращается на место.
— Когда ты в лабораторию уходишь, я за тебя на телефон отвечаю, и я тоже этого не должна! — ору, умудряясь одновременно установить на стойку новый флакон и систему, что похоже на вынужденное раздвоение личности. — Ну не помогай мне больше, не надо! Я сама справлюсь! Пускай все эти люди в очереди ждут! Пусть они орут на тебя! Объясняй им, почему так долго, и извиняйся тоже сама!
«С х@ра ли ты орёшь на админа?» — одёргивает меня кто-то внутри.
Чёрт! Почему, и правда? Аля, действительно, ничего из этого делать не должна! Светка вон, неделю косячила напропалую, тупила почём зря, вывела из себя вообще всех, включая бессловесных пациентов, и в итоге во всеуслышанье голосом легкомысленной профурсетки выдала окончательный ультиматум:
— Каждый должен заниматься своим делом, так что не просите меня больше о помощи.
После кучи испорченных шприцов, разбитых склянок и порезанных рук — причём это были даже не её руки — даже спорить никто не стал. Столько вопросов задаст, бывалоча, чтобы антиб развести, что семь потов сойдёт, объясняя. И, в итоге, возьмёт самый огромный шприц с не менее огромной иглой, наберёт в него плюс-минус-примерную дозу и, радостная, спросит:
— Так, да?
Ещё и уронит пару раз на пол для пущей стерильности!
Объяснишь терпеливо ещё раз, разведёшь, наберёшь сама, — так она в следующий раз опять всё по-своему сделает. Уникальный, совершенно необучаемый человек!
Аля — другое дело. Она намерена остаться в ветеринарии, потому её все и натаскивают, и погоняют. Но орать-то зачем…
Выдохшись и проникнувшись чувством стойкого отвращения к себе, возвращаюсь к мужчине с пуделем. Вид у того крайне смущённый.
— Извините, — говорю я глухо. Включаюсь снова в диагноз. — Давайте взвесимся.
Сажаю пуделя на капельницу. К счастью, его хозяин сидит рядом и держит собаку. Приношу в кувшине тёплую воду и опускаю туда часть трубки от капельницы. Тёплая переносится легче. Это мои извинения за нецензурные вопли.
Как сказала Ирка: «В каком бы состоянии ты не была, а всё равно пытаешься все сделать на „отлично“. В этом твоя проблема». Долбаный перфекционизм.
Вот у Али звонит телефон. Она добывает папку с анализами вчерашних пациентов, какое-то время копается там и затем поднимает на меня заплаканные глаза:
— Анализы… прокомментируешь?..
На моём лице написано: «Не подходи ко мне с этим сейчас! А лучше вообще не подходи!», и она смиренно отвечает в трубку:
— Анализы готовы, но все врачи сейчас заняты. Перезвоните позже.
Чувствую себя глубоко виноватой, но извиняться буду тоже попозже. Я обязательно это сделаю, но не сейчас, не сейчас.
— Кто там ещё? — вместо этого спрашиваю её.
— Собака, на осмотр. Вчера зашивали рану. И кошка на усыпление.
Да что ж такое! Закрываю глаза. Аля поспешно отвечает:
— Там ХПН (2), креатинин зашкаливает. Вот их анализ, — словно фокусник, она добывает из кармана листок с назначениями и бланк анализа. Там всё действительно очень грустно, и грустно уже давно.
— Зови кошку.
— Собака по очереди, — отвечает Аля растерянно.
Ну, давайте ещё подерёмся! Как бы мне ускорить приёмы-то?..
— Можно мы с вами в УЗИ переедем? — обращаюсь к мужчине с пуделем. Он согласно кивает. Провожаю его вместе с собакой в уютный уголок кабинета УЗИ, транспортируя стойку с капельницей и этим освобождая второй стол для осмотра. Протираю его.
— Зови обоих, короче, — говорю Але.
Она так и делает.
Кошку на усыпление я приглашаю на центральный стол, — там удобнее подобраться к вене. Женщина ставит переноску, достаёт оттуда неподвижную кошку, тихо плачет. Ей уже всё неоднократно объяснили, — от меня требуется лишь процедура. Кошка лежит на боку — худая, со впалыми глазами и блёклой шерстью. Изо рта разит мочевиной. Под хвостом — следы от кровавого поноса.
— Наберу, — смиренно говорит Аля, забирая у меня коробку с ампулами. И добавляет: — Лабрадор привязан, всё примотано пластырем.
Картина зафиксированной до полной неподвижности собаки живо предстаёт перед глазами.
Мужчины заводят среднеазиата. Собака большая, весит, пожалуй, больше, чем я, — ну да, в назначении вес указан.
— Рану осмотреть? — спрашиваю их.
— Да, — отвечает хмуро один из мужчин.
— Кладите на пол, — говорю им. Там делов-то на две минуты.
— А что, на столе не посмотреть? — начинает возмущаться один из мужиков, поглядывая на кошку и поведением демонстрируя свой приоритетный статус. Хочет особого отношения. Ща, минутчку, красную дорожку раскатаю! Я теперь раскланиваться должна и шляпой махать? Могу только свой шейный воротник к потолку подкинуть, невысоко. Устроит?
— Хорошо, — соглашаюсь я и показываю на тот стол, что находится рядом с ними. Так даже лучше. — Кладите сюда собаку.
— Мы стояли по очереди раньше, — и он указывает на стол с умирающей кошкой. — Поэтому Вы должны осмотреть его раньше. На том столе.
Должна. Вот именно на том столе. И они не хотят вникать в положение женщины, которая плачет от горя. Они-то важнее, первее, лучше.
«Тихо, Оля, тихо. Никого никуда не шлём. Тихо», — звучит в голове.
Внутри просыпается глухая ярость.
— Простите, — говорю я сипло, — а чем вам не нравится этот стол? — и для пущего эффекта повторно опрыскиваю его антисептиком; протираю бумажными полотенцами. Получается крайне зловеще. Аля вжимает голову в плечи. Переносить умирающую кошку туда-сюда я не собираюсь. Медленно подбирая слова, произношу: — Эти столы абсолютно идентичны.
— Его надо отодвигать от стены, — аргументирует мужчина.
О, спасибо. Теперь я знаю, куда девать свою ярость. Сохраняя хладнокровие, хватаю стол руками и с грохотом, от которого вся клиника ходит ходуном, а собака забивается, в истерике, отодвигаю его достаточно далеко от стены.
— Кладите. Собаку. На стол, — говорю я таким ледяным голосом, что сводит скулы.
Молча мужики укладывают пса. Быстро разбинтовываю лапу, осматриваю. Обрабатываю. Заматываю обратно. Объясняю, что всё заживает прекрасно, и этим обнаруживаю в себе ещё одну невероятную способность: независимо от отношения к человеку, всё равно выдавать полноценную информацию о состоянии животного. Да, даже если человек меня изрядно выбешивает.
— Спасибо, — произносит мужчина растерянно.
Отмалчиваюсь. Уходят.
…Помогаю хозяйке кошки принять окончательное решение. «Качество жизни», — вот те слова, которые звучат в моём приговоре. Я за жизнь, но не за такую.
Быстро нахожу вену, избавляю кошку от мучений…
* * *
— Травма лапы, — предвосхищает вопрос Аля, приглашая в кабинет следующих. Заходят двое — мужчина и женщина.
Женщина открывает коробку и достаёт оттуда трёхцветную пушистую кошку.
— Прыгнула неудачно, — объясняет мужчина.
На счастье, кошка спокойно даёт завалить себя на бок, открыв взору внутреннюю поверхность лапы. То, что я вижу, достойно иллюстрировать анатомический атлас: отскальпированная кожа - от паха до скакательного сустава - обнажает всю группу поверхностных мышц.
— Ну что… — не знаю, с чего и начать устранять эту «прелесть». — Нужно давать наркоз и ушивать рану.
— А само не заживёт? — на полном серьёзе спрашивает мужчина.
Умоляюще смотрю на Алю. Под конец смены у меня закончилось всё: аргументы, слова, восприятие, юмор, — всё.
— Нет, само однозначно не заживёт, — уверенно говорит им Аля. — Там как раз хирурги освободились, они смогут помочь.
— Ну… — неохотно соглашается мужчина. — Ладно.
— Иди уже, — отсылает меня Аля, нежно выталкивая из кабинета. — Остальных отдам ночной смене.
Тронутая до глубины души, шмыгаю носом и, наконец, извиняюсь:
— Короче… это… прости, что наорала сегодня.
— Да ничо, — отвечает она с юмором, — я тебе в следующий раз оба телефона оставлю, когда в лабу пойду…
Выдавливаю из себя улыбку. Золотой ты мой человек…
.....
(1) Уролитиаз - прежнее название - мочекаменная болезнь.
(2) ХПН - хроническая почечная недостаточность.
