user11003838

Благо, Коля был мастером на все руки, а в особенности – по напёрсткам. Это у него было в крови. Ещё его дед, по легендам, где-то в Одессе на трёх картах всю свою биографию поменял. Коля пошёл дальше – он вёл шоу «Наперстки-2: Золотой кубок», прямо на тротуарах нашего городка.

Перед вылазкой он устроил мне брифинг на кухне, крутя в пальцах три потрёпанных напёрстка с ловкостью фокусника. –Главное – антураж, – говорил он, закатывая под напёрсток зелёную горошину. – Народ должен видеть артиста. Не жулика, а именно артиста. Он сделал несколько виртуозных пассов,напевая свою коронную песню: «Кручу-верчу, наколоть всех хочу!» Звучало это зловеще, но Коля уверял, что народ на такое ведётся, как мухи на мёд.

Городок у нас маленький, до рынка, что в самом центре, – рукой подать. Место Коля выбрал приметное, у входа, где народ толпится, разглядывая бабулькины носки и китайские футболки с кривыми надписями.

Разложил он свой нехитрый реквизит на складном столике, достал из карманя свисток и дунул. –Эй, народ честной! Подходи, не зевай, удачу свою за горошиной погоняй! – заорал он таким торгашеским голосом, что я чуть со стула не упал. – Сыграем в простую игру! Угадаешь, где горох – получишь сотню целковых! Ошибешься – твоя полтинник в копилку для сирот казанских улетает!

Народ, как и положено, стал подтягиваться. Первым «сиротой казанским» стал мужичок в заляпанной краской телогрейке. Он пялился на напёрстки с таким напряжением, будто пытался увидеть рентгеном. –Вон в том, что посередине! – ткнул он пальцем. Коля,изображая легкое сомнение, медленно поднял напёрсток. Там пусто. –Ай-яй-яй! – сокрушённо покачал головой мой напарник. – Горох-то, он юркий! Перебежал! Мужик что-то буркнул и,сунув Коле пятьдесят рублей, растворился в толпе.

Дальше – больше. Подошла студентка, потом пара школьников, потом какой-то дядька с внучком на плечах. Коля работал как часы: шутил, блефовал, пускал пыль в глаза. Горошина под его напёрстками прыгала с такой скоростью, что, казалось, нарушала законы физики. Я стоял на «шухере», делая озабоченное лицо и высматривая участкового, которого все звали «дядя Стёпа» за рост.

И тут появилась она. Пожилая женщина в стареньком пальто и с огромной сумкой на колёсиках. В её глазах читалась такая наивная надежда, что у меня ёкнуло сердце. –Сынок, – обратилась она к Коле, – а правда, что можно выиграть? –Правда-правда, мамуль! – расцвёл Коля. – Для вас специальный розыгрыш! Всё по-честному!

Бабуля положила на стол пятьдесят рублей – деньги, вероятно, на хлеб. Вцепилась в сумку и уставилась на напёрстки. Коля начал своё шоу. «Кручу-верчу…» – напевал он, а его руки мелькали, как у Юлия Цезаря, который мог делать несколько дел одновременно.

– В этом, милок! – уверенно ткнула бабка в самый левый напёрсток.

Коля замер. Я замер. Замерла и толпа. Он медленно, будто в церемониальном замедлении, стал поднимать напёрсток. Я уже мысленно видел, как мы бежим от гнева толпы, осуждающей нас за обман пенсионерки.

Под напёрстком лежала та самая, юркая, зелёная горошина.

В наступившей тишине был слышен только скрип бабкиной сумки на колёсиках. –Ой, спасибо тебе, родной! – просияла она, когда Коля, слегка побледнев, вручил ей сотню.

Когда она ушла, Коля вытер со лба пот и прошептал мне: –Вот чёрт… Руки дрогнули… Наколол я сам себя. Ладно, один промах – не приговор.

Мы проработали ещё час, и, казалось, удача вернулась. В кармане у Колы лежала выручка – те самые пятьдесят рублей, что мы планировали «срубить». Но кураж был надломлен. Мы стояли на том же месте, но уже не как акулы наперсточного бизнеса, а как два простака, которых обвела вокруг пальца пожилая женщина с сумкой на колёсиках. Эти пятьдесят рублей жгли карман.

– Знаешь, – философски изрёк Коля, перебирая в руке единственную купюру, – может, оно и к лучшему. Вся наша прибыль – одна хрустящая бумажка. Не царское это дело – бабулек разводить. –А какое царское? – спросил я, глядя на злосчастные пятьдесят рублей. –А вот хрен его знает. Пойдём, сдадим бутылки. Там хоть математика простая: сколько сдал – столько и получил. Без этих ваших «кручу-верчу».

И мы пошли. С одной купюрой на двоих, но с одной ценной мыслью: даже у самого хитрого наперсточника есть свой проигрыш. И хорошо, когда этот проигрыш – всего лишь удар по самолюбию и кошельку, а не по чьей-то судьбе.

Он был артистом. Местный Дом культуры видел его в ролях второго плана, но сам Иван грезил огнями рампы всеми фибрами души, мировой славой и богемной жизнью парижских кафе и московских вернисажей. Он знал, что его место — в Москве, этой культурной столице, где его талант наконец-то оценят.

Но между мечтой и действием лежала непроходимая пропасть его страха. Он боялся критики, равнодушия, безжалостного темпа большого города. Его квартирка-«нора» с засиженным молью креслом и видавшим виды театральным биноклем стала его тюрьмой. Артист, подобно премудрому пекарю из сказки Салтыкова-Щедрина, только и делал, что размышлял о грядущих свершениях, пестовал свои планы, но никогда не решался поставить их в духовку жизни. Годы уходили, а мечты тускнели, как выцветшие афиши на заборе.

Перелом наступил внезапно и прозаично. В его почтовый ящик упало письмо — приглашение на кастинг в московский театр, от его старого знакомого по училищу. Сердце заколотилось в истерическом ритме. Страх закричал: «Ты не готов! Они посмеются!» Но тут, среди привычного ужаса, родилось новое, острое и жгучее чувство — отчаяние. Он понял, что если не сейчас, то никогда. Мысль о том, что он до самой смерти будет смотреть на этот дождливый переулок, показалась ему куда страшнее любого провала.

Артист совершил самый радикальный поступок в своей жизни. Он сдал свою квартиру, разом оборвав все связи с уютным болотом прошлого. На руках у него был билет до Москвы и небольшая сумма от аренды — ровно на то, чтобы продержаться первый месяц. Прощание с «норой» было недолгим. Он вышел на перрон, оставив за спиной не только стены, но и груз сомнений.

Поезд тронулся. За окном поплыли знакомые пейзажи, сменяясь новыми, неизведанными. Иван прижался лбом к холодному стеклу. Страх никуда не делся, он сжимал горло ледяным комом. Но теперь ему в спину дышало нечто более мощное — неотвратимость. Он не просто ехал в Москву. Он бежал от призрака своего будущего — жалкого, несбывшегося, того, что мог бы рассказать о себе в старости лишь с горьким сожалением. Мировой олимп был где-то далеко и туманно. Но первый, самый страшный шаг был сделан. Он вылез из своей норы. А впереди, за поворотом, уже виднелись огни большого города.Иван Пантелеев, выйдя на Казанском вокзале в грохочущую Москву, первые три дня ходил по улицам и плакал. От страха, от восторга, от одиночества. Он шёл по Тверской и чувствовал, как этот город вытаскивает из него старую, провинциальную душу, как выворачивает её наизнанку. Он плакал в подъезде многоэтажки, где снимал крошечную комнату, потому что сосед за стенкой слушал тот самый Шаляпина, о котором Иван мечтал.

А на кастинге он забыл все слова. Просто стоял и смотрел в тёмный зал. И тут из тишины кто-то крикнул: «Дыши, парень! Мы все тут когда-то с вокзала приехали!». И он задышал. И начал с начала. Его не взяли в тот театр. И в следующий — тоже. Он мыл полы в кафе, раздавал листовки, но каждое утро являлся на очередную пробу. Он научился не бояться своих слёз. Они стали его тайным оружием — после них приходила ясность.Прошло два года. Однажды, играя в крошечном подвальном театре крошечную роль, он увидел в первом ряду мокрое от слёз лицо незнакомой девушки. И понял, что дотронулся до чьей-то души. Это было важнее, чем мировая слава.

А слава... она пришла позже. Случайно. Как и всё в жизни. Но это уже совсем другая история.

Главное — он вышел из норы. Артист смог проявиться себя, настоящего себя, а не жалкую тень своего подобия. Эти слёзы — не конец. Это начало. Самое трудное и самое красивое. Всем счастья.

(Книга "Падение Луны была создана с помощью ИИ" по запросу Игоря Пиксайкина.)

Сначала мы подумали, что это новая звезда, рожденная в горниле космической войны, которую вели над нашими головами древние расы. Мы, люди, были лишь муравьями, беспечно ползающими у ног гигантов.

Мы знали о базах Серых на дальней стороне Луны. Наши правительства шептались об этом десятилетиями. Но когда Рептилоиды, эти хладнокровные архитекторы галактического террора, нанесли удар, никто не ожидал такого масштаба мести. Они не просто бомбили лагеря противника. Они запустили в недра нашего спутника какой-то искусственный ядерный процесс, чудовищный механизм распада, который не оставлял камня на камне.

Луна не взорвалась. Она… распухла. На ее месте возник гигантский шар раскаленной плазмы, который на мгновение затмил Солнце. Потом чудовищный взрыв разорвал его на части. Мы видели, как знакомый лик ночного светила превратился в хаотичный рой пылающих обломков, разлетающихся в пустоте.

Но пустота была недолгой. Гравитация – самый надежный и безжалостный палач – принялась за работу. Самые массивные фрагменты, величиной с континенты, начали медленное, неотвратимое падение в колодец земного притяжения.

Первыми пришли бури. Атмосфера, возмущенная гравитационным хаосом, взбесилась. Ураганы, против которых наши тропические циклоны – лишь легкий бриз, срывали города с лица планеты. Небо стало багровым от пылающих в падении камней. Они прочерчивали небо огненными стрелами, каждая из которых несла смерть целым регионам.

Падение первого крупного обломка мы ощутили всеми фибрами души. Это был не звук. Это было сокрушение самой планеты. Ударная волна пронеслась по земной коре, вызывая извержения всех вулканов разом. Огненное кольцо Тихого океана стал ожерельем из фонтанов лавы. Затем начался дождь из раскаленной породы. Он лил неделями, нагревая атмосферу до состояния печи. Океаны закипели, превратившись в чудовищные парники.

Цивилизация испарилась в одночасье. Не стало правительств, армий, надежд. Остались лишь кучки выживших, забившихся в самые глубокие бункеры, зная, что это лишь отсрочка. Мы слышали, как рушится мир над нашими головами – грохот падающих городов, рев расплавленной земли.

Теперь мы сидим в стальной гробнице, последние из нашего вида. Запасы воздуха на исходе. Давление снаружи растет, сжимая стены. Сквозь толщу бетона и стали доносится нарастающий, оглушительный рев – звук приближающегося главного фрагмента, ядра бывшей Луны. Он несет нам полное, абсолютное уничтожение.

Мы обречены. Не из-за войны, которую не начинали. Не из-за вражды, которую не понимали. Мы пали, потому что жили на заднем дворе титанов, которые в своей ссоре не заметили, как растоптали муравейник. Наш мир умер, и мы с ним, под холодным, безразличным взглядом звезд, которые теперь видны и днем, сквозь дыры в дымящейся атмосфере. Последнее, что я вижу перед тем, как свет гаснет навсегда – это багровое зарево в смотровом иллюминаторе. Падающая луна. Наш вечный спутник. Наш палач.

Данный рассказ создан по заказу Игоря Пиксайкина.

Снял он её со списанного катера, который ржавел в порту. Зачем? «Для антуража!» — заявил он, сверкая глазами. А третий в нашей компании был Семен, парень с руками из нужного места и полным отсутствием страха перед Уголовным Кодексом.

«Поехали к Филимону на дачу, — сказал Кирилл, поглаживая свой трофей. — Испытаем эту красотку».

Филимон, наш тихий и покладистый друг, лишь вздохнул. Его заброшенная дача была нашим полигоном для всех сомнительных экспериментов. Место — глушь, соседи далеко, полная безнаказанность.

Дорога была на удивление спокойной. Ракетница, завёрнутая в мешковину, лежала на заднем сиденье между мной и Витькой, который то и дело поглядывал на неё с хищным интересом. На месте мы водрузили её на крыльцо, как священный артефакт. К нам, как обычно, подтянулись две знакомые девчонки, Лена и Света. Компания собралась — душа в душу.

А потом кто-то курнул. Скорее всего, травы. Воздух попёрченный стал, мысли поплыли. Мы сидели на веранде, смеялись, и Витька, хватая ртом густой дым, тыкал пальцем в ракетницу: «Говорят, они на километр в небо бьют!»

«Не, — с умным видом сказал Кирилл. — Это морская, она на полтора как минимум!»

Спор мог бы длиться вечно, но его прервал истошный крик Филимона: «Бляяя! Горим!»

Из окна дачи повалил чёрный, едкий дым. Паника, которую мы испытывали секунду, сменилась пьяной, наркотической решимостью.

«Ведра! Нужны ведра!» — заорал я, как сумасшедший.

И началось самое сюрреалистичное. Мы втроем — я, Кирилл и Филимон, вместе с Леной и Светой, выстроились в живую, но кривую цепь от колодца до пылающей дачи. Витька, самый сильный, таскал полные вёдра, я передавал, девчонки визжали и подбадривали нас. Мы работали, как заправские пожарные-самоубийцы.

Но огонь был сильнее. Он пожирал старые доски с жадностью, против которой наши вёдра были просто плевком в адское пламя.

И тут Филимон, с лицом, почерневшим от сажи, посмотрел на ракетницу, потом на горящую крышу, и в его глазах вспыхнула новая идея. «А может,ей потушить? Светошумовая же! Оглушим огонь!» — прокричал он.

Кирилл, уже отчаявшись, лишь махнул рукой: «Валяй!»

Филимон схватил ракетницу, направил её в эпицентр пламени и дёрнул за спуск.

Ослепительная вспышка на секунду озарила всё вокруг ярче солнца. Огненный шар с рёвом вырвался из ствола и врезался в то, что ещё секунду назад было стеной. Раздался оглушительный хлопок, и пожар не то чтобы усилился... он просто продолжил гореть с прежним безразличием, поглотив и наш последний «спасательный» снаряд.

Когда рухнула крыша, мы отпрянули. Стояли и смотрели, как догорают последние бревна. Внутри было пусто. Ни злобы, ни отчаяния.

«Ну и чёрт с ней, с дачей, — хрипло произнес Филимон. — К Чертям собачьим.»

Мы молча собрали свои вещи. Сигнальная ракетница, так и не спасшая никого, лежала в кустах, почерневшая и бесполезная.

Мораль сей басни такова: не можешь срать — не мучай жопу. А если уж начал, то не усугубляй это сигнальными ракетами. Ибо в итоге останешься без дачи, с пеплом во рту и с чувством глубокого ступора от осознания собственного идиотизма.

Без предупреждения, без объявления войны, бархатная чернота космоса над столицей разорвалась. Из пустоты, словно капли яда, выползли корабли Серых. Их обтекаемые, приземистые силуэты казались инородными телами в упорядоченной архитектуре небелунгских ангаров.

Вой сирен только начал резать воздух, когда на город обрушился свет. Но это был не свет жизни — это был свет абсолютной смерти. Свинцово-желтые лучи, в тысячи раз превосходившие мощью лучшие лазерные системы рептилоидов, падали с небес, словно плети из расплавленного солнца. Они не резали — они испаряли. Металл плавился ручьями, камень плавился и тек, как вода. Воздух загустел от запаха гари и горящей плоти. Это был космический напалм, выжигающий саму память о жизни.

Ретилоиды, величественные и гордые, в одночасье превратились в обезумевших муравьев. Они метались среди исполинских ангаров, где покоились их звездные орудия, не успевая даже подумать о контратаке. Громадные корабли, символы их мощи, теперь были бесполезными гробницами, объятыми адским пламенем.

И тогда пришла вторая фаза. С кораблей Серых посыпались небольшие устройства, похожие на споры. Ядерные гранаты. Миниатюрные солнца рождались и умирали в сердце города, оставляя после себя кратеры, заполненные стеклом и пеплом. Ударные волны выворачивали здания, словно детские игрушки.

Но самым утонченным кошмаром стало то, что последовало за тишиной, наступившей после взрывов. Серые, хладнокровные тактики с планеты Орка, приберегли главное оружие. Невидимое облако, несущее бактериологическую диверсию, созданную их ведущими инженерами специально для этого дня, осело на планету.

Для рептилоидов это стало непостижимым проклятием. Их жизненная сила, зеленая жидкость, отдаленно напоминавшая человеческую кровь, которая секунду назад струилась по их жилам, вдруг застывала. Она превращалась в камень, прямо внутри тел. Воины замирали на бегу в гротескных  позах, их чешуя трескалась, обнажая окаменевшие мышцы и вены. Последний крик застывал в глотках, глаза, полые от ужаса, становились безжизненными изумрудами. Они умирали, превращаясь в памятники собственной гибели, в каменный лес, взращенный на костях их цивилизации.

Планета Небелунгов, некогда полная жизни и силы, теперь была лишь дымящимся памятником безжалостному расчету Серых. Ее падение было стремительным, тотальным и не оставляющим ни единого шанса.

Тишина.

Она была гуще пепла, тяжелее камня. Она была неестественной, мертвой. Над руинами великого города-купола Зур-Калана, где еще несколько часов назад кипела жизнь, теперь висело безмолвие, нарушаемое лишь потрескиванием остывающего металла и редким гулом ветра, гуляющего между каменными изваяниями бывших хозяев планеты.

Корабли Серых, выполнив свою работу, растворились в пустоте так же внезапно, как и появились. Они оставили после себя не поле боя, а гигантское кладбище, музей под открытым небом, экспонатами которого были сами небелунги.

Спустя стандартные циклы на орбиту вышло исследовательское судно Серых, «Зонд-Наблюдатель 734». Оно парило в безвоздушном пространстве, словто хищная птица, осматривающая свою добычу. На мостике, в полумраке, освещенном лишь голубоватым свечением голографических терминалов, стоял Командир Гхр'ел. Его большие, черные, миндалевидные глаза безразлично скользили по изображениям поверхности, передаваемым зондами.

«Биологический образец «Петрификация» подтверждает эффективность на 99,8%, — монотонно доложил один из операторов, его тонкие пальцы бесшумно проливали строки данных. — Оставшиеся 0,2% — статистическая погрешность, связанная с аномалиями атмосферы в горных регионах».

Гхр'ел кивнул. Удовлетворения на его лице не было. Был лишь холодный расчет. План, детально подготовленный на Орке, сработал с безупречной точностью. Сначала — кинетический и энергетический удар для подавления ПВО и хаоса. Потом — тактическое ядерное оружие для уничтожения инфраструктуры. И финальный, решающий аккорд — биологическое оружие, созданное на основе ксеноморфных патогенов, которое превратило воинственную расу в безмолвные статуи. Элегантно. Экономно. Результативно.

«Жизненные показатели на поверхности отсутствуют, — продолжил оператор. — Атмосфера загрязнена остаточным радиационным фоном и органической пылью. Планета непригодна для колонизации в течение пяти стандартных циклов».

«Пригодность для колонизации не является приоритетом, — голос Гхр'ела был похож на скрежет камня. — Приоритетом было устранение угрозы. Угроза устранена. Начинаем забор образцов окаменелостей для Архива».

Внизу, среди дымящихся руин, уже сновали автоматические зонды. Они, словно трудолюбивые насекомые, сканировали застывшие в агонии фигуры рептилоидов, аккуратно извлекали фрагменты окаменевшей плоти и упаковывали их в стерильные контейнеры. Для Серых это была не победа. Это был сбор урожая. Устранение конкурента в галактической пищевой цепочке.

Но в самой гуще каменного леса, в глубоком подземном бункере, куда не дотянулись ни лучи, ни радиация, ни смертоносные бактерии, дрогнул датчик. Аварийная система жизнеобеспечения, питаемая геотермальным источником, подала тихий, едва слышный сигнал. В герметичной капсуле, предназначенной для сохранения генетического кода вида, замигал индикатор. Внутри, в анабиозной суспензии, покоился последний принц Небелунгов, Тар'Кхан. Его когти сжались в бессознательном спазме, будто даже сквозь сон он чувствовал гибель своего мира. Его падение было лишь первым актом. Его пробуждение должно было стать началом нового.

---

Хотите узнать больше о войнах в далеком космосе, тайнах Серых и судьбах исчезнувших цивилизаций? Покупайте электронную книгу «Падение планеты Небелунгов» созданной по заказу Игоря Пантелеевича Пиксайкина в интернете и погрузитесь в полную версию этой эпической саги!

Кавер поет Игорь Пиксайкин "Если взорвется черное Солнце"

Сначала на Землю хлынула волна света и радиации, испарившая океаны и обратившая континенты в стекло. Затем пришла тьма. Холод. И тишина.

Человечество, построившее ковчеги для спасения избранных, не успело даже испугаться. Элита, ученые, генетический банк — всё, что должно было дать начало новой цивилизации, — унеслось в черноту на резервных звездолетах. Они сбежали от смерти, даже не увидев ее лица.

Но Вселенная любит иронию. Взрыв Солнца вызвал гравитационный хаос. Миллионы каменных глыб ринулись к Земле. На мертвую, уже оплаканную планету обрушился величайший в ее истории метеоритный дождь. Он длился годами, перепахивая безжизненную корку.

Именно этот ад с неба должен был пережить другой проект — подземные бункеры, рассчитанные на удар астероида, но не на потерю звезды. План провалился. Большинство бункеров были раздавлены или их системы жизнеобеспечения не выдержали столетий осады. Выжили единицы. И среди них — бункер «Ковчег-114».

Именно здесь, на тридцатом уровне под землей, в окружении гудящих генераторов и запаха переработанного воздуха, доживали свои дни Алекс и Елена. Они не были героями. Они были в списке обреченных с самого начала, просто не знали этого.

Глухой, непрекращающийся гул сотрясал стены. Сверху сыпалась пыль, словно бункер был живым существом, которое медленно закапывают заживо. Это был не просто звук — это было физическое давление, напоминание, что снаружи царит абсолютный хаос, где небо разорвано в клочья падающими камнями.

«Мы не должны были это пережить», — прошептала Елена, сидя на краю походной кровати и обхватив колени руками. Ее слова едва были слышны под скрежетом и гулом.

Алекс, стоя посреди комнаты с панелью управления в руках, бросил на нее усталый взгляд. Он был инженером. Он знал цифры. Запасы еды, воды, энергии. Они были на исходе. «Ковчег-114» умирал, и его агония растянется на несколько мучительных месяцев. Они избежали мгновенной смерти в пламени, чтобы медленно угаснуть в подземной тюрьме.

«Они улетели, — голос Алекса был плоским, без эмоций. — Они ищут новые земли. А мы… мы просто ждем конца в этой консервной банке». Он отложил панель в сторону

Елена подняла на него глаза, и в ее взгляде, помимо усталого страха, он увидел странный огонек. Огонек, который горел здесь, в глубине, вопреки всему.

«Ты ошибаешься, Алекс, — ее голос был тих, но тверд. — Они ищут пригодные для жизни миры. Но мы… мы уже на необитаемой планете. Самой первой. И если мы хотим выжить, то нам нужно не ждать, пока кончится кислород, а понять, как его производить, разработать  методику и технологию  по которой аппаратура сможет создавать кислород когда откажут фильтры. Как выращивать еду без света методом гидропоники благо на складе был запас каких то семян овощей и картошки, а также зелени укропа , петрушки и т.д . Как дышать этим ядом». Она медленно встала. «Или мы умрем, глядя, как это сделают другие».

Они были почти самыми последними людьми на Земле скорее всего.Остались какие то жалкие горстки.  Единственным врагом было не свинцовое пространство снаружи, а тихое, всепоглощающее отчаяние внутри. И выбор был прост: смириться или начать свою собственную, отчаянную битву за жизнь там, где ее, по всем законам логики, уже не должно было быть. Выбор был и это самое главное. Выбор есть всегда!!!!!!!!

Делаю аудиозаписи на заказ:

· Анекдоты

· Рассказы

· Стихи

· Шутки

· Юмористические скетчи

По всем вопросам пишите на email: semsamuraiv@gmail.com

Готов озвучить ваш контент профессионально и быстро!

В тот вечер пахло жареной картошкой —Коронным блюдом Марины. Иван, вернувшись с работы, говорил о планах купить дачу. «Чтобы детям было где летом бегать», — улыбался он, глядя на её ещё плоский живот. Марина молчала.

«Я ухожу», — сказала она, когда он замолчал. Просто, без пафоса, как о чём-то обыденном. Словно сообщала, что молоко закончилось.

Тишина повисла тяжёлым одеялом. За окном смеялись дети.

«Почему?» — выдохнул он, и это был не вопрос, а стон раненого зверя.

Оказалось, «всё сложно». Не он плохой. Просто её любовь, та самая, «до беспамятства», испарилась, как утренний туман. Год, отмеренный их счастьем, рассыпался в пыль. Его планы на двоих детей, на дачу, на всю оставшуюся жизнь — оказались карточным домиком, который она нечаянно задела рукавом.

Она упаковывала чемодан на их общей кровати, под одеялом, которое он выбирал, чтобы ей не было холодно. Каждая её вещь в нём — была гвоздём в крышку его гроба его мечтаний. Он сидел на кухне и видел, как горит на сковороде картошка — символ их рухнувшего быта.

«Прости», — сказала она у двери, не глядя в глаза.

Дверь закрылась. Тишина в квартире стала звенящей. Он подошёл к окну. Увидел, как она садится в такси, которое увозит её в новую жизнь. Без него.(((

Иван остался один. С планами, которые никому не нужны. С будущим, которое превратилось в прошлое. С вопросом «почему?», что будет жечь его изнутри долгими ночами. С осознанием, что Бог, бывает горько смеётся, глядя на наши наивные планы. В душе осталась только боль и пустота. Только пустота.

Данный рассказ создан по сценарию Артиста Игоря Пантелеевича Пиксайкина. Все добра и счастья.