Предисловие от админа аккаунта: нас часто просят рассказать больше о добровольцах — кто они такие, чем занимаются в жизни помимо поисков, что их заставляет искать людей. Рассказать хочется подробно, интересным языком, но без намека на "пафос", который немедленно находят некоторые пикабушники даже там, где его, казалось бы, нет.
Текст ниже — интервью человека, который стал важной частью ПСО "Лиза Алерт" Брянской области и отряда в целом, потому что он региональный куратор "Лиза Алерт" Центрального федерального округа. Знакомьтесь — Сергей Клёцин, 26 лет, Брянская область. Сегодня, 28 сентября, он стал героем дня на сайте "Гордость России" (текст интервью взят оттуда). И сегодня же брянскому отряду "Лиза Алерт" семь лет. (А еще у Сергея есть брат Дмитрий, тоже крутой координатор.)
Заместитель директора сети АЗС, руководитель «Лизы Алерт» в Брянской области, куратор региональных отрядов в ЦФО Сергей Клёцин вместе с Максимом Урецким создал отряд «Лиза Алерт» в Брянской области, выезжает на сложные поиски в других регионах
В сентябре 2012 года я приехал из командировки. Всю дорогу спал в машине и, приехав домой в полпятого утра, уже не хотел спать, включил компьютер и совершенно случайно наткнулся на объявление о том, что пропала девочка Лера Устименко в городе Дятьково, не вернулась домой из школы. Прочитал и подумал: «Не вернулась и не вернулась, наверное, вернётся, где-нибудь загуляла». Лёг спать, проснулся и вспомнил о ней: вернулась или нет? Поехал на работу и опять про это вспомнил. Там было написано, что нужны добровольцы, и я решил: позвоню, узнаю, что там, конечно, она уже точно нашлась, но почему-то меня это всё равно зацепило. Нашёл это объявление, там был указан телефон сестры пропавшей девочки, Юли, я позвонил и сказал: «Увидел объявление в интернете, что нужна помощь». Она сказала: «Да, нужна». Я спросил: «А что, девочку ещё не нашли?» Она сказала: «Нет».
Дятьково — это 40 километров от Брянска. Я доработал, позвонил другу и сказал: «Давай съездим, пропал ребёнок, нужна помощь». Он: «С чего вдруг?». Я ему: «Не знаю, потому что пропал ребёнок. Ты сильно сегодня занят? Нет? И я нет. Поехали».
Мы поехали в Дятьково. Это было уже вечером, часов в девять. Мы приехали, встретились с Юлей, она рассказала, что у Леры нет мамы, и бабушка, дедушка, и старшая сестра ей как родители.
Мы начали что-то делать. Понимания, что и как делать, не было никакого. Я ехал туда с ощущением, что там наверняка полиция, зачем нужны ещё люди, но увидел, что кроме этой сестры и нескольких человек, которые что-то делают, никого больше нет. Были какие-то ребята из местного поискового отряда, они искали девочку в лесу, причём, как я понял, выбор леса был совершенно случайным: это был ближайший лес, который они увидели. На вопрос «Где полиция?» Юля ответила, что они приезжали днём, побыли и уехали. У меня был шок: как так? Домашний ребёнок не вернулся из школы, и его никто не ищет? Мы приехали помогать, но никто не знал как. Мы печатали ориентировки в виде объявлений, клеили их, так как мы предполагали, что это надо делать. У нас не было с собой никакого оборудования, ночью мы купили в круглосуточном магазине зажигалки с фонариками, потому что этим можно было хоть как-то светить, а что-то другое купить в Дятьково было невозможно, там ничего кроме продуктовых магазинов круглосуточно не работает. Мы всю ночь клеили ориентировки, под утро уехали. На следующий день я опять позвонил Юле, думал, есть какая-то информация. Она сказала, что со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Я взял с собой ещё больше друзей, нас уже поехало человек восемь, мы приехали и продолжили заниматься тем же самым, что и вчера: клеили ориентировки, ходили, осматривали подъезды — никакого результата.
Это был третий день поисков, и в этот день приехали ребята из московской «Лиза Алерт». Были, я помню, Алина Павлюкова, Володя Бикин, Григорий Сергеев и Ира Воробьёва. Они сказали нам: «Ваши ориентировки — полная фигня, вы всё делаете не так, и надо клеить правильные ориентировки». У нас получился небольшой конфликт, потому что ну мы же уже всё поклеили, а тут приехали москвичи выпендриваться! Нам всё это не понравилось, и мы с ними поругались. А потом вышла Алина, и мы стали разговаривать. Она начала объяснять нам: «Вы понимаете, на таком поиске эти 100-200 ориентировок, которые вы поклеили, — это ничто, ориентировка должна выглядеть не так, потому что…». В общем, она стала рассказывать, и у меня появилось ощущение, что, похоже, эти ребята что-то знают. По крайней мере, они что-то собираются делать, а больше никто и не ищет.
Поиск продлился тридцать два дня. 30 октября 2012 года Леру нашли погибшей в лесу.
Этот поиск для меня навсегда останется самым ярким и тяжёлым, потому что он был первым. Я прожил там все тридцать два дня. Мы перестали уезжать из Дятьково: местный парень нам дал свою квартиру, в которой можно было спать и мыться, мы прикинули, что у нас уходит очень много времени, чтобы ездить туда-сюда в Брянск, поэтому мы жили в Дятьково и всё это время её искали.
Потом нашли видео с камеры, где видно, как она идёт по городу из школы домой, подъезжает машина «Жигули», сворачивает за угол, останавливается, Лера резко меняет направление и быстро идёт в сторону этой машины. И всё. После этого никто её не видел. Самое страшное, что до сих пор не установлена причина смерти ребёнка и никто не знает, что случилось.
Потом были похороны, и всё это было очень тяжело, потому что ты тридцать два дня что-то делаешь с надеждой, что будет результат, и вот конец, а конец непонятный: ты не понимаешь, что произошло, какие были сделаны ошибки, что ты сделал не так, просто видишь, что погиб ребёнок, и никто не знает, что с этим делать, кроме этих ребят, которые приехали из Москвы. Для меня это был шок. Я никогда не сталкивался с этой проблемой и был уверен, что будет иначе, что должно быть иначе. Был шок, потому что маленького ребёнка почти никто не искал и потому что, когда её нашли, никто не знал, что произошло.
После этого мы решили создать в Брянске отряд «Лиза Алерт». 28 сентября ему исполняется семь лет.
О тяжёлых поисках
Я занимаюсь всеми поисками. Выезжаю на все «резонансы», на которые могу выехать, а у себя в регионе беру все, какие могу: бабушка с деменцией, дедушка в лесу, подросток-бегунок, алкоголик…
Технически самые сложные — это, наверное, поиски человека с психическими расстройствами, потому что сложно понять, что с ним произошло, куда он мог пойти, особенно если это сельская местность. Сложны смешанные поиски, когда, например, человек жил в посёлке рядом с городом: пропавший может быть и в природной среде, и в городе. А эмоционально самые сложные, естественно, детские. Мне кажется, они всегда будут самыми эмоциональными и вряд ли у кого-то из нас по-другому.
У меня было два раза, когда я хотел уйти после детских поисков. Я не подхожу к этому спонтанно: захотел — поехал, захотел — ушёл, я обдумываю свои решения. И в обоих случаях я приходил к выводу, что сейчас могу позволить себе эту слабость, поддаться ей и уйти, но что будет потом? Будет другой детский поиск, на который, возможно, кто-то не сможет поехать, и я не поехал, потому что пожалел себя в своё время и ушёл. Наверное, поэтому остался.
Как и семь лет назад, я продолжаю считать, что дети не должны пропадать, а если это произошло, их должны искать, и надо, чтобы это делали специалисты. Мы не можем себе позволить непрофессионализм на таких поисках. Отряд «Лиза Алерт» на сегодня — это самая мощная поисковая организация, у которой есть лучшие инструменты для поиска человека. Мы действительно умеем это делать. И если ребёнок всё-таки пропадает, мы должны успевать его найти или, по крайней мере, сделать всё, чтобы успеть.
Я пытался считать свои поиски, но у меня не получилось, потому что их сильно больше, чем несколько сотен. Я никогда не считал, сколько у меня найдено живых. Но я помню каждый свой поиск, когда у меня был «найден, погиб» или «не найден». И всё равно самые запоминающиеся — это детские поиски и, к сожалению, детские с печальным концом.
Я научился с эмоциями после таких поисков справляться сам. Наверное, с помощью той самой мысли, что, да, ты можешь сейчас поддаться слабости и слиться, но это слабость. В последний раз это было два года назад, когда мы искали в Липецкой области Артёма, утонувшего в выгребной яме. И хотя я понимал, что он погиб почти сразу, ещё до того, как нам поступила заявка, от понимания того, что ты не мог ничем помочь, не стало легче. Не знаю, как объяснить. Просто тяжело, когда ты находишь погибшего ребёнка.
Так было и в Стечне Брянской области, когда ребёнок утонул в школьном туалете. Там вообще было полное непонимание, как??? Была злость на весь мир. Ведь родители знали про эту яму в туалете, директор школы знала, все знали, у нас XXI век, а ребёнок погибает на территории школы, там, где ему ничего не должно угрожать вообще в принципе! Дети пришли туда, и они должны быть защищены. Четырёхлетний ребёнок, который никому ничего плохого не сделал, просто пришёл поиграть на территорию школы, погибает вот так страшно, в туалете, и это было реально тяжело. Помимо туалета, мы нашли на территории школы ещё два незакрытых резервуара, колодец с торчащей из него металлической арматурой и открытую трансформаторную будку. И когда ты всё это видишь, понимаешь, что это было не какое-то случайное роковое событие, нет, это когда-то должно было произойти, и вот оно произошло. И ещё ты понимаешь, что таких школ миллион, в любое село заезжай и увидишь ту же картину.
У меня тогда это сработало: да, сейчас ты уйдёшь и, скорее всего, никогда больше с этим в жизни не столкнёшься, у тебя всё будет хорошо, но ты не поедешь на следующего ребёнка, который потеряется, и, возможно, не дашь ему шанса. Но у меня внутри было тяжёлое противостояние между «всё, хорош, перебор» и «кому я сделаю лучше тем, что уйду? Только себе. Да, мне станет легче, но я не поеду на следующий поиск».
Я стараюсь пережить это всё сам, никому из близких не рассказываю. На поиске тебе некогда об этом думать, это всё происходит после, а потом… потом появляется следующий поиск.
Об ошибках
Я пытаюсь разобраться в каждом поиске, когда пропавший был найден погибшим или не найден, и понять, где были сделаны ошибки. Да, наши ошибки очень дорого стоят. Но мы люди и мы в любом случае их допускаем. Не ошибается тот, кто ничего не делает. И если каждый раз в этом винить себя и пожирать себя за это, то ты просто сгоришь и перестанешь этим заниматься. Но и просто так забыть об этом — случилось и случилось — тоже не получится, всё-таки у нас идёт речь о человеческих жизнях. Надо проанализировать произошедшее, проделать работу над ошибками и сделать всё, чтобы это не произошло в следующий раз. Понятно, что не каждый человек, который пропал, находится в опасности, но если говорить о тех, кто действительно нуждается в нашей помощи, они могут погибнуть, а мы можем сделать так, чтобы этого не случилось. Поэтому у нас нет права опускать руки после неудачных поисков.
Об отряде
Я требовательный, очень ответственно подхожу к поискам, не могу этим заниматься абы как и требую того же от остальных. Хотя я прекрасно понимаю, что человек, который пришёл в добровольческий отряд, никому ничего не должен. Но к каждому можно найти подход и объяснить, что это не игра и что наша лень и несерьёзность могут иметь очень тяжёлые последствия. И если уж мы этим занимаемся и берём на себя такую ответственность, то надо этим заниматься качественно, с полной отдачей. Естественно, я понимаю, что у людей есть работа, семья, и считаю, что надо выдерживать баланс между отрядом и всем остальным. Хотя мне самому это не удаётся. Если я за что-то берусь, то стараюсь доводить до конца, но здесь, вероятно, конца никогда не будет, потому что каждый день будут новые пропавшие, которых надо искать… Я пытаюсь удерживаться на грани, но не всегда получается. Есть люди, которые, когда падает заявка на срочный поиск бабушки в лесу, говорят «я не могу, у меня завтра важная встреча по работе» и не едут, потому что им надо выспаться перед этой встречей. Я так не умею, к сожалению, и, наверное, это плохо. Хотя для бабушки, скорее, хорошо.
Самое сложное в отрядной жизни — это найти подход к каждому. Ведь эти люди приходят и отдают нам самое дорогое, что у них есть, — своё время. Они это делают, потому что хотят. И люди при этом совершенно разные: разных взглядов, разного социального статуса, возраста, воспитания. Нас не объединяет, как это принято в обычной жизни, круг общения. Поэтому самое сложное — найти с каждым общий язык, найти подход и потом регулировать взаимоотношения между этими людьми, потому что в каждом коллективе бывают конфликты. Такого, чтобы я этому специально учился, не было, я в жизни активный и общительный человек, и все мои работы всегда были связаны с общением с людьми.
Мне очень повезло с командой. В нашем отряде собрались люди, с которыми мне приятно общаться, которые разделяют мою точку зрения на то, каким должен быть отряд, и сейчас мы уже выросли до такого уровня, что когда к нам приходит новый человек, он видит, что здесь «так» не принято, и сам усваивает эти правила. Например, у нас не принято на поисках ругаться матом. Не принято спорить с девушками, доходя до оскорблений и хамства. Не принято оставлять после себя мусор, мало того, что мы не оставляем после поисков свой мусор, часто бывает, что, когда мы уезжаем, забираем с собой мусор, который там до этого был.
Отряд для меня — это сообщество единомышленников. Очень круто, когда у тебя в жизни есть такое. Многие проживают всю жизнь между домом и работой, кто-то растворяется в семье, кто-то в работе, но отряд — это не обязательная история. Тебе не надо каждое утро просыпаться и идти сюда, но ты почему-то всё равно сюда приходишь, потому что тебе приятны эти люди, тебе с ними интересно. Наверное, это называется «единомышленники». Это не совсем хобби, есть разница: ты занимаешься своим хобби, когда хочешь, а здесь к тому, что людям это нравится — им в кайф походить по лесу поискать человека – прибавляется ответственность. И когда она у тебя появляется, ты едешь уже в лес не когда ты хочешь, а когда надо. И это происходит со многими. Я знаю, например, что человек может быть по жизни разгильдяем, что ему нравится тусоваться в отряде, что он никогда в жизни не обратил бы внимания на эту бабушку или мужика, а здесь он видит, что надо ехать, надо идти ночью уставшему и не спать, собирается и едет. И я прекрасно понимаю, что ему это уже совсем не приносит никакого удовольствия, но он всё равно едет. Наверное, срабатывает та самая ответственность. Когда ты её на себя берёшь, тебе уже потом сложно остаться дома и не поехать. Ты понимаешь, что если ты сегодня не поедешь, возможно, бабушка останется в том квадрате, куда бы тебя отправили. Это не то, что «без меня не справятся», тут другое: есть человек, который в беде, есть я, который умеет его искать, и я могу туда поехать. Ну да, я сегодня не хочу, я хотел выспаться, но мне надо поехать. И у меня такое бывает, когда устал, хочется поспать или есть ещё какие-то планы, но… падает поиск и ты собираешься и едешь.
Организаторские способности у меня были всегда, ещё до отряда. Возможность помогать людям и желание тоже были сильно раньше, меня так воспитали родители, в отряде я просто нашёл, как это применить. В семье было обычное воспитание: человек человеку — друг и должен помогать другому. Наверное, это то, что называется обыкновенной человеческой порядочностью, и для меня это нормально, я не вижу в этом никакого подвига, но знаю, что многие воспринимают это как что-то необычное. А я не понимаю, как можно жить по-другому. Просто не понимаю и всё.
О том, что дал отряд
Отряд дал мне людей, в которых я уверен, которых уважаю, мне приятно проводить с ними время. Это, наверное, самое дорогое. Вряд ли я бы где-то их в жизни ещё встретил. Отряд дал возможность посвятить себя чему-то важному. Работа для меня — это в первую очередь средство заработка. Я завидую людям, у которых работа — это призвание, это бывает, например, у врачей и у нормальных «ментов» — человек горит этим всю жизнь. «Найди работу, которая будет приносить тебе удовольствие, и ты не будешь работать ни одного дня в жизни». У меня не так. Да, я сам выбираю, чем заниматься, и у меня нет такого, что я работаю на нелюбимой работе, возможно, о каждой такой работе многие мечтают, но для меня заработок и карьера никогда не были важными. А отряд — это важно. Возможно, это и есть то самое призвание.
